Часть 2.

заключать эти договоры, которые не препятствуют тому, что каждый человек сохраняет свою независимость и установленные им взаимоотношения. Чем слабее, однако, окажется эта промежуточная инстанция в лице верховной власти, тем сложнее будет разрешение создавшейся коллизии, так как обе эти независимые друг от друга стороны (каждая из которых является одновременно и правительством и подданными) не смогут выйти из создавшегося положения.

При таком состоянии, когда правитель и народ объединились с помощью внешней силы, оказалось, что собственно государственные права принадлежат подданным. К ним относится большинство тех нрав, которые связаны с ленными отношениями. Нам представляется излишним останавливаться на этом более подробно, поскольку в прежнем Вюртемберге количество дворян было очень незначительно и их права не имели особого значения с государственной точки зрения. Существенным, однако, является заслуживающее упоминания право сословных представителей прежнего Вюртемберга управлять кассой податных сборов. Это давало им право не только самим пользоваться суточными деньгами, но и назначать чиновников, консультантов и, что самое главное, комитеты, членам которых, как и названным выше должностным лицам, жалованье выдавалось из той же кассы. Более того, комитет сам управлял кассой податных сборов, из которой члены его получали установленное сословными представителями жалованье. Полномочия комитета не исчерпывались этим. Они простирались и на повышение оклада, выдачу наград, пенсий и вознаграждений за действительные и мнимые заслуги как членам комитета, так и прочим лицам. Причем именно это использование фондов земской кассы в своих личных интересах, где тайна совершенно неуместна и противоречит всем понятиям чести, находилось вне всякого контроля.

Отсутствие этических принципов и полное моральное падение, которые лежат в основе подобного расхищения государственных средств, легко приводят к полному разрушению государственных устоев, ибо, держа в своих руках кассу, сословные представители могут

466

в качестве суверенной власти, каковой они себя сочтут, перейти для достижения своих целей к установлению контакта с иностранными державами. От собственной кассы легко перейти и к собственным войскам, и наивно было бы полагать, что можно запретить им это, апеллируя к закону, после того как государство само предоставило им средства и дало им власть для осуществления подобного рода действий. Пока еще существовала верховная власть в лице императора и имперских учреждений, подобные последствия в ряде случаев могли бы быть предотвращены — там, где это власть была действенной, и в том случае, если она этого хотела; в целом, однако, предотвращение последствий такого рода не выходило за рамки случайности. Можно привести ряд примеров, свидетельствующих о том, что в истории Германской империи были случаи, когда сословные собрания получали право вербовать войска. Так, в городе Эмдене в Восточной Фрисландии. Можно привести и другой пример: в той же земле, менее связанной в силу своей отдаленности от центра с имперскими властями, сословия в столкновениях со своим государем сами вербовали войска, заключали соглашения с иноземными державами и призывали в свою страну их армии, оплачивая их из своих средств. Трудно назвать более Поучительную в этом смысле книгу, чем «История Восточной Фрисландии», прекрасная работа, автором которой является Виарда. В ней дана закопченная картина позора, разрухи и упадка, возникших в результате таких взаимоотношений между правителем страны и сословными представителями, при которых последние обладали правами суверенных государей. Следует, впрочем, указать, что сходные по своим основным чертам примеры мы находим и в истории других стран, например Франции или Англии в период, когда они еще не конституировались как национальные государства, не говоря уже о Польше; однако в них почти отсутствует тот отвратительный формализм в праве и аппарате управления, который так свойствен Германии.

Названному выше историку, служившему при сословном представительстве, по поручению которого он

467

и написал свою книгу, был открыт доступ в архивы сословных собраний в Восточной Фрисландии. Сословные представители Вюртемберга не считали нужным поручить кому-либо написать подобную книгу. Знаменитого Мозера 7, обладавшего для этого всеми данными (и состоявшего к тому же у них в должности консультанта), они изгнали из своей среды. Среди немногочисленных материалов, доступных широкой публике, выделяется брошюра, проливающая свет на одну сторону затронутой нами проблемы в течение определенного периода — на независимое управление кассой сословным собранием. Ее заглавие следующее: «Управление приходной кассой земли Вюртемберг прежними, ныне отстраненными комитетами при еюртембергском сословно-представителъном собрании. В основу положены счета, акты и другие документы земского архива (место издания отсутствует)», 1799. Сословное собрание, созванное после двадцатипятилетнего перерыва в 1796 г., подвергло проверке счета действовавших до него комитетов. Данная брошюра знакомит нас с некоторыми результатами этого расследования. В предисловии суммарно говорится следующее: «Результаты настоящего расследования свидетельствуют о том, что противозаконное использование государственных средств не исчерпывается несколькими тоннами золота — оно исчисляется миллионами и в течение перерыва между сессиями последнего ландтага 1771 г. и настоящего, созванного в 1797 г., ландтага, положившего конец этому безобразию, достигло огромной суммы в 4238000 гульденов, то есть прописью: четыре миллиона двести тридцать восемь тысяч государственного имущества, разумное использование которого входило в прямую обязанность членов комитета, ими клятвенно подтвержденную.

В наших целях достаточно указать, к каким результатам привела деятельность комитета. Подробное описание глубокого падения этого органа земского управления вследствие его полной независимости не входит в нашу задачу. Мы могли бы, конечно, упомянуть о многочисленных вознаграждениях, которые члены комитета уделяли самим себе, помимо своего постоянного

468

жалованья, за выполнение любого, важного или неважного, дола (например, одному чиновнику за то, что тот справился о здоровье герцога), и о многом другом, что является просто мошенничеством; интересно, что особенно часто встречаются одни и те же фамилии. Обращает на себя внимание и подозрительная дипломатическая деятельность, прежде всего ее оплата. Так, в отчете за 1778—81 гг. значится сумма в 5000 гульденов, переданная в 1770 г. некоему иностранному надворному советнику для поездки в Петербург, с тем чтобы он защищал перемещенные туда (??) интересы Вюртембергского государства. Можно в качестве примера привести и поездку в Мюнхен по торговым делам, на которую было истрачено 8700 гульденов, и т. д. Бессмысленно говорить о растратах и грабежах такого рода как о злоупотреблениях и противозаконных действиях. Плохи те законы, которые допускают растрату четырех миллионов государственного имущества в течение двадцати шести лет, ибо конституция только в том случае хороша, если она карает за противозаконные действия или, что еще важнее, пресекает их в корне. Невольно возникает вопрос: если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?7а Ведь все эти растраты и мошенничества относятся к тому времени, когда сосланное собрание было еще подчинено императорам и имперским судам, когда по воле самого собрания закончился чрезвычайно длительный и дорогостоящий процесс, который они вели против своего государя по делу о вымогательствах и противозаконных деяниях, и когда они обязались выплатить большой долг (погашение этого долга растянулось почти на пятьдесят лет, и по сей день он еще не выплачен); это было, как мы постоянно слышим, время немецкой добропорядочности, достойной деятельности сословных-представителей и общего, созданного конституцией благоденствия, время, которое обычно противопоставляется испорченности, пресыщенности и бесправию последующих лет.

