Часть 4.

Мы имеем здесь дело с историей, а никак не с содержанием этих «Objectiones» и «Responsiones»118, как бы составляющих вторую, большую часть «Размышлений». Их было семь, и они расположены в хронологическом порядке: на первом месте стоя! возражения доктора Катеруса, на втором и шестом —сборники Мерсенна, на третьем — Гоббса, на четвертом — Арно, на пятом — Гассенди; возражения Бурдена на седьмом месте могли быть помещены только при втором издании «Размышлений».

Первое издание вышло в Париже под заглавием: «Meditationes de prima philisophia, ubi de Dei existentia et animae immortalitate» — «Размышления о первой философии, в которых доказывается бытие Бога и бессмертие души» (1641). Философу пришлось на этот раз преодолеть свое отвращение к имени «Cartesius», так как имя «Декарт» казалось ему «un peu trop rude en latin»*119. Второе издание появилось у Эльзенира в Амстердаме с измененным заглавием: «Meditationes de proma philosophia, in quibus Dei existentia et

* Oeuvres VIII, pg. 439.

241

Куно Фишер

animae humanae a corpore distinctio demonstratur» — «Размышления о первой философии, в которых доказывается бытие Бога и отличие души человека от тела». Основание этого изменения довольно очевидно: бытие Бога есть метафизический принцип; бессмертие души не является таковым, а есть только различие по существу между душой (духом) и телом; это различие составляет фундамент всего картезианского учения, подлинную тему его «prima philosophia» (первой философии). Поэтому-то второе заглавие есть исправление первого; оно выбрано в силу теологических и религиозных соображений, как показывает посвящение. На различии по существу между душой и телом основывается учение Декарта о бессмертии, а в метафизике следует говорить об основаниях, а не о выводах. Объяснение новейшего биографа, ссылающегося в данном случае на чувства философа, снова приносит в жертву умилению правильность. В то время, как Декарт был занят изданием своих «Размышлений», умерла его дочь, почти одновременно с ней его отец и старшая сестра. Для философа, которому пришлось оплакать эти три смерти, было, конечно, необычайно утешительно читать в заглавии своей книги «de animae immortalitate» (о бессмертии души)! Это было, собственно, не заглавием его труда, а надгробной надписью. Если бы подобные чувства вообще нуждались в выражении в таком месте, то слова «animae humanae a corpore distinctio» (отличие души человека от тела) были бы столь же утешительны*.

«Размышления» раскрывают ту последовательность, в которой были найдены и прочно установлены основные понятия нового учения. Ближайшей задачей является теперь изложение всего учения в систематическом порядке; Декарт приступает к работе немедленно вслед за изданием «Размышлений» и заканчивает ее в течение одного года: это его второе основное сочинение, тоже весьма обширное, — «Принципы философии» в четырех книгах (1644, издательство Эльзевира в Амстердаме). Первая книга посвящена принципам человеческого познания, вторая — принципам тел, третья касается видимого мира и четвертая — Земли. Первые две образуют собственно учение о принципах: метафизику и натурфилософию. В дальнейшем ряду сочинений «Размышления» являются,

* J. Millet. Descartes, son histoire depuis 1637, pg. 23-25.

242

Создание и выпуск в свет произведений

как по времени, так и по существу, посредствующим звеном между методологическими опытами и системой метафизики. Декарт также назвал их своими «метафизическими опытами» и метко выразил этим то, что они объединяют в себе природу «философских опытов» и «принципов философии».

Время, когда он писал это сочинение, было счастливейшим временем его жизни. Успех предыдущих сочинений возвысил его, боязнь публичной литературной деятельности побеждена, ему надо дать форму и порядок материалу, над которым он является полным господином, и ничто не доставляет его методологическому уму больше удовольствия, чем такая приводящая в порядок и формирующая деятельность. Теперь он погружен в искусство строителя, которое он охотно приводит в качестве примера, делающего очевидными недостатки компиляции в сравнении с планомерной, проникнутой единым настроением композицией: он возводит здание своих идей; живет в сельском замке в Эндегесте, дарящем ему идиллический досуг, в постоянной близости, часто даже в общении с молодой высокоодаренной принцессой, которая его вполне понимает и ценит. В то время он видел в пфальцграфине Елизавете тот мир, для которого писал, и посвящал ей свои сочинения, не заботясь о докторах Сорбонны. Но на новое учение и на самого философа уже надвигалась буря.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С. НАЧАЛО ШКОЛЫ. ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ПРОТИВНИКИ

Ь БОРЬБА В УТРЕХТЕ

1. Ренери и Региус

Как ни мало стремился Декарт к распространению своего учения, все же он был не в силах помешать тому, чтобы оно приобрело друзей и приверженцев, которые вскоре образовали ядро школы и для публичной преподавательской деятельности которых сочинения их учителя предоставляли прочную опору, а нидерландские университеты — ближайшую арену. С друзьями приходят и враги. Уже в момент своего возникновения школа становится предметом страстных нападок; споря с учениками, на самом деле спорят с учителем и пробуют все, чтобы подавить новое учение, даже угрожают личности самого его создателя.

Местом возникновения школы, а вместе с ней и полемики является новый Утрехтский университет. Не какое-либо определенное учение вызывает нападки, а вообще духовное значение Декарта. Новизна и сила его мыслей возбуждают ненависть и враждебные страсти тех, кто себя самих делает предметом первой заповеди: «Да не будут тебе бози инии, разве Мене».

244

Начало шкоды. Приверженцы и противники

Чтобы понять ход и характер утрехтских споров, нам придется начать несколько издалека. Уже во время своего первого пребывания в Нидерландах Декарт познакомился в Амстердаме с Генрихом Ренери (Ренье). Последний учился в Люттихе и Лувене, оставил католическую религию и принял реформатскую, за что был лишен наследства отцом; он был изгнан из отечества, искал убежища в Голландии и основал в Амстердаме частную школу. Его знакомство с Декартом совершилось благодаря Бекману. Общение с Декартом пробуждает у Ренери любовь к философии, и благодаря ревностным занятиям он вскоре приобретает такой вес, что после смерти аристотелика в Лейдене он был приглашен тамошним университетом, затем его позвали в Девентер, а в 1634 году— в Утрехт. Первый ученик Декарта был приглашен первым во вновь учрежденный университет, с историей которого в первые годы была связана история картезианского учения. Преподавательская деятельность Ренери в Утрехте коротка по времени, но значительна по результатам. В течение пяти лет он является украшением университета; после его ранней смерти (март 1639) его память чтится учреждениями города и университетом с большой торжественностью. Надгробная речь, которую держит профессор истории и красноречия Ант. Эмилиус, сам приверженец новой философии, есть в то же время хвалебная речь Декарту. Правительство пожелало, чтобы, во славу философа и его учения, речь эта была отпечатана. На ее заглавии Ренери значится другом и учеником Декарта, «Атласа и Архимеда нашего столетия». За этой публичной, несколько чрезмерной похвалой, свойственной академическому красноречию, следует завистливая ненависть, стремящаяся уязвить философа сначала в лице его приверженцев.

Среди учеников Ренери в Утрехте был талантливый юноша-медик по имени Региус (Генрих Леруа), который отдался с пламенным рвением новому учению, овладел им и умел так излагать его во время своих приватных лекций по физиологии, что вскоре приобрел большое количество восторженных учеников. В университете была только одна кафедра медицины, профессором которой был Страатен. Последний, однако, пожелал преподавать только анатомию и практическую медицину и занялся поэтому учреждением новой кафедры ботаники и теоретической медицины.

245

Куно Фишер

Региус был выбран на новое место и назначен ординарным профессором (1638). После смерти Ренери он является главой новой философии в Утрехте и первой мишенью ее врагов.

