Часть 8.

150 (482). ГЕГЕЛЬ - ЖЕНЕ

Вена, 2 октября, в субботу вечером.

[1824 г.]

Главное, что занимает сейчас все мое мысли, — это желание вновь быть вместе с тобой, моя дорогая. Все, что я должен был здесь делать — обозрение здешних сокровищ и слушание оперной музыки, я уже сделал в топ мере, в какой располагал для этого временем. Если я займусь ими дальше, это уже будет не познание чего-либо нового, по лишь повторное удовольствие. В самим деле, разве можно добровольно перестать смотреть здешние произведения живописи или слушать эти голоса— Дайн да, Лаблаш, Фодор или Дарданелл и (а последнюю еще и видеть!), Амброджи, Басси?! Конечно, если все ото повторить, то можно было бы во все вникнуть глубже и внимательнее. Но теперь моя голова уже целиком занята проблемой возвращения, я объят тоской и желал бы вынести скуку обратного путешествии!

Прежде всего поговорим о том, па чем остановились а предыдущем письме. Я сейчас вряд ли смогу достаточно подробно воспроизвести прошедший день; позже мне придется просить тебя рассказывать мне, как я проводил тут время. Итак, вчера я осмотрел собрание Амбразп. Что я там у вплел, расскажу потом; если тебе это действительно интересно, попроси, чтобы тебе рассказали твои друзья или подруги, которые хорошо знают Вену. Потом я был в Польпедере, а .чатом зашел к своему другу Руссу, который живет неподалеку. Его жена и дочь показали мне некоторые гравюры Дюрера и другое, пока Русса не было дома. Затем мы с ним совершили прогулку и зашли в театр «Аи дер Вин», где я еще не был, — самый красивый из здешних театров. Он тоже пятиярусный (здесь ярусы называют этажами), но не имеет бенуара. В программу входили две небольшие пьески, содержание их — одно. В первой некий король инкогнито оказывается в одной бедной семье, во второй явно показали Фридриха II, именованного, правда, герцогом, по но осей остальном — прусские имена, мундиры и пр. В пьесу видели

461

известный анекдот о нем. Фридрих II, кажется, становится постоянным персонажем в театральных постановках: сутулый, старый, с палкой, все время достает из жилетного кармана нюхательный табак; какова-то было нам, и рядом со мной, как нарочно, ендел прусский офицер. Вообще же все довольно посредственно, сам же зал со всей его громадной высотой был наполовину пуст...

Сегодня утром я в третий раз был в собрании Эстергази. Какие все-таки сокровища! Ими просто невозможно на восхищаться вновь и вновь! Ими просто нельзя насытиться! Наиболее ценные произведения находятся в комнате самого князя — в павильоне в саду, около дворца, в котором находится большая галерея. Сам князь был там и, когда услышал над собой шаги, спросил, кто там, так как это не Пыл официальный день для осмотр». Он с удовольствием услышал, что посетитель — профессор т Цсрдииа, который здесь уже третий раз, и велел камердинеру показать мне все, так как он сам вскоре уехал, я имел возможность еще раз увидеть великолепные полотна, находящиеся и его кабинете. Что за кабинет! Если бы ты его только видела! Этот князь имеет столь обширные владения, что он с расстояния почти двух миль от Вены может проехать по ним почти до самой турецкой границы. Я пробыл там от 9 до 11, затем, зайдя на полчаса домой, чтобы переодеться, пошел в кабинет древностей, куда меня пригласил его директор профессор Зопнлейтиер, Он холост. С ним и с одним профессором из Палуй, весьма ученым и милым человеком, мы пообедали в одной ил гостиниц. Мы, ученые, сразу же держимся друг с Другом совсем иначе, чем, например, с банкирами. После обеда я походил в городе, а в заключение был в итальянской опере, где я уже давно хотел слушать онеру «Corradino il cuor di ferro» («Kop-радино — железное сердце»], которое милая Дардапелли расплавила и растопила. О, как она очаровательно пела, и как пел с ней Давид! И когда вчера на обедом какой-то человек стал говорить мне, что музыка Россини создала для сердца, я не стал ему возражать...

462

151 (483). ГЕГЕЛЬ-ЖЕНЕ

Воскресенье, полдень (3 X. 1824).

Наконец всякая неопределенность уже позади и билет на экспресс у меня в кармане. Вчера мне ответили, что все места на вторник и пятницу ужо заняты, но что можно записаться на дополнительный экипаж. При сегодняшнем дополнительном запросе ко мне присоединились три пражанина, по вместо вторника нам дали Пилоты на среду. Таким образом, мне пришлось против воли уступить день, по зато выеду точно. Через 36 часов буду в Праге, и разделяющее нас расстояние вдвое сократится — пусть которая половина тоже пройдет как можно быстрее, чтобы я вновь окапался около тебя, дорогая, и мог отдохнуть у тебя и [все] рассказать тебе, хотя я почти обо всем уже написал и рассказывать осталось немного. Но зато ты расскажешь мне о себе гораздо больше, и наконец я приступлю к работе!

Сегодня утром я отдыхал и уладил дело с билетом па экспресс. Затем проделал пешую прогулку на несколько бастионов; затем был в капелле на территории заика, где слушал проповедь, по стоял я не так близко, чтобы все понять: воспринял я лишь красивую речь, осанку проповедника и звуки органа; затем слушал мессу: музыка очень красива, особенно детские голоса. Главное же, я хорошо видел императора и императрицу. У него действительно достойная и красивая внешность. Я увидел также его сына, «маленького Наполеона», как его здесь назвала мне люди, у которых я спросил о маленьком принце; у него красивая детская головка, темно-русые волосы, он спокоен, серьезен и держится естественно.

Возвращался л по набережной и надеялся, что мне представится возможность описать тебе элегантность здешних светских дам, по здесь были, увы, только простые горожане. Высший свет сейчас можно увидеть только в Ораторе — в экипажах. Что я здесь увидел, включая и публику в онере, не дает мне определенного представления, и я не заметил ничего примечательного. Мне кажется, по крайней мере па основании того,

463

что я видел, элегантности здесь по больше, чем и Берлине. Широкая и неуклюжая обувь здесь распространена больше. Модных магазинов здесь довольно много, мясные и колбасные лавки приютились рядом г магазинами дамских шляп, ювелирные — рядом с москательными магазинами и т. д. Кабаков, питейных домов И заведений, где торгуют нюансом, которые в Берлине гнездятся на каждом шагу, здесь не видно.

Ну а теперь— обедать! Это письмо я нока но заканчиваю, оно у меня будет последит!, написанным здесь в Вене, затем — в путь, и хотел бы лететь быстрее письма. Сегодня вечером я посмотрю первый акт «Зельмиры» с Дардянелли, и поскольку завтра именины Фрмша, то во всех театрах будут исполнять «Боже, храни нашего доброго императора Франца!».

Понедельник, в полдень.

В воскресенье во второй половине дня была плохая погода. Я, к сожалению, просмотрел на билете в театр отмотку: «Сегодня в порядке исключения начало в половине седьмого», пришел к семи и прозевал самое главное: хор «Да здравствует наш добрый император Франц». Начался первый акт «Зельмирьи. Превосходно пела Дардапелли и не хуже — Донделлп, исполнивший речитатив, ставший его триумфом. В opera seria он непревзойдённый мастер. Он и Лаблаш были с бородой, с черными локонами — какие античные головы! Допцелли как начинающий, Лаблаш как прелый мастер: и того и другого можно было принять за античные статуи! В 9 часов кончился первый акт, после него начался балет «Амур и Психея». Что я могу тебе рассказать об этой феерии фигур, пантомим, ног, декораций, превращений, сцеп? Хор из 16 статисток, затем — 16 детей как амурчики вместе со статистками пли отдельно. Амурчики появились лишь один раз, причем каждый из них пес бумажную лампу па длинном древке, а над лампой—букет цветов. Затем 16 статистов ваяли каждый по одному из амурчиков себе па плечо, 16 статисток взяли статистов за руки и так танцевали, делая различные движения. Помимо всего прочего было не меньше нести занавесей, на которых

464

были изображены туман, ночь и ночи Психея, Луна со звездным небосводом, утренняя заря, восход солнца, само Солнцe, наконец, блестящий дворец, полный ваз с цветами и серебряными листьями. Амура и Психею играли синьора Торелли и синьора Бруньолп. У них — римские головы, чернейшие глаза, горбатые носы, они огненные, живые, изящные, их пантомимы выразительны— и по всем они более живые, подвижные, более чарующие, чем у нас. И всю же, когда в 11 пачали новый акт, многим это показалось утомительным и кое-кто стал покидать театр. Но и некоторые верные опере зрители выседели до конца, и я сел ужинать только в половине двенадцатого. Сегодня с утра я был занят сборами, готовясь в путь, нанес несколько визитов, затем пошел под дождем в Императорскую библиотеку, осмотрел ее сокровища. После обеда займусь таможенными и почтовыми хлопотами, хотя завтра и не еду: все же лишний день, по я надеюсь еще раз попасть в итальянскую оперу — сегодня немецкий мороз — в переводе с французской стужи: снег...