То обстоятельство, что сословные представители могли в силу бесконтрольности своих действий разграбить государственную кассу, является еще наименьшим

469

злом (независимо от того, рассматриваем ли мы это как естественное следствие данных условий или полагаем, что можем устранить эти растраты с помощью новых законов или изменений в административном аппарате); значительно серьезнее то, что полная самостоятельность сословных представителей в делах управления кассой дает им возможность действовать вразрез с интересами государства как в сфере внутренних дел, так и во внешней политике — в области, которая вообще всегда находилась вне непосредственных интересов сословных представителей, часто вызывала даже их отрицательное отношение, а в Германии вплоть до настоящего времени была совершенно чужда им. Если бы кто-нибудь предложил передать в ведение сословного собрания или любой другой корпорации внутри государства независимую от правительства армию, это было бы расценено как мера, потрясающая основы государства. Между тем по существу своему она мало отличается от предоставленного подобной корпорации права полностью или частично распоряжаться государственной казной и выплачивать из ее фондов жалованье и пенсии. Некоторым может показаться, что значение сословного собрания, ранее обладавшего такими полномочиями, а затем потерявшего их, сильно уменьшится. Между тем, как мы уже указывали раньше, самый факт превращения страны из имперского лена в суверенное государство безгранично увеличил власть сословных представителей и их значение; именно в силу этого возросшего значения они и не могут сохранить свои прежние полномочия. В противном случае государство вообще перестало бы быть таковым — его бы уничтожило взаимодействие двух суверенных властей. Единство могло бы быть, впрочем, сохранено либо в результате свержения правительства и захвата власти представительным учрежденном (подобные события мы наблюдали в недалеком прошлом), либо (что для нас также не новость) в случае, если правительство разгонит сословное собрание и тем самым спасет государство и народ. Наилучшей гарантией устойчивости представительного учреждения является ведь именно то, что оно не располагает властью, противоре-

470

чащей самой его сущности; самое неразумное было бы искать в подобной власти защиту для себя и народа, ибо такая власть оправдывает стремление уничтожить сословное представительство и рано или поздно делает эту меру неизбежной.

К этому следует присовокупить, что вместе с качественным изменением статуса государства совершенно меняется и формальная сторона отношений между монархом и подданными. Поскольку раньше монарх и сословия противостояли друг другу в качестве носителей определенных правомочий на основе частного права и подчинялись некоей третьей инстанции в лице императора и империи, они могли заключать между собой договоры как бы под эгидой претора и рассматривать свои взаимоотношения в рамках частного нрава. Даже в более позднее время, когда понятия обрели более точный смысл, вытеснив господствовавшее ранее бессмысленное и нелепое представление о божественном происхождении государственной власти, термин «государственный договор» продолжал еще сохранять некоторый отпечаток того неправильного взгляда, согласно которому отношения между монархом и подданными, между правительством и народом могут определяться понятием договора, и здесь могут и даже должны быть применены те юридические нормы частного права, которые проистекают из самой природы договора. Между тем при самом поверхностном ознакомлении с этим вопросом становится очевидным, что в основе взаимоотношений между монархом и подданными, правительством и народом лежит некое исконное субстанциальное единство, тогда как при заключении договора предполагается обратное, а именно независимость сторон и их равнодушие друг к другу. Соглашение, в которое они вступают, носит случайный характер, оно произвольно и возникает на основе субъективных потребностей. Что же касается взаимоотношений, на которых зиждется государство, то они по самой своей сущности в корне отличны от подобного договора — они объективны, необходимы и не зависят от воли и желания отдельных индивидов. Они сами являются обязательством, от которого зависят права; в договоре же мы

471

видим обратное явление: здесь права обеих сторон устанавливаются произвольно, а из них уже вырастают взаимные обязательства. Превращение страны из имперского лена в независимое государство знаменует собой конец прежней самостоятельности сторон, которая была возможна при наличии верховной имперской власти, осуществлявшей посредничество между сторонами, а вместе с этим и конец всех договорных отношений.

3. Принципиальное заблуждение

Основное заблуждение сословных представителей Вюртемберга в оценке своего статуса заключается в том, что они исходят только из положительного права, рассматривают себя как бы еще с позиций этого права и требуют предоставления им определенных прав лишь в силу того, что располагали ими прежде. Они напоминают в своих действиях купца, который, несмотря на то, что корабль, содержащий все его имущество, потерпел крушение, хочет продолжать прежний образ жизни и требует прежнего доверия в деловых отношениях со стороны окружающих; их можно уподобить и помещику, который, несмотря на то, что принадлежащие ему песчаные земли покрылись в результате наводнения плодородным илом, продолжает вести свое хозяйство по-прежнему, пользуясь старыми методами обработки земли.

Поведение сословных представителей Вюртемберга прямо противоположно тому, что двадцать пять лет тому назад происходило в соседнем государстве и нашло тогда отклик во всех сердцах, — стремлению установить такое государственное устройство, которое полностью соответствовало бы требованиям разумного права. Можно было бы опасаться того, что прежние революционные идеи, связанные с абстрактным представлением о свободе, еще не перебродили в Германии и что сословные собрания немецких государств захотят, воспользовавшись обстоятельствами, повторить попытки истекших лет и тем самым создадут смятение в обществе и поставят страну под угрозу серьезной

472

опасности. С этой точки зрения события в Вюртемберге могут служить утешительным примером, свидетельствуя о том, что козням злого духа пришел конец. Одновременно, правда, складывается впечатление, что весь опыт последних лет, потрясающие по своему значению как для Франции, так и для Германии события просто не существуют для сословных представителей Вюртемберга. А между тем на основе этого опыта напрашивается следующий вывод: обе крайности — и настойчивые требования с позиции положительного права вернуться к давно минувшим отношениям, и абстрактное теоретизирование и пустая болтовня — в равной степени являются проявлением себялюбия и эгоизма, источником бедствий в своей стране и за ее пределами. Сословные представители Вюртемберга хотели начать с того, на чем остановились прежние сословные представители. Они не пожелали вникнуть в содержание королевской конституции и не занимались вопросом о сущности разумного права и его конкретном выражении. Они настойчиво требовали формального возвращения старого положительного нрава по той простой причине, что оно существовало и было утверждено договором. Начало французской революции следует рассматривать как борьбу разумного государственного права с многочисленными препятствующими его утверждению положительными правами и привилегиями; в сословном собрании Вюртемберга мы вновь наблюдаем борьбу тех же принципов, только здесь все переместилось. Если во Франции большинство депутатов и представителей народа отстаивали права, основанные на разуме, и требовали их восстановления, а правительство стремилось сохранить привилегии, то в Вюртемберге именно король положил в основу конституции положения разумного права, тогда как сословные представители защищают положительные права и привилегии. Искажая суть дела, они даже пытаются создать видимость того, что выступают от имени народа, интересам которого эти привилегии еще более противоречат, чем интересам монарха.

