Часть 8.

этому почти все, что он говорит ниже, поскольку оно преследует цель лишь объяснить и подкрепить эти положения, не имеет ко мне никакого отношения. Если такое непонимание проявляется в споре, который ограничен дочти исключительно чистой математикой, то что же будет, когда мы перейдем к морали, к метафизике? Это понуждает меня просить г-на аббата или всякого другого, кто вдохновится надеждой отстоять принцип картезианцев, ответить вразумительно и по пунктам на то, что я уже выдвигал прежде и что помещаю здесь под номерами. Иначе это будет лишь пустая игра в словесные ухищрения.

1. Я спрашиваю: не правда ли, что, по мнению г-на Декарта, тело весом в четыре фунта и со скоростью, равной единице, обладает такой же силой, как тело весом в один фунт и со скоростью, в четыре раза большей? Так что если вся сила тела в четыре фунта должна быть перенесена на тело весом в фунт, то оно должно получить вчетверо большую скорость, нежели первое тело, согласно принципу количества движения, на котором основаны правила г-на Декарта.

2. Я спрашиваю также: не правда ли, что, если первое тело, имея одну степень скорости, способно поднять 4 фунта (составляющие его вес) на 1 фут или, что равносильно этому, 1 фунт на 4 фута, то второе, имея четыре степени скорости, сможет поднять 1 фунт (составляющий его вес) на 16 футов, согласно доказательствам Галилея и других? Ибо высоты, на которые могут подняться тела, относятся между собой как квадраты скоростей, которыми они обладали до того, как подняться.

3. И таким образом, получается, по мнению г-на Декарта, что из силы, способной поднять 4 фунта на 1 фут или 1 фунт на 4 фута, можно путем передачи получить силу, которая способна поднять один фунт на 16 футов, т. е. в четыре раза большую, и, следовательно, излишек, который выигрывается при этом и который втрое превосходит первоначальную силу, возникает как бы из ничего, что является очевидной нелепостью.

4. По моему же мнению и в согласии с истиной вся сипа тела весом в 4 фунта с одной степенью скорости, коль скоро эта сила должна быть перенесена на тело весом в 1 фунт, сообщит ему лишь две степени скорости, так что если первое тело могло поднять свой вес, равный 4 фунтам, на 1 фут, то второе сможет поднять свой вес, равный фунту, на высоту 4 фута. Таким образом, сохраняется не

==355

одно и то же количество движения, а одно и то же количество силы, которое надлежит оценивать по действию, которое сила может произвести.

Достойно удивления, что до сего времени мне не соизволили дать четкий ответ на столь простые и ясные вещи и вместо этого приписывают мне то, чего я никогда не говорил. А между тем ничто так мало не согласуется с репутацией ясно и логично рассуждающих людей, на каковую притязают господа картезианцы, как то, что они дают столь невразумительные ответы, когда речь идет о том, чтобы отстоять их пресловутый принцип. Разве не станут о них говорить, что они не в состоянии защитить своего учителя и поэтому пытаются замаскировать его ошибку. И чего стоят все их заверения в любви к истине и что они-де потому следуют за Декартом, что его устами вещяет сам Разум! Но, быть может, мы дождемся от них чего-нибудь лучшего.

К этому я лишь добавлю, справедливости ради, что я согласен с г-ном аббатом в том, что силу можно оценивать но времени действия, однако и это требует осторожности. Так, например, можно определить силу, которую приобретает весомое тело, спускаясь по наклонной плоскости, по времени, в течение которого оно спускается, если только знать линию спуска; ибо в зависимости от степени ее наклона время будет меняться. Вместо этого можно определить высоту, и этого будет достаточно, чтобы судить о силе, которую тело приобретает, спускаясь с этой высоты Так вот, эта изменчивость времени навела меня на мысль об одной очень красивой задаче, которую сам я в настоящее время уже решил и которую хочу предложить здесь, дабы наш диспут послужил в некотором роде прогрессу науки: найти линию спуска, по которой весомое тело равномерно опускается и приближается к горизонту за равные промежутки времени. Быть может, анализ господ картезианцев позволит им справиться с этой задачей .

Письмо г-на Лейбница о всеобщем принципе, пригодном для объяснения законов природы с точки зрения божественной мудрости, служащее отзывом на ответ преподобного отца Мальбранша 10

Я прочел в «Новостях литературной республики» ответ преп. о. Мальбранша на мое замечание о некоторых законах природы, установленных им в «Разысканиях исти-

==356

ны» . По-видимому, он н сам готов от них отказаться, и его чистосердечие заслуживает похвалы, но так как он приводит доводы и оговорки, которые грозят увлечь нас в туман неясности, из коего я, по моему мнению, вызволил этот предмет, и так как эти оговорки подрывают принцип всеобщего порядка, отстаиваемый мною, то я прошу у него разрешения воспользоваться этим случаем, чтобы разъяснить упомянутый принцип, который может принести чрезвычайную пользу в рассуждениях, но который, как я полагаю, недостаточно использован и не известен во всей его широте. Происхождение его коренится в бесконечности без него абсолютно невозможно обойтись в геометрии, но немаловажное значение он имеет и для физики, потому что верховная мудрость, служащая источником всего сущего, поступает как идеальный геометр, соблюдая гармонию, к которой нечего добавить. Оттого-то сей принцип служит мне часто для пробы, или испытания, позволяющего с первого взгляда увидеть изъян в каком-нибудь малообоснованном мнении, прежде чем перейти к обсуждению частностей. Сформулировать его можно так: Когда разница между двумя случаями может быть уменьшена ниже пределов каждой величины, представленной in datis 12, или в том, что установлено, необходимо, чтобы она могла также оказаться уменьшенной ниже пределов каждой величины, полученной in quaesitis , или в том, что из данных следует. Или проще: Когда случаи (или то, что дано) непрерывно сближаются и наконец сливаются друг с другом, необходимо, чтобы следствия, или результаты (или то, что ожидается), претерпевали то же. А это в свою очередь зависит от более общего принципа, который гласит: Datis ordinatis etiam queasita sunt ordinata 14. Но, для того чтобы это понять, нужны примеры.

Известно, что случай, или гипотеза, эллипса может сколь угодно приближаться к случаю параболы, так что по мере удаления одного фокуса эллипса от другого разница между эллипсом и параболой становится меньше любой заданной разницы, ибо тогда радиусы, исходящие из этого отдаленного фокуса, будут отличаться сколь угодно мало от параллельных радиусов и, следовательно, все теоремы геометрии, справедливые в отношении эллипса вообще, окажутся применимыми и к параболе, поскольку последнюю можно будет рассматривать как эллипс, один из фокусов которого бесконечно удален, или (чтобы

==357

избежать этого выражения) как фигуру, отличающуюся от некоего эллипса менее любой заданной разницы. Это я>е правило имеет место в физике, например, состояние покоя можно рассматривать как бесконечно малую скор ос. & или бесконечно большую медленность. Поэтому все, но истинно в отношении медленности или скорости вообще, должно оправдывать себя и применительно к покою, рассматриваемому с такой точки зрения, и, таким образом, правило покоя должно быть расценено как частный случай правила движения; в противном случае, если это не получается, то это будет верный признак того, что правила сформулированы неточно. Точно так же равенство может рассматриваться как бесконечно малое неравенство, и можно сколь угодно сближать неравенство с равенством.

Г-н Декарт при всем своем уме не учел это обстоятельство наряду с другими, потому-то он и допустил столько промахов в своих пресловутых законах природы. Ибо, не говоря о другом источнике его ошибок, а именно когда он принял количество движения за силу, о чем было сказано выше, его первое и второе правило (к примеру) не согласуются друг с другом; второе гласит, что если тела В а С движутся навстречу друг другу с одинаковой скоростью и если В при этом хотя бы немного тяжелее, то С откатится после удара с прежней скоростью, а В будет продолжать свое движение; согласно же первому правилу, тела В и С, если они одинаковы, откатятся оба и будут двигаться в обратном направлении с той же скоростью, с какой они двигались навстречу друг другу. Однако такая разница в том, что происходит в обоих случаях, не является логически обоснованной, ибо неравенство двух тел может быть сколь угодно малым, и тогда разница между условиями обоих случаев, разница между таким-то неравенством и совершенным равенством, может оказаться меньше любой заданной разницы, а значит, в силу нашего принципа, и разница между результатами или событиями тоже должна быть меньше любой заданной. Но в таком случае, если бы второе правило было так же верно, как первое, все обстояло бы наоборот, так как, согласно этому второму правилу, сколь угодно малое увеличение тела В, ранее одинакового с телом С, приводит к величайшей разнице результата, а именно превращает абсолютное изменение направления в абсолютное его сохранение, т. е. совершается скачок из

==358

одной крайности в другую. На самом же деле в этом случае тело В должно было отклониться на самую малость меньше, а тело С — на самую малость больше, нежели в случае их равенства, от которого данный случай едва может быть отличим.

Есть много других видимых несообразностей, к которым приводят Декартовы законы и которые без труда сумеет заметить читатель, если он воспользуется нашим принципом; та, которую я обнаружил в правилах, приведенных в «Разысканиях истины», проистекает из того же источника. Преп. о. Мальбранш отчасти сам признает, что здесь имеется какая-то неувязка, однако он склонен считать, что так как законы движения зависят от божественного произвола, то Бог может устанавливать и неправильные законы. Но произвол Бога подчинен его мудрости, и для геометров подобные неправильности в природе ничуть не более удивительны, чем парабола, обладающая всеми свойствами эллипса с бесконечно удаленным фокусом. Поэтому по мере того, как, познавая природу, в ней будут находить все больше согласия с геометрией, подобные несообразности, как я полагаю, вообще перестанут встречаться. Итак, нетрудно понять, что причина этих несообразностей, собственно говоря, не в том, в чем усматривает ее преп. о. Мальбранш, т. е. не в ошибочной гипотезе об идеальной твердости тел, хотя я и согласен, что идеальная твердость в природе не встречается. Ибо если исходить из предположения об этой твердости, понимая ее как абсолютно упругую пружину, то само по себе это предположение отнюдь не приводит к выводам, которые невозможно будет совершенным образом согласовать с истинными законами природы об упругих телах вообще, и никогда при этом мы не придем к столь противоречивым правилам, как те, которые я счел нужным критиковать.

