Часть 2.

   Шэньту Цзя, которому отрубили ногу, вместе с Цзы-Чанем был учеником у Бохуня-Безвестного. Однажды Цзы-Чань сказал Шэньту Цзя: “Если ты первый захочешь уйти, то я останусь. А если я захочу уйти первым, то оста-нешься ты”. На следующее утро он снова встретился с Шэньту Цзя в комнате для занятий, сел с ним рядом и сказал ему: “Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым - останусь я. Нынче я собираюсь уйти отсюда - не соблаговолишь ли ты остаться? Или, может быть, ты не пожелаешь этого? И если ты не посторо-нишься перед первым советником государя, значит ли это, что ты считаешь себя равным ему?”

- Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! - воскликнул Шэньту Цзя. - Вид-но, это тот, кто, как ты, радуется званию первого советника и презирает других. Мне приходилось слышать такую поговорку: “Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое”. Дружи долгое время с достойным мужем, и ты не сможешь совер-шить дурной поступок. Ныне ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и все-таки столь не-вежливо разговариваешь со мной. Куда это годится?

Цзы-Чань ответил: “Ты, я гляжу, такой человек, что и с самим Яо будет спорить, кто из вас лучше. Прикинь-ка лучше, хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?”

- Среди нас, - возразил Шэньту Цзя, - найдется не-мало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Немногие откажутся рассказать тебе о своих проступках, полагая, что они не заслужили прощения. А вот что до того, чтобы признать Неизбежное и покойно принять Судьбу, то на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сраженным стрелой - это и есть судьба. Многие, у которых ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмеш-ки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учи-телем, и гнев у меня пропадает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очи-стил меня своей добротой, то ли я прозреваю истину сам. Я прожил с учителем девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?

Цзы-Чань смутился и, приняв почтительный вид, ска-зал: “Тебе нет необходимости говорить еще что-нибудь”.

   В царстве Лу жил человек с одной ногой, звали его Шушань-Беспалый. Однажды он приковылял к Конфуцию, чтобы поговорить с ним. “Прежде ты был неосторожен, - сказал Конфуций. - После постигшего тебя несчастья за-чем тебе искать встречи со мной?”

- Я не был осмотрителен и легкомысленно относился к самому себе, оттого и лишился ноги, - ответил Беспа-лый. - Однако ж все ценное, что было в моей ноге, и сегодня присутствует во мне, вот почему я пуще всего за-бочусь о том, чтобы сохранить себя в целости. На свете нет ничего, что не находилось бы под небом и на земле. Я относился к вам, учитель, как к Небу и Земле. Откуда мне было знать, что вы отнесетесь ко мне с такой неприязнью?

- Я был груб с вами, уважаемый, - сказал Конфу-ций. - Отчего же вы не входите в мой дом? Дозвольте мне наставить вас в том, что мне довелось узнать самому.

Когда Беспалый ушел, Конфуций сказал: “Ученики мои, будьте прилежны! Этот Беспалый в наказание лишил-ся ноги, но и теперь еще посвящает свою жизнь учению, дабы исправить свои прежние ошибки. Что же говорить о том, кто сохраняет свою добродетель в неприкосновен-ности?”

А Беспалый сказал Лао Даню: “Конфуций стремится к совершенству, но еще не достиг желаемого, не так ли? Для чего ему понадобилось приходить к вам и просить у вас наставлений?  Видно, ему все еще хочется снискать славу удивительного и необыкновенного человека. Ему неведомо, что человек, достигший совершенства, смотрит на такую славу как на оковы и путы”.

- Почему бы не заставить его понять, что смерть и жизнь - как один поток, а возможное и невозможное - как бусинки на одной нити? - сказал Лао Дань. - Неужто нельзя высвободить его из пут и оков?

- Как можно сделать свободным того, кого покарало само Небо? - изрек Беспалый.

   Ай-гун, правитель Лу, говорил Конфуцию: “В царстве Вэй жил один уродец, которого так и звали: Урод То. Мо-лодые люди, приходившие к нему, чтили его так высоко, что не могли заставить себя покинуть его дом. Девушки, которым доводилось его видеть, говорили, что уж лучше пойти к нему в наложницы, чем в жены к кому-то другому. И таких были десятки. Никто никогда не слышал, чтобы он сказал что-то такое, чего никто не знал. Он всегда лишь соглашался с другими - и не более того. Не было у него ни державной власти, спасающей людей от смерти, ни огромных богатств, дарующих людям благоденствие. А все же, с его уродливой внешностью, способной напугать кого угодно, с его привычкой соглашаться со всеми и ни-чего не говорить от себя, он был необыкновенным челове-ком; даже дикие звери спаривались там, где ступала его нога. Я пригласил его к себе, чтобы хорошенько рассмот-реть, и увидел, что он и в самом деле был так уродлив, что мог бы напугать кого угодно. Он остался в моей свите, и не прошло месяца, как я стал приглядываться к нему всерьез. А еще через год он пользовался полным моим доверием. Когда мое государство осталось без первого советника, я назначил его на эту должность. Он принял это назначение после долгих раздумий и поблагодарил меня сдержанно, как если бы отклонял мое предложение. Такой он был странный! В конце концов он взял в руки бразды правления, но вскоре покинул мой двор. Я был так опечален, словно похоронил близкого человека и словно рядом со мной не осталось никого, с кем я мог бы разделить ра-дость управления целым царством. Что же он был за человек?”

- Я расскажу вам одну историю из своей жизни, - ответил Конфуций. - Однажды я был послан с поручением в царство Чу и увидел, как маленькие поросята пробовали сосать мертвую мать. Очень скоро они оставили ее и разбрелись кто куда. Так произошло потому, что они не узнавали в мертвой матери себя, не видели в ней существа того же рода. В своей матери они любили не просто ее тело, а то, что делало это тело одушевленным. Воинам, погибшим в битве, не требуются роскошные гробы. Человек, которо-му в наказание отсекли обе ноги, охотно одолжит вам туфли. Ибо все они уже лишились того, что делало их важными в этом мире. Когда девушка становится наложницей Сына Неба, ей не срезают ногти и не протыкают уши. Тот, кто взял себе новую жену, не является ко двору госу-даря и не выполняет служебных поручений. Уж если мы настолько заботимся о сохранности своего тела, то мы тем более должны заботиться о сохранности своих жизненных свойств! Ну а Урод То внушает к себе доверие, прежде чем вымолвит слово, приобретает расположение других, не оказав им никаких услуг, побуждает правителя вверить его попечению целое царство и притом заставляет державно-го владыку опасаться, что не примет его предложения. Нет сомнения, он один из тех, в ком талант не имеет изъя-на, вот только его жизненные свойства не вполне воплоти-лись в его телесном облике.

- Что значит: “талант не имеет изъяна”? - спросил Ай-гун.

Конфуций ответил: “Жизнь и смерть, существование и гибель, победа и поражение, богатство и бедность, муд-рость и невежество, хвала и хула, голод и жажда, жара и холод - все это превращения вещей, действие судьбы. День и ночь эти превращения свершаются перед нашим взором, и нашего знания не хватает на то, чтобы понять исток их. А потому они не могут ничего добавить к нашей внутренней гармонии, и нет для них места в Волшебной Кладовой . Хранить в душе мир и радость и не терять ни того ни другого, когда наши органы чувств открываются внешнему миру, сделать так, чтобы в нас день и ночь не были оторваны друг от друга, и жить одной весной со всем сущим - значит быть человеком, в котором каждое впечатление откликается в сердце движением всей вселенной. Вот что я называю “талант не имеет изъяна””.

