Часть 5.

Глава XVIII

ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ

   Есть ли в Поднебесном мире высшее счастье? Можно ли сполна прожить свою жизнь? Что нужно делать, на что уповать? Чего избегать, чем заниматься? К чему стремить-ся, от чего отказываться? Что любить и что ненавидеть?

В Поднебесной ценят богатство, знатность, долголетие и добрую славу, любят покой, изысканные яства, роскош-ные одежды, красивые цветы и ласкающие слух звуки. Ненавидят же бедность и унижение, преждевременную смерть и дурную славу и страдают, когда нет ни покоя, ни изысканных яств, ни роскошных одежд, ни красивых цве-тов, ни ласкающих слух звуков. Если люди лишены всего этого, они впадают в уныние и печаль. Но нет ничего глу-пее, чем угождать лишь прихотям плоти!

   Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям плоти эти богатства ничего не прибавляют. Знатные мужи днями и ночами пекутся о своей доброде-тели, но их добродетель и подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится с самого своего рожде-ния, а прожив долгую жизнь, впадает в помрачение. Как горько столь долго страдать, не умирая! И все, что делает человек в жизни, так чуждо ему!

   В Поднебесной высоко ставят доблесть героев, однако их доблесть не помогла им себя уберечь. И я не знаю, во-истину ли это доблесть, или она на самом деле неистинна? Если счесть это доблестью, то ее недостаточно, чтобы сохра-нить жизнь себе. А если не счесть ее доблестью, то ее доста-точно, чтобы сохранить жизнь другим. Поэтому говорят: “Когда искренним наставлениям не внемлют, сиди спокой-но и не спорь”. Вот и У Цзысюй стал спорить и погубил себя. Но если бы он не соперничал, то и славы бы не заслу-жил. Так существует ли в действительности доблесть?

    Не знаю, является ли на самом деле счастьем то, что люди нынче почитают за счастье. Вижу я, что счастье в мире - это то, о чем все мечтают, чего все добиваются и без чего жить не могут. А я и не знаю, счастье ли это, но также не знаю, есть ли это несчастье. Так существует ли на свете счастье? Для меня настоящее счастье - недеяние, а толпа считает это мучением. Поэтому сказано: “Высшее счастье - отсутствие счастья. Высшая слава - отсутствие славы”.

    Хотя в мире в конце концов нельзя установить, где истина, а где ложь, в недеянии можно определить истинное и ложное. Высшее счастье - это сама жизнь, и только Не-деяние позволяет достичь его. Попробую сказать об этом. Небо благодаря Недеянию становится чистым; Земля бла-годаря Недеянию становится покойной . Когда Недеяние Неба пребывает в согласии с Недеянием Земли, свершают-ся превращения всех вещей. Неразличимое, смутное - неведомо откуда исходит! Смутное, необозримое - лишен-ное образа! Все сущее в своем великом изобилии произ-растает из Недеяния. Поэтому сказано: “Небо и Земля ни-чего не делают, но не остается ничего несделанного”. Кто же среди людей способен претворить Недеяние?

    У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее опла-кивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: “Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, - это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, - просто никуда не годится!”

- Ты не прав, - ответил Чжуан-цзы. - Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился - и она стала Дыханием. Дыха-ние превратилось - и стало Телом. Тело превратилось - и она родилась. Теперь настало новое превращение - и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превра-щений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причи-тать над ним - значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.

    Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп, уже побелевший от времени, но еще крепкий.

Хлестнув череп плеткой, Чжуан-цзы стал расспрашивать его: “Довела ли вас, учитель, до этого безрассудная привя-занность к жизни? Или вы служили побежденному царству и сложили голову на плахе? Довели ли вас до этого беспут-ная жизнь и поступки, опозорившие ваших родителей, жену и детей? Довел ли вас до этого голод и холод? Или, может быть, вас довела до этого тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни?”