Конечно, в сложных вещах даже незначительное изменение иногда может вызвать большое действие, подобно тому как от искры, попавшей в пороховой погреб, может взлететь на воздух целый город. Но это не противоречит нашему принципу, ибо может быть опять-таки объяснено с помощью всеобщих принципов, но с простыми принципами или вещами ничего подобного произойти не может, в противном случае природа не была бы следствием бесконечной мудрости. Благодаря этому легче понять, чем из обычных разговоров по этому поводу, сколь неисчерпаемым источником для истинной физики должны служить

==359

божественные совершенства. Ибо конечной причиной вещей является Бог, и познание Бога составляет принцип науки точно так же, как его сущность и его воля служат принципами существ. Самые здравомыслящие философы согласны, что это так, но мало таких, кто сумел бы воспользоваться этим для открытия вытекающих отсюда истин. Быть может, эти малые образцы побудят кого-нибудь двигаться дальше. Тот утверждает святость философии, кто выводит ее поток из родника божьих атрибутов. Не исключая конечные причины, имея в виду существо, действующее мудро, мы должны в физике выводить все именно отсюда. Еще Сократ превосходно выразил эту мысль в Платоновом «Федоне», где он критикует Анаксагора и других чересчур привязанных к материи философов, которые, признав поначалу духовный принцип выше материи, отбрасывают его, как только принимаются философствовать о вселенной, и, вместо того чтобы показать, что высший разум создает все наилучшим образом и в этом состоит основание вещей, которые он счел за благо сотворить ради своих целей, пытаются объяснить все простым соединением грубовещественных частиц, путая условия и орудия с подлинной причиной. Это то же самое, говорит Сократ, как если бы для того, чтобы объяснить, почему я сижу в тюрьме, ожидая смертной казни, а не бегу к бельгийцам или каким-нибудь другим племенам, где, как все знают, я нашел бы спасение, ссылались на то, что у меня есть кости, связки и мышцы, которые могут сгибаться, позволяя мне сидеть. Клянусь, продолжает он, этих мышц, и костей не было бы здесь, и вы не увидели бы меня в этой позе, если бы мой дух не рассудил, что достойнее будет для Сократа принять то, что повелевают ему законы отечества. Это место у Платона 16 стоит перечитать целиком: в нем немало прекрасных и весьма глубоких мыслей. Разумеется, я согласен с тем, что частные действия природы можно и должно объяснять механическими причинами, но при этом нельзя упускать из виду их величественные цели и предназначения, которые предусмотрело провидение, памятуя, что общие принципы физики и самой механики подчинены управлению верховного разума и их невозможно было бы объяснить, не принимая во внимание этот разум. Именно так следует примирять благочестие с разумом и успокаивать благонамеренных людей, которые опасаются, что выводы из механической или корпускулярной философии могут отвратить от Бога и

К оглавлению

==360

нематериальных субстанций, тогда как на самом деле, с необходимыми поправками и учитывая все сказанное, она должна привести нас к Богу.

ЛЕЙБНИЦ - БЕЙЛЮ "

Ганновер, 27 декабря 1698 г.

Г-н Банаж де Боваль переслал мне Ваше любезное письмо, и я чрезвычайно польщен честью, которую Вы мне оказали. Для меня не может быть ничего более приятного, нежели состоять в переписке с человеком, чью выдающуюся ученость я высоко ценю. Очень рад, что мой ответ на Ваши возражения не вызвал Вашего неудовольствия. Будучи предан истине и полагая Вас среди тех, кто способен обогатить ее и далеко продвинуть вперед наши знания, я буду счастлив, если могу и впредь пользоваться Вашими поучениями. Я не смею надеяться, что в маленькой статье вроде той, которая должна появиться с Вашего позволения в журнале г-на Боваля, я сумел полностью рассеять все Ваши недоумения, и предпочел бы выслушать все возражения, какие у Вас еще остаются или возникли вновь, нежели снискать одобрение толпы.

Я напечатал в лейпцигскнх «Записках» за сентябрь ответ г-ну Штурму, профессору из Альтдорфа, известному своими сочинениями по философии и математике; в этом ответе я попытался доказать, что сотворенным субстанциям свойственно быть деятельными и обладать некоторой силой.

Я получил письмо от одного славного автора, справедливо почитаемого за одного из первых мыслителей нашего времени 17, в котором он уведомляет меня с достойной уважения искренностью, каковую он всегда проявлял, что он наконец оставил убеждение, разделяемое картезианцами и не раз высказанное им самим, будто всегда сохраняется одно и то же количество движения. Теперь, по его словам, он понял, что сохраняется лишь одна и та же сумма движения на одной стороне, а не вообще. На это я собираюсь ему ответить, что суждение его правильно, но, на мой взгляд, недостаточно. Если бы дело обстояло только таким образом, правила оказались бы вовсе непригодными для того случая, когда тела встречаются со скоростями, соотносящимися обратно их массам, и весьма мало соблюдались бы, когда одно из тел обладает

==361

незначительным приращением количества движения по сравнению с другими. Но на самом деле все происходит не так. Истина такова, что природа всегда сохраняет вдобавок и одну и ту же абсолютную силу и, таким образов, тела смогут произвести после столкновения столько же действия, сколько они могли бы произвести до него, er.isi что-либо постороннее не поглотит часть силы. Например: если два встречающихся тела обладали некоторым весом и если представить себе, что до столкновения они могли, каждое в отдельности, обратить свое движение на подъем по некоторой наклонной плоскости, так что их общий центр тяжести переместился бы на определенную высоту, то необходимо, чтобы в том случае, если бы им была дана возможность подняться после столкновения, этот общий центр тяжести мог вновь достигнуть той же высоты, с тем чтобы никакая часть силы не терялась. И действительно, опыт подтверждает мое предположение. Покойный г-н Гюйгенс, которому я сообщил мою точку зрения, согласился с ней и впоследствии выразил ее так: сохраняется одна и та же подъемная сила. Но лучше было бы сказать, что сохраняется одна и та же сила в абсолютном смысле, поскольку она проявляется не только при подъемах, но и в любом другом действии, какое только можно предпринять. Так, если бы встречающиеся тела до своего столкновения могли растянуть вполне определенное число одинаковых пружин или сообщить определенную степень скорости определенному количеству шариков, то я утверждаю, что и потом они смогли бы сделать ровно столько же, не больше и не меньше.

Г-и Берпулли, профессор из Гронингена, придерживался общепринятого мнения, но после того, как внимательно познакомился с моим, он полностью присоединился к нему. Верно, что это сохранение силы может быть достигнуто лишь в предположении некоей упругости, каковой повсюду должна обладать материя, и что отсюда следует вывод, который покажется странным для тех, кто недостаточно постигает чудеса вещей, а именно что в самых ничтожных телах заключены, так сказать, миры, поскольку всякое тело, как бы ни было оно мало, является упругим и, следовательно, окружено и пропитано жидкостью, настолько же тонкой по отношению к нему, насколько та, которая создает упругость ощущаемых тел, может быть тонкой по отношению к ним. А это значит, что первичных элементов не существует, поскольку то же

==362

самое следует сказать и о мельчайшей части самой тонкой жидкости, какую только можно предположить. Однако я не собирался углубляться здесь в эти вопросы. Мне остается добавить, что я не ответил Вам раньше, так как делал «Историю трудов» от г-на Боваля и думал, что Вы, может быть, прибавите что-нибудь к моим соображениям; но мне передали, что она все еще не вышла, и я не хотел ждать нового года, не выполнив свой долг. Примите уверения в преданности, с коими я остаюсь и проч.

Р. S. Г-н Мастрихт, синдик вольного города Бремена, человек весьма способный и близкий друг г-на Плакциуса из Гамбурга, поручил мне сообщить Вам, что обширный труд г-на Плакциуса об анонимах и псевдонимах закончен и его готовы передать книгоиздателю; г-н Мастрихт считает весьма желательным, чтобы это издание было поручено Вам, дабы книга вышла в том виде, какой приличествует сочинению, долженствующему оказать немалые услуги истории литературы. Если у Вас найдется время незамедлительно сообщить о Вашем согласии, Вы весьма обяжете этих господ и меня.

ЛЕЙБНИЦ — БЕЙЛЮ 18

Ваши письма никогда не опаздывают, ибо то, что в них говорится, никогда не стареет, но они не приходят и слишком рано, потому что дарят усладу и поучение. Посему Вас нужно возблагодарить, в какой бы срок они ни доходили, и особенно мне, ибо я нахожу в них особую пользу. Если бы я знал, что Ваш превосходный «Словарь» будет переиздан так скоро, я просил бы Вас включить в него мой ответ, дабы все находилось в одном месте; но и теперь если бы Вы сообщили мне о неясностях, какие, возможно,, еще остаются, и если бы я мог дать Вам на этот счет какие-либо разъяснения, Вы могли бы изложить все, что считаете необходимым, с Вашим заключением.

Однако вернусь к Вашему письму 19. Вы указываете,, сударь, что выдающиеся умы сталкиваются с большими трудностями в вопросах о свободе воли у человека и что, по их признанию, они не могут понять, каким образом душа, если она является сотворенной субстанцией, может | обладать подлинной собственной и внутренней силой действовать. Но я хотел бы узнать другое: почему сотворенная субстанция не может обладать такой силой, ведь без

нее, как я понимаю, она не была бы субстанцией, ибо

==363

природа субстанции, по моему мнению, состоит в той самой регулярной тенденции, из которой рождаются по установленному порядку феномены и которую она изначально получила и сохраняет за собой благодаря творцу вещей,; от коего постоянно проистекают все реальности или совершенства, как бы сотворяемые непрерывно.

Что же касается свободной воли, то я придерживаюсь мнения томистов и других философов, которые полагают, что все предопределено, и не вижу причин усомниться в этом. Однако это не препятствует нам обладать свободой, избавленной не только от принуждения, но и от необходимости: в этом отношении с нами происходит то же, что с самим Богом, который тоже всегда детерминирован в своих действиях, ибо не может избежать обязанности выбирать лучшее. Но если бы он не имел выбора, если бы то, что он совершает, было единственно возможным, Он оказался бы подвластным необходимости. Чем выше совершенство, тем более оно детерминировано привязанностью к добру и в то же время более свободно. Ибо в этом случае имеется возможность и тем более обширного познания, и тем более укрепленной в границах совершенного разума воли.

Если моя теория силы удовлетворяет Вас, сударь, и малое число лиц, подобных Вам, этого будет для меня вполне достаточно. Быть может, пояснения, которые я хочу здесь дать, убедят Вас окончательно. Когда-то я пришел к мысли, что в природе должна сохраняться способность всегда производить равное действие, например, если несколько тел как угодно сталкиваются на горизонтальной плоскости и если никакая часть силы не поглощается трением, средой или незаметными частицами тел,. то все вместе они должны, как я полагал, сохранять способность общим усилием поднимать один и тот же вес на одну и ту же высоту, либо сжимать в определенной степени определенные пружины, либо сообщать определенные скорости определенным телам. Однако, изучив вопрос этот ближе, я нашел, что это сохранение силы не согласуется с сохранением количества движения; последнее, па мой взгляд, основано на очень шатких доводах, тогда как сохранение силы подтверждается опытом, а также незыблемым правилом о том, что вечное механическое движение невозможно. Все это вкупе с другими соображениями воспрепятствовало тому, чтобы я уравновесил эту силу и состояние, служащее причиной действия. Но коль

==364

скоро Вы, сударь, толкуете что так, будто я подразумеваю в телах, не сдвигающихся с места, некий nisus 2t1,, якобы равносильный действию перенесения с места на место, я считаю необходимым объяснить, что сила, по моему мнению, всегда сопровождается действием, а также перемещением, которое может за ним последовать.