О сословных представителях Вюртемберга можно сказать то же, что было сказано о французских эми-

473

грантах после их возвращения па родину: они ничего не забыли и ничему не научились. Они как будто проспали последние двадцать пять лет, вероятно, самые значительные во всей истории человечества и для нас самые поучительные, так как они определили нашу жизнь и наше мировоззрение. Едва ли можно представить себе более чудовищные жернова для перемалывания ложных правовых понятий и предвзятых мнений о сущности государственного устройства, чем события этого двадцатипятилетия; между тем сословные представители не претерпели от всего этого никаких изменений, они остались такими же, как были раньше. Старое право, старая конституция — красивые, звучные слова. Они в такой же степени встречают всеобщее одобрение, в какой упоминание о намерении отнять у народа его права вызывает негодование. Между тем, хорошо или дурно то, что именуется старым правом н старой конституцией, определяется не длительностью их действия; устранение человеческих жертвоприношений, рабства, деспотизма феодалов и множества других позорных обычаев всегда было отменой какого-либо старого права. Часто указывалось на то, что права не могут быть утеряны, что столетия бесправия не могут создать права. К этому следовало бы добавить — даже в том случае, если это вековое бесправие в течение всех этих лет называлось правом; подлинное, столетия существовавшее положительное право может быть с полным основанием отменено, если меняется основа, которая служила условием его существования. Пусть тот, кому нравится толочь воду в ступе, продолжает утверждать, что каждый из супругов и после смерти одного из них сохраняет свои права на умершего, что купец сохраняет свое право на корабль, который давно поглотило море. Ведь немцы с давних нор отличались болезненной склонностью к такого рода формалистическим умозаключениям. Рассматриваемая нами здесь деятельность сословного собрания Вюртемберга не составила в этом смысле исключения — все ее содержание почти исчерпывается бесплодным требованием формального права и защитой своей точки зрения с чисто адвокатским упорством. Напрасны были попытки не-

474

которых лиц, среди них можно назвать президента собрания, князя Гогенлоэ-Эргшгеиа, обратить внимание сословных представителей на существо вопроса, заставить их отойти от чисто процессуального его рассмотрения; да и как можно было на это надеяться, если даже жернова, действовавшие в течение двадцати пяти лет, оказались бессильны.

IV. ХОД СОВЕЩАНИЙ

Упрямое нежелание сословных представителей отказаться от формализма положительного права и от принципов частного права, понять, что речь идет о разумном государственном праве, привело к тому, что результат их полуторагодовой деятельности оказался бесплодным по мысли и не содержит ничего или почти ничего поучительного для решения столь важной, поставленной перед ними проблемы, каковой является разработка свободной конституции современного немецкого государства. Поэтому, вместо того чтобы ознакомиться с плодотворной работой сословного собрания, мы вынуждены заняться лишь чисто внешней стороной его деятельности, к описанию которой мы и перейдем.

1. Голосование и выступлени

Мы уже останавливались на том, как 15-го марта 1815 г., после торжественного открытия королем сословного собрания и передачи конституционной грамоты, выступил граф фон Вальдек, речь которого ознаменовала начало деятельности собрания. Господин граф, который не был исконным вюртембержцем и не имел самостоятельного голоса, а лишь представлял его обладателя, начал, как мы уже говорили, свою речь с восхваления короля, «великого государя, проявившего редкую силу духа, значительно расширившего границы Вюртемберга и теперь восстанавливающего конституцию, данную на вечные времена его сиятельными предками, монархами, отличавшимися редкими достоинствами». Совершенно очевидно, что первая речь,

475

прозвучавшая в зале заседаний, неминуемо должна была быть если не признанием данной королем конституции, то во всяком случае подобающим случаю похвальным словом общего характера. Это похвальное слово, как, впрочем, и вся речь графа, было настолько чопорно, двусмысленно, весь его стиль настолько изощрен, что собрание имело все основания гордиться своим оратором, сумевшим проявить должное почтение, но не пойти ни на какие уступки. Что же касается короля и министерства, они вполне могли квалифицировать эти выкрутасы и недомолвки как издевательство, тем более что королю приписывалось непреклонное решение восстановить удовлетворяющую всех его подданных конституцию в качестве необходимого звена между правителем и всеми сословиями государства, благотворное влияние которой подтверждено временем, и объявить недействительной совершенную девять лет тому назад отмену конституции, введенной его сиятельными предками на вечные времена. Это утверждение можно было бы расценить просто как излишнюю смелость в предвосхищении событии, если бы дальнейшие действия шли в том же русле. Поскольку, однако, вся дальнейшая деятельность сословного собрания, начиная с первого же заседания, сводилась, как мы уже говорили, к стремлению показать, что король совсем не хочет восстановить старую конституцию, что данная им конституция не удовлетворяет ни одно сословие государства, ни одну из заинтересованных сторон (кроме самого короля и его министров), — эти слова могли быть восприняты только как насмешка и издевательство.

Далее оратор изложил историю Вюртемберга в период действия его старой конституции. В итоге оказалось, что в течение всего того времени, когда действовала старая конституция, страна пребывала в ничтожном, угнетенном и жалком состоянии. Из всего этого, однако, был сделан неожиданный вывод, что «старая вюртембергская конституция была в течение ряда веков благодеянием для страны, что она обладает несомненными преимуществами по сравнению со всеми конституциями других земель, вне всякого сомнения является лучшей когда-либо существовавшей в немецких

476

государствах конституцией и служит не только предметом восхищения всей Германии, но даже неоднократно привлекала к себе внимание Англии». На основании всего вышесказанного, а также и потому, что она соответствует всем требованиям договора, не содержит никаких сомнительных постановлений, имеет должные гарантии и подтверждена в прошлом присягой всех правителей Вюртемберга, не устранена народом и т. д., в силу всех этих причин ее следует признать в качестве основного закона государства и основного договора между монархом и его подданными. Незначительные изменения, вызванные новыми условиями, о которых упоминалось выше, следует произвести на ее основе. Предложенный в заключение оратором и принятый собранием адрес не содержит эти идеи в отчетливой формулировке, а преподносит их завуалированно, в виде "некоего гипотетического предположения следующим образом. Если народ избрал своих представителей, предполагая, что все изменения будут сделаны на основе старой, унаследованной от прежних поколений, многократно подтвержденной конституции, с которой связано в прошлом благоденствие страны, и т. п. Если большинство владетельных господ оставляет за собой свои права вплоть до решения Конгресса, то сословные представители приносят свою глубочайшую благодарность вместе с выражением своих верноподданнических чувств королю, предоставившему им актом созыва собрания возможность приступить к обсуждению соотношения между новыми и старыми условиями в жизни страны. Ввиду всего вышесказанного сословные представители сообщают о своей готовности довести результат своих совещаний до сведения короля и не сомневаются в том и т. д.

В полном противоречии с этим гипотетическим по стилю высказыванием, с намерением обсудить вопрос и довести его результаты (если таковые будут) до сведения короля сословные представители уже на следующем заседании недвусмысленно толкуют свой адрес, содержание которого, оказывается, следует понимать как непременное требование вести переговоры о возможных, вызванных особыми обстоятельствами

477

условиях только па основе старой вюртембергской конституции.

За речью графа фон Вальдека и чтением подготовленного им адреса последовало лишь несколько замечаний одного из депутатов, призывавшего присутствующих подписать документ, после чего адрес был молча принят единодушно.

Мы уже обращали внимание на тщательно продуманную манеру изложения речи и адреса, которая то почти граничила с издевательством, то становилась напыщенной, двусмысленной н чопорной. Дипломатические переговоры последнего времени отличаются при всей осторожности, продуманности и сдержанности высказываний прямотой и достоинством поведения, причем наибольший ум сочетается обычно с наименьшим самодовольством и хитростью. Разве не были мы вправе ожидать от немецкого сословного собрания в его первом волеизъявлении еще большей искренности, достоинства и прямоты вместо той отвратительной изворотливости и напыщенности, о которых мы уже говорили, и того молчания, которым все присутствующие члены собрания выразили свое согласие с подобной витиеватой манерой.

