Часть 11.

очень большие промежутки времени, как правило - века. Отсюда и одно из

основных понятий этого подхода: " {i}большая длительность{/i}" ("{i}longue

duree{/i}"{i}).{/i} Отсюда же - и введение в оборот нового материала дл

изучения, о котором говорит дальше Фуко. с. 82 Отголосок полемики между Фуко

и {i}Сартром{/i} после выхода {i}Слов и вещей.{/i} Основной пункт

сартровской критики - "отказ от истории". "Что мы имеем в {i}Словах и

вещах'.{/i} Вовсе не {i}"археологию'{/i} гуманитарных наук. Археолог - это

кто-то, кто разыскивает {i}следы{/i} исчезнувшей цивилизации, чтобы

попытаться ее {i}реконструировать{/i} [...]. Фуко же представляет нам своего

рода {i}геологию,{/i} он показывает серию последовательных слоев, образующих

нашу {i}почву.{/i} Каждый из этих слоев определяет условия возможности

некоторого типа мысли, который доминировал в течение соответствующего

периода. Но Фуко не говорит нам самого, быть может, интересного: ни того,

каким образом каждая мысль конструируется исходя из этих условий, ни того,

каким образом люди переходят от одной мысли к другой. Для этого он должен

был бы ввести {i}праксиси,{/i} стало быть, - {i}историю,{/i} а это как раз и

есть то, что он отвергает. Конечно же, перспектива у него историческая. Он

различает эпохи, до и после. Но он заменяет кино волшебным фонарем, движение

- чередой неподвижных состояний" ({i}Jean-Paul Sartre repond,{/i} 1966).

А вот ответ Фуко - в одном из его интервью - на этот упрек Сартра: "Ни

один историк подобного упрека мне ни разу не сделал. Существует своего рода

{i}миф истории{/i} для философов. Знаете ли, философы по большей части

весьма невежественны во всех дисциплинах, кроме своей. Существует математика

для философов, биология для философов, ну и точно так же - {i}история дл

философов.{/i} Для философов история - это своего рода огромная и обширна

непрерывность, где перемешаны свобода индивидов и экономические или

социальные детерминации. И как только дотрагиваются до какой-либо из этих

великих тем - непрерывность, действительное отправление человеческой

свободы, сочленение индивидуальной свободы с социальными детерминациями, как

только дотрагиваются до одного из этих великих {i}мифов-{/i} тотчас же этими

добропорядочными людьми поднимается крик о том, что вот, мол, посягают на

неприкосно-

{i}350{/i}

венность истории или убивают ее. На самом-то деле такие люди, как

{i}Марк Блок{/i} и {i}Люсьен Февр,{/i} английские историки и другие, давно

уже положили конец этому мифу истории. Они практикуют историю совершенно

иным способом [...]. Что же касается {i}философского мифа,{/i} который имеют

в виду, когда обвиняют меня в том, что я его убил, - то я в восторге, если

его действительно убил. Если что я и хотел бы убить - так именно это, а

вовсе не историю вообще" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, рр.ббб-667). В этой

полемике принял участие и {i}Жорж Кангилем,{/i} обычно предпочитавший

держаться в стороне от шумных дискуссий. В журнале {i}Critique{/i} появилась

его статья, которая считается одной из лучших работ о Фуко. По-отечески

пожурив Сартра (хотя они были одного выпуска {i}Высшей нормальной школы){/i}

за то, что тот потерял хладнокровие перед лицом неминуемого прихода кого-то

другого на место "учителя" и, отказавшись когда-то от рутинной жизни

преподавателя университета, теперь он сам повел себя как такой вот

озлобленный преподаватель, - Кангилем переходит к сути дела: "Несмотря на

то, что было сказано об этом большинством критиков Фуко, термин "археология"

означает у него то, что он собственно и означает. Это {i}условие возможности

иной истории -{/i} истории, в которой понятие {i}события{/i} сохраняется, но

где события касаются уже не людей, но {i}понятий{/i}" ({i}G.Canguilhem,{/i}

1967). Тема "истории" была настолько важна для Фуко, что он намеревалс

посвятить ей - "проблемам исторического дискурса" - отдельную книгу, котора

должна была называться: {i}Прошлое и настоящее. Другая археологи

гуманитарных наук.{/i} Проект этот, однако, осуществлен не был. с.91* Этот

выпад против {i}структурализма-{/i} не первый на страницах этой книги, хотя,

быть может, и наиболее резкий - может удивить тех, кто привык считать Фуко

структуралистом. В отечественной литературе о Фуко такая точка зрени

преобладает, во французской - встречается, но крайне редко, лишь при внешнем

и поверхностном взгляде (в словарях, энциклопедиях и т.д.). Это, конечно же,

недоразумение, пусть и возникшее не без участия самого Фуко. Одно время он

действительно был в каком-то смысле близок к тем, кто относил себя - или

кого относили - к структурному направлению в гуманитарных науках: он

печатается в журнале {i}Tel Quel{/i} (где печатают, правда, не только

структуралистов,

{i}351{/i}

но вообще - "авангард" литературы и литературной критики того времени),

говорит как будто бы от их имени, неоднократно предпринимает попытки

концептуально осмыслить структурализм как практику и как метод. В ряде

интервью 1966-1967 годов (в связи с выходом в свет {i}Слов и вещей){/i} Фуко

не возражает против такого рода идентификации, каким-то образом узнает себ

в ней. Действительно, еще после появления {i}Истории безумия,{/i} отвечая на

вопрос журналиста о том, кто повлиял на него в первую очередь, он называет

{i}Бланшо, Руссе-ля{/i} и {i}Лакана,{/i} а затем добавляет: "Но также, и

главным образом,- {i}Дюмезиль{/i}"{i};{/i} видя же удивление собеседника

("Каким образом историк религий мог оказаться вдохновителем работы по

истории безумия?"), Фуко поясняет:

"Благодаря своей {i}идее структуры.{/i} Как и Дюмезиль по отношению к

{i}мифам, я{/i} попытался обнаружить {i}структурированные нормы опыта,{/i}

схему которых - с некоторыми модификациями - можно было бы встретить на

различных уровнях" {i}[Dits et ecrits,{/i} t.I, p.168). Не только в этих

словах, но и в работах Фуко того времени при желании нетрудно усмотреть

близость структурному подходу- для этого, правда, нужно предварительно

выделить его основные черты и описать их в общем виде. Именно эту двойную

работу и проделал {i}Жиль Дел±з{/i} в известной статье 1967 года, котора

так и называется "По чему распознают структурализм?" ({i}G.Deleuze,{/i}

1979). И однако ни то, ни другое нельзя признать достаточным основанием дл

записывание Фуко в "структуралисты"; равно как и глубокое понимание им работ

{i}Фрейда{/i} и их использование в лекциях по психологии или больша

симпатия к делу {i}Лакана{/i} и своего рода пропагандирование его не

позволяют зачислить Фуко в "психоаналитики", а использование им

концептуального аппарата и метода, связанных с работами {i}Маркса,{/i} не

означает, что он был "марксистом".

Тут нужно не упускать из виду две вещи. Во-первых, сильный накал

страстей - и политических в том числе - во Франции в 60-е годы вокруг

структурализма вообще и вокруг отношения Фуко к структурализму, в частности.

В 1967 году, когда в Фуко видят "жреца структурализма", он скромно отвечает,

что он - лишь "певчий в хоре" и что служба началась задолго до него. И в

текстах и в интервью этого времени Фуко посвящает структурализму

{i}352{/i}

пространные анализы. Он различает структурализм как {i}метод,{/i} с

успехом используемый в {i}частных{/i} областях: в лингвистике, в истории

религий, в этнологии и т.д.,- и "{i}общий структурализм{/i}"{i},{/i} имеющий

дело с тем, "что есть наша культура, наш сегодняшний мир, с совокупностью

практических или теоретических отношений, которые определяют нашу

современность. Именно здесь структурализм получает значение {i}философской

деятельности-{/i} если принять, что роль философии состоит в том, чтобы

{i}диагносцировать{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.581; см. также

лекцию, прочитанную в Тунисе в 1967 году. "Structuralisme et l' analyse

litteraire").

