Часть 10.

Эта всеобщая наука, по правде говоря, еще никем не излагалась и даже, думаю, никем не использовалась. Да и мною-то здесь излагаются только ее начала, т. е. те элементарные предписания, из которых устанавливалось бы, что открытие сокровенных принципов не так уж трудно. Поэтому, когда я продемонстрирую это на следствиях и дам с помощью одних только начал примеры, которые в вопросах геометрических и механических продвинет человеческое познание неизмеримо дальше того, что было до сих пор в нашей власти (а что касается истинной физики, то она в согласии с мнением ученых покоится исключительно на геометрических и механических основаниях), то, я думаю, не окажется опрометчивым мой призыв ко всем смыслящим в деле мужам, дабы они разделили со мной ту же заботу, благодаря чему род человеческий» во всяком случае в значительной части, — пусть лучше силами ныне живущих, чем отдаленных потомков, — сделается обладателем столь великого счастья.

==443

00.htm - glava33

ПЛАН КНИГИ, КОТОРАЯ БУДЕТ НАЗЫВАТЬСЯ: НАЧАЛА И ОБРАЗЦЫ НОВОЙ ВСЕОБЩЕЙ НАУКИ, СЛУЖАЩЕЙ УСТРОЕНИЮ И ПРИУМНОЖЕНИЮ ЗНАНИЙ НА БЛАГО НАРОДНОГО СЧАСТЬЯ

Предпослав введение, нужно будет сказать, каким образом я напал на след столь удивительной науки. Нужно будет также сказать о современном состоянии образованности.

Чтобы выявить отличие моих принципов от картезианских, стоит предпослать извлечение из «Возражении» ученых мужей на «Размышления» Декарта с ответами самого Декарта, присоединяя сюда мои собственные соображения, касающиеся и того, каким образом мною восполняется то, что эти выдающиеся люди напрасно ждали от Декарта.

Прибавлю сюда и обычный анализ человеческих суждений, т. е. принципы (не те, которыми можно пренебречь, а диалектические), на которых обычно основываются мнения людей. Правда, приводить их к чему-то более достоверному не было бы такой необходимости, если бы не предполагалось ничего другого, кроме подтверждения уже известного; но поскольку с анализом истинности и исправлением наших суждений связана вся тайна искусства открытия, благодаря которому могло бы безмерно увеличиться человеческое знание, постольку будет полезно, чтобы мы продвинулись вплоть до последнего анализа. За этим следуют сами элементы вечной истинности; здесь излагается способ представления доказательств относительно любых предметов — доказательств совершенно твердых и равных математическим и даже высших [в сравнении с математическими], ибо математики полагают за исходное многое такое, что здесь может быть доказано. Поэтому здесь приводится некое новое замечательное исчисление, которое имеет отношение ко всем нашим рассуждениям и которое строится не менее строго,, чем арифметика или алгебра. С его применением могут быть навсегда покончены споры, поскольку они разрешимы

==444

да основе данных; и стоит только взяться за перья, как уже будет достаточно, чтобы двое спорящих, отбросив словопрения, сказали друг другу: давайте посчитаем/ Точно так же, как если бы два арифметика спорили о какой-нибудь ошибке счета: ведь предписания самого метода приведут к разрешению спора даже неопытных и упрямых. Здесь же демонстрируется способ рассуждения по форме — способ, сообразный рассмотрению самих вещей, свободный от набивших оскомину схоластических силлогизмов и возвышающийся над теми дистинкциями, в которых каждый старается превзойти другого в школах.

К этому нужно добавить примеры нового искусства. — Мою всеобщую математику (mathesis generalis). Новые, до сих пор не установленные основы механики. Изложение общей физики и некоторые опыты физики специальной с приложением профилактической медицины. Элементы науки о нравственности и гражданском обществе, а также о естественном праве и общественном благе, в этой части речь пойдет и о подданных, нуждающихся в значительном облегчении гнета для еще большего благоденствия самих правителей, и о воинском искусстве. Далее следуют рациональная метафизика и теология. Наконец, основы филологии, или гуманитарных наук, и выведенные отсюда исторические доказательства для целей богооткровенной теологии. Сюда же добавляются рекомендации мужам„ прославленным своими заслугами и ученостью, касающиеся того, чтобы в кратчайший срок (если мы только того пожелаем) человеческое счастье неизмеримо увеличилось.

==445

00.htm - glava34

ЭЛЕМЕНТЫ РАЗУМА

Если когда-либо люди создали что-нибудь, о чем, нe боясь упрека в пустом хвастовстве, можно было бы сказать, что открытие это умножает наши силы и указывает пути к совершенствованию нашего разума, то я осмелюсь утверждать, что таким созданием является, конечно, учение, основания которого я намерен теперь с божией помощью изложить. И если будет благосклонной судьба, открытие это предвещает усовершенствование не только наук, но и всего того, что зависит от разума.

Нашему веку выпало счастье быть свидетелем изобретения инструмента, удивительным образом усовершенствовавшего наше зрение, а из всех органов нашего тела, ни один не является столь важным для познания мира, как глаз. Но насколько разум, этот инструмент инструментов и, так сказать, глаз глаза превосходит не только глаз, но и любой другой естественный инструмент, настолько превосходнее всех телескопов и микроскопов это орудие самого разума, которое мы собираемся теперь обрисовать.

Впрочем, причина того, почему только математические науки до сих пор получили столь удивительное развитие, не только в отношении точности, но и в отношении многочисленности выдающихся результатов, достаточно ясна. Эти успехи нельзя объяснить одной лишь одаренностью математиков, которые, как показывает сама жизнь, ничем не отличаются от остальных людей, как только выходят за пределы своей деятельности. Дело заключается в природе объекта, где истина без труда, без дорогостоящих экспериментов может столь очевидно явиться нашему взору, что не оставляет больше никаких сомнений, а искать последовательность, я бы сказал, цепь рассуждений развертывается так, что дает нам полную уверенность в выводах и указывает безошибочный путь в дальнейшем.

В этом же и причина совершенства науки физики, С vспорно состоящая (если не говорить об экспертизах) в том, что она сводима к геометрии, ибо открыты, 7

==446

сколько позволяет ее природа, механизмы, зависящие от формы и движений частей. В свою очередь сама геометрия хотя и остается до сих пор не вполне ясной, ибо не все свойства фигур могут быть удовлетворительно переданы линиями, начертанными на бумаге, но сводится к некоторого рода исчислению, т. е. к оценке в числах, что приводит к тому, что с помощью знаков чисел и обозначающих неопределенные числа букв алфавита, употребленных в различных комбинациях, удивительным образом могут быть выражены сами фигуры тел. Это обыкновенно называют символическим исчислением 1 посредством характеристических знаков, или образов вещей. Ибо не существует ничего более удобного и легкого, ничего более доступного человеческому уму, нежели числа. Хотя наука о числах достигла достаточно высокой ступени совершенства и благодаря искусству комбинаторики, или общей символики (speciosa generalis), в результате приложения которой к числам родился математический анализ, сможет достичь еще большего, однако доказательства любой аналитической истины всегда могут быть даны в обычных числах, в я даже изобрел способ оценки любого алгебраического исчисления путем отбрасывания девятеричного, наподобие обычного исчисления. И таким образом всякая чистая математическая истина может быть с помощью чисел перенесена из сферы разума в область наглядного опыта.

Но это преимущество — постоянно опытным путем проверять все и владеть в лабиринте мышления ощутимой нитью, которую можно было бы воочию видеть и чуть ли не щупать руками (а я убежден, что именно этому обязана своими успехами математика),— до сих пор не нашло применения в других областях человеческого мышления. Ведь эксперименты в физике сложны, дорогостоящи и обманчивы, в этике и гражданской области — спорны и опасны (или, скорее, и то и другое), в метафизике же в отношении нетелесных субстанций (за исключением нашей собственной) в значительной мере невозможны, по крайней мере в этой жизни, и вся надежда здесь лишь на милость господню. Отсюда, главным образом из-за отсутствия бесспорного критерия, нельзя ни найти ясное решение в спорах, ни достаточно уверенно продвигаться вперед, и мы увязаем в самом начале пути и в течение стольких веков добиваемся успеха скорее в силу случайности, чем разума; и даже теперь, в наше время, когда столь многое

==447

стало яснее, когда знания наши столь счастливо возросли благодаря множеству опытов и обобщению знаний наших предков, мы, как мне кажется, недостаточно пользуемся этой божественной милостью и не используем всех своих возможностей, и все это проистекает из пренебрежении я не только наблюдениями, но и рассуждением. Я уверен, что из всего того опыта и познаний, которые мы не приобрели и которые, хотя они и рассеяны между отдельными людьми, можно было бы легко собрать в весьма обширный корпус человеческого знания, мы можем сделать много замечательных выводов, способных не только усовершенствовать человеческие души и исправить нравы, но и сделать нашу жизнь счастливее и обратить в бегство множество несчастий, приносящих страдания нашему телу, если мы создадим (не говоря о других науках) физическую или некую профилактическую медицину (если можно воспользоваться таким хотя и варварским, однако передающим суть дела выражением), которая часто безо всякого труда способна помочь нам в наших несчастьях. А между тем по какой-то лености мы бездействуем и, погруженные в воду, гибнем от жажды, и нередко мы обязаны своим благополучием случайной удаче какого-нибудь эмпирика, к великому позору не столько медицины, сколько самого рода человеческого, в первую очередь тех его представителей, которые, несмотря на то, что Бог даровал им достаточно возможностей, сил и таланта, дабы могли они счастливо служить общей пользе, предпочитают делать все, что угодно, только не то, что нужно, пока наконец, оказавшись однажды сами в несчастье, не стану г в позднем раскаянии просить помощи у науки, которой они пренебрегали либо занимались лишь ради выгоды или тщеславия.

Но этому людскому пороку способна помочь лишь выдающаяся и действенная мудрость великого государя, который один своим авторитетом за немногие годы сделает для совершенствования наук то, чего мы, если будем идти тем же шагом, каким продвигаемся теперь, едва ли дождемся по прошествии многих веков. Ведь достаточно очевидно, что если мы не приложим более энергичных усилий к вещам серьезным, то наши старания принесут плоды не столько нам, сколько нашим потомкам, а между тем мы могли бы пользоваться ими и сами, если бы вложил и больше души и ума. Но оставим это или лучше — поручим божественному провидению и общественным усилиям и

==448

вернемся, по крайней мере сейчас, к тому, чего, мы не только можем желать, но и надеемся дать сами.

Итак, можно утверждать, что помимо недостатка в серьезном желании (что может быть исправлено только даром свыше) именно медлительность разума приводит к тому, что мы плохо используем божественную доброту к нам. Ведь когда наш разум не озарен вышним светом и не руководствуется некоей ариадниной нитью, какой до сих пор пользовались одни лишь математики, он становится ненадежным, и стоит ему отступить от опыта, как он тотчас же приходит в замешательство перед темнотой и разнообразием вещей, руководствуется обманчивыми догадками и пустыми фантазиями и с трудом может продвигаться вперед, не неся потерь. Поэтому нужно помышлять единственно о том, как найти некий инструмент для мысли, подобный диоптру и веревке землемера, весам оценщика, числу математика либо тому, чем служит телескоп для глаза, чтобы с помощью этого инструмента не только направлять наше суждение, но и продвигаться в открытиях.