Впоследствии они чрезвычайно гордились тем единодушием, с которым был принят адрес. Дальнейший ход совещаний, и в частности следующее собрание, проливает свет на все эти события и знакомит нас с методами, с помощью которых было организовано утверждение проекта адреса. На этом следующем собрании от 17-го марта шесть представителей дворянства выражают свое несогласие с содержащимся в адресе указанием о решении всего дворянства настаивать на сохранении своих прав. Они объясняют свое предыдущее молчание по этому поводу тем, что речи двух членов собрания, на основании которых был принят адрес, произносились так быстро и тихо, что смысл их просто нельзя было уловить. Далее они указывали, что вместо обычного голосования было предложено вставать, однако смысл и назначение этого действия остались для многих неясными.

478

Первейшей задачей собрания должно быть установление процедуры голосования и ознакомление с ней всех его членов. Даже если допустить, что в первый момент следовало найти какой-либо способ голосования, то он уж во всяком случае должен был быть доведен до сведения каждого и объяснен, чтобы значение его ни у кого не вызывало сомнения. После упоминания о быстром и тихом прочтении речей картина всеобщего молчания становится вполне законченной. Но разве она соответствует нашему представлению о достоинстве сословного собрания, собрания, которое впервые принимает веское и окончательное решение? Упомянутые выше шесть членов собрания прямо заявили, что они с благодарностью принимают данную королем конституцию. Их прямота резко контрастирует со стилем адреса, смысл которого должен был быть заранее известным для того, чтобы его можно было расцепить как отказ признать конституцию. Значительно более достойным собрания немецкой знати и народных депутатов было бы такое же прямое и честное заявление о своем отказе признать конституцию, каким было согласие тех вышеупомянутых шести дворян. В дальнейшем мы часто будем сталкиваться с указанием па необходимость проявлять деликатность по отношению к королю. Нет никакого сомнения в тем, что подлинная деликатность заключается в чистосердечии и открытом тоне, и самое неделикатное поведение, свидетельствующее о недостаточном уважении и к королю, и к самим себе, — это вышеупомянутый напыщенный тон и двусмысленное поведение.

Важнее другое: то обстоятельство, что окончательному решению предшествовали лишь два, почти не затрагивавшие суть дела выступления, а равно и единодушие, с которым это решение было принято, отнюдь не могут быть поставлены в заслугу собранию, наоборот, они служат достаточным основанием для вынесения ему решительного порицания. Оказывается, что подавляющее большинство членов сословного собрания уже заранее обо всем договорилось и пришло к полному согласию. В дальнейшем, правда, становится очевидным, что ряд членов собрания находится в оппози-

479

ции к этому большинству и, в частности, проявляет полное равнодушие к его основному требованию — вернуть старую конституцию. Эти члены собрания не заинтересованы ни в формальном праве, как таковом, ни в его содержании, они просто хотят получить хорошую конституцию, которая была бы лучше прежней. Перед нами недавно сформированное собрание, которое ввиду недостаточной осведомленности о своей организации, отсутствия должной перспективы, непривычности обстановки и неприспособленности пришло в состояние молчаливой апатии и которому импонирует напыщенная и изощренная манера и утаивающая суть дела решительность некоторых его членов. Если бы собрание яснее и лучше поняло свое предназначение и свою сущность, оно бы возвело в закон необходимость полно и открыто выражать свое мнение и, вместо того чтобы молчать, считало бы своей величайшей задачей обсуждать, пользуясь данным ему правом, поставленные перед ним проблемы. Независимо от того, соответствовало ли единодушие собрания подлинному настроению его членов пли было результатом нажима, с одной стороны, и неуверенности — с другой, оно при всех условиях должно было быть проверено с помощью так называемого advocatum diaboli8 (в данном случае это выражение вполне уместно, если вспомнить о неоднократно подтвержденной враждебности сословных представителей по отношению к королевской конституции). Все основания для признания конституции следовало подвергнуть тщательному и подробному рассмотрению; за этим должно было бы последовать открытое и ясное определение подлинного мнения членов собрания, причем подробное изложение их аргументации должно было бы предшествовать их окончательному решению. Подобного обсуждения не было ни до, ни после вынесенного собранием решения. Между тем сословное собрание созывается не только для того, чтобы оно предварительно обсуждало намеченные им действия, но и для того, чтобы эти обсуждения вопросов государственного значения доходили до сведения народа и становились известными всему миру.

480

Когда через несколько месяцев после этих событий господин Глейх, депутат Аалена, произнес речь, противоположную не обсуждавшимся до тех пор намерениям собрания, то комитет, которому было поручено сообщение но этому вопросу, поставил ему на вид, что подобное явление не может не вызвать всеобщего удивления и порицания собрания, где по сю пору царило согласие и патриотическое прямодушие, исключавшие какое бы то ни было чуждое, порочное влияние. Возможно ли это? Депутат, у которого оказалось достаточно мужества высказать, наконец, несогласие с этим мертвенным молчаливым единодушием, вынужден выслушивать намеки на то, что он является проводником чуждого, порочного влияния? Достойнее было бы либо прямо обвинить его в порочности, либо вообще воздержаться от инсинуаций. В самом начале сообщения комитета высказывается, впрочем, мысль, что господин Глейх своим выступлением преследовал цель — вернее, там сказано: «как будто бы» преследовал цель — создать оппозиционную партию внутри собрания, характерной чертой которого было столь похвальное единодушие. Всякий, кто хоть немного размышлял о сущности представительного собрания и знаком с характером его деятельности, неминуемо согласится с тем, что собрание, где царствует такого рода, единогласие, лишено жизненной силы, что именно противоположность мнений является его существенным признаком, оправданием его деятельности и что только после появления оппозиции собрание может считаться конституированным. Без оппозиции оно не выходит за рамки партии или простого скопления людей.

Мы уделили столь много внимания организации сословного собрания и его методам потому, что они не только сами по себе примечательны, но и характерны для всего последующего. Нам представляется любопытным остановиться еще на двух моментах, связанных с формальной стороной деятельности собрания. Ход его совещаний обычно сводился к следующему: сначала избирался комитет для рассмотрения дебатируемого вопроса, он делал сообщение, которое выносилось на обсуждение, затем принималось решение. Обычно при

481

выборе членов комитета, особенно на первых порах, когда так важно было заручиться влиянием и обрести авторитет, кандидатов поименно называл вице-президент; осуществляя после своего избрания руководство собранием, он сразу же предложил в качестве членов комитета (тогда только два члена собрания были известны по своим публичным выступлениям) тех лиц, которые в дальнейшем заняли положение основных деятелей старовюртембергской партии. Из этого воспоследовало, что слово всегда принадлежало им, особенно если принять во внимание господствующую в сословном собрании деликатность. Она простиралась столь далеко, что однажды, когда решено было выделить комитет из двенадцати членов и одиннадцать из них получили должное количество голосов, а на двенадцатое место оказалось четыре претендента с равным количеством голосов, они не выбрали одного из этих четырех, что привело бы к устранению трех из них, а ввели вопреки своему первоначальному решению в состав своего комитета из двенадцати членов все пятнадцать человек. Уже при создании второго комитета применяются сложнейшие хитросплетения для того, чтобы четыре вождя первого комитета не преминули войти и во второй. Принимая во внимание то влияние, которым всегда пользуются комитеты, ведающие предварительной подготовкой всех дел, для свободного волеизъявления собрания чрезвычайно важно, чтобы в комитеты не входили одни и те же лица, которые в противном случае подготавливали бы решения всех проблем в нужном им направлении. Это обретает особое значение в собрании, где едва ли не единственный, во всяком случае основной, доклад по каждому вопросу делается одним из членов комитета, причем доклад этот, собственно говоря, даже не дискутируется.