А уже в 1968 году одного упоминания при нем о структурализме или о его

к нему причастности было достаточно для того, чтобы вызвать у Фуко в лучшем

случае сарказм и насмешки (скажем, Фуко загадывал собеседнику "загадку":

"Какая разница между Бернардом Шоу и Чарли Чаплиным? Никакой, поскольку они

оба носят бороду - за исключением, конечно же, Чаплина!", -{i}Dits et

ecrits,{/i} t.I, р.788), а чаще всего - ярость. Вот только один из

многочисленных примеров. На вопрос журналиста, как он на данный момент мог

бы определить структурализм, Фуко отвечает: "Если спросить тех, кого

включают в рубрику "структуралисты" - {i}Леви-Стросса{/i} или {i}Лакана,

Алътюс-сера{/i} или {i}лингвистов, -{/i} они бы ответили вам, что у них друг

с другом нет ничего общего или мало чего общего. Структурализм - это

категория, которая существует {i}для других,{/i} для тех, кто не имеет к

нему отношения. Только {i}извне{/i} можно сказать, что такой-то, такой-то и

такой-то - структуралисты. Это у {i}Сартра{/i} нужно спрашивать, кто такие

структуралисты, поскольку он считает, что структуралисты представляют собой

сплоченную группу (Леви-Стросс, Альтюссер, Дюмезиль, Лакан и я), группу,

которая образует своего рода единство; но как раз этого вот единства -

заметьте себе это хорошенько, - его-то мы как раз и не обнаруживаем"

({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.665). Фуко настаивает, стало быть, не только

на том, что он {i}никогда не был{/i} структуралистом ("Я никогда не был

фрейдистом, никогда не был марксистом и я никогда не был структуралистом", -

скажет он в беседе 1982 года "Структурализм и постструктурализм" ({i}Dits et

ecrits,{/i} t.IV, Р.435), но также и на том, что никогда не было и самого

"структурализма"! Было нечто, что называли этим

{i}353{/i}

словом (в заключительной части {i}Археологии знания{/i} Фуко

подчеркивает, что всей этой книгой он пытается "снять с себя ярлык

"структурализма" - или того, что под этим словом имеют обыкновение

понимать", - {i}L'Archeologie du savoir,{/i} р.259). И были отдельные люди,

которые в различных областях выполняли конкретные анализы, исследования. Не

отрицая того, что в работах этих исследователей, как и в его собственных,

действительно было что-то "не чуждое методам структурного анализа" (но

только Леви-Стросс, считает он, практиковал собственно структурный

{i}метод),{/i} Фуко не устает повторять, что если у этих исследователей и

было что-то общее, то только не "метод". Этим "общим" был у них "общий

враг": {i}классическая рефлексивная философия{/i} и {i}философи

субъекта.{/i} В беседе 1978 года с {i}Тромбадори{/i} (наряду с уже

цитировавшимся "Структурализмом и постструктурализмом" она имеет

исключительное значение для понимания не только философского пути Фуко, но и

общей атмосферы интеллектуальных и духовных исканий во Франции после второй

мировой войны), в ходе которой, в силу ее временной дистанции, ряд мыслей

был высказан Фуко с гораздо большей ясностью и определенностью, чем, скажем,

в {i}Археологии знания,{/i} Фуко говорит, что для тех, кого объединяли под

именем "структуралистов", наиболее острой и настоятельной проблемой было

"каким-то иным образом поставить вопрос о {i}субъекте,{/i} иначе говоря -

преодолеть некий фундаментальный постулат, от которого французска

философия, начиная с {i}Декарта,{/i} никогда не отступала и который

феноменологией был только усилен" ({i}Dits et eс-rits,{/i} t.IV, p.52). Вс

современная философия, будь то {i}марксизм с{/i} его навязчивой идеей

{i}отчуждения,{/i} имевший во Франции сильную феноменологическую окраску,

или же {i}феноменологический экзистенциализм,{/i} центрированный на

{i}проживаемом опыте,{/i} так же, как и современная {i}психология{/i} с ее

принципом {i}соразмерности опыта - человеку, -{/i} все это было только

разными "формами рефлексии и анализа", которые вдохновлялись "философией

субъекта" и ориентировались на "теорию субъекта". И в этом отношении

традиция, идущая от {i}Соссюра{/i} к {i}Леви-Строссу,{/i} стала

стратегической "точкой опоры для того, чтобы {i}поставить под вопрос{/i}

теорию субъекта, но эту постановку под вопрос ни в коем случае не сле-

{i}354{/i}

дует отождествлять со структурализмом" ({i}ibid.).{/i} Про себя Фуко

говорит, что эту проблематизацию теории субъекта он нашел у {i}Ницше,

Батая{/i} или {i}Бланшо,{/i} т.е. у тех, кто был максимально далек от

структурализма, а также у {i}Башляра{/i} и {i}Кангилема-{/i} в истории

науки. Такой же точкой "прорыва", возможностью выйти за пределы философии

субъекта был, для очень многих, и психоанализ. "Покончить с основополагающим

актом субъекта", или, как его еще называет Фуко, с "конституирующим

субъектом", "субъектом-дарителем смысла", - вот что было главным для Фуко и

что определяло его интерес к тем исследованиям и практикам, которые обычно

собирают под именем "структурализм". Подобного рода выпады против

"привилегий основополагающего субъекта" находим мы не только в

"Структурализме и постструктурализме", но и в {i}Порядке дискурса{/i} и в

"Что такое автор?".

В этом контексте станут понятны - в их интонации, в их интенции -

слова, сказанные Фуко в интервью 1966 года, т.е. еще изнутри, так сказать,

"структуралистского" периода. В силу важности того, что говорит здесь Фуко,

позволим себе привести несколько выдержек из этого интервью. "Мы ощущали

поколение Сартра как, несомненно, мужественное и благородное, со страстью к

жизни, к политике, к существованию... Но что касается нас, мы открыли дл

себя нечто другое, другую страсть: страсть к понятию и к тому, что я назвал

бы "система"". На вопрос собеседника: "В чем состоял интерес Сартра как

философа?" Фуко отвечает: "...столкнувшись с таким историческим миром,

который буржуазная традиция, себя в нем не узнававшая, склонна была

рассматривать как абсурдный, Сартр хотел показать, напротив, что всюду

имеется {i}смысл{/i}"{i}.{/i} На вопрос же о том, когда Фуко перестал

"верить в смысл", - он отвечает: "Точка разрыва - это тот момент, когда

{i}Леви-Стросс{/i} для обществ, а {i}Лакан -{/i}для бессознательного

показали нам, что "смысл", возможно, есть лишь своего рода {i}поверхностный

аффект,{/i} отсвет, пена, а то, что глубинным образом пронизывает нас, что

есть до нас и что нас поддерживает во времени и в пространстве, - это

{i}система{/i}"{i}.{/i} И дальше: "Значение Лакана как раз в том, что он

показал, как через дискурс больного и через симптомы его невроза говорят

именно {i}структуры,{/i} сама система языка - а не субъект... Как ес-

355

ли бы до любого человеческого существования уже имелось некое знание,

некая система, которую мы переоткрываем...". И на вполне естественный

вопрос: "Но кто же тогда продуцирует эту систему?" Фуко отвечает: "Что это

за такая анонимная система без субъекта, хотите Вы спросить, что именно

мыслит? {i}"Я"-{/i} взорвано; взгляните на современную литературу -

происходит открытие некоего {i}имеется".{/i} [...] В некотором роде здесь

происходит возврат к точке зрения XVII века, с одним различием: не человека

ставить на место Бога, но анонимную мысль, знание без субъекта,

теоретическое без идентифицируемой субъективности {i}[identite]...{/i}"

({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, pp. 514-515).