2. ГИСБЕРТ ВОЭЦИЙ

Вождем противников является один из видных людей Утрехта, Гисберт Боэций, первый профессор теологии в университете, первый священник города, один из самых яростных гомаристов на Дорцрехтском соборе, а со времени победы этой партии — один их самых заносчивых ее представителей. Он выступает с торжествующей миной и очень заботится о своей внешности, носящей печать довольства самим собой; он привык считать свои дарования, заслуги и достоинства несравненными и презирать все, чего ему не хватает. А таких недостатков много. Его ученость невелика и поерхностна, его начитанность слаба, идет не далее loci cpmmunes120 , нескольких комментариев и компендиев; он делает в своих сочинениях грубейшие ошибки, так как приводит источники, которых не читал или не понял; его суждения лишены остроты, а мысли — связности и порядка; в философии его способности и знания едва достигают границ обычной схоластики. С трудом верится, что такая посредственная голова могла быть таким уважаемым и опасным человеком и серьезным противником великого мыслителя. Его симпатии пошли по направлению его талантов. Он избрал себе такое поле литературной деятельности, на котором у широкой публики можно добиться многого даже без учености и истинных духовных дарований, — полемику. Он не был значительным полемистом, он был обыкновенным боевым петухом во вкусе черни. Для справедливой и беспристрастной оценки противника он не имел ни соответствующего чувства, ни ума. Более всего ненавидел он католиков и философов; страсть настолько помрачала его ум, что он едва умел отличить одних от других, в своей злобе видел в одном и том же человеке одновременно атеиста и иезуита; все же он был достаточно хитер для того, чтобы перед иезуитами поносить противника как атеиста, а перед протестантами — как иезуита. Он обладал страстью спорить, так как хотел быть правым и господствовать; властолюбие заставляло его ревностно исполнять служебные

246

Начало школы. Приверженцы и противники

обязанности и делало его общительным, он умел нравиться людям и импонировать им то набожным поведением, то смелым и бесцеремонным обхождением. Народу он любил являться в роли прелата, ученым — в роли педанта, но больше всего любил казаться человеком, которого всякий имеет основание опасаться. Поэтому ему ничто так не нравилось, как произносить на манер капуцинов карающие порок проповеди, эффектно действующие на толпу, а чтобы не прослыть за труса, он преследовал за всякие пустяки людей, стоящих у власти и уважаемых без различия лиц. Он думал приобрести расположение народа и добиться его, избежав подозрения в стремлении к популярности. И он в действительности был уважаемым, любимым массой, страшным для многих человеком и звался (это было вершиной его честолюбия и собственным выражением его скромности) «славой нидерландской церкви и ее украшением (ecclesiarum belgicarum decus et ornamentum». Таким был его образ в глазах Декарта.

Рядом с этим человеком в Утрехте появляется, независимо от него, духовная сила, имеющая широкое влияние и самой школе Декарта. Со времени той похвалы, которая была напечатана в заглавии академической речи в память Ренери, Воэций становится ее врагом; годом ранее он содействовал назначению на место Региуса — после того, как тот пожелал подвергнуться его духовной цензуре и польстил ему лично. Теперь Воэцию не нравится его страсть к картезианскому учению, а еще более успех, который имеют его лекции. Он задумал погубить Декарта и Региуса. Если бы он мог доказать, что новое учение опасно для протестантизма, а тем самым и для Нидерландов! Если бы ему удалось показать, что философия Декарта атеистична, то, поскольку Региус картезианец, легко было бы затеять процесс. Для этой цели он роется в только что появившемся Декартовом «Discours» и собирает все относящиеся к теологии изречения; к счастью, он находит здесь такое откровенное и беспристрастное признание сомнения, что атеизм, по-видимому, совершенно очевиден.

3. Осуждение новой философии

В первое время имя Декарта вовсе не называется, только известные черты его учения переносятся на атеизм, и последний

247

Куно Фишер

оспаривается в нескольких академических тезисах (июнь 1639 года); этим Воэций начинает свой поход, который, при благоприятном для него обороте дела, должен завершиться изгнанием Декарта из Нидерландов. Некоторое время спор разворачивается в форме академических тезисов и диспутов. Целью действий избирается Региус, для погибели которого Воэций готов пустить в ход все: уважение к нему профессоров, свою власть ректора, свое влияние на начальство.

Региус, по своей молодости и некоторой незрелости, дал почувствовать в нескольких подходящих случаях преимущество новой философии защитникам старой и даже высмеял последних, чем возбудил против себя некоторых своих коллег. Позиция его противников была выгодной. Когда в июне 1640 года он защищал публично новое учение о кровообращении по Гарвею и Декарту, ему было сделано указание не слишком удаляться в своих положениях от обычной медицины и защищать новые учения только «exercitii causa»121.

В следующем году Воэций становится ректором. Спор становится оживленней, не выходя, однако, за пределы академических тезисов и диспутов. Среди тезисов Региуса есть положение о том, что связь души и тела состоит в соединении двух субстанций, а потому представляет собой не действительное единство, не «unum per se», а «per accidens»122. Как раз в этом пункте противоречие картезианского учения аристотелевско-схоластическому учению об энтелехии души и субстанциальности форм является самым очевидным. И вот Воэций становится в позу и объявляет в своих антитезисах новые учения еретическими. Представление о субстанциальности тела и о том, что человек состоит из двух субстанций (unum per accidens), по его мнению, неразумно, учение о движении Земли, которое ввел Кеплер (!), противоречит Священному писанию и всей прежней философии, отрицание субстанциальных форм находится в том же самом противоречии, оно порождает скептицизм и опасно для веры в бессмертие, в Троицу, в вочеловечение, в первородный грех, в чудеса, в пророчества, в благодать, в воскресение и т. п. Эти тезисы характеризуют человека и его духовный склад.

248

Начало школы. Приверженцы и противники

Теперь академический устный диспут переходит в письменную полемику. Региус защищается против тезисов Боэция и, вопреки советам Декарта и своих утрехтских друзей, печатает свое сочинение. Вообще Декарт был не очень доволен вызывающим поведением Региуса, ему, с его образом мыслей, не нравится тот оскорбительный тон, которым Региус говорит со школьной философией; не следует, поучает его Декарт, выставлять прошлое на смех, он не видит в споре, предстоящем Региусу, ни пользы, ни плана. Если уже необходимо напечатать сочинение против Воэция — чего он не советует делать, — то форма этого сочинения должна быть спокойной и свободной от всяких предосудительных выражений. Региус следует этому совету, но как ни осторожны и даже льстивы его слова, обращенные к Воэцию, последний уже в том, что Региус осмелился вообще писать против него, видит непростительное преступление; к тому же сочинение появилось без разрешения к печати; типограф был католик, издатель — ремонстрант: Воэцнй открывает целое гнездо еретиков, которое должно быть уничтожено

По приказанию начальства сочинение конфискуется, запрещение делает его популярнее, его распространение превращает гнев Воэция в бешенство, и дело доходит до того, что, по его настоянию, профессору Региусу запрещается чтение философских лекций. Теперь появляется повод напасть на новую философию как таковую и защищать древнюю. Воэций-сын пишет тезисы п[ютив Региуса, студент Ватерле, креатура Воэция-отца, издает сочинение в защиту находящейся в большой опасности ортодоксальной философии. Но главный удар наносит Воэций через управляемый им университет: академический сенат выносит заключении1, состоящее в формальном неодобрении сочинения и учения Региуса, а вместе с тем и в формальном осуждении новой философии. Определение 16 марта 1642 года гласит: «Мы, профессора университета Утрехта, не признаем и осуждаем эту новую философию, во-первых, потому что она противоречит древней и ниспровергает основы последней; во-вторых, потому что она отвлекает юношество от занятий древней философией и поэтому препятствует его научному образованию, так как юношество, посвященное в основы этой мнимой мудрости, не в силах больше уразуметь академической школьной терминологии; наконец, потому что это учение является источником

249

Куно Фишер

лживых и противных разуму взглядов, да кроме того незрелые молодые люди могут сделать из него выводы, несогласные с другими науками и факультетами, в особенности же с истинной теологией». Определение это подписано восемью из десяти профессоров. Двое, составившие исключение, — Киприанус и поклонник Декарта Эмилиус.