Вена, А октября 1824 г.

Я все еще в Вене! Свои багаж я уже сдал на станции, здесь цены несколько повышены, понижены лишь цены на билеты; ну да ладно, это не такие уже громадные гуммы, к тому же я ведь выдаю их христианам и они в конце концов тратят их п па меня — тоже хорошего христианина. Куда же мне идти, когда я сделаю все дела? Конечно, в итальянский театр. Но сначала надо было послушать народные несли, которые сегодня исполнялись по случаю дня святого Франциска. Жаль только, что погода дождливая и будут фейерверки— гвоздь празднеств этого дня. Однако я еще не знаю, дано ли по этому поводу официальное распоряжение или нет. И я отметил этот день тем, что слушал эти песни в исполнении, с одной стороны, синьоры Фодор a la tele [во главе], затем Дарданеллн и т. д., всего 13 человек, и, с другой стороны, синьора Давида л la tete, Донцеллп, а также Рубини, Лаблаша, Амбро-джи, Басси, да Франко и т. д., всего 16 человек; они ноли хотя и одноголосно, по без соло и вариаций — по

465

такому случаю можно было бы ожидать и большего; мужчины были одеты в черное, дамы — в белый атлас! Зал был па этот раз переполнен, может быть и из-за дня Франциска, но вообще-то из-за немецкой оперы, которую ставит сегодня впервые: французская музыка в исполнении немцев и замок. Может быть, потому, что зал был полон, я впервые имел возможность увидеть множество красивых женщин. Я мог также более внимательно рассмотреть пенок, так как на сцене не было слышно и видно ни итальянцев, ни итальянок!

...Отсюда я перехожу к немецкой опере, т.е. к изящной французской музыке Обора в немецком пополнении. В последнем действии благодаря французскому порыву в музыке в голосах появляется страстность, и здесь они несколько развернулись, однако до этого дух пения проявлялся лишь в писании, в тоскливой страстности и в низком звучании. У итальянцев же лишенное всякой тоскливости звучание, естествонно-металлический характер их голосов захватывает прямо с первых мгновении я держит в своей власти все время. С первого же звука — в голосе свобода и страстность, с первой же ноты — свободное дыхание и душа. Божественный фурор по природе своей — мелодический поток, он воодушевляет, пронизывает и разрешает всякую ситуацию. Спроси у Мнльдер — но так ли все это?1 Ведь это же так и в музыке Глюка и России, ибо их тон, их звучание и движение от природы — страсть и душевная проникновенность. Да и мы сами чувствуем это, когда воспроизводим или даже вспоминаем их музыку и когда полнота ее продолжает звучать в пас далее, жить в вас и воздействовать па нас.

Стоит, пожалуй, упомянуть еще и то, что сегодня повторили первое действие вчерашнего балета. Эбере — немка — танцевала превосходно, но не совсем так, как, например, Торелли с ее итальянским турнюром, которая своими изумительными манерами и римской внешностью создала в моем воображении представление об итальянском танце. А теперь от этих сведских. тем и забав...

466

5 октября.

Сегодня пополудни погода вновь прояснилась. Нет сомнений, что это предсказал берлинец Диттмар, ибо только здесь, в здешних газетах увидел я, сколь огромен вес этого пророка — нет пророка в своем отечестве. Собственно, по этим мотивам я и не стал жить в Швабии, но поехал в Берлин через Нюрнберг. Теперь вернемся к моему сухому историческому отмету. Сегодня в первой половине дня я сбегал в Императорскую библиотеку, был у Рафаэли и Марка Антонин, Какое проникновенное изящество, какие уникальные вещи! К этому я бы хотел присовокупить одно прозаическое замечание: в определенные дни {а в Императорской библиотеке — ежедневно) можно осмотреть все сокровища, созданные художественным гением, gratis [бесплатно], обслуживающему же персоналу обычно дают чаевые, и я их всегда даю, если в этом даже нет необходимости — чтобы поддержать достоинство королевской прусской профессуры. К сожалению, здесь, как и во всем мире, на всех перекрестках кричат о прусско-шотландской нечистоплотности. Посему я, королевский профессор, ординарный профессор Королевского Берлинского университета (л притом профессор-специалист, а именно профессор философии, которая является специальностью всех специальностей!), всюду, будь то в Берлине, Потсдаме, Саисуси, если у меня появлялось желание что-нибудь смотреть, платил целый дукат или должен был платить! Так вот я бы хотел посоветовать всем тем моим знакомым, которые имеют желание осмотреть памятники и произвел они я искусства, не тратить дукат пли талер для того, чтобы увидеть гробницу Фридриха Великого или просто гробницу его собак, а собрать все эти деньги, потратить их на дорогу в Вену, приехать сюда и посмотреть великолепнейшие произведения искусства, где они увидят их действительно Польше, чем в Берлине. Прочитай эти строки моему Другу, тайному советнику Шульце, которого я так люблю а высоко ценю, чтобы он именно в этом усмотрел мою признательность за тот искренний и благо-желательный интерес, который он проявлял ко мае и

467

благодаря которому я мог наслаждаться всем тем, что так мило и приятно мне; заверь его к тому же в следующем; несмотря на все то, что пишу, я всегда давал попять здешним профессорам, что мне не в чем завидовать им, и внушал им, что, наоборот, они должны завидовать мне. Тут, сделав над собой немалое усилие, я возвращаюсь к моему отчету и сообщаю тебе кратко, что сегодня после обеда я вновь посетил прекрасный Шунбрунп и любовался видами, которые оттуда открываются Daopy, посетил также зверинец, но из животных посмотрел только «царских.» — слона и страуса, так как вся мелкота в это время уже погрузилась в сон. Так же обстоит дело и с растениями, и так как цветы нельзя смотреть при свете лампы, я оставил это на будущее И в заключение —сегодня не выступают ни Федор, ни Дардапелли, ни Лаблаш или кто-либо другой. Конец скверный — и все скверно! Я имею в виду, что сегодня смотрел пьеску в Леопольдштатском театре и билет еще у меня в кармане. Завтра ранним утром —в скорый экипаж, и да сохранит бог кучера! Этим пока ограничиваются все пожелания души моей...

Четверг, в 7 часов вечера.

Покойной почти и до свидания, Вена! Эти строки я пишу в Праге, куда только что прибыл после удачно завершившегося путешествия, хотя начало выглядело скверно, так как я вчера утром опоздал к отходу скорого экипажа и лить потом его догнал. И дальше экипаж чуть не опоздал, так как на последней станции одна из осей дала трещину, и силу чего мы не могли продолжать. рейс с этим экипажем, и все же мы точно но расписанию припыли на место. Я послал за письмами к дядюшке и теперь сижу в ожидании их.