За шумным конфликтом в связи со структурализмом Фуко, стало быть, видит

прежде всего попытку поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие

формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом к

идее субъекта. Именно поэтому его не устраивали формы рациональности,

стоящие за марксизмом или за феноменологией, и именно в этом контексте Фуко

не устает подчеркивать роль {i}Леви-Стросса,{/i} давшего "своего рода

{i}рациональную точку опоры{/i} для этой постановки под вопрос [...] теории

субъекта" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.52).

с. 91 ** О том месте, которое {i}Жорж Катилем{/i} и его работы по

истории наук о жизни занимали во французской философии послевоенных

десятилетий, см. "Жизнь: опыт и наука" ({i}Вопросы философии,{/i} 1993, 5,

сс.43-53) - перевод статьи Фуко "La vie: Г experience et la science"

({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.763-776), впервые опубликованной на

французском языке в 1985 году.

с. 94 Ср. в уже цитировавшейся небольшой статье Фуко о {i}Жане

Ипполите-.{/i} "Гегель обозначал для него тот момент, когда философский

дискурс поставил перед самим собой, и внутри себя самого, проблему своего

{i}мчала{/i} и своего {i}конца,{/i} момент, когда философская мысль берет на

себя тяжкий неисчерпаемый труд, труд высказать все поле {i}не-философии{/i}

в целом, а также берется возвестить, совершенно самодержавно, о собственном

конце. [...] Философия, которая, начиная по крайней мере с {i}Декарта,{/i}

была неустранимым образом связана с не-философией, стала вместе с Гегелем не

только {i}сознанием{/i} этой связи, но и действительным {i}дискурсом{/i}

этой связи: серьезное задействование игры философии и не-философии. Тогда

как дру-

{i}356{/i}

гие видели в гегелевской мысли замыкание философии на саму себя и

момент, когда она переходит к рассказыванию своей собственной истории, -

Ипполит признал в ней такой момент, когда она {i}пересекает{/i} свои

собственные пределы, чтобы стать {i}философией не-философии{/i} или, быть

может, {i}не-философией самой же философии{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I,

рр.783-784).

Комментарий к "Воля к знанию"

История сексуальности, том 1

Первый том {i}Истории сексуальности{/i} вышел в свет в декабре 1976

года, когда еще не успели стихнуть шум и споры вокруг предыдущей книги Фуко

- {i}Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы{/i} (1975). Эти две книги

близки не только по времени своего выхода в свет. Они маркируют очередной

"разрыв" в творчестве Фуко и, в этом смысле, - появление Фуко "нового",

того, о котором так лаконично и точно сказал названием одной из глав своей

книги {i}Дидье Эрибон:{/i} "Борец и преподаватель Коллеж де Франс...". Если

в предыдущих книгах анализ Фуко фокусировался на "сказанных вещах", на

дискурсе как отдельной и автономной реальности, как особой практике, то

теперь дискурс рассматривается как востребуемый и получающий свое место

внутри той или иной практики (судебной, медицинской, педагогической и т.д.),

отличной от самого дискурса. Этот сдвиг, происшедший {i}между Археологией

знания{/i} и {i}Надзирать и наказывать,{/i} отмечает {i}Жиль Дел±з{/i} в

статье с характерным названием: "Писатель? Нет, новый картограф" ("Ecrivain

поп: un nouveau cartographe");

об этом же в дискуссии после одной из своих лекций в Токийском

университете в 1978 году говорит и сам Фуко. Отвечая на реплику одного из

слушателей, заметившего, что объектом анализа у Фуко становится теперь не

только в какой-то момент истории сказанное, но также и то, что в этот момент

было сделано, Фуко подчеркивает, что

357

он начинал как историк наук и что одним из первых вопросов, вставших

перед ним, был вопрос о том, может ли существовать такая история науки,

которая рассматривала бы "возникновение, развитие и организацию науки не

столько исходя из ее внутренних рациональных структур, сколько отправляясь

от внешних элементов, послуживших ей опорой" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III,

p.583). Так, в {i}Истории безумия{/i} наряду с "внутренним анализом научных

дискурсов" - анализом того, как развивалась психиатрия, какие она

затрагивала темы и какие изучала объекты, какими понятиями пользовалась и

т.д., - есть и анализ внешних условий: "...я попытался, - говорит Фуко, -

ухватить историческую почву, на которой все это произошло, а именно:

практики заточения, изменение социальных и экономических условий в XVII

веке. [...] Анализ же в {i}Словах и вещах -{/i} это по преимуществу анализ

сказанных вещей, правил образования сказанных вещей". Анализ внешних условий

существования, функционирования и развития дискурсов оказался при этом как

бы за скобками. Это отмечали критики Фуко. "Но я и сам это осознавал, -

говорит он, - просто объяснения, которые в то время предлагались, к которым

меня склоняли (и упрекали меня, если я их не использовал), - эти объяснени

меня не удовлетворяли". Не "производственные отношения" или "идеологию

господствующего класса", но "отношения власти внутри общества" предлагает

теперь Фуко рассматривать в качестве "точки внешнего укоренения организации

и развития знания" ({i}ibid.).{/i}

Так в горизонте мысли Фуко кристаллизуется новая тема - тема

{i}власти.{/i} Она звучит уже в {i}Порядке дискурса.{/i} И это не

умозрительный поиск нового объяснительного принципа, но именование и

экспликация нового периода в жизни Фуко, периода, который, по его

собственным словам, открылся "потрясением 1968 года". Фуко заведует в это

время кафедрой философии в Тунисском университете и становится очевидцем

сильных студенческих волнений, которые в Тунисе начались раньше, чем во

Франции и вообще в Европе, и которые завершились арестами, процессами и

суровыми приговорами. Фуко, пользуясь

{i}358{/i}

своим положением, оказывает студентам прямую помощь (материальную,

организационную) и становится в конечном счете persona {i}поп grata{/i} в

этой стране. Эти события, эти молодые люди, которые "действительно рисковали

своей свободой", произвели на Фуко сильное впечатление:

для меня это было настоящим опытом политики", - скажет он впоследствии

({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.78). С этого момента Фуко - в центре всего,

что происходит в политической и социальной жизни, он - всюду, где происходят

столкновения с властью и силами порядка, причем не только в самой Франции.

Даже простое перечисление того что было им сделано и организовано, в чем он

принял непосредственное участие, заняло бы не одну страницу. Так, осенью

1968 года, после "майской революции" и в ответ на нее, был создан новый -

экспериментальный - университет в Венсене. Фуко принимает предложение

возглавить кафедру философии, которую он же и должен был сформировать.

Одновременно Фуко создает первую во Франции кафедру психоанализа, куда он

приглашает в основном психоаналитиков лакановского направления. И при первом

же столкновении студентов, которые хотели на деле испытать границы

предоставленной им автономии, с полицией Фуко оказывает последней физическое

сопротивление и вместе с большой группой студентов проводит ночь в

полицейском участке (что в дальнейшем с ним случится еще не раз).

В 1975 году Фуко принимает участие в весьма смелой акции протеста

против смертного приговора одиннадцати испанцам, которые боролись с режимом

Франко. Текст петиции был подписан виднейшими представителями французской

интеллигенции (среди которых были {i}Сартр, Арагон{/i} и многие другие),

опубликован в прессе, но, кроме того, зачитан в самом Мадриде во врем

пресс-конференции, устроенной специально для этого десантировавшейся туда

группой из семи человек, в числе которых - Фуко, {i}Ив Монтан{/i} и {i}Жан

Даньель,{/i} редактор {i}Nouvel Observateur.{/i} Пресс-конференцию

разгоняют, десант выдворяют из Испании, приговор приводится в исполнение. У

акции этой были, однако, очевидные последствия. Во-первых, по

{i}359{/i}

всей Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку испанской

оппозиции; во-вторых, резко изменилась официальная позиция Франции.