Так Чжуан-цзы поговорил с черепом, а потом положил его себе под голову и лег спать. В полночь череп явился ему во сне и сказал: “Ты говорил, как любитель попусту рассуждать. В речах твоих отобразились заботы живых людей. Умершим они неведомы. Желаешь ли ты выслушать глас мертвого?”

- Да, - сказал Чжуан-цзы.

- Ну так слушай. Для мертвого нет ни государя на-верху, ни подданных внизу, ни времен года. Безмятежно следует он круговороту Неба и Земли, и даже утехи дер-жавного владыки не сравнятся с его счастьем.

Чжуан-цзы не поверил этим словам и спросил: “А хо-чешь, я велю Владыке судеб  вернуть тебя к жизни, снова дать тебе тело, воскресить твоих родителей, жену и детей, друзей и соседей?”

Череп словно бы нахмурился грозно и сказал: “Да разве сменю я свое царственное счастье на человеческие тяготы!”

    Когда Янь Хой уехал в восточное царство Ци, Конфу-ций выглядел опечаленным. Цзы-Гун поднялся со своего сиденья и спросил: “Ваш ученик осмелится спросить, почему вы, учитель, так печалитесь с тех пор, как Хой уехал в Ци?”

- Ты задал хороший вопрос! - ответил Конфуций. - Когда-то Гуань-цзы произнес слова, которые мне очень нравятся: “В маленький мешочек не вложишь большую вещь. Короткой веревкой ничего не достанешь с глубины”. Это значит, что каждому из нас уготовано свершить в мире столько, сколько мы можем, - и не более того. Боюсь, что Хой станет беседовать с правителем Ци о пути Яо, Шуня и Желтого Владыки и ссылаться на слова царей Суйжэня и Шэньнуна. Государь начнет искать в себе то, чего в нем нет. Не найдя того, что он ищет, он впадет в растерянность. А если человек, у которого вы служите советником, пребы-вает в растерянности, вам грозит неминуемая смерть.

Не приходилось ли тебе слышать историю о том, как в окрестности столичного города Лу залетела морская птица? Правитель Лу по этому случаю устроил пир у алта-рей предков, исполнил мелодии Девять шао, преподнес птице лучшее мясо от жертвоприношения нюйлао. А птица сидела, вытаращив глаза, и не съела ни куска мяса, не вы-пила ни глотка воды. Через три дня она околела. Так получилось оттого, что правитель Лу на самом деле забо-тился о себе, а не о птице. Тот, кто действительно хотел сделать птице добро, пустил бы ее на волю в густые леса, позволил бы ей плавать на озерах и реках, кормил бы ее водяной живностью, дал бы ей жить так, как ей хочется. Для той птицы не было ничего ненавистнее, чем слышать человеческие голоса - ведь они кажутся ей бессмыслен-ным гомоном! Попробуй сыграть мелодии Сяньчи на просторах озера Дунтин, и птицы, заслышав эту музыку, взметнутся в небеса, звери убегут в лес, рыбы уйдут в глу-бину. Люди же, наоборот, соберутся послушать. Рыба, находясь в воде, живет в свое удовольствие, а человек, попав под воду, погибает. Они так отличаются друг от друга по-тому, что у них совсем разные потребности. Вот почему древние мудрецы не думали, что у людей одинаковые спо-собности, и не давали людям одинаковых заданий. В те времена имена зависели от обстоятельств, должное определялось возможным. Вот что означает поговорка: “Как вет-ви расходятся во все стороны, как спицы сходятся в ступи-це колеса”.

    Отрешенный и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости, где покоится прах Желтого Владыки. Вдруг на левом локте у Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумленно уставился на нее.

- Страшно тебе? - спросил Отрешенный.

- Нет, чего мне страшиться? - ответил Забывчи-вый. - Ведь наша жизнь дана нам взаймы. Взяли ее в долг - и живем, а живущие - прах. Жизнь и смерть - как день и ночь. Мы с тобой посетили того, кто уже прошел превращение, а теперь превращение коснулось меня. Чего же мне страшиться?

    Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности. Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: “Только ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?”