Смотри-ка! Лакей песет мне твое милое письмо, точно доставленное сюда; оно обрадовало меня сообщением о том, что у тебя псе благополучно. Если тебе так хорошо — ведь это мое искреннейшее желание!— то, я думаю, это потому, что, во-первых. ты здорова, во-вторых, и у меня вес шло так хорошо и благополучно. Мое благополучное путешествие и наслаждение духовной нищей породили бы во мне угрызение совести,

468

если бы я узнал, что в это время тебе было плохо. Мне все время не давала покоя мысль, что я наслаждаюсь всем прекрасным и вместе с тем живу лишь догадками и том, что и моей Мари хорошо, и я все время думал, что если тебе хорошо, то и совесть моя спокойна. И все же ты была лишена многих удовольствий, которые я получал один, без тебя. О если бы я мог привезти с собой все то прекрасное, что я видел и слышал! Но это невозможно, и я доставлю тебе по меньшой мере себя самого, а ты, моя дорогая, должна это предпочесть. Ведь именно это—самое главное, не так ли!? Так я задаю себе вопрос и пытаюсь представить твои ответ... Здесь, в Праге, я уже вдвое ближе к тебе...

152 (486). ГЕГЕЛЬ — ПРУССКОМУ

МИНИСТЕРСТВУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

(Черновик)

Берлин, 4 ноября 1824 г. Действительному тайному

Королевскому Министру внутренних дел и полиции

Его Превосходительству Господину фон Шукшину

Ваше Превосходительство! Осмелюсь обратиться к Вам с покорнейшей просьбой, о позволительности которой не берусь судить и повод к которой Вам одному смею покорнейше изложить.

В 1817 и в 1818 гг. господин профессор Кузен из Парижа, об аресте которого и доставке 1 сюда я лишь недавно узнал, во время двух путешествий, им тогда в Германию, со многими немецкими профессорами, преподавателями философии к университетах, и в частности со мной в Гейдель-берге2.

В общении, которое мы по вали особенно в течение нескольких недель летом 1817 года, и узнал его с определенной стороны ( именно только с этой стороны, о чем считаю нужным напоминать), как человека, который проявлял глубокий интерес к науке, и

469

особенно к своей специальности; в частности, он выражал сильное стремлении выработать точное представление о том, как преподается философии в университетах Германки. Такое стремление, особенно ценное у француза, старание и основательность попыток но пять наши трудные методы преподавания философии, а также то, что явствовало из ознакомления с конспектами, на основе которых он читал свои лекции по философии в Парижском университете, равно как весь его характер, представлявшийся мне глубоко порядочным и сдержанным, — все это вызвало во мне, смею утверждать, живое, почтительное и искренне дружеское отношение к ого научным устремлениям. Я позволяю себе прибавить, что такое отношение к нему в дальнейшем ничуть не изменилось, хотя и последующие 0 лет и не имел о нем никаких сведении. Правда, я слышал, что после того, как он потеря;! одно из занимаемых им в Париже мост (другие оставались за ним) из-за почти безнадежной болезни и вызванной этой болезнью слабости, он одновременно для обеспечения своего материального благосостояния осуществил много литературных работ и публикаций, о чем я хорошо осведомлен по его философским статьям u «Journal des savans» и в «Archives litteraires» (о последнем из этих журналов я пе могу сказать, до какого года он издавался и продолжается ли его издание), частично же знаю по подготовленному пм новому изданию сочинений Декарта, затем по начавшемуся французскому переводу сочинении Платона и освоено по новому изданию сочинений Прокла, основанному на сравнение находящихся в Париже рукописей, поскольку он оказал при его издании честь мне, посвятив четвертый том мне и Шеллингу .

Эти многочисленные труды лишь увеличили мое уважение к научной и преподавательской деятельности господина профессора Кузена. С другой стороны, я не мог скрыть своего сожаления и одновременно изумления, узнав, что такие усилия ввергли его в длительную болезнь и подорвали его силы (на такой подвиг, должен признаться, сам я вряд ли был бы способен).

470

Несколько недель назад я встретил его в Дрездене, где был проездом. При этой встрече я получил различного рода свидетельства ого продолжающегося искреннего и, полагаю, делающего мне честь дружеского расположения, поэтому я был весьма изумлен тем обстоятельством, что из его ареста, как я слышал, явно следует, что против него существуют показания, весьма усугубляющие тяжесть его положения.

Поскольку он еще находится под следствием и его виновность не доказана, считаю возможным доложить Вам, что продолжаю испытывать к нему глубокое уважение, которое испытывал к нему и прежде (при обстоятельствах, которые я покорнейше изложил Вам), и даже если бы мое сложившееся ранее представление о нем было сомнительным, все же на основании изложенных выше Вашему Превосходительству прежних обстоятельств, его дружеского... его достоинства, литературных заслуг... я испытываю потребность засвидетельствовать ему мое в нем участие в сложившихся условиях или, быть может... доставить ему удовольствие (исходя из того, что совсем недавно он высказал мне свои дружеские чувства и уважение); а также не имею никаких оснований опасаться высказать Вашему Превосходительству это свое желание открыто и представить его на благосклонный суд Вашего Превосходительства, так как... мне неизвестны детали и причины происшедшего, то я не считаю необходимым приводить или излагать дальнейшие мотивы моей к Вам просьбы. Позволю лишь добавить к сказанному, что не премину покорнейше рассматривать все формальности, каковые Ваше Превосходительство сочтет необходимыми в полицейских интересах в случае, если мне будет милостивейше дозволен визит, как такие меры, осуществление которых дает возможность заслужить то, чтобы этот шаг (допущение визита) был сделан в отношении меня.

[Нижеследующий текст адресован фон Кампцу:]

Ваше Превосходительство,

согласно Вашему благосклонному соизволению, я осмеливаюсь просить Ваше Превосходительство передать приложенное к настоящей записке письмо в руки Его

471

Превосходительства Государственного министра господина фон Шукманна. Доверительнейше и покорнейше прошу также представить на благоусмотрение Вашего Высокоблагородия уместность и позволительность передачи этого письма Его Превосходительству.

153 (489). ГЕГЕЛЬ - ГЁТЕ

Берлин, 24 апреля 1825 г.

Несколько задержавшийся отъезд моего друга г-на профессора Кузена из Парижа, который, кроме того, ставит себе целью представиться Вашему Превосходительству в Веймаре, послужил мне непосредственным поводом напомнить Вам о себе1. Прошел год с тех пор, как Мы в одном из писем ко мне подтвердили, что помните обо мне, и Ваше дружеское послание увеличило, если это вообще мыслимо, мое уважение и любовь к Вам и глубоко меня тронуло.

Я приношу свои извинения за то, что ответ задержал до сих пор. Однако я не рассматриваю эту задержку как перерыв в общении с Вами. Ибо мы не только получали в различной связи случайные сведения о Вас от многочисленных друзей, которых Вы здесь имеете, но только получали постоянно сообщения, радовавшие нас тем, что они говорили о Вашем добром здоровье в эту зиму. Нам постоянно говорили о Вас Ваши вышедшие из печати труды, на которых мы учились, которые побуждали нас к деятельности и доставляли наслаждение 2. Если к этому прибавить еще и бодрость, которую Вы нам внушаете, то я могу сказать, что отношения с Вами вылились в одностороннее общение, всю тяжесть которого Вы несете один. Но это создает необходимость, так сказать, затаить дыхание, чтобы не нарушить наслаждение благоуханием, которое излучает Ваш гений, и не докучать Вам своими письмами.

Но поскольку Вы говорили о моей симпатии, которую Вы, как я мог судить, исходя из Ваших слов, считаете достойной Вашего внимания, это дает мне основание говорить о более глубоких мотивах моей привязанности

472

к Вам и моего благоговения перед Вами. Ибо, когда я оглядываюсь назад, на путь, который пройден мной в духовном развитии, я вижу, что Вы вплетены в каждый шаг этого пути, и я мог бы позволить себе назвать себя одним из Ваших сыновей. Мое мышление получило от Вас силы противостоять абстракции, а Ваши создания были теми маяками, по которым я направлял свое движение.