{i}Жискар д'Эстен{/i} согласился с предложением Голландии: девяти

европейским странам обратиться к Франко с просьбой об отмене приговора,

против чего прежде Франция возражала.

И так далее, и тому подобное: по приглашению комиссии по реформе

Уголовного кодекса Фуко представляет свою точку зрения по поводу тех статей

кодекса, которые касаются сексуальности; участвует в демонстрации в

поддержку {i}Параджанова,{/i} организует акцию протеста против приема Жискар

д'Эстеном в 1977 году Леонида Брежнева: в день приема в одном из парижских

театров французская интеллектуальная элита встретилась с советскими

диссидентами, оказавшимися к тому времени на Западе; в 1981-1982 годах

работает в комитете поддержки польской "Солидарности" и даже отправляется в

Польшу в качестве сопровождающего (а по совместительству-и шофера грузовика)

гуманитарного груза, среди которого было спрятано... нелегально провозимое

оборудование для типографии.

Но, пожалуй, главным "детищем" Фуко этого периода является "Группа

информации о тюрьмах", образованная по его инициативе в начале 1971 -го и

самораспустившаяся в декабре 1972 года. Поводом к ее образованию послужила

голодовка, объявленная заключенными-маоистами и членами других групп

ультралевых с требованием придания им статуса политических заключенных и

улучшения условий содержания в тюрьмах. Характерно, что юридический адрес

{i}Группы -{/i} это домашний адрес Фуко. {i}Группа{/i} ставила перед собой

задачу собрать и сделать достоянием гласности информацию о положении

заключенных в тюрьмах, равно как и обеспечить доступ информации в тюрьмы.

Последнее было достигнуто довольно быстро: уже через несколько месяцев

работы {i}Группы{/i} в тюрьмы было допущено радио и стали поступать

ежедневные газеты. Для сбора же информации по всей Франции в тюрьмах тайно

распространяются вопросники; опрашиваются также родственники заключенных и

{i}360{/i}

бывшие заключенные; полученные таким образом сведения публикуются в

издававшихся {i}Группой{/i} брошюрах.

Деятельность {i}Группы{/i} была столь успешной, что по ее образцу

создаются другие объединения подобного рода: "Группа информации о

здравоохранении", "Группа ин-формации о психиатрических больницах", "Группа

информации и поддержки рабочих-иммигрантов". Деятельность же {i}Группы{/i}

Фуко прекратилась в конце 1972 года, когда была создана первая во Франции

организация заключенных ("Инициативный комитет"), начавшая издавать свой

собственный печатный орган. В определенном смысле исходная задача

{i}Группы{/i} была тем самым решена, и Фуко отходит в сторону.

Жиль Дел±з - сам активный член {i}Группы-{/i} отмечает в одном

интервью, что, несмотря на разочарование и горечь, испытанные Фуко в связи с

конфликтом между {i}Группой{/i} и {i}Инициативным комитетом{/i} заключенных

(этот конфликт и стал одним из поводов к самороспуску {i}Группы),{/i} опыт

работы в ней был для Фуко чрезвычайно важным. Этот опыт стал для него

катализатором и пробным камнем нового понимания ангажированности

интеллектуалов. В центр ставится действие, исходящее не из общих принципов и

вечных ценностей, а из анализа и "диагностики" (термин Фуко) ситуации, -

действие конкретное и нацеленное на борьбу с "недопустимым". "Недопустимо!"

- было своего рода девизом всей деятельности {i}Группы.{/i} "Я вижу

недопустимое" - характерное название небольшого интервью 1971 года, где Фуко

отвечает на вопросы о задачах и формах деятельности {i}Группы.{/i} В

качестве важнейшего результата этого опыта Дел±з отмечает появление "нового

типа высказываний о тюрьме [...], формулирование которых прежде было

невозможно" (J. Deleuze, "Foucault and the Prison"; цит. по: {i}Eribon,{/i}

p.248).

Но здесь можно видеть и еще один, быть может даже более важный сдвиг:

радикально трансформируется отношение между практикой и теоретическими

разработками. До сих пор это отношение у Фуко было вполне традиционным дл

европейской философии: либо написание очередной книги вообще никак не было

связано с {i}включен-

361

ностью{/i} автора в ту или иную практику (в лучшем случае, как это было

с {i}Историей безумия,{/i} автор выступал в качестве {i}внешнего{/i}

исследователя по отношению к ней), либо мысль автора бралась в качестве

основания для развертывания или трансформаций практик кем-то {i}другим.{/i}

Именно об этом - немного в шутливом тоне, но по сути очень серьезно -

говорит сам Фуко в одной из бесед 1971 года: "...я написал когда-то книгу об

истории безумия. За немногими исключениями вроде {i}Бланшо{/i} или

{i}Барта{/i} она была принята весьма плохо. Еще недавно, когда об этой книге

говорили студентам, то подчеркивали, что она написана не врачом, а потому ее

следует опасаться как чумы. Так вот, меня поразила одна вещь: уже несколько

лет вокруг {i}Базалиа{/i} в Италии, а также в Англии развивается движение,

которое называют {i}антипсихиатрией.{/i} Конечно, эти люди развернули свое

движение исходя из их собственных идей и их собственного опыта как

психиатров;

в моей книге они увидели, однако, своего рода историческое обоснование,

они переложили в каком-то смысле ответственность за нее на себя, приняли ее

на свой счет, до некоторой степени себя в ней узнали; в итоге - эта

собственно историческая книга находит своего рода практическое завершение.

Так вот, скажем, я немного ревную, и теперь мне хотелось бы делать все это

самому. Вместо того, чтобы писать книгу по истории правосудия, которая затем

будет подхвачена теми, кто на практике поставит правосудие под вопрос, мне

хотелось бы начать именно с того, чтобы поставить под вопрос правосудие

практически, а затем - право же, если я еще буду жив и не сяду в тюрьму,-

ну, тогда я напишу книгу..." ({i}Dits et ecrits,{/i} t.II, pp.208-209).

* * *

Разумеется, эта книга, написанная в буквальном смысле слова по горячим

следам битв и столкновений, написанная в годы-с 1971 по 1975,-когда Фуко

читает в {i}Коллежде Франс курсы{/i} лекций с выразительными названиями:

"Теории и институты уголовного права", "Наказующее общество",

"Психиатрическая власть" и "Анормальные", в те годы, на которые во Франции

приходится апогей борьбы с ав-

362

торитарностью на всех уровнях, а стало быть, и борьбы за разоблачение и

ниспровержение всех и всяческих авторитетов и в первую очередь - авторитета

власти (Отец, Учитель, Священник, Бюрократ - все они выступают как ее

олицетворения), - в эти годы книга Фуко не могла не оказаться в центре

внимания. Другими словами, его {i}Надзирать и наказывать-{/i} книга,

связанная с "политическими страстями" момента, анализирующая формы

{i}социального контроля{/i} (и, в частности, заточение), возникновение

общества {i}дисциплинарного типа{/i} и обеспечивающих его функционирование

{i}норм, -{/i} книга эта воспринималась как непосредственное продолжение

борьбы, но только другими средствами: через {i}историческое описание,{/i}

которое выполняет здесь {i}критическую{/i} функцию.

И такого же рода ожидания были и по отношению к его {i}Воле к

знанию:{/i} ждали книгу, тоже вписанную в логику борьбы, только теперь уже

на другом фронте. Не будем забывать, что конец 70-х - это пик "сексуальной

революции" на Западе. Царят всевозможные идеологии освобождения и

свирепствует своего рода "психоаналитизм" - заполонение вульгарным

психоанализом всех и всяческих способов мысли и действия. Вот как описывает

эту ситуацию Дидье Эрибон: "Нескончаемое говорение о сексуальности. Все

говорят о сексе, чтобы сказать, что он вытеснен и подавлен буржуазной

моралью, моделью супружества и семьи... От этой морали, быть может, Фрейд

нас чуть-чуть и освободил, говорят одни. Но - так нерешительно, добавляют

другие, с такой осторожностью и конформизмом, что следовало бы разоблачить

также и нормализующие функции самого психоанализа. И все [...] хотят, чтобы

о сексе говорили, о сексе, который-де должен сорвать покров с истины о

человеке или предложить ему пути к счастью" ({i}Eribon,{/i} p.286).

