Часть 8.

2, XXVIII

и порицаниях согласовывалось с самим собой и с разумом,

и чтобы в особенности вельможи не покровительствовали

порочным людям, смеясь по поводу дурных поступков, при

которых чаще всего, по-видимому, наказывается презрением

и выставляется в смешном виде не тот, кто их совершил,

но тот, кто пострадал от них. Можно заметить также, что

вообще люди презирают не столько порок, сколько слабость

и несчастье. Таким образом, закон репутации очень

нуждается в исправлении, а также в том, чтобы его лучше

соблюдали.

§ 19. Ф и л а л е т. Прежде чем расстаться с вопросом об

отношениях, я замечу, что мы вообще обладаем столь же

ясным (или еще более ясным) понятием об отношении, как

и о его основании. Если бы я думал, что Семпрония нашла

Тита под капустой, как это обыкновенно говорят маленьким

детям, и что затем она таким же образом приобрела Кая, то

я имел бы столь же ясное понятие об отношении братства

между Титом и Каем, как если бы я обладал всеми

знаниями повивальной бабки.

Т е о ф и л. Однако когда однажды ребенку сказали, что его только что родившийся маленький братец был извлечен из колодца (так обыкновенно отвечают в Германии, желая удовлетворить любопытство детей по этому вопросу), то он ответил, что не понимает, почему его не бросят обратно в этот колодец, если он так кричит и беспокоит мать. Данное ему объяснение нисколько не могло объяснить ему любви матери к этому ребенку. Таким образом, можно

сказать, что лица, не знающие основания отношений,

обладают лишь тем, что я называю частично глухими

и недостаточными мыслями, хотя мысли эти могут быть

достаточными в известных отношениях и в известных

случаях.

00.htm - glava30

Глава XXIX

О ЯСНЫХ И СМУТНЫХ, ОТЧЕТЛИВЫХ

И НЕОТЧЕТЛИВЫХ ИДЕЯХ

§ 2. Ф и л а л е т. Перейдем теперь к рассмотрению

некоторых различий, существующих между идеями. Наши

простые идеи ясны, когда они таковы, какими их

представляют или могут представить со всеми обстоятельствами, требующимися для вполне исправного ощущения или восприятия, сами объекты, у которых они заимствованы.

2.XXVIII-XXIX

==255

Если память сохраняет их в таком виде, то это ясные

идеи; поскольку же им недостает этой первоначальной

точности или поскольку они потеряли, так сказать, свою

первую свежесть и как бы поблекли и потускнели от

времени, постольку они смутны. Сложные идеи ясны, когда

ясны составляющие их простые идеи и когда определенны

число и порядок этих простых идей.

Т е о ф и л. В небольшом рассуждении об истинных

и ложных, ясных и смутных, отчетливых и неотчетливых

идеях, напечатанном в лейпцигских "Acta eruditorum" 218 за 1684 г., я дал определение ясных идей, которое годится для простых и для сложных идей и которое объясняет то, что сказано здесь о них. Я говорю, что идея ясна, когда ее достаточно, чтобы узнать и отличить вещь. Так, например, когда я обладаю вполне ясной идеей какого-нибудь цвета, то я не приму другого цвета за тот, который я имею в виду, а если я обладаю ясной идеей какого-нибудь растения, то я его отличу среди других соседних растений; в противном случае идея смутна. Я думаю, что мы не обладаем совершенно ясными идеями чувственных вещей. Существуют цвета, столь близкие между собой, что их нельзя отличить на память, а между тем их можно иногда

различить друг от друга, если их поместить рядом. А если

мы думаем, что хорошо описали какое-нибудь растение, то

нам могут принести какое-нибудь растение из Индии,

которое будет обладать всем тем, что содержится в нашем

описании, и тем не менее окажется другого вида. Таким

образом, мы никогда не сумеем во всей полноте определить

species infimas, т. е. низшие виды 219.

§ 4. Ф и л а л е т. Как ясной идеей бывает такая, от

которой дух получает такое же полное и очевидное

восприятие, как и от надлежащего воздействия внешнего

объекта на хорошо устроенный орган, так отчетливой идеей

бывает такая, в которой дух воспринимает ее отличие от

всякой другой идеи, а неотчетливой такая, которая не

в достаточной мере отличима от другой, от которой она

должна была бы отличаться.

Т е о ф и л. Если принять это Ваше определение

отчетливой идеи, то я не вижу возможности отличить ее от

ясной идеи. Вот почему я обыкновенно придерживаюсь

терминологии Декарта, у которого идея может быть

одновременно ясной и неотчетливой. Таковы идеи чувственных качеств, связанных с органами, как, например,

идея цвета или теплоты. Они ясны, поскольку их легко

==256

узнают и отличают друг от друга, но они совсем не

отчетливы, потому что мы не различаем того, что они

содержат в себе. Поэтому нельзя дать им определения.

С ними знакомят лишь с помощью примеров, вообще же

следует сказать, что все они суть нечто неизвестное,

пока не удастся вскрыть их строение. Таким образом, хотя,

с моей точки зрения, отчетливые идеи отличают один

предмет от другого, но, так как то же самое можно сказать

о ясных, но самих по себе неотчетливых идеях, мы станем

называть отчетливыми не все хорошо различающиеся идеи

или идеи, которые отличают предметы, но те, которые

хорошо различимы, т. е. отчетливы сами по себе и отличают

в предмете служащие для познания его признаки, что дает

анализ или определение его. В противном случае мы станем

называть их неотчетливыми. И в этом смысле нельз

порицать наблюдающуюся в идеях неотчетливость, так как

она является несовершенством нашей природы. Действительно, мы не в состоянии, например, различить ни причин запахов и вкусов, ни того, что содержат в себе эти качества. Однако эта неотчетливость будет достойна порицания, если важно и возможно иметь отчетливые идеи, как, например, если я приму фальшивое золото за настоящее потому только, что не сделал необходимых проб, устанавливающих признаки неподдельного золота.

§ 5. Ф и л а л е т. Но могут сказать, что неотчетливой идеи (или, вернее, смутной 220 в Вашем смысле слова) не существует вовсе, так как она может быть только такой, какой ее воспринимает дух, и это достаточно отличает ее от всех других идей.

§ 6. Для устранения этой трудности следует иметь

в виду, что недостатки идей зависят от названий и что

причиной этого является то, что данную идею можно

обозначить так же хорошо другим названием, как и тем,

которым пользовались для выражения ее.

Т е о ф и л. Мне кажется, что этого не следует связывать с названиями. Александр Великий увидел, говорят, во сне растение, пригодное для исцеления Лизимаха, и впоследствии оно было названо Lysimachia, так как оно действительно исцелило этого царского друга. Когда Александр приказал привезти себе кучу растений, среди которых он узнал то, которое видел во сне, то если бы по несчастью он не имел идеи, достаточно ясной для того, чтобы узнать его, и если бы, подобно Навуходоносору, он нуждался в Данииле для истолкования своего сна, то,

9 Лейбниц, т. 2

==257

очевидно, идея, которую он имел бы об этом растении, была

бы смутной и несовершенной (я предпочитаю лучше

называть ее так, чем неотчетливой) не из-за неправильного

применения какого-нибудь названия, поскольку оно не

имело никакого названия, но из-за неприменимости

к вещи, т. е. к растению, обладавшему целительным

свойством. В этом случае Александр вспомнил бы

некоторые обстоятельства, но находился бы в сомнении

относительно других. Так как название служит нам дл

обозначения некоторой вещи, то, когда ошибаютс

в применении названий, ошибаются обыкновенно и относительно вещи, которую связывают с этим названием.

§ 7. Ф и л а л е т. Так как сложные идеи более всего

подвержены этому недостатку, то он может происходить от

того, что идея составлена из слишком незначительного

количества простых идей. Такова, например, идея животного

с пятнистой шкурой, слишком общая и недостаточна

для различения рыси, леопарда или пантеры, которых

отличают, однако, друг от друга с помощью особых

названий.

Т е о ф и л. Если бы мы находились даже в положении

Адама до того, как он дал животным названия, то этот

недостаток все же имел бы место. Предположим, что мы

знаем, что среди пятнистых животных имеется одно,

обладающее исключительно острым зрением, но не знаем,

тигр ли это, или рысь, или другое животное. Неумение

отличить его является несовершенством. Таким образом,

дело идет не столько о названии, сколько о том, что может

дать повод к нему и что делает животное достойным особого

названия. Отсюда видно также, что идея пятнистого

животного сама по себе хороша и лишена смутности

и неотчетливости, когда она служит только для обозначени

рода; но когда она должна в соединении с какой-нибудь

другой идеей, которую мы недостаточно помним, обозначать

вид, то составленная из них идея смутна и несовершенна.