В семенах есть зародыши. Попадая в воду, они стано-вятся ряской, на границе воды и суши они превращаются в “лягушачью кожу”, в полях же они становятся подо-рожником. Когда подорожник попадает на плодородную почву, он превращается в “воронью лапку”. Корни вороньей лапки превращаются в земляных червей, а ее листья - в бабочек. Бабочки тоже претерпевают превращения и ста-новятся насекомыми, которые плодятся у очага и выглядят так, словно они сбросили свою кожу. Зовут их цюйдао. Через тысячу дней цюйдао превращается в птицу ганьюйгу. Слюна птицы ганьюйгу становится (насекомым) сыми, а сыми превращается в существо илу, живущее в винном уксусе.

Насекомое илу рождается от насекомого хуанхуан, а хуанхуан рождается из насекомых цзюю. Насекомые фу-цюань рождаются из насекомых маожуй. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, уже не дающим побегов, рождает насекомое циннии. Циннин порождает леопарда, леопард порождает коня, конь порождает человека, а чело-век снова возвращается в зародыши. “Вся тьма вещей происходит из мельчайших зародышей и в них возвра-щается”.

Глава XIX

ПОСТИГШИЙ ЖИЗНЬ

   Постигший сущность жизни не утруждает себя никчем-ными делами. Постигший сущность судьбы не утруждает себя делами, не ниспосланными судьбой. Чтобы поддерживать в теле жизнь, нужно опираться на разные вещи, но бывает так, что вещи имеются в избытке, а жизнь в теле поддержать невозможно. Чтобы сохранить себе жизнь, нужно прежде не лишаться своего тела, но бывает так, что тела не лишаются, а жизнь оказывается загубленной. При-ход жизни нельзя отвергнуть, ее уход нельзя остановить. Как это прискорбно! Люди в свете полагают, что пропита-ния тела достаточно для поддержания жизни, а ведь, сколь-ко ни питайся, жизнь свою в конце концов не сбережешь. Однако же в свете считают, что этого достаточно, и даже не знают, как жить по-другому.

Тому, кто хочет избавиться от забот о своем теле, лучше всего покинуть свет. Кто уйдет от света, тот изба-вится от тягот. А кто избавлен от тягот, тот душой прям и ровен. Кто душой прям и ровен, умеет жить каждо-дневным обновлением. А кто живет каждодневным обнов-лением, тот уже близок к правде. Заслуживают ли земные дела того, чтобы их отбросить, а жизнь - того, чтобы ее оставить? Отбросивший дела не утруждает себя. Оставив-ший жизнь неувядаем духом. Кто телом целостен и вернул-ся к полноте духа, тот станет единым с Небом. Небо и Земля - отец-мать всех вещей. Соединяясь, они создают тело. Разъединяясь, они кладут начало новой жизни. Когда и тело, и дух вечно живут, это называется “способностью перенести себя” . В духовном стяжай еще более духовное - и тогда станешь опорой Небес.

    Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: “Высший чело-век идет под водой - и не захлебывается, ступает по огню - и не обжигается, воспаряет над всем миром - и не пугается. Позвольте спросить, как этого добиться?”

- Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохра-няя чистоту жизненной силы, - ответил Гуань-инь. - При-сядь, я расскажу тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом, - это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят они друг друга? Формой и цветом - только и всего! Ведь вещи рождаются в Бес-форменном и возвращаются в Неизменное. Какие могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек пребы-вает в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном, странствует у конца и. начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы, пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы, дабы быть заодно с тво-рением всего сущего. Небесное в нем сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба. Как же могут задеть его внешние вещи?

Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому - ведь дух его цело-стен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благо-даря Небу? Мудрый хоронит себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить.

    По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна, который ловил цикад так ловко, будто под-бирал их с земли.

- Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь?  - спросил Конфуций.

- У меня есть Путь, - ответил Горбун. - В пятую-ше-стую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей, меня занимают только крылатые цикады. Я не смот-рю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?

Конфуций повернулся к ученикам и сказал: “Помыслы собраны воедино, дух безмятежно-покоен...” Не об этом ли Горбуне сказано такое?