Ожидания не оправдались. Книга Фуко камня на камне не оставляет от

понимания власти как репрессивной силы, подавляющей все и вся, включая и

сексуальность. "Наше общество, - скажет он в интервью после выхода книги,-

это общество не "репрессии" секса, а его "экспрессии"" ({i}Dits et

ecrits,{/i} t.III, p. 103).

363

Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, {i}La Volon-te de savoir,

Histoire de la sexualite,{/i} tome I, Gallimard, 1976.

с. 101 Steven Marcus, {i}The Other Victoriens. A Study of Sexuality and

Pornography in Mid-Nineteenth Century England,{/i} New York, Basic Books,

1966.

с. 102 Фуко опять играет на значениях выражения {i}tenir discours -{/i}

"держать речь" (ср. комментарий к с.49 "Порядка дискурса"), что в русском

переводе теряется.

с. 117 В 1977 году Фуко напишет предисловие к французскому изданию этой

книги - еще более сокращенному, чем английское, уже и без того

сокращенное... до семи сот страниц ({i}My Secret Life. Recit de la vie

sexuelle d'un Anglais de l'epoque victorienne,{/i} Paris, Les formes du

secret, 1977). Первое ее издание было напечатано в 1890 году в Амстердаме,

тиражом десять (!) экземпляров. Оно, конечно, никогда не поступало в продажу

и осело у нескольких коллекционеров и в некоторых библиотеках. Интерес этого

текста, как пишет Фуко, - в детальнейшем рассказе о жизни, которую этот

человек целиком посвятил сексу. "Жизнь-секс", "сексуществование"... - играет

со словами Фуко. "Несомненно, в качестве фона выступала здесь давн

духовная традиция, которую протестантские страны (стало быть - без исповедни

ков) сохранили лучше, чем католические: вести пись менно дневник своей

жизни, на чистой странице проделывать исповедывание совести" ({i}Dits

etecrits,{/i} t.III, p.131). Об этом тексте Фуко говорит также в статье 1976

года в газете {i}Le Monde{/i} ("L'Occident et la verite du sexe"), где он

еще до выхода самой книги крупными мазками прочерчивает основные линии

{i}Воли к знанию{/i} и всего многотомного проекта {i}Истории

сексуальности{/i} ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, рр.101-106).

с. 118 Игра слов: {i}repetition{/i} по-французски - это и "повторение",

и "репетирование".

с. 119 Игра слов: {i}Са{/i} употребляется во французском разговорном

языке и как местоимение "это", и как способ выражения чрезвычайно

пренебрежительного отношения к чему-либо или к кому-либо; но, кроме того,

{i}Са -{/i} это третий элемент психоаналитической триады {i}Я, Сверх-Я{/i} и

{i}Оно,{/i} который трактуется как раз как совокупность всех

{i}364{/i}

вытесненных и подавленных влечений и желаний, как темная и непрозрачна

для сознания часть человека.

с. 123 Речь идет о двух работах Фрейда: {i}Три очерка по теории

сексуальности{/i} (1905) и {i}Анализ фобии пятилетнего маль-чика{/i} (1909).

Из изданий последних лет на русском языке см., например, в: З.Фрейд,

{i}Психология бессознательного,{/i} М., Просвещение, 1989.

с. 130 Имя крестьянина - {i}Jouy -{/i} по звучанию совпадает с

причастием прошедшего времени глагола {i}jouir{/i} (joui) - "наслаждаться",

"получать удовольствие", означающего также: "испытать оргазм".

с. 158 Эта книга так и не была написана. Как не были написаны и

обещанные пять томов {i}Истории сексуальности. La Chair et le corps. La

Croisade des enfants. La Femme, la mere et l'hysterique, Les Pervers,

Populations et races.{/i} Названия этих томов фигурировали на обложке

первого тома.

с. 160 См. соответствующий комментарий к с. 184.

с. 167 См. соответствующий комментарий к с.119.

с. 177 {i}Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo -{/i} "если не

смогу склонить богов, то Ахеронт приведу в движение" (лат.), вошедший в

поговорку стих из {i}Энеиды{/i} Вергилия (кн.vii, стих 312).

с. 178 Неточная ссылка Фуко на эпиграф из {i}Бюргера{/i} в начале 44-й

главы работы Шопенгауэра {i}Мир как воля и представление.{/i} В переводе Ю.

Айхенвальда см.: А.Шопенгауэр, {i}Избранные произведения,{/i} М.,

Просвещение, 1992, с.371.

с. 181 Вскоре после выхода в свет {i}Воли к знанию{/i} группа

психо-аналитиков-лаканистов (среди которых был и зять Лакана {i}Жак-Ален

Миллер,{/i} ставший после смерти Лакана в 1981 году его "преемником" и

руководителем одной из ветвей лакановского психоанализа) пригласила Фуко дл

обсуждения основных проблем книги. Под названием "Игра Мишеля Фуко" ("Le jeu

de Michel Foucault") текст этой дискуссии был опубликован в журнале

{i}Orni-саr?,{/i} издающемся этой группой лаканистов. Вот что говорит Фуко в

ответ на вопрос о смысле противопоставления предлагаемой им {i}аналитики

власти{/i} обычным "теориям власти": "{i}Власть-{/i}этого просто {i}не

существует. Я{/i} хочу сказать, что идея, будто где-то в определенном месте,

или эманируя из какой-то определенной точки, существует нечто, что и есть

власть, - мне кажется, что эта идея зиждется на каком-то ложном анализе и уж

во всяком случае не учитывает значительного чис-

{i}365{/i}

ла феноменов. На самом-то деле власть - это {i}отношения,{/i} это пучок

- более или менее организованный, более или менее пирамидальный, более или

менее согласованный - отношений. [...] Если пытаться строить {i}теорию{/i}

власти, всегда будешь вынужден рассматривать ее как возникающую в

определенном месте и в определенное время, нужно будет выяснять ее генезис и

осуществлять дедукцию. Но если власть в действительности является открытым

пучком, более или менее согласованным - скорее, конечно же, плохо

согласованным, - отношений, тогда единственной проблемой являетс

составление такой решетки анализа, которая делала бы возможной аналитику

отношений власти" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.302).

с. 184 Непереводимая игра слов: французское {i}sujet,{/i} происходящее

от латинского {i}subjectus -{/i} "под-лежащее", "под-чиненное", означает

одновременно и "отданный во власть", "подданный", и "субъект", "лицо". Фуко

"стягивает" оба эти значения в глаголе {i}assujettir{/i} (собственно

"подчинять"), подчеркивая момент {i}конституирования субъекта{/i} как

такового в обоих смыслах, равно как и наличие специальных форм, делающих это

конституирование возможным.

с. 19 5 Этот принцип {i}власти без субъекта{/i} или {i}стратегии без

субъекта{/i} также стал предметом обсуждения в дискуссии с лаканистами.