Вторым моментом, заслуживающим внимания, является самый характер сообщений и докладов. В этих совещаниях не звучит свободная речь; здесь большинство докладов читается по бумажке, лишь немногие краткие выступления не подготовлены заранее — вообще нет никакой оживленной полемики. Только однажды, уже к самому концу сессии, когда объектом

482

дискуссии стала не какая-либо проблема, а личность упорствующего в своем мнении депутата, господина д-ра Котты, языки развязались и посыпались довольно непристойные личные выпады, на этот раз уже не как vota scripta [речь по записи], а без всякой подготовки, промедления и соблюдения правил. Неожиданно проявилось прирожденное красноречие, которое в аналогичных случаях находит себе достойное применение на наших рынках. Что касается красноречия римского форума, то оно не нашло своего отражения в речах наших депутатов. Вряд ли нужно пояснять, что и доклады комитетов предварительно составлялись в письменной форме и читались на заседаниях. Что же касается следующих за этим чтением дебатов, то они состояли обычно в том, что какой-либо депутат или группа депутатов приносили через несколько дней или даже недель после слушания доклада свой votum scriptum читали его на заседании, а затем, подчас тоже по истечении нескольких дней или недель, с подобным votum'ом выступал какой-нибудь другой депутат. Поэтому в течение одного собрания друг за другом подчас следовали многочисленные выступления, часто посвященные самым различным вопросам, все значение которых часто сводилось к самому факту прочтения, не имевшего никаких дальнейших последствий. Таким образом, основной смысл обсуждений, заключающийся в непосредственном, живом общении депутатов, в ходе которого они пытаются воздействовать друг на друга силой убеждения, доказывать, опровергать, склонять на свою сторону, почти совершенно утрачивается при подобном методе письменных дебатов.

Ведь нельзя же в самом деле назвать дискуссией попеременное чтение по бумажке текстов совершенно различного характера. В английском парламенте категорически запрещается читать заранее подготовленные доклады — и это совершенно справедливо — отчасти потому, что такой доклад легко может оказаться работой третьего лица, отчасти же и главным образом потому, что такой метод совершенно не соответствует природе представительного собрания. За исключением немногих, живо написанных текстов выступлений

483

(которые, впрочем, тоже были не произнесены, а прочитаны), настоящие выпуски «Отчетов» представляют собой не что иное, как собрание юридических трактатов, напичканных цитатами не только из нудных, как литания, постановлений ландтагов, договоров о наследстве, завещаний монархов и т. п., но и из Corpus juris, из Монтескье, Зонары, Крамера «De tacente dissentiente» (в «Opusc.» I, II н «Usus philosoph. Wolf.» in jure spec. XII) 9 и тому подобных толстых томов, ученых дедукций и мертворожденной адвокатской писанины.

Если сословное собрание представляет народ, то невольно возникает сомнение в том, что народ может таким образом выражать свою волю, что подобным способом следует воздействовать и на собрание, и на народ в целом. Трактаты типа упомянутых выше, написанные кабинетными учеными, рассчитаны только на таких же кабинетных ученых, сверх этого они могут быть использованы еще в качестве документации в деловых отношениях. Сословное же собрание должно обращаться ко всему народу; трудно себе, однако, представить, чтобы подобная писанина с ее педантически разработанными дедукциями могла вызвать интерес и понимание народа. Более того, в результате оказывается, что представители народа все более изолируются друг от друга и еще больше от народа; они занимаются делами народа, исключив его из сферы своей деятельности, независимо от того, открыты ли их заседания для всех или нет. Сословное собрание Вюртемберга не многим отличается по своему характеру от кружка молодых людей, которые объединились для повышения своего образования и заняты тем. что практикуются в письменном изложении своих мнений, поочередно выслушивая друг друга.

Отвлекаясь от содержания деятельности сословных представителей, следует указать, что эта писанина со всеми вытекающими из нее последствиями и была, вероятно, основанием для (квалифицированного как неподобающее) замечания одного из депутатов, которое приведено в выпуске VIII на стр. 20-й. «Если бы поступающие петиции не вносили некоторого оживления, скука была бы невыносимой». Если бы знать заранее,

484

что дебаты сословных представителей в основном сведутся к сообщению своих умозаключений в письменной форме, то незачем было бы их созывать и тратить на это государственные средства; тот же результат мог быть достигнут простой циркуляцией бумаг. Ведь тот, кто привык к чтению, обычно предпочитает читать сам, чем слушать чтение других; впрочем, никому бы не возбранялось прослушать эти произведения в чтении своей жены или доброго приятеля. Вотировать можно было бы тем же способом в письменном виде.

2. К вопросу о всеобщей мобилизации

Вспомним, возвращаясь к дальнейшему ходу исторических событий, что в самом начале сессии сословного собрания произошло важное политическое событие— возвращение Бонапарта во Францию с острова Эльбы. Через два дня после открытия сессии король поставил представителей сословий в известность о предпринятых в Вене действиях. Отношение немецкого сословного собрания к событию такого рода должно было выявить его подлинный характер и образ мыслей. Если допустить мысль, что немецкий народ может радостно приветствовать случившееся, то собрание сословных представителей, не разделявших по ряду вопросов взглядов короля, могло бы таить в себе серьезную опасность. Поскольку, однако, такая возможность исключена, то заседания в этот момент представителей сословий следовало рассматривать как благоприятное обстоятельство, способствующее объединению усилий в поисках средств для предотвращения страшной опасности, грозящей Европе в целом и в особенности странам, находящимся в непосредственной близости от Франции.

Известно, что сословные представители часто прибегали к пагубной, антипатриотической, подчас преступной уловке, используя в своих интересах трудную политическую ситуацию и отказываясь действовать сообща в деле спасения государства. Они пытались выторговать у правительства уступки и достигали того,

485

что к внешней опасности присоединялась неустойчивость внутри страны, что, естественно, не усиливало, а ослабляло силу сопротивляемости государства и по существу служило на пользу врагу. Двадцать восьмого марта некий член собрания внес предложение (вып. II, стр. 41), чтобы собрание ввиду серьезности момента заявило королю о своей готовности пожертвовать последней каплей крови и последним своим достоянием за него и за доброе дело, что оно намерено объявить всеобщую мобилизацию и утвердить заем, но все это — только прежним конституционным методом. Часть дворян выразила в адресе, направленном сословным представителям (вып. II, стр. 41), свою уверенность в том, что чрезвычайная опасность требует и применения чрезвычайных мер; ввиду этого они предлагают собранию способствовать без всяких дополнительных условий тому, чтобы король мог предписать мобилизацию и военные занятия. Адреса такого рода поступили и от многих высших государственных чиновников. В одном из них, поступившем 29-го марта из Эслингепа (вып. II, стр. 48; остальные не напечатаны), высказывается опасение, что в распоряжении короля о необходимости создать в каждом округе батальон из пятидесяти человек содержится слишком много оговорок, что может затруднить проведение необходимых мероприятий по обороне страны. По мнению автора адреса, необходима всеобщая мобилизация. Приложенное к адресу донесение шультгейса Оберэслингена Рейнгарда, опубликованное в качестве образца мужественного заявления (вып. II, стр. 50), гласит: «Попытка призвать в качестве фельдфебелей добровольцев из отслуживших свой срок солдат, по-видимому, будет безуспешной. Они, как многие или, может быть, большинство простолюдинов, слишком тупы, чтобы должным образом любить родину и думать о ее защите. В армию должны быть призваны все здоровые люди в возрасте от восемнадцати до сорока лет. Если поставить швабов под ружье, они будут драться хорошо; если же предоставить им действовать по своему усмотрению, они палец о палец не ударят!!» Собрание, по-видимому, не сочло нужным обвинить в клевете на народ (модное в наши дни выражение)