    Янь Хой сказал Конфуцию: “Однажды я переправлял-ся через глубокий поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий Бог. Я спросил его: “Можно ли научиться управлять лодкой?” “Можно, - ответил он. - Это легко может сделать хороший пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять лодкой, даже не видя ее в глаза”. Я спросил его еще, но он не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?”

- Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может научиться хороший пловец, он имел в виду, что та-кой пловец забывает про воду, - ответил Конфуций. - А когда он сказал, что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная пучина - все равно что суша и перевернуться в лодке - все равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается и перевертывается все, что угодно, - это не поколеблет его спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен!

    В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где ставят на поясную пряжку, ты будешь взволно-ван. А в игре, где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех случаях будет одно и то же, а вот внима-ние твое перейдет на внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во внутреннем.

    Конфуций сказал: “Не уходить, а быть неприметным, не выступать вперед, а быть на виду, неколебимо стоять в середине - кто усвоит эти три доблести, стяжает высшую славу. Но перед опасной дорогой, на которой из десяти уби-вают одного, отцы и сыновья, старшие и младшие братья друг друга предостерегают и осмеливаются выступать лишь в сопровождении воинов и слуг. Не есть ли это знание об опасностях, подстерегающих человека? А не знать, что в предостережениях нуждаются и те, кто возлежат на циновках и предаются чревоугодию, - это тоже большое заблуждение!”

    Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил: “Готов ли петух к поединку?”

- Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, - ответил Цзи Син-цзы.

Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.

- Пока нет, - ответил Цзи Син-цзы. - Он все еще бро-сается на каждую тень и на каждый звук.

Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.

- Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.

Спустя десять дней государь опять спросил о том же.

- Почти готов, - ответил на этот раз Цзи Син-цзы. - Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоит-ся. Посмотришь издали - словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.

    Краснодеревщик Цин вырезал из дерева раму для коло-колов. Когда рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна, словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и спросил: “Каков секрет твоего искус-ства?”

- Какой секрет может быть у вашего слуги - масте-рового человека? - отвечал краснодеревщик Цин. - А впрочем, кое-какой все же есть. Когда ваш слуга заду-мывает вырезать раму для колоколов, он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованье. После пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все, что отвлекает меня, перестает существовать для меня. Только тогда я от-правляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу де-ревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. А если работа не получается, я откладываю ее. Когда же я тружусь, небесное соединяется с небесным - не оттого ли работа моя кажется как бы божественной?

    Плотник Чуй чертил от руки точнее, чем с помощью циркуля и угольника, его пальцы следовали превращениям вещей и не зависели от его мыслей и желаний. Поэтому его сознание всегда было целым и не знало никаких пре-град. Мы забываем о ноге, когда сандалии нам впору. Мы забываем о пояснице, когда пояс халата не жмет. Мы забы-ваем о “правильном” и “неправильном”, когда наш ум нам не мешает. И мы не меняемся внутри и не влечемся за внешними вещами, когда нам не мешают наши дела. Не иметь дел с самого начала и никогда не иметь их потом - значит не создавать себе помех даже забвением помех.

    Конфуций любовался водопадом в Люйляне. Вода в нем низвергалась с высоты тридцати саженей, река вокруг пе-нилась на расстоянии сорока ли. В те места не осмеливались заплывать ни рыбы, ни черепахи. Вдруг Конфуций увидел в бурных волнах плывущего человека. Решив, что кто-то задумал таким образом покончить с жизнью, он послал уче-ников спасти несчастного. Но в ста шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на берег и пошел вдоль реки, рас-пустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал его и спросил:

- Я думал поначалу, что передо мной дух, а теперь вижу, что вы - живой человек. Позвольте спросить, есть ли у вас, великого пловца, свой Путь?

- О нет, у меня нет Пути. Я начал с того, что было мне дано от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг зрелости в том, что является моей судьбой. Я вхожу в воду с течением, увлекающим на середину реки, и вы-хожу с течением, несущим к берегу. Я следую движению вод и не навязываю волнам свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.