Когда такие воздействия относятся к побуждениям внутренней природы, то сознание, должно быть, менее подвержено заблуждению, чем в том случае, когда оно соотносит свойство и ценность результатов и совершенных действий с подлежащими разработке началами, полагая, что может позволить себе соизмерять первые с последними, и точно так же, когда сознание превращает эти побуждения в преследуемые им цели, пола-гая, что по этим целям оно и должно определять созидания своей природы и своего таланта или судить о них. К последней мысли меня побудило в первую очередь то интересное, что опубликовано Вами из писем Шиллера, что дает право надеяться па большее3. Противоречия, которые можно в них обнаружить и которые относятся помимо всего другого и к затронутому мной вопросу, особенно привлекли меня соответствием моему образу [мыслей] и еще яснее показали мне внутреннюю борьбу в сознании этого превосходного мужа.

Может быть, Вы позволите мне более детально высказаться по поводу этого предмета впоследствии, особенно после того, как Вы осчастливите нас новыми публикациями писем. Мой друг торопит меня закончить письмо. Как и во многом другом, и здесь он чувствует то же восхищение и любовь к Вам, что чувствует и к Вашему Превосходительству

преданнейший Гегель.

154 (491). ГЕГЕЛЬ - ЦЕЛЬТЕРУ

Когда я вчера прочитал в любезно переданном Вами мне втором выпуске 5-го т[ома] «Искусства и

473

древности»1 одно место на стр. 43, где написано следующие: «.Одну молодую женщину замуровали, чтобы построить крепость Скутари, и этот обычай кажется тем более диким, что на Востоке закладывают в тайники фундамента крепостей только освященные изображения или талисманы, чтобы подобного рода оборонительно-наступательные сооружения сделать неприступными», я вспомнил, что несколько дней тому назад увидел нечто относящееся сюда в «Transactions of the Royal Asiatic Society», vol. 1, Part, 1, (London, 1824). Я нашел это место на стр. 78 в статье Малколма о бхиллах— одном презираемом индийском племени. Вот это место:

«Яджньндева, один из бывших раджей Дхара... У него было четыре брата, вместе с которыми он попытался построить крепость в Манду. Но все его попытки были безуспешны. Ибо как только они выстраивали какую-то часть, все рушилось наземь. Так повторялось несколько раз, пока богиня Халлака Деви в одну прекрасную ночь не явилась по сне Яджньядеве и не сказала, что до тех пор, пока один из братьев не принесет в жертву голову своего сына и его жену, сооружение не будет завершено. Проснувшись на следующее утро, Яджньядева рассказал о своем сне братьям, которых собрал для того, чтобы решить, как быть. Один из братьев сказал: «Пожалуй, у нас нет особой надобности строить эту крепость, для чего нам придется пожертвовать жизнью одного из наших сыновей и его жены». Яджньядева, услыхав эти слава, сказал: «Я отдам голову своего сына и его жены» — и, сказав это, выполнил свое обещание в ту же ночь. Халлака Деви сказала им, что сооружение крепости будет завершено, прежде чем наступит утро следующего дня. И это точно было осуществлено. После какового удивительного происшествия только один из братьев согласился остаться с Яджньядевой» и т. д.

Здесь, правда, речь идет не о замуровании, но все же о человеческом жертвоприношении. Есть сходство и в некоторых других обстоятельствах — братьях, Халлака...

474

Я выписал это место для того, чтобы Вы переслали его господину фон Гёте, и при этом очень прошу Вас поблагодарить его за пересылку мне морфологического журнала2. Я хотел бы также добавить, что еще больше, чем заметка о бхиллах, его заинтересует последняя статья капитана Тода3, которая наряду с другим содержит упоминание об одной индийской поэме совершенно иного рода, чем те, которые нам были известны до настоящего времени, — о поэме, в которой больше гомеровского колебания между богами и людьми, чем в обычном для Индии фантастическом смешении, где все, от чего можно ожидать оформленности, сразу же становится бескрайне обширным и, напротив, сейчас же ослабевает от полной обыденности.

Благодарю, вскоре верну Вам присланное.

Гегель, 1/5—25.

155 (494). КУЗЕН-ГЕГЕЛЮ

Париж, 21 августа 1825 г.

Я пишу Вам, дорогой друг, с сердцем, раздираемым горем. После месяца, полного горестных сомнений и неясности, я получил наконец достоверное известие, что С[анта] Р[озы] уже нет в живых. Он погиб, пытаясь подать пример малодушным, которые так и не пошли по его стопам. Вы знаете, как я любил С[анта] Р[озу]1. О Гегель, я потерял то, чего никогда уже не найду в своей ЖИЗНИ: интимное и глубинное соединение двух качеств, которые и так ценю, — нежности и силы. Извините, что я не продолжаю, но если я начну говорить о нем, то уже не смогу рассказать Вам о других вещах, а я ведь хочу написать Вам обо всем, что произошло с тех пор, как мы с Вами расстались.

Проезжая через Лейпциг, я отдал распоряжение представителю моего издателя переслать Вам экземпляр изданных мной сочинений Декарта. Выполнил ли он мое поручение? Я также велел ему переслать другой экземпляр того же издания господину фон Хеннингу, которому я написал из Фульды письмо с тысячами благодарностей за то, что он сделал для меня в Берлине, и с просьбой передать от меня привет его милой супруге, господину и госпоже Форстер2 и господину Мишле. Я очень боюсь, что госпожа Хесс не сохранила моей записки, и очень Вас прошу быть посредником между мной, господином фон Хеннингом и его друзьями.

В Веймаре я один раз встречался с Гёте, который принял меня благодаря Вам, хотя и был болен. Я был очень тронут

475

и признателен Вам за это. Во Франкфурте я попытался найти Каровэ, который очень привязан к Вам, хотя немного и расходится с Вами в связи с Вашим философским методом. Можно обладать более широким и более твердым интеллектом, но вряд ли можно быть более честным и иметь более чистую душу, чем он. Я его искренно люблю. Во Франкфурте я встретил господина фон Рейнхардта, который окружил меня заботой, как и Хуманц в Страсбурге, который сообщил мне сведении такого рода, что я направился в Париж с уже принятым решением и твердым планом и всему этому следовал неукоснительно

В Париже определенная часть публики приготовила мне восторженную встречу, от которой я отказался в основном вот из-за какого соображения. Дело в том что всюду здесь я застал всеобщее возмущение против Пруссии. Высказывали пожелание, чтобы я разразился памфлетом против Пруссии и ее полиции. Несомненно, я не испытываю любви к этой полиции; но поскольку мой гнев был несколько смягчен уже в Берлине, я решил не подогревать страсти в Париже, находясь за триста миль от опасности. Я оставался невозмутимым, свободным в своих решениях, принимая их согласно моим принципам и привычкам, но без всякой поспешности. Я даже отважился как-то утверждать, что жизнь в Берлине была вполне сносной, я это вызвало громкие голоса, особенно одного пруссака, человека не без таланта, пожалуй, но сварливого и злобного, который был бы восхищен, если бы я поднял на смех весь Берлин. В заключении всего этого я в течение пятнадцати дней изумлял своим поведением здешних любителей скандалов и вызывал у них недовольство. Потом всё это прошло, как все, впрочем, проходит в Париже.

Теперь Вы уже понимаете, что мои истинные друзья — ЮМАИН и Руайе Коллар одобрили мое поведение, а вместе с ними небольшое число людей, находящихся в оппозиции; публика поняла мое поведение в целом, если не считать интриганов и сплетников, а также некоторых незадачливых друзей, тех, что с некоторых пор ищут повод для осуждения меня и для предательства, — это публика. котoрая не останавливается ни перед чем. Все это доказало две вещи, именно , ЧТО Я неизменно придерживался принципа свободы в своем поведении и что никому не удалось вовлечь меня в какие-либо сумасбродные действия. Те, кто своими доносами вызвал эти преследования, и те, кто надеялся спекулировать на моих неприятностях, были обескуражены моей твердостью и умеренностью) моего отношения ко всему этому. Вообще же мое положение почти близко к такому, какое Вы бы пожелали для меня в моей стране, и, надеюсь, Вы одобрите, мой мудрый друг, мои принципы, хотя они и гораздо менее зрелые, чем Ваши.