4. Спор между Декартом и Воэцием

Осуждение направлено против Декарта, хотя его имя и не названо. Теперь сам Декарт является на поле брани. Будучи занят именно вторым изданием своих «Размышлений» и ответом на возражения Бурдена, в написанном одновременно с этим письме к Дине, где он освещает нападки своего иезуитского оппонента, он находит самый подходящий случай обрисовать и подвохи своего утрехтского врага: он не называет ни университета, ни приверженцев, ни противника, но набрасывает немногими штрихами портрет последнего ad vivum123. «Это человек, который в мире считается теологом, проповедником и богословом-полемистом, который пользуется большим уважением у народа за то, что в своих карательных проповедях злословит то против католической церкви, то против других не одной с ним веры людей, то против современных властей; он выставляет напоказ пламенную и искреннюю религиозную ревностность, причем уснащает свою речь шутками, которые нравятся простому народу; он поминутно издает сочинения, но такие, которые не стоят того, чтобы их читать; в них он цитирует различных авторов, но таких, которые более показывают против него, чем за него, и с которыми он знаком, вероятно, только по оглавлениям; он ведет речь о всевозможных науках, как будто вполне освоился с ними, смело и без страха, и поэтому слывет за ученого у неучей. Но люди, кое-что понимающие, знающие, как назойливо он заводит споры с целым светом, как часто он вместо доводов употребляет оскорбления и обращается в постыдное бегство, когда ему приходится спасовать перед противником, говорят об этом человеке, если это не его единоверцы, открыто с насмешливым презрением; его так отделали перед глазами всего мира, что едва ли что-нибудь остается для полемики. Разумные люди среди

250

Начало школы. Приверженцы и противники

его единоверцев, правда, извиняют и терпят его, насколько хватает сил, но втихомолку считают его столь же презренным»*.

Воэций узнал свой портрет и воспылал местью. Он должен был теперь открыто выступить против Декарта и повести борьбу прямо, но спрятался в засаду и искал людей, готовых идти за него в огонь и в воду; он искал кого-нибудь, кто сразился бы с Декартом на почве науки, и другого, кто мог бы написать пасквиль на философа или же прикрыть своим именем памфлет, сфабрикованный самим Воэцием. При этом он разыгрывает роль оскорбленного человека: он сам был чистой невинностью, Декарт - злым клеветником. С союзником, которому он думал предоставить поле научной борьбы, решительно ничего не вышло; нельзя было приступить к делу бессмысленнее и неудачнее. Воэций, заклятый враг католической церкви, написал с этой целью одному католическому теологу, который к тому же был давнишним и преданным другом Декарта, —Мерсенну! И как писал он? В письме, которое относится к началу спора и предшествует обвинительному приговору университета, говорится между прочим: «Без сомнения. Вы прочитали философские опыты, изданные Декартом на французском языке; по-видимому, он хочет основать новую, доселе неслыханную секту и находит приверженцев, которые ему удивляются и молятся, как сошедшему с неба Богу. Вашей критике и Вашей цензуре должны подвергнуться эти еэсЮмбфб124. Ни один физик или философ не мог бы его победоноснее опровергнуть, чем Вы, потому что Вы являетесь выдающимся знатоком именно тех предметов, в которых считает себя сильным Декарт: в геометрии и оптике. Это было бы достойной работой для Вашей учености и Вашего остроумия. Вы защитили истину и согласовали теологию и естествознание, метафизику и математику, потому-то истина зовет Вас выступить за нее мстителем!» Мерсенн, возмущенный этим письмом, разделался с Воэцием так, как тот заслуживал; он долго заставил его ждать ответа и, наконец, ответил очень резким и пристыжающим отказом. Одновременно он прислал письмо и ответ Декарту.

С памфлетом, под которым должен был подписаться союзник Воэция, махинация удалась. Он нашел человека, согласившегося послужить для пасквиля, задуманного и отчасти сочиненного Воэцием,

* Oeuvres IX, pg.. 34-35. Ср. выше: с. 246-247. 251

Куно Фишер

своим именем и пером: это был Мартин Шоок, профессор в Гренингене, некогда ученик Воэция, а ныне его креатура. Сочинение появляется год спустя после упомянутого академического осуждения (март 1643 года) под заглавием: «Philosophia Cartesiana sive admiranda methodus novae philosophiae Renati Decartes»125; по стилю и тенденциям это был злой пасквиль. Предисловие направлено против письма к Дине, в котором Декарт оскорбил-де реформатскую религию, евангелическую церковь Нидерландов, в особенности ее пастырей; далее новая философия обвиняется в опасных следствиях, которые она порождает, — неверии, атеизме и безнравственности. Декарт — второй Ванини, лицемер и атеист, как и тот, который поэтому был осужден и сожжен в Тулузе. Это сравнение, от которого попахивает костром и которое приведено с особенной, рассчитанной обстоятельностью, является, несомненно, делом самого Воэция.

Памфлет появился в Утрехте. Уже во время печатания Декарт получает отдельные листы и, прочтя шесть первых, приступает к ответу, являющемуся шедевром его полемики: «Epistola ad celeberrimum virum D. Gisbertum Voлtium» («Послание к знаменитому мужу Д. Гисберту Воэцию»). Возражение имеет троякую цель: оправдать характеристику противника, заключающуюся в письме к Дине, опровергнуть подписанный именем Шоока пасквиль и одновременно с этим предать критике новое, только что появляющееся кропанье Воэция. Так растет начавшаяся полемика, и из письма создается книга из девяти частей.

Еще раньше, чем философу были переданы последние листы «Philosophia cartesiana», Боэций выпустил пасквиль «О братстве Марии (De confraternitate Mariana)». Оба сочинения — как ни различаются они темой — по образу мыслей, манере письма и полемической методе столь похожи друг на друга, что легко можно признать в них литературных близнецов. Тогда Декарт прерывает спор, берется за этот новый объект, которому посвящает шестую часть послания, и, получив последние листы памфлета, возвращается к первоначальной теме.

Этот перерыв оказывается неблагоприятным для композиций полемического сочинения. Спор внезапно перескакивает в другую область и распространяется на чуждый материал, только призрачно

252

Начало школы. Приверженцы и противника

увеличивающий его силу, на деле же раздробляющий его и нарушающий впечатление целого. Этот прием объясняется столько же полемическим запалом, сколько в особенности тем обстоятельством, что Декарт получил в руки явное сочинение Воэция, между тем как принужден был писать против скрытого. Если он докажет, что автор «Philosophia cartesiana» и «Confraternitas Mariana» — одна и та же личность, то он получит сильное оружие против Воэция и изобличит его в двух гнусностях — в клевете и лжи.

Тема второго сочинения как таковая не имеет ничего общего с делом Декарта. В Герцогенбуше существовало с католических времен общество Святой Девы, обладавшее известными правами и доходами и числившее среди своих членов знатнейших людей города. После освобождения от испанского господства и победы Реформации это братство было признано новым правительством (1629), сохранило свои права и доходы, потеряв именно поэтому церковный характер, из которого осталось одно лишь имя учреждения, и продолжало существовать теперь и качестве гражданской общины. Но для того, чтобы предупредить образование здесь тайного гнезда католицизма и очага опасной для государства пропаганды, правительство потребовало принятия реформированных членов, и сам бургомистр Герцогенбуша вместе с тринадцатью уважаемыми протестантами вступил в братство, это событие воспламенило гнев Воэция. Сначала он метнул своими тезисами, этими перунами, за которые он всегда хватался первым делом, в «идолатрию», которой предаются в Герцогенбуше. Начальство города спокойно и осторожно опровергло через одного из своих духовных лиц брошенные ему упреки в атеизме, религиозном индифферентизме и безбожной терпимости, но Воэций или его единомышленники ответили анонимным пасквилем, и когда последний был запрещен в Герцогенбуше, Воэций написал книгу «De confraternitate Mariana».