- А что значит: “жизненные свойства не вполне во-плотились в телесном облике”?

- Располагаться строго по уровню - таково свойство покоящейся воды. Если вода может послужить здесь об-разцом, то лишь потому, что внутри она предоставлена самой себе и не ищет себя вовне. Полнота свойств - это вершина нашего совершенствования в жизненной гармо-нии. От полноты свойств, даже не проявившейся до конца в телесном облике, ничто сущее в этом мире отойти не может.

На другой день Ай-гун сказал Минь-цзы: “Поначалу я управлял царством, как подобает державному владыке: держал в руках бразды правления, печалился о страданиях и смертях людских и думал, что достиг совершенства. А нынче услыхал речи истинно мудрого человека и понял, что легкомысленно относился к себе и вот подвергнул опасности собственное государство. Мы с Конфуцием не правитель и подданный, а друзья по духовным сверше-ниям, вот мы кто с ним!”

   Урод Безгубый со скрюченными ногами служил совет-ником при вэйском Лин-гуне. Государю так нравился его советник, что, когда он смотрел на обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинные ноги. Горбун с огромной шишкой на шее служил советником при Хуань-гуне, правителе царства Ци. Хуань-гуну так нравился его советник, что, когда он видел перед собой обыкновенных людей, ему казалось, что у них слишком длинная шея.

Насколько в людях проступает полнота свойств, на-столько же забывается их телесный облик. Когда люди не забывают то, что обычно забывается, и забывают то, что обычно не забывается, это называется настоящим забве-нием.

Вот почему, где бы ни пребывал мудрец, для него зна-ние - это беда, а обещание - клей , добродетель - раз-дача милостыни, ремесло - рыночный торг. Коль скоро мудрый не строит планов, зачем ему знание? Коль скоро он не делает заметок, зачем ему склеивать расписки? Коль скоро он ничего не лишается, зачем ему требовать уплаты долга? Коль скоро он ничего не продает, зачем ему доходы? Все, что ему нужно, он приобретает на Небесном торжище. Приобретать на Небесном торжище - значит кормиться от Неба. И если он кормится от Неба, для чего ему люди? Он обладает человеческим обликом, но в нем нет человеческой сущности. Обладая человеческим обли-ком, он живет среди людей. Не обладая человеческими наклонностями, он стоит в стороне от “истинного” и “лож-ного”. Неразличимо мало то, что связывает его с людьми. Необозримо велико - таково небесное в нем, и он в одино-честве претворяет его!

   Хуэй Ши спросил у Чжуан-цзы: “Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?”

- Да, это так, - ответил Чжуан-цзы.

- Но если человек лишен человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? - вновь спросил Хуэй Ши.

- Дао дало ему облик, Небо дало ему тело, как же не назвать его человеком?

- Но если он человек, то как может он жить без свой-ственных ему наклонностей?

- Одобрение и порицание - вот что я называю чело-веческими наклонностями, - пояснил Чжуан-цзы. - Я на-зываю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пы-тается улучшить то, что дано жизнью.

- Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире?

- Дао дало ему облик, Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же вовне обращаешь свой ум на внешние вещи, а внутри насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Тебе тело вверили небе-са, а вся твоя песня - “твердость” да “белизна”!

Глава VI

ВЫСШИЙ УЧИТЕЛЬ

   Знать действие Небесного и действие человеческого - вот вершина знания. Тот, кому ведомо действие Небес-ного, берет жизнь от Неба. Тот, кому ведомо действие человеческого, употребляет знание познанного для того, что-бы пестовать непознанное в известном. Прожить до конца срок, уготованный Небом, и не погибнуть на полпути - вот торжество знания.

Однако тут есть сложность: знание, чтобы быть надеж-ным, должно на что-то опираться, но то, на что оно опирает-ся, крайне неопределенно. Как знать, что именуемое нами небесным не является человеческим? А именуемое челове-ческим не является небесным? Следовательно, должен быть настоящий человек, и тогда появится настоящее знание. Что же такое настоящий человек? Настоящие люди древ-ности не противились своему уделу одиноких, не красова-лись перед людьми и не загадывали на будущее. Такие люди не сожалели о своих промахах и не гордились своими удачами. Они поднимались на высоты, не ведая страха, погружались в воду, не замочив себя, входили в огонь и не обжигались. Таково знание, которое рождается из наших устремлений к Великому Пути. Настоящие люди древности спали без сновидений, просыпались без тревог, всякую пищу находили одинаково вкусной, и дыхание в них исхо-дило из их сокровеннейших глубин. Ибо настоящий чело-век дышит пятками, а обыкновенные люди дышат горлом. Скромные и уступчивые, они говорили сбивчиво и с трудом, словно заикались. А у тех, в кого желания проникли глу-боко, источник Небесной жизни  лежит на поверхности.

Настоящие люди древности не знали, что такое радо-ваться жизни и страшиться смерти; не торопились прийти в этот мир и не противились уходу из него. Не предавая забвению исток всех вещей, не устремляясь мыслью к концу всего сущего, они радовались дарованному им, но забывали о нем, когда лишались этого. Вот что значит “не вредить Пути умствованием, не подменять небесное чело-веческим”. Таковы были настоящие люди. Сердце у таких людей было забывчивое, лик покойный, чело возвышенное. Прохладные, как осень, теплые, как весна, они следовали в своих чувствах четырем временам года, жили, сообра-зуясь со всем сущим, и никто не знал, где положен им предел.

Посему, когда мудрый вступает в войну, он может по-губить государство и все же не лишиться любви людей. Она распространяет свои милости на тысячи поколений, но не потому, что любит людей. Стало быть, человек, который хочет все узнать, не мудр. Благоволить же кому-либо - значит не быть добрым. Того, кто старается выга-дать время, не назовешь достойным человеком. Того, кто не смотрит дальше выгоды и вреда, не назовешь благо-родным мужем. Того, кто добивается славы, не заботясь о себе, не назовешь благоразумным. Тот, кто лишается жизни, не думая о подлинном в себе, не может быть госпо-дином среди людей.

  Настоящие люди древности жили праведно и не старались другим угодить. Вид у них был такой, словно им чего-то не хватало, но они ничего не брали себе. Они были покойны и уверены в себе, но не упрямы. Они были открыты миру и всеобъятны, но красоваться не любили. Жили с лег-кой душой и как бы в свое удовольствие, делали лишь то, чего нельзя было не делать. Решительны были они и делали все по-своему.

Уверенные в себе! А упрямства в них не было.

С открытой душой! А красоваться не любили.

Безмятежные! И жили как бы в свое удовольствие.

Все делали по необходимости! И не могли иначе.

Мужественные! Всегда поступали по-своему.

Осторожные! Делали только то,

что было в их силах.

Учтивые! Казались истинно светскими людьми.

Такие гордые! Никому не позволяли

повелевать собой.

Скрытные! Как будто рта раскрыть не желали.

Рассеянные! Вмиг забывали собственные слова.

   Для настоящего человека наказание - основа, ритуал - дополнение, знание - это умение соответствовать обстоятельствам, а доблесть - следование естественному течению событий. Опираться на наказания означает пра-вильно применять казнь. Подкреплять основу ритуалом означает учтиво вести себя в обществе. Сделать знание умением действовать по обстоятельствам означает делать лишь то, чего нельзя не делать. Сделать своей доброде-телью следование естественному течению событий означает подниматься пешком на холм - труд поистине нелегкий.