Однако сохраняется не количество этого движения, а количество силы, примерно так, как, если два шара сливаются в один или наоборот, сохраняется неизменной не сумма поверхностей, а сумма весомостей, хотя весомости никогда не существуют без соответствующих поверхностей. Окончательное же разрешение этого трудного вопроса состоит вот в чем. Я совершил открытие, которое помогло мне понять, что сохраняется не только одна и та же сила, но и одно и то же количество двигательного действия; это совсем не то, что количество движения, в чем Вы сможете убедиться из рассуждения, которое удивило меня самого, когда я увидел, что до сих пор никто не заметил такой простой вещи в таком широко обсуждаемом предмете. Ход моих мыслей таков: при равномерных движениях одного и того же тела 1) действие, необходимое для того, чтобы покрыть две французских мили за два часа, вдвое больше действия, необходимого, чтобы покрыть одну милю за один час (так как в первом действии второе содержится ровно два раза); 2) действие, необходимое, чтобы покрыть одну милю за час, вдвое больше действия, необходимого, чтобы покрыть одну милю за два часа (иначе говоря, действия, которые дают одни и те же результаты, соотносятся как их скорости). Следовательно, 3) действие, необходимое для того, чтобы покрыть две французские мили за два часа, в четыре раза больше действия, необходимого, чтобы покрыть одну милю за два часа. Это доказательство показывает, что движущееся тело, получая удвоенную или утроенную скорость, для того чтобы произвести за то же самое время вдвое или втрое больший эффект, приобретает в четыре раза или в девять раз большее действие. Таким образом, действия относятся друг к другу как квадраты скоростей. А это самым что ни на есть счастливым образом согласуется с моим определением силы, основанным как на опытах, так и на принципе невозможности вечного механического движения. Ибо, согласно моему определению, силы соотносятся как высоты, с которых могут спуститься весомые тела, чтобы достигнуть этих скоростей, т. е. как

==365

квадраты скоростей. А так как всегда сохраняется одна и та же сила, достаточная, чтобы вновь подняться в сумме на ту же самую высоту или произвести какой-либо другой эффект, то из этого следует, что сохраняется и одно и то же количество двигательного действия в мире, или, выражаясь проще, что в течение одного часа во вселенной имеется столько же двигательного действия, сколько l. в течение любого другого, какого бы то ни было часа. Но в одни и те же моменты сохраняется одно и то же количество силы. Так что фактически действие есть не что иное, как упражнение силы, и сводится к произведению силы на время. Итак, благое намерение наших философов, и в частности покойного г-на Декарта, состояло в том, чтобы сберечь действие и определить силу исходя из Действия, однако они стали жертвой недоразумения, приняв то, что они именуют количеством движения, за количество двигательного действия. Лишь немногим людям я поведал это рассуждение, не желая выставлять его напоказ перед теми, кого не интересуют отвлеченные размышления. Я не говорю здесь об обоюдных силах и действиях, которые тоже сохраняются и могут быть в свою очередь определены; есть также немало других удивительных равенств и сохранений, кои свидетельствуют не только о постоянстве, но и о совершенстве творца.

Можно с полным основанием удивляться, восхищаясь тем, что грандиозные исследования фактов, которые Ты, сударь, предприняли, не отвлекли Вас от Ваших замечательных размышлений о самых глубоких вопросах и философии. Я же не имею возможности постоянно заниматься этими вопросами, так как вынужден уделять время исследованиям в области генеалогии, которая на первый взгляд кажется более чем легкомысленным предметом, но от которой часто зависят судьбы государств. Я потратил иного труда на изучение германской истории в части, специально касающейся моей страны, и это позволило мне сделать некоторые наблюдения, приложимые к всеобщей истории. Так что и я убедился, что не следует пренебрегать знанием фактов. Но если бы я мог выбирать, я предпочел бы естественную историю гражданской, а законы и обычаи, установленные Богом в природе, — тому, что, принято среди людей. Остаюсь с глубокой преданностью и благодарностью и проч.

==366

БЕЙЛЬ — ЛЕЙБНИЦУ

Роттердам, 5 октября 1701 г.

У меня нет никакой возможности прислать Вам экземпляр моих соображений насчет мемуара, посланного Вами г-ну де Бовалю, который должен был по моему предложению поместить его в своем журнале 21. Дело в том, что переписчика у меня нет, и все, что я пишу, я отдаю в набор, даже не переписав набело; в таком виде оригинал печатается, а затем, после правки корректурных листов, его рвут или швыряют в огонь. Можно было бы найти выход, послав Вам оттиск тех страниц, где изложены мои соображения, но это не принесет пользы ни мне, ни читателям моего словаря, так как, прежде чем эти страницы попадут к Вам, текст будет уже отпечатан, во всяком случае он будет готов прежде, чем я успею получить Ваш ответ. Печатники уже приступили к отливке набора, да к тому же издатель торопит, так как зимой плохо сохнет. бумага, а зима у нас начинается в ноябре.

Я весьма сожалею, сударь, что не смог раньше узнать то, что Вы сообщили мне в Вашем последнем письме, это позволило бы мне существенно обогатить мои дополнения Вашими несравненными и высокоучеными размышлениями. Однако публика от этого не пострадает, ибо у Вас будет возможность направить их г-ну де Бовалю, который поместит их в своей истории научных трудов.

Бесконечно признателен Вам, сударь, за добрые пожелания; их надлежит адресовать великим людям, таким» как Вы, что я и делаю весьма охотно и с самым искренним восхищением перед Вами, ЛЕЙБНИЦ - БЕЙЛЮ

Берлин, 27 декабря 1701 г.

[...1 Если бы я знал,; что сообщение о Ваших новых соображениях сопряжено с трудностями, я не стал бы Вас этим обременять. Воспользуюсь средством, к которому я уже прибегал с разрешения г-на де Боваля. Но так как моя главная цель — углубить понимание вещей и прийти к истине, то я весьма огорчен тем,, что так долго был лишен возможности общения с Вами, которое, несомненно, принесло бы мне большую пользу, и лишь благодаря книгоиздателям мог просвещать себя Вашими идеями. Высоко

==367

ценя эти идеи и будучи покорен Вашей незаурядной проницательностью, я не смогу дождаться, когда выйдет Ваш следующий труд, если не узнаю каким-либо иным путем, каково Ваше мнение о том, что я намерен поместить в «Истории научных трудов». Конечно, я всем сердцем желаю, чтобы Вы дарили свои произведения публике, но боюсь,, что я для этого недостаточно терпелив. Помнится, я писал о том, что Вы считаете Пайву Андрадия малоизвестным авторм, которого будто бы цитируют лишь в СВЯЛ11

с Кемни. Должен сказать, сударь, что если он и малоизвестен, то лишь для нынешнего поколения, в прошлом же веке его хорошо знали. Труды его вышли в свет в Италии, затем были переизданы в Кёльне, и наши ученые спорщики называли «андрадиенцами» его последователей. Что до меня, то я держал его книгу в руках, когда цитировал этого автора в письме к покойному г-ну Пелиссону; книга эта имеется в нашей библиотеке. Говорю об этом потому, что это не было отмечено в общей дискуссии.

Я нахожусь здесь уже несколько месяцев по повелению прусской королевы 22 и с разрешения ее брата, монсеньёра курфюрста. Король прусский 23 также выразил желание, чтобы я принял участие в устроении нового научного общества, которое Его Величество недавно основал, распорядившись построить обсерваторию в Берлине и предоставив все необходимое для этой цели 2*. Я отнюдь не пренебрегаю обязанностями, возложенными на меня курфюрстом; однако предполагаю вскорости вернуться к себе домой. Королева сказала мне, что она виделась с Вами и просила передать Вам, что она желала бы иметь возможность и впредь беседовать с Вами. Впрочем, она, как и ее матушка, госпожа курфюрстина, хорошо знает Вас по Вашим книгам. [...]

ЛЕЙБНИЦ — БЕЙЛЮ

Берлин, 19 августа 1702 г.

От г-на Толанда 25 я узнал, что Вы находитесь в добром здравии и что Вы благосклонно вспоминаете обо мне. Очень рад. Он передал мне также привет от Вас, и я хочу выразить Вам мою благодарность не только этим письмом,, но и тем, что присовокупляю к нему. Я познакомился с новым изданием Вашего превосходного «Словаря»2» , в котором столько учености, ума и красот слога, что

==368

лишь с трудом и по необходимости оторвался от чтения. Мое пребывание в Лютценбурге, загородном доме королевы прусской, дало мне досуг, которого я обычно лишен. Прежде всего я прочел статью «Рорарий» и, найдя в ней столь любезно сделанное приглашение, написал заметку,, которую Вам посылаю 27. Она предназначается гораздо больше для Вас, сударь, и для нескольких избранных друзей, нежели для публики. И мне бы хотелось, чтобы Вы нашли время познакомиться с ней, дабы я сподобился получить Ваш отзыв через посредство г-на Вопьдера, чья блестящая ученость Вам, сударь, известна и которому будет так же лестно приобщиться к Вашим размышлениям, как мне получить их от него. Если бы я не знал о том, что даже самые глубокие мысли не стоят Вам никакого труда, я не решился бы беспокоить Вас из опасения отнять у Вас время, столь же драгоценное для Вас, как и для Ваших читателей. По этой же причине я заканчиваю письмо, хотя мог бы высказать Вам многое по поводу вашего труда. Остаюсь и проч.

БЕЙЛЬ - ЛЕЙБНИЦУ

Роттердам, 3 октября 1702 г.

Весьма рад был узнать, что г-н Толанд не забыл о моей просьбе передать Вам мой нижайший поклон. Письмо, которым Вы почтили меня, от 19 августа сего года, я получил через господина де Вольдера два или три дня назад вместе с рукописью, в коей Вы изволили рассмотреть мои мелкие возражения 2В. Я прочел ее с превеликим удовольствием и вновь был восхищен блеском и глубиной Вашего гения, который так хорошо умеет развить самые трудные темы. Что же касается похвал, которые Вы, сударь, расточаете мне, то позвольте мне отнести их на счет Вашей благородной учтивости, ибо я искренне убежден, что все, что я могу помыслить и написать, ничтожно в сравнении с мыслью философа столь великого и возвышенного, каковым являетесь Вы. Итак, сколь ни почетна похвала, исходящая из уст такого великого человека, сознание того, что я недостоин ее, вынуждает меня просить Вас опустить эти лестные выражения, когда Вы будете публиковать (чего я желаю от всей души) Ваш ответ. Я пересылаю его г-ну де Вольдеру, чтобы избавить Вас от необходимости заказывать вторую копию.

==369

Он любезно согласился вручить его Вам вместе с этим письмом.

После чтения Вашей рукописи, сударь, смысл Вашей гипотезы стал для меня более ясным. Я счастлив, что дал Вам повод обогатить ее новыми соображениями, которые способствуют дальнейшему усовершенствованию и этого весьма возвышенного учения. У меня нет к Вам более никаких вопросов, ибо все, что я мог бы сказать. было бы, насколько я понимаю, лишь дополнением к тем первым возражениям 29 и, не представляя ничего нового, в сущности возвращало бы нас к уже сказанному. Вероятность Вашей гипотезы, как мне кажется, невозможно оспаривать, раз мы не знаем отчетливо, в чем состоит субстанциальная основа души и каким образом душа способна преобразовываться, переходя от одной мысли к другой. Но, быть может, если бы мы знали это достаточно отчетливо, оказалось бы, что ничто не является более возможным, нежели то, что предполагаете Вы. Никто не может лучше, чем Вы, сударь, просветить нас в этом великом вопросе, и я убежден, что тот анализ идеи о котором Вы говорите в конце Вашей рукописи, может стать величайшим подспорьем для человеческого ума ч одним из самых серьезных достижений философии. Я хочу, чтобы автор этого анализа сделал его достоянием публики. Речь идет о Вас, сударь. Мне понадобилось бы много страниц, чтобы указать все те места в Вашем отвею, которые очаровали меня, а если бы я углубился в подробности, то прежде всего обсудил бы то, что Вы говорите о книге 30 кавалера де Мере 31. Все это крайне любопытно.

Но я упустил из виду, что нужно быть кратким, когда имеешь честь писать лицу столь занятому, как Вы. Итак, заканчиваю на этом и желаю Вам отменного здоровья, дабы Вы и впредь трудились над распространением самых возвышенных истин философии. Примите заверение в моем глубоком почтении и бесконечной признательности 32.

К оглавлению

==370

00.htm - glava22

ПЕРЕПИСКА С КОРОЛЕВОЙ ПРУССИИ СОФИЕЙ-ШАРЛОТТОЙ И КУРФЮРСТИНОЙ СОФИЕЙ

ПИСЬМО СОФИИ-ШАРЛОТТЕ (о том, что независимо от чувств и материи) 1

Госпожа!