Что касается правительственных кругов, то я должен сказать Вам, что они были довольны линией моего поведения как там, так и здесь. Господин де Дама меня правильно понял и одобрил. Он дошел даже до того, что стал хлопотать перед

476

одним из своих коллег, чтобы в ближайшее время, когда возобновятся занятия (теперь ведь у нас каникулы), я смог приступил, к работе на факультете, что, как Вы знаете, является моей мечтой. Если бы это осуществилось, что, по всей видимости, и произойдет, я бы работал, как прежде И это все, что мне нужно я данный момент. Но можете ли Вы поверить, что господин де Дама до сих пор не смог заполучить копии моего допроса? Ему писали много приятных слов относительно меня, по протокола допроса все но присылают. Я на этом настаиваю и буду настаивать. Но я подозреваю, что обычная неповоротливость вашего министра пропорциональна моему терпению. Как Вы знаете, французское правительство сделало решительное заявление относительно меня в «Moniteur», что вернуло мне мое прежнее положение, и это пока все. Между нами, я должен добавить, что господин де Дама предложил мне свои услуги, от которых я отказался, но это показывает его доброжелательность по отношению ко мне. Подождем, что будет дальше, но будем забегать вперед.

До свидания, мой дорогой друг, мне остается еще просить Вас передать приветы любезной госпоже Гегель и нашему мечтательному другу Блоху.

В. К.

156 (508), ГЕГЕЛЬ- КУЗЕНУ

Берлин, 5/4—26

Дорогой друг, не могу начать это письмо, к которому я наконец приступил, без чувства горькой укоризны, которую я заслужил тем, что столь долго откладывал ответ на Ваши многократно повторенные заверения в том, что Вы хранили и всегда будете хранить свое дружеское расположение ко мне. Я бы очень хотел, чтобы Вы приписали эту медлительность идиосиикразии 1, которой я подвержен в данном отношении и которой никто не недоволен более, чем я сам. Что касается этого моего скверного качества, то тут есть лишь одно утешение, которое, к несчастью, еще больше способствовало упрочению моей нерадивости, — это моя уверенность в том, что Вы не примете мое молчание за мое охлаждение к Вам и что, несмотря на справедливость гнева, который я наверняка вызвал у Вас своим молчанием, основа Вашей ко мне дружбы не поколеблена. И еще я мог бы сказать, что в течение всего довольно длительного времени с тех пор, как Вы отсюда уехали, я всегда чувствовал себя как бы в постоянной

477

беседе с Вами при посредстве наших общих друзей, которые имели счастье пребывать в Париже достаточно длительное время, в частности, в Вашем обществе. С тех пор как все вошло в свою колею, несомненно, следовали бы все эти формы непрямого общения заменить живыми формами. Мою вину отягощает то, что Вы меня очень обязали, преподнеся мне весьма ценные подарки, которые для меня столь же дороги, сколь и полезны в приобретении знаний. В Вашем проспекте2 (экземпляры его, посланные Вами, я роздал, причем недавно вручил один Вашему другу господину барону Фуке, и от всех я должен передавать Вам благодарность и приветы) я не мог не оценить глубину метода и взглядов, столь же верных, сколь и утонченных, равно как и силу и изящество изложения. Этот энергичный и выразительный стиль принадлежит только Вам.

Обратимся теперь к сочинениям Декарта я Прокла3 —это подарок, имеющий наибольшую для меня дойность, за него я весьма признателен Вам. Имея перед своими глазами свидетельства Ваших значительных трудов, я хочу поздравить Вас с тем усердием, па которое способны только Вы, а также поздравляю Францию с тем, что там могла быть предпринята такая грандиозная работа, связанная с изданием философских сочинений. Сравнивая себя с Вами, я вижу в себе только лентяя, а сравнивая наши издательства, испытывающие отвращение к изданию философской литературы, с нашими, я должен признать, что французская публика проявляет гораздо больше вкуса к абстрактной философии, чем публика немецкая. Ваше издание сочинений Декарта представляет нам не только начало современной философии, но и во всем объеме картину трудов ученых того времени. Меня радует прежде всего Ваше изложение философии Докарта и Ваша критика этой философии — прекрасная тема сама по себе, к тому же весьма плодотворная для нашего времени с точки зрения метода рассмотрения философии.

Помимо той благодарности, которую я счел своим долгом принести Вам, очень прошу Вас любезно пере дать

478

мою благодарность господину Гиньо, который любезно прислал мне свою превосходную работу, проделанную им над книгой господина Крейцера4. Разумеется, только Вашей ко мне дружбе я обязан тому, что господин Гиньо проявил ко мне эту любезность, которая меня очень тронула. Господин Гиньо подготовил один том из сочинения господина Крейцера, и помимо сокращения он обогатил этот труд своей эрудицией и развитием содержащихся и нем идей до такой степени, что я, например, не знаю никакого другого труда, в котором была бы рассмотрена какая-нибудь идея более утонченно и в то же время был дан столь развернутый анализ религий, как это делает г. ГИНЬО, и прежде всего нет никакого другого труда, который был бы так же удобен для моих собственных исследований, почему я и готов признать, что весьма обязан ему и это мое чувство серьезно и вместе с тем доставляет мне удовольствие. Я прошу Вас сообщить господину Гиньо мою признательность и уверения в моей высокой оценке его работы, которую я не могу не дать после неоднократного чтения книги. Но вернемся к Вам. Я не мог не заметить мрачные нотки в одном из Ваших писем и не был этим удивлен. Если сделать сравнение с моим душевным покоем, то сознаюсь, что обладаю им в несколько большей степени, чем Вы. Но не забывайте, что Вы моложе меня, к тому же Вы не так закалены в атмосфере непризнания, как я, и если я обладаю этим преимуществом, то это вполне компенсируется ослаблением деятельности, что и моем возрасти уже дает о себе знать. Из-за этого у меня и были неприятности, выразившиеся в отсрочке нового издания моей «Энциклопедии», а также задержке ответов на Ваши письма. «Энциклопедия» должна была выйти в свет в течение зимы, после пасхи. Я посвятил этому новому изданию пятнадцать дней отпуска, которые у меня оставались неиспользованными, а рукопись еще далека от того, чтобы быть готовой. Очень завидую Вам в том, что Вы так деятельны. Впрочем, то же самое не без удовольствия приметил у молодежи, у которой Ваша мысль получает поддержку и духовную пищу. Собственно говоря, отдельные лица — вот

479

кому достается дело сохранения я поддержания прогресса духа и философии.

Публичный ход Вашего дела принял явно однообразное направление, так что я был даже удивлен умеренностью господствующей партии. Если последняя потерпела поражение в частных вопросах касательно свободы печати, то она не только взяла реванш в первой палате парламента, но и добилась этого в манере, вызвавшей мое изумление: ведь она удовлетворилась столь ничтожной компенсацией! Что касается нас, то мы идем нашим обычный путем, который Вам хорошо известен. Здесь циркулирует в рукописи письмо, написанное нашим королем — и притом собственноручно — своей сестре герцогине фон Анхальт-Кётен по поводу ее обращения в католическую религию вместе с мужем-герцогом. Письмо очень большое и написано в резких тонах. Если оно будет опубликовано, то станет, пожалуй, единственным контрастом юбилейным праздникам, которые открываются в Париже 5. Король был очень огорчен, узнав, что эта его сестра своим поступком соблазнила еще и его брата графа фон Ингенхайма, однако этот его шаг не сопровождался словесной шумихой, как здесь говорят: король просто изгнал ого из двора и отказал ему в праве проживать во всех тех городах королевства, где у него есть резиденция.

Надо, однако, ускорить окончание письма, прибавив, однако, еще новости о Ваших друзьях, находящихся здесь [...].

157 (515). ГЕГЕЛЬ- ЖЕНЕ

25 июля (1826 г.).

В воскресенье у меня, до обеда, шла конференция при участии 15 господ — была подана подсахаренная вода, но ни у кого не оказалось времени, чтобы выпить стакан. Наше великое литературное начинание наконец учреждено и оформлено1. В следующее воскресенье тоже будем заседать. После того как я проговорил три с половиной часа, обед у Боннов показался мне очень вкусным. Для Блюма, который послезавтра уезжает, это было последней трапезой.