Впрочем, невозможно отрицать, что древние создали кое-что в этом роде и еще до Платона появились определенные, весьма заслуживающие внимания методы применения искусства диалектики, как это можно понять из его диалогов. Аристотель, опираясь на мысли своих предшественников, первым, насколько известно, придал логике форму некоего математического знания, так что она стала доказательной. В этом смысле человеческий род многим обязан ему, хотя сам он, по-видимому, этой логикой за пределами логики пользовался мало и не имел ни малейшего представления о том, как с помощью этого же метода благодаря некоему комбинаторному искусству можно настолько продвинуться в метафизике, этике и любых других областях рассуждения, самих по себе не связанных с образными представлениями, что они могут стать доступными воображению, подобно числам и алгебре, благодаря обозначениям через характеристические знаки и буквы алфавита. Все это, если не ошибаюсь, было скрытым до сего времени и только теперь становится известным.

Далее, невозможно отрицать и того, что, если бы люди в своих рассуждениях и спорах всегда с некоей неутомимой и неуклонной строгостью пользовались формами логиков, не принимая за истину ничего, что не получило бы подтверждения на опыте или в правильно построенных

==449

доказательствах, они могли бы во крайней мере избежать ошибки в рассуждении и там, где истина им не доступна постараться не делать ложных утверждений и доказать многое, что сейчас считается неясным.

Но в этой строгости доказательств заключено больше трудностей, чем кто-либо мог подумать, особенно из-за весьма обманчивой двусмысленности слов, которыми пользуются люди, и почти неодолимого их отвращения к длиннотам и пустословию, [неизбежным], если кто-нибудь захочет воспользоваться длинной цепью доказательств тем способом, который принят в школах. Мы видим, что у большинства людей не хватает терпения для размышления над обычными и легкими вещами; его становится еще меньше, когда появляются еще и многословие и затруднения.

Еще более усилило эту напасть ложное убеждение, будто, строго говоря, невозможно одобрить ни одной формы аргументации, если она не следует детским школьным формулам и не отдает Barbara или Вагосо. Мне же представляется, что всякое рассуждение, делающее вывод в силу самой формы, т. е. всегда приводящее к результату, если подставлять вместо одного примера любой другой, обладает правильной формой. Отсюда не только математические доказательства обладают своей определенной структурой, дающей прочность утверждению, но и вообще в обыденной жизни и повседневной практике существует гораздо больше корректных доказательств (в соответствии с природой той или иной вещи), чем это представляется школьным философам, которые, измеряя все трехчленными силлогизмами, не сумели увидеть должным образом как длинные цепи аргументации благодаря человеческой речи, которую долгая практика отшлифовала в развитых языках (особенно это касается частиц, заключающих в себе чуть ли не всю силу логики), и какой-то удивительно се гибкости связываются и собираются в немногочисленного умозаключения. Я бы осмелился утверждать, что у хороших авторов, особенно у ораторов, можно встретить немало периодов, хотя и весьма сложных, которые в полной мере обладают силой умозаключения, и перестановка высказываний не меняет их сущностной формы и не может помешать говорящему, что сухой и бескровный caм по себе скелет рассуждения как бы облекается мясом и жилами, дабы убеждение стало приятным и эффективным. Особенно же следует обратить внимание в этих аргументациях на значение формы, связывающей их как некий

К оглавлению

==450

торжественный и обязательный обряд, не позволяющий мысли блуждать и спотыкаться. И это имеет место не только в школьных формулах, даже не только в геометрических доказательствах, но и в арифметических вычислениях, в бухгалтерских книгах, ведущихся по определенным правилам счета, в документах налоговых чиновников я т. п., особенно когда все плюсы и минусы того, что предлагается, могут быть представлены в таблицах и оценены в числах, и даже в самих судебных актах и в юридическом процессе, совершающемся в должном порядке и тем лучше, чем лучше законы в государстве, регулирующие эти отношения.

Но как известно, пожалуй, одним только математикам удалось до сих пор достичь того, о чем я сейчас говорят а именно создания формул или каких-то общих законов, с помощью которых можно было бы сократить любой вид рассуждений, подобно тому как применением арифметического счета или какой-нибудь вычислительной таблицы истина как бы взвешивается на весах, дабы равно избежать и хитросплетений схоластических дистинкций, и двусмысленности обыденной речи. Правда, были такие, хотя их и немного, кто попытался по примеру математиков и в других абстрактных науках сделать то, что первым сделал в логике Аристотель. Кое-что в этом роде, как я полагаю, было сделано стоиками, чьи сочинения погибли 2. Стоикам, пожалуй, следовали древние юристы, из сочинении которых в Дигестах s сохранились прекрасные места, кои свидетельствуют, что нет других авторов, которые больше, чем эти юристы, приблизились бы к славе и достоинству геометров по постоянству обозначений, адекватности формы, по силе и убедительности заключений, по прочим достоинствам логической речи. Они повсюду настолько остаются верны себе, что едва ли возможно отличить Ульпиана от Папиниана 4, как и Евклида от Аполлония. И настолько неподражаем этот естественный колорит простоты суждения, что, когда Куяций 5, большую часть своей жизни посвятивший их истолкованию, весьма удачно попытался по их образцу составить некоторые свои консультации, оказалось, что они весьма далеки от них. Впрочем, в Дигестах есть бесчисленное множество положений, которые столь надежно выводятся из каких-то четких предпосылок, что им недостает лишь названия доказательств. Но все же нельзя ни ожидать, ни требовать, чтобы эти писатели к тому же в сочинениях предназна-

==451

ченных для широкой публики, во всем совершенно соответствовали указанному образцу: ведь и ученые пишут по-разному, обращаясь к народу или к ученым людям.

Кое-что в этом роде можно найти и у схоластикой, особенно старых, дабы никого не лишать справедливой похвалы). Ведь существовал некий Иоанн Суисет % прозванный Калькулятором, который в самой сердцевине метафизики, в вопросе об интенсивности движения ц качеств, проявил себя как ни один математик. Мне не довелось видеть его сочинений, но я видел сочинения некоторых его учеников, из чего делаю вывод, что, если бы к таланту и добрым намерениям этих людей присоединился зажженный ныне светоч математики, они сумели бы предвосхитить и наши труды. Но этот добрый плод заглушили или по крайней мере скрыли бесчисленные сорняки, возросшие на том же поле.

Впрочем, я весьма далек от того, чтобы, подобно тому как это обыкновенно делают невежды, принижать заслуги философов-схоластиков и теологов. Напротив, я восхищаюсь тонкостью их мысли и охотно признаю, что у них есть множество замечательных вещей, весьма основательных и доступных для доказательств, и что все это, очищенное от устрашающей темноты изложения, можно с большой пользой перенести на лучшую почву и, как это делают с лесными растениями, культивировать.

Когда же возродилась настоящая наука и вновь обрело силу искусство красноречия (что является заслугой главным образом прошлого века), судьба даровала нашему веку прежде всего то, что после столь долгих лет забвения вновь воссиял светоч математики, как я его называю. Ведь были открыты и развиты Архимедовы способы исчерпывания через неделимые и бесконечные, что можно было бы назвать метафизикой геометров и что, если я не ошибаюсь, было неизвестно большинству древних, за исключением Архимеда. Одновременно получил развитие анализ символического исчисления, отчасти старательно замалчиваемый древними, а отчасти недостаточно исследованный. Этим достижением мы обязаны Виету: благодаря его анализу вся геометрия сводится к простой арифметике. Но есть и нечто большее, а именно определенные начала физики, сводимой к геометрии, впервые продемонстрированные Галилеем, Кеплером и Гильбертом, к которым с полным основанием можно присоединить Гарвея за его открытие механического закона циркуляции 7.

==452

К открытиям этих людей, собранным вместе и организованным в одну систему, присоединяются замечательные находки Декарта, который, доведись ему прожить дольше, несомненно подарил бы нам в будущем много больше основательных и практически полезных истин, а не предлагал бы лишь гипотезы, хотя и прекрасные, и похвальные, и в высшей степени достойные изучения, и весьма полезные как образец таланта и тонкости мысли, но слишком далекие от практической пользы и пока что бесплодные, не говоря уже об их неточности. Поэтому мне бы не хотелось, чтобы в наше время множество талантливых людей тратило на эти гипотезы свою жизнь и безудержно устремлялось к ним, как к скалам Сирен или заколдованному дворцу волшебницы Кирки 8, как это делали перипатетики со своим Аристотелем, не обращая внимания на прогресс знаний.

Но если в предметах, доступных зрительному восприятию, применение математики достигло замечательных успехов, то в тех предметах, которые сами по себе не доступны образному представлению, напротив, усилия были менее удачны. Однако необходимо признать, что абстрактные понятия, отвлеченные от конкретных образов, являются самыми важными среди всех, которые занимают разум и что в них содержатся принципы и связи даже самих образно представляемых вещей и как бы душа человеческого познания, более того, в них прежде всего заключено то, что есть реального в вещах, как это прекрасно заметили Платон и Аристотель в отличие от последователей школы атомистов. Во всяком случае, в конечном анализе становится понятным, что физика не может обойтись без метафизических принципов. Ибо хотя она и может и должна сводиться к механике, в чем мы вполне можем согласиться с корпускулярными философами, однако в самих первых законах механики помимо геометрии и чисел есть нечто метафизическое в том, что касается причины и следствия, энергии и сопротивления, изменения и времени, сходства и детерминированности, что дает возможность перехода от математических предметов к реальным субстанциям. Последнее можно заметить в пользу тех, кто в похвальном рвении благочестия не без основания опасается, что если будет позволено все в природе объяснять через материю и движение, то будут элиминированы нетелесные субстанции. Поэтому с полным правом следует настаивать на том, что хотя все физическое и может быть сведено к механике,

==453

однако сами внутренние принципы механики и первые законы ее никоим образом невозможно выявить без метафизических принципов и субстанций, и что схолас '.а были в этом не столь уж не правы, как это представляется сейчас многим, и что точно так же частные явления природы могут и должны объясняться без обращения ко вссяким субстанциальным и акцидентальным формам (схсп;"стики предшествующих времен более всего грешили здесь тем, что, довольствуясь в большинстве случаев такого рода общими вещами, полагали, что великолепно исполнили свое дело). Однако и без этих общих вещей общая финн,а остается несовершенной, и невозможно, как свидетельствует практика, познать скрытые начала вещей.

Кроме того, и в самой геометрии, да и в символическом математическом исчислении всходя из метафизических понятий о подобном и детерминированном можно удивительно быстро открыть то, что геометры, опираясь то ibho на понятие целого и части или равного и соответствующего, с трудом находят, продвигаясь множеством окольных путей. Исходя из этого, как мне кажется, можно изобрести какой-то новый, совершенно отличный от вийетовсьо о вид математического анализа, с помощью которого бев г.сс\ этих сложных переводов положения в величину ради вычисления, а затем снова переведения величины в положение ради построения положение представляется непосредственно через характеры, а построение фигур — через вычисления, что обещает быть весьма плодотворным, но только в геометрических исследованиях, но и прежде всего в приложении геометрии к физике. Но так как этим пренебрегают, нет ничего удивительного в том, что до сих пор никто не дал истинного и наиболее широко приемлемого определения подобия, сходного с тем, какое да и мы. Ведь наука о подобном и неподобном вообще, о формулах и комбинациях знаков может быть изложена посредством логических доказательств, точно так же как и широко распространенное учение о равенстве и неравенстве, да и вообще она столь всеобъемлюща, что ^в только царит в математике и науках, причастных образному представлению (в которых между тем на нее до сих пор не обращали достаточного внимания, хотя именно ей обязана своим престижем алгебра), но и дает способ, которым может быть явственно выражено то, что кажется недоступным образному представлению, как это станет понятным из наших рассуждений.