486

этого шультгейса, не постеснявшегося в таких выражениях говорить о народе, частью которого он сам является; иначе бы оно не удостоило его донесение опубликования и не назвало бы его мужественным заявлением. Сословное собрание в этом случае, как и в ряде других, само связало себя и лишило свободы действий тем, что опасалось вносить предложения и делать представления, которые могут быть расценены как осуществление данного ему королевской конституцией петиционного права и, следовательно, как фактическое признание конституции. Как будто бы сессия сословного собрания, происходящая на основе конституции, не была совершившимся фактом и как будто бы представители народа, независимо от их организации, названия и полномочий, не должны были отбросить в такую минуту не только нелепый страх перед возможными последствиями, но и вообще любые соображения, не связанные с безопасностью родины, на спасение которой должны были быть направлены все их помыслы и устремления?

Собрание прослушало поступившие документы и положило их ad acta [под сукно]. Что касается вопроса о всеобщей мобилизации, то так называемая заслуга города Тюбингена, которому принадлежит эта идея, довольно сомнительна, ибо подобные действия совершенно несвоевременны в момент, когда истинное положение дел во Франции еще совершенно неизвестно. Если рядовому патриоту и простительно при первой же угрозе родине помышлять о всеобщей мобилизации, то от сословного собрания можно было бы ожидать более зрелого решения, лучшего понимания того, насколько подобная мера целесообразна с военной и особенно с политической точки зрения в момент, когда самый факт созыва представителей сословий создает известное напряжение в стране я служит поводом для различного рода интриг и домогательств. Мы уже не говорим о том, какое впечатление произвело бы объявление всеобщей мобилизации, произойди оно прежде, чем французские события послужили его достаточной мотивировкой. Опыт прошедших двадцати пяти лет показал, что во многих случаях, когда Вюртемберг оказывалс

487

в сфере военных действий, подобная соответствующая конституции мобилизация не оказывала ни малейшего влияния на ход событий, вообще не получала никакого реального воплощения, да и по всему своему существу не могла получить. Поэтому напоминать о такой мере, ссылаясь на грозные события прошлого, просто нелепо. Мало того, что земские чины внесли предложение, которое, несомненно, должно было быть отвергнуто королем, — они отказались участвовать в проведении тех мероприятий военного характера, которые король счел целесообразными, что еще больше поставило под сомнение их искренность и добрую волю.

К названным мероприятиям относилось прежде всего ассигнование средств на чрезвычайные затраты, вызванные угрозой войны, исчисление которых король 17-го апреля довел до сведения сословий. В соответствии с произведенными подсчетами одни только расходы на оснащение и содержание армии в 20 000 человек, которую король обязался предоставить в распоряжение союзников, на три с половиной миллиона превышают бюджет мирного времени. К этому еще следует добавить издержки, связанные с прохождением союзных армий, о чем также существует определенная договоренность. Король предложил палате обсудить этот вопрос и в кратчайший срок вынести решение, которое наметило бы пути к мобилизации чрезвычайных средств. Если задать вопрос: что же сделали перед лицом страшной, ни с чем не сравнимой опасности сословные представители Вюртемберга, которые в силу королевского указания о совместных действиях и полномочий народа имели все основания участвовать в деле спасения Европы, то ответ может быть лишь один: они не сделали ничего. Они предоставили действовать королю, тогдашнему кронпринцу, министерству и армии, обеспечившим участие Вюртемберга в действиях союзных держав, — им и принадлежит вся заслуга в этом деле.

Правительство с честью выполнило все принятые им моральные и положительные обязательства, чему, по-видимому, ни в коей мере не помешал отказ сословных представителей от сотрудничества. Что же ка-

488

сается последних, то они ничего не достигли, разве только продемонстрировали свою злую волю, непонимание своих почетных обязанностей и показали, что без них вполне можно обойтись.

Вслед за этим они подали в министерство еще ряд адресов, где говорилось уже не о готовности к жертвам, а о необходимости облегчить бремя, которое несет в самом деле истощенная страна, посредством распространения налогообложения военного времени на королевский домен, церковное имущество и т. д. По указанию короля уже шли переговоры с союзниками и штабами соответствующих армий, целью которых было облегчить тяготы народа. Ответ, полученный сословными представителями, сводился к простому разъяснению: все, что можно было бы взять из особых государственных доходов, следовало бы при составлении бюджета компенсировать из других источников; следует помнить о том, что в данном случае речь идет именно о мобилизации чрезвычайных средств.

В прошлом, когда правитель и страна имели свои отдельные, как бы частные кассы, каждая из сторон стремилась к тому, чтобы взвалить на своего партнера по возможности большую часть затрат. Поскольку сословные представители вообще еще не признали существующее государственное устройство и, в частности, не только не урегулировали вопрос о цивильном листе (на что король выразил свое согласие в конституции), но даже не приступили к его рассмотрению, прежние, возникшие в совсем иных условиях представления о противоположности интересов страны интересам государства, кассы страны и кассы государства, представления, которые к тому же в новой обстановке утеряли и свой начальный смысл, лишены какого-либо значения, а тем более возможности практического применения.

В ответ на предложение короля объединить свои усилия в чрезвычайных для государства обстоятельствах сословные представители поставили свое согласие в зависимость от удовлетворения их требования — отменить королевскую конституцию и восстановить старую конституцию Вюртемберга. Дворяне, которые 4-го апреля в своем адресе, посланном сословным

490

представителям, заявили от имени всего дворянства (полагая, что могут это сделать с достаточным основанием) о своей готовности сражаться в рядах армии и вместе с другими сословиями пожертвовать жизнью и достоянием, на следующий день пояснили, что их обязательства были рассчитаны только на сословное собрание, а отнюдь не на совет министров, ибо подобные, идущие от души слова могут быть истолкованы самым различным образом. Данное пояснение может служить лучшим примером этой способности к самому различному истолкованию. Другими словами, их готовность, защищая отечество, пожертвовать жизнью и достоянием была поставлена в зависимость от решения сословного собрания.