Отвечая на вопрос о том, как такое можно помыслить, Фуко высказывает разные

соображения, и в том числе следующее: "...знаменитая французска

"абсолютная" монархия не имела в действительности ничего абсолютного. Это и

в самом деле были рассеянные островки власти, одни из которых

функционировали как географические уделы, другие - как пирамиды, третьи -

как тела или, скажем, в соответствии с семейными влияниями или сетями

союзов, и т.д. Вполне понятно, почему в подобной системе не могли появитьс

глобальные стратегии:

французская монархия оснастила себя административным аппаратом - очень

сильным, но очень ригидным, - мимо которого проходила масса вещей. Был,

конечно, Король - явный представитель власти, но на самом деле власть

централизованной не была, она не выражалась в глобальных стратегиях -

одновременно тонких, гибких и связных. В ХIX веке, напротив, через всякого

рода механизмы или институты - парламентаризм, распростране-

{i}366{/i}

ние информации, издательское дело, всемирные выставки, университет и

т.д. - "буржуазная власть" смогла выработать глобальные стратегии, без того,

однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта"

({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р.310). Но не окажется ли тогда, что принцип

"бессубъектности", будучи безобидным в плане теоретическом, по отношению к

{i}знанию{/i} и {i}дискурсу,{/i} при переходе в поле "

{i}практического{/i}"{i},{/i} где действуют отношения силы и происходят

сражения, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, -

что принцип бессубъектности здесь порождает серьезные трудности и не

позволяет уклониться от вопроса о субъекте или, скорее, о субъектах? Фуко на

это возражение Миллера замечает:

"Конечно же, это-то меня и беспокоит. И я не очень понимаю, как из

этого выбраться. Но в конечном счете, если рассматривать власть в терминах

{i}отношений власти,{/i} это позволяет, мне кажется, схватить - гораздо

лучше, чем в каких бы то ни было иных теоретических построениях, - то

отношение, которое существует между властью и борьбой, и в частности

классовой борьбой. Что меня поражает в большинстве текстов, если не Маркса,

то по крайней мере марксистов, так это то, что там всегда (за исключением,

быть может, Троцкого) молчанием обходят вопрос, что понимать под

{i}борьбой,{/i} когда говорится о борьбе классов. Что означает здесь

"борьба"? Диалектическое столкновение? Политическое сражение за власть?

Экономическая баталия? Война? Гражданское общество, пронизанное классовой

борьбой, это - что: война, продолженная другими средствами?". И, наконец, на

вопрос Миллера о том, кто же эти, противостоящие друг Другу, субъекты, Фуко

отвечает: "Это всего лишь гипотеза, но я бы сказал так {i}все против

всех.{/i} Не существует непосредственно данных субъектов, один из которых

был бы пролетариатом, а другой - буржуазией. Кто борется против кого? Мы все

боремся против всех. И в нас всегда еще есть что-то, что борется против

чего-то в нас же самих" ({i}ibid.,{/i} pp.310-311). с.238 Слово "диспозитив"

не имеет во французском языке тех значений, с которыми употребляет его Фуко

в {i}Воле к знанию.{/i} Во французском языке {i}dispositif{/i} может

означать, во-первых, "приспособление", "устройство", "прибор", "механизм",

причем чаще всего - в конкретном техническом смысле. Во-вторых, это слово

может означать "расположение", "порядок", и в частности "боевой,

367

походный порядок", "группировка войск". В книге Фуко мы имеем дело по

существу с семантическим новообразованием. Можно было бы подумать, что это -

один из тех немногих случаев, когда русский и французский читатели

оказываются в одинаковом положении. Фуко, однако, не "стирает" прежних

значений этого слова, но, напротив, каждый раз опирается то на одно из них,

то на другое. Именно поэтому в русском тексте это слово оставлено без

перевода после многих - неудачных - попыток найти (или изобрести) его

русский эквивалент. В дискуссии с лаканистами Фуко пришлось, конечно же,

отвечать и на вопрос о смысле и методологической функции термина

"диспозитив". Фуко говорит: "Что я пытаюсь ухватить под этим именем, так

это, {i}во-первых,{/i} некий ансамбль - радикально гетерогенный, -

включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки,

регламентирующие решения, законы, административные меры, научные

высказывания, философские, но также и моральные, и филантропические

положения, - стало быть: сказанное, точно так же, как и не-сказанное, - вот

{i}элементы{/i} диспозитива. Собственно диспозитив - это {i}сеть,{/i}

которая может быть установлена между этими элементами. {i}Во-вторых,{/i} то,

что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи,

которая может существовать между этими гетерогенными элементами. Так, некий

дискурс может представать то в качестве программы некоторой институции, то,

напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику,

которая сама по себе остается немой, или же, наконец, он может

функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое

поле рациональности. Короче, между этими элементами, дискурсивными или

недискурсивными, существуют своего рода игры, перемены позиций, изменени

функций, которые могут быть, в свою очередь, также очень различными. Под

диспозитивом, {i}в-третьих, я{/i} понимаю некоторого рода - скажем так -

образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент

оказывалось: ответить на некоторую {i}неотложность.{/i} Диспозитив имеет,

стало быть, преимущественно {i}стратегическую{/i} функцию. Ею может быть,

например, поглощение какой-то подвижной массы населения, которую общество с

эко-

368

номикой по преимуществу меркантильного типа находило мешающей: здесь

обнаруживается некоторый стратегический императив, выполняющий роль своего

рода матрицы того диспозитива, который мало-помалу стал диспозитивом

контроля-подчинения безумия, душевной болезни, невроза" ({i}Dits et

ecrits,{/i} t.III, pp.299). В этой же дискуссии Фуко пришлось объясниться и

по поводу соотношения между новыми понятиями: {i}диспозитив, дисциплина,

-{/i} и прежними: э{i}пистема, знание, дискурс.{/i} "Что касаетс

диспозитива, - говорит он, - то тут я стою перед проблемой, из которой пока

не очень-то вижу выход. Я сказал, что диспозитив имеет преимущественно

{i}стратегическую{/i} природу, а это предполагает, что речь здесь идет об

определенного рода манипулировании отношениями силы, о рациональном и

координированном вмешательстве в эти отношения силы, чтобы либо развернуть

их в определенном направлении, либо блокировать их, либо стабилизировать и

использовать их. Диспозитив, стало быть, всегда вписан в игру власти, но,

кроме того, всегда связан с одной или несколькими гранями знания, которые в

связи с ним возникают, но в не меньшей мере его и обусловливают. Вот это и

есть диспозитив: стратегии силовых отношений, которые и поддерживают

различные типы знаний и поддерживаются ими. В {i}Словах и вещах,{/i} где

хотел написать историю {i}эпистемы, я{/i} еще оставался в тупике. Что

хотел бы сделать сейчас, так это попытаться показать, что то, что я называю

диспозитивом, - это куда более общий случай, нежели эпистема. Или, скорее,

что эпистема - это специфически {i}дискурсивный{/i} диспозитив, тогда как,

вообще говоря, диспозитив может быть как дискурсивным, так и

не-дискурсивным, поскольку его элементы куда более гетерогенны. [...] Если

угодно, теперь, по зрелому размышлению, я определил бы эпистему как

стратегический диспозитив, который позволяет отобрать среди всех возможных

высказываний те, что смогут оказаться принятыми внутрь - я не говорю:

научной теории, но - некоторого поля научности, и о которых можно было бы

сказать: вот это высказывание истинно, а это - ложно. Именно диспозитив

позволяет отделить - не истинное от ложного, но то, что может

квалифицироваться как научное, от того, что так квалифицироваться не может"

({i}ibid.,{/i} pp.300-301).

{i}369{/i}

с.241 Во французском тексте эта идея выражена еще и лексически,

поскольку "власть" и "мочь" во французском языке - это одно слово:

{i}pouvoir.{/i}

с.242 Это не просто умозрительные рассуждения - за этим у Фуко стоит

вполне определенная гражданская позиция: он был среди тех, кто активно

боролся за отмену смертной казни во Франции. Пик этой борьбы приходится как

раз на середину 70-х годов; отменена она была в 1981-м, в самом начале

президентства Франсуа Миттерана.

с.245 {i}идеологи -{/i} речь идет о группе французских ученых и

философов (среди которых {i}А.Дестют де Траси, Ж.Кабанис, К-Ф.де Вольней{/i}

и др.), кульминация деятельности которых приходится на последние десятилети

XVIII века. Активно поддержавшие Французскую революцию, а затем приход к

власти Наполеона, они использовали этот момент социальных и культурных

трансформаций для реализации своих идей. Главное их дело - создание новых

институтов народного образования, в частности {i}Высшей нормальной школы{/i}

(национального центра подготовки преподавателей), а также французской

Академии и особенно - ее знаменитого отделения моральных и политических

наук. Оказавшиеся не у дел и преданные забвению с приходом Реставрации и

последовавшей политической реакции, в последние десятилетия нашего века

"идеологи" привлекают к себе все большее и большее внимание. Говоря об их

заслугах, подчеркивают их приверженность "новому научному духу" и власти

нового типа.