- Что значит “начать с того, что дано от рождения, вырасти в том, что угодно природе, и достичь зрелости в том, что является судьбой”?

- Я родился на суше и чувствую себя покойно на суше - вот что значит “данное от рождения”. Я вырос в воде и чувствую себя покойно в воде - вот что значит “вырасти в том, что угодно природе”. И я живу так, не ведая, почему я таков, - вот что значит “достичь зрелости в том, что является судьбой”.

    Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном, и царь спросил его:

- Я слышал, вы учились у Чжу Шэня. Что узнали вы от него?

- Что я мог узнать от учителя? Я просто стоял с мет-лой у его ворот!

- Не отпирайтесь, почтенный Тянь. Я, единственный, хочу знать об этом.

- Я слышал от учителя, - сказал Тянь Кайчжи, - что умеющий взращивать жизнь подобен пастуху: при-сматривает за отстающими овцами и подгоняет их.

- Что это значит? - спросил Вэй-гун.

- В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был как младенец. На его беду ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал. Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка - и он умер. Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгу-била его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.

    Некий жрец, облаченный в церемониальные одежды, вошел в хлев и спросил жертвенную свинью:

- Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься, а уж потом, подстелив белый тростник, положу тебя на резную скамью.

Некто, заботившийся о свинье, сказал:

- Уж лучше кормиться отрубями и мякиной, да оста-ваться в хлеву!

Некто, заботившийся о самом себе, сказал:

- Хорошо быть вельможей, который ездит на колесни-це с высоким передком и носит большую шапку, а умрет - так его похоронят в толстом гробу, водруженном на погре-бальную колесницу.

Заботившийся о себе предпочел то, от чего отказался заботившийся о свинье. Чем же он отличается от свиньи?

    Цзи из Восточных степей показывал свое искусство езды на колеснице царю Чжуан-гуну. Он ездил вперед и назад, словно по отвесу, поворачивал вправо и влево, точно по циркулю. Чжуан-гун счел, что искусство Цзи не имеет изъяна, и велел ему сделать сотню поворотов, а потом воз-вратиться.

Янь Тай повстречался с Цзи на дороге и сказал Чжуан-гуну:

- Цзи загонит коней.

Царь ничего не ответил. В скором времени Цзи вернул-ся и в самом деле загнав коней.

- Как ты узнал про это? - спросил царь Янь Тая.

- Кони уже выбились из сил, а он их все понукал, - ответил Янь Тай, - вот я и сказал, что они скоро падут.

    Некто по имени Сунь Сю пришел к дому учителя Бянь Цин-цзы и, сетуя на свою судьбу, сказал:

- Меня, Сю, в своей деревне никогда не звали ленивым и никогда не звали трусливым. Но на полях моих не роди-лось зерно, а служба царю не принесла мне славы. И вот меня изгнали из моих родных мест. В чем же я провинился перед Небом? За что мне такая участь!

- Разве не слыхал ты, как ведет себя совершенный че-ловек? - ответил Бянь Цин-цзы. - Он забывает о своей храбрости, о зрении и слухе, странствует привольно за пределами мирской пыли и грязи, скитается беспечно, не обременяя себя делами. Это называется “действовать, не упорствуя, быть старшим, не повелевая”. Ты же выставляешь напоказ свои знания, желая поразить невежд, стре-мишься к чистоте, чтобы сделать явной грязь других. Ты блистаешь повсюду, словно желая затмить блеск солнца и луны. Между тем тело твое в целости и сохранности и участь твоя несравненно счастливее тех, кто погиб безвре-менно, кто глух, слеп или хром. Чего же ты ропщешь на Небо? Уходи прочь!

Сунь Сю ушел, а Бянь Цин-цзы вошел в дом, сел на свое место, поднял лицо к небесам и сказал ученикам:

- Только что ко мне приходил Сунь Сю, и я поведал ему о свойствах совершенного человека. Боюсь, он очень испугался, а потому может впасть в сомнения.