Гегель

480

158 (520), ГЕГЕЛЬ - ЖЕНЕ И ДЕТЯМ

17/8—[1826]

...Мои работы для печатания Энциклопедии — вчера после неисчислимого количества упаковок, проставления адресов переслала наконец в типографию первая партии рукописи 1, и все это существенные, необходимые и неотвратимые вещи, и сколько это еще продлится, я не могу сказать определенно.

Я живу в полном покое, часто вижу только Ганса, моего верного друга и компаньона. Вчера вечером мы, т. е. факультет, экзаменовали дорогого Гото, и oн наконец сбросил все это с плеч, а он очень боялся и мучился до экзамена2. Вечером они с Гансом были у меня, и я был рад от души. Что же — через восемь дней Гото уже доктор.

159(531). ГЕГЕЛЬ-ДАУБУ

Берлин, 19 декабря 1826 г.

Достойнейший друг!

Сегодня я получил тринадцатый от печатанный лист «Энциклопедии» и, собственно говоря, каждодневно должен благодарить Вас за кропотливую работу, которую Вы взяли на себя. Я только хочу, чтобы Вас в какой-то степени поддерживала мысль о том, как и заинтересован в этой новой переработке. Мне это стоит во всяком случае больших усилий. Мое стремление, как бы некая скупость — чтобы, где только можно, все оставалось по-прежнему,— ведет к тому, что мне приходится искать слова и обороты, которые бы требовали наименьших перемен в тексте. Вскоре Вы получите на руки несколько листов той части, в которой наложена натурфилософия. Мне пришлось внести в нее существенные изменении, но вместе с тем я не мог помешать себе войти в детали во множестве мест, что в свою очередь не очень соответствует тому целому, которое я имел и виду.

Подозреваю, что типография переложит на Ваши плечи чтение всей корректуры вместо простого

16 Зак. 1333

481

контрольного чтения, что значительно увеличит Вашу нагрузку. К настоящему письму я прилагаю записку для господина Освальда, от которого я вчера тоже получил записку, где он передает мне Ваш дружеский привет. Сейчас я занят философией духа и уже сделал больше половины. Вторую половину мне, конечно, придется целиком переработать.

Одни из многих перерывов, которые задержали подготовку этой работы, был вызван тем, что мне пришлось написать статью для нашего критического журнала (о статье господина В. фон Гумбольдта о «Бха-гавад-гите» 1), вторую статью о том же предмете я оставил на будущее. И от Вас мы с нетерпением ждем работ. Некоторое время назад Мархейнеке сообщил мне приятную весть о том, что Вы намерены написать рецензию на второе издание «Энциклопедии»2. Ничто не было бы мне столь приятно и ценно, чем это; к тому же Вы легко могли бы справиться с этой задачей при той работе с «Энциклопедией», которую Вы сейчас ведете, и я надеюсь на это как на нечто такое, чего вполне можно ожидать. Но у меня есть еще одна просьба к Вам, а именно — написать рецензию также и на второе издание «Догматики» Map-хейнеке3. Не говори уж о большом интересе, который эта книга представляет, особенно для Вас, я должен напомнить о том, что, собственно, не знаю другого человека, кроме Вас, кто мог бы говорить об этой книге по существу. Неизбежно также, чтобы об этой книге по-настоящему писали не только в нашем журнале, но и вообще всюду, ибо оценки, которые даются в общедоступных изданиях, одно издевательство, а люди, которые за это берутся, совершенно некомпетентны. Поэтому я надеюсь, что Вы благосклонно согласитесь и к тому же скоро напишете статью. В ней можно не вдаваться в детали или в анализ отдельных положений — это как угодно, главное же — высказаться о точке зрения в целом.

В одном письме от Нитча из Бонна (который совместно с Люкке и Ульманном издает критический теологический журнал) Мархейнеке предлагается принимать участие в этом журнале (или все их издание

482

принять в состав нашего) «с тем, чтобы придать общее направление признанию всей истинно новой теологии». Здесь, собственно, надо показать, что Мархейнеке в своей «Догматике» (кстати, в достаточной мере уже в первой издании) указал свое направление, а попутно и то, как обстоит дело с этой самой «истинно новой» теологией и с признанном ее в «Догматике» Мархейнеке. Надеюсь, что Вы сделаете также и это.

От нашего друга Крейцера мы тоже ожидаем, что он подаст признаки жизни в виде критической статьи. Я прошу Вас передать ему мой привет и сказать, что мне поручили но просто спросить у него, но, более того, предложить ему, чтобы он занялся «Идеями мифологии искусства» Бёттигера п одновременно, может быть, посмотрел «Пеласгов* Цейснера5 (если я не перевираю фамилию) на предмет того, достаточно ли интересна эта книга, чтобы рецензировать ее или, быть может, написать просто статью в связи с выходом в свет этой книги о предмете, в ней рассматриваемом, ибо этот последний лежит целиком в сфере его интересов. Если он пожелает написать о чем-нибудь другом, пусть он даст мне знать, чтобы я мог проверить, не пишет ли о том же кто-нибудь другой.

Наш журнал6 не просто ожидает от обоих вас статей, по еще больше я хочу, чтобы Вы выражали свои мысли на бумаге и заявляли тем самым о своих интересах.

С сердечными пожеланиями, мой высокочтимый, дорогой друг,

Ваш Гегель.

160 (535). ГЕГЕЛЬ И ВАРНХАГЕН — ГЕТЕ

Ваше Превосходительство!

По всей вероятности, из опубликованных сообщений, а затем и первых номеров новой литературной газеты, для издания которой здесь образовано общество ученых под названием «Общество научной критики», Вы уже достаточно хорошо знаете о целях и направлении этого начинания; поэтому мы можем

483

позволить себе воздержаться от более детальных пояснений и специального обоснования существа нашего дела. Уже при учреждении этого научного общества учредители его и участники с полным сознанием поставленных ими высоких целей и значительных задач, стремясь привлечь путем тщательного отбора сторонников своего дела и коллег, думали в первую очередь о муже, который является первым и прекраснейшим украшением нашей литературы, освещающим всю ее своим немеркнущим светом. Каким бы сильным и настоятельным ни было наше желание добиться в этом новом начинании одобрения и участия Вашего Превосходительства, все же обстоятельства нам подсказывали — и это соответствовало также нашим желаниям — несколько подождать с нашим предложенном и приглашением Вашего Превосходительства сотрудничать в издании, которое существовало только в далеких мечтах и лишь ожидалось. Теперь же, когда наше начинание, пусть еще юное и несовершенное, но полное сил и твердого намерения идти по пути прогресса, рядом вышедших работ с большей определенностью выразило присущий ему смысл и дух, у нас нет уже препятствий нашему заветному желанию, и наше «Общество» намерено осуществить его, ожидая его счастливейшего исполнения. Искреннейшее единодушие по этому поводу наставило нас оставить в стороне общепринятые формы взвешивания доводов и само собой привело к столь необычной форме обращения к Вам. Нижеподписавшимся было дано почетнейшее поручение от имени «Общества» покорнейше пригласить Ваше Превосходительство принять в нем участие. По определенным соображениям мы далеки от мысли включать в это свое приглашение предложения о конкретной деятельности, и все наши желания мы заведомо готовы подчинить вещам более высоким. Однако для нас было бы великой честью, если бы Ваше Превосходительство высказали в связи с нашим начинанием слова своего одобрения, подавая нашему изданию надежду на то, что номера его в удобном для Вас случае будут украшаться Вашими произведениями. Надеемся, что Вы не откажете нам в этом и тем самым дадите

484

дите возможность включить Ваше высокочтимое имя в список наших авторов, с тем чтобы и мы не вызывали упреков со стороны нации в том, что не оказали самым очевидным образом должного уважения.

Нижеподписавшиеся, исполняя возложенное на них поручение, радуясь исключительному данному им преимуществу и от имени «Общества« принося дань восхищения Вашему Превосходительству, не могут не присоединить и выражение своих личных почтительнейших и признательнейших чувств, в каковых имеем честь пребывать

Вашего Превосходительства покорнейшие и преданнейшие слуги

Гегель, К. А. Варнхаген фон Энзе.