§ 8. Ф и л а л е т. Существует противоположный недостаток, когда простые идеи, образующие сложную идею,

имеются в достаточном количестве, но беспорядочно

перемешаны между собой. Это напоминает те картины,

которые кажутся настолько неотчетливыми, словно они

должны изображать покрытое облаками небо; но о картине,

изображающей такое небо, никто не скажет, что она

неотчетлива, и то же самое относится к какой-нибудь

==258

2, XXIX

другой картине, нарисованной в подражание первой. Но

если бы сказали, что эта картина должна являтьс

портретом, то можно было бы с правом указать, что она

неотчетлива, так как нельзя сказать, чей это портрет человека, обезьяны или рыбы 221. Возможно, однако, что

если бы посмотрели на нее в цилиндрическое зеркало, то

неотчетливость исчезла бы и было бы видно, что это Юлий

Цезарь. Точно так же ни один из умственных рисунков

(если можно так выразиться) не может быть назван

неотчетливым, как бы ни были соединены между собой его

части; в самом деле, каковы бы ни были эти рисунки, они не могут быть с очевидностью отличимы от всех других, пока их не подведут под какое-нибудь обыкновенное название, по которому нельзя усмотреть, что они принадлежат скорее ему, чем какому-нибудь другому названию с иным значением.

Т е о ф и л. Картина эта, части которой мы отчетливо

различаем, но которую можно рассмотреть в целом, лишь

глядя на нее определенным образом, похожа на идею кучи

камней, которая действительно неотчетлива не только

в Вашем смысле этого слова, но и в моем, пока не узнали

отчетливо их числа и других свойств. Если бы их было,

например, 36, то, видя их в беспорядочной куче, мы не

знали бы, что они могут дать треугольник или же квадрат,

как это возможно в действительности, так как 36 - это

квадратное и треугольное число. Таким же образом,

рассматривая тысячеугольник, мы будем иметь только

неотчетливую идею его. пока не узнаем числа его сторон,

составляющего куб десяти. Поэтому дело здесь не в именах,

а в отчетливых свойствах, которые должны обнаружитьс

в идее, если в ней разобраться. Иногда трудно найти ключ

к ней или способ взглянуть на нее с известной точки зрения или через посредство какого-либо зеркала или стекла, чтобы понять, какую цель преследовал тот, кто сделал данную вещь.

§ 9. Ф и л а л е т. Нельзя отрицать, что в идеях бывает еще третий недостаток, зависящий на самом деле от

неправильного пользования именами, - это когда наши

идеи изменчивы или неопределенны. Так, ежедневно

можно наблюдать людей, которые, не задумываясь,

пользуются употребительными в их родном языке словами

до того, как узнали их точное значение, изменяя связываемую с этими словами идею почти столь же часто,

как они их произносят.

9*

==259

§ 10. И очевидно, в какой большой степени имена

причастны к этому обозначению идей как отчетливых, так

и неотчетливых, а без рассмотрения отчетливых имен,

которые считают знаками отчетливых вещей, трудно будет

сказать, что же такое неотчетливая идея.

Т е о ф и л. Однако я только что объяснил это, не

рассматривая имен как в том случае, когда неотчетливость

понимается, следуя Вам, в смысле того, что я называю

смутностью, так и в том, когда она понимается в моем

смысле, т. е. как недостаток анализа некоторого понятия.

Я показал также, что всякая смутная идея действительно

неопределенна или изменчива, как в вышеприведенном

примере пятнистого животного, где, как мы знаем, следует

прибавить еще нечто к этому общему понятию, хотя мы не

помним ясно, что именно. Таким образом, отмеченный

Вами третий недостаток совпадает с первым. Однако верно,

что злоупотребление словами является значительным

источником заблуждений, так как это приводит к своего

рода ошибкам в расчетах, как если бы при подсчете мы не

отмечали правильно места счетной марки или если бы мы

так плохо писали цифры, что нельзя было бы отличить 2 от

7, или если бы мы по недосмотру пропускали их или

ставили одно на место другого. Это злоупотребление

словами заключается либо в том, что с ними не связывают

никакой идеи, либо в том, что с ними связывают несовершенную идею, часть которой пуста и остается, так

сказать, незаполненной. В обоих этих случаях в мыслях

имеется нечто пустое или глухое, заполненное только

названием. Наконец, еще один недостаток заключаетс

в том, что со словом связывают различные идеи потому ли,

999 что не знают, какое слово следует взять, -что

порождает смутную идею точно так, как в том случае, когда

часть ее глуха, - то ли потому, что мы берем их по очереди и пользуемся то одной идеей, то другой для одного и того же слова в одном и том же рассуждении, не обращая внимания на различие этих идей, что способно породить заблуждение.

Таким образом, изменчивая мысль либо пуста и лишена

идеи, либо колеблется между несколькими идеями. А это

вредно независимо от того, хотим ли мы обозначить

определенную вещь или хотим дать слову определенный

смысл 223, соответствующий или тому смыслу, которым мы

уже пользовались, или тому, которым пользуются другие,

особенно в обыденной речи, общей всем людям или общей

людям одной и той же профессии. В этом причина

К оглавлению

==260

бесчисленного множества туманных и пустых споров

в частной беседе, в публичных выступлениях и книгах, споров, которые хотят иногда разрешить при помощи

дистинкций, чаще всего только еще более запутывающих

дело, так как на место одного туманного и неопределенного

термина ставят другие, еще более туманные и неопределенные, вроде тех, которыми так часто пользуются в своих дистинкциях философы, не давая им должного определения.

§ 12. Ф и л а л е т. Если и существует какой-нибудь

другой источник неотчетливости в идеях, кроме того,

который имеет скрытое отношение к названиям, то

последний все же вносит беспорядок в мысли и рассуждени

людей более всякого другого.

Т е о ф и л. Я согласен с этим, но чаще всего к этому примешивается некоторое понятие о вещи и о цели

которую имели, пользуясь известным названием. Так,

например, когда говорят о церкви, то одни имеют в виду ее

аппарат управления, в то время как другие думают об

истине ее учения.

Ф и л а л е т. Средство избежать этой неотчетливости

заключается в том, чтобы постоянно пользоваться одним

и тем же названием для обозначения известной группы

простых идей, соединенных между собой в определенном

количестве и в определенном порядке. Но так как это не

мирится ни с ленью, ни с тщеславием людей и может

служить только для открытия и защиты истины,

а последняя не всегда является целью людей, то подобна

точность является одной из тех вещей, которые следует

скорее желать, чем ожидать. Неясное приложение

названий к неопределенным изменчивым и (в глухих

мыслях) почти лишенным всякого содержания (purs

neants) идеям помогает, с одной стороны, прикрывать наше

невежество, а с другой - приводить в смущение и сбивать

с толку прочих людей, что считается настоящей ученостью

и признаком превосходства знания.

Т е о ф и л. Стремление к изысканности выражений

и к остротам еще более усилило это хаотическое состояние

речи. Для того чтобы выразить свои мысли красивым

и приятным образом, не стесняются давать словам

с помощью своего рода тропов смысл, несколько отличный

от обычного, то более общий или более ограниченный, что

называется синекдохой, то переносный в соответствии

с отношением вещей, названия которых изменяют, что

2, XXIX

==261

в случае отношения связи называется метонимией,

а в случае сравнения - метафорой, не говоря об иронии,

при которой пользуются вместо одного слова другим,

противоположным. Так называют эти изменения, когда их

узнают, но их узнают редко. При такой неопределенности

речи, когда нет никаких законов, регулирующих значение

слов - вроде хотя бы того, что имеется в заглавии дигест

римского права 224 "De Verborum significationibus", самые

разумные люди лишили бы себя того, что придает

приятность и силу их выражениям, если бы они решили

строго придерживаться неизменного значения слова, когда

они пишут для обыкновенного читателя. Они должны

только остерегаться, чтобы вносимые ими в слова

изменения не вводили в заблуждение и не порождали

ошибочных рассуждений. Здесь уместно проводившеес

древними различие между экзотерическим, т. е. популярным, способом изложения и акр соматическим, т. е.

предназначенным для тех, кто занимается открытием истины.

Если бы кто-нибудь захотел писать в математическом

стиле по вопросам метафизики или нравственности, то

ничто не помешало бы ему это сделать со всей строгостью.

Некоторые философы специально занялись этим и обещали

нам математические доказательства вне математики, но это

очень редко удавалось. Я думаю, что авторам надоело

тратить силы для ничтожного числа читателей, когда

можно было бы спросить, как у Персея: "Quis leget

haec?" - и ответить: "Vel duo vel nemo" 225. Однако

я полагаю, что если бы за это взялись как следует, то

впоследствии не раскаялись бы, у меня самого было

искушение приняться за это 226.

§ 13. Ф и л а л е т. Однако Вы согласитесь со мной, что сложные идеи могут быть очень ясными и отчетливыми,

с одной стороны, и очень смутными и неотчетливыми с

другой.