   То, что настоящие люди любили, было едино. И то, что они не любили, тоже было едино. В едином они были едины, но и в не-едином они тоже были едины. В едином они были послушниками Неба. В не-едином они были послушниками человека. Тот, в ком ни небесное, ни человеческое не ущемляют друг друга, достоин зваться настоящим человеком.

   Смерть и жизнь - это судьба. А то, что они постоянно сменяются, как день и ночь, - это Небесный удел. Там, где люди не в силах изменить что-либо, - там и пребывает естество вещей. Для них собственный отец равен Небу , и они любят его всей душой. Что же говорить о том, кто воз-вышается над ними? Каждый из нас полагает, что его господин лучше него самого, и потому готов отдать за него жизнь. Что же говорить о самом подлинном из владык в этом мире?

Когда высыхает пруд, рыбы, оказавшиеся на суше, ув-лажняют друг друга жабрами и смачивают друг друга слюной. И все-таки лучше им забыть друг о друге в просто-рах многоводных рек и озер. А восхвалять Яо и хулить Цзе хуже, чем забыть про них обоих и пребывать в Дао.

Великий Ком вверил мне мое тело и ниспослал мне бремя земной жизни. Он дал мне отдохновение в старости и упокоит меня в смерти. То, что сделало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть.

Если спрятать лодку в бухте, а холм в озере, то пока-жется, что они надежно укрыты. Но в полночь явится Си-лач и унесет все на своей спине, а Невежде будет невдомек. Как бы ни было удобно прятать малое в большом, оно все равно может пропасть. Вот если спрятать Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет пропасть. Таков великий закон сбережения всех вещей.

Люди почитают за небывалое счастье родиться в облике человека. Насколько же радостнее знать, что то, что имеет облик человеческий, претерпит тысячи и тысячи превраще-ний и им не наступит предел! Поэтому мудрый пребывает там, где вещи не могут пропасть и доподлинно присутст-вуют. Для него равно хорошо и погибнуть в молодости, и умереть в старости, и начинать, и заканчивать. Люди охотно берут его за образец. Что говорить о том, кто стоит у начала всего сущего и кем держится Единое превраще-ние мира?

   Путь существует доподлинно и внушает доверие, даром что не действует и не имеет облика. Его можно воспри-нять, но нельзя передать , можно постичь, но нельзя уви-деть. Он сам себе ствол и сам себе корень. Еще до появле-ния Неба и Земли он существовал с незапамятных времен. Он одухотворил божества и царей, породил Небо и Землю. Он выше верхнего края вселенной, а не высок. Он ниже нижнего края вселенной, а не низок. Он родился прежде Земли, а век его не долгий. Он старше самой седой древно-сти, а возраст его не старый. Сивэй обрел его - и держал в кулаке Небо и Землю. Фуси обрел его - и постиг Матерь жизненных сил. Полярная звезда обрела его - и не меняет своего положения на небе. Солнце и луна обрели его - и вечно сменяют друг друга. Каньпэй обрел его - и добрал-ся до горы Куньлунь. Пинъи обрел его - и погрузился в большую реку. Цзяньу обрел его - и поселился на горе Тайшань. Желтый Владыка обрел его - и вознесся в заоб-лачные дали. Чжуаньсюй обрел его - и сделал своей оби-телью Темный Дворец. Юйцян обрел его - и нашел себе место у северного края земли. Царица-мать Запада обрела его - и воссела на престоле на горе Шаогуан. Никто не знает, где его начало и где конец. Пэнцзу обрел его - и жил со времени царствования Шуня до эпохи Пяти власти-телей. Фуюе обрел его - и стал советником у царя У Дина, владел всей Поднебесной, а после смерти попал на небеса и странствовал вместе со звездами.

   Цзыкуй из Наньбо спросил Женщину Цзюй: “Вам уже много лет, но выглядите вы еще совсем юной, почему?”

- Я слышала о Пути, - ответила Женщина Цзюй.

- Можно ли научиться Пути? - спросил Цзыкуй.

- О нет, нельзя. Ты для этого не годишься. Знавала я одного человека по имени Булян И. Он обладал способно-стями истинного мудреца, но не знал, как идти праведным Путем. А я знаю, как идти праведным Путем, но не обла-даю способностями мудрого. Я попыталась обучить его Пути, ведь он и в самом деле мог стать настоящим муд-рецом. В конце концов совсем нетрудно разъяснить путь мудрого тому, кто обладает способностями мудреца. Я ста-ла оберегать его, чтобы истина открылась ему, и через три дня он смог быть вне Поднебесной. Когда он научился быть вне Поднебесной, я снова поберегла его, и через семь дней он научился быть вне вещей. После того как он смог быть вне вещей, я снова поберегла его, и спустя девять дней он смог быть вне жизни. А научившись быть вне жизни, он в сердце своем стал как “ясная заря”. Став в сердце своем “ясной зарей”, он смог прозреть Одинокое . А прозревши в себе Одинокое, он смог быть вне прошлого и настоящего. Превзойдя различие между прошлым и настоящим, он смог быть там, где нет ни рождения, ни смерти. Ибо то, что уби-вает жизнь, само не умирает, а то, что рождает жизнь, само не живет. Что же это такое? Следует за всем, что уходит, и привечает все, что приходит; все может разрушить, все может создать. Поэтому называют его “покойное в превра-щениях”. “Покойное в превращениях” означает: все до-стигнет завершенности через превращения.

- Откуда же вы все это узнали? - спросил Цзыкуй. Женщина Цзюй ответила: “Я восприняла это от сына писца, сын писца воспринял это от внука чтеца, внук чтеца перенял это от Ясного Взора. Ясный Взор перенял это от Чуткого Слуха, Чуткий Слух перенял это от Труженика, Труженик перенял это от Сладкоголосого, Сладкоголосый перенял это от Глубочайшего Мрака, Глубочайший Мрак воспринял это от Хаоса, а Хаос перенял это от Безначаль-ного”.

   Четверо - Цзы-Сы, Цзы-Юй, Цзы-Ли и Цзы-Лай - вели между собой такой разговор: “Кто может представить небытие головой, жизнь - хребтом, а смерть - задом и кто понимает, что жизнь и смерть, существование и ги-бель - это одно тело, тот будет нам другом”. Все четверо посмотрели друг на друга и рассмеялись. И, не испытывая друг к другу никакой неприязни в сердце, они подружи-лись. Внезапно Цзы-Юй заболел, и Цзы-Сы пошел прове-дать его. Цзы-Юй сказал: “Поистине, велик творец! Гляди, как он меня скрутил!” Спина его вздыбилась так, что внут-ренности оказались наверху, лицо ушло в живот, плечи поднялись выше темени, шейные позвонки словно устреми-лись в небеса. Силы Инь и Ян в нем были спутаны, а сердце невозмутимо-спокойно. Кое-как доковыляв до колодца, он взглянул на свое отражение. “Ого! - снова воскликнул он. - Ну и скрутил меня творец - дальше некуда!”

- Страшно тебе? - спросил Цзы-Сы.

- Чего же тут страшиться? - ответил Цзы-Юй. - Положим, моя левая рука станет петухом - тогда я буду оповещать о ночных часах. Положим, моя правая рука превратится в самострел - тогда я буду добывать ею дичь на жаркое. Положим, мои ягодицы станут колесами эки-пажа, мой дух - лошадью. Тогда я обзаведусь собствен-ным экипажем для выезда! А кроме того, мы получаем жизнь, когда приходит время, и лишаемся ее, когда срок истекает. Так покорись времени, не противься уходу, и тог-да ни радости, ни печали не заденут тебя. Вот что древние называли “освобождением от пут”. А того, кто сам себя не может освободить, вещи свяжут еще крепче. Однако ж ве-щам против Неба не устоять, так чего ради отвергать мне мои превращения?