Недавно в Ганновере я прочел, по Вашему повелению, письмо, написанное несколько времени тому назад из Парижа в Оснабрюк 2. Оно показалось мне поистине остроумным и прекрасным. А так как оно трактует о двух важных вопросах — о том, есть ли что-нибудь в наших мыслях, что происходит не из чувств, и есть ли в природе что-нибудь нематериальное, — вопросах, в которых, как я имел честь заявить, я не совсем согласен с автором письма, то мне хотелось бы с тем же изяществом, как у него, объяснить мое мнение, чтобы исполнить Ваше приказание и удовлетворить любознательности Вашего Величества.

Мы пользуемся внешними чувствами, как слепой своей палкой, по выражению одного древнего. Посредством их мы узнаем об их частных объектах — цвете, звуке, запахе, вкусе и осязательных качествах; но они не дают нам знать, что такое эти чувственные качества и в чем они состоят. Например, если красный цвет есть вращение некоторых маленьких шариков, которые, как полагают, производят свет; если теплота есть вихрь весьма тонкой пыли; если звук образуется в воздухе, как круги на воде, когда бросишь в нее камень, как утверждают некоторые философы, — то мы не видим этого и даже не можем понять, каким образом это вращение, эти вихри, эти круги, если они действительно существуют, могут производить именно эти восприятия красного цвета, теплоты и шума, которые мы имеем. Поэтому можно сказать, что чувственные качества в действительности суть скрытые качества и, значит, необходимо должны быть другие, более явные, которые могли бы объяснить первые. И не только не верно, что мы понимаем только чувственные вещи, но, напротив, их-то мы и понимаем менее всего И хотя они привычны нам,

==371

мы от этого нисколько не лучше понимаем их — подобно тому как один кормчий понимает нисколько не лучше другого природу намагниченной иголки, которая обращается к северу, хотя компас постоянно у него перед глазами и он поэтому нисколько ему не удивляется.

Я вовсе не отрицаю, что о природе этих скрытых качеств сделано много открытий; например, мы знаем, от какого способа преломления зависит образование желтого и синего цвета, знаем, что смесь этих двух цветов образует зеленый цвет. Но отсюда мы вовсе еще не в состоянии понять, каким образом от этих причин получается восприятие этих трех цветов. У нас нет и номинальных определений таких качеств для объяснения их терминов. Цель номинальных определений — дать достаточные признаки, по которым можно было бы узнать вещи; например, у пробирщиков есть признаки, по которым они отличают золото от других металлов, и если бы кто-нибудь никогда не видел золота, то ему можно было бы указать эти признака чтобы он безошибочно узнал золото, когда оно ему попадается. Но с чувственными качествами дело обстоит иначе, и нельзя дать признаков, по которым человек, который никогда не видел, например, синего цвета, мог бы узнать его. Так что синий цвет есть сам свой признак, и, чтобы человек знал, что такое синий цвет, ему необходимо показать его.

Поэтому-то хотя понятия этих качеств и называют обыкновенно ясными, так как по ним можно узнать эти качества, но вместе с тем говорят, что эти понятия не отчетливы, ибо нельзя ни отличать, ни раскрыть то, что они в себе заключают. Это -— неуловимое нечто, которое можно заметить, но в котором отдать себе отчета нельзя. Напротив, если у вещи есть описание или номинальное определение, то можно дать понять другому, что она такое, даже если этой вещи нет под руками, чтобы показать ему ее. Впрочем, нужно отдать справедливость чувствам; кроме этих скрытых качеств они дают нам знать другие, более явные качества, доставляющие более отчетливые понятия, — те, которые приписываются общему чувству, так как нет внешнего чувства, с которым они были бы связаны особенным образом и которому были бы свойственны. В этом случае можно дать и определения употребляемых слов или терминов. Такова идея чисел, которая одинаково находится в звуках, цветах и осязательных ощущениях. Этим же способом мы узнаем фигуры, общие цветам и осяза-

==372

тельным восприятиям, но не замечаемые нами в звуках. Правда, чтобы отчетливо понять самые числа и фигуры и чтобы образовать науки о них, нужно еще нечто, чего чувства не могут доставить и что к ним прибавляет разум.

Таким образом, так как душа наша сравнивает (например) числа и фигуры, находящиеся в цветах, с числами и фигурами, заключающимися в осязательных ощущениях, то необходимо должно существовать внутреннее чувство, где соединяются восприятия этих различных внешних чувств. Это и есть то, что называют воображением, которое обнимает как понятия отдельных чувств, ясных, но сметные, так и понятия общего чувства, ясные и отчетливые. Эти принадлежащие воображению ясные и отчетливые идеи составляют предмет математических наук, т. е. арифметики и геометрии, образующих науки чистые, и их приложений к природе, составляющих математику прикладную. Очевидно также, что отдельные чувственные качества допускают объяснение и могут составить предмет рассуждения лишь постольку, поскольку они заключают в себе то, что является общим для нескольких внешних чувств и принадлежит внутреннему чувству. Ибо те, которые пытаются отчетливо объяснить чувственные качества, постоянно прибегают к математическим идеям, а они всегда заключают в себе величину или множество частей. Не подлежит сомнению, что математические науки не были бы демонстративными и состояли бы в простой индукции или наблюдении — которые никогда не могут обеспечить полную и совершенную всеобщность истин, заключающихся в этих науках, — если бы на помощь чувствам и воображению не приходило нечто более высокое, что может доставить только один ум.

Таким образом, существуют и предметы иной природы, которые вовсе не заключаются в том, что мы наблюдаем в предметах чувств, в частном и в общем, и которые, следовательно, отнюдь не являются предметами воображения. Итак, сверх чувственного и воображаемого существует и то, что только умопостигаемо, как составляющее предмет одного лишь ума', таков, например, предмет моей мысли, когда я думаю о себе самом.

Эта мысль о моем Я, которое сознает чувственные предметы, и о моей собственной деятельности, которая отсюда вытекает, прибавляет нечто к предметам чувств. Думать о каком-нибудь цвете и размышлять, что думаешь о нем, — Две совершенно различные мысли, точно так же как са-

==373

мый цвет отличается от меня, думающего о нем. А так как я понимаю, что и другие существа также могут иметь право сказать «я» или что это можно сказать за них, ти отсюда я понимаю, что называется вообще субстанцией, и то же размышление о самом себе доставляет мне и другие метафизические понятия, такие, как причина, действие, деятельность, сходство и т. п., а также понятия логические и нравственные. Поэтому можно сказать, что в уме нет ничего, что не происходило бы из чувств, — кроме самого ума, или того, что понимает.

Итак, существует три уровня понятий: только чувственные — составляющие предмет каждого отдельного чувства, чувственные и умопостигаемые одновременно — принадлежащие общему чувству и только умопостигаемые — свойственные собственно уму. Первые и вторые вместо доступны воображению, третьи же выше воображения. Вторые и третьи понятны и отчетливы; первые же смутны,, хотя они ясны и доступны узнаванию.

Бытие и истина также не могут быть познаны посредством чувств. Ибо не было бы ничего невозможного в том, если бы какое-нибудь существо имело долгие и упорядоченные сновидения, похожие па нашу жизнь, так что все, что оно считало бы за воспринимаемое чувствами, было бы лишь чистой видимостью. Необходимо, следовательно, нечто за пределами чувств, что позволило бы отличать истинное от кажущегося. Но истина демонстративных наук изъята из такого рода сомнений и должна даже служить для суждения об истине чувственных вещей. Ибо, как справедливо замечали некоторые остроумные философы древнего и Нового времени, если бы все, что я видел, было только сном, то все-таки я, который мыслю, видя этот сон, представлял бы собой нечто и действительно мыслил бы различными способами, которые всегда должны иметь некоторое основание.

Поэтому вполне верно и достойно внимания замечание древних платоников, что существование вещей умопостигаемых, и в частности того Я, которое мыслит и которое называют духом или душой, несравненно более достоверно, чем существование вещей чувственных, и что со строго метафизической точки зрения вовсе не было бы невозможным, если бы в конечном счете не существовало ничего, кроме этих умопостигаемых субстанций, а чувственные вещи были только видимостями, — тогда как мы по недостатку внимания считаем эти чувственные

==374

вещи единственными настоящими вещами. Следует также заметить, что если бы я во сне открыл какую-нибудь демонстративную истину, математическую или иную (как это и может случиться на деле), то она была бы совершенно так же достоверна, как если бы я нашел ее наяву. Отсюда видно, насколько умопостигаемая истина независима от истинности или существования вне нас чувственных и материальных вещей.

Итак, это понятие бытия и истины заключается в моем Л и в уме, а не во внешних чувствах и восприятии внешних предметов. Там же находится и то, что называется утверждать, отрицать, сомневаться, хотеть, действовать. Но прежде всего там заключается сила выводов рассуждения, составляющих часть того, что называют естественным светом. Например, из посылки «Ни один яудрец не порочен» можно, обратив термины, вывести заключение, что «ни один порочный не мудр»; напротив, из посылки «Всякий мудрец достоин похвалы» нельзя вымести обращением терминов, что «всякий достойный похвалы мудр», но лишь что «некоторые достойные похвалы мудры». Точно так же частноутвердительные предложения всегда допускают обращение, например если какой-нибудь мудрец богат, то отсюда следует, что некоторый богач мудр; с частноотрицательнами же предложениями этого не бывает; например, можно сказать, что есть милосердные люди, которые несправедливы, — что бывает в тех случаях, когда милосердие бывает недостаточно разумно; но отсюда нельзя вывести, что есть справедливые, но не милосердные люди, так как в справедливости заключаются одновременно как милосердие, так и руководство правилами разума.

Этим естественным светом познаем мы и аксиомы математики, например такие: если от двух равных вещей отнять одно и то же количество, то остатки будут равны; если в весах на обеих сторонах все одинаково, то ни одна не перетянет — что можно было бы предсказать, ни разу не видевши этого на опыте. На таких-то основаниях и построены арифметика, геометрия, механика и другие демонстративные науки. Здесь чувства, конечно, нужны, чтобы получить известные идеи чувственных вещей, и опыты необходимы, чтобы установить известные факты, и даже полезны для проверки рассуждений, как своего рода проба; но сама сила доказательств зависит от понятий и умопостигаемых истин, которые одни дают нам воз-

==375

можность судить о том, что необходимо, и даже (как в науках, основывающихся на вероятности) определять демонстративным путем степень вероятности при известных данных предположениях, чтобы разумно выбирать ту из противоположных возможностей, которая вероятнее. Впрочем, этот способ рассуждений не разработан еще так, как следовало бы.

Возвращаясь к необходимым истинам, нужно вообще сказать, что мы познаем их только этим естественным разумом, а вовсе не опытами чувств. Ибо чувства могут до некоторой степени показывать нам то, что есть, но не дают нам знать того, что так должно быть, или что не может быть иначе. Например, если бы мы бесконечное число раз замечали на опыте, что всякое массивное тело стремится к центру Земли и не может удерживаться в воздухе, мы все-таки не можем быть уверены, что это необходимо должно быть так, пока не поймем причины этого. Точно так же мы не можем утверждать и того, что то же самое произойдет в верхних слоях воздуха, в ста или более милях над нами: есть философы, которые думают, что Земля — это магнит, а так как обыкновенный магнит не притягивает иголки, несколько удаленной от него, то они думают, что и притягивающая сила Земли простирается не на особенно далекое расстояние. Я не говорю, что они правы, а хочу только сказать, что нельзя с достаточной уверенностью выходить за пределы осуществленных опытов, если не опираться на помощь разума.