==454

Во всяком случае, большая часть человеческих мыслей касается предметов, которые никоим образом не могут быть выражены телесными моделями или изображены графически, поэтому египетские иероглифы и мексиканские изображения почти целиком состоят из метафор и способны оказать помощь скорее памяти, чем разуму. Так, Бог, мысль и все, что относится к разуму и воле, аффекты, добродетели и пороки, прочие духовные качества, но особенно энергия, действие и само движение, не доступны никакому образному представлению, хотя результат их осуществляется в образно представимых вещах. Эти общие понятия сущего, субстанции, единого, подобного, возможного, необходимого, причины, порядка, длительности могут быть умственно постигнуты, но не могут быть зрительно восприняты, точно так же как и понятия истинною и ложного, добра и зла, удовольствия и боли, справедливого и несправедливого, полезного и вредного. Однако именно из них состоят почти все наши рассуждения, и не только теологи и философы, но и политики и врачи после каждого третьего слова вынуждены употреблять нечто метафизическое и выходящее за пределы физических ощущений.

Все же нашлись (особенно в наше время) люди, которые взялись за это столь великое предприятие, и ныне у философов стало столь же привычным торжественно обещать доказательства относительно Бога и духа и вещей, к ним относящихся, как у геометров стремиться доказать квадратуру круга, а у мастеровых — изобрести вечный двигатель. Но нельзя отрицать и того, что очень многие сделали немалое дело, хотя я не рискнул бы утверждать, что кто-то полностью выполнил свою задачу. Да этого и не могло легко случиться, пока не было создано то подспорье, которое мы готовим теперь мышлению. Декарт в конце концов был вынужден уступить просьбам или даже домогательствам друзей, представив свои размышления в геометрической форме, но никогда не был он более уязвимым, хотя и нельзя отрицать, что иной раз в ходе этого доказательства он делает замечательнейшие наблюдения. Точно так же и Гоббс мог бы сделать ценные открытия, если бы, уступая распространенным предрассудками не предпочел этому нечто худшее, утверждая, что не существует никаких нетелесных субстанций, что всякая истина произвольна и зависит от того, как назвать явление, что основанием всякого права и общества служит взаимный

==455

страх и другое, не лучше этого, не говоря уже о поразительных, немыслимых для такого человека ошибках в геометрии. Я не упоминаю множества других создателей доказательств, в большинстве случаев весьма снисходительных к самим себе и не столько в действительности обладающих, сколько делающих вид, что они обладают геометрической формой доказательства. Но я не могу обойти молчанием одного из самых недавних авторов, наделенного немалым, но несчастливым дарованием, в чьем изданном после его смерти произведении находим множество парадоксальных суждений о Боге и духе, но отнюдь не истинных или доказанных 9. Например, что Бог есть субстанция, а все остальное лишь модусы и, так сказать, акциденции, или состояния, Бога, как, например, круглость, единообразие, величина и другое тому подобное суть состояния сферы или как утверждение, сомнение и т. д. суть модусы мыслящего. Дух есть не что иное, как идея, или, если угодно, абстрактная фигура или механическая форма своего тела, как геометрический куб есть форма телесного куба; и поэтому дух бессмертен, ибо всем известно, что сами абстрактные геометрические фигуры неуничтожимы, хотя тела и разрушаются. И он все же осмеливается пространно рассуждать о блаженстве и усовершенствовании нашего духа, как будто бы эти фигуры и абстрактные идеи можно улучшить и заставить действовать или испытывать действие или как будто бы для геометрической идеи важно, что именно это тело воплотилось в ней, либо, наоборот, распавшемуся и уже более не существующему телу важно, какова была его последняя форма. В результате нет ничего столь абсурдного, что бы в наши дни не утверждалось, мало того, не доказывалось каким-нибудь философом, если только мы будем называть это доказательствами и присвоим столь возвышенное имя подобным профанапиям, ведь когда-то философы называли доказательством действие строгое и точное, и я боюсь, как бы теперь эта безудержная самоуверенность не проституировала это понятие, которое должно прилагаться лишь к неопровержимым рассуждениям.

Но эти же самые философы время от времени высказывают немало прекрасных мыслей, которыми они в глазах неопытного читателя, любящего парадоксы, набивают цену негодному товару. Тем более необходимо выдвинуть какой-нибудь ощутимый эмпирический критерий, с помощью которого можно было бы нерушимо прочно строить

==456

всякое истинное доказательство, отличать истинное от ложного и даже в науках, не связанных с образным представлением, установить нечто определенное, чтобы обуздать произвол распущенных умов. Ведь это же позор, что спустя несколько тысячелетий с тех пор, как возникла философия, мы до сего времени путаемся в основаниях и не имеем ничего надежного и прочно установленного. Отсюда одна за другой появляются секты, каждая из которых отказывается от взглядов предыдущей и господствует более или менее продолжительное время в зависимости от духа эпохи и случайностей общественного мнения, но к весьма малой выгоде для науки, нанося скорее ущерб роду человеческому, чем принося ему пользу, потому что самые выдающиеся умы тратят на бесконечные взаимные упреки и тяжбы время, отпущенное им на овладение тайнами природы. Этому разгулу, поддерживаемому любопытством человеческого ума, самолюбием авторов и претензиями на свободу философской мысли, может поставить хоть какие-то границы не какой-нибудь авторитет, а лишь тот метод, который мы предлагаем.

Среди всех, кто до сих пор пытался восстановить истинную аподектику, я не знаю никого, кто рассмотрел бы все эти проблемы глубже, чем Иоахим Юнг из Любека 10 которого я тем более не должен обойти молчанием, что и он, как я вижу, известен гораздо менее того, чем заслуживает. Ведь после Кеплера он остается единственным ученым в Германии, которого можно было бы поставить рядом с Галилеем и Декартом. Во всяком случае, если бы ему удалось довести до конца свои начинания, он дал бы нам немало весьма полезного для основания доказательной философии. С удивительной тщательностью и усердием исследовал он истинность понятий и ввел анализ аргументов, совершенно отличный от общепринятого, кроме того, он не только прекрасно знал всю литературу, но и глубоко проник в математику, едва ли не превзойдя возможности своего времени и той страны, где довелось ему родиться и жить. И по сей день сохраняют силу его открытия в механике и геометрии и многочисленные наблюдения в области природы, безусловно заслуживающие того, чтобы быть изданными. Но ему слишком долго пришлось бороться с призраками, т. е. с некоторыми пустыми хитросплетениями вульгарных философов, которых он всюду громил с великим успехом. Если бы ему довелось жить в то время, когда мрак уже начинает рассеиваться,

==457

и если бы ему было можно обратить все свои силы на само дело, он, без сомнения, далеко бы раздвинул границы науки. Ведь он уже был стариком и силы его были уже надломлены, когда в Германии стали появляться сочинения Галилея и Декарта, а кроме того, он следовал принятой до сих пор системе доказательства, в которой точность доказательства нельзя сохранить без долгих и утомительных операций.

Когда я был еще мальчиком и не изучал еще ничего, кроме обычной логики, еще не владел математикой, неизвестно почему у меня вдруг появилась мысль, что можно создать анализ понятий, в результате которого из каких-то комбинаций возникнут истины, которые можно будет даже выразить в числах. Мне и сейчас приятно вспомнить, с помощью каких аргументов, пусть ребяческих, я пришел к мысли о столь великом деле. Когда я изучал логику и рассматривал предикаменты, т. е. любое соотношение и сложных терминов и всех мыслимых в них вещей (что доставляло мне несказанное наслаждение), мне пришло в голову, что логики должны изобрести новые предикаменты сложных терминов, в которых предложения соотносились бы для построения силлогизмов так же, как несложные термины соотносятся в обычных предикаментах для построения предложений. Мне и во сне тогда не могло привидеться, что это и значит создавать непрерывные аподиксы п, подобно тому как делают математики, которые так располагают предложения, что одно вытекает из другого в беспрерывном ряду.

И вот, как только мне, тогда юноше, было позволено, как принято в школе, выступить с возражениями, я стал высказывать свои сомнения, но, так как учителя не могли мне дать удовлетворительный ответ и, по-видимому, не понимали, почему именно связи несложных, а не сложных терминов составляют предмет логики, само же естественное расположение истин уже тогда мне казалось чрезвычайно важным, я сам принялся размышлять над этим предметом. Но вскоре я заметил, что для правильного построения рядов предложений нужно лучше располагать сами понятия, или несложные термины, и поэтому следует полностью перестроить обычные предикаменты. Ибо я видел, что из правильного расположения несложных терминов силлогизма никакими силами не должен возникнуть сам силлогизм, а так как существующие предикаменты не давали мне легко выводить любые силлогизмы благодар

==458

одной лишь комбинации и находить такие прекрасные истины, как мне бы хотелось, то легко было прийти к выводу, что необходимо совершенно иное расположение понятий. В связи с этим мне пришло в голову, что понятия, если они правильно проанализированы и в должном порядке расположены, могут выражаться в числах и соответственно истины, рассматриваемые в той мере, в какой они зависят от разума, будут доступны проверке исчислением. И это до сих пор вызывает во мне живой интерес. Я заметил, что понятие, предицируемое о другом понятии, присутствует в нем так же, как умножаемое число в произведении. Так, человек в такой же мере называется разумным животным, как шестеричное число называется трижды двоичным, т. е. 6 равно 2-3, если называть двоичным всякое четное число, т. е. делимое на 2, а троичным — всякое число, делимое на 3. Установив однажды этот принцип, я позднее открыл способ, благодаря которому можно доказать с помощью чисел все логические формы, да и вообще этот прием оказался приложимым ко всем расчлененным понятиям.

Но тем временем мне нужно было завершить весь курс моих занятий и из многообразного чтения овладеть знанием древних и новых авторов, а потом начались путешествия, жизнь при дворе, дела, которые могли отвлечь мой ум, но не могли вырвать из него эти помыслы ранней юности. Потому что ум мой — полагаю, по какому-то побуждению свыше — постоянно обращался к этой мысли, воспламеняемой самим величием этого предприятия и явной его осуществимостью, и день ото дня все это становилось тем очевиднее, чем дальше продвигался я в познании мира. Поэтому еще в одном юношеском сочинении, изданном двадцать лет тому назад 12, я публично упомянул об этом. Но позднее, в ходе моих странствий, углубилось мое знание математики и некоторые мои открытия были восторженно встречены выдающимися учеными, и вот теперь, когда силы мои и возможности окрепли, мне, кажется, недостает лишь времени и покоя, а для такого уникального предприятия, как это очевидно, и того и другого требуется немало.