Берлин, 6 марта 1827 г.

161 (536). ГЁТЕ-ГЕГЕЛЮ И ВАРНХАГЕНУ

Уважаемые господа, ваше дружеское письмо от 6 марта вызвало у меня приятные воспоминания. Прошло сорок три года с тех пор, как Шиллер пригласил меня принимать участия в «Орах»1, и меня в высшей степени радует, что доверие ко мне со стороны моих земляков с тех пор не уменьшилось и что, более того, общество достойнейших ученых2 оказывает мне честь своим предложением участвовать в его живой и целостной деятельности. И буду особенно признателен вам, если вы примете меня в свои ряды и публично назовете мое ИМЯ среди ваших. Я говорю это не колеблясь, тем более что члены Общества, сочувствуя моему теперешнему положению, не будут ожидать от меня регулярного участия в их работах.

Поэтому прошу вас дать мне возможность в течение некоторого времени более близко и в деталях ознакомиться с вашими целями, намерениями, мыслями, которые в целом мне известны, дабы тем самым иметь возможность, смотря по обстоятельствам, сообщать нечто достойное о том, что наиболее мне близко.

Передайте мою сердечную благодарность всему «Обществу» и будьте уверены в моем негласном или открытом участии.

С почтением, доверием и неизменными пожеланиями лучшего.

Веймар, 15 марта 1827 г. И. В. фон Гёте

485

162 (540). ГЁТЕ - ГЕГЕЛЮ

Как только я увидал Вашу дорогую подпись под обращенным ко мне письмом, было мгновение, когда я хотел тут же написать Вам несколько строк, да и само письмо звало к тому, чтобы ответить немедленно, и я отложил ответ лишь из-за множества неотложных дел.

Теперь я позволю себе переслать Вам письмо, где, как я полагаю, достаточно ясно изложены желания просителя. Будьте столь любезны ответить мне на вопрос: могут ли эти пожелания быть выслушаны при господствующих ныне в Прусском королевстве учреждениях и представлениях?

Во мне возбудили интерес к упомянутому молодому человеку усилия, которые он первоначально посвятил моему «Фаусту», а позднее — исследованию греческой литературы; когда же я ближе познакомился с его жизнью и занятиями, этот интерес еще более углубился. К сожалению, его надежды найти какое-нибудь место в Берлине оказались тщетными, и я на время оставив свои попытки помочь ему.

Я не мог дать хода его просьбе, которую он мне представил. Зная положение дел. я вес же не отваживался связаться о теми, кто решают такие дела, так как не хотел ни просителю, ни тем, к кому можно было направить его просьбу, доставить неприятность, которую обычно несет с собой отрицательный ответ. Поэтому я принял решение направить это дело к Вам. Будьте так добры сообщите мне пожалуйста. Ваши соображения по этому поводу. Конечно, я хорошо знаю, что речь здесь может идти скорее о милости, чем о надежде на исключение из правила, и все же я не хотел бы остаться совершенно безучастным к этому молодому человеку и отправляю это письмо в надежде, что Вы примете его благосклонно.

Я очень рад и премного Вам благодарен за то что Вы вспомнили обо мне и свяли с Вашим замечательным литературным начинанием. Вы хорошо знаете круг моих литературных друзей в Веймаре, поэтому укажите мне, пожалуйста, о чем Вы хотели бы получить от меня сообщение. Правда, издание моих трудов доставляет мне много не всегда приятных хлопот, и все же дружеский голос всегда может призвать нас. к выполнению в перерыве между делами какой-нибудь работы, к которой мы никогда не приступили бы по собственному почину. Сохраните ко мне Вашу благосклонность, кланяйтесь господину Варнхагену фон Энзе и позвольте принести Вам заверения в моей искренней к Вам привязанности.

С глубоким уважением и доверием

Веймар, 9 мая 1827 г.

покорнейше Ваш И. В. фон Гёте,

486

163 (546). ГЕГЕЛЬ - ГЕТЕ

Ваше Превосходительство,

теперь я уже в состоянии ответить на Ваше письмо от 9 числа сего месяца, в котором Вы просите сообщить Вам, каковы результаты переговоров о более конкретных желаниях и интересах господина д-ра Шубарта и как я представляю себе соответствующие обстоятельства. Могу сообщить Вам, сначала в общих чертах, следующее: намерения этого молодого человека не могут вызывать сомнений, но существующие условия и шаги, которые могли бы быть в этой связи предприняты, особенно те, которые связаны с государственными учреждениями, как и повсюду, допускают более или менее справедливый подход, но не дают возможности совершенно отвлекаться от них. Распоряжение самого короля об осмотрительности при приеме на службу молодых людей само по себе есть ограничение и при условии, что способности рекомендуемого подтверждены соответствующим образом. Прежние надежды господина д-ра Шубарта1, которые наложены в его (возвращаемом здесь) письме, были связали с тем неверным соображением, что он придавал слишком большое значение личному посредничеству. Этому молодому человеку необходимо теперь сделать то, чего он до сих пор, насколько я знаю, не делал, а именно —написать на имя господина министра заявление с изложением своих намерений посвятить себя преподавательской деятельности, а также необходимое в таком случае прошение, подкрепив его должными свидетельствами, и прежде всего указанием своих литературных трудов; полученная им за границей докторская степень вместо с его сочинениями может, но всей видимости, повести лишь к тому, что ему но будет предложено сдать требуемый по форме государстве ними экзамен, но этот экзамен будет заменен таким, который будет связан с меньшими трудностями и будет рассматриваться как достаточный. Он должен лишь руководствоваться убеждением и доверием и, опираясь на них, без промедления приступить к тем действиям, которые необходимы в любом случае, тем более что они будут приняты не

487

с предубеждением против него, но с доброжелательностью, а Ваше дружеское участие в благополучном исходе дела внесет свой вклад в прохождение- всех необходимых инстанций и будет деятельно способствовать осуществлению его конечных желаний.

Хотя и этот случай был приятным основанием для получения от Вас письма, в последнее время наши соприкосновения и сами по себе стали столь многообразными и непрерывными, что мне кажется, будто я ежедневно беседую с Вами. Как один из фактов такого непосредственного соприкосновения должен с благодарностью упомянуть о даровании мне медали, сам повод к изготовлению которой стал здесь общим праздником и которой княжеская чета пожелала явить и увековечить благородный союз дружбы; эту медаль Вам было угодно дать мне в знак доброй памяти 2.

Нездоровье задержало на несколько недель окончание этого письма. Я хотел подробно написать еще о пожелании, которое Вы высказываете, благожелательно выслушав просьбу нашего «Общества», а именно о пожелании указать тему сообщения, которое мы хотели бы получить от Вас; мы представляем себе такую тему целиком зависящей от того, с чем Вы встретитесь, что заинтересует Вас и о чем Вы пожелали бы написать подробнее, чем в «Искусстве и древности»3 и в естественнонаучных записках. Но если все же называть что-либо, то нам вспомнилось выходящее сейчас собрание сочинений Ленца4, эпоха и литературный характер которого ни у кого не стоит перед глазами с такой живостью, как у Вас, о чем Вы и сами не можете не вспоминать при подготовке к печати Ваших сочинений . Если же Бы желаете высказаться по вопросам оптики, то в Вашем распоряжении любой компендиум по физике или что-нибудь в этом роде, что вышло в последнее время. Я не думаю, чтобы Вас заинтересовали туманные рассуждения Пуркинье5, однако материалов, годных для приложения к «Учению о цвете», — преизбыток. Мы не может не желать и даже не требовать настоятельно такого дополнения; в таком случае я бы предложил для наших «Ежегодников» форму статьи, которая при издании той части

488

Ваших сочинений, где будет помещено «Учение о цвете», может быть опубликована как приложение или как часть приложения. Но я повторяю, что предложения эти делаю только по Вашей настоятельной просьбе.