Оба противника с их сочинениями теперь вплотную подошли друг к другу. Четыре года назад Воэций начал нападки и с тех пор продолжает борьбу в тезисах, диспутах, лекциях, частных письмах; он подстроил обвинительный приговор утрехтского университета против «новой философии» и хвастался этим в письме, которое дошло до Декарта, он скрылся, наконец, за спиной Шоока для того, чтобы пасквилем набросить на философа тень подозрения и опорочить

253

Куно Фишер

Декарта и его учение. Только спустя несколько лет Декарт сам вступил в спор и написал два полемических сочинения: письмо к Дине и письмо к Воэцию; оба сочинения были переданы от его имени уважаемыми людьми первым бургомистрам города Утрехта.

Теперь письменная полемика превращается в процесс, Воэций разыгрывает преследуемого, который должен страдать за веру; Декарт-де иезуит и прибыл в качестве эмиссара и шпиона иезуитов в Нидерланды, чтобы возбуждать раздоры и споры; потому-то он прежде всего напал и оклеветал его, «славу и украшение нидерландской церкви», он же сам Декарту не причинял ни малейшей обиды; сочинение против Декарта написано не им, а Шооком.

Таким образом он сумел вызвать раздражение в утрехтском обществе, в особенности же в правящих кругах, всецело ставших на его сторону; у них искал преследуемый муж защиты от клеветы иноземца-философа. 13 июня 1643 года Декарту было послано требование явиться лично и подтвердить свои обвинения против Воэция, а именно указать, что не Шоок, а Воэций написал направленное против него сочинение. Если бы обвинения Декарта оказались верными, то этим был бы нанесен огромный вред университету и городу. Приглашение было обставлено со всеми формальностями официального извещения; вызов был сделан при звоне колокола перед народом, отпечатан, расклеен и разослан. Уже такой способ приглашения указывал на враждебное настроение; он был лишним, ибо знали, где можно было найти Декарта.

В Эгмонде, где он проживал короткое время, он получает приглашение, на которое отвечает письменно на местном языке; он благодарит правительственное учреждение за намерение исследовать дело и готов доказать свои обвинения, но, как француз, он должен оспаривать право преследования его судом. Так как клеветническое сочинение против него появилось в Утрехте, то он вправе ожидать, что следствие прежде всего откроет автора и привлечет его к ответственности. Между тем он чувствует, что угрожают его безопасности, он боится приказания об аресте, который в Эгмонде может быть произведен немедленно. Поэтому он отправляется в Гаагу и отдается под защиту французского посла de la Thuilliere, который принимает участие в деле и побуждает принца Оранского

254

Начало школы. Приверженцы и противники

воспрепятствовать своим влиянием дальнейшему преследованию. Только благодаря вмешательству штатгальтера Декарт остается нетронутым. Правда, суд против него состоялся, его послания были осуждены, как пасквили, и найдены клеветническими по отношению к Воэцию (23 сентября 1643 года), но приговор был опубликован почти тайком, и при его объявлении так же умышленно избегали официальности, как искали ее за несколько месяцев перед тем, вызывая его в суд; власти были поставлены в затруднительное положение и желали покончить с этим делом осуждением без всякого эффекта. Таким образом, Воэций достиг своей цели лишь в малой степени. Если бы дело пошло так, как он желал, то Декарта должны были изгнать из Нидерландов и сжечь осужденные сочинения рукою палача; рассказывают, что он уже просил последнего сделать костер побольше, чтобы пламя было видно издалека.

5. ИСХОД УТРЕХТ-ГЙНИНГЕНСКОГО СПОРА

Этим еще дело не кончается. Декарт услышал о приговоре, не зная ничего официально о его содержании и мотивах. Те, что доходит до него, заставляет его снова заботиться о своей безопасности, даже о своем имени, потому что он является неправым по отношению к Воэцию в том, что обвинил последнего в составлении пасквиля. Шоок, живший в течение лета в Утрехте, утверждал самым категорическим образом, что он единственный автор «Philosophia cartesiana», без всякого содействия и ведома Боэция. Он говорил, что хочет все это объяснить публично в новом сочинении. Этим положение Декарта ухудшалось. Анонимные письма, приходившие к нему от друзей из Утрехта и Гааги, предупреждали его о близкой опасности, угрожающей его неприкосновенности; в Эгмонде ван Хуфе, где он в это время находился, ему следовало опасаться ареста и конфискации бумаг; поэтому Декарт решается в ноябре 1643 года снова ехать в Гаагу*. Во второй раз обращается он к защите французского посла и описывает ему подробно утрехтские

* Oeuvres inйdites, vol. II, pg. 22—23 (письмо к государственному советнику Вильгельму в Гааге от 7 ноября 1643 г.).

255

Куно Фишер

события. Письмо только частью дошло до нас и обнародовано недавно Фуше де Карейлем*.

Так как Шоок сам объявил себя единственным автором памфлета, то Декарт вынужден теперь обратиться в сенат университета Грёнингена с формальной жалобой. Здесь дело принимает совершенно иной оборот, чем в Утрехте. Случилось, что обвиняемый как раз в это время состоял ректором университета. Чтобы пощадить свое временное начальство и быть справедливым к философу, сенат приходит к решению избежать формы приговора и дать удовлетворительное объяснение, в котором выражается сожаление, что Шоок вмешался в спор против Декарта и направил против его учения совершенно неосновательные обвинения. Шоок сам дает показание под присягой в том, что Воэций принудил его издать сочинение, большую часть которого сам написал в Утрехте; он же доставил материал для этого и во время печатания включил в сочинение наиболее сильные оскорбительные выражения против Декарта, поставив имя Шоока в заглавии и в предисловии против воли последнего; сочинение в том виде, как оно есть, Шоок не может признать своим собственным и должен объявить его недостойным порядочного человека и ученого; ни в чем он так горько не раскаивается, как в своем вмешательстве в это дело; он-де уже порвал с Воэцием и отказал ему в подписи под ложным показанием.

Таким образом, совершенно доказана правота Декарта в отношении Воэция и утрехтский обвинительный приговор лишен всякого основания. Декарт посыпает гренингенский акт от 10 апреля 1645 года утрехтским властям, справедливо ожидая, что они признают причиненную ему несправедливость и исправят ее новым официальным актом. Однако произошло лишь то, что 11 июня 1645 года вышел приказ типографам и книготорговцам в Утрехте, запрещавший выпускать или продавать какие бы то ни было сочинения за и против Декарта. Одна половина этого запрета направлена против философа, другая остается недействительной, ибо оба

*Ibid., II. pg. 43-63 (письмо к М. de la Thuilliйre). Из первых слов письма явствует, что Декарт в таких же точно обстоятельствах в первый раз обращался к консулу незадолго до этого, что, по-видимому, пропускает новый биограф (J. Millet. Histoire de la Descartes, II, pg. 127-129).

256

Начало школы. Приверженцы и противники

Воэция, отец и сын, не перестают агитировать письменно и продолжают заниматься пасквилями. Молодой Воэций пишет сочинение в защиту своего отца и памфлет против гренингенского университета, в котором он снова поносит личность и учение Декарта, соглашается с содержанием первого пасквиля и отрицает только авторство старшего Воэция. Последний жалуется на Шоока своим грёнингенским коллегам, но не возбуждает судебного преследования; оба почтенных мужа находят полезным своевременно примириться, так как они строили слишком много козней сообща и каждый имел причину опасаться разоблачений другого.