Наконец, вспомнив о краткости жизни и разнообразных случайностях, нас ожидающих, я счел недостойным, более того — непростительным, если из-за постоянного откладывания на завтра исчезнет всякая память и сама мысль о столь замечательном деле. К тому же я видел, что другие

==459

нелегко воспринимают мои рассуждения на эту тему и что поэтому, быть может, не скоро появится кто-нибудь другой, кто посвятит себя этому же. Ведь и в мышлении бывает счастливая удача, и первые семена хорошей мысли часто обязаны случаю, т. е. некоему божественному побуждению. И вот, принимая все это во внимание,, и наконец перестал откладывать это, отбросил все дела, мешавшие этому, внутренне собрался с силами и принялся за работу. И ничто не страшило меня больше самих начал, в которых, как мне кажется, есть что-то сухое и сиюминутное, я бы даже сказал — детское, ибо начала величины обычно низменны и едва ли не безобразны. Мне, человеку, привыкшему к совсем иному, нужно было вновь обратиться к элементарной логике и грамматике и чуть ли не вернуться в детство. При этом я прекрасно знал, сколь различны людские суждения и что чаще новым мыслям нашим устремлениям уготовано осуждение, а не слава, и победила любовь к истине, и я решил, что собственная совесть важнее, чем чужое мнение. Поэтому я решил выполнить свой долг и удовлетворить ниспосланному свыше, как я полагаю, призванию, предоставляя воле божьей решать, какие плоды должны явиться из этого.

К оглавлению

==460

00.htm - glava35

НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ

О РАЗВИТИИ НАУК И ИСКУССТВЕ ОТКРЫТИЯ

Человеческий род с точки зрения его отношения к наукам, служащим нашему счастью, кажется мне похожим на толпу людей, которые бредут в потемках без всякого порядка, не имея ни руководителя, ни приказа, ни каких-либо предписаний, могущих дать этому шествию определенное направление или помочь идущим узнать друг друга. Вместо того чтобы, взявшись за руки, вести друг друга, не сбиваясь с дороги, мы спешим наугад куда попало, наталкиваемся друг на друга, а отнюдь не помогаем себе и не поддерживаем один другого. В результате мы нисколько не двигаемся вперед и даже не знаем, где мы находимся. Мало того, мы всё глубже вязнем в болоте и в зыбучих песках бесконечных сомнений, где нет ничего твердого, ничего основательного, или же даем себя увлечь опаснейшим заблуждениям, затрагивающим самые основы. Talibus in tenebris vitae tantisque periclis1 ни единому смертному не дано возжечь светильник, способный разогнать темноту; секты и предводители сект только и могут что совращать нас с пути, подобно обманчивому мерцанию блуждающих огней, и лишь солнцу наших душ предназначено воссиять и просветить нас до конца, однако в иной жизни. Тем не менее и здесь мы имеем возможность шагать согласно и упорядоченно, совместно преодолевать дороги, разведывать пути и усовершенствовать их; наконец, мы можем хотя и медленно, но твердым и уверенным шагом двигаться вдоль всего потока живой и чистой воды простых и ясных знаний, который берет начало среди нас, может утолить нас в этом изнурительном путешествии и не дает нам заблудиться в лабиринте пустынных неведомых равнин, потока, который мало-помалу ширится и заставляет расти наши познания и который в конце концов, хоть и петляя, приведет нас в сладостный край наиболее важных истин действования, кои послужат удовлетворению ума и сохранению здоровья тела, насколько этого можно добиться с помощью разума.

Итак, нетрудно убедиться, что наибольшее, чем мы можем себе помочь — это соединить наши труды, вос-

==461

пользоваться выгодами совместной работы и вести ее по порядку; однако в настоящее время никто не желает браться за то, что трудно и за что еще никто до него не принимался, а все толпой устремляются к тому, что уже сделали раньше другие, или повторяют друг друга и вечно ссорятся между собой. То, что построил один, с ходу опрокидывает другой, стремящийся основать свою репутацию на обломках чужой, но и его царство ни лучше устроено, ни более долговечно. Все дело в том, что они ищут славу, а не истину и стараются ослепить других, а не просветить самих себя. Так вот, чтобы выпутаться из этих тенет, нам надо оставить сектантский дух и страсть к новизне; надобно подражать геометрам, у которых нет ни евклидовцев, ни архимедовцев: они все за Евклида и все за Архимеда, потому что все они следуют за общим учителем, каковым является божественная истина. Чтобы прослыть великим геометром, вовсе не требуется опровергать общепринятые положения; признания можно добиться, лишь открывая новые и важные истины. Ничто не мешает нам применять эту тактику во всех наших исследованиях. Все истины суть предложения, будь то опыты чувств или взгляды ума; таких неопровержимых и достаточно значительных положений всегда найдется весьма много в опыте и рассуждениях способных людей. Следовательно, остается лишь очистить их от шелухи ненужных прикрас и выразить четким и ясным языком, как это принято у геометров, а затем изложить в порядке их зависимости друг от друга и по темам. Взаимосвязь их выявится вскоре сама собой, и одна истина будет доказывать другую, лишь бы старались не делать скачков. Так незаметно создадутся элементы всех знаний, какие уже накоплены людьми, и эти элементы — не хуже Евклидовых 2 — станут достоянием потомства и даже несравненно превзойдут их. Когда-нибудь будут удивляться нашим богатствам, о которых теперь мы и сами еще не знаем, потому что они рассеяны среди множества людей и книг. Мы создадим генеральную опись нашей общественной сокровищницы, и она принесет несравненную пользу во всех надобностях жизни; мы не станем делать того, что уже сделано, и, вместо того чтобы кружить на одном месте, подобно животным со связанными ногами, мы пойдем вперед и раздвинем наши рубежи. Ибо, окинув взором всю ту область духа, которая уже освоена, мы тотчас заметим местности, до сего времени оставшиеся без внимания и незаселенные. География зе-

==462

мель известиях указует пути для дальнейших завоеваний новых земель. Мы пошлем колонистов, дабы они засеяли новые нивы в наименее известной части Энциклопедии наук, где для каждого найдется повод показать свою ловкость и свои способности, поднимая целину в той области, какая соответствует его наклонностям, тогда как теперь всем тесно, все мешают друг другу, вечно занятые одним и тем же, оспаривая один у другого ту малую часть на материке наук, какая ныне возделывается. Но главное — это то, что тщательный учет того, что мы уже приобрели,) чудесным образом облегчит новые приобретения. Обыкновенно трудным является лишь начало; когда же дело налажено и когда уже добыто кое-что весьма значительное, то несравненно легче продвигаться дальше и овладевать великими богатствами, нежели это мог бы сделать человек, не располагающий хотя бы скудным капиталом. Так вот, не знать, что у тебя есть, и не уметь пользоваться этим по мере надобности — это все равно что прозябать в нищете, и таково именно положение, в котором ныне находятся люди. Для того чтобы здраво судить о своем достоянии, нам необходимо в равной мере знать, что мы имеем в изобилии и чего нам не хватает. Там и сям обнаруживается множество прекрасных и основательных мыслей в высказываниях талантливых людей и множество важных и любопытных наблюдений и навыков у мастеров своего дела, а также тех, кто специализируется в каких-либо науках и искусствах. И я думаю, что если бы главное — от него зависит остальное — было приведено в порядок, люди сами удивились бы своему богатству, а равно и своей собственной небрежности. Открылись бы возможности преодолеть множество зол и бесконечно усовершенствовать жизнь, а главное, мы сумели бы не единожды найти средство сохранения своего здоровья и приумножения наших совершенств, каковое должно быть первейшей целью всех наших занятий. Но можно сказать, что, хотя книг написано много, лучшее из того, что знают или без труда могли бы знать люди, в них упущено. А то, что есть хорошего у авторов, до такой степени запрятано и затемнено из-за беспорядка, повторений и тьмы ненужных подробностей, что наслаждаться этим приходится чересчур дорогой ценой потери времени, которое является самым ценным из всего, чем мы располагаем. А от этого происходит то, что пишут и читают обычно с единственной целью произвести впечатление и развлечься, бездна книг,

==463

и путаница всего, что в них говорится, ужасают нас и отнимают надежду извлечь из них какое-либо твердое знание. Вот и приходится довольствоваться неким поверхностным ознакомлением с науками ради того, чтобы уметь при случае поддержать разговор на эту тему, а пуще всего потому, что все видят: тех, кто учится так плохо, что не может употребить с пользой свое образование, поднимают на смех. Так усваивают опасный образ мыслей тех, которые исподтишка над всем посмеиваются, а у самих за душой ничего нет, кроме вздора и пустяков; при этом они отдают предпочтение всему наименее трудному и наиболее приятному. Вот почему, не ведая того несравненного наслаждения, какое доставляет познание прекрасных истин, эти люди ищут лишь развлечений, т. е. попусту тратят время, между тем как дух пребывает в потемках и мы совершаем весьма серьезные ошибки, которых могли бы избежать, когда же несчастье или недуг настигают нас, мы оказываемся жалкими и беспомощными и впадаем в отчаяние, вместо того чтобы воспользоваться хотя бы тем светом знания, который Бог уже вложил в людей. Все, что умеют делать в таких случаях, — это, отважно бросившись вперед, утопить все дело в формальностях.

Когда я вижу, как много есть у нас прекрасных открытий, как много основательных и важных соображений и сколько выдающихся умов горят желанием исследовать истину, я понимаю, что мы в состоянии пойти много дальше и в сфере наук дела людские могли бы за короткий срок чудесным образом переменить свой облик. Но когда я замечаю, с другой стороны, насколько мало согласованы намерения, сколь противоположны избираемые пути, сколь велико ожесточение одних против других и все помыслы только и направлены к тому, чтобы сломать, а не построить, задержать товарища, а не шагать рядом с ним,— словом, когда я вижу, что практика не пользуется светом теории, люди не стараются умерить пререкания, а, наоборот, стремятся их раздуть и довольствуются мнимо глубокомысленными рассуждениями вместо строгого и безошибочного метода, я начинаю сильно опасаться, как бы мы не увязли надолго в этом хаосе и в нищете духа, коих виновниками являемся мы сами. Боюсь даже, что, истощив без толку нашу любознательность и не сумев почерпнуть из своих поисков никакой существенной пользы, мы почувствуем отвращение к наукам, а тогда, повергнутые в роковое отчаяние, люди впадут в варварство, чему немало