Т е о ф и л. В этом нельзя сомневаться. Так, например, мы имеем очень отчетливые идеи значительной части видимых твердых частей человеческого тела, но не

содержащихся в них жидкостей.

Ф и л а л е т. Если кто-нибудь говорит о тысячеугольнике, то идея этой фигуры может быть очень смутной в его душе, хотя идея числа "тысяча" в ней вполне отчетлива.

Т е о ф и л. Этот пример здесь не подходит. Правильный тысячеугольник мы знаем так же отчетливо, как число

==262

2, XXIX

"тысяча", так как мы можем открыть в нем и доказать

относительно него всякого рода истины.

Ф и л а л е т. Но мы не имеем точной идеи фигуры

тысячеугольника, так чтобы ее можно было отличить от

идеи фигуры, обладающей только девятьюстами девяноста

девятью сторонами.

Т е о ф и л. Пример этот показывает, что здесь

смешивают идею с образом. Если кто-нибудь покажет мне

правильный многоугольник, то зрение и воображение не

помогут мне заметить содержащуюся здесь тысячу. Я имею

лишь неотчетливую идею и о фигуре и о числе, пока не

установлю числа путем счета. Но, найдя его, я уже отлично

знаю природу и свойства тысячеугольника, и, следовательно, я имею эту идею его. Но я не могу иметь образа тысячеугольника, и нужно обладать более тонкими и более опытными чувствами и воображением, чтобы отличить его с их помощью от многоугольника, имеющего одной

стороной меньше. Но знание фигур, равно как и знание

чисел, не зависит от воображения, хотя последнее

и помогает этому; и какой-нибудь математик может

с точностью знать природу девятиугольника и десятиугольника, так как он умеет их построить и исследовать, хотя он и не может отличить их зрением. Правда, какой-нибудь рабочий или инженер, не знающий, может быть, так хорошо природу их, как выдающийся геометр, может обладать перед последним тем преимуществом, что сможет их различить по одному виду, не измеряя их, подобно тому как бывают носильщики, которые скажут вам вес своей ноши, не ошибаясь даже на фунт и превосходя в этом отношении лучшего в мире знатока статики. Правда, такие эмпирические знания, приобретаемые путем долгих упражнений, могут представлять большие удобства для быстроты действия, что очень часто требуется инженеру ввиду опасности, угрожающей в случае промедления. Однако этот ясный образ или это ощущение, которое можно иметь от правильного десятиугольника или от веса в девяносто девять фунтов, заключается только в неотчетливой идее, так как она не годится для открытия природы и свойств этого веса или правильного десятиугольника, для чего требуется отчетливая идея. Этот пример хорошо объясняет различие идей или, вернее, отличие идеи от образа.

§ 15. Ф и л а л е т. Другой пример: мы склонны

думать, что имеем положительную и адекватную идею

вечности, а это все равно что утверждать, будто в этой

2.XXIX

==263

длительности нет ни одной части, которая ясно не

содержалась бы в нашей идее. Однако как бы велика ни

была длительность, которую мы себе представляем, коль

скоро дело идет о безграничном протяжении, то за

пределами того, что мы себе представляем, всегда остаетс

часть идеи, пребывающая смутной и неопределенной.

Благодаря этому в спорах и рассуждениях о вечности

и всякой другой бесконечности мы склонны запутыватьс

в очевидных нелепостях.

Т е о ф и л. Этот пример, по-моему, тоже не годится для Вашей цели, но он очень удобен для меня, желающего

исправить Ваши взгляды по этому вопросу. Действительно,

здесь имеется то же самое смешение образа с идеей. Мы

имеем адекватную идею вечности, так как имеем ее

определение, хотя не имеем никакого образа ее. Но иде

бесконечности не образуется путем сложения частей,

и заблуждения, совершаемые при рассуждении о бесконечности, вытекают не из недостатка образа.

§ 16. Ф и л а л е т. Но разве не верно, что когда мы

говорим, что материя делима до бесконечности, то, хотя мы

имеем ясную идею деления, мы имеем лишь очень смутную

и неотчетливую идею частиц? В самом деле, я спрашиваю,

если бы кто-нибудь взял мельчайший атом пыли, который

он когда-либо видел, имел ли бы он сколько-нибудь

отчетливую идею разницы между стотысячной и миллионной

частью этого атома?

Т е о ф и л. Это то же самое смешение образа с идеей, которое, к моему удивлению, здесь все время повторяется.

Дело вовсе не в том, чтобы иметь образ столь ничтожной величины. Это невозможно при данной организации нашего тела. А если бы мы могли иметь его, то он был бы примерно таков, как и доступные нам теперь образы вещей; но зато все, что теперь является предметом нашего воображения, исчезло бы и стало бы слишком большим для нашего представления. Величина не содержит в себе образов, а те образы ее, которые мы имеем, зависят лишь от сравнения с нашими органами и другими предметами, и при этом бесполезно прибегать к' воображению. Таким образом, из всего сказанного Вами здесь следует что мы умудряемся создавать себе излишние трудности, спрашивая больше, чем следует.

==264

2, XXIX

00.htm - glava31

Глава XXX

ОБ ИДЕЯХ РЕАЛЬНЫХ И ФАНТАСТИЧЕСКИХ

§ 1. Ф и л а л е т. Идеи по отношению к вещам бывают

реальными или фантастическими, адекватными или

неадекватными, истинными или ложными. Под реальными

идеями я понимаю такие идеи, которые имеют основание

в природе и которые соответствуют реальной сущности

и существованию вещей или прообразам, в противном

случае они фантастичны, или химеричны.

Т е о ф и л. Это объяснение не совсем ясно. Идея может иметь основание в природе, не соответствуя этому

основанию; так, например, мы утверждаем, что наши

ощущения теплоты и света не похожи ни на какой оригинал

или прообраз. Далее, идея бывает реальной, когда она

возможна, хотя бы ей и не соответствовала никака

существующая вещь; в противном случае идея вида стала

бы фантастической, если бы все входящие в него индивиды

погибли.

§ 2. Ф и л а л е т. Простые идеи все реальны, так как хотя, согласно взглядам некоторых мыслителей, белизна

и холод так же не находятся в снеге, как и боль, однако их идеи являются в нас действием сил, присущих внешним

предметам, и эти постоянные действия служат нам дл

различения вещей, как если бы они были точными образами

того, что существует в самих вещах.

Т е о ф и л. Я выше рассмотрел этот пункт. Но отсюда

следует, что не всегда требуется соответствие с каким-нибудь прообразом, а согласно взгляду (впрочем, не

признаваемому мной) лиц, думающих, что Бог по своему

произволу наделил нас идеями, долженствующими указывать

свойства предметов, - причем здесь нет ни сходства,

ни даже естественного отношения - между нашими

идеями и их прообразами существует в этом отношении

столь же мало соответствия, как между словами, которыми

принято пользоваться в языках, и идеями или самими

вещами.

§ 3. Ф и л а л е т. Дух пассивен по отношению к своим простым идеям, но сочетания, образуемые им дл

составления сложных идей, в которых несколько простых

идей охватываются одним и тем же названием, имеют в себе

нечто произвольное. В самом деле, некто включает в свою

сложную идею золота или справедливости такие простые

идеи, которых другой сюда не включает.

2, XXX

==265

Т е о ф и л. Дух активен также по отношению к простым идеям, когда отделяет их друг от друга, чтобы рассмотреть их порознь, что столь же произвольно, как и сочетание нескольких идей, безразлично, делает ли он это, чтобы обратить внимание на вытекающую из них сложную идею

или чтобы охватить их одним названием, даваемым

сочетанию; И дух не может ошибиться в этом, лишь бы он

не соединял несовместимых идей и лишь бы это название

было, так сказать, девственным, т. е. таким, чтобы с ним не было уже связано какое-нибудь понятие, которое могло бы смешаться с новым, соединяемым с ним понятием

и породить либо невозможные понятия благодаря соединению

того, что не может быть совместимо, либо излишние

понятия, "содержащие в себе нечто скрытое благодар

соединению идей, из которых одна может и должна быть

выведена из другой путем доказательства.

§ 4. Ф и л а л е т. Так как смешанные модусы и отношения не имеют ни какой иной реальности, кроме

реальности, какой они обладают в человеческом духе, то

для реальности этого рода идей требуется только

возможность соответствующего им существования и совместимость их составных элементов.

Т е о ф и л. Отношения, подобно истинам, обладают

реальностью, зависящей от духа, но не от человеческого

духа, так как существует верховный разум, определяющий

их все во всякое время. Смешанные модусы, отличные от

отношений, могут быть реальными акциденциями. Но,

зависят ли они от духа или нет, для реальности их идей

достаточно, чтобы эти модусы были возможны или, что

сводится к тому же самому, отчетливо понимаемы. А дл

этого входящие в них элементы должны быть совозможны,

т. е. должны быть в состоянии совместно существовать.