с.248 {i}эпистема{/i} ()[греч.] - понятие, которым Фуко пользуетс

почти исключительно в {i}Словах и вещах,{/i} называя таким образом особую

конфигурацию "слов", "вещей" и "представлений", которая задает услови

возможности взглядов, знаний, наук, характерных для определенной

исторической эпохи. В европейской культуре Нового времени Фуко выделяет три

эпистемы: ренессансную (XVI век), классическую (XVII век - конец XVIII) и

современную.

с.260 Именно то, что у Фуко мы находим радикальную проблематизацию не

только идеи "сексуальности", но и самого "секса как такового", и заставляет

нас в русском переводе остановиться на слове "секс", хотя французское {i}le

sexe{/i} может передаваться по-русски не только как "секс", но и как "пол".

Употребление в переводе не одного - сквозно-

{i}370{/i}

го - термина, но двух, лишало бы позицию Фуко ее последовательности и

радикальности, оставляя лазейку для привычных натуралистических смыслов.

Комментарий

к "Использование удовольствий"

{i}Введение{/i}

Публикуемый в сборнике перевод выполнен по тексту "Введения",

помещенному в начале второго тома {i}Истории сексуальности.{/i}

Первоначально текст этого "Введения" под названием "Использование

удовольствий и техники себя" ("Usage des plaisirs et techniques de soi")

появился в 27-м номере журнала {i}Le Debat{/i} в ноябре 1983 года, то есть

за несколько месяцев до выхода самой книги. Различия между этими текстами

немногочисленны и несущественны. Существенно, однако, то, что первоначальна

журнальная публикация выступала - о чем говорят как сохранившиеся в книге

начальные строки, так и само содержание текста, - в качестве "Введения" ко

"всей серии исследований", составивших последние тома {i}Истории

сексуальности.{/i} И именно как таковое текст статьи циркулировал и

цитировался до выхода самих книг в мае и июне 1984 года.

Как мы помним, план шеститомной {i}Истории сексуальности{/i}

предполагал, помимо {i}Воли к знанию,{/i} публикацию еще пяти томов, а также

книги, не входящей в эту серию:

{i}Le Pouvoir de la verite.{/i} Сбыться ему было не суждено. Почему? Об

этом Фуко часто говорил в последние годы: в интервью и беседах, в лекциях -

в {i}Коллеж, де Франс{/i} и в университетах разных стран. Говорит он об этом

и в интервью, опубликованном в настоящем сборнике, равно как и в самом

"Введении" к {i}Использованию удовольствий.{/i} Есть, одна-

{i}371{/i}

ко, и что-то, о чем или вовсе, или почти ничего не говорится здесь, что

остается за кадром, но что представляет собой важные вехи в этом многолетнем

поиске.

Первоначальный замысел {i}Истории сексуальности{/i} складывался на

пересечении нескольких линий. Прежде всего, это критика общепринятого

представления о том, что секс на христианском Западе долгое врем

рассматривался как нечто греховное и подавлялся, не имел "права голоса" и

стал "выходить на свободу" лишь с конца XIX века, главным образом благодар

{i}психоанализу.{/i} При этом полагают, что Фрейд и психоанализ знаменуют

радикальный разрыв с предшествующей традицией понимания секса и отношения к

нему, что суть этого разрыва, далее, - "сексуальное освобождение" и что,

наконец, за это освобождение нужно бороться. Словом - "сексуальна

революция". Своей {i}Волей к знанию{/i} Фуко камня на камне не оставляет от

этих, столь убедительных для современного сознания {i}идеологом{/i}

"освобождения подавленного секса". Во-первых, никакого разрыва. Сила

психоанализа - не в обнаружении "подавленной сексуальности", а в открытии

особой {i}логики бессознательного.{/i} И основополагающая работа Фрейда - не

{i}Три очерка по теории сексуальности,{/i} но его {i}Толкование

сновидений{/i} ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.315). Фуко прослеживает

зарождение и трансформацию феномена "признания", начиная с {i}исповеди{/i} и

{i}покаяния{/i} в христианстве и кончая развитыми формами признания, которые

сложились в рамках судебной, психиатрической, медицинской, педагогической и

других практик. Место психоанализа, настаивает Фуко, - в этом ряду. В той

мере, в какой признание было специальным устройством, призванным, кроме

прочего, вызывать и подпитывать постоянное говорение о сексе, постоянное к

нему внимание и интерес. Линия рассмотрения {i}признания{/i} как особой

техники "производства дискурсов" о сексе и линия "археологии психоанализа",

говоря словами Фуко из {i}Воли к знанию,{/i} сходятся в этой точке, точно

также, как сами {i}признанием психоанализ{/i} пересекаются в точке, где,

собственно, и складывается "{i}.диспозитив сексуальности{/i}"{i}.

372{/i}

История {i}диспозитива сексуальности{/i} как линия критики и

направление атаки нацелена не столько против психоанализа и психоаналитиков,

сколько против всевозможных "движений за сексуальное освобождение" (движение

за освобождение женщин, движение гомосексуалистов, движение

фрейдо-марксистов и многие другие). Весьма {i}двусмысленно,{/i} снова и

снова предостерегает нас Фуко, искать {i}освобождения{/i} в том, что связано

с сексуальностью, - стоит только отдать себе отчет в том, что "сам этот

объект "сексуальность" на самом деле является {i}инструментом,{/i} и давно

сформировавшимся, который составлял тысячелетний {i}диспозитив

подчинения{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.321). Итак, вместо того,

чтобы быть подавляемой, "сексуальность", как {i}инструмент контроля и

подчинения,{/i} "производится" соответствующим диспозитивом, и потому

бороться за ее "освобождение" - означает просто-напросто участвовать в игре

образующих этот диспозитив сил. Дискурс о сексе, говорит Фуко в беседе 1977

года с выразительным названием "Нет - сексу-королю", - "это есть потрясающее

{i}орудие контроля и власти.{/i} Он, как всегда, пользуется тем, что люди

говорят, тем, что они чувствуют, на что надеются. Он эксплуатирует их

соблазн верить, что достаточно - дабы быть счастливыми - переступить порог

дискурса и снять несколько запретов. И, в конечном счете, он огораживает и

зарешечивает любые движения мятежа и освобождения..." ({i}Dits et

ecrits,{/i} t.III, р.259).

С темой секса и дискурса о сексе, таким образом, оказываетс

сопряженной еще одна тема: {i}тема власти.{/i} "Здесь мы касаемся более

общей проблемы, - говорит Фуко в интервью "Запад и истина секса" от 5 ноябр

1976 года, то есть до выхода {i}Воли к знанию, -{/i} проблемы, которую

следовало бы рассматривать как контрапункт к этой истории сексуальности, -

проблемы {i}власти.{/i} Говоря о власти, мы спонтанно представляем ее себе

как {i}закон{/i} и {i}запрет,{/i} как {i}запрещением подавление,{/i} и

оказываемся весьма безоружными, когда речь идет о том, чтобы проследить ее в

ее {i}позитивных{/i} механизмах и эффектах. Некая ю{i}puдuчecкaя модель{/i}

довлеет над анализами власти, предоставляя абсолютную привилегию форме

закона. Следова-

373

ло бы написать {i}историю сексуальности,{/i} которая упорядочивалась бы

не идеей {i}власти-подчинения, власти-цензуры,{/i} но - идеей

{i}власти-побуждения, власти-знания,{/i} следовало бы попытаться выявить

такой режим принуждения, удовольствия и дискурса, который был бы не

запрещающим, но {i}конститутивным{/i} для такой сложной области, каковой и

является сексуальность" ({i}Dits etecrits,{/i} t.III, pp. 105-106).