==464

будет содействовать эта ужасная масса книг, которая непрерывно растет. Ибо в конце концов их нагромождение станет почти непреодолимым, число пишущих скоро вырастет до бесконечности и все вместе они окажутся перед угрозой всеобщего забвения. Честолюбие, которое побуждает стольких людей к сочинению ученых трудов, в один прекрасный день потеряет свой смысл, и, быть может, звание писателя станет настолько же позорным, насколько почетным оно было когда-то. А вернее всего, люди будут забавляться эфемерными книжонками, которые будут ходить по рукам год-другой и которых хватит лишь на то, чтобы на досуге поразвлечь читателя без малейшего намерения обогатить наши знания или заслужить уважение потомков. Мне возразят, что, коль скоро пишущих так много, нельзя требовать, чтобы все их произведения сохранились. Я согласен и отнюдь не собираюсь начисто отвергать эти модные книжки, ведь они — как весенние цветочки или как осенние плоды, которые едва способны пролежать год. Если они хорошо написаны, их значение не уступает полезной беседе, и они не только доставляют удовольствие и отвлекают праздных людей от дурных поступков, но и способствуют формированию ума и речи. Нередко их задача состоит в том, чтобы внушать современникам нечто доброе, а к этой же цели устремляюсь и я, публикуя этот скромный труд. И все-таки мне сдается, что для общества куда полезней построить дом, распахать поле и хотя бы посадить полезное для хозяйства или плодоносящее дерево, нежели срывать там и сям цветочки и подбирать кое-какие плоды. Подобные развлечения похвальны, и уж тем более не следует их запрещать, однако нельзя пренебрегать тем, что более важно. Человек в ответе за свой талант перед Богом и государством; есть так много одаренных людей, от которых можно было бы многого ждать, если бы они пожелали соединить серьезное с приятным. Вовсе не обязательно создавать одни только великие произведения; если бы каждый сделал всего лишь одно открытие, мы выиграли бы за короткое время очень много. Одного наблюдения, одной последовательно доказанной теоремы достаточно, чтобы заслужить бессмертие и уважение будущих поколений. Иные геометры древности, например Никомед и Динострат, не оставили нам своих трудов, но память о них сохранилась благодаря некоторым положениям, которые были заимствованы у них. То же можно сказать о некоторых замечательных маши-

==465

нах, какова, например, машина Ктесибия, и тем более о каком-нибудь убедительном доказательстве из области метафизики и морали. Также не следует пренебрегать открытиями, совершаемыми в области истории. А что касается опыта, то, если бы каждый практикующий врач оставлял нам в качестве плодов своей деятельности несколько новых и содержательных изречений, основанных на его наблюдениях, если бы химики, ботаники, фармацевты и многие другие, имеющие дело с естественными телами, поступали так же, либо сами, либо через посредство тех, кто сумел бы их расспросить, — каких побед мы не одержали бы над природой. Отсюда видно, что если люди не добиваются заметного продвижения вперед, то чаще всего это происходит вследствие недостатка доброй воли и взаимопонимания.

Так вот, хотя я опасаюсь возврата к варварству по многим причинам, я не утратил надежды на противоположное в силу других, весьма серьезных соображений. Ибо если только всю Европу внезапно и повсеместно не затопит нашествие варваров — чего, благодарение Богу, вроде бы не предвидится, — восхитительная легкость, с которой печатание позволяет размножать книги, послужит сохранению большей части знаний, кои в них содержатся. Побудить людей отказаться от научных занятий могло бы лишь особое стечение обстоятельств, когда все должности и вся власть оказались бы в руках военных, причем не таких, каковы наши современники, а грубых и невежественных, враждебных всякой науке, таких, как император Деций, ненавидевший ученость, или тот китайский император, который занялся истреблением ученых, видя в них нарушителей общественного спокойствия. Но такая перемена невероятна и могла бы произойти разве только ценой гибели нашей религии в Европе. Или пожалуй, понадобилось бы нечто подобное землетрясению и потопу, внезапно поглотившему великий остров Атлантиду (как рассказывает Платон, говоря о религии египтян3), для того чтобы прервать распространение наук среди человеческого рода. Коль скоро это так, можно предполагать, что по мере того, как число книг будет расти, путаница сделается в конце концов невыносимой, и тогда какой-нибудь великий монарх, свободный от условностей, любознательный и честолюбивый, а вернее, просветивший сам себя (ведь стать просвещенным можно и без помощи школ), сознавая важность этого дела, заста-

==466

вляет предпринять в добрый час то, что некогда Александр Великий приказал сделать Аристотелю применительно к познанию природы, что пытались осуществить константинопольские императоры Юстиниан, Василий Македонский, Лев Философ и Константин Багрянородный (но неудачно, судя по произведениям и отрывкам из «Извлечений», дошедших до нас, чем и навлекли на себя гнев критиков нашей эпохи, порицающих компиляторство *), что, наконец, приказал совершить ради блага своего народа арабский правитель Альмансур, или Мирамолин в. А именно, он повелит извлечь самое существенное из наилучших книг и присоединить к нему еще не описанные в книгах наилучшие наблюдения людей, самых сведущих в каждой области, дабы воздвигнуть системы прочного знания, долженствующего принести людям счастье, системы, основанные на опытах и доказательствах и удобные для применения благодаря справочникам, и это будет самым долговечным и самым великим памятником его славы, и все человечество будет ему обязано больше, чем кому бы то ни было. Быть может также, этот монарх, о котором я мечтаю, назначит награды для тех, кто совершит какие-нибудь открытия или извлечет на свет важные сведения, погребенные в хаосе книг и имен.

Но к чему фантазировать? Зачем поручать отдаленным потомкам то, что было бы несравненно легче выполнить в наше время, когда путаница еще не дошла до такой степени, какой она достигнет тогда? Какой век более подходит для этой задачи, нежели наш, который когда-нибудь в будущем назовут, быть может, веком открытий и чудес! И величайшим чудом, коим он будет отмечен, станет, может быть, великий Государь 6, который составит славу нашего времени и которого напрасно будут ждать следующие поколения. Не стану расточать здесь хвалы его державным и военным заслугам, да и не под силу это моему перу, но то, что он сделает для наук, само по себе достаточно, чтобы его обессмертить. Нет надобности рассказывать о нем подробно, он слишком неподражаем, слишком известен всем. Итак, зачем искать в идее неопределенного будущего то, что находится у нас, в нашей действительности, и притом за пределами идеи, какую мог бы образовать посредственный ум. Возможно, что среди талантливых людей, которых так много в его цветущем королевстве, и в особенности при его дворе, каковой представляет собою собрание выдающихся лич-

==467

ностей, кто-нибудь уже давно составил по его приказу общий план развития наук, достойный и наук и короля и намного превосходящий тот проект, который мог бы наметить я. Но если бы мне представилась счастливая возможность написать этот проект первым, то, я уверен, я не сумел бы предугадать и достигнуть всеобщих предначертаний сего монарха, кои удивительны во всем и, без сомнения, обнимают также и науки. Все, чего мы должны желать, — это чтобы никакие помехи не отвлекли его от выполнения этих задач, чтобы небо по-прежнему помогало ему, чтобы, не стесняемый извне, он сумел дать возможность Европе насладиться благами мира, коими он увенчал свои дивные свершения. Среди этого спокойствия, осененного славой, его благородное величие вознесет науки настолько высоко, насколько в наше время это в силах человеческих, — науки, которые составляют главное украшение мира, величайшее орудие войны и драгоценнейшее сокровище человечества.

Но оставим в стороне то, что относится к объединению наших усилий и зависит от верховной власти, скажем несколько слов о том, что зависит от каждого [из нас], о том, что можно и должно сделать, если мы намерены расширить наши знания и воспитать наш ум так, чтобы он мог зрело обсуждать чужие взгляды и умел быстро и без посторонней помощи отыскивать истину всякий раз, когда она понадобится нам для нашего блага и для житейских нужд. Первое, что я посоветовал бы человеку, который пожелал бы этого достигнуть, — это следовать знаменитому правилу Эпихарма: nervos atque artus esse sapientiae поп teniere credere 7, не доверять слепо всему, что высказывают недалекие люди и невежественные писатели, но всегда требовать от самого себя доказательств того, что утверждаешь. Делать это следует без каких-либо претензий на оригинальность или новизну, что я считаю опасным не только в практике, но и в теории, о чем я скажу ниже, ибо я убедился после долгих исследований,, что самые стародавние и общепринятые мнения обыкновенно бывают самыми лучшими, конечно при условии беспристрастного их истолкования; следовательно, не нужно изощряться в сомнениях, а нужно заняться исследованиями в духе самообучения и непоколебимого самоутверждения в добрых мнениях; ибо когда наше суждение основывается лишь на несерьезных видимостях, оно всегда оказывается зыбким, и первые трудности, как только они

==468

появляются, сокрушают его; если же мы упорствуем, настаивая на своем, то подвергаем себя риску впасть в грубые ошибки. И все же я не думаю, что надо советовать людям «подвергать сомнению все»8, ибо, хотя это выражение и толкуется в благоприятном смысле, мне думается, что люди воспринимают его иначе и злоупотребляют им, в чем слитком убеждает нас опыт. Сие предписание сбило с толку и немалое число тех, среди которых находятся люди, чье усердие не лишено благоразумия. Тем очевиднее, что оно, это предписание, и не нужно, и даже вредно. Ибо поскольку речь идет лишь о том, чтобы советовать людям стараться всегда находить опору в разумных доводах, сомнение ничем не поможет, ведь мы постоянно ищем доказательства для суждений, в коих отнюдь не сомневаемся. Это обнаруживается не только в вопросах веры — достаточно вспомнить о том, что богословы именуют motiva credibilitatis 9, — но и в обыкновенных вопросах, как это бывает, когда мы напрягаем свой ум в поисках доказательств, могущих убедить других в том, во что мы сами верим, но что недостаточно обосновали. Допустим, я уверен в том, что «Берозус» Анния и «Этрусские древности» Ингирама 10 представляют собой подложные сочинения, но для того, чтобы привести в систему доказательства, которые теснятся в моем уме, мне нужны время и размышление. Больше того, мы видим, что Прокл и другие геометры пытаются представить доказательства некоторых аксиом, в которых никто не сомневается, а, например, Евклид счел возможным предположить, что две прямые линии не могут иметь общего отрезка. Покойный г-н Роберваль тоже придерживался мнения, что следует доказывать аксиомы, насколько это возможно, и, как поговаривали, в самом деле собирался это сделать в задуманных им «Началах геометрии». А у меня эта задача доказательства аксиом есть один из важнейших пунктов искусства открытия по причинам, о которых я скажу в другой раз, теперь же ограничусь лишь упоминанием об этом, дабы не воображали, будто сие предприятие бессмысленно и смехотворно, а также потому, что это, в сущности, неизбежное следствие того великого предписания, которое я только что изложил. И я не перестаю удивляться тому, что знаменитый философ нашего времени, тот, который столько учил искусству сомневаться 1а, так мало воспользовался всем хорошим, что содержится в этом искусстве, в тех случаях, когда оно могло бы ока-

==469

заться чрезвычайно полезным, а вместо этого ограничился ссылками на предполагаемое существование идей, тогда как Евклид и остальные геометры не остановились на: этом и поступили чрезвычайно мудро: ведь это — способ прикрыть всевозможные призраки и предрассудки. В то же время я согласен, что нередко можно и должно довольствоваться некоторыми предположениями, хотя бы потому, что когда-нибудь их можно будет преобразовать в теоремы; а иначе мы слишком часто застревали бы па месте. Ибо всегда нужно стараться продвигать наши знания вперед, и пусть даже мы будем воздвигать многое на немногих предположениях, все равно это окажется очень полезным. По крайней мере мы будем знать, что нам осталось лишь доказать эти немногие предположения, чтобы достичь полной убедительности, а пока что воспользуемся гипотезами и таким образом выберемся из сумятицы споров. Таков метод геометров. К примеру, Архимед высказывает предположение, что прямая есть кратчайшая из всех линий или что из двух линий на одной и той же плоскости, вогнутых повсюду с одной и той же стороны, внутренняя меньше наружной; основываясь на этом, он строго доказывает все остальное. Однако очень важно четко формулировать все предположения, в которых возникает необходимость, не позволяя себе молчаливо принимать их в качестве безусловных истин на том основании, что-де такое-то положение с очевидностью следует из обозрения фигуры или из созерцания идеи. Почему я и нахожу, что Евклид при всей его точности допустил кое-какие промахи, и, хотя Клавий 18 во многих случаях возместил их со свойственной ему старательностью, тем не менее в некоторых местах он не был достаточно внимательным; одно из таких мест, самое замечательное, но незамеченное, имеется в доказательстве первого предложения первой книги, где он молчаливо предполагает, что две окружности, служащие для построения равностороннего треугольника, должны где-то встретиться, хотя мы знаем, что существуют окружности, которые вовсе никогда не встречаются. Но в геометрии не так-то просто впасть в заблуждение из-за подобных молчаливых допущений. Геометры располагают достаточными средствами для того, чтобы обнаружить малейшие ошибки, если по недосмотру они поначалу ускользнули от них. А вот в философии необходимо неукоснительно придерживаться этой строгой точности рассуждений, так как дру-