§5. Ф и л а л е т. Но сложные идеи субстанций,

которые все образованы по отношению к существующим

вне нас вещам и предназначены представлять субстанции

такими, как они существуют в действительности, реальны

лишь постольку, поскольку они суть сочетания простых

идеи, которые реально соединены и сосуществуют в существующих вне нас вещах. Наоборот, фантастичны те идеи

субстанций, которые образованы из таких собраний

простых идей, которые никогда не бывали соединены

в действительности или которые мы никогда не находили

вместе в какой-нибудь субстанции. Таковы идея кентавра,

идея тела, похожего на золото, но не имеющего такого веса

==266

и более легкого, чем вода, идея тела, с точки зрения чувств совершенно однообразного, но одаренного восприятием и произвольным движением, и т. д.

Т е о ф и л. Если понимать, таким образом, термины

"реальный" и "фантастический" по отношению к идеям

модусов иначе, чем по отношению к идеям субстанциальных

вещей, то я не вижу, каково то общее понятие

реальных или фантастических идей, которого Вы придерживаетесь в обоих случаях. В самом деле, модусы, по-вашему, реальны, когда они возможны, а субстанциальные

вещи имеют у Вас реальные идеи лишь тогда, когда они

существуют. Но если исходить из существования, то нельз

установить, фантастична ли какая-нибудь идея или нет, так

как хотя то, что возможно, не имеется в том месте или в то время, в которых находимся мы, но оно, может быть,

некогда существовало, или будет существовать когда-нибудь, или, возможно, даже есть в настоящее врем

в каком-либо другом мире или даже в нашем, хотя мы этого

не знаем, как это было с учением Демокрита о Млечном

Пути 227, которое подтвердилось после изобретения подзорных труб. И, таким образом, лучше всего, пожалуй,

сказать, что возможные идеи становятся фантастическими

только тогда, когда с ними связывают без всякого

основания идею действительного существования, как

поступают те, кто ищет философский камень, или как

поступали бы те, кто думал, что существует народ

кентавров. Если же руководствоваться только критерием

существования, то мы без необходимости разойдемс

с общепринятой речью, не позволяющей утверждать, что

человек, говорящий зимой о розах или гвоздиках, говорит

о какой-то химере, если только он не воображает, что может найти их в своем саду, как это рассказывают об Альберте Великом или каком-то другом мнимом волшебнике.

00.htm - glava32

Глава XXXI

ОБ ИДЕЯХ АДЕКВАТНЫХ И НЕАДЕКВАТНЫХ

§ 1. Ф и л а л е т. Реальные идеи адекватны (completes), когда они вполне представляют оригиналы, с которых, по предположению духа, они заимствованы, которые они представляют и к которым он их относит. Неадекватные

идеи представляют их только частично.

§ 2. Все наши 228 простые идеи адекватны. Иде

белизны или сладости, которую замечают в сахаре,

2, XXX-XXXI

==267

адекватна, так как для этого достаточно, чтобы она вполне

соответствовала силам, которые бог вложил в это тело дл

произведения этих ощущений.

Т е о ф и л. Я вижу, что Вы называете адекватными

(completes) или неадекватными идеями те, которые Ваш

любимый автор называет ideae adaequatae aut inadaequatae;

их можно было бы назвать законченными (accomplies) или

незаконченными. Я некогда определил ideam adaequatam

(законченную [ассоmpliе] идею) как идею, которая столь

отчетлива, что все входящие в нее элементы отчетливы;

такова приблизительно идея числа. Но идея отчетлива

и содержащая в себе определение или равнозначащие ему

признаки предмета, может быть неадекватной, или

незаконченной, когда эти признаки или эти элементы со

своей стороны все отчетливо известны. Так, например,

золото есть металл, сопротивляющийся пробирной купели

и азотной кислоте; это отчетливая идея, ибо она содержит

признаки или определение золота, но она не закончена, так

как природа купеляции и действия крепкой водки 229 нам

недостаточно известна. Поэтому когда у нас имеется только

незаконченная идея, то один и тот же предмет может

получить несколько независимых друг от друга определений,

так что не всегда можно вывести одно из другого или

предвидеть, что они должны принадлежать одному и тому

же предмету, и только опыт показывает нам тогда, что они

все одновременно принадлежат этому предмету. Так,

золото можно еще определить как самое тяжелое или самое

ковкое из наших тел, не говоря о других определениях,

которые можно было бы придумать. Но лишь тогда, когда

людям удастся проникнуть глубже в природу вещей, можно

будет понять, почему самому тяжелому металлу свойственно

сопротивляться двум указанным пробам. Иначе

обстоит дело в геометрии, где мы обладаем законченными

идеями; так, мы можем доказать, что конечные сечени

конуса и цилиндра плоскостью тождественны - это

эллипсы, что не может укрыться от нас, если мы обратим на

это внимание, так как наши понятия об этих сечениях

закончены. У меня деление идей на законченные

и незаконченные является лишь подразделением отчетливых

идей, а неотчетливые идеи вроде нашей идеи сладости,

о которой Вы говорите, не заслуживают, по-моему, этого

названия. В самом деле, хотя они выражают силу,

производящую это ощущение, однако они не выражают ее

полностью, или по крайней мере мы не можем этого знать,

==268

так как если бы мы поняли то, что содержится в нашей идее

сладости, то мы могли бы судить о том, достаточна ли она

для объяснения всего того, что обнаруживает в ней опыт.

§ 3. Ф и л а л е т. От простых идей перейдем к

сложным. Сложные идеи - это либо идеи модусов, либо

идеи субстанции. Идеи модусов суть произвольные

собрания простых идей, которые соединяет вместе дух, не

принимая во внимание какие-нибудь реальные и действительно существующие прообразы или образцы. Они

адекватны и не могут быть иными, так как, будучи не

копиями, а прообразами, образованными духом для размещения вещей под известными наименованиями, они не

могут быть недостаточными и каждая из них представляет

собой такое сочетание идей, которое дух хотел образовать,

и, следовательно, она обладает тем совершенством, которое

он намеревался ей дать. Нельзя представить себе, чтобы

разум какого бы то ни было существа мог иметь более

адекватную идею треугольника, чем идея трех сторон

и трех углов. Тот, кто впервые соединил -идеи опасности

при выполнении какого-нибудь дела, смятения, вызываемого

страхом, спокойного рассмотрения того, что нужно

делать и готовности выполнить это без страха перед

опасностью, тот образовал идею мужества и получил то, что

он хотел, т. е. адекватную идею, соответствующую его

желанию. Иное дело - идеи субстанций, которые относятс

к тому, что реально существует.

Т е о ф и л. Идея треугольника или мужества имеет

свои прообразы в возможности вещей точно так же, как

идея золота. И по отношению к природе идеи безразлично,

придумали ли ее до опыта, или же ее заметили после

восприятия каких-нибудь сочетаний, образованных природой.

Сочетание, служащее для образования модусов, тоже

не совсем произвольно, так как можно было бы соединить

между собой то, что несовместимо, как это делают

изобретатели вечных двигателей, между тем другие люди

могут изобрести хорошие, вполне осуществимые машины,

у которых нет других прообразов, кроме идеи изобретателя,

имеющей в свою очередь прообразом возможность вещей

или божественную идею. Но эти машины суть нечто

субстанциальное. Можно также придумать невозможные

модусы, как, например, когда ставят себе задачей

параллелизм парабол, воображая, что можно найти две

параболы, параллельные друг другу подобно двум прямым

или двум окружностям. Таким образом, какая-нибудь

2, XXXI

==269

идея - безразлично, идея ли модуса или субстанциальной

вещи - может быть адекватной или неадекватной в зависимости от того, понимаем ли мы хорошо или плохо

частичные идеи, образующие совокупную идею. Признаком

законченной идеи служит то, что благодаря ей мы

можем в совершенстве узнать возможность предмета.

00.htm - glava33

Глава ХХХП

ОБ ИДЕЯХ ИСТИННЫХ И ЛОЖНЫХ

§ 1. Ф и л а л е т. Так как истинность или ложность

свойственна только предложениям, то отсюда следует, что

когда идеи называют истинными или ложными, то имеетс

некоторое молчаливое предложение или утверждение

(§ 3), т. е. Молчаливое 230 предположение об их соответствии некоторой вещи (§ 5), особенно тому, что другие обозначают этим словом (когда, например, они говорят о справедливости), а также тому, что существует реально (как, например, человек, но не центавр), а также сущности, от которой зависят свойства вещи. В этом смысле наши обычные идеи субстанций ложны, когда мы воображаем

себе какие-нибудь субстанциальные формы. Впрочем, идеи,

может быть, лучше было бы называть правильными или

неправильными, чем истинными или ложными.