Это решение нашло свое выражение в адресе королю, датированном тем же днем, в котором сословное собрание связывало конституционные вопросы с необходимыми в данных чрезвычайных обстоятельствах мероприятиями, невзирая на то, что король уведомил их о своем решении отложить рассмотрение первой проблемы до возвращения кронпринца. Этот уклончивый ответ был argumentum ad hominem9, ибо сословные представители постоянно занимались широковещательными разглагольствованиями и построением дедукции на тему о праве агнатов участвовать в решении всех конституционных вопросов. Привлечение кронпринца могло быть ими расценено как следствие фактического признания этого права. В своем адресе сословные представители заявили, что в настоящий момент самое важное — представить народу возможность защищать родину под объединенным руководством монарха и сословного собрания и направить усилия всех честных людей на осуществление того, что представляется им необходимым. Однако все эти мероприятия могут быть совершены - лишь на основе старой конституции, а восстановление государственного кредита возможно только на основе гарантированного конституцией займа, то есть при условии передачи сословным представителям права взимать налоги и распоряжаться этой частью государственных доходов. К этому же сводится и содержание адреса от 18-го апреля, где речь идет о том, «что

491

слова — старая конституция — обладают магической силой для всех подданных Вюртемберга, как новых, так и старых». Из поступивших петиций и адресов можно, однако, заключить, что эта магическая сила, действовавшая наподобие электрического удара, была прямым следствием всеобщего негодования, вызванного возвращением Бонапарта и страхом перед грозящей родине опасностью. Непосредственно перед этим в адресе говорится о том, что фрукты, и в частности виноград, погибли от морозов и что значительная часть населения находится на грани отчаяния в буквальном смысле этих слов; совершенно непонятно, как в подобных условиях могла бы проявиться магическая сила старой конституции, а также и то, как сословные представители сочли для себя возможным в минуту столь трудных внешних и внутренних обстоятельств не оказать действенной помощи. Выяснилось также, что старая вюртембергская конституция ни в коей мере не обладает магической силой, с точки зрения новых подданных государства, — а они составляют больше половины населения, — более того, стало очевидным, что они расценивают ее блага как напасти, как народное бедствие, о чем будет более подробно сказано ниже. В остальном же весь ход совещаний сословных представителей можно рассматривать как историю действия названной магической силы, которой сословная палата подчинялась сразу же, не вникая в суть дела. Упоминая об управлении сословных представителей делами кассы, мы уже касались того, что скрывалось под этими словами, а дальнейшее описание ужасающих бедствий, в которые была ввергнута страна, познакомит нас еще с рядом других обстоятельств. В данном случае речь может идти лишь о черной магии слов, способствовавших тому, что все слова о готовности пожертвовать в борьбе за святое дело жизнью и достоянием остались лишь словами. Именно эту магическую силу представители сословий сочли наилучшим средством спасения родины от яда опасных идей, которые теперь вновь, как и двадцать пять лет тому назад, проникают к нам из Франции; выше мы уже говорили, что эта сила уберегла

492

сословных представителей не только от тлетворных идей прошедшего двадцатипятилетия, но и от тех разумных понятий, которые сложились в те годы.

3. Государственно-правовой статус сословных представителей

Если обратиться к более пристальному рассмотрению правового статуса, который к этому времени сословные представители обрели по своей воле, то окажется, что, отвергнув королевскую конституцию, на основе которой они были созваны, они вообще не могли быть уверены в том, существуют ли они или нет. Если бы они хотели быть последовательными, они должны были бы сразу после того, как король открыл их совещания, самораспуститься и разойтись по домам; более того, поскольку самый характер выборов не соответствовал духу старой конституции, они должны были отказаться баллотироваться в депутаты, а избиратели — от своего права голоса. Основой всей их деятельности стало стремление избегать всего того, из чего можно было бы сделать вывод о фактическом признании королевской конституции, поэтому они проявляли величайшую осторожность даже в чисто формальных вопросах. Уже в первом адресе от 15-го марта они воздержались от подписи: «сословное собрание», заменив ее словами: «созванные для заседания в сословном собрании». В своей резолюции от 17-го числа того же месяца король обратил их внимание на то, что ждет надлежащим образом составленных петиций и представлений не от «созванных для заседания в сословном собрании лиц», а от конституированного им представительного учреждения страны, ибо только этому представительному учреждению принадлежат фиксированные в конституционной хартии права; однако, не желая тратить время на формальную сторону дела, он на первых порах закроет глаза на эти недостатки. Резолюция действительно была посвящена существу вопроса — содержанию требований сословного собрания. Несмотря на указание короля, большинство сословных представите-

493

лей увидело в подписи «сословное собрание» опасный прецедент и непоследовательность. Дело кончилось тем, что было принято предложение господина Боллея, депутата от Марбаха, который положил конец этой казуистике, посоветовав подписать следующую петицию (от 22-го марта) в соответствии с указанием короля, но одновременно высказать свой протест в самом тексте петиции! В этой петиции действительно высказывается мнение, что недостаточное соблюдение формальностей может оказаться преградой на пути к той единственной цели, каковой является для них благо монарха и всех его подданных; это якобы прежде всего относится к характеру выборов и природе созванного собрания. Почему же в таком случае они в остальном обращают столь мало внимания на формальную сторону дела? Не воздвигают ли они тем самым преграду на пути к той единственной, по их словам, цели, которой они руководствуются?

Несмотря на принятое решение и на внесение опротестования в текст петиции, секретарю пришлось довести до сведения присутствующих на заседании от 28-го марта, что он уже после составления документа неожиданно все-таки обнаружил отсутствие заключительных слов: «сословное собрание»; напомним, что петиция в ее окончательной редакции была еще раз заслушана на заседании от 23-го марта и подписана президентом, вице-президентом, одним членом собрания, обладающим самостоятельным голосом, одним депутатом и обоими секретарями собрания. Недостаток Пыл устранен дополнительной петицией. В следующей резолюции короля собранию предписывалось установить определенный порядок ведения дел и избегать впредь нарушений, в том числе и формальных, подобно тем, которые были обнаружены в их предыдущих петициях; для этого им предлагается вести дела в соответствии с указаниями конституционной хартии, и в частности выбрать вице-президента, а также секретарей и прочих должностных лиц.

Дальнейшее изложение всех педантических предосторожностей завело бы нас слишком далеко и было бы слишком скучным. Несмотря на то, что господин

494

президент неоднократно призывал собрание приступить к выборам названных должностных лиц (обязанным по повелению короля принести сверх того присягу), пытался убедить их (вып. III, стр. 151) отказаться от «бесплодных повторений одних и тех же фраз», от их адвокатских приемов и «процессуальных тонкостей», напоминал им, что такого рода выборы могут быть осуществлены без прецедента, и взывал к тому, чтобы они не рисковали данными им правами, цепляясь за формальности и пустые фразы, — они оказались слишком осторожны и умны, чтобы внять этим увещеваниям и пойти на уступки даже в этих совершенно не существенных для их основных притязаний вопросах; если бы можно было хоть сказать, что их последующие действия имели больший смысл и значение.