- О нет! - отвечали ученики. - Если то, что сказал почтенный Сунь, истинно, а то, что сказали вы, ложно, то ложь, конечно, не сможет опровергнуть истину. А если то, что сказал Сунь, ложно, а сказанное вами, учитель, истин-но, то Сунь, конечно, усомнится и придет вновь.

- Нет, - ответил Бянь Цин-цзы. - В старину в окрест-ностях столицы Лу опустилась птица. Луский царь очень обрадовался, велел принести в ее честь обильные жертвы и исполнить песнь “Великое процветание”, дабы усладить ее слух музыкой. А птица загрустила и не могла ни есть, ни пить. Вот что значит кормить другого тем, чем питаешься сам. Ведь чтобы кормить птицу так, как кормится она сама, нужно позволить ей жить в глухом лесу, скитаться по рекам и озерам, искать пропитание на воле, отдыхать на отмелях - только и всего. Как же мог не испугаться Сунь Сю - человек, мало что видевший в жизни? Расска-зывать ему про свойства совершенного человека - все равно что катать мышь в повозке или веселить перепелку барабанным боем: и та и другая, того и гляди, умрут со страху.

Глава XX

ДЕРЕВО НА ГОРЕ

   Однажды Чжуан-цзы гулял в горах и заметил большое дерево с длинными ветвями и густой листвой. Дровосек остановился возле него, но не стал его рубить. Чжуан-цзы спросил дровосека, почему он так поступил, и тот ответил:

“Дерево это ни на что не годно”.

- Это дерево, - сказал Чжуан-цзы, - благодаря тому что оно бесполезно, сполна проживет отведенный ему Не-бом срок.

Потом учитель спустился с горы и остановился на ноч-лег в доме друга. Хозяин был так обрадован, что приказал слуге зарезать гуся и приготовить из него угощение для гостя. “Один из гусей умеет кричать, а другой не умеет. Которого из них резать?” - спросил слуга.

- Зарежь того, который не умеет кричать, - приказал хозяин.

На следующий день ученик спросил Чжуан-цзы:

- Вчера дерево, росшее на горе, сберегло себя благо-даря тому, что оказалось ни на что не годным. Гусь же хозяина погиб из-за своей ущербности. А чего бы вы поже-лали для себя, учитель?

Чжуан-цзы рассмеялся и ответил:

- Мне, наверное, следовало бы выбрать что-нибудь среднее между пригодностью и непригодностью? Это ка-жется правильным, но на самом деле это не так, ибо такой выбор не избавляет от обремененности вещами. Только в вольном странствии, сообразуясь безотчетно с Великим Путем и его силой, мы можем стряхнуть с себя бремя мира.

Беги славы, беги позора.

Ты то дракон, то змея,

Превращайся вместе с временем.

Не желай никогда быть кем-нибудь.

Будь то вверху, то внизу,

Согласие - вот твоя мера.

Скитайся же привольно у истока всего сущего, прини-май вещи, как они есть, но не будь вещью для вещей. Кто тогда сможет навязать тебе бремя? Так поступали Шэньнун и Желтый Владыка. Но когда мы обращаемся к порядкам в этом мире и людским законам, мы видим, что в мире все устроено иначе.

Что соединяют - то распадается.

Где успех - там крушение.

Прямота искривится.

Почет плодит злословие.

Ни одного свершения без упущения.

На умного найдется хитрец.

На глупца найдется обманщик.

Можно ли тут быть уверенным в чем-либо? Как печаль-но! Вы, ученики, должны направить все помыслы к Пути и его силе.

    Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, в сандалиях, обвязанных веревками, проходил мимо пра-вителя царства Вэй.

- Как плохо вам живется, уважаемый! - воскликнул царь.