Вскоре заболел Цзы-Лай, и смерть подступила к нему. Его жена и дети стояли вокруг него и громко рыдали. Цзы-Ли отправился проститься с ним и, войдя в его дом, крикнул тем, кто оплакивал умирающего: “Эй вы, прочь с дороги! Не мешайте свершаться переменам!” Потом он прислонился к двери и заговорил с Цзы-Лаем: “Как гран-диозен путь превращения вещей! Чего только не сотворят из тебя нынче! Куда только не заведут тебя перемены! Быть может, ты превратишься в печень крысы? Или в лап-ку насекомого?”

Цзы-Лай ответил: “Ребенок, имеющий отца-матерь, может пойти на восток и запад, на север и юг - ему доста-точно повиноваться родительской воле. А силы инь и ян для человека - больше, чем отец и мать. Если они подвели меня к смерти, а я не захочу слушаться их, то лишь выка-жу свое упрямство. На них-то вины не будет. Великий ком вверил мне тело, ниспослал мне бремя этой жизни, сделал легкой мою старость и упокоит меня в смерти. То, что сде-лало доброй мою жизнь, сделает доброй и мою смерть. Ты только представь: Великий Плавильщик плавит металл, и вдруг капелька этого металла подпрыгивает и кричит ему:

“Хочу быть волшебным мечом Мосе - и ничем другим!” Великий Плавильщик, конечно, счел бы такой металл ни на что не годным. И если бы я, обладающий человеческим обликом, стал бы кричать сейчас: “Хочу быть только чело-веком! Только человеком!”, творец вещей наверняка сочтет меня никудышным человеком. Если считать Небо и Землю одним плавильным котлом, а превращение вещей - плав-кой металла, то могу ли я что-то не принимать в моей судь-бе, что бы ни случалось со мной? Свершив свой земной путь, я усну глубоким сном, вернувшись к началу - вновь пробужусь”.

   Трое мужей - Цзы-Санху, Мэн Цзыфань и Цзы-Цинь-чжан - говорили друг другу: “Кто из нас способен быть вместе, не будучи вместе, и способен действовать заодно, не действуя заодно? Кто из нас может взлететь в небеса и странствовать с туманами, погружаться в Беспредельное, и вовеки жить, забыв обо всем?” Все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не воз-никло возражений, и они стали друзьями.

Они дружно прожили вместе некоторое время, а потом Цзы-Санху умер. Прежде чем тело Цзы-Санху было преда-но земле, Конфуций узнал о его смерти и послал Цзы-Гуна участвовать в траурной церемонии. Но оказалось, что один из друзей покойного напевал мелодию, другой подыгрывал ему на лютне, и вдвоем они пели песню:

Эй, Санху!

Эй, Санху!

Ты возвратился к подлинному,

А мы все еще человеки.

   Цзы-Гун поспешно вышел вперед и сказал: “Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?”

Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись: “Да что он знает об истинном ритуале!”

Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию: “Что они за люди? Правил поведения не блюдут, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мертвого друга. Уж не знаю, как все это назвать. Что они за люди?”

- Эти люди странствуют душой за пределами света, - ответил Конфуций. - А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя при-нести соболезнования. Ведь эти люди дружны с Творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Зем-ли. Для них жизнь все равно что гнойник или чирей, а смерть - как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? Они подделываются под любые образы мира, но находят опору в Едином Теле все-ленной. Они забывают о себе до самых печенок, отбрасы-вают зрение и слух, возвращаются к ушедшему и заканчи-вают началом, не ведают ни предела, ни меры. Безмятеж-ные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, весе-ло странствуют в царстве недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать толпе?

- В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия самим? - спросил Цзы-Гун.

- Я один из тех, на ком лежит кара Небес, - ответил Конфуций.

- Осмелюсь спросить, что это значит?

- Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраи-вают свою жизнь в Пути. Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А для тех, кто устраивает свою жизнь в Пути, достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: “Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути”.

- Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный че-ловек? - спросил Цзы-Гун.

- Необыкновенный человек необычен для обыкновен-ных людей, но ничем не примечателен перед Небом, - ответил Конфуций. - Поэтому говорят: “Маленький чело-век перед Небом - благородный муж среди людей. Благо-родный муж перед Небом - маленький человек среди людей”.

   Янь Хой спросил у Конфуция: “Когда у Мэнсунь Тая умерла мать, он громко рыдал, но не проливал слез, не горевал в душе, а на похоронах не выражал скорби. Но, несмотря на эти три оплошности, он прослыл лучшим зна-током погребального ритуала в своем царстве Лу. Значит, и в самом деле на свете есть люди, которые умеют доби-ваться славы, не подкрепленной истинными заслугами. Признаться, я пребываю в недоумении”.

- Этот Мэнсунь Тай достиг совершенства, ибо он по-шел дальше обыкновенного знания, - ответил Конфу-ций. - Упростить дело еще не значит чего-то добиться, а вот покончить с ним вообще - это значит кое-что упрос-тить. Мэнсунь не знает, отчего он родился и почему умрет. Он не знает, что идет впереди, а что следом, и позволяет свершаться превращениям, полагаясь на Неизменное, ко-торое ему не дано знать. Ибо, пребывая в превращениях, как может знать он то, что не превращается? А будучи захваченным превращениями, как может он знать, что такое перемены? Не похожи ли мы в этом на тех, кто спят и еще не начали пробуждаться? К тому же, хоть тело его ме-няется, сердце не терпит ущерба. Он меняет свое приста-нище с каждым днем, а дух его не рассеивается. Мэнсуню конечно же ведомо, что такое пробуждение. Когда другой человек плачет, он плачет тоже, потому что следует всему, что происходит. Ведь даже когда мы говорим себе: “Вот я”, можем ли мы быть уверены в том, что именуемое нами самое “я” в действительности таковым не является? Во сне мы видим себя птицей и взмываем в поднебесье, а то вдруг видим себя рыбой и погружаемся в пучину вод. И никто не знает, спит или бодрствует тот, кто сейчас говорит эти слова. Чем строить расчеты, лучше смеяться, а отчего мы смеемся - умом не понять. Вверяя себя порядку ве-щей, действуй заодно с извечным превращением - тогда войдешь в простор Небесного Единства.

  Иэр-цзы пришел к Сюй Ю. Сюй Ю спросил: “Каким богатством одарил тебя Яо?”

Иэр-цзы ответил: “Яо сказал мне: “Ты должен со всем тщанием претворять человечность и справедливость и вы-являть истинное и ложное”.

- Тогда зачем ты пришел сюда? - сказал в ответ Сюй Ю. - Если Яо уже выжег на тебе клеймо человечности и справедливости и искалечил тебя разговорами об истинном и ложном, как можешь ты странствовать на дорогах, где гуляют беспечно и ходят как попало?

- И все-таки я хотел бы отправиться в те края, - ска-зал Иэр-цзы.

- Нет, у тебя ничего не выйдет, - ответил Сюй Ю. - Слепцу не объяснишь очарование ресниц и щечек краса-вицы, люди с бельмом на глазу не оценят достоинства па-радных одежд из желтого и зеленого шелка.

- Учжуан лишился своей красоты, Цзюйлян лишился своей силы, Желтый Владыка растерял свою мудрость. Все сущее претерпевает изменения. Откуда нам знать, что Творец всего сущего не захочет стереть с меня мое клеймо и устранить мое увечье, чтобы я снова стал целым и невре-димым и мог последовать за вами. Разве не так, учитель?