Поэтому-то геометры всегда думали, что в геометрии или арифметике доказанное только индукцией или примерами никогда нельзя считать вполне доказанным. Например, опыт учит нас, что если складывать нечетные числа в последовательном порядке, то они дают по порядку квадратные числа, т. е. такие, которые получают от перемножения чисел самих на себя. Так 1 и 3 дают 4, т. е. дважды два; 1, 3 и 5 дают 9, т. е. трижды три; 1 + 3 + +5+7 дают 16, т. е. 4 помноженное на 4; 1 + 3 + 5 + + 7 + 9 = 25, т. е. 5х5, и т. д. Однако если бы мы произвели этот опыт сто тысяч раз, продолжая вычисления весьма далеко, то, хотя мы и могли бы разумно заключить из этого, что так будет выходить постоянно, все-таки абсолютной достоверности мы бы не имели, пока не узнали бы демонстративным путем основания этого, которое и найдено уже давно математиками. Основываясь на этой недостоверности индуктивных выводов, хотя и

==376

несколько преувеличенной, один англичанин доказывал недавно, что мы можем предотвратить нашу смерть. Ибо, говорил он, нельзя так заключать: мой отец, мой дед, мой прадед и все люди, которых видели до нас, умерли, следовательно, и мы умрем; ведь их смерть не имеет на нас никакого влияния. Но, к сожалению, мы слишком похожи на них в том отношении, что причины их смерти продолжают существовать и в нас, ибо одного факта сходства не было бы достаточно для достоверного заключения, если не будет тех же самых причин.

В самом деле, бывают опыты, которые обычно удаются бесконечное число раз, однако при необыкновенных обстоятельствах встречаются иногда случаи, когда опыт не удается. Например, если бы мы испытали сто тысяч раз, что железо, брошенное в воду, тонет, мы не могли бы быть уверены, что так должно быть всегда. Оставляя в стороне чудо пророка Елисея, который заставлял железо плавать, мы знаем, что можно сделать такой полый сосуд из железа, что он всплывет наверх и может даже выдержать довольно значительный груз, как медные или жестяные суда. Даже в абстрактных науках, как геометрия, встречаются случаи, когда то, что обыкновенно бывает, вдруг перестает оправдываться. Так, например, мы находим обыкновенно, что две линии, непрерывно приближающиеся друг к другу, наконец пересекаются, и многие готовы будут поклясться, что это всегда будет так. И однако геометрия представляет нам случаи необыкновенных линий, которые при бесконечном продолжении непрерывно приближаются друг к другу и тем не менее никогда не пересекаются и которые поэтому называются асимптотами.

Это размышление заставляет признать, что существует некий свет, рожденный вместе с нами. Так как чувства и индуктивные заключения не могут дать нам вполне всеобщих и абсолютно необходимых истин, а говорят лишь о том, что есть и что обыкновенно бывает в отдельных случаях, и так как мы тем не менее знаем всеобщие и необходимые истины наук — в чем и состоит наше преимущество перед животными, — то отсюда следует, что мы почерпнули известную часть этих истин из того, что заключается в нас самих. Так, можно научить этим истинам ребенка путем простых вопросов по способу Сократа, ничего не говоря ему и не показывая на опыте истинность того, о чем его спрашивают. Это можно легко осуществить и на числах, и на других подобных предметах.

==377

Тем не менее я согласен, что в настоящем нашем состоянии внешние чувства необходимы нам для того, чтобы мыслить, и что, если бы мы совсем не имели чувств, мы бы не мыслили. Но то, что необходимо для какой-либо 1 вещи, еще не составляет в силу этого ее сущности. Воздух необходим нам для жизни, но наша жизнь есть нечто иное, чем воздух. Чувства доставляют нам материал для размышления, и у нас никогда не бывает мыслей до такой степени отвлеченных, чтобы к ним не примешивалось чего-либо чувственного. Но размышление требует еще иного, нежели чувственное.

Что касается второго вопроса, существуют ли нематериалъные субстанции, то для его разрешения необходимо дать следующие предварительные разъяснения. До сих пор под материей понимали то, что заключает в себе лишь често пассивные и безразличные понятия, именно протяженность и непроницаемость, которые нуждаются в другой вещи, чтобы быть определенными к какой-либо форме или деятельности. Так, когда говорят, что существуют нематериальные субстанции, то под этим подразумевают, что существуют субстанции, заключающие в себе другие понятия, именно восприятие и принцип деятельности п -та изменения, которых нельзя объяснить ни протяженностью, ни непроницаемостью. Эти существа называются душрмп, когда у них есть чувство, и духами, когда они обладают разумом. Поэтому, если кто-нибудь говорит, что сила я восприятие составляют существенные свойства материи. он принимает материю за полную телесную субстанцию, заключающую в себе форму и материю, или душу вместе с органами. Это все равно, как если бы он сказал, что всюду есть души, и это было бы справедливо и нисколько не противно учению о нематериальных субстанциях. Ибо последнее вовсе не утверждает, что эти души находятся вне материи, но только то, что они нечто большее, чем материя, и не могут быть производимы и уничтожаемы теми изменениями, какие претерпевает материя, и не подвержены разрушению, так как не состоят из частей.

Тем не менее нужно признать, что существует некоторая субстанция, отделенная от материи. Для этого нужно только принять во внимание, что существует бесконечное множество возможных образов, которые могла получить материя вместо того ряда изменений, которые она действительно получила. Очевидно, например, что звезды могли бы идти совершенно иным путем, так как пространство и

==378

материя равнодушны к какому бы то ни было роду движений и фигур.

Таким образом, необходимо, чтобы всеобщее основание, или определяющая причина, которая производит то, что вещи существуют и существовали именно в таком, а не ином виде, находилось вне материи. Даже само существование материи зависит от нее, так как в понятии материи вовсе не заключается, чтобы она в себе самой несла основание своего существования.

Это последнее основание вещей, которое едино для всех и всеобще — в силу связи всех частей природы, и есть то, что называют Богом, который необходимо должен быть бесконечной и абсолютно совершенной субстанцией. Я склонен думать, что все конечные нематериальные субстанции (даже гении и ангелы, согласно мнению древних отцов церкви) связаны с органами и сопряжены с материей, а также что души, или деятельные формы, находятся в ней повсюду. Чтобы составить полную субстанцию, материя не может обойтись без них, так как в ней всюду есть сила и деятельность, а законы силы покоятся на удивительных метафизических основаниях или умопостигаемых понятиях и не могут быть объяснены одними понятиями материальными, или математическими, или теми, которые подлежат ведению воображения.

Восприятие точно так же не может быть объяснено каким бы то ни было механизмом. Значит, мы можем заключить, что есть нечто нематериальное во всех этих созданиях, а особенно в нас — ибо в нас эта сила сопровождается довольно отчетливым восприятием и даже тем светом разума, о котором я говорил выше. Благодаря последнему мы походим в уменьшенном виде на божество — как по знанию мирового порядка, так и по нашей способности самим придавать порядок вещам, находящимся в пределах наших сил, наподобие того, который Бог дает миру. В этом заключается наша добродетель и совершенство, как наше счастье заключается в удовольствии, которое мы извлекаем отсюда.

А так как всякий раз, когда мы проникаем до самых оснований каких-нибудь вещей, мы находим в них наилучший порядок, который только можно пожелать, выше всего, что только можно представить (как это известно всем, кто углублялся в науки), то отсюда можно заключить, что в таком же положении находится и все остальное и что нематериальные субстанции не только всегда сохра-

==379

няют свое существование, но и жизнь их, развитие и изменения закономерно направлены к тому, чтобы достичь определенной цели или, вернее, приближаться к ней все более и более, наподобие асимптот. И хотя иногда и bci oeчается попятное движение, наподобие линий с заворотами, тем не менее в конце концов прогресс возобладает и восторжествует.

Естественного света разума недостаточно, чтобы узнать все это в подробности, а наши опыты слишком ограничены, чтобы прозреть законы этого порядка. Пока свет откровения ведет нас верою; но есть основание думать, что с течением времени мы более узнаем об этом даже из опыта и что есть духи, которые уже знают об этом более нас.

А между тем философы и поэты пустились в выдумки о переселении душ и Елисейских полях с целью подать несколько мыслей, которые могли бы поразить толпу. Но если поразмыслить о совершенстве вещей, или (что то же) о высочайшем могуществе, мудрости и благости божией, которая все делает к лучшему, т. е. в величайшем порядке, то этого будет достаточно, чтобы удовлетворить благоразумных людей и убедить их, что такое удовлетворение будет все усиливаться, по мере того как мы будем исследовать порядок и разумность вещей.

ЛЕЙБНИЦ — КОРОЛЕВЕ СОФИИ-ШАРЛОТТЕ 3

Мне кажется, ученый автор письма *, о котором Вашему Величеству было угодно мне сообщить, взялся доказать в споре со мной то, против чего я и сам не возражаю, а именно что мы нуждаемся в органах чувств для того,; чтобы иметь мысли. Если бы он оказал мне честь, поинтересовавшись, что думаю об этом я, то узнал бы, что я устанавливаю точную взаимосвязь между душой и телом и полагаю, что даже самые отвлеченные мысли имеют своих представителей в виде некоторых следов в мозгу, по способу, который я разъяснил в другом месте. И точно так же я считаю, что даже наименее произвольные движения тела все-таки оставляют впечатления в душе, хотя их не замечают, так как они слишком однообразны либо слишком смутны и к тому же слишком привычны.

Но так как душа столь нуждается в чувствах и так как порядок природы требует, чтобы душа существовала всегда, как это будет объяснено ниже, то отсюда следует, что она никогда не может обходиться без более или менее

К оглавлению

==380

развитых органов, чтобы быть более или менее чувствительной в зависимости от различных ее состояний. Так что даже если она окажется в состоянии усыпления, то и тогда она будет располагать некоторыми ощущениями в в некоторой степени пользоваться определенными органами, но, поскольку эти органы не будут получать достаточно сильных и достаточно упорядоченных впечатлений, душа в свою очередь обретет лишь такие восприятия, которые будут либо запутанными, либо слишком ничтожными и почти одинаковыми или уравновешенными между собой; в них не будет ничего такого, что может оставить след, ничего, что достаточно выделяется, чтобы привлечь внимание, и о чем, следовательно, можно было бы вспомнить. Таково состояние детства и того времени, которое ему предшествует. Это также состояние глубокого сна, обморока и даже смерти.

Тут получается примерно то же, как если бы вы были оглушены громким шумом, состоящим из множества слабых звуков, которые по отдельности различить невозможно и в которых нельзя уловить никакого порядка и созвучия. Так воспринимается шум морских волн — их невозможно было бы услышать, если бы мы не обладали некоторым малым восприятием каждой волны.

По если бы шум звучал в наших ушах постоянно, если бы ничего другого мы не слышали и если бы все остальные наши органы, а равно и наша память не поставляли нам ничего заметного, то и этот шум мы перестали бы замечать и оказались бы совсем тупыми, хотя смутное восприятие сохранялось бы по-прежнему: вот так же человек бывает оглушен пушечным залпом, ослеплен яркой вспышкой, охвачен эпилептическими судорогами, так как сила воздействия чересчур множит и смешивает движения органов.

Точно так же получается, когда слишком расслабленные органы не дают достаточно сильных впечатлений, так как им одинаково вредит и излишек, и недостаток. Впрочем, то, что кажется нам недостаточно чувствительным сейчас, когда мы привыкли откликаться лишь на очень сильные впечатления, возможно, стало бы для нас более заметным, если бы некоторые из наших чувств безмолвствовали, подобно тому как те, кто привык к слитком изысканным кушаньям, находят все другие блюда безвкусными, до тех пор пока не перестанут злоупотреблять первыми.