- Я живу бедно, но не плохо, - ответил Чжуан-цзы. - Иметь Путь и его силу и не претворять их в жизни - вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии - это значит жить бедно, но не плохо. Вот что называется “родиться в недобрый час”. Не приходилось ли вам видеть, ваше величество, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на катальпу, кедр или камфорное дерево, прыгает с ветки на ветку так проворно, что сам лучник И не успеет прице-литься в нее. Попав же в заросли мелкого да колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится делать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в не подходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в об-ществе дурного государя и чиновников-плутов, то, даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого?

    Когда Иляо из Шинани повстречался с правителем Лу, тот выглядел очень утомленным.

- Отчего у вас такой утомленный вид? - спросил шинаньский учитель.

- Я изучил Путь прежних царей и готовился продол-жать дело моих предков, - ответил правитель Лу. - Я чту духов и оказываю уважение достойным мужам. Я все делаю сам и не имею ни мгновения отдыха, однако так и не могу избавиться от забот. Вот почему я выгляжу таким утомленным.

- Ваш способ избавления от забот, мой господин, ни-куда не годится, - сказал шинаньский учитель. - Лиса с ее пышным мехом и леопард с его пятнистой шкурой скрываются в лесах и горных пещерах, чтобы иметь покой. Они выходят наружу по ночам и отдыхают днем - на-столько они осторожны. Даже когда им приходится терпеть голод и жажду, они позволяют себе лишь единожды выйти за добычей или на водопой - настолько они сдержанны. И если даже при их осторожности и сдержанности им порой не удается избежать капкана или сети, то разве это их вина? Их мех и шкура - вот источник их несчастий. А разве царство Лу не является для вас такой же шкурой? Я бы посоветовал вам, мой господин, содрать с себя шкуру, очистить сердце, прогнать прочь желания и странствовать привольно в Безлюдном Просторе.

    Шэ из Северного дворца по поручению вэйского царя Лин-гуна собирал деньги на отливку колоколов для алтаря за воротами столицы и за три месяца подобрал все нужные колокола с высоким и низким тоном. Царский сын Цин завистливо осмотрел колокола и спросил:

- В чем хитрость твоего искусства?

- Я сосредоточился на одном, мне было не до хитро-стей, - ответил Шэ. - Я слышал, что в резьбе и полировке следует возвращаться к безыскусности. Держался тех, кто не имеет знаний, был заодно с как будто неумелыми и косноязычными. Был прост и бесхитростен. Провожал уходящих и встречал приходящих, не удерживая первых и не чиня препятствий вторым. Сильным следовал, под хит-рых подлаживался, и поэтому они сами все отдавали мне. Так я собирал средства с утра до вечера, никого не обижая ни на волосок.

Тем более так должен поступать тот, кто обрел истин-ный Путь.

    Конфуций был осажден на рубеже царств Чэнь и Цай и в течение семи дней не имел горячей пищи. Тай-гун Жэнь пришел к нему выразить свое сочувствие и сказал: “Вам нынче грозит смерть, не так ли?”

- Так, - отвечал Конфуций.

- Страшитесь смерти?

- Да.

- Я хочу поведать вам о Пути, избавляющем от смер-ти, - сказал Тай-гун Жэнь. - В Восточном Океане живет птица, зовут ее Ии. Птица эта летает низко и небыстро, словно у нее нет сил: летит вперед, словно кто-то тянет ее за собой, взмывает вверх, словно кто-то подбрасывает ее в воздух. Летя вперед, не смеет быть впереди других. Отступая, не смеет быть позади других. Питаясь, не ре-шается брать пищу первой, кормится остатками еды. Вот почему она не выпадает из стаи и никто из посторонних не может причинить ей вред. Прямое дерево срубают пер-вым. Колодец со сладкой водой осушают первым. Вы же стараетесь приукрасить свои знания, чтобы поразить не-вежд, самому стяжать совершенство, чтобы выявить ни-зость других, сверкаете, словно солнце и луна на небосводе. Оттого-то вам и не избежать беды. Я слышал, как в стари-ну некий муж, достигший великого совершенства, сказал:

“Восхваляющий сумеет отречься от заслуг и славы и вер-нуться к обыкновенным людям? Идущий Путем всюду достигает, но присутствие его незримо. Он все свершает, но ему нет имени. Лишенный свойств, совсем обыкновен-ный, он похож на лишенного рассудка, не оставляет следов, не ищет заслуг и славы. Поэтому он никогда не винит лю-дей и люди ни в чем не винят его. О совершенном человеке ничего не слышат, чему же вам радоваться?”