Наконец Декарт заканчивает (в последнюю неделю июня 1645 года) утрехтский спор, длившийся от первого повода к нему до означенного момента шесть лет, своим «Апологетическим письмом к властям города Утрехта против Воэциев, отца и сына*. В нем рассказывается обстоятельно весь код споров и письмами Воэция к Шооку документально доказывается, что он замыслил оскорбительный для чести Декарта памфлет, разрабатывал его, сделал сравнение с Ванини, сам написал предисловие — худшую часть сочинения — и оставил в руках Шоока; власти города Утрехта в продолжение четырех лет одобряли и щадили обоих Воэциев, с ним же, напротив, обращались несправедливо и противозаконно, призвав его сперва к ответу, как бродягу, потом осудив как клеветника; это осуждение не было отменено даже после гренингенского объяснения, и дело покончено — без единого слова реабилитации — по видимости нейтральным, в действительности же партийным запрещением; он ожидает от справедливости властей, что они дадут ему наконец должное удовлетворение*.

Утрехтские власти оставались глухими и не признавали никаких доводов Их партийность выглядит тем более враждебной, чем осторожнее было поведение, миролюбивее характер и незаметнее жизнь того, кого преследовали. Без основания ему почти отказали в гостеприимстве в свободной стране, где он не искал ничего, кроме досуга и уединения, и отравили пребывание в ней самым чувствительным образом. Его страх перед всякого рода публичным выступлением

* Oeuvres IX. Lettre apologйtique de M. Descartes aux magistrats de la ville d'Utrecht contre MM. Voлtius pиre et fils. — pg. 250-322. —Региус получил это «fasciculum epistolarum», как он называет документ, 22 июня 1645 г.

257

Куно Фишер

оправдался, ибо он должен был за попытку, предпринятую так неохотно и осторожно, расплачиваться целым рядом затруднений и неприятностей.

П. НАПАДКИ В ЛЕЙДЕНЕ

Когда окончился утрехтский спор, то новая философия, пустившая уже корни в лейденском университете, стала предметом академических тезисов и диспутов. Гоогланд, католический дворянин, математики Голиус и Шоотен, проповедник Гейданус были друзьями и приверженцами учения Декарта; в университете его проводил осторожно и с успехом Адриан Гееребоорд. Как и в Утрехте, вслед за сторонниками появились враги; как и там, враги выявились из среды теологов, соревнуясь с Воэцием и, вероятно, распаляемые им. Со времени окончания утрехтского спора протекло лишь два года, когда в Лейдене теологические нападки и травля достигли такой степени ожесточения, что Декарт, по совету своих друзей, был вынужден из Эгмонда обратиться к защите властей. И, прибавим к этому, здесь претерпел от них то же самое, что и в Утрехте.

В течение первых месяцев 1647 года Ревиус, теологический адъюнкт, выставил для защиты несколько тезисов против «Размышлений», в которых философу приписывались чистый атеизм и другие еретические воззрения. Личность эта была настолько незначительна, нападки так глупы, что они остались без влияния. Вскоре после него появился Тригландиус, профессор теологии, с другими тезисами с тем, чтобы обвинить Декарта не только в отрицании Бога, но также в богохульстве и в пелагианстве: он-де назвал Бога обманщиком и объявил, что человеческая свобода воли — нечто большее, чем идея Бога. На самом же деле Декарт допустил, что мир — ложный образ, создание лживого демона, для того, чтобы доказать обратное; на самом деле человеческую волю он считает чем-то более многообъемлющим, чем ум. Эти нападки были так мало похожи на простые недоразумения, что друзья философа увидели в них опасные намерения и посоветовали ему принять против этого меры.

258

Начало школы. Приверженцы и противника

4 мая 1647 года Декарт послал кураторам университета и магистрату города Лейдена письмо, в котором просил удовлетворения за причиненную ему лживыми обвинениями несправедливость и зло. 22 мая он получил ответ, что были созваны ректор университета и профессора теологического и философского факультета и что им запрещено всякое упоминание об учении Декарта, будь то за или против него; далее высказывается надежда, что философ с своей стороны прекратит всякое дальнейшее разъяснение спорньос пунктов учения*.

Данное удовлетворение заключалось, стало быть, в том, что оспариваемые мнения были сочтены картезианскими, и все учение Декарта в лейденском университете подверглось чему-то вроде интердикта, причем даже требовали от философа применить эту меру к самому себе. Возмущенный несправедливостью и нелогичностью этого поступка, Декарт ответил властям, что он, по всей вероятности, не понял смысла их письма; ему совершенно все равно, будет ли произноситься его имя в лейденском университете, но в интересах общественного о себе мнения он должен требовать объяснения, что оспариваемые учения не принадлежат ему**. «Разве я Герострат, что запрещают называть мое имя? — писал он в это время своим голландским друзьям. — Я никогда не обращал внимания на распространение известности моего имени и желал бы, чтобы ни один педант на земле не знал ничего обо мне! ...Но дело дошло теперь до того, что или пусть дают мне отчет, или пусть публично объявят, что ваши господа теологи имеют право лгать и клеветать, причем человек моего положения не может ожидать ни малейшей справедливости в этой стране»***.

Незадолго до этого он описывает принцессе Елизавете свои новые бедствия: «Я написал длинное письмо кураторам лейденского университета, чтобы добиться справедливой защиты от клеветы двух теологов; еще не знаю, что они ответят мне, но не жду многого, ибо знаю, как люди здесь настроены; они дрожат не перед справедливостью или добродетелью, а перед бородой, голосом и бровями теологов. Они наложат пластырь на рану, но не излечат ее.

* Oeuvres X, pg. 26-27.

** Ibid., pg. 29-34.

*** Ibid., pg. 36-40.

259

Куно Фишер

...Если я не добьюсь здесь, как и предвижу, справедливости, то думаю немедленно оставить эту страну. ...Только что я получил письма из Гааги и Лейдена, где говорится, что собрание кураторов отложено. Значит, теологи желают быть судьями. В этом случае я иду на инквизицию, худшую, чем испанская, и окажусь с печатью врага их веры. Поэтому мне советуют обратиться к покровительству французского посла и авторитету принца Оранского, добиваться не справедливости, а воспрепятствования, благодаря их вмешательству, крайним мероприятиям противников. Но я не думаю, что последую этому совету. Я хочу справедливости, и если ее нельзя добиться, то тогда буду считать за лучшее приготовляться в полной тиши к отступлению»*.

Декарт судил совершенно правильно, когда в своем письме к принцессе считал лейденские нападки следствиями утрехтских и говорил о «теологической лиге», которая ополчилась на него, решив подавить его учение. Ортодоксальные кальвинисты Нидерландов были единодушны в осуждении новой философии и не имели никакого намерения входить в обсуждение ее качеств и оснований; они хотели сократить процесс и воспретить теологам синодским постановлением всякое обращение к учению Декарта, как устное, так и письменное. Спустя десять лет эта цель была достигнута. Это был первый конфликт между новой философией и новым церковным вероисповеданием.

Вместе с этим прошла безвозвратно и идиллическая жизнь нашего философа в Нидерландах; утрехтлейденский спор обострил его отношение к стране и людям; он имел полное основание чувствовать себя в опасности и думать о новом спокойном местожительстве.

* Ibid., pg. 40—44 (письмо от 12 мая 1646 г.).

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ И СОЧИНЕНИЯ В ГОЛЛАНДИИ

I. НОВЫЕ ПЛАНЫ И ДРУЗЬЯ

1. Поездки во Францию

Было достаточно оснований, которые могли побудить философа после столь долгого отсутствия и после того, как он победоносно справился с самой важной частью своей задачи, вернуться на родину. Хотя он нашел много друзей и приверженцев в Нидерландах и среди них лиц известных, особенно в Гааге, в ближайшем кругу принца Оранского и среди его советников, таких как Константин Гюйгенс ван Зюйлихем (отец известного Христиана Гюйгенса), Вильгельм, Поллот и др., — все-таки он должен был почувствовать, что господствующая партия государственной церкви была настроена против него враждебно, угрожала его праву гостя и видела в его лице внушающего опасения католика и иммигранта. Противники в Нидерландах хотели отвязаться от него; у его соотечественников с давних пор появилось желание, чтобы он возвратился. Казалось недостойным Франции, чтобы человек, так возвысивший имя француза, жил за границей. И при дворе Декарт также нашел

261

Куно Фишер

почитателей. 6 сентября 1646 года была назначена ему без всякого повода королевская пенсия; под условием новой, патент на которую он получил спустя полтора года (март 1648 года), его приглашали жить в Париж, в подходящей для него и благоприятной для его досуга обстановке. И до этого страстное желание вновь повидать старых друзей, приобрести новых, а затем деловые заботы — привести в порядок свои семейные дела после смерти отца — побуждали его прерывать свой досуг в Эгмонде и ездить на время во Францию.