Через несколько недель я позволю себе переслать Вам второе издание моей «Энциклопедии философских наук» в связи с тем, что в ней я предпринял попытку внести порядок и последовательность в явление так называемого преломления вплоть до получения постоянного цвета, причем я преломление рассматриваю как первую дифференциацию в прозрачном, дифференциацию, которая продолжается затем как затемнение в жестком теле и т. д.7 Господин фон Хеннинг в этот летний семестр вновь читает перед большой аудиторией учение о цвете. В прошлом году, когда oн ездил в Готу, я помимо моих рекомендации велел ему передать Вам, чтобы Вы отругали его за то, что он не подготовил к печати тот конспект, по которому он читал лекции, хотя он сам этого хотел и обещал3. Он, видно, не решился на то, чтобы не передать мою просьбу, но не решался и передать ее, несмотря на мягкость Вашего характера, и ему удалось избежать того и другого только тем, что он не пошел к Вам; но все равно ему придется это сделать.

Теперь позвольте выразить Вам пожелания доброго здоровья и бодрости, прося Нас сохранить благосклонность ко мне, одно из благотворнейших чувств, с которыми я сталкивался в моей жизни.

С прежним безграничным почтением преданнейший Вам

Проф. Гегель.

Берлин

29 июня 1827 г.

164 (547). ГЕГЕЛЬ - КУЗЕНУ

Берлин, 1 июля 1827 г.

Милый друг, наконец, я пишу Вам письмо по истечении столь долгого времени — его я должен был написать Вам в любом случае. У меня сейчас крах во

489

всех отношениях, как в моей литературной деятельности, так и в моей корреспонденции. Я, собственно, и не представляю себе, как выйду из этого положения. Я рассматриваю свое обязательство перед Вами как преимущественное и хочу выполнить его раньше всех Других.

Второе издание моей «Энциклопедии» отняло у меня всю зиму. Печатание, которое происходило в Гейдельберге, закончено только на днях, и я распорядился, чтобы издатель переслал Вам экземпляр в первую очередь. Поскольку эта книга представляет собой не что иное, как последовательное изложение тезисов, развитие и разъяснение которых я оставляю для чтения курса, я смог лишь несколько смягчить формализм в изложении и насыщенность материалом, которые в книге преобладают. Я только добавил примечания, которые помогут читателю лучше понять книгу.

Но особенно я опоздал с благодарностью, которую должен принести Вам в связи с той многочисленной продукцией, которая является плодом Вашего усердия, и с посвящением, которым Вы оказали мне честь, посвящением, являющимся свидетельством Ваших дружеских ко мне чувств и вместе с тем проявлением Вашего протеста против нашей полиции, из-за всеведения которой даже в «Платоне» есть темное место, в которое, однако, она, вероятно, не углублялась1.

Интерес, который у меня вызвали Ваши «Фрагменты» 2, привел меня к решению написать о них статью в наш критический журнал. Я от этой мысли еще не отказался, но выполнять ее, пожалуй, будет уже поздно. Впрочем, не сдерживать своих обещаний — одно из качеств немцев. Вы мне сделали великолепный подарок —Ваше полное издание сочинений Декарта. Наивность хода его мыслей и способа изложения просто восхитительна! Можно только сожалеть о том, что сам не одарен этой способностью заставлять других понять первостепенное значение философии с помощью трудов, написанных столь просто и ясно, но для полноты издания еще недостает самого интересного — Вашей работы о картезианской философии.

490

Здесь находится молодой Ампер, и он несколько раз любезно посетил меня. Чтобы погрузиться с головой в самый центр романтического мира, он рассчитывает посетить также Швецию и Данию3. Я, признаться, не очень сведущ в этом весьма туманном направлении мысли и не в состоянии внести какой-нибудь вклад в прогресс его идей. Недавно несколько новостей о Вас сообщил мне господин Панофка, любезно согласившийся доставить Вам это письмо, как и тетради господина Гото.

Панофка сообщал мне, что Вы отказались от своего намерения предпринять путешествие на Рейн, о чем Вы мне недавно писали. Я длительное время размышлял о возможности провести несколько дней в Вашем обществе. Я даже имел смелость разработать проект: или сопровождать Вас при Вашем возвращении отсюда в Париж, или привезти Вас сюда из Парижа: Во всяком случае я очень прошу Вас поставить меня в известность, если Вы еще задержитесь. Не исключена возможность, что я удивлю Вас своим появлением в Париже этой осенью, чтобы оттуда направиться в Нидерланды, но в любом случае я не хотел бы приехать и Париж в Ваше отсутствие. Вообще же, поскольку Вы — человек независимый, а я — человек, подчиненный приказам высших и низших инстанций, я вынужден согласовывать свои планы с ними; я отлично понимаю, что Вы будете стеснены, связывая свои планы со мной. В сущности все это с моей стороны но более чем воздушные замки, о которых я здесь еще не говорю, чтобы не давать повода для насмешек, когда изо всего этого ничего не получится. Господин А. фон Шлегель закончил курс лекций по изящным искусствам, которые он читал здешним дамам и господам. Он не вызвал особого восторга ни своими лекциями, ни своей манерой держаться в обществе; впрочем, мы в хороших отношениях.

До свидания, мой друг! Надеюсь получить от Вас весточку еще в атом месяце, будьте здоровы, не засиживайтесь подолгу в своем кабинете и не лишайте меня своей любви.

Гегель

491

Госпожа Мильдер просила меня передать Вам, что в августе Вы можете ее найти и Висбадене, а в сентябре — в Эмсе. Она продолжает быть Вашим добрым другом.

165 (552). ГЕГЕЛЬ - ПИТХАММЕРУ

Берлин, 9 августа 1827 г.

Но могу упустить возможности, предоставленной мне профессором Герхардом, переслать с ним несколько строк для Вас, мой дорогой старый друг, причем для меня это не просто возможность переправить Вам письмо — ведь она всегда есть, но и случаи, который побуждает меня писать, он может побудить и Вас писать ответ. Время от времени я слышал приятные вести о Вас, Вашей жене и детях, также и к Вам приезжали отсюда знакомые, которые могли рассказать о нас. Из газет я могу заключить, что Вы, должно быть, только что вернулись с франкского генерального синода. В этой связи я помню, что Вы обещали статью для ваших критических ежегодников о предметах, связанных с этим синодом1. Мы ждем ее с нетерпением. Довольны ли Вы заседаниями? Мне они скоро показались слишком учеными по сравнению с намерениями первоначального плана. Однако мы, немецкие ученые (философы, к счастью, не относятся к ученым), тяжелы на подъем и нас трудно вынести из состояния учености, основательности и копания в своем предмете. Я хотел приняться за Гамана, но жду появления восьмой части с необходимыми комментариями2. Передайте мои лучшие пожелания оберфинанцрату Роту и мою признательность ему за любезную присылку продолжения3.

Мы большей частью без зависти, а я прямо-таки с удовольствием следим за тем, что у Вас в Мюнхене в области наук и искусств становится более оживленно. Признаться, я не льщу себя ожиданиями чего-то высокого, так как в моей памяти еще живы тамошние обстоятельства, которые я когда-то хорошо знал; но, разумеется, все это не останется впоследствии без значительных результатов. Передайте привет господину

492

фон Баадеру (его «Философии религии» я в данный момент еще не имею в своем распоряжении, но думаю, что вскоре раздобуду). Чем занят Лихтенталер? Вы, по всей вероятности, уже получили или вскоре получите экземпляр второго издания моей «Энциклопедии». Из Гейдельберга Вам должны были переслать его 12-го числа прошлого месяца.

Этой осенью Вы встретите в Мюнхене некоторых из берлинских естествоиспытателей 4. Мы им очень досадили одной статьей в нашем «Ежегоднике» — как Мархейнеке теологов, так и я обидел тут сразу все четыре факультета5. Их раздражает начинающееся брожение дрожжей, которые я во многих случаях внес в их доморощенный рассудок и в образовавшиеся там затвердения.

Будьте здоровы! Тысячи и тысячи приветов любезной Вашей супруге, столь же сердечный привет Юлиусу.

Преданный Вам Гегель

Примерно через 8 дней я попытаюсь предпринять путешествие в Париж и Нидерланды.