==381

Когда же эта спутанность восприятии становится всеобщей и более или менее продолжительной, так что ничего уже нельзя различить, то с обывательской точки зрения она кажется полным прекращением функций и даже угасанием животного, причем некоторые считают ее угасанием самой души, другие же — отделением души от тела. Но что касается отделения, то оно никогда не бывает полным отделением от всего тела: душа даже после смерти все еще остается соединенной с некоторым органическим началом, правда крайне неуловимым, и всякий раз, когда нам удается восстановить материю, в ней обнаруживается и душа. Душа и самое животное отнюдь не угасли, и прекращение функций души есть всего лишь кажущееся прекращение, потому что, как я только что объяснил, нет заметных восприятии. Именно здесь главный источник ошибок, когда прекращение или, скорее, приостановку отчетливых мыслей принимают за прекращение мыслей вообще; не находя этому объяснения, подобного тому, которое я только что дал, многие люди склоняются к мысли о смертности души. Это — такая же ошибка, как и ошибка обывателей, уверенных в существовании пустоты там, где имеется однообразное движение, подобное движению Земли, которое происходит без толчков.

Те, кто размышляет о законах природы, полагают, что ни одно впечатление не теряется даже в материи. Это примерно то же, как если бы швырнули в воду сразу много камешков: от каждого идут круги, не нарушая друг друга, однако если количество камешков слишком велико, то перед глазами все путается. Сами же субстанции еще л;онее способны теряться, и наименее всего — простые субстанции, или единицы, в коих заключены души. И do простые субстанции не подвержены никакому распадению и невозможно отрицать, что так оно и есть, поскольку вся действительность составных основана лишь на [действительности] составляющих или, вернее, составные являются лишь кажущимися существами и не образуют подлинной субстанции; и так как вся действительность общества или стада сводится только к отдельным людям или овцам и в собрании нет ничего другого, кроме отношения, реальность которого, если отвлечься от того, что служит се основой, содержится лишь в уме, который об этом мыслит, то, поскольку составляющие это лишь составные, невозможно прийти к тому, что обладает собственной действительностью, равно как и к подлинно реальным субстан-

==382

циям. Значит, либо ничего действительного вообще не окажется, либо следует прийти к простым субстанция. По этой же причине сложные существа способны гибнуть, хотя всякое уничтожение немыслимо: все дело в том, что они не являются подлинными субстанциями.

Однако я иду еще дальше и утверждаю, что не только душа, но и животное сохраняется, несмотря на то что его машина есть нечто составное и на первый взгляд обречена на распад. В этом кроется одна из величайших тайн природы, ибо всякая природная органическая маша^п (такая, какую можно видеть у животных) со всеми тайниками и закоулками неразрушима и всегда располагает запасным оборонительным рубежом против каково бы то ни было натиска и насилия. Таким образом она сохраняет свое существование и остается одной и той же в развертываниях, свертываниях и преобразованиях, подобно тому как шелковичный червь и бабочка представляют собой одно и то же животное, согласно наблюдение г-на Сваммердама, который доказал, что составные части бабочки уже существуют в свернутом виде у гусениц, и подобно тому как маленькое растение, заключенное в семени, или маленькое животное, преображаясь и вырастая, благодаря зарождению и питанию, остается, однако, тем же самым животным или тем же злаком. Ибо, хотя там и сохраняется одна и та же материя, поскольку она находится в непрерывном течении, незыблемым остается строение.

Опыты весьма искусных наблюдателей, в особенности таких, как господа Сваммердам и Левенгук, склоняет нас к мысли, что то, что мы именуем зарождением нового животного, есть всего лишь преобразование, разворачиваемое благодаря росту уже образованного животного в, следовательно, одушевленное и организованное се^* столь же извечно, как мир; исходя из этого будет уместным полагать, что то, что не начинает собою мир, не будет и его концом и смерть есть лишь преобразование, ведущее к свертыванию путем уменьшения, и в свое время ci^g, нится новым развертыванием; в этом, несомненно, природа по своему обыкновению блюдет некий прекрасный порядок, имеющий целью способствовать полноте и совершенству вещей. Я оставляю в стороне порядок, который Вод соблюдает по отношению к разумным душам, т. е. к людям, сотворенным по его образу и способным вступить в общение с ним; в них он усматривает не только часть

==383

вселенского механизма, перводвигателем которого он является, но и граждан наисовершеннейшего государства в коем он государь. Отсюда можно заключить, что не только животное, но и гражданин, т. е. личность, а значит, и память об этой жизни сохраняются или возобновляются.

Те, кто отстаивает угасание души согласно ее естеству и вследствие ее материальности, воображают, будто победа на их стороне, доказывая, что душа нуждается в органах, чтобы мыслить, что она совершенствуется благодаря опыту чувств и, по-видимому, вовсе не мыслит, когда органы наших чувств расстроены. Что ж, повод так думать в немалой степени дают те, кто придерживается мнения будто есть мысли, в которых чувства не участвуют, и что душа после смерти якобы отделяется от тела и мыслит без помощи органов: тем самым они утверждают нечто весьма далекое от порядка природы, который мы имеем возможность наблюдать. И так же поступают те, кто думает, что животное есть простой автомат без души и чувства 6, или же те, кто считает, что души животных бестелесны и тем не менее обречены на гибель. Однако противники бессмертной природы души оказываются обезоруженными, когда им показывают, что то, что они с таким шумом тщатся доказать, уверенные, что они это сделали как нельзя лучше, на самом деле нисколько гм не помогает, а, наоборот, прекрасно согласуется с бессмертием и даже придает ему наивысшую убедительность, так как распространяет его и на животных.

Автор письма использует их доводы, но, как мне кажется, с иной целью, ибо незаметно, чтобы он прямо нападал на бессмертие души, поскольку он явно признает, что признаки, характеризующие материю, — протяженность и непроницаемость, будучи чисто пассивными, не могут содержать в себе действующее начало, а модификации этих материальных признаков, т. е. фигуры и движения, одним словом, машина, не могут воспроизводить ни восприятия, ни мысли. Он действительно согласен со мной и в том, что в душе имеется материал, не поставляемый внешними чувствами. Не зря он пользуется сравнением с зодчим. Для него объекты чувств подобны строительному материалу, а способность пользоваться ощущениями в рассуждениях подобна зодчему с его правилами, причем первое (как он указывает) надлежит отличать от второго. Прекрасно, мне больше ничего не нужно. Но

==384

надо учесть, что в душе этот зодчий с его правилами должен быть сам включен в число строительных материалов, е. объектов мысли, поскольку мы мыслим о себе, о своих способностях, правилах, мыслях и рассуждениях. А эти правила и есть тот внутренний свет, который устанавливает следствия и все необходимые истины, о коих я говорил в своем рассуждении.

Итак, рассмотрев письмо, которое на первый взгляд противоречило моему, я нахожу, что в главном его смысл совпадает с моим. Конечно, если бы я захотел углубиться в детали, у меня нашлись бы кое-какие возражения; но не знаю, принесло ли бы это пользу нам обоим, разве только при большом прилежании с той и другой стороны. Мне думается, что и ученый муж, написавший это письмо, едва ли нашел бы в том удовольствие: недаром он признается, что написал его лишь по необходимости.

Вряд ли возможно склонить его на свою сторону, продолжая без нужды нападать на него, но я не теряю надежды. Можно рассчитывать, что когда-нибудь он выступит в защиту разума, против чувств; он открыто заявляет, что, если мы одержим в интересах добра такую победу, мы будем обязаны всецело просвещенности Вашего Величества. В таком случае он совершит нечто противоположное тому, что делал некогда Карнеад, который сначала восхвалял справедливость, возбуждая всеобщий восторг, а на другой день выступал против нее, или тому, что делал кардинал Дюперрон, о котором рассказывают, что он отрекся от бессмертия души после того, как сам же торжественно провозгласил его в речи, которую произнес в присутствии Генриха IV.

Ему кажется, что он назовет черное белым, если станет на нашу сторону и сам ополчится (и весьма действенным образом, как он это умеет делать) против мнения материалистов, учение которых в его крайнем выражении может породить лишь хаос и смятение в умах и вместе с разумом и порядком похоронить не только бессмертие души как ее природное свойство, но и самое существование божественного промысла. Подобные взгляды, полагаю, чужды ему, и он далек от того, чтобы считать человеческий род, не говоря уже о вселенной, лишенным совершенств, столь прекрасные черты которых предстают перед нами в возвышенном уме Вашего Величества. Остаюсь преданный Вам и проч.

==385

ЛЕЙБНИЦ — КУРФЮРСТИНЕ СОФИИ

Г-н Толанд объявил о своем мнении Ее Величеству 8 это мнение в точности совпадает с мнением Гоббса и состоит в том, что в природе нет ничего, кроме фигур и движений. Таково же было и мнение Эпикура и Лукреция если не считать того, что Эпикур и Лукреций допускает существование пустоты и атомов, или твердых частиц, тогда как Гоббс полагает, что все заполнено и подат т iso (tout est plein et mol), с чем согласен и я. Но я считаю. чтo сверх материи, т. е. сверх того, что является чисто сивным и безразличным к движению, необходимо ш , источник деятельности, восприятия и порядка. Tai i и Вы, Ваше Высочество, уже заметили, что Толанд, рассуждай он как полагается, не сумел бы дать объяснений относительно этих трех пунктов, которые просто не должны были бы обнаруживаться. И дабы заставить его понять, я написал нечто в виде письма к королеве, где, не упоминая о нем, высказываюсь в том смысле, что необходимо допустить кое-что сверх того, о чем он говорит. Однако он не пожелал дать себе труд вникнуть в мое письмо, когда же я потребовал от него по крайней мере признаться в этом открыто, чтобы я мог попытаться дать ему разъяснения, он сказал мне, что у него не было бумаги, а теперь он, дескать, уже не помнит, во что там надо было вникать, хотя читал письмо каких-нибудь два дня тому назад 9. Я заметил ему между прочим, что существуют различные понятия движения, но он уклонился от этой темы, очевидно, потому, что недостаточно осведомлен об этих учениях. Тогда я спросил у него, располагает ли он доказательством своей точки зрения; если да, то я согласен признать, что ему нет надобности разбирать доводы других людей, противоположные его доводам. И он сознался, что у него нет доказательств, и я сказал ему, что в таком случае нечего заявлять, что его мнение истинно можно просто сказать, что он считает его истинным предварительно, до тех пор пока ему не докажут противоположное. Из всего этого я делаю вывод, что он отнюдь не заботится об истине, а стремится лишь обратить на нее внимание новизной и странностью. Ибо кто любит истину и располагает для этого досугом, тот не откажется серьезно ее обсудить.

==386

ЛЕЙБНИЦ - ЙУРФЮРСТИНЕ СОФИИ

18 ноября 1702 г.

[ ..] Г-н граф Флеминг 10, прочитав мое письмо, написанное ради того, чтобы дать повод г-ну Толанду блеснуть остроумием, если бы он пожелал на него ответить, — г-н Флеминг, говорю я, сочинил по этому поводу весьма изящное письмо к королеве, где он говорит, что всё нематериальное активно, а материальное пассивно, что некое низшее активное, образовав тело совместно с соответствующим ему пассивным, весьма часто оказывается в подчинении у другого, высшего активного и что таким образом простая жизнь создает тело, а еще более высокое активное, коему это живое тело заменяет материю, создает из него животное. И что это животное в свою очередь играет роль материи по отношению к тому активному, которое создает из него человека. Человек же есть как бы материя для наивысшего активного, каковым является Божество. На сей счет я в двух словах написал королеве, что, по-моему, г-н Флеминг утверждает, сам того не понимая, воплощение Бога. Ибо если активное, соединяясь с животным, создает из него человека, то выходит, что Божество, соединившись с человеком, превратило бы его в человекобога. Верно, что по сути дела Божество связано, хотя и менее тесно, со всеми тварями и что все твари обладают некоторой степенью активности, которая позволяет им подражать Божеству. Верно также, что все истинные, или простые, субстанции (т. е. такие, которые не являются совокупностью других вещей) должны существовать всегда. [...]