Обе первые поездки в 1644 и 1647 годах были обусловлены главным образом заботами о наследстве и семейных делах: мы видим из писем, что он 1 мая 1644 года оставляет Эгмонд ван Гуф, едет через Гаагу, Лейден и Амстердам во Францию, а 10 июля уезжает из Парижа в Бретань, чтобы там остаться месяца на два*. В начале октября он вновь в Париже у своего друга Пико, в середине ноября он возвращается обратно в Эгмонд. Его поездке предшествовало утрехтское осуждение и подача жалобы на Шоока в Грёнинген. Спустя два года мы находим его в начале июня в Гааге собирающимся снова во Францию; он покидает Париж 15 июля, чтобы снова ехать по делам в Бретань и Пуату; в начале осени он возвращается в Эгмонд. Непосредственно до этого второго путешествия начались те неприятные нападки на него в Лейдене, вследствие которых он тайно решился на «отступление». Он носился с мыслью прочно обосноваться во Франции и потому согласился на это подходящее для него приглашение, которое является единственным мотивом его третьей и последней поездки в Париж.

Следует упомянуть вкратце, что он познакомился в Париже с двумя противниками своих «Размышлений» и позабыл про вражду с ними: в первое свое пребывание — с иезуитом Бурденом, в последнее — с Гассенди. Летом 1647 года он познакомился с молодым Паскалем, которого часто видел и старался убедить, что в природе нет «vacuum» (пустоты) и нет никакого «horror vacui» (боязни пустоты): не такими фикциями дулжно объяснять явление движения жидких тел, например поднятие воды в трубе насоса, а давлением воздуха.

* Oeuvres inйdites, II, pg. 31 (письмо к Вильгельму в Гаагу 9 июня 1644 г. Декарт извещает в этом письме о грёнингенском деле).

262

Последние годы и сочинения в Голландии

2. КЛЕРСЕЛЬЕ И ШАНЮ

Среди новых друзей и восторженных поклонников, встреченных Декартом во Франции, наибольшее значение имеют двое, с которыми он познакомился летом 1644 года в Париже и имена которых тесно сплетены с личной судьбой философа и с его литературными творениями: молодой парламентский адвокат Клод Клерселье и его шурин Пьер Шаню, в то время президент казначейства в Оверне, а в следующем году уже французский посланник при дворе королевы шведской. Когда он на пути в Стокгольм проезжал через Амстердам (октябрь 1645 года), Декарт прибыл из Эгмонда, чтобы повидать Шаню, к которому питал сердечную дружбу. Он так высоко ценил мнение этого человека, которого интересовали в особенности вопросы философского учения о нравственности, что желал, чтобы тот критически оценил его сочинения. «Способность суждения большинства людей так слаба, что мне нечего останавливаться на их мнениях, но Ваши я буду считать изречениями оракула». В этом же письме он пишет другу издалека: «Я часто жалею, что для тех немногих превосходных людей, которые есть в мире, он слишком велик; мне хотелось бы, чтобы все они собрались в одном городе, тогда я охотно покинул бы свое отшельничество, чтобы жить с ними, если бы они меня захотели принять. Хотя я избегаю массы из-за множества навязчивых и скучных людей, с которыми можно встретиться на каждом шагу, тем не менее я всегда считал духовное общение с теми, кого высоко ценят, величайшим наслаждением и величайшим счастьем жизни. Если бы Вы были в Париже, то это послужило бы для меня главным основанием поехать туда»*. «...С первых часов нашего знакомства я был уже Вашим; я люблю Вас так сердечно, как если бы я всю свою жизнь провел с Вами* .

Шаню принимает живейшее участие в трудах и стремлениях философа и славословит его всюду, где только может; он снова приступает к изучению «Принципов философии» и просит Клерселье прислать ему французское издание «Размышлений», чтобы

* Oeuvres IX, pg. 409-410 (март 1646 г.).

** Ibid., pg. 417 (письмо от 1 ноября 1646 г.).

263

Куно Фишер

передать его королеве; он радуется тому, что Декарт в продолжение зимы (1645-46) написал маленькую брошюрку о природе человеческих страстей, и убеждает друга не давать лежать долго этому сочинению, тесно связанному с вопросами, относящимися к учению о нравственности. Такое участие действует освежающим образом на одинокого, расстроенного последними событиями философа. «Я очень охотно написал бы теперь еще что-нибудь другое, — заметил Декарт, когда тот упомянул про трактат о страстях, — но я вижу, как мало людей в мире считают стоящим труда чтение моих произведений, и отвращение к этому делает меня ленивым»*.

То, что молодая королева шведов должна получить его «Размышления» из дружественных рук и хочет прочесть их, было ему очень приятно и заметно разогнало несколько удрученное настроение, охватившее его под влиянием враждебной и тупой толпы. Невольно он мысленно сравнивает образ северной повелительницы с образом принцессы Елизаветы и находит их сходными. В нем пробуждаются смутные желания и надежды, высказываемые им в ближайшем письме к Шаню, которое занимает видное место в числе признаний философа. Среди оскорблений и неприятностей последнего гада он очень часто раскаивался в том, что изменял своей максиме: «bene qui latuit bene vixit». Он хочет теперь видеть мир лишь в своих друзьях. Может быть, Стокгольм смутно представляется ему тем городом родственных по духу людей, в котором жить он считает за высочайшее благо! «Если бы я не имел совершенно исключительного уважения к Вашей остроте ума и сильного желания учиться у Вас, то я никогда не просил бы с такой настойчивостью о критике моих сочинений. Кроме Вас я никого не утруждаю такой просьбой. Я выпустил свои сочинения в свет без всяких украшений, бросающихся в глаза; люди, гоняющиеся за блеском, не должны их даже заметить; я хочу только одного — чтобы некоторые хорошие головы обратили на них внимание и для моего назидания взяли на себя труд исследовать их. Хотя Вы мне этого благоволения еще и не оказали, но в других вещах Вы вызвали во мне чувство глубокой благодарности; я знаю, что Вы отзываетесь обо мне благоприятно, и слышу от Клерселье, что хотите дать Размышления» королеве. Я никогда не был столь честолюбив,

* Ibid., pg. 413 (письмо от 16 июня 1646 г.). 264

Последние годы и сочинения в Голландии

чтобы желать сделаться известным таким высоким лицам, и если бы я был так умен, как, по мнению дикарей, умны обезьяны, то ни один человек в мире не знал бы, что я пишу книги. Дикари, как говорят, думают, что обезьяны могли бы разговаривать, если бы захотели, но они этого нарочно не делают, чтобы их не заставили работать. Я был не так умен, чтобы бросить писательство, потому я и не имею столько досуга и покоя, сколько имел бы, если бы соблюдал молчание. Между тем ошибка уже сделана, меня знают многочисленные последователи школ, смотрящие косо на мои сочинения и жаждущие вредить мне всеми способами; поэтому я, без сомнения, смею желать быть известным и лучшим людям, имеющим силу и желание меня защищать. Об этой же королеве я слышал столько хорошего, что сердечно благодарен Вам за то, что Вы в этом случае подумали обо мне, между тем как раньше я всегда жаловался, когда кто-либо хотел устроить для меня знакомство с высокопоставленным лицом. Я бы не поверил и наполовину описанию королевы, данному мне де ла Тюйльером после его возвращения из Швеции, если бы не убедился сам на примере принцессы, которой я посвятил свои «Принципы философии», что высоким особам — все равно, какого они пола — не нужно быть старыми, чтобы далеко опередить других в научном и нравственном образовании. Боюсь только, что королева не будет благодарна Вам за рекомендацию моих сочинений. Быть может, они показались бы более достойными прочтения, если бы трактовали предметы морали, но это тема, которой я совершенно не смею касаться. Ведь горячатся же профессора из-за невинных принципов моей физики; они не дали бы мне покоя, если бы я написал о морали. Один патер (Бурден) обвинил меня в скептицизме, так как я опроверг скептиков; один проповедник (Воэций) кричал обо мне как об атеисте, так как я попытался доказать бытие Бога. Что они сказали бы, если бы я пожелал исследовать истинную ценность всех вещей, которых человек желает и гнушается, состояние души после смерти, то, насколько мы обязаны любить жизнь и как мы должны быть устроены, чтобы не бояться смерти! И как бы мои убеждения ни сообразовались с религиозной верой, как бы они ни были полезны государству, все-таки с обеих сторон мне навязали бы как раз противоположные мнения. Поэтому я считаю за лучшее не