- Гм, почему бы и нет? Ну хорошо, я тебе скажу вкрат-це. О, мой учитель! Мой учитель! Он губит все вещи, а не жесток; одаривает милостью тысячи поколений, а не добр; он старше самой седой древности, а не стар; обнимает со-бой Небо и Землю, высекает все формы, а не искусен. Вот в чем мы должны пребывать!

   Янь Хой сказал: “Я кое-чего достиг”.

- Чего именно? - спросил Конфуций.

- Я забыл о ритуалах и музыке.

- Это хорошо, но ты еще далек от совершенства.

На другой день Янь Хой снова повстречался с Конфу-цием.

- Я снова кое-чего достиг, - сказал Янь Хой.

- Чего же? - спросил Конфуций.

- Я забыл о человечности и справедливости.

- Это хорошо, но все еще недостаточно.

В другой день Янь Хой и Конфуций снова встретились.

- Я опять кое-чего достиг, - сказал Янь Хой.

- А чего ты достиг на этот раз?

- Я просто сижу в забытьи.

Конфуций изумился и спросил: “Что ты хочешь ска-зать: “сижу в забытьи”?”

- Мое тело будто отпало от меня, а разум как бы угас. Я словно вышел из своей бренной оболочки, отринул зна-ние и уподобился Всепроницающему. Вот что значит “сидеть в забытьи”.

- Если ты един со всем сущим, значит, у тебя нет пристрастий. Если ты живешь превращениями, ты не стес-няешь себя правилами. Видно, Ты и вправду мудрее меня! Я, Конфуций, прошу дозволения следовать за тобой!

    Цзы-Юй и Цзы-Сан были друзьями. Однажды дождь лил не переставая десять дней подряд. Цзы-Юй сказал:

“Как бы Цзы-Сан не заболел!” Он собрал еду в отправился навестить друга. Подойдя к дому Цзы-Сана, он услыхал не то пение, не то плач. Это хозяин пел, подыгрывая себе на лютне:

О, отец! О, мать!

Небо ли? Человек ли?

Голос поющего срывался, а слова комкались.

- Почему ты так странно пел? - спросил Цзы-Юй, войдя в дом.

- Я искал того, кто довел меня до этой крайности, и не мог найти, - ответил Цзы-Сан. - Разве мои отец и мать могли пожелать мне такой бедности? Небо беспристрастно укрывает, а земля беспристрастно поддерживает все сущее. Неужто они могли пожелать мне одному такой бедности? Я искал того, кто сделал это, и не мог найти. Выходит, то, что довело меня до такой крайности, - это судьба!

Глава VII

ДОСТОЙНЫЕ БЫТЬ ВЛАДЫКОЙ МИРА

   Беззубый задавал вопросы Ван Ни, задавал их четыре раза, и тот четыре раза не знал, как ответить. Беззубый даже запрыгал от радости и рассказал об этом Мудрецу в Тростниковой одежде. “Неужто ты узнал про это только сегодня? - спросил Мудрец в Тростниковой одежде. - Царствование Ююя не сравнится с царствованием Тая . Наш государь из рода Ююй все еще привлекает к себе людей человечностью, и люди повинуются ему, но он пока что не преступил пределы человеческого. А государь из рода Тай спит без волнений, просыпается без тревог. Он позволяет считать себя то “лошадью”, то “быком”. Его знания подлинны и вырастают из доверия, его добродетель безупречна, и он не запятнал себя людской пошлостью”.

   Цзяньу повстречал безумца Цзе Юя. “Что сказало тебе Полуденное Начало?” - спросил безумец Цзе Юй.

- Оно сказало мне, что государь среди людей сам уста-навливает законы, правила, положения и образцы и никто из смертных не отваживается не внимать им и не изменяться благодаря им! - ответил Цзяньу.

- Это неправедная власть, - сказал безумец Цзе Юй. - Управлять Поднебесной - все равно что переходить вброд океан, долбить долотом реку, учить комаров ходить строем или нести гору на спине. Когда мудрый берется за государственные дела, разве он станет управлять внешним? Он сначала выправляет себя, а уже потом действует и дела-ет лишь то, что может сделать безупречно. Ведь и птицы ле-тают высоко, чтобы быть недосягаемыми для стрелы, а по-левая мышь роет себе нору под священным холмом как можно глубже, чтобы никто не мог добраться до нее или выгнать ее оттуда. Неужели люди глупее этих крошечных существ?

   Укорененный в Небе скитался к югу от горы Инь и пришел на берег Реки Чистоты. Там ему встретился Безы-мянный человек, и он спросил его: “Позвольте поинтересоваться, как нужно управлять Поднебесным миром?”

- Поди прочь, низкий ты человек! Зачем ты спраши-ваешь меня о таком скучном деле? - ответил Безымян-ный, - Я как раз собираюсь стать другом Творца всего сущего, а когда мне и это наскучит, я сяду верхом на Пти-цу Пустоты и умчусь за шесть пределов вселенной и буду гулять по Деревне, которой нигде нет, поселюсь в Пустыне Безбрежных просторов. Зачем смущать мою душу вопро-сами о таком ничтожном деле, как управление Подне-бесной?

Все же Укорененный в Небе повторил свой вопрос. Безымянный ответил: “Пусть сердце твое погрузится в пресно-безвкусное. Пусть дух твой сольется с бесформен-ным. Следуй естеству всех вещей и не имей в себе ничего личного. Вот тогда в Поднебесной будет порядок” .

   Ян Цзыцзюй пришел к Лао Даню и сказал: “Предпо-ложим, в мире появится человек чуткий, деятельный, знаю-щий, наделенный ясным умом и не ведающий усталости в деле постижения Пути. Можно ли сравнить такого с про-свещенными царями белых времен?”

- Для истинно мудрого все это - оковы и путы цар-ской службы, они изнуряют наше тело и понапрасну вол-нуют наше сердце, - ответил Лао Дань. - К тому же красивый узор на шкуре тигра и леопарда привлекает охотника, а самую ловкую обезьяну и самого усердного пса первыми сажают на поводок. Разве можно сравнить такого человека с просвещенными царями?

- Могу ли я узнать, как управляет просвещенный царь? - спросил Ян Цзыцзюй.

Лао Дань ответил: “Когда правит просвещенный царь, его деяния распространяются на весь мир, но как бы не от него исходят, его власть передается всем вещам, но люди не ищут в ней опоры. Он правит во славе, но никто не воздает ему хвалу, и каждому он дает жить в свое удоволь-ствие. Он укореняется в Безмерном и пребывает в Отсут-ствующем”.

   В царстве Чжэн жил могущественный колдун по имени Ли Сянь, который умел угадывать судьбы людей - будет ли человек жить или умрет, спасется он или погибнет, встретит или не встретит удачу, умрет ли в молодости или доживет до глубокой старости. Еще он умел предсказывать события, называя и год, и месяц, и даже день. Так велико было его искусство, что жители Чжэн, завидев его, обра-щались в бегство. Когда Ле-цзы увиделся с ним, ему в серд-це словно хмель ударил, и он, вернувшись домой, сказал учителю Ху-цзы: “Раньше я думал, учитель, что ваш Путь выше прочих, но теперь я знаю, что есть и еще более вы-сокий”.

- Я изучил с тобой писания о Пути, но не вникнул в существо Пути, - ответил Ху-цзы. - Постиг ли ты Путь воистину? Даже если кур много, а петуха на них нет, отку-да же возьмутся яйца? Ты чрезмерно стараешься осущест-вить Путь в миру, завоевать доверие людей, а потому облик твой слишком выдает твои намерения. Попробуй привести его сюда, пусть он посмотрит на меня.