Т е о ф и л. Я считаю приемлемым такое понимание

истинных или ложных идей, но так как эти различные

значения не совпадают друг с другом и не могут быть

подведены под одно понятие, то я предпочитаю называть

идеи истинными или ложными по отношению к другому

молчаливому утверждению, содержащемуся во всех идеях,

а именно утверждению о возможности. Таким образом,

возможные идеи истинны, а невозможные ложны 231.

00.htm - glava34

Глава XXXIII

ОБ АССОЦИАЦИИ ИДЕЙ

§ 1. Ф и л а л е т. В рассуждениях людей часто замечается нечто странное, и все люди подвержены таким

странностям.

§ 2. Это происходит не только от упрямства или

себялюбия, так как в этом недостатке часто повинны люди

добродушные. Это не всегда также зависит от воспитани

и предрассудков.

К оглавлению

==270

§ 4. Это скорее какой-то род сумасшествия, и люди

в самом деле сошли бы с ума, если бы постоянно поступали

таким образом.

§ 5. Этот недостаток происходит от неестественной

связи идей, имеющей своим источником случай или

обычай.

§ 6. Свою роль играют при этом склонности и интересы. Некоторые пути обычного движения жизненных духов становятся проторенными дорогами; так, если мы начали какую-нибудь мелодию, то ее продолжение следует затем само собой.

§ 7. Отсюда происходят симпатии и антипатии,

которые вовсе не рождаются вместе с нами. У ребенка,

поевшего слишком много меду, сделалось расстройство;

став затем взрослым человеком, он не мог слышать

названия меда без приступа тошноты.

§ 8. Дети очень восприимчивы к подобным впечатлениям, и полезно обратить на это внимание.

§ 9. Эта неправильная ассоциация идей оказывает

огромное влияние на все наши физические и нравственные

поступки и страсти.

§ 10. Темнота пробуждает у детей идею привидений из-за сказок, которые мы рассказывали.

§ 11. Нельзя думать о человеке, которого ненавидишь,

не думая о зле, которое он нам причинил или может

причинить.

§ 12. Мы избегаем комнаты, в которой при нас умер

наш друг.

§ 13. Мать, потерявшая дорогого ей ребенка, утрачивает иногда вместе с этим всю радость жизни, пока время не изгладит впечатления от этой идеи, что не всегда бывает.

§ 14. Один человек, совершенно излечившийся от

сумасшествия благодаря чрезвычайно мучительной операции,

считал себя всю жизнь обязанным тому, кто сделал эту

операцию, но он не мог выносить вида этого хирурга.

§ 15. Некоторые люди всю свою жизнь ненавидят

книги из-за дурного обращения с ними в школе. Человек,

приобретший однажды при каком-нибудь случае власть над

другим человеком, сохраняет ее всегда.

§ 16. Один человек научился хорошо танцевать, но он

не мог обнаружить своего искусства, если в комнате не

находилось сундука, похожего на тот, который был

в комнате, где он учился танцам.

2, XXXIII

==271

§ 17. Та же самая неестественная связь наблюдаетс

в интеллектуальных привычках; так, мы связываем идею

материи с идеей сущего, точно не существует ничего

нематериального.

§ 18. Люди вносят сектантский дух в свои взгляды

в области философии, религии и политики.

Т е о ф и л. Эти замечания важны и вполне соответствуют моим взглядам, и их можно было бы подкрепить бесконечным множеством примеров. Так как Декарт испытывал в молодости чувство привязанности к одной косоглазой особе, то он всю свою жизнь испытывал некоторую симпатию к людям, страдавшим этим недостатком. Другой великий философ, Гоббс, не мог, как рассказывают,

оставаться один в темном месте, не испытывая страха перед

привидениями, хотя он в них вовсе и не верил; это чувство

у него осталось от сказок, которые рассказывают детям.

Есть ученые и очень здравомыслящие люди, презирающие

суеверия, которые не решаются садиться в числе

тринадцати за стол: это вызывает у них крайнюю тревогу,

так как на воображение их подействовали некогда

разговоры, что в этом случае один из тринадцати должен

умереть в течение года. Один дворянин, раненный, быть

может, в детстве плохо приколотой булавкой, не мог

впоследствии видеть таких булавок, не испытывая чувства,

близкого к обмороку. Один премьер-министр, носивший

при дворе своего государя звание президента, почувствовал

себя оскорбленным заглавием книги Октавио Пизани 232

"Ликург" и распорядился, чтобы написали сочинение

против этой книги, так как автор ее, говоря о судейских

чиновниках, которых он считал излишними, назвал в числе

их и президентов; хотя этот термин в данном случае

означал нечто совершенно другое, но наш министр

настолько связал это слово со своей особой, что счел себ

оскорбленным упоминанием этого слова. Один из самых

обыкновенных случаев неестественной ассоциации, способной

ввести в заблуждение, - это ассоциация слов

с вещами, даже когда при этом имеется двусмысленность.

Чтобы лучше понять источник неестественной связи идей,

следует обратить внимание на то, на что я указал уже выше

(гл. XI, § 1), говоря о рассуждении животных, а именно

что люди, равно как и животные, склонны соединять

в своей памяти и в своем воображении то, что они заметили

соединенными в своих восприятиях и опыте. В этом состоит

все рассуждение животных, если его позволено назвать

==272

2, XXXIII

Таким образом, а часто и люден, поскольку они ограничиваются эмпирией и руководствуются только чувствами и примерами, не обращая внимания на то, имеет ли еще место тоже самое основание. А так как основания нам часто неизвестны, то мы вынуждены обращать внимание на примеры в меру их частоты; действительно, в этом случае ожидание или воспоминание другого, обычно связанного с ними восприятия разумно, особенно когда нужно быть осторожным. Но так как очень сильное впечатление вызывает зачастую сразу такое же действие, какое могут вызвать в течение долгого времени часто повторяющиеся посредственные впечатления, то первое запечатлевает иногда в нашей фантазии столь же глубокий и яркий образ, какой мог бы запечатлеться в ней от долгого опыта. Этим объясняется, что какое-нибудь случайное, но сильное впечатление прочно соединяет в нашей памяти две идеи, которые уже находились в ней вместе , и вызывает в нас ту же самую склонность связывать их и ожидать их одну

вслед за другой, как если бы долгая привычка подтвердила

эту связь между ними. Таким образом, здесь обнаруживаетс

то же самое действие ассоциации, хотя и нет того же

самого основания. Авторитет, пристрастие, привычка 234

оказывают такое же действие, как опыт и разум, и нелегко

избавиться от этих наклонностей. Но было бы не очень

трудно уберечься от них и не впадать в заблуждени

в своих суждениях, если бы люди с достаточной серьезностью старались искать истину или действовали методически, когда они поняли, что им важно найти ее.

==273

00.htm - glava35

Книга треть

О СЛОВАХ

Глава I

О СЛОВАХ, ИЛИ О ЯЗЫКЕ ВООБЩЕ

§ 1. Ф и л а л е т. Бог, создав человека существом

общественным, не только внушил ему желание и поставил

ему в необходимость жить среди себе подобных, но

и даровал ему речь, которая должна была стать великим

орудием и всеобщей связью общества. Таково происхождение

слов, служащих для представления, а также и дл

объяснения идей.

Т е о ф и л. Я очень рад, что Вы расходитесь со взглядом Гоббса, который не признавал, что человек был создан для общества, и полагал, что он был вынужден к этому исключительно в силу необходимости и злого характера себе подобных 235. Но он не подумал о том, что даже самые хорошие, лишенные всякой злобы люди могут объединиться для лучшего достижения своих целей, подобно тому как птицы собираются в стаи, для того чтобы лучше совершать перелеты вместе, или подобно тому как бобры объединяются сотнями для постройки больших плотин, с чем не справилось бы небольшое число этих животных, а плотины

эти необходимы им для создания водоемов или маленьких

озер, в которых они строят себе хижины и ловят рыбу,

служащую им пищей. Именно такова основа общества

социальных животных, а отнюдь не боязнь себе подобных,

которая у животных не встречается вовсе.

Ф и л а л е т. Отлично. И очевидно, для лучшего

совершенствования общественной жизни у людей органы

от природы устроены так, чтобы издавать членораздельные

звуки, которые мы называем словами.

==274

3,1

Т е о ф и л. Что касается органов, то у обезьян они, по-видимому, так же способны к созданию речи, как и у нас, а между тем у них нет и малейшего намека на это. Значит, им, должно быть, не хватает чего-то невидимого. Надо принять также во внимание, что можно было бы разговаривать, т. е. заставить понимать себя с помощью звуков рта, и без образования членораздельных звуков, если бы пользоваться для этой цели музыкальными тонами. Но для изобретения языка тонов потребовалось бы большее

искусство, между тем как словесный язык мог быть создан

и мало-помалу усовершенствован людьми, находящимис

в простом естественном состоянии. Существуют, однако,

народы, как, например, китайцы, разнообразящие с помощью

тонов и ударений свои слова, запас которых у них

невелик. Известный математик и крупный языковед

Голиус 236 полагал поэтому, что язык их искусственный,

т. е. что он был целиком придуман неким выдающимс

человеком для установления связи словесного общени

между известным числом различных народов, населявших

эту огромную страну, называемую нами Китаем. Язык этот

тем не менее мог в настоящее время вследствие долгого

употребления измениться.