265

Куно Фишер

писать более никаких книг и сказать вместе с Сенекой: «Смерть — тяжелое бремя, когда человек умирает, известное всем, только не самому себе». Впредь я желаю работать только для моего собственного самообразования и делиться своими мыслями в частной беседе. Как был бы я счастлив, если бы имел такое общение с Вами, но я не верю ни тому, что доберусь когда-нибудь до того места, где Вы живете, ни тому, что Вы сюда вернетесь; вся моя надежда — на то, что Вы, быть может, через несколько лет на обратном пути во Францию доставите мне радость и пробудете несколько дней в моем уединении, и я смогу тогда откровенно поделиться с Вами своими мыслями»*.

Между тем его «любимое уединение» было уже для него отравлено; вскоре после этого письма начались новые нападки со стороны лейденских теологов и новые беспокойства, укрепившие еще более его желание переменить свое местопребывание. Ближайшие планы его были связаны с Францией.

3. Последнее пребывание в Париже

Но здесь общественная ситуация, в особенности положение двора, складывалась все неблагоприятнее, и виды, открывавшиеся философу, исчезли, когда в конце мая 1648 года он в последний раз прибыл в Париж. Уже в первый свой приезд после пятнадцатилетнего отсутствия (1644) он нашел политическую арену сильно изменившейся. Людовик XIII умер уже за год до этого (14 мая 1643 года), спустя несколько месяцев после Ришелье (4 декабря 1642 года), оставив государство пятилетнему сыну под регентством королевы-матери Анны Австрийской и под сильным влиянием Мазарини, занявшего место Ришелье. Новые эдикты о налогах вызвали уже в 1644 году протесты парижского парламента и беспорядки среди населения; политический наблюдатель мог бы заметить уже тогда, что предстоят бурные времена. Насильственные мероприятия со стороны двора и противодействие со стороны парламента, ожесточение партий и интриги их лидеров дошли до того, что в мае 1648 года были налицо уже все признаки, предвещавшие взрыв гражданской войны. Арест двух парламентских советников в августе

* Oeuvres X, pg. 413-417 (письмо от 1 ноября 1646 г.). 266

Последние годы и сочинения в Голландии

этого же года повлек за собой восстание народа, и когда Декарт и конце августа покидал столицу, он видел, как возводились баррикады, которыми началась война Фронды. Но французская монархия стремилась к абсолютизму, и последняя еще остававшаяся призрачная власть законодательного органа помимо короны была уничтожена после ряда столкновений.

Об обещанном Декарту месте, даже о содержании, которое гарантировали ему, при таких обстоятельствах не могло быть и речи. Единственной пользой от его путешествия была философская переписка с Арно (в июле 1648 года) и последнее посещение друга Мерсенна, которого он оставил тяжело больным и известие о смерти которого получил вскоре после своего возвращения в Эгмонд. От намерения остаться во Франции он должен был пока отказаться. «Я хорошо сделал бы, — пишет он принцессе Елизавете вскоре после своего приезда в Париж, — если бы остался в стране, где парит уже мир, и если эти бури не скоро прекратятся, то через шесть или восемь недель я возвращаюсь в Эгмонд и буду ждать гам, пока небо Франции не очистится от туч. Мое положение я нахожу тем не менее счастливым; оно свободно, ибо я одной ногой стою во Франции, другой в Голландии»*.

Бури, однако, становились все сильней, и Декарт чувствовал себя еще счастливее от того, что и другая нога его не стояла более но Франции, а обе были в Эгмонде. «Слава Богу! — пишет он отсюда. — Мое путешествие во Францию, к которому меня формально обязывали, стало уже прошлым; я не огорчен тем, что мне пришлось его проделать, но в высшей степени рад своему возвращению. Я не нашел никого, кому можно было бы позавидовать, и окруженные величайшим блеском заслуживают величайшего сострадания. Для того, чтобы понять, как счастлива спокойная и уединенная жизнь и каким богатством являются самые умеренные материальные средства, — для этой цели я не мог бы выбрать лучшего времени посетить Францию». Он видел королеву, окруженную баррикадами, и считает Елизавету счастливой, когда сравнивает ее жребий с судьбой королев и принцесс Европы: она в гавани, а те плавают по открытому бурному морю! «Нужно быть

* Ibid., pg.136.

267

Куно Фишер

довольным, когда находишься в гавани, все равно, каким путем ее достиг, хотя бы и вследствие кораблекрушения»* .

Несколько месяцев спустя он извиняется в письме к Шаню за то, что еще не написал ему о своем возвращении; он охотнее умолчал бы об этом, потому что описание пережитого им легко могло бы показаться упреком тем благомыслящим людям, которые его пригласили. «Я смотрел на них, как на друзей, пригласивших меня к обеду; когда я пришел, то нашел их кухню в беспорядке и их горшки опрокинутыми; поэтому я возвратился, не говоря ни слова, чтобы не увеличивать их огорчения. Но я хочу, чтобы это послужило мне уроком, и никогда не буду по одним обещаниям, хотя бы они были написаны на пергаменте, пускаться в путешествия»**.

Однако к тому, что он обманулся, Декарт не всегда относился так равнодушно; уже в следующем письме к Шаню он подробнее описывает свои недавние парижские приключения и говорит о них в несколько мрачном тоне. «Я никогда не рассчитывал на богиню счастья и всегда так устраивал свою жизнь, чтобы не подвергаться ее влиянию; из-за этого она, по-видимому, стала очень ревнивой, ибо не упускает удобного случая вредить мне, где только может. Я это испытал в достаточной степени во время всех трех путешествий, которые предпринял отсюда во Францию, в особенности же во время последнего, совершить которое мне было приказано как бы от имени короля. Чтобы принудить меня к этому путешествию, мне присылали письма на пергаменте с государственными печатями, содержавшие хвалу моим заслугам и гарантию приличного годового содержания; эти королевские документы сопровождались частными письмами, в которых мне обещали еще больше после моего прибытия. Но когда я прибыл туда, вследствие внезапно наступивших волнений дело повернулось совсем в другую сторону. Ни одно из данных обещаний не было исполнено, одного моего родственника даже заставили заплатить за изготовление патента; родственнику, конечно, я должен был возвратить деньги; вышло так, будто я ездил в Париж для того, чтобы купить самый дорогой и самый бесполезный пергамент из всех, какие мне только приходилось

*Ibid., pg. 165—166 (письмо к Елизавете от 1 октября 1648 года, по предположению Кузена).