На следующий день Ле-цзы привел колдуна к Ху-цзы. Когда колдун вышел, он сказал Ле-цзы: “Гм, твой учи-тель - мертвец, ему не прожить и десятка дней. Я увидел нечто странное, увидел сырой пепел!”

Ле-цзы вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова колдуна.

Ху-цзы сказал: “Я только что показался ему в образе Земли, притаился в незыблемом, но вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной силе во мне прегражден путь. Приведи его ко мне еще раз”.

На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы: “Счастье, что твой учитель встре-тился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы в нем свободны”. Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: “На сей раз я предстал ему зиянием Небес. Ни имя, ни сущ-ность в нем не гнездятся, а жизненная сила во мне исхо-дила из пяток. Он, верно, увидел во мне это истечение силы. Приведи-ка его еще раз”.

На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а выйдя от него, сказал Ле-цзы: “Учитель твой так пере-менчив! Я не могу разгадать его облик. Подождем, пока он успокоится, и я снова осмотрю его”. Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: “Я предстал ему Великой Пустотой, которую ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил. Ибо и в стоячей, и в те-кучей воде есть темные глубины, и насчитывается их все-го девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз”.

На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал вон. “Догони его!” - крикнул Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его. А Ху-цзы сказал: “На сей раз я показал ему свой изна-чальный образ - каким я был до того, как вышел из своего предка. Я предстал перед ним пустым, неосязаемо-подат-ливым; невдомек ему было, кто я и что я такое, вот и пока-залось ему, что он скользит в бездну и плывет свободно по лону вод. Поэтому он убежал от меня”.

Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три года не показывался на людях.

Сам готовил еду для жены.

Свиней кормил, как гостей.

Дела мира знать не хотел.

Роскошь презрел, возлюбил простоту.

Возвышался один, словно ком земли.

Не держался правил, смотрел в глубь себя.

Таким он прожил до последнего дня .

Не отягощай себя мечтами о славе.

Не строй корыстных расчетов.

Не бери на себя бремя пошлых дел.

Не пытайся владеть тем, что знаешь.

   Соединись до конца с Беспредельным и обрети свой дом в бездонном покое. Исчерпай то, что даровано тебе Небом, и не желай приобретений: будь пуст - и не более того. У Высшего человека сердце что зеркало: оно не влечется за вещами, не стремится к ним навстречу, вмещает все в себя - и ничего не удерживает. Вот почему такой чело-век способен превзойти вещи и не понести от них урона.

   Владыкой Южного Океана был Быстрый, владыкой Се-верного Океана был Внезапный, а владыкой середины зем-ли был Хаос. Быстрый и Внезапный время от времени встречались во владениях Хаоса, а тот принимал их на ред-кость радушно. Быстрый и Внезапный захотели отблаго-дарить Хаос за его доброту. “Все люди имеют семь отвер-стий, благодаря которым они слышат, видят, едят и ды-шат, - сказали они. - Только у нашего Хаоса нет ни одно-го. Давайте-ка продолбим их в нем”. Каждый день они проделывали одно отверстие, а на седьмой день Хаос умер.

ВНЕШНИЙ РАЗДЕЛ

Глава VIII

ПЕРЕПОНКИ МЕЖДУ ПАЛЬЦАМИ

   Перепонки между пальцами ног или шестой палец на руке даются человеку природой, но ничего не прибавляют к нашей природе. Тот, кто привержен долгу и человеч-ности, пожалуй, сочтет их столь же близкими себе, как и органы тела, но все же не в них воплощаются свойства праведного Пути. Выходит, перепонка между пальцами ног - бесполезный кусочек плоти, а шестой палец на руке - ненужный отросток. Считать истинным назначе-нием телесных органов перепонку и шестой палец - все равно что судить о поведении людей по законам человеч-ности и долга, полагаясь только на свой ум.

   Посему пристрастие к созерцанию затуманивает наше восприятие пяти цветов, смешивает для нас все узоры мира, подобно тому как многоцветные одеяния ослепляют наш взор. Вы не согласны? Но пример Ли Чжу доказывает это. Пристрастие к сладкозвучию смешивает для нас пять музыкальных нот, подобно тому как гимны Хуан-чжуан и Да-люй оглушают нас. Вы не согласны? Но пример учителя музыки Куана доказывает это. Заботиться о своей человеч-ности, точно о лишнем отростке на руке, - значит насило-вать свои жизненные свойства и ставить препоны своей природе ради того, чтобы стяжать уважение и славу и за-ставить мир под звуки дудок и гонгов покориться никому не нужным законам. Вы не согласны? Но ученые Цзэн и Ши доказали это. Тот, кто увлекается спорами, строит баш-ни из черепиц и завязывает узлы на веревке, выдумывая мудреные слова и завлекательные суждения, чтобы заста-вить всех думать о том, что такое “твердость” и “белизна”, “подобное” и “разное”, и восхищаться пустопорожними речами. Вы не согласны? Но примеры Ян Чжу и Мо Ди доказывают это. Все это искусства, прославляющие внеш-нее и никчемное и далекие от праведного Пути в этом мире.

   Тот, кто идет праведным Путем, не отходит от своей природы и судьбы. Поэтому единение с другими для него - не бесполезная перепонка, размежевание с другими для него - не никчемный отросток. Обильное в нем не нахо-дится в избытке, скудное в нем не находится в недостатке. У утки короткие лапы, но попытайтесь вытянуть их - и вы сделаете ее несчастной. У журавля длинные ноги, но по-пробуйте укоротить их - и вы причините ему страдания. Поэтому то, что длинно от природы, нельзя укорачивать, а то, что от природы коротко, нельзя удлинять. В природе не от чего избавляться, в природе ничто не может доставить нам неудовольствие. Но ведь человечность и долг тоже не составляют существа человека. Отчего же наши высоко-нравные мужи так пекутся о них?

   А притом попробуйте срезать кому-нибудь перепонки на пальцах - и он будет плакать от боли. Попробуйте кому-нибудь отрубить шестой палец - и он закричит от боли. Среди этих двух у одного конечностей больше, чем положено, но больно им будет одинаково. Благочестивые люди нашего времени в своей слепоте сокрушаются о несчастьях света. Негодяи попирают свою природу и свой удел, чтобы добиться почестей и богатства. А посему не следует ли заключить, что человечность и долг не состав-ляют сущности человека? Отчего же со времен Трех Дина-стий  в мире было так много шума вокруг них?

   Полагаться на циркуль, отвес и угольник, для того чтобы выправлять вещи, - значит насиловать их природу. Полагаться на веревку, клей и лак, для того чтобы скреплять вещи, - значит покушаться на их жизненные свой-ства. А кланяться и сгибаться согласно этикету, восхва-лять человечность и долг, желая успокоить сердца людей, - значит отказываться от постоянства в себе. В Под-небесной, несомненно, существует постоянство. Но кривиз-на как постоянное свойство вещей происходит не от цир-куля плотника, а прямота как постоянное свойство вещей происходит не от его угольника, сращивание вещей дости-гается не клеем и лаком, связанность вещей достигается не веревками и узлами. Так все существа в Поднебесном мире живут и не знают, чему обязаны своей жизнью. Все они в равной мере обладают полнотой жизненных свойств, а почему так происходит - не ведают. Посему прошлое ничем не отличается от настоящего, и ничто в мире не сой-дет со своего места. Отчего же глашатаи человечности и долга нескончаемой вереницей, словно склеенные или свя-занные веревками, приходят в этот мир и проповедуют нравственность, внося смуту в умы?