§2. Ф и л а л е т. Подобно тому как орангутаны

и другие обезьяны обладают органами, не умея образовать

слов, так о попугаях и некоторых других птицах можно

сказать, что они способны произносить слова, не облада

речью; этих птиц, как и ряд других, можно выдрессировать

и научить произносить достаточно отчетливые звуки,

между тем они совершенно неспособны к речи. Только

человек способен пользоваться этими звуками как знаками

внутренних мыслей, чтобы таким образом они могли

делаться известными другим [людям].

Т е о ф и л. Я полагаю, что без желания заставить себя понять мы действительно никогда не создали бы языка. Но, будучи создан, язык служит человеку также для того, чтобы рассуждать наедине с самим собой как благодаря тому, что слова помогают ему вспоминать абстрактные мысли, так и благодаря пользе, которую он извлекает, прибегая при рассуждении к помощи знаков и глухих мыслей. В самом деле, потребовалось бы слишком много времени, если бы надо было все объяснять и всегда подставлять определения вместо терминов.

§ 3. Ф и л а л е т. Но так как увеличение числа слов

затруднило бы пользование ими, если бы каждая отдельна

==275

вещь нуждалась для своего обозначения в особом имени, то

язык был еще более усовершенствован путем введени

в употребление общих терминов, обозначающих общие

идеи.

Т е о ф и л. Общие термины служат не только дл

усовершенствования языков, они необходимы также по

самому существу последних. Действительно, если под

отдельными вещами понимать индивидуальные вещи, то

невозможно было бы разговаривать, если бы существовали

одни только имена собственные и не было бы никаких

нарицательных имен, т. е. если бы существовали слова

только для обозначения индивидов, так как каждую минуту

возникают все новые слова, когда дело идет об индивидах,

событиях и в особенности о действиях, представляющих то,

что мы обозначаем чаще всего. Но если под отдельными

вещами понимать низшие виды (species infimas), то, помимо

того что очень часто трудно их определить, они, очевидно,

являются уже универсалиями, основанными на сходстве.

А так как, смотря по тому, идет ли речь о родах или видах, мы имеем дело только с более или менее значительным сходством, то естественно обозначать всякого рода сходства или соответствия и, следовательно, употреблять общие термины различной степени общности. И очень часто легче всего было образовать наиболее общие и наиболее полезные термины, так как они беднее по заключающимся в них идеям или сущностям, хотя и богаче обозначаемыми ими индивидами. Поэтому, как Вам известно, дети и люди, плохо знающие язык, на к тором они хотят говорить, или предмет, о котором они говорят, пользуются общими терминами вроде "вещь", "растение", "животное", вместо того чтобы употреблять конкретные термины, которые им неизвестны; можно сказать с уверенностью, что все имена собственные, или индивидуальные, были первоначально

нарицательными, или общими 238.

§ 4. Ф и л а л е т. Существуют даже слова, употребляемые людьми не для обозначения какой-нибудь идеи, а для обозначения недостатка или отсутствия известной идеи, таковы, например, слова "ничто", "невежество", "бесплодие".

Т е о ф и л. Я не вижу, почему нельзя было бы сказать, что существуют отрицательные (privatives) идеи,

Подобно тому как существуют отрицательные истины, ибо

акт отрицания положителен. Я уже касался выше этого

вопроса.

==276

3,1

§ 5. Ф и л а л е т. Не вступая в спор по этому поводу, было бы целесообразнее, для того чтобы подойти немного ближе к источнику всех наших понятий и всего нашего познания, рассмотреть, как слова, употребляемые для обозначения действии и понятий, весьма далеких от чувств, происходят от чувственных идей, откуда они переносятся на понятия с более томным значением.

Т е о ф и л. Это объясняется тем, что наши потребности заставили нас отказаться от естественного порядка идей, который одинаков для ангелов, и для людей, и для всех разумных существ вообще и которому мы должны были бы следовать, если бы мы не считались с нашими интересами. Нам пришлось поэтому последовать тому порядку, который был предопределен обстоятельствами и обстановкой жизни нашего вида. Этот порядок не показывает нам источника наших понятий, но он дает нам, так сказать,

историю наших открытий.

Ф и л а л е т. Отлично, как раз анализ слов может

показать нам с помощью самих же названий ту связь,

которую анализ понятий не мог бы нам дать по приведенным

Вами соображениям. Так, слова "воображать",

"понимать", "привязываться", "усматривать", "внушать",

"волнение", "покой" и т. д. заимствованы от действий

чувственных вещей и применены к некоторым формам

мышления. Слово, дух в своем первоначальном значении

есть "дыхание", а слово ангел означает "вестник". Отсюда

мы можем догадаться, каковы были понятия тех, кто первыми

говорили на этих языках, и как природа внезапно

внушала людям источник и начало всего их познания через

посредство самих же слов.

Т е о ф и л. Я указывал уже Вам, что в готтентотском

символе веры для обозначения Святого Духа взяли слово,

означающее у них легкий приятный ветерок. Так же

обстоит дело и в отношении большинства других слов, хот

мы и не всегда узнаем это, так как чаще всего истинна

этимология слова потеряна. Один неверующий голландец

239 воспользовался тем фактом, что термины теологии,

морали и метафизики были первоначально заимствованы от

грубых вещей, чтобы изобразить в смешном виде и зло

поиздеваться над теологией и христианской религией

в маленьком фламандском словаре, в котором он давал

терминам определения или объяснения не в соответствии

с обычным словоупотреблением, а в соответствии с первоначальным смыслом слов. Так как он обнаружил и другие

3,1

==277

признаки безбожия то, говорят, он был наказан за это

заключением в Raspel-huyss 240. Однако будет небесполезным рассмотреть ту аналогию между чувственными

и нечувственными вещами, которая послужила основанием

для тропов. Лучше всего будет для этого рассмотреть

имеющий такое большое значение пример, как употребление предлогов вроде в, к (a), c(avec), из, o(de), до, перед

(devant), в (еn), вне (hors), посредством (par), для (pour), на (sur), по направлению к (vers). Все они взяты из обстоятельств места, расстояния и движения и перенесены затем на всякие изменения, порядки, последовательности, различия, сходства; в (а) означает приближение, когда, например, говорят: "Я иду в Рим", но так как для прикрепления какой-нибудь вещи ее приближают к той вещи, с которой ее хотят соединить, то мы говорим, что какая-то вещь прикреплена к (а) другой. Кроме того, так как существует, так сказать, нематериальное прикрепление, когда одна вещь следует за другой по моральным основаниям, то мы говорим, что-то, что следует чьим-то движениям или чьей-то воле, относится к этому лицу, как если бы оно устремлялось к этому лицу, чтобы пойти к нему или с ним. Одно тело находится с (avec) другим, когда оба они находятся в том же самом месте; но говорят также, что какая-нибудь вещь находится с другой, которая находится в то же самое время в том же самом порядке или части порядка или которая содействует тому же самому действию. Когда приходят из (de) какого-нибудь места, то место это было нашим объектом благодаря чувственным вещам, которые оно нам доставляло, и оно является еще объектом нашей памяти, которая вся заполнена им. Этим объясняется, что объект обозначается предлогом de, когда, например, говорят: "Дело идет об этом", "Говорят об этом" 241, т. е. как будто это исходит оттуда. И так как то, что заключено в (еn) каком-нибудь месте или в каком-нибудь целом, опирается на него и исчезает вместе с ним, то акциденции тоже рассматриваются как находящиеся в субъекте, sunt in subjecto, inhaerent subjecto. Частица на (sur) также прилагается к объекту; говорят: "Я сосредоточил свои мысли на этом вопросе", вроде того как рабочий находится на дереве или на камне, который он обрабатывает.

Так как эти аналогии крайне изменчивы и совершенно

не зависят от каких-нибудь определенных понятий, то

в разных языках весьма различно пользуются этими

частицами и падежами, которыми управляют предлоги или

==278

3, I

в которых последние подразумеваются и ,содержатс

потенциально.

Глава II

О ЗНАЧЕНИИ СЛОВ

§ 1. Ф и л а л е т. Так как в настоящее время слова

употребляются людьми в качестве знаков их идей, то можно

спросить прежде всего, как слова к этому были приспособлены.

Все согласны с тем, что это произошло не

благодаря какой-нибудь естественной связи между некоторыми членораздельными звуками и некоторыми идеями

(так как в подобном случае у людей существовал бы только

один язык), но по произвольному установлению, в силу

которого такое-то слово было сознательно выбрано знаком

такой-то идеи.