** Ibid., pg. 310 (письмо от 26 февраля 1649 г.). 268

Последние годы и сочинения в Голландии

видеть. Но все это для меня безразлично, и я приписал бы все исключительно неблагоприятным обстоятельствам, если бы только люди, пригласившие меня, как-нибудь использовали мое присутствие. То, что они этого не сделали, рассердило меня больше всего; никто не желал ничего другого, как видеть мое лицо; право, я должен думать, что меня пригласили во Францию не ради серьезной цели, а исключительно в качестве редкости, как слона или пантеру. Я хорошо понимаю, что в том месте, где вы живете, ничего подобного не произойдет, но после плохих последствий всех путешествий, совершенных мной с двадцати лет, для нового, как я опасаюсь, остается только одно — чтобы по дороге я был ограблен разбойниками или погиб в кораблекрушении»*.

Пришло приглашение в Швецию, и философом овладели дурные предчувствия. Угрожало третье обстоятельство, более вероятное, чем разбойники или кораблекрушение: неблагоприятный климат, от которого он сам предостерегал Шаню в прежних письмах и который был впоследствии причиной его собственной преждевременной смерти.

Париж и Декарт не были созданы друг для друга. Каждый раз, когда он живет там, его начинает одолевает стремление к уединению и тишине; эта потребность в прежнее время неоднократно гнала его в пригороды и наконец заставила покинуть Францию. В том же настроении, в каком он 20 лет назад покидал Париж, вернулся он теперь в свою голландскую деревню и чувствовал себя здесь, как в гавани. Замечательная черта в Декарте, не приняв которую во внимание, невозможно судить ни о характере, ни о духовном складе его: этот величайший мыслитель Франции, быть может, был единственным французом, не имевшим силы жить в Париже и чувствовавшим естественное отвращение к столице мира. «Если я из тщеславия надеюсь на благосклонность королевы, — пишет он Шаню вскоре после приезда в Париж, — то в этом не столько виновато мое чувство, сколько здешний воздух; я Вам, помнится, говорил уже раньше, что атмосфера Парижа вызывает в моей голове всегда химеры вместо философских мыслей. Я вижу так много людей, ошибающихся в своих мнениях и расчетах, что, по-видимому, иллюзия в Париже имеет эпидемический

* Ibid., pg. 325-326 (письмо от 31 марта 1649 г.). 269

Куно Фишер

характер. Спокойная пустыня, из которой я приехал, нравилась мне гораздо больше, и я полагаю, что не устою против тоски по родине и скоро возвращусь туда»*.

П. НОВЫЙ ПРОТИВНИК. ПОСЛЕДНИЕ РАБОТЫ

1. Измена Региуса

Декарт, еще только приступая к своей литературной деятельности, не напрасно боялся учеников, желающих не только следовать за учителем, но также толковать и улучшать его учение; ему пришлось испытать это в полной мере на примере самого Региуса, «первого мученика картезианской философии». Уже в его споре о тезисах с Воэцием Декарту не понравилась форма, в которой Региус хотел выразить отношение души и тела, и он не одобрял письменного спора, начавшегося вслед за этим, не одобрял именно манеры его полемики. Когда четыре гада спустя Региус передал Декарту в рукописи свой учебник физики («Fundamenta physices»), то последний нашел в нем так много бездоказательных утверждений, так много ложных гипотез, а в учении о человеке столько отклонений от своих собственных принципов, что решительно не советовал ему издавать этого сочинения; лучше пусть он ограничится медициной, так как у него нет таланта к метафизическим исследованиям; утрехтский университет действовал в своих интересах, запрещая ему чтение философских лекций; мало того, что формой изложения он ухудшает, желая улучшить, учение Декарта, — он еще настолько искажает его содержание, что это побуждает философа, как только он выступит публично, объяснением соп1га отречься от него. Тем не менее книга была отпечатана и выпущена в свет (сентябрь 1646 года). Декарт написал принцессе Елизавете, что сочинение не заслуживает того, чтобы быть прочитанным ею; где оно отступает от его учения, там содержит ложь; где оно внешне согласуется с ним — там оно плохой и невежественный плагиат".

* Ibid., pg.. 134.

** Oeuvres IX, pg. 323-330 (три письма к Региусу от июля 1645 г.); X pg. 23-26 (письмо к Елизавете от 15 марта 1647 г.).

270

Последние годы и сочинения в Голландии

В конце 1647 года появились два сочинения против картезианского учения: одно называлось «Consideratio Reviana»126 и как по имени автора, так и по брани, заключавшейся в нем, имело явно враждебный характер. Декарт оставил его без внимания. Второе было полностью анонимным листком, в котором в двадцати одном тезисе излагалось учение о человеческом духе; не упоминая имени Декарта, оно настолько согласовалось с положениями, заключавшимися в сочинении Региуса, что не могло быть сомнения в его авторе. В этом листке Декарт увидел враждебное ему (если не по намерению, то на деле) сочинение, такое искажение и такую карикатуру на свое учение из-за вредных и неправильных воззрений, что решился, во избежание всяких недоразумений, написать подробную антикритику, которая, однако, была, по-видимому, отпечатана в незначительном количестве экземпляров*. Кто мог думать, что последним противником, с которым ему пришлось сражаться в Нидерландах, будет тот самый человек, которого он некогда назвал своим лучшим и преданнейшим учеником?

Заметим вкратце, что направление, принятое Региусом и с величайшим неудовольствием замеченное Декартом уже в учебнике физики, стремилось основное учение его, а именно дуализм духа и тела, превратить в материализм и уже предшествовало тому направлению, которым пошла французская философия восемнадцатого века в лице Кондильяка и Ламетри. Мышление и протяжение должны быть понимаемы этим направлением не как противоположные атрибуты различных субстанций, а как различные атрибуты одной субстанции, а именно телесной; душа есть якобы модус тела и, находясь в связи с ним, вполне зависит от его состояний и изменений в нем; поэтому и дух не обладает врожденными идеями и не нуждается в них, а получает свои представления извне. Что касается субстанциальности человеческого духа и его отличия по существу от тела, то достоверность этого учения основывается на религии и откровении. Тенденции нельзя не узнать: дуализм относится к религии, материализм — к философии. Тезисы листка имели целью разрушение картезианской метафизики. Если бы кто-нибудь хотел знать, что сказал бы Декарт о Кондильяке

* Oeuvres X, pg. 70-111 (написано в Эгмонде в конце декабря 1647 г.).

271

Кунй Фишер

и Ламетри, пусть тот прочтет то, что он сказал против Региуса. Он видел перед собой клубок ложных умозаключений.

2. Последние сочинени

После того, как Декарт в «Принципах философии» обосновал свою систему и довел ее до границ органического естествознания, ему осталось разработать важнейший предает — человека; это антропологическая проблема, заключающая в себе три основных вопроса: физиологический, психологический и этический; первый касался органов и функций человеческого тела, второй — связи души с человеческим телом, третий — значения и целей человеческой жизни. Физиологический вопрос находился в тесной связи с зоологическим; устройство человеческого тела должно быть познано из возникновения его, из истории развития эмбриона, а это развитие — опять-таки из истории образования животных организмов. В эту область философ неустанно и ревностно стремится проникнуть с помощью анатомических исследований сравнительного характера. Здесь он черпает непосредственно из источников природы. Когда его кто-то посетил в Эгмонде и спрашивал о его библиотеке, он показал ему анатомически расчлененное животное. Тот факт, что Декарт искал разрешения тайн жизни путем сравнительной анатомии и занятий эмбриологией, является удивительнейшим свидетельством методического мышления и имеет большее значение, чем те или иные результаты биологических исследований Декарта.

Уже в своем «Мире» он носился с исследованием возникновения животных, уже в то время он написал сочинение о человеческом теле, предназначенное для включения в этот труд. Это его «Traitй de l'homme», рассматривавший пищеварение, кровообращение, дыхание, мускульное движение, органы чувств и ощущения, внутренние движения и функции мозга. Он решил теперь переработать трактат. Из него возник новый, обнимавший животное и человека 4руд: «Описание функций человеческого организма и объяснение образования животного» или, как он обычно называется «Traitй de la formation du foetus». Этой работой занимался он в продолжение 1647 и 1648 годов. В письме от 23 декабря 1647 года

272