К оглавлению

==470

гие средства достижения достоверности здесь по большей части отсутствуют. Между тем именно в этой области допускаются наибольшие вольности в рассуждениях. Следовало бы не забывать прекрасное предупреждение св. Августина: nolite putare vos veritatem in philosophia cognovisse, nisi ita dediceritis saltern ut nostis unum, duo, tria, quatuor collecta in summa facere decem 1*. Правда, некоторые способные люди нашего времени делали попытки рассуждать геометрически вне пределов геометрии, однако не видно такого, кто бы настолько преуспел в этом, чтобы дать нам возможность опереться на него и ссылаться на него, как ссылаются на Евклида. Чтобы убедиться в этом, достаточно изучить пресловутые доказательства г-на Декарта в одном из ответов на возражения, сделанные против его «Размышлений», и доказательства Спинозы в его опыте о «Началах» Декарта и в посмертном сочинении «De Deo» 1Э, которое настолько изобилует промахами, что можно только удивляться. Томаса Альбия называли Евклидом метафизики; Абдий Трей, способный математик из Альтдорфа, привел к форме доказательств физику Аристотеля, в той мере, в какой этот автор подходил для этой цели; а отец Фабри даже притязал на то, чтобы обрядить всю философию в одежды геометрии 16. Но стоит только присмотреться, и убеждаешься, что это сходство только и ограничивается внешним облачением, в действительности же мы по-прежнему весьма далеки от той достоверности, к какой мы стремимся, либо по причине двусмысленностей, либо из-за ошибочных выводов, противоречащих логике, либо, наконец, из-за никуда не годных предположений, высказываемых явно или молчаливо подразумеваемых, которые принимают, не подкрепляя их формальными основаниями. Между прочим, все это само по себе показывает, что излагать свои мысли геометрическим способом не так уж трудно, как воображают, поскольку избежать погрешностей против формальной логики не представляет труда, а двусмысленности устраняются посредством логичных определений, даваемых каждому наименованию; а так как доказать все — задача нелегкая, то можно высказать в качестве предположения то, что кажется наиболее ясным, лишь бы только предположений было не слишком много и они не были так же трудны, как и выводы. Следует также знать, что без доказательств не обходятся ни в морали, ни в предметах, которые представляются самыми неопределенными и даже

==471

вполне случайными. Об этом можно судить по доказательствам de alea 17 господ Паскаля, Гюйгенса и других, а также по доказательствам г-на де Вита, пенсионария, касательно пожизненной ренты х8. Можно так поступать — и мы видели нечто подобное — в вопросах торговли, денежного обращения и вообще там, где соблюдается математическая точность. Можно даже осмелиться на парадокс, забавный, но содержащий истину, сказав, что ни один из авторов так не близок своей манерой изложения к стилю геометров, как древнеримские юристы в своих текстах, отрывки из которых приводятся в «Пандектах» 19. Если согласиться с некоторыми допущениями, которые они делают, основываясь на каком-то законе, обычае или не на каком-нибудь правиле, принятом у них, то можно лишь восхищаться последовательностью их выводов и практических приложений: они рассуждают так просто и ясно, с такой точностью и находчивостью, что могут посрамить философов в самых глубокомысленных вопросах, которые им зачастую приходится обсуждать. Пусть же философы не оправдываются ссылками на невозможность соблюдать ту степень точности, которая необходима. Даже когда речь идет только о вероятностях, можно всегда определить то, что является наиболее правдоподобным, ex datis20. Верно, что эта часть практической логики пока еще нигде не изложена, однако она могла бы оказаться чрезвычайно полезной во всех тех случаях, когда идет речь о презумпциях, признаках и догадках, для установления степени правдоподобия, если при некоторое важном обсуждении имеется определенное количество доводов «за» и «против». Таким образом, если нет достаточных условий для доказательства полной правоты и суть дела представляется лишь вероятной, можно всегда представить хотя бы доказательства самой этой вероятности. Я говорю здесь не о той вероятности казуистов, которая основывается на числе и репутации «докторов», а лишь о той, которая вытекает из природы вещей в той мере, насколько эта природа нам известна, и которую можно назвать правдоподобием. Она принимается с учетом допущений, но, для того чтобы оценить ее, необходимо, чтобы сами допущения получили определенную оценку и были приведены к однородности, позволяющей сравнивать их между собой. Объяснять это здесь было бы очень долго.

Это правило, только что мною изложенное, о том, что нужно всегда искать разумные доводы и излагать их от-

==472

четливо со всей возможной точностью, само по себе было бы вполне достаточным, если бы оно строго выполнялось; пользуясь им, можно было уяснить себе все остальное, не нуждаясь в прочих советах. Но поскольку человеческому уму трудно долго напрягать себя в работе, требующей большого терпения, не так-то просто найти человека, способного за один присест изложить научные знания, неподвластные воображению, в доказательной форме, так, как я только что описал. Конечно, я не отчаиваюсь, когда вижу трудолюбие, проницательность и терпение какого-нибудь Суареса 21 или кого-либо другого в этом роде. Однако редко бывает, чтобы все эти качества оказались соединенными вместе во имя великих и прекрасных целей истинного метода, и потому следует думать, что лишь мало-помалу, путем многократных попыток либо усилиями многих, удастся прийти к этим доказательным элементам, к этим «Началам» всех человеческих знаний, и притом еще в зависимости от того, как на это досмотрят те, чьей властью могут претвориться в жизнь благие предначертания. Так что вряд ли будет уместным сосредоточивать на одном этом все свои виды на будущее и все свои упования, а так как мы пишем не только для публики, но и ради блага каждого человека в отдельности и так как вполне очевидно, что лишь немногие в состоянии соблюдать строгую последовательность в доказательстве всех тех истин, научиться которым они могли бы без особого труда, то для начала надобно применить succedaneum 22 сего великого метода. А именно: изучая всякую науку, надо попытаться найти содержащиеся в ней принципы открытия, и эти последние, будучи связаны с некоторой высшей наукой или, вернее, всеобщей наукой, иначе — искусством открытия, могут оказаться достаточными для того, чтобы вывести из них все остальные или по крайней мере наиболее полезные истины, без которых пришлось бы обременить ум слишком многими правилами. Вдобавок совершенно ясно, что, даже если бы мы имели полную и законченную энциклопедию доказательств, приходилось бы то и дело прибегать к этому искусственному пособию, чтобы помочь памяти. Верно, что, если бы такая энциклопедия была создана в том виде,, как мне хотелось бы, можно было бы указать средство находить во всех случаях следствия из основополагающих истин или фактов, получаемые как бы путем исчисления не менее точного и не менее простого, чем исчисление

==473

арифметики в алгебры; я мог бы уже сейчас продемонстрировать это, дабы пробудить у людей интерес к этой великой задаче, однако самые точные доказательства не достигают своей цели без конкретных примеров, и потому мне будет удобнее объяснить этот важный прием лишь тогда, когда я смогу подкрепить его ссылками на кое-какие уже завершенные опыты, дабы не опорочить его чрезмерной поспешностью. Впрочем, хотя пока еще нелегко овладеть этим всеобщим исчислением, благодаря которому искусство делать открытия достигает высшего совершенства,; тем не менее искусство открытия не перестает от этого существовать, и можно преподать великолепные, хотя и малоизвестные образцы; кое-каких мы коснемся в этом рассуждении, и они могут быть подтверждены на примере некоторых действительных открытий, которые явились их следствием. Что касается самих принципов открытия в науках, то важно иметь в виду, что каждая наука обыкновенно зависит от небольшого числа положений, которые суть либо наблюдения опыта, либо взгляды ума; именно они дали повод и средство изобрести эту науку, и достаточно было бы их одних, чтобы ее возродить, если бы она была утрачена, и овладеть ею без учителя если бы мы приложили достаточно стараний; для этого обычно требуется присоединить правила некоторой высшей науки, которые предполагают уже известными, науки, которая в одних случаях представляет собой всеобщую науку, иначе — искусство открытия, в других — другую науку, коей подчинена та, о которой идет речь. Например, существует несколько наук, подчиненных геометрии, для коих достаточно быть геометром в помнить о некоторых открытиях и принципах открытия, требующих применения геометрии, — и ничего более не нужно, чтобы самому открыть основные законы этих наук. Например, при построении перспективы нужно лишь иметь в виду, что предмет может быть в точности спроецирован на данную плоскость, если отметить точки схождения зрительных лучей, т. е. прямых линий, проходящих через глаз и через точки предмета; будучи продолжены при необходимости, эти линии встречают или пронизывают плоскость картины. Вот почему, коль скоро даны местоположение глаза, форма и расположение картины (я говорю «форма», так как изображение может быть плоским, выпуклым или же вогнутым) и, наконец, геометрические свойства (т. е. расположение и форма) предмета,

==474

геометр всегда может определить точку видимости на плоскости картины, которая соответствует предполагаемой точке предмета. И если продолжить этот ход мыслей, то можно найти сокращенные и весьма удобные для практики способы моментального определения проекций, т. е. видимых линий и форм, которые отображают линии и формы предметов, так что не будет надобности отыскивать видимое местоположение каждой точки. Учение о тенях есть не что иное, как обратная перспектива, которая получается сама собой, если поставить источник света на место глаза, непрозрачный предмет считать объектом,, а тень — проекцией. И вся гномоника есть не что иное, как необходимое следствие сочетания астрономии с перспективой, иначе говоря — проекция нескольких небесных точек на стене или другой плоской, вогнутой или выпуклой поверхности, образуемой радиусами, соединяющими эти точки с концом указателя, и можно предположить, не опасаясь серьезных ошибок, что этот конец находится в центре Земли или даже в центре вселенной, и таким способом мы получим проекцию движения Солнца, и в частности его дневного пути, отмечаемого его тенью. Впрочем, в искусстве проецирования есть еще одно соображение, которым не следует пренебрегать, а именно что по одной-единственной проекции нельзя определить качество поверхности, т. е. различить, плоская ли она„ вогнутая или выпуклая, по этой, да и по другим причинам следует дополнять проекции более или менее резкими тенями и строго выдержанными оттенками. Можно так же определить это геометрически. Музыка подчинена арифметике, и если знаешь несколько основных построений созвучий и диссонансов, то все остальные общие правила зависят от чисел. Я вспоминаю, как я однажды построил гармонический ряд, расположенный таким образом, чтобы можно было при помощи циркуля определять состав, различия и свойства всех музыкальных интервалов. Таким образом можно указать человеку, вовсе незнакомому с музыкой, способ безошибочно ее сочинять. Но так же как для того, чтобы написать хорошую эпиграмму, недостаточно знать грамматику и правила стихосложения и ученик, который умеет избегать неправильных выражений, еще не может по этой причине сравниться с Цицероном, точно так же и в музыке человек, желающий преуспеть в композиции, должен обладать навыком, а еще более — талантом и живым воображением слуха; и как