Один из основных аргументов сословных представителей сводился к тому, что юридически старая конституция не была отменена и не перестала действовать, что они вместе со всем народом истолковали решение короля дать стране конституцию (после того, как были устранены все препятствия) только в том смысле, что старая конституция опять войдет в силу. Одновременно они выставили требование, чтобы в период заседания палаты король принимал решения после совещания с ними и с их согласия, другими словами, они требовали полного восстановления прежнего статуса старых сословных представителей. Они и вице-президента не выбирали потому, что эта должность отсутствовала в старом сословном собрании Вюртемберга; однако они не возражали ни против президента, должность которого замещал господин фон Гогенлоэ-Эринген, ни против участия в голосовании владетельных господ, несмотря на то что оба эти момента не предусматривались старой конституцией. В своем единственном безоговорочном требовании — восстановить старую конституцию — они основывались на воле народа, отчетливо выраженной во время выборов и в множестве поданных адресов. Воля народа — это великие слова, и представители народа должны больше всего опасаться их профанации или легкомысленного использования. Как обстояло дело с волей народа новых территорий

495

Вюртемберга, мы уже знаем. Мы приводили также то, что сказал человек из народа, шультгейс Рейнгард; по его мнению, народ в своем большинстве не обладает достаточной любовью к родине и не проявляет должного желания ее защищать. Но перейдем к другой стороне вопроса. Труднее всего сказать о человеке: он знает, чего он хочет; и это следует воспринимать как величайшую похвалу. Именно потому, что народ часто не знает, чего он действительно хочет, в качестве народных представителей и не привлекают первых попавшихся людей, а пытаются найти самых разумных и умудренных опытом, которые обязаны знать, какова подлинная действительная воля народа, то есть понимать, что для него будет благом. До какой же степени непонимания своего высокого положения и назначения надо было дойти, чтобы находить удовлетворение в трескучих фразах, в бесплодной болтовне о старой конституции; более того, опираться в своих требованиях на все эти петиции и адреса.

Расценивая в этом свете существо всех своих полномочий и отказываясь принять полномочия, данные им королем, представители сословий рассматривают себя как власть, находящуюся вне рамок государства и противостоящую правительству как самостоятельная величина, и тем самым если и не основываются на идее, содержащей яд революционных принципов, то во всяком случае испытывают значительное ее влияние. Исходя из этого, сословное собрание называет данное обсуждение конституционных вопросов переговорами с правительством; таким образом, оно предполагает, что речь идет об обмене нотами и что передача адресов в министерство идет по дипломатическим каналам (вып. VIII, стр. 81)—способ, которым пользуются в своих взаимоотношениях лишь суверенные государства. Известную роль в этом сыграло то тяжелое положение, в котором оказалось правительство в силу общих трудных условий, а отчасти и в результате самого созыва сословного собрания в столь сложных обстоятельствах; к тому же король, по-видимому, не хотел так быстро оборвать все то, что было им задумано и сделано по его собственной воле. Тем не менее нельзя не признать,

496

что король проявил большую выдержку, игнорируя переходящие все границы претензии сословного собрания, продолжая обсуждать с ним конституционные вопросы и обращаясь с ним как с представительным учреждением государства, хотя оно и отказалось признать себя таковым.

Все вышесказанное относится к формальной стороне взаимоотношений, которые сложились по воле сословных представителей. Что касается самого существа дела, то можно сказать следующее: после того как король ознакомил сословных представителей со своей конституцией, перед ними открылись три возможности: либо отказаться признать конституцию в качестве основы государственного строя до ознакомления с ее содержанием и высказать свое мнение лишь после тщательного ее изучения; либо принять ее, оговорив свое право внести в нее дополнения и изменения посредством представления соответствующих проектов законов; либо, наконец, сразу отвергнуть королевскую конституцию без предварительного с ней ознакомления, разработать свой проект и потребовать от короля его признания. Требование, чтобы народ изучил предложенную ему конституцию и чтобы она вступила в действие только после того, как народ примет ее по своей воле, не только справедливо, но и совершенно законно, ибо в противном случае он легко мог бы стать жертвой деспотизма, тирании и коварства. И все-таки мы знаем из опыта, что в целом ряде случаев народы, причем наиболее свободолюбивые, признавали свою неспособность создать необходимое им государственное устройство и поручали это таким людям, как Солон или Ликург, а те впоследствии ловко уклонялись от предоставления народу права выразить свою так называемую волю по поводу введенных ими законов. Можно привести- и другие примеры, когда государственное устройство определялось не волей народа, а волей самого законодателя, действовавшего либо по велению свыше, подобно Моисею, либо в силу авторитета королевской власти, как Людовик XVIII. Что же касается Вюртемберга, то вышеупомянутый шультгейс Рейнгард дал, по-видимому, исчерпывающее объясне-

497

ние, сказав: «Если дать швабам волю, то вообще ничего не произойдет». Что же касается опасений по поводу деспотического правления, которое может возникнуть на основе конституции, разработанной без участия народа, то эти опасения могут быть следствием не только обоснованного недоверия, но и в равной степени плоского благоразумия и трусливого непонимания сущности народной власти и духа времени. Нас интересует не гипотеза, а конкретный случай.

Опыт показывает, да это ясно и по самому существу дела, что народ (в том значении, которое обычно в это понятие вкладывается), или собрание его представителей, менее кого бы то ни было способен разработать конституцию, даже если оставить в стороне то обстоятельство, что самый статус народа и сословного собрания уже предполагает наличие государства, органических устоев и упорядоченной жизни общества.

Избрав третью возможность в решении конституционного вопроса, в результате чего сословное собрание отклонило королевскую конституцию, не ознакомившись с ее содержанием, не указав даже на то, что оно могло бы принять, что его не устраивает, а что, по его мнению, следовало бы добавить, сословное собрание предпочло самый нелепый, неприличный и непростительный образ действий. Юно тем самым в свою очередь как бы потребовало от короля, чтобы он без каких-либо ограничений и без предварительного ознакомления принял угодную им и, как они полагали, народу конституцию; более того, его признание, как таковое, даже не требовалось; подразумевалось, что уже в силу одного обнародования конституции это разумеется само собой. От того, что сословные представители противопоставили королевской конституции старую конституцию Вюртемберга и поэтому как будто могли считать себя невиновными в дерзких притязаниях на создание своей конституции, по существу ничего не изменилось. Тем самым они признавали некий несуществующий авторитет, о котором они сами впоследствии с подкупающей наивностью сказали (вып. XV, стр. 282), что они совершенно не в состоянии дать его полную характери-

498

стику. А почему бы? Только потому, что им все еще закрыт доступ в старый архив земли Вюртемберг!

Нас не удивит, если кабинетный ученый, потерявший ключ от своей библиотеки, окажется на мели; но что за затхлое представление о конституции гнездится в умах представителей сословий, неспособных вспомнить ее содержание без посещения архива? Далее в том же выпуске указываются и источники, необходимые для «формулирования основных статей конституции и их разработки». Этот отрывок настолько характерен, что его стоит процитировать. Итак, в число источников входят не только «правительственные распоряжения и семейные статуты дворянских домов Вюртемберга, постановления ландтага и комитетов, завещания правителей страны», —

«но и различные сборники законов, например из области земского права, земских установлений, так называемые разные постановления, установления из области церковного устройства, управления церковным имуществом и церковного суда, из семейного права и процессуального порядка распоряжений о соблюдении постов, общинного распорядка и т. д.

«Бесчисленные (!!) отдельные рескрипты, и прежде всего многочисленные резолюции, наложенные на заявления, содержащие жалобы и пожелания сословных представителей.

«Ряд важных положений можно вынести лишь из сопоставлений различных источников государственного права Вюртемберга, часто только путем индукции, иные лишь в силу подтвержденной законами традиции».

В этом же адресе высказывается опасение, что без предпосылки о действующей, связующей силе конституции, основанной на положительном праве, легко запутаться в лабиринте естественного права. Но разве можно представить себе более беспросветный лабиринт, чем эти груды источников? Адвокат бы, вероятно, обрадовался, если бы у него под рукой оказалось такое богатство материалов для выведения любых следствий, комбинаций, индукций, аналогий и дедукций; но совершенно непонятно, как сословное собрание может не

499