Т е о ф и л. Я знаю, что в схоластической философии,

да и вообще принято говорить, что значения слов

произвольны (ex institute). И действительно, они вовсе не

определяются в силу естественной необходимости, но они

все же определяются иногда по естественным основаниям,

в которых имеет некоторое значение случай, а иногда по

моральным основаниям, где имеет место выбор. Существуют,

может быть, некоторые искусственные языки,

являющиеся всецело продуктом выбора и произвола,

каким, как полагают, был китайский язык или какими

являются языки Георгия Дальгарно и покойного Вилкинса

242, епископа Честерского. Но те языки, о которых мы

знаем, что их образовали из уже известных языков,

являются продуктом выбора с примесью естественных

и случайных элементов языков, лежащих в основе их. То

же самое относится и к языкам, которые созданы ворами,

для того чтобы не быть понятыми никем, кроме членов

своей шайки, и которые немцы называют Rothwelsch,

итальянцы - lingua gergo, французы - narquois; они

образуют их обычно на основе обыкновенных, известных

нам языков либо изменяя общепринятое значение слов

с помощью метафор, либо сочиняя новые слова при помощи

соединения старых слов или производных слов по своему

вкусу. Языки образуются также благодаря сношениям

различных народов между собой как путем безразличного

смешения языков соседних народов, так и - это наиболее

частый случай - принимая за основу один из них, который

3,1-11

==279

коверкают и искажают, смешивают и портят, пренебрега

его законами и изменяя их и даже прибавляя к нему другие

слова. La lingua Franca, которым пользуются в торговле

в области Средиземноморского бассейна, создан из

итальянского языка без всякого внимания к его грамматическим правилам. Один армянский доминиканец, с которым я беседовал в Париже, составил себе или, может быть, научился у своих собратьев своего рода lingua Franca, образованному из латыни, который я находил достаточно понятным, хотя в нем не было ни падежей, ни времени, ни флексий; привыкнув к нему, он говорил на нем очень легко.

Ученый французский иезуит патер Лаббе 243, известный

многими своими трудами, создал язык, в основу которого он

положил латинский; язык этот более легок и имеет меньше

грамматических правил, чем наша латынь, но он более

правилен, чем lingua Franca. Он написал об этом

специальную книгу. Что касается давно существующих

языков, то мало таких, которые не были бы чрезвычайно

изменены в настоящее время. Это становится очевидным,

если сравнить их с сохранившимися древними книгами

и памятниками. Старофранцузский был более близок

к провансальскому и к итальянскому, а каковы были

тевтонский и французский, или, вернее, романский

(называвшийся некогда lingua Romana rustica), в IX в.

после рождества Христова, это видно из формул присяги

сыновей императора Людовика Благочестивого, которые

сохранил нам их родственник Нитгард 244. Мы не встречаем

нигде в другом месте столь старый французский,

итальянский или испанский язык. Для тевтонского или

древнегерманского существует евангелие Отфрида, вейсенбургского монаха того времени, которое опубликовал

Флаций и которое хотел переиздать Шильтер 245. Еще более

древние книги оставили нам переселившиеся в Великобританию саксы. Существует сделанный неким Кедмоном 246 перевод, или переложение, начала Книги бытия и некоторых других частей Библии, о которых упоминает уже

Беда 247. Но самая древняя из всех книг не только на

германских, но и на всех европейских языках - за

исключением греческого и латинского - это евангелие

черноморских готов, известное под названием Codex

Argenteus 248, написанное совершенно особыми буквами;

оно находилось в старинном бенедиктинском монастыре

в Вердене, в Вестфалии, и было перевезено в Швецию, где

оно, понятно, так же тщательно сохраняется, как

К оглавлению

==280

3,11

и оригинал пандектов 249 во Флоренции, хотя перевод этот

был сделан для остготов на диалекте, очень далеком от

скандинавского германского языка. Причина этого кроетс

в том, что с некоторой долей вероятности предполагают, что черноморские готы переселились первоначально из

Скандинавии или по крайней мере с Балтийского моря.

Между тем язык, или диалект, этих древних готов

чрезвычайно отличен от современного германского, хот

основа языка одна и та же. Древнегалльский еще более

отличался от него, если судить по языку, наиболее

приближающемуся к подлинно галльскому, который мы

встречаем в Уэльсе, Корнуэльсе и Нижней Бретани;

ирландский же еще более отличается от него и обнаруживает

следы еще более древнего британского, галльского

и германского языков. Между тем все эти языки происходят

из одного и того же источника и могут рассматриватьс

как различные видоизменения одного и того же языка,

который можно было бы назвать кельтским. Действительно,

древние одинаково называли кельтами как германцев,

так и галлов; идя дальше, чтобы охватить также происхождение как кельтского и латинского, так и греческого, имеющих много общих корней с германскими или

кельтскими языками, можно было бы предположить, что

родство это объясняется общим происхождением всех этих

народов, ведущих свое начало от скифов, переселившихс

с берегов Черного моря. Переправившись через Дунай

и Вислу, одна часть их могла направиться в Грецию, друга

же могла населить Германию и Галлию; это являетс

выводом из гипотезы, предполагающей, что европейцы

пришли из Азии. Сарматский язык (предполагая, что это

славянский), по крайней мере наполовину, либо германского

происхождения, либо происходит от языка, общего с германским.

По-видимому, нечто подобное имелось даже

в финском языке, этом языке наиболее древних скандинавов,

до того как германские народы, т. е. датчане, шведы

и норвежцы, заняли все лучшие и самые близкие к морю

места. Язык финнов, или северо-запада нашего континента,

являющийся также языком лапландцев, распространен от

Немецкого, или скорее Норвежского, моря до Каспийского

(хотя и прерываясь славянскими народами, вклинившимис

между ними); он родствен венгерскому, происходящему

из стран, находящихся в настоящее время под владычеством

москвитян. Татарский же язык вместе с его

видоизменениями, распространенный на северо-востоке

3,II

==281

Азии, по-видимому, был языком гуннов и куманов, на нем

же говорят узбеки, или тюрки, калмыки и монголы. Но все

эти скифские языки имеют много общих корней как между

собой, так и с нашими языками. Даже арабский (в который

надо включить еврейский, древнепунический, халдейский,

сирийский и эфиопский язык абиссинцев) имеет их в столь

большом количестве и они столь очевидно похожи на наши,

что этого нельзя приписать одной только случайности, ни

даже одним только сношениям, а скорее всего переселениям

народов. Таким образом, здесь нет ничего, что

противоречило бы, а не подкрепляло бы скорее теорию об

общем происхождении всех народов и об одном первичном

коренном языке. Если еврейский или арабский наиболее

приближается к нему, то он во всяком случае должен был

претерпеть очень значительные изменения, и, по-видимому,

тевтонский сохранил больше элементов естественного,

или, выражаясь словами Якова Беме, адамического, языка;

в самом деле, если бы мы имели первичный язык во всей его

чистоте или достаточно сохранившимся, то в нем должно

было бы обнаружиться его основание, будь то физические

связи, будь то произвольное установление, но во всяком

случае мудрое и достойное первого творца. Но если

предположить, что наши языки производные, то в основе

они все же имеют в себе нечто первичное, обнаруживающеес

у них в связи с возникновением новых коренных слов,

образовавшихся в них впоследствии случайным образом, но

по физическим основаниям. Примером этого являютс

слова, означающие звуки животных или происходящие от

этих звуков. Таково, например, латинское соахаrе,

применяемое к лягушкам, родственное немецкому couaguеn

или quaken. Звуки этих животных являются, вероятно,

первичным корнем других слов немецкого языка. Действительно, так как эти животные производят большой шум, то в настоящее время слово это применяют к пустой

и ничтожной болтовне, которую уменьшительно называют

quakeler. Но, по-видимому, это же слово "quaken" некогда

употреблялось в хорошем смысле и означало всякие звуки,

произносимые ртом, не исключая и самой речи. И так как

эти звуки или шумы животных являются признаком жизни

и благодаря им узнают еще до того, как увидят, что имеется нечто живое, то слово "quek" на старонемецком означало "жизнь", или "живое", как в этом можно убедиться по самым старым книгам. Следы этого имеются также

и в современном языке, так как Quecksilber означает

==282

3,11

"живое серебро" т. е. ртуть, a erquicken значит "подкреплять" или как бы оживлять после какой-нибудь