==475

для сочинения прекрасных стихов нужно прочесть хороших поэтов, обратить внимание на их обороты и выражения и постепенно усвоить их приемы, velut qui in sole ambulant, aliud agendo colorant-or 23, так и музыкант, отметив в сочинениях талантливых композиторов множество прекрасных каденций и, если можно так выразиться, музыкальных фраз, сумеет дать толчок собственному воображению, насыщенному этой прекрасной пищей. Kpoмe них есть и природно одаренные музыканты, которые сочиняют прекрасные арии, как и одаренные от природы по. ш„ которым достаточно небольшой помощи и чтения, чтобы творить чудеса, ибо есть предметы, особенно те, кои зависят от чувств, где преуспевают скорее и лучше, машинально отдаваясь подражанию и практике, нежели пребывая в сухой рассудочности правил И так же как для игры на клавесине необходимо, чтобы пальцы обрели привычку двигаться сами собой, так и для того, чтобы создать красивую арию, сочинить прекрасную nosniy^ представить себе детали архитектурного убранства или мысленно набросать живописную картину, требуется, чтобы наше воображение привыкло к самостоятельности, после чего можно предоставить ему свободно отдаться своему полету, не советуясь с рассудком и как бы в состоянии восторга. Оно непременно добьется успеха в меру одаренности и опыта личности, да и сами мы порой во сне создаем образы, которые вряд ли сумели бы измыслить в бодрствующем состоянии. Однако необходимо, чтобы разум потом проверил, исправил и очистил от излишеств создание фантазии, и вот здесь-то и нужны правила искусства, дабы подарить миру нечто законченное и выдающееся. Но так как мы имеем в виду здесь лишь знание, достойное благородного человека и отнюдь не сводило к ремеслу, то все это мы говорим только для того, чтобы походя предупредить ложные суждения тех, кто мог бы неверно понять сказанное нами относительно простого способа усвоения наук при помощи небольшого числа правил или принципов открытия. А так как непросвещенная публика находится в вечном замешательстве вследствие плохо понятой разницы между практикой и теорией, то уместно вдобавок разъяснить в немногих словах, в чем суть этой разницы и как надлежит ее понимать. Я уже объяснил, что бывают вещи, которые зависят скорее от игры воображения и машинального впечатления, чей от рассудка, и где нужна привычка к автоматизму, по-

==476

добно телесным упражнениям и даже некоторым упражнениям ума. Именно здесь необходим практический навык, чтобы добиться успеха. Существуют и другие предметы, в коих можно преуспеть при помощи одного только рассудка, опирающегося на некоторый опыт или наблюдения, которые можно позаимствовать и у других людей. Бывает, что выдающиеся таланты с первого шага добиваются успеха в профессии, за которую берутся впервые, и силой своего природного суждения посрамляют старых и опытных специалистов. Но это редкость, и вот как это следует понимать. Во всех тех предметах, где суждение, опираясь на некоторые правила, оказывается в состоянии опередить опыт и практику, можно всегда свести все знание с его приложениями к некоторому числу оснований или принципов открытия, достаточных для того, чтобы разрешить все вопросы, могущие возникнуть в разных случаях, применяя к ним точный метод истинной логики или, иначе, искусство открытия. Но для того чтобы успешно осуществить это на деле, следует считаться с обстоятельствами, а именно учитывать, требуется ли принять решение незамедлительно, или же мы располагаем временем для тщательного обдумывания. В первом случае правила, связанные с методом, будут недостаточны, по крайней мере при том состоянии искусства открытия, в котором оно пребывает сейчас, ибо я вынужден признать, что если бы оно было усовершенствовано, как тому надлежит быть и каким оно могло бы быть, то можно было бы одним легким усилием ума постигать то, что ныне требует уйму времени и прилежания. Потому-то теперь, чтобы быстро принять разумное решение в затруднительных обстоятельствах, необходима исключительная сила таланта или же требуется долгая выучка, которая дает нам возможность машинально и по привычке находить в душе то, что надлежало бы отыскать при помощи разума. Но если есть время поразмыслить, то, я считаю, во всех предметах, доступных логическому обоснованию, в том числе и тех, которые построены на основе опыта, если только, приняв эти основы, можно отдать себе разумный отчет в том, что делаешь, теория может предварить практику при условии, что вы обдумаете все по порядку, не упуская из виду ни одного обстоятельства из числа тех, кои должны быть приняты в расчет. Более того, теория без практики несравненно превзойдет слепую практику, лишенную теории, если вынудить практика действовать

==477

в обстановке, резко отличающейся от той, в которой он практиковал до сих пор. Ибо, не зная причин того, что он делает, он окажется беспомощным, тогда как тот, кто этим знанием обладает, найдет выход и в исключительных обстоятельствах. Поэтому мы ежедневно видим, как люди, наделенные здравым смыслом, испытывают нужду в посторонней помощи, однако, поняв суть и основы практики, оказываются в состоянии находить выход в непредвиденных ситуациях, о которых не имеют никакого представления специалисты этого ремесла, ибо их ум как бы погребен под образами их обычных приемов. Но слишком часто мы обманываемся, называя практикой то, что валяется теорией, и наоборот. Ибо простой работник, не знающий ни латыни, ни Евклида, если он талантливый человек и осведомлен о причинах того, что он делает, будет в самом деле владеть теорией своего ремесла и сумеет найти нужное решение в обстоятельствах любого рода. С другой стороны, полуученый, пыжась от сознания своей мнимой учености, начнет изобретать машины и сооружения, а толку никакого не будет, потому что он не владеет всей теорией, какая ему необходима. Он усвоит, быть может, общеизвестные законы движущих сил, как, например, законы рычага, клина и бесконечного винта, но он не сможет разобраться в том разделе механики, который я именую наукой о сопротивлении, или прочности, и законы которой еще недостаточно сформулированы; он не учтет, что опорные части, которые должны нести на себе части движущиеся, должны обладать значительным сопротивлением, иначе они сместятся прежде, чем та большая масса, которую предполагали привести в движение, при этом, чем ближе эти опорные части к последнему действию, тем большей прочностью они должны обладать. Когда понимают эти вещи, не попадают впросак и тем более не прибегают к тем непомерно огромным массам, которыми пользуются малоспособные работники, стремясь обеспечить надежность. К этому можно добавить, что все те, кто вознамерился подарить нам вечный двигатель, пренебрегли теорией. И вообще все наши ошибки, на которые кто-нибудь другой, более способный, чем мы, мог бы открыть нам глаза путем разумных доводов, противоречат истинной теории. Впрочем, я согласен с тем, что никакие меры предосторожности не будут лишними в серьезных практических начинаниях, и так как метод логических рассуждений пока еще не достиг той

==478

степени совершенства, какую он способен обрести в будущем, и так как, с другой стороны, наши пристрастия и посторонние соображения нередко препятствуют нам воспользоваться нашими собственными достижениями, то я допускаю, что полагаться на один только разум не следует и что нужно накопить опыт либо посоветоваться с теми, кто его имеет. Ибо опыт по отношению к разуму — это то же, что проверка решения задачи по отношению к произведенным арифметическим действиям. Но когда речь идет о чистом познании, можно обойтись немногими правилами, которые послужат принципами открытия каждой науки, если только мы будем обладать общей наукой — искусством открытия 24.

==479

00.htm - glava36

РАССУЖДЕНИЕ О МЕТОДЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ДОСТОВЕРНОСТИ И ОБ ИСКУССТВЕ ОТКРЫТИЯ, ДАБЫ ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ СПОРАМ И В КОРОТКОЕ ВРЕМЯ ДОСТИГНУТЬ БОЛЬШОГО ПРОГРЕССА

Это небольшое сочинение посвящено одному из самых важных предметов, от коего в наибольшей степени зависит благополучие человечества, ибо можно смело сказать, что прочные и полезные знания суть величайшее сокровище человеческого рода и истинное наследство, завещанное нам нашими прадедами, наследство, которое мы обязаны употребить с толком и приумножить не только для того, чтобы передать его потомкам в лучшем виде, нежели оно нам досталось, но и, конечно же, для того, чтобы извлечь из него, насколько возможно, выгоду для самих себя во имя усовершенствования духа, ради здоровья тела и удобств жизни.

Надобно признать — и возблагодарить за это милость божию, ниспосланную нам, — что, насколько можно судить из истории, никакой другой век не был более подходящим для выполнения этой великой задачи, чем наш век, который, кажется, пожинает плоды всех остальных. Книгопечатание подарило нам средство иметь под рукой самые изысканные мысли и наблюдения величайших мужей древности и нашего времени. Компас позволил заглянуть в потаенные уголки планеты. Телескопические стекла раскрывают перед нами глубочайшие тайны неба и дают ключ к постижению изумительной системы видимого мироздания. Микроскопы показывают нам в мельчайшей частичке целый мир бесчисленных существ, коп прежде всего служат познанию внутреннего устройства тел, нужных нам. Химия, вооруженная всеми элементами, с поразительным успехом трудится над превращением естественных тел в тысячи форм, которые природа не придала им либо придала слишком поздно. Так что кажется теперь, что только от нас самих зависит раз навсегда путем доказательств положить конец спорам, которые служили помехой нашим предшественникам, преду-

К оглавлению

==480

преждать и одолеть тьму бед, нам грозящих, а наипаче утвердить в душах благочестие и любовь к ближнему как посредством воспитания, так и при помощи неопровержимых доводов и сберечь и восстановить наше телесное здоровье лучше, чем это делалось когда-либо, потому что мы бесспорно располагаем средствами, превосходящими все, какими располагали древние, а их знания о человеческом теле не идут ни в какое сравнение с нашими.

Что касается математики, то нам известен анализ древних, однако мы знаем его лучше, чем они, и продвигаемся в этой области все дальше. Загадочные приемы Архимеда, которые остались неизвестными даже античным геометрам (настолько он сумел их утаить),; ныне все расшифрованы.

Если говорить о гуманитарных науках, то история,; священная и светская, изучена настолько, что нередко мы оказываемся в состоянии обнаружить ошибки у авторов, писавших о событиях своего времени. Невозможно без восхищения взирать на эту огромную массу реликвий античности, эти ряды медалей, это множество надписей,; эти груды манускриптов, как европейских, так и восточных, не говоря уже о сведениях, какие удалось почерпнуть из старинных документов, хроник, установлении и актов, извлеченных из праха, которые открыли нам бесконечное количество фактов о происхождении и судьбах знатных семейств, народов, государств, законов, языков и обычаев; а ведь все это служит не только удовлетворению любознательности, но еще более сохранению и возрождению истории, примеры которой суть живые уроки и благие наставления, а главное — способствует развитию той необходимой критики, которая устанавливает границу между домыслами и истиной, между легендой и историей и служит столь великолепным пособием в доказательствах религии.