ЛЕЙБНИЦ — КОРОЛЕВЕ СОФИИ-ШАРЛОТТЕ

Я прочел записку 1а, которую Вашему Величеству благоугодно было передать мне как ответ на мое письмо. Мне чрезвычайно понравилось то место, где говорится, что нематериальное активно, а материальное пассивно. Именно так я и думаю. Я признаю также ступени активности, каковы жизнь, восприятие, разум, и что, следовательно, могут существовать многие разновидности душ, именуемые вегетативной, чувственной, разумной, что есть тела, обладающие жизнью без чувства, и есть другие, которые обладают жизнью и чувством, но не имеют разума. Однако я считаю, что душа чувственная является в то

==387

же время и вегетативной, а душа разумная — чувственной и вегетативной; таким образом, в нас одна-единственная душа заключает в себе эти три ступени и нет надобности представлять себе дело так, будто у нас три души, низшая часть которых материальна по отношению к высшей, — это значило бы умножать число существ без всякой на то необходимости.

Сомневаюсь также, можно ли говорить, что одна душа воздействует на другую душу или на активное [начало] другой субстанции.

Так как всякая сотворенная субстанция состоит из активного и пассивного, то достаточно, чтобы она страдала из-за собственного пассивного. Что же касается Бога, то его влияние совершенно иного рода, ибо оно есть непрерывное творение ls, и поэтому, собственно говоря, душа наша в этом отношении не страдает.

В смерти, или в том, что имеет видимость смерти, ибо я считаю ее лишь свертыванием (enveloppemeni), никто не теряет ни жизни, ни чувства, ни разума, но, что мешает нам в течение некоторого времени отдать себе в этом отчет, так это спутанность (confusion), иначе говоря, мы обладаем тогда бесконечным множеством малых перцепций, среди которых нет ни одной, которая бы заметно отличалась от других. Вот почему в малоотчетливом сне и в обмороке мы сохраняем память о жизни.

Впрочем, последовательность ступеней приостановки активностей не всегда наблюдается такой, как она была указана, [т. е. так], как если бы разуму было свойственно отступать первым, ибо иной раз мы и во сне рассуждаем, хотя в то же время ничего не чувствуем [отчетливо] ибо смутно чувствуем всегда.

Однако эти мелкие замечания отнюдь не уничтожают главной идеи письма, в коей я нахожу нечто основательное и оригинальное.

ЛЕИБНИП — КОРОЛЕВЕ СОФИИ-ШАРЛОТТЕ

8 мая 1704 г

Счастлив узнать, что недуг мадемуазель Пельниц не столь серьезен, как опасались, и она вновь окажется — или уже находится — вблизи Вашего Величества.

Одна английская дама, именуемая леди Мешэм, преподнесла мне книгу своего покойного отца г-на Кэд-

==388

ворта 14, ип фолио, под названием «Разумная система». В ответ на мою благодарность она прислала мне чрезвычайно любезное письмо на английском языке с просьбой дать ей некоторые разъяснения относительно того, что она прочла обо мне у г-на Бейля и в «Журнале ученых» 18. Посему я почел себя обязанным написать ей на этот раз пространное письмо 1Й, в коем известил ее, что главнейшим принципом природы для меня является принцип Арлекина, императора Луны (с которым, правда, я не имел чести его обсуждать) Принцип этот состоит в том, что свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь. Иными словами, природа единообразна в том, что касается сути вещей, хотя и допускает разницу степеней большего и меньшего, а также степеней совершенства. Этот принцип сообщает философии наиболее простой и удобопонятный вид. Начну со сравнения других созданий с нами самими.

Мы встречаем тела, например тела людей, наделенные некоторым совершенством. Однако та малая часть материи, из которой они сложены, оказалась бы в слишком предпочтительном положении, если бы только она обладала преимуществом, бесконечно и существенно отличающим ее от прочих частей материи, которые ее окружают. Таким образом, следует заключить, что жизнь и совершенство имеются повсюду. Но если свойственные нам восприятия более или менее ясны и отчетливы, да к тому же иногда сопровождаются рефлексией, то должны существовать и такие живые существа, у которых восприятие будет темным и смутным и вдобавок лишенным рефлексии, которая служит для нас началом всякой науки. Именно такое единообразие природы, но со всем богатством степеней и оттенков наводит меня на мысль о том, что мы нe единственные существа, наделенные рефлексией, и что в мире должны существовать и такие, которые необычайно превосходят нас в этом смысле; таковы, по нашим представлениям, существа, называемые гениями. Но и в атом случае все обстоит по сути дела так же, как здесь, и эти гении, как я полагаю, тоже наделены достойными органическими телами, сила и изящество которых соразмерны познанию, могуществу этих возвышенных духов. Следуя этому принципу, мы поймем, что ни обособленных душ, ни умов, полностью отрешенных от материи, не существует, за исключением верховного духа, создателя всего сущего и самой материи.

==389

До сих пор я сравнивал творения в их настоящей совокупности, находя, что все они согласуются друг с другом по существу; теперь сравним их прошлое и будущее состояния с настоящим. Я утверждаю, что от начала мира и во все грядущие времена суть вещей пребудет такою же, какова она здесь и ныне, и не только по отношению к различным [обычным] существам, но и применительно к тому существу, которое сопоставимо лишь с самим собой. Иными словами, всякое живое и одаренное восприятием существо не только останется им всегда, но и навсегда сохранит свойственное ему соотношение органов, и если восприятие, равно как и материя, универсально не-1 зависимо от места, то оно универсально и во времени, т. е. каждая субстанция имеет восприятие и органы не только в данный момент, но будет иметь их всегда. Я говорю здесь об отдельной субстанции, а не о простой совокупности субстанций, каковою может быть, например, стадо животных или садок с рыбами; в этом случае достаточно, чтобы каждая овца и каждая рыба обладали восприятием: и органами для него, хотя следует иметь в виду и то, что в промежутках, как в воде аквариума между рыбами, есть другие живые существа, более мелкие, так до бесконечности — пустоты нет. Поэтому остается непостижимым, каким образом восприятие, равно как и материя» могло бы явиться на свет естественным путем. Ведь какую бы машину мы ни придумали, мы обнаружим в ней лишь столкновения тел, величину, форму и производимые ею движения, т. е. то, что мы полагаем иным, нежели восприятие. Но, не будучи способным образоваться (conimencer) естественным путем, [восприятие] не может быть и естественного конца. Субстанция же отличается от самой себя не больше, чем одна субстанция от другой. Иначе говоря, одна и та же субстанция может обладать лишь более или менее живым восприятием, в большей или меньшей степени сопровождающимся рефлексией.

Ничто не сможет уничтожить все органы этой субстанции, так как материя обладает существенным свойством повсюду быть органической и организованной (artificieuse), ибо она есть результат и непрерывная эманация верховного разума, хотя эти органы и результаты организации должны чаще всего обнаруживаться в малых частях, которые для нас невидимы, о чем нетрудно догадаться, судя по тому, что мы видим. Тем самым вновь подтверждается то правило, что все обстоит так же, как здесь,

К оглавлению

==390

в невидимом, как и в видимом. Из этого также следует, что в силу естественного порядка вещей и со строго метафизической точки зрения не существует ни рождения, ни смерти, а есть лишь развертывание и свертывание (developpement et enveloppement) одного и того же одушевленного начала (d'un тёше animal). В противном случае совершалось бы слишком много скачков и природа нарушала бы этим необъяснимым существенным изменением свойственное ей единообразие. Опыт подтверждает это на примере превращений некоторых животных, когда сама природа демонстрирует нам образчик того, что она скрыто совершает повсюду. Да и наблюдения убеждают пытливого исследователя в том, что рождение нового поколения у животных есть не что иное, как прирост, связанный с преобразованием. Отсюда ясно, что смерть не может быть ничем иным, как противоположностью этому, и вся разница состоит в том, что в одном случае изменение происходит постепенно, а в другом — внезапно и под влиянием насилия. Впрочем, опыт показывает также, что чересчур большое количество слабых и однообразных восприятии отупляет, уподобляя нас человеку, получившему удар по голове, а при обмороке дело доходит до того, что мы вообще не помним — и не можем помнить — своих восприятии, как если бы у нас их вовсе не было. Итак, закон единообразия вынуждает пас отказаться от какого-либо иного понимания смерти даже у животных, поскольку оно соответствует естественному порядку вещей и поскольку дело легко объяснимо уже известным и доказанным на опыте и не может быть объяснено никак иначе. Ибо невозможно сказать, где начинается и где кончается существование или деятельность воспринимающего начала, и тем более невозможно объяснить отделение этого начала. Вместе с тем легко убедиться, что последовательность измоненгй у животного подчинена строжайшему порядку,. способному удовлетворить всем требованиям, так как порядок и организованность существуют везде. Чтобы дать Вам хотя бы приблизительное представление об этом« я сравню эти существа (ces Estres) с людьми, которым понадобилось подняться на высокую гору, заросшую кустарником и к тому же крутую и обрывистую, как крепостной вал, с площадками или ступеньками, находящимися на некотором расстоянии друг от друга. И вот стоит им только взобраться на одну из ступенек, как они срываются вниз и вынуждены начинать сначала. Но мало-помалу они

==391

преодолевают одну ступеньку за другой. А иногда [им] приходится отступить назад, чтобы разбежаться и прыгнуть. Однако порядок, предуказанный провидением, руководит существами, наделенными рефлексией, совершенно особым способом, который, несомненно, является самым удачным и даже самым желательным.

Но, скажут мне, каким же образом материя может влиять на душу, или на существо, способное к восприятию, а душа в свою очередь на материю? Ибо мы убеждаемся на собственном примере, что нередко тело подчиняется велениям души, а душа внимает действиям тела, и все же мы не находим между ними никакого взаимодействия. Философы древности отступились от этой проблемы, считая ее неразрешимой; и в самом деле, они не говорят ничего [дельного] по этому поводу. Новейшие мыслители 17 пожелали разрубить гордиев узел мечом Александра и заставили вмешаться в естественное течение вещей чудо, подобно тому как театральный «бог из машины» дает развязку представлению. Они утверждают, что Бог постоянно приспосабливает душу к требованиям тела, а тело — к требованиям души и принужден так поступать в силу некоего обязательства или всеобщей воли. Но это прямо противоречит принципу единообразия природы. Обыкновенно тела оказывают действие друг на друга по вполне понятным законам механики, и вдруг оказывается, что стоит душе захотеть чего-то, как Божество тотчас вмешается в естественное поведение вещей и нарушит его! Как вам это понравится?

Между тем именно такова точка зрения отца Мальбранша и современных картезианцев, и недаром г-н Бейль при всей его изобретательности так и не сумел ее отстоять; впрочем, мне кажется, что я заставил его поколебаться. Но где же выход?