Новая "аналитика власти", согласно Фуко, должна включать, во-первых,

противопоставление "технического и позитивного" понимания власти -

"юридическому и негативному" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p. 150), а

во-вторых - различение двух форм власти: той, что связана преимущественно с

государством и его аппаратами (система правосудия, армия и т.д.), и той, что

- располагаясь на ином уровне и представляя собой особого рода сеть властных

отношений, которые реализуют себя по самым разным каналам, - являетс

относительно {i}независимой{/i} от государственной власти. (В одной из бесед

1975 года Фуко отмечает, что наличие этих двух форм власти обнаружилось при

анализе феноменов фашизма и сталинизма.) Это - тот уровень анализа, который

в литературе о Фуко будут именовать потом "микрофизикой" власти (см.,

например, изданный в Италии в 1977 году сборник работ Фуко, названный

составителями: {i}Microfisica del potere: interventi politici).{/i}

За этими темами и направлениями анализа, однако, какое бы место ни

занимали они в его размышлениях, стоит, как о том не раз говорит сам Фуко,

вопрос, который по сути задает горизонт для всего остального. Это вопрос об

отношении {i}секса и истины.{/i} "Вопрос, который традиционно задается,

звучит так: почему это Запад так долго выставлял секс виновным? [...] Я бы

хотел поставить совершенно другой вопрос: почему это Запад непрестанно

спрашивал себя об {i}истине секса{/i} и требовал, чтобы каждый для себя ее

формулировал? Почему это он с таким упорством хотел, чтобы наше отношение к

самим себе проходило через эту истину?" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р.

105). Этот вопрос лейтмотивом проходит через всю {i}Волю к знанию:{/i}

"Какая-то скользкая дорожка привела нас - за несколько веков - к тому, чтобы

вопрос о том, что мы такое суть,

{i}374{/i}

адресовать сексу" ("Воля к знанию", с. 176). Путь, которым предполагал

идти Фуко в своем поиске ответа на этот опрос, должен был пролегать, как мы

видели, через анализ "христианской проблемы плоти" и "всех механизмов,

которые индуцировали {i}дискурс истины о сексе и{/i} организовали вокруг

него смешанный режим удовольствия и власти" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III,

р. 105). Второй том {i}Истории сексуальности{/i} первоначально должен был

называться {i}Плоть и тело-{/i} именно так, поскольку сами поняти

"сексуальность" и "секс" появляются - как на том настаивает Фу-ко - весьма

поздно: соответственно в XVIII и XIX веках ({i}Dits etecrits,{/i} t.III,

р.313). Фуко штудирует обширную христианскую литературу, в частности,

руководства по исповеди для исповедников. Поначалу его интересует период с Х

по XVIII век; затем его внимание все больше перемещается к первым векам

христианства. Он рассматривает процедуры {i}исповедывания души{/i}

({i}ехатеп de l'ame){/i} и процедуры {i}признания,{/i} которые в рамках

таинства покаяния в раннем христианстве назывались "{i}актом

истины{/i}"{i}.{/i} Этому были посвящены лекции Фуко 1979-1980 годов в

{i}Коллеж де Франс.{/i} Вопрос формулируется теперь так: "Каким образом

сложился такой тип {i}правления людьми,{/i} когда надлежит не просто

повиноваться, но обнаруживать - высказывая это - то, что ты есть?"

({i}Resume des cours,{/i} p. 124).

Следует обратить внимание на это слово: "правление" - "gouvemement".

Уже в резюме своих лекций предыдущих лет, говоря "gouvemement" - как

разъясняет сам Фуко, - он имеет в виду, конечно же, не "правительство" как

{i}институт{/i} (что предполагается нормальным употреблением этого слова в

современном французском языке), но "деятельность, которая состоит в том,

чтобы руководить поведением людей в рамках государства и с помощью его

инструментов" ({i}ibid.,{/i} pp.110-111). И даже: "деятельность, котора

берется вести индивидов на протяжении всей их жизни, размещая их под

авторитетом вождя, ответственного за то, что они делают, и за то, что с ними

происходит" ({i}ibid.,{/i} РР.99-100). Мысль Фуко отныне будет все более и

более перемещаться от "аналитики власти" к "генеалогии субъекта" и форм

субъективации. "Правление" берется теперь "в

375

широком смысле: как техники и процедуры, предназначенные направлять

поведение людей. Правление детьми, правление душами или совестью, правление

домом, государством или самим собой" ({i}ibid.,{/i} p.123).

В этот момент замысел {i}Истории сексуальности{/i} претер-певает

радикальные изменения. Второй том, который теперь называется {i}Признани

плоти{/i} ({i}Les aveux de la chair),{/i} но все еще отвечает прежнему

замыслу- речь в нем идет о генеалогии вожделения и "человека желания", о

практике исповеди и духовного руководства как она сложилась после

Тридентского собора, - будет впоследствии уничтожен. На рубеже 70-80-х годов

возникнет другой проект, о котором см.: "По поводу генеалогии этики: обзор

текущей работы" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.382-415), а также первый

вариант общего "Введения" к последним томам {i}Истории сексуальности,{/i}

написанный в 1983 году и опубликованный первоначально на английском языке в

американском сборнике работ Фуко еще до выхода самих томов, а на французском

языке - в: {i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, рр.578-584. В рамках этого нового

проекта Фуко пишет сначала книгу, которая имеет прежнее название -

{i}Признания плоти,{/i} однако оказывается совершенно иной, новой по

содержанию: в ней анализируется понятие {i}Я,{/i} а также рассматриваются на

материале раннего христианства разного рода "{i}техники себя{/i}"{i},{/i} то

есть техники, через которые субъект конституирует себя в качестве такового.

Затем уже было написано {i}Использование удовольствий,{/i} где

хронологические рамки анализа сдвинуты к поздней античности. "Я спросил

себя, чем была {i}технология себя{/i} христианства- откуда, собственно, и

происходит христианская технология себя - и какого рода сексуальная мораль

преобладала в античной культуре" ({i}ibid.,{/i} p.384). Предполагалась еще и

третья книга, не включавшаяся, однако, в состав серии: {i}Забота о себе{/i}

({i}Le Souci de soi),{/i} которая должна была разрабатывать идею Я

{i}уже{/i} безотносительно к проблематике плоти и сексуальности;

предполагалось, в частности, включить в нее комментарий к платоновскому

{i}Алкивиа-ду,{/i} где, как говорит Фуко, "впервые встречается размышление о

понятии {i}epimeleia heautou ,{/i} или "заботы о самом

{i}376{/i}

себе"" ({i}ibid.,{/i} p.385). Но и это еще не все. Окончательный

вариант еще раз перетасовывает содержание и названия под". {i}Использование

удовольствий{/i} охватывает теперь период классической античности, {i}Забота

о себе,{/i} включенная в состав серии, рассматривает ту же проблематику, но

по отношению к греческим и римским авторам первых двух веков нашей эры, и,

наконец, {i}Признания плоти{/i} имеют дело с "опытом плоти первых веков

христианства и той ролью, которую здесь сыграли герменевтика и очистительна

дешифровка желания" (авторская вклейка в третьем томе {i}Истории

сексуальности).{/i} Последний том этого, последнего варианта до сих пор не

опубликован, хотя он был написан раньше двух других. Будучи уже тяжело

больным, Фуко успел выполнить окончательную правку и отредактировать только

два тома. Он собирался закончить доработку третьего тома вскоре - "месяца

через два" - после выхода в свет первых двух. Однако к моменту их публикации

(июнь 1984 года) Фуко был уже в больнице. 25 июня его не стало. Третий том

попал, таким образом, под действие завещания Фуко, содержащего запрет на

публикацию всего того, что не было им самим - или с его разрешения -

опубликовано при жизни.

Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, {i}Histoire de la

sexualite,{/i} tome II, {i}L'Usage des plaisirs.{/i} Editions Galli-mard,

1984, pp.9-39.