Не буду говорить об ораторском искусстве, о поэзии, живописи и других изящных искусствах, не стану говорить и о военном деле и всех тех науках, кои учат наносить ущерб и развиваются столь успешно, что остается лишь пожелать, чтобы подлинная наука — наука о природе и средствах усовершенствования жизни — не осталась позади в соревновании с наукой маскироваться и причинять людям вред.

Добавлю только, что изобретение пороха для пушек представляется мне все же скорее подарком благосклон-

==481

ных небес, заслуживающим благодарность всего нашего поколения,: нежели знаком их гнева, ибо очевидно, что именно порох более всего способствовал тому, что удалось приостановить лавину оттоманских турок, не то они затопили бы нашу Европу. Да и сейчас еще впечатление таково, что если когда-нибудь удастся окончательно освободиться от их соседства, то лишь благодаря пороху, а может быть, мы сумеем вызволить часть подвластных им народов из темноты и варварства и дать им возможность вместе с нами наслаждаться прелестью достойной жизни, приобщить их к познанию верховных истин и тем вернуть Греции, матери наук, и Азии, матери религии, сии блага, которыми мы обязаны им.

Наконец, я рассчитываю на одно из самых великих преимуществ нашей эпохи — на то, что существует монарх 1, который благодаря редкому и удивительному сопряжению личных достоинств с удачливой судьбой, одержав победу на всех рубежах и утвердив мир и изобилие в своем государстве, возвысился до положения, при котором ему не только некого бояться, но он еще и облечен властью осуществить у себя в стране все, что он пожелает ради блага народов, а это редчайший и драгоценный подарок неба. Ибо приходится наблюдать, что обыкновенно великие государи, особенно завоеватели, одержимые печными треволнениями, были мало расположены печься о благах мира, да и какая-нибудь другая держава зачастую чинила им препятствия. Что касается государей среднего ранга, то эти почти никогда не принадлежат себе и против своей воли следуют за маневрами более могущественных. Лично я знал достаточно таких, чьи заслуги были бесспорно выдающимися, кто вынашивал в уме своем великие и прекрасные замыслы во имя облегчения участи своих народов, а также развития искусств и наук, но далее проектов и пожеланий продвинуться не могли, как бы ни были велики их ум и добрая воля, ибо смута, которая, как они видели, росла вокруг них, принуждала их напрягать все силы и способности ума для самозащиты, да и это удавалось им с великим трудом 2. Д этот великий монарх, которого нетрудно узнать по тому немногому, что я только что о нем сказал, распоряжаясь сам своей судьбой, как и судьбой соседей, и уже свершив то, что считалось невозможным, чему с трудом верили даже постфактум,. — чего только не сотворит он в столь просвещенный век в государстве, обильном

==482

выдающимися умами, при той великой тяге к открытиям, каковая ныне существует в мире, чего только он не сделает, говорю я, если однажды примет решение сообщить могучий толчок наукам. Я убежден, что одно лишь волеизъявление такого монарха окажется более действенным, чем все наши методы и вся наша образованность, для того чтобы сократить время и дать нам возможность за немногие годы обрести то, что в других обстоятельствах было бы достижением столетий. Даже то, что совершил Александр по совету Аристотеля, не могло бы сравниться с этим, и уже теперь «Записки» Академии s и результаты работы обсерватории бесконечно превосходят его свершения. Но еще большего можно было бы добиться, если бы этот великий монарх распорядился сделать все возможное для осуществления полезных открытий, все, что есть в человеческих силах, иначе говоря, в его собственной власти, которая как бы олицетворяет всю мощь человечества в этой области, так что невозможно назвать ни одного отдельно взятого человека, который мог бы добиться большего, чем он. Его добрая воля не уступает его власти, и, движимый одной лишь любовью к людям, не ища славы, он снизошел до отдельных средств оказания помощи, небольших, но доказавших свою полезность в утешении людей; и хотя мир узнал о них с большим запозданием, я считаю их столь же достойными прославления, как и военные победы. Я не побоюсь сказать, что он способен сделать больше открытий, нежели все математики, и подать больше исцелений, нежели все врачи сумели бы сделать без него, потому что он может отдавать приказы и утверждать законоположения, благодаря которым науки будут развиваться так быстро, что его правление и его эпоха сделаются самыми блестящими среди всех царствований и эпох, и слава достанется прежде всего ему, а потомки будут вечно благодарить его. Все другие великие деяния, совершаемые им, как бы ни были они ослепительны и грандиозны, не являются достоянием всех людей, тогда как полезные открытия, которые служат утверждению истин, необходимых для благочестия и умиротворения духа, отвращают от нас беды и расширяют власть человека над природой, принадлежат всем народам и всем временам. Таким образом, остается лишь осведомить сего великого монарха обо всем, что он может совершить; это — дело выдающихся личностей, которые введут его в курс дела, но так как все они обременены боль-

==483

шими делами, то кто-то другой должен готовить для них обзорный материал, и, если эта маленькая записка сможет послужить среди прочих выполнению этой задачи она не найдет лучшего применения 4.

Между тем, как мне кажется, мы недостаточно оправдываем благосклонность небес, не используем ни успехов просвещения и выгодных условий нашего века, ни той готовности опекать и пестовать науки, какую выказывают величайшие из государей. Право же, я готов сравнить наши знания с большой лавкой, складом или конторой, где нет ни порядка, ни описи всего, что там имеется; ибо мы сами не ведаем того, чем уже владеем, и не умеем пользоваться нашим достоянием в случае нужды. Существует бесконечно много прекрасных мыслей и полезных наблюдений, которые встречаются у авторов, но еще больше их разбросано среди массы людей, практически работающих в любой области. И если бы наиболее драгоценное и существенное из всего этого было собрано, приведено в порядок и снабжено указателями, чтобы можно было отыскать любую вещь и употребить там, гдe она окажется полезной, мы сами, быть может, поразились бы нашим богатствам и горько пожалели бы, что в своей слепоте так мало пользовались ими до сих пор. И подобно тому как те, у кого много есть, способны приобретать больше других, тогда как те, у кого мало, не только приобретают соответственно меньше, но и порой теряют даже то немногое, что у них есть, чего не хватило бы ни на какое предприятие и что вынуждает их перебиваться с хлеба на воду, — так и мы, до тех пор пока мы прозябаем в бедности среди изобилия, не используем ваших преимуществ, даже просто не знаем о них, мы не только не сделаем ни шагу вперед, но, напротив, будем двигаться вспять и, отчаявшись достичь чего-либо хорошего, махнем на все рукой и растеряем без всякой пользы то, что уже держим в собственных руках. Не говоря уже о том, что, как легко убедиться, гораздо больше людей трудится по привычке, по заведенному порядку, ради барыша, развлечения и тщеславия, нежели в надежде и намерении способствовать прогрессу науки.

Итак, чтобы ясно и определенно сказать, что надлежит сделать, можно разделить полезные истины на две группы: те, которые уже известны людям нашего времени, по крайней мере у нас в Европе, и те, которые еще предстоит познать. Первые частью записаны, частью нет.

==484

Те, которые записаны в напечатанных книгах или в рукописях древних или новейших, западных или восточных, находятся частью на своем месте, а частью не на своем. Находящиеся на своем месте или почти на своем месте — это те, которые были отмечены авторами систем или отдельных трактатов там, где этого требовал предмет сочинения. А то, что говорится мимоходом, как и все то, что помещено там, где его трудно отыскать, находится не на месте. Чтобы устранить этот беспорядок, понадобятся ссылки и правильное расположение материала. Что касается ссылок, то надо будет поручить составить каталоги всех имеющихся книг, достойных внимания, иногда с указанием их местонахождения, например что это рукопись или редкая книга, также указать их объем, степень доступности, но главным образом их качество, содержание и для какой цели они предназначены — хотя бы в отношении самых лучших книг, следуя тому прекрасному проекту, который первым попытался осуществить Фотий, патриарх Константинопольский 5 и которому до некоторой степени подражают новейшие журналы. Однако придется уделить больше внимания сути вещей, нежели это делал Фотий, слишком много времени тративший на рассуждения о стиле книг. Понадобятся также сводные систематические указатели, где в алфавитном порядке будут отмечены наиболее интересные отрывки из авторов по каждой теме. Это уже осуществляется довольно широко в области права, но как раз там это менее необходимо, поскольку было бы достаточно здравого смысла и законов, даже когда бы не было других авторов и нам предстояло бы впервые писать по этому вопросу. Зато в медицине книги практического характера никогда не будут лишними и бесполезными, здесь все вертится вокруг наблюдений, а так как отдельный человек наблюдает лишь очень немногое, то именно здесь возникает наибольшая необходимость в опыте и эрудиции других людей, и, более того, нужны многократные подтверждения какого-либо важного факта, так как эта наука в значительной мере еще остается эмпирической. Между тем здесь-то чаще всего и отсутствуют каталоги, в то время как юристы громоздят их сверх всякой меры. Точно так же было бы весьма полезным для медицины поручить кому-нибудь выбрать у авторов правила и афоризмы, и притом как можно в большем количестве. Пусть эти правила не будут абсолютно верными для всех случаев жизни, пускай

==485

они основываются лишь на догадках, — важно, чтобы люди отдавали себе отчет, какова степень их достоверности, или правдоподобия, на основании каких фактов они установлены. Со временем для них можно было бы найти исключения и проверить, не имеет ли такое-то правило больше исключений, чем подтверждений, и насколько полезно оно на практике. Медики не делают этого в достаточной мере, тогда как иные завзятые законники (о-р Ирнерия до Ясона) 6 делают это слишком усердно, утомляя нас бесчисленными правилами или каверзными случаями, нагромождая их сверх меры вместе со всеми их исключениями и оговорками, с расширительными, ограничительными, разграничительными и прочими толкованиями, не говоря уже о возражениях на возражения. Такая бестолковщина и размазывание хорошо известных вещей весьма обычны у людей: они привыкли делать пли слишком много, или слишком мало и не пользуются хорошими методами там, где эти методы оказали бы наилучшую услугу.

Что же касается указателей, то они бывают двух видов: в одних приводятся только простые термины с указанием, что такой-то предмет рассмотрен таким-то автором, другие же содержат подробности, указывают, какие авторы осветили тот или иной вопрос, предвосхитили, отметили, поддержали либо опровергли какое-либо мнение, положение или важное наблюдение. Эти последние — самые лучшие. Думаю, что первый вид указателей может быть алфавитным, второй же — скорее систематическим, так чтобы темы приближались к такому расположению, которое они примут в завершенной системе, где помимо утверждений будут содержаться также доводы или доказательства. Более всего придется потрудиться над упорядоченным изложением таких систем, где столько же мнений, сколько голов размышляло над ними, однако можно наметить предварительную схему, пригодную для тех случаев, когда система еще не достигла полного совершенства, причем сама она должна быть снабжена множеством ссылок, так чтобы большая часть вопросов могла быть рассмотрена с разных сторон; тем большим подспорьем для этого будет указатель. Совершенный научный порядок — это такой, когда предложения излагаются в порядке своих наипростейших доказательств и таким образом, чтобы они вытекали одно из другого, однако заранее такой порядок неизвестен и выявляетс

==486