   Люди, слегка заблудившиеся, сбиваются с пути. Люди, заблудившиеся всерьез, отворачиваются от своей природы. Откуда нам известно это? С тех пор как род Юй привлек благонравных мужей к управлению Поднебесной, все люди в мире устремились наперегонки за человечностью и дол-гом. Разве это не означает променять свою природу на че-ловечность и долг? Попробуем разобраться в этом. Со времен Трех Династий каждый человек в мире променял свою природу на что-то иное. Низкий человек жертвует собой ради выгоды, служилый человек жертвует собой ради славы, сановный муж не щадит себя ради семьи, а мудрец приносит себя в жертву всему миру. И как бы ни были различны занятия этих людей, какую бы память они ни оставили о себе, все они были одинаковы в том, что наносили ущерб своей природе и губили себя.

Два пастушка, Цзан и Гу, вместе пасли стадо, и оба по-теряли своих овец. Когда их спросили, чем они занимались на пастбище, то выяснилось, что Цзан читал книги, а Гу иг-рал в кости. Занятия пастушков были неодинаковы, но в том, что они потеряли овец, они были совершенно одина-ковы. Бои умер ради славы на горе Шоуян. Разбойник Чжи погиб из-за своей алчности у Восточного холма. Оба они погибли по разным причинам, но в том, что они лиши-лись жизни, они были совершенно равны. Должны ли мы полагать, что Бои был прав, а разбойник Чжи нет? В мире никто не в силах избежать смерти. Того, кто гибнет из-за человечности и долга, простаки зовут благородным мужем. А того, кто гибнет из-за сокровищ, простаки зовут низким человеком. Хотя и тот и другой погибают, один слывет благородным мужем, а другой - низким человеком. Но ведь разбойник Чжи, погубивший себя, ничем не отличает-ся от Бои. Какое же имеет значение, кто из них благород-ный муж, а кто низкий человек?

   Того, кто подчиняет свою природу человечности и дол-гу, будь он даже умен, как ученые Цзэн и Ши, я не назову великим. И того, кто насилует свою природу в угоду пяти вкусовым ощущениям, даже если он умен, как Юй Эр, я тоже не назову великим. Того, кто насилует свою природу из любви к сладкозвучию, будь он даже искусен в музыке, как учитель Куан, я не назову человеком с хорошим слу-хом. И того, кто терзает свою природу из любви к цветам, даже если он разбирается в них, как Ли Чжу, я не назову человеком, обладающим острым зрением. Когда я называю кого-нибудь великим, я говорю не о человечности и долге, а о полноте жизненных свойств. Опять-таки, называя кого-нибудь великим, я говорю не об умении различать пять вку-совых ощущений, а о доверии к своей природе и своей судь-бе. Когда я называю кого-нибудь человеком с хорошим слу-хом, я говорю не о том, что он хорошо слышит других, а о том, что он умеет вслушиваться в себя. Когда же я называю кого-нибудь человеком с острым зрением, я говорю не о том, что он хорошо видит других, а о том, что он умеет всматриваться в себя. Смотреть на других и не всмат-риваться в себя, не постигать себя, а постигать других - значит приобретать то, что принадлежит другим, и не при-обретать того, что принадлежит себе. Это значит подлажи-ваться к тому, что угодно другим, и ее подлаживаться к тому, что угодно себе. Если же жить лишь ради того, что угодно другим, и не жить ради того, что угодно себе, тогда и Бои, и разбойник Чжи, можно сказать, “впали в из-лишества”. Я склоняюсь перед праведной силой жизни, а потому не желаю ни упражняться в осуществлении человечности и долга, ни жить таким образом, чтобы “впасть в излишества”.

Глава IX

КОНСКИЕ КОПЫТА

   Конь может ступать копытами по инею и снегу, а шкура защищает его от ветра и холода. Он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и пускается вскачь. Такова настоящая природа коня. И если бы его пустили жить в высокие тер-расы и просторные залы, он вряд ли возрадовался бы этому.

Но вот пришел Болэ и сказал: “Я умею укрощать коней”. И он стал прижигать и стричь их, прибивать подковы и ставить клейма, стреноживать и запирать в конюшне, а потому два-три коня из каждого десятка погибали. Он стал морить коней голодом и жаждой, заставлять их бегать рысью и галопом, в одной упряжке и друг за другом. Он мучил их уздечкой и шлеёй, нагонял на них страх плеткой и кнутом, и коней погибало больше половины.

Горшечник говорит: “Я умею обрабатывать глину”. И вот он выделывает круглое с помощью циркуля, а квадратное с помощью угольника. Плотник говорит: “Я умею обделывать дерево”. И вот он вытесывает круглые столбы при помощи крюка и прямые доски при помощи отвеса. Но разве глина и дерево по природе своей желают, чтобы их обрабатывали с помощью циркуля и угольника, крюка и отвеса? И тем не менее в мире поколение за поколением твердят: “Болэ искусно управлялся с лошадьми, горшеч-ник и плотник искусно управляются с глиной и деревом”. Вот в чем ошибка тех, кто правит Поднебесной.

Я же полагаю, что те, кто искусны в управлении Поднебесной, поступают иначе. Люди от природы обладают постоянством:

Они ткут - и одеваются.

Пашут землю - и кормятся.

Это зовется “быть единым в свойствах жизни”.

Они все заодно и не имеют корысти.

Имя этому - Небесная свобода.

Во времена, когда свойства жизни не терпели ущерба, походка у людей была уверенная, а взгляд - непреклонный. В ту пору в горах еще не было тропок, а на озерах - лодок, ни мостов. Все существа жили сообща, и людские селения лепились друг к другу. Звери и птицы сбивались в стаи, деревья и травы вырастали в полный рост. Поэтому каждый мог приладить поводок к животному или птице и пойти с ним на прогулку или нагнуть дерево и заглянуть в гнездо вороны или синицы. В те времена люди жили вместе с птицами и зверями, словно потомки одного рода. Где уж им было знать, кто благородный муж, а кто низкий человек!

Едины все в незнании,

От силы не отходят.

Подобны в нежелании,

Просты и безыскусны!

В простом и безыскусном

обретается человеческа

природа.

   А потом пришли “прославленные мудрецы”, и люди стали считать человечностью умение ходить, хромая, а сле-дованием долгу - умение стоять на цыпочках. Мир оказался в смятении. Распущенность стала высокочтимой музыкой, суетливость превратилась в торжественный ри-туал. Вот тогда в мире начался разброд. Если не расколото цельное древо жизни, откуда возьмется жертвенный со-суд? Если не разбита белая яшма духа, откуда возьмется державная печать? Если Путь и жизненные свойства не отвергнуты, кто возлюбит человечность и долг? Если не презрели мы свое естество, кому нужны будут ритуалы и музыка? Если не перемешаны пять цветов, кто возьмется делать украшения и узоры? Если не перепутаны пять нот, кто захочет настраивать музыкальные инструменты? Раз-рушать цельное древо для того, чтобы изготовить отдельный предмет, - вот прегрешение ремесленника. Разбить Путь и его свойства для того, чтобы насадить человечность и долг, - вот прегрешение “прославленных мудрецов”.

  Ну а кони? Они любят жить на воле, щипать траву и пить ключевую воду. Когда они радуются, то трутся друг о друга шеями. Когда они сердятся, то поворачиваются друг к другу задом и лягают друг друга. Вот в чем состоит их природное знание. А если надеть на коней хомут и накинуть на них узду, они будут дергать головой и кусать удила, упираться и брыкаться. Вот почему если даже у лошадей появляются разбойничьи повадки, то повинен в том сам Болэ.