слабости или после тяжелого труда. Quaken на нижнене

мецком называют также некоторые сорняки, так сказать

живые и бегающие, как выражаются по-немецки, которые

легко размножаются и распространяются на полях

заглушая злаки; по-английски же quikly означает "быстро",

"живо". Таким образом, можно думать, что по

отношению к этим словам немецкий язык может считатьс

первичным, так как у древних не было никакой нужды

заимствовать из какого-нибудь другого источника звук,

являющийся подражанием звуку лягушек. Есть и еще

много других случаев, где дело обстоит так же. В самом

деле, по-видимому руководясь естественным инстинктом,

древние германцы, кельты и другие родственные им народы

употребляли букву г для обозначения бурного движени

и шума, какой Производит этот звук. Это видно в словах (fluo), rinnen, ruren (fluere), rutir (fluxion), Rhin, Rhone, Roer (Rhenus, Rhodanus, Eridanus, Rura), rauben (rapere, ravir), Radt (rota), radere (raser), rauschen (труднопереводимое на французский язык слово; оно означает шум, подобный шуму листьев или деревьев, колышимых ветром, или проходящих мимо животных, или шум,

производимый волочащимся платьем), rekken (с силой

растягивать), откуда происходит, что reichen означает

"достигать", что der rick на том platdutsch, или нижнесаксонском наречии, на котором говорят около Брауншвейга, означает длинную палку или шест, служащий для развешивания чего-нибудь; что rige, reihe, rerula, regere относится к длине или прямой линии и что reck означало очень вытянутую и длинную вещь или человека, в частности великана, а затем могущественного и богатого

человека, как это видно в слове reich у немцев и в песо

у романских народов. По-испански ricos hombres означает

благородных или знатных. Это показывает в то же время,

как благодаря метафорам, синекдохам и метонимиям

изменяются значения слов, хотя и не всегда возможно

проследить этот путь. Шум и бурное движение можно

заметить также в слове "riss" (разрыв), с которым связаны

латинское rumpo, греческое rhgnumi, французское arracher

(вырывать), итальянское straccio. Но подобно тому как

звук г, естественно, означает бурное движение, звук

1 означает движение более мягкое. Поэтому мы видим, что

дети и лица, для которых звук г слишком жёсток

3,11

==283

и слишком труден для произношения, заменяют его звуком

1, говоря, например, levelend pele (достопочтенный отец).

Это мягкое движение обнаруживается в словах leben

(жить), laben (услаждать, оживлять), lind, lenis, lentus

(медленный), lieben (любить), lauffen (быстро скользить,

подобно текучей воде), labi (скользить: labitur uncta vadis abies 250), legen (мягко класть), откуда происходит liegen (лежать), lage или laye (ложе, например каменное ложе), lay-btein (аспид), lego, ich lese - я поднимаю то, что положил (это обратное акту класть), а также я читаю и, наконец, у греков - я говорю; Laub (лист) - вещь легкоподвижная, куда относятся также lap, liel, lenken, luo, luw (solvo), leien (на нижнесаксонском) -растворяться, таять, как снег, откуда происходит название реки Leine в Ганновере, которая, вытекая из горных стран, становится очень полноводной благодаря тающим снегам. Нет

надобности приводить бесчисленное множество других

подобных обозначений, доказывающих, что в происхождении

слов есть нечто естественное, указывающее на

некоторую связь между вещами и звуками и движениями

голосовых органов; поэтому же звук 1 в соединении

с другими словами образует уменьшительные у римлян,

романских народов и верхнегерманцев. Однако не следует

утверждать, что эту связь можно установить повсюду, так

как слова "лев" (lion), "рысь" (lynx), "волк" (loup)

отнюдь не означают чего-то нежного. Но здесь, может быть,

обнаруживается связь с каким-нибудь другим качеством,

а именно скоростью (lauf), которое заставляет бояться их

и принуждать бежать, как если бы тот, кто видел

приближение такого животного, кричал другим: "Lauf!"

(беги!) Помимо того в силу различных обстоятельств

и изменений большинство слов чрезвычайно преобразилось

и удалилось от своего первоначального произношени

и значения.

Ф и л а л е т. Еще один пример лучше разъяснит это.

Т е о ф и л. Вот Вам пример, достаточно наглядный

и в то же время заключающий в себе несколько других

примеров. Для этой цели может служить слово "глаз"

(ocil) и родственные ему слова. Я начну несколько

издалека, чтобы показать это. А (первая буква алфавита)

с некоторым небольшим придыханием дает ah; так как

выдох воздуха производит сначала достаточно ясный звук,

а затем замирает, то этот звук, естественно, означает легкое дыхание (spiritum lenem), когда о и h не особенно сильны.

==284

Отсюда берут свое происхождение слова av, aer, aura, haugh, halare, haleine, atmoz, athen, odem (по-немецки). Но так как вода тоже жидкость и производит шум, то отсюда

произошло" (по-видимому), что ah, усиленное посредством

удвоения, т. е. aha, или ahha, стало означать воду. Тевтонцы и другие кельты, чтобы лучше обозначить движение, приставили к а и h свое w, вот почему wehen. Wind (ветер) означает движение воздуха, a waten, vaduna, water – движение воды или в воде. Но, возвращаясь к aha, надо сказать, что оно, как я указывал, является, вероятно, своего рода корнем, означающим воду. Исландцы, сохраняющие еще кое-что от древнескандинавского тевтонства, ослабили придыхание и говорят аа; другие силили его и говорят aken (понимая под этим aix aquas grani), как это делали также римляне в их слове "aqua" [вода] и как делают немцы в некоторых местностях, употребляющие ach для обозначения воды в сложных словах. Так, Schwartzach означает "черная вода", Biberach - "бобровая вода".

Вместо Wiser или Weser в старых документах употребляется Wiseraha, а древние обитатели говорили Wiserach, из чего римляне сделали Visurgis, подобно тому как из Пег, ilerach они сделали ilargus. Наконец, из aqua, aiques, aune французы сделали eau [вода], которое они произносят "оо" и в котором ничего не остается от первоначального слова.

Auwe, Auge означает в настоящее время у германцев место, часто заливаемое водой и пригодное для пастбищ (locus irriguus, pascuus), но в более тесном смысле оно означает остров, как в названии монастыря Reichenau (Augia Dives) и многих других. Это должно было иметь место у многих тевтонские и кельтских народов, так как отсюда произошло, что все то, что встречается как бы изолированным на некотором! подобии равнины, получило название "auge" или "Ouge, oculus". Немцы так называют масляные пятна на воде, а у испанцев ojo означает "отверстие". Но auge, ooge, oculus, occhio и т. д. специально применялись преимущественно к глазу, образующему изолированное светящеес

отверстие на лице; и несомненно отсюда происходит

французское oeil (глаз), но происхождение его уже совсем

неузнавае мо, по крайней мере если не следовать только что изложенному мною ходу соображений. По-видимому, из

того же источника происходят греческие 'б^и.а и '6i|ug.

У жителей Севера ое и oeland означают остров; некоторый

след этого имеется в еврейском, где >l, Ai значит

"остров". Бошар 251 полагал, что финикияне заимствовали

3.11

==285

отсюда название, данное ими, по его мнению, изобилующему

островами Эгейскому морю. Augere, augmentation

[умножение] также происходит от aune или auge,

т. е. разлива вод, и точно так же ooken, auken на старосаксонском означало "умножать", а слово "Август", когда речь шла об императоре, переводилось через Ooker. Река около Брауншвейга, которая берет начало в горах Гарца и в которой вследствие этого часто происходят неожиданные паводки, носит название Ocker, а некогда она

называлась Ouacra. Замечу мимоходом, что так как

названия рек обыкновенно ведут свое начало от самой

глубокой известной нам древности, то по ним лучше всего

судить о старом языке и о древних жителях, вот почему они

заслуживали бы специального исследования. И так как

языки вообще являются самыми древними памятниками

народов, возникшими до письменности и искусств, то они

лучше всего свидетельствуют об их происхождении,

родстве и переселениях. Вот почему правильно понятые

этимологии были бы крайне интересны и важны; надо

только сопоставлять языки нескольких народов и не делать

слишком больших скачков от одного народа к другому,

очень отдаленному, не имея для этого надлежащих

оснований. При этом особенно полезно иметь в качестве

свидетелей промежуточные народы. И вообще этимологии

следует считать верными лишь в том случае, если имеетс

достаточное количество согласующихся свидетельств, в

противном случае получается горопизирование.

Ф и л а л е т. Горопизирование? Что Вы хотите этим

сказать?

Т е о ф и л. Так говорят потому, что странные и часто смехотворные этимологии Горопия Бекана 252, ученого

врача XVI в., вошли в пословицу, хотя вообще он не очень

ошибался, утверждая, что германский язык, который он

называл кимврским, имеет столько же и даже больше

признаков чего-то первичного, чем еврейский. Я припоминаю, что покойный Клауберг 253, превосходный философ, написал небольшую работу о происхождении германского языка, заставляющую сожалеть о том, что он не успел высказать по этому вопросу того, что обещал. Я сам

высказал некоторые мысли по этому поводу 254, а кроме

того, я побудил поработать над этим покойного Герхарда

Майера 255, бременского теолога, к чему он и приступил, но смерть помешала ему в этом. Я надеюсь, однако, что

читающая публика когда-нибудь еще воспользуется этим,

==286