Ответ на этот вопрос дает нам сформулированный выше принцип. Коль скоро мы видим, что тела, взаимодействуя в любой машине, подчиняются механическим законам удара, а души при принятии любого решения — моральным законам добра и зла, то и о других случаях, которых мы не видим или в которых мы недостаточно разбираемся, мы скажем, что они таковы же, т, е. что все обстоит так же, как здесь. Иначе говоря, будем объяснять вещи, о которых мы имеем лишь смутное представление, исходя из тех вещей, которые нам хорошо известны, и скажем, что в теле все происходит механически, или со-

==392

образно законам движения, а в душе все происходит морально, или сообразно установлениях добра и зла, та, что даже в наших инстинктах или непроизвольных действиях, по видимости осуществляемых одним лишь телом, душа стремится к добру и отвращается от зла, хоть бы наш разум и не мог отличить их друг от друга. Но если таким образом душа и тело следуют отдельно друг от друга разным законам, то как же они встречаются и Почему тело подчиняется душе, а душа испытывает на себе влияние тела? Чтобы объяснить эту тайну природы, надлежит прибегнуть к Богу, точно так же, как это приходится делать для изыскания первопричины порядка и красоты в вещах. Однако эта причина действует лишь однажды и навсегда: нельзя думать, что Бог нарушает законы тел, чтобы заставить их подчиняться душе, и наоборот; напротив, он с самого начала создал тела таким, чтобы, следуя своим собственным, естественным законам и тенденциям движения, они были готовы совершить to, что потребует душа, когда это понадобится; а души в свою очередь создал такими, что, следуя своим естественным стремлениям, они тоже всегда готовы отражать состояние тел. Ибо как движение преобразует материю из одной формы в другую, так и стремление приводит душу от одного образа к другому. Таким образом, душа изначально создана господствовать над телами и ее стремление сопровождается отчетливыми восприятиями, которые заставляют ее выбирать подходящие средства, когда от чего-либо захочет. Но, с другой стороны, она и подчинена изначально телу в той мере, в какой она склонна к смутным восприятиям. Ибо мы знаем по опыту, что все вещи склонны к изменению: тело — под действием движуей силы, а душа — вследствие стремления, которое влечет ее к отчетливым или смутным восприятиям, в зависимости от степени ее совершенства. И вовсе не следует поражаться этому исконному согласию душ и тел, потому что все тела устроены по предначертаниям вселенского духа все души являются по существу отражениями, или кривыми зеркалами, вселенной в меру возможностей каждой души и в зависимости от ее точки зрения и, значит, так же вечны, как сам мир. Бог как бы создает столько вариантов мира, сколько в мире есть душ, или творит как бы уменьшенные копии мира, на вид разные, а по существу сходные. Нет ничего богаче этой единообразной просто, с ее совершенным порядком. Следовательно, и о каждой

==393

отдельной душе можно судить, сколь совершенно она приспособлена к этому порядку, постольку, поскольку она выражает некоторым образом весь мир и является как бы средоточием мира; подтверждением этому служит и то, что каждое тело, в том числе наше, в какой-то мере испытывает влияние всех прочих, а значит, и душа принимает в этом участие.

Вот в немногих словах вся моя философия, без сомнения очень доступная, так как она не приемлет ничего не отвечающего нашему опыту и основывается на таких тривиальных истинах, как сентенция итальянского театра «у других всё так же, как у нас» и фраза Тассо che per variar natura e bella 18. На первый взгляд оба положения противоречат друг другу, но их следует примирить, имея в виду в первом случае сущность вещей, а во втором — способы и внешние проявления. По-видимому, это вполне подходит для людей, увлеченных поисками истины н способных познать ее; однако я опасаюсь, не покажется ,и моя философия чересчур низкой и пошлой особам высшего круга, к коим я причисляю Ваше Величество — я говорю не о ранге, но об уме. Я понимаю, что было бы лучше либо вовсе не говорить с Вами, сударыня, о подобных предметах, либо предложить Вам иные, более возвышенные. Кто-нибудь другой сумеет сделать это лучше, чем я. Быть может, однако, эти безделицы развлекут Вас на несколько минут; я буду доволен и этим. Остаюсь преданным слугой Вашего Величества и проч.

==394

V

00.htm - glava23

ОБ ИСКУССТВЕ ОТКРЫТИЯ

В искусстве открытия я вижу две части: комбинаторику и аналитику. Комбинаторика состоит в искусстве нахождения вопросов, аналитика — в искусстве нахождения решения вопросов. Однако нередко случается так, что решения некоторых вопросов заключают в себе больше комбинаторики, чем аналитики. Например, когда исследуют способ совершения чего-либо в природе или в гражданских делах, приходится искать средства вне самого предмета. В целом, однако, нахождение вопросов — это дело скорее комбинаторики, решение же их — дело аналитики. Существует два рода вопросов: либо отыскивается способ исследования или же совершения чего-то в будущем или в прошлом, либо отыскивается истина и проверяется уже исследованное или сделанное другими. Они отличаются друг от друга, как отличается искусство хорошо писать или говорить от искусства правильно судить о написанном. Оценка же того, что уже исследовано, есть действие чисто аналитическое, само же искусство исследования или создания скорее комбинаторное.

Однако здесь возможны более тонкие различия. Действительно, строго говоря, аналитика есть исследование, при котором мы рассекаем на части сам предмет с максимально возможной точностью, скрупулезно соблюдая и учитывая положение, связь, форму частей и частей в частях. Синтетика, или комбинаторика, состоит в том, что для объяснения вещи мы привлекаем другие, вне ее находящиеся вещи. Так, анатомирование животных есть действие аналитическое, но вздувать животных с помощью пневматических машин, а потом рассекать их — комбинаторное. Исследовать жидкости путем дистилляции — аналитическое действие, соединение с другими жидкостями или порошками, вызывающими какое-то брожение, — комбинаторное. Могут сказать, что огонь при дистилляции, скальпель при рассечении привнесены извне. Это действительно так, я согласен, и тот, кто первым научил

==395

искусству рассекать скальпелем или возгонять жидкости в пар на огне, без сомнения, занимался комбинаторным искусством, но теперь, когда использование этих средств стало обычным делом, огонь и жидкость, скальпель и труп оказываются в нашем представлении как бы связанными в один образ, так что идея одного всегда вызывает идею другого, из-за чего две эти вещи мы так часто в наше время по своему произволу изображаем взаимосвязанными. Поэтому с течением времени какие-то действия, которые ранее были комбинаторными, станут аналитическими, тогда для всех, даже для самых тупоумных людей, искусство комбинаторики станет обычным и легкодоступным делом. И по мере постепенного совершенствования рода человеческого, когда искусство аналитики, в наше время едва ли правильно используемое даже в математике, станет всеобъемлющим и будет благодаря философской характеристике применяться ко всем вещам в том виде, в каком я его задумал (быть может, через много столетий), уже никого не станут восхвалять за точность суждения. И как только такой язык будет принят, умение правильно рассуждать в данное для размышления время станет не более похвальным, чем способность безошибочно оперировать с большими числами. А к тому же, если присоединится сюда написанный тем же языком надежный каталог историй, т. е. сообщений, наблюдений, опытов, наиболее важные теоремы (как, например, сокращенные вычисления), полученные из одних лишь знаков или путем наблюдений, слава комбинаторного искусства померкнет окончательно. И тогда уже будут ценить не тех, кто способен в определенный промежуток времени, отведенный для размышления, что-то открыть или рассуждать о чем-то, так как все это станет общедоступным, а лишь тех, кто обладает искусством анализа или комбинирования безо всякой подготовки. Те же, кто медлительнее в мышлении, добьются уважения только в том случае, если будут обладать такой настойчивостью в исследованиях, такой силой проникновения мысли, не боящейся любого, самого мучительного труда, на какую другие едва ли окажутся способными. Поэтому, если бы мы представили, что воскреснут от летейского забвения 1 те, перед кем преклоняются в наше время, они, надо полагать, и тогда станут почитаться не менее великими, ибо, отбросив нынешние свои открытия, они и тогда, как и теперь, проникнут далее остальных, и я не сомневаюсь, что Архы-

==396

доведись ему жить в наше время, создал бы удивительные вещи: ведь и квадратура параболы, и измерения конических и сферических поверхностей в его время были не менее сложны, чем в наше - глубочайшие аналитические исследования неделимых. Следовательно, в будущем не станет меньше великих людей на том основании, что уже столь многое сделано другими. Наоборот, другие открытия проложат им путь к достижению значительно большего, и сама безрезультатность в поисках нового уже почти до конца исхоженных науках или разделах наук будет толкать на более трудное к великому благу пода человеческого, потому что всегда остается еще бесконечно многое и только с великим трудом продираемся мы сквозь заросли терновника, достигая лишь преддверия И следует понять, что сами врата откроются лишь тогда, когда искусство открытия озарится ярким светом, т. е. когда будет изобретена некая философская характеристика 2 А если с ней соединятся и достойные внимания теоремы то это можно будет сравнить с каким-нибудь замечательным словарем, к которому прилагаются некие избранные фразы; и подобно тому как юношеству предлагается некий аппарат, знакомящий с мифами, историями собственными именами и некоторыми начатками наук так и здесь будет нужна тщательно составленная многими авторами Общая история, подобная той, которую первым задумал Бэкон. А пока она пишется, да и когда уже будет создана, необходим компендий избранных историй Самым последним будет сочинение о счастье, т. е. о науке жить, где будет указано назначение остальных сочинений и названы проблемы, которые могут быть с их помощью сформулированы, расположенные не в тематическом порядке, а в зависимости от их результатов. Но поскольку какое-то счастье уже находится в нашей власти книга эта будучи заключительной, станет использоваться всеми прежде остальных. Называться она будет: Архитектонические науки о Мудрости и Счастье. В этой книге будет показано, что мы можем всегда быть счастливы и становиться все счастливее, и будут названы некие средства приумножения счастья, в чем и состоит назначение всех наук. Таким образом, это станет истинным учением о Методе не столько поиска истины, сколько самой жизни, хотя о людях часто можно сказать то, что говорит Лукан: «Они счастливы в своем заблуждении» э. И Цицерон, говоря о том же, что и Лукан, о бессмертии

==397

души, замечает, что он не хочет, чтобы его лишили этого заблуждения. Итак, если бы кто-нибудь не находил бесспорнейших доказательств, он поступил бы совершенно правильно, если бы укрепил свой разум против сомнений, а если они внезапно вторгнутся, направил бы мысли свои в иную счорону, ибо так он сможет обеспечить себе спо койствие. Книга о мудрости и счастье, т. е. о методе жизни, в первую очередь должна быть написана обычным языком. В ней будет раскрыто назначение философской характеристики, а также прочих сочинений, о которых я говорил. Должны быть приведены также примеры всего этого, изложенные как обычным, так и философским способом, доказательства же должны вестись только философским. По завершении этого останется решить остатпные дела рода человеческого. Философ должен будет про дожить все усилия лишь к тому, чтобы найти аргумент убедить правителей народов и вообще всех выдaющихся мужей задуматься серьезно о претворении в жизнь этих начинаний. А еще сказанное мною о различии комбинаторики и аналитики может послужить для различия человеческих дарований, ибо одни отличаются скорее комбинаторными качествами, другие — аналитическими т. к., хотя Галилей и Декарт отличались в обоих родах деятельности, однако в Галилее было больше склонгостп к комбинаторике, в Декарте — к аналитике. Геометры и юристы скорее аналитики, врачи же и политики обладает комбинаторными качествами. В анализе больше нравственности, в комбинаторике — трудностей.

Мариотт говорил, что людские умы подобны мешку, который трясут до тех пор, пока не выпадет что-нибудь. Это и есть процесс мышления. Отсюда несомненно, что в мышлении есть что-то, зависящее от счастья. Я бы добавил, что людские умы скорее подобны решету, кою се в процессе мышления трясут до тех пор, пока через не^ не пройдут самые маленькие частицы. А пока они проходят через него, спекулятивный разум охватывает то, что ему представляется нужным. Это можно сравнить с тем, как некто, желающий поймать вора, прикажет всем гражданам пройти через некие ворота, а потерпевшей стоять у ворот и смотреть. Но чтобы ускорить дело, можно применить метод исключения, подобный [методу] переход в числах. Ведь если ограбленный будет утверждать, что вор был мужчина, а не женщина, среднего возраста, а не юноша и не ребенок, все они смогут пройти безнаказанно.

==398