Во времена царствования рода Хэсюй люди, живя в сво-их домах, не знали, чем они занимаются, а выехав в путе-шествие, не знали, куда направляются. Набивали себе рот - и радовались жизни. Хлопали себя по животу - и гуляли в свое удовольствие. Таковы были их природные наклонности. А потом пришли “прославленные мудрецы”, и они сгибались и кланялись по правилам ритуалов и му-зыки, желая установить правильные формы всех вещей, и заставляли всех тянуться за человечностью и долгом, чтобы вселить в людские сердца покой. Вот тогда люди принялись ходить на цыпочках перед “знающими мужами” и стали соперничать за выгоду для себя, и невозможно было положить этому конец. Таково зло от “прославленных мудрецов”.

Глава X

ВЗЛАМЫВАЮТ СУНДУКИ

   Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сунду-ки, шарят в мешках и залезают в комоды, люди обвязы-вают эти вещи веревками и канатами, навешивают на них замки и засовы. В миру это называют предусмотри-тельностью. Но если придет большой вор, то он взвалит на себя сундук, подхватит мешок и утащит комод, страшась только, что все эти веревки и замки окажутся недостаточно прочными. И разве то, что прежде называли предусмотри-тельностью, не окажется на самом деле накоплением бо-гатства для большого вора?

Есть ли среди тех, кого в свете называют предусмотри-тельными, такие, которые не собирают добро для большого вора? Есть ли среди тех, кто слывут в свете мудрецами, такие, которые не охраняют больших воров? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? Когда-то в царстве Ци города располагались в пределах видимости, люди слыша-ли крики петухов и лай собак в соседней деревне, а вокруг столицы на две тысячи ли ставили сети на реках и распахивали землю сохами и мотыгами. Во всех пределах царства строго блюли уложения “прославленных мудре-цов” о храмах предков и алтарях духов земли и хлебных злаков, чтили обычаи каждой области и каждой деревушки. И вот однажды Тянь Чэн-цзы убил правителя Ци и при-своил себе его царство. Но разве он украл только государ-ство? Вместе с государством он украл и введенные мудре-цами законы. Поэтому у Тянь Чэн-цзы была слава разбой-ника, но жил он безмятежно, как сам Яо и Шунь. Малые царства не осмеливались его порицать, а большие - ка-рать, и потомки Тянь Чэн-цзы на протяжении двенадцати поколений владели Ци. Не следует ли в таком случае ска-зать, что Тянь Чэн-цзы украл мудрые установления, чтобы сберечь свои разбойничьи повадки?

Посмотрим теперь, нет ли среди тех, кого в мире зовут самыми мудрыми, таких, которые собирают добро для большого вора? И нет ли среди тех, кого зовут самыми мудрыми, таких, которые охраняют воров и разбойников? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? В старину от-рубили голову Лунфэну, вырвали сердце у Биганя, вспороли живот Чанхуну, бросили в реку Цзысюя. Все эти чет-веро были достойнейшими мужами, а не смогли избежать позорной смерти.

   Однажды подручный разбойника Чжи спросил у него: “У разбойников тоже есть Путь?”

- Как можно направляться куда-нибудь, не имея Пути? - ответил Чжи, - Уметь догадаться, где в доме спрятаны драгоценности, - это как мудрость. Войти туда первым - это как мужество. Выйти последним - все рав-но что верность долгу. Знать, сможешь ли унести награб-ленное, - это как знание ученого мужа. Разделить добычу поровну - это как человечность. Тот, кто не обладает эти-ми пятью качествами, не станет хорошим разбойником.

   Отсюда видно, что добрый человек, не постигнув путь истинно мудрых, не заимеет славы, а разбойник, не постиг-нув путь истинно мудрых, не достигнет успеха. В Поднебесной добрых людей мало, а плохих много, поэтому поль-за от истинно мудрых мала, а вред от них велик. Недаром в народе говорят: “Плохое вино привезли из Лу, а осаде подвергся Ханьдань” . Когда рождаются мудрецы, плодят-ся и разбойники. Уберите мудрецов, оставьте разбойников в покое, и в мире воцарится порядок.

Когда высыхает река, пустеет долина.

Когда срывают холмы, заполняются пропасти.

   Коли будут мертвы мудрецы, исчезнут и разбойники. Повсюду восторжествует мир, и не будет никаких беспо-рядков.

Но пока мудрецы не перемрут, не переведутся и раз-бойники. И если в мире станет вдвое больше мудрецов, то для разбойника Чжи выгода возрастет вдвое. Если вы учредите меры для обмера вещей, он украдет и товар, и вещи, и меры. Если вы поставите весы, чтобы взвешивать вещи, он украдет и вещи, и весы. Если вы учредите печати и клейма, он украдет товар вместе с печатями и клеймами. А если вы провозгласите человечность и долг, чтобы вы-правлять вещи, он опять-таки украдет все, что можно украсть, вместе с человечностью и долгом. Откуда мы знаем, что так и будет? Укравшего поясную пряжку тащат на плаху, укравший же царство восседает на троне, а у ворот его дворца толпятся любители человечности и долга. Не есть ли это кража человечности и долга, мудрости и знания? Вот так большой разбойник захватывает престол, крадет человечность и долг, меры и весы, печати и клейма и поль-зуется ими с такой выгодой для себя, что его уже ни колес-ницей и шапкой знатного вельможи не приманить, ни топо-ром палача не отпугнуть. Для разбойника Чжи тут выгода двойная, и никакими наказаниями людей от нее не отвра-тить. Вот каково прегрешение “прославленных мудрецов”!

   Говорят: “Рыбе нельзя покидать глубины, острое ору-жие государства нельзя показывать народу” . Те “про-славленные мудрецы” как раз и есть острое оружие Поднебесной, и показывать их миру ни в коем случае нельзя. Посему откажитесь от мудрецов, отбросьте знания - и большие разбойники исчезнут. Выбросьте вон яшму, рас-толките жемчуг - и в стране не будет мелких воров. Со-жгите верительные бирки и печати - и народ будет прост и бесхитростен. Разбейте меры и сломайте весы - и люди перестанут соперничать друг с другом. Отмените законы, введенные мудрецами, - и тогда с людьми можно будет говорить о праведной жизни. Расстройте музыкальные созвучия, разбейте свирели и гусли, заткните уши музы-канту Куану - и люди наконец смогут положиться на свой слух. Уничтожьте узоры, смешайте пять цветов, заклейте глаза Ли Чжу - и люди наконец смогут положиться на свое знание. Разбейте плотницкие крюки и отвесы, избавь-тесь от угольников и циркулей, переломайте пальцы Мас-теру Чую - и люди наконец смогут положиться на собст-венное искусство. Ибо сказано: “Великое мастерство похо-же на неумение” . Перестаньте завидовать поведению Цзэн и Ши, заткните рот сторонникам Ян Чжу и Мо Ди, отбросьте человечность и долг - и жизненные силы в Под-небесной наконец будут едины в своей сокровенной глу-бине. Если люди будут полагаться только на свое зрение, в мире не останется ослепленных вещами. Если люди будут полагаться только на свой слух, в мире не останется увле-ченных делами. Если люди будут полагаться только на свои жизненные свойства, в мире не останется пристрастных. Цзэн и Ши, Ян Чжу и Мо Ди, Учитель Куан и Мастер Чуй и знаток цветов породили в мире смятение и разброд. Тут уж законы бессильны помочь.