- Прекрасно! - ответил Конфуций. - Надо порвать все связи, отречься от учеников, бежать на великие болота, одеваться в шкуры и холстину, питаться желудями и каш-танами. Тогда, войдя к диким зверям, не потревожишь их стада, придя к птицам, не вспугнешь стаи. Если же меня не испугаются звери и птицы, то что говорить о людях?!

    Конфуций спросил Цзы-сан Ху:

- Почему мне пришлось дважды бежать из Лу, на меня повалили дерево в Сун, я заметал следы в Вэй, бедст-вовал в Шан и Чжоу, был осажден на рубеже Чэнь и Цай? Из-за этих несчастий родичи все больше отдалялись от меня, друзья и последователи все дальше уходили от меня.

- Разве вам не доводилось слышать о бегстве Линь Хоя из Цзя, которому пришлось бросить свою яшмовую печать ценою в тысячу золотых и бежать, подхватив своего малолетнего сына? Кто-то спросил его: “Почему вы взяли с собой сына? Он что, дорого стоит?” “Нет, недоро-го”, - ответил Линь Хой. “Может быть, с ним мало хло-пот?” “Нет, хлопот с младенцем много”, - ответил Линь Хой. “Так почему же вы бросили драгоценную яшмовую печать и захватили с собой младенца-сына?” “Первое имеет отношение к выгоде, а второе - к небесному в нас”, - отвечал Линь Хой.

Те, кого связывает выгода, бросают друг друга в бед-ности и в несчастии. Те, кого связывает Небо, в бедности и в несчастии сближаются. И различие между теми, кто сближается, и теми, кто отдаляется, неимоверно велико. К тому же благородный муж в общении пресен, как вода, низкий же человек в общении сладок, как молодое вино. Благородный муж и в близости пресен, низкий человек и в разлуке сладок. А тот, кто бездумно сходится, бездумно же и расстается.

- Благодарю покорно за наставление! - ответил Кон-фуций и пошел к себе, кружась на ходу. Он прекратил обучать учеников, выбросил книги, не пускал к себе учени-ков, а их любовь к нему только еще более окрепла.

На другой день Цзы-сан Ху сказал: “Перед смертью Шунь наказал Юю так: “Будь осторожен! С людьми лучше всего быть уступчивым, в чувствах лучше всего быть свободным. Когда люди уступчивы, они не расстаются. Когда люди естественны, они не знают забот. Если ты не расста-ешься и не знаешь забот, не будешь думать о благопристойном в обхождении с другими. А если не думаешь о благопристойном в обхождении с другими, не будешь и беспокоиться о вещах””.

    Конфуций, терпя лишения на рубеже царств Чэнь и Цай, семь дней не имел горячей пищи. Опершись левой рукой на высохшее дерево и отбивая такт сухой веткой в правой руке, он пел песню Бяоши. Он подыгрывал себе на струнах, но не соблюдал нот, пел, но не попадал в тон, и все же звуки дерева и человеческого голоса сливались в одно и проникали глубоко в сердце. Янь Хой, почтительно сложив руки, стоял поодаль и смотрел на учителя. А Кон-фуций, опасаясь, что Хой, переоценив себя, зайдет слиш-ком далеко или, чрезмерно любя себя, навлечет на себя беду, сказал ему:

- Ты, Хой, еще не знаешь, как легко не получить то, что даруется Небом, и как трудно не получить то, что дает-ся людьми. Не бывало еще начала, которое не было бы и ловцом. Человеческое и Небесное могут совпадать. Кто же тот, кто сейчас поет?

- Осмелюсь спросить, что значат слова: “не знаю, как легко не получить то, что дается Небом”?

- Голод и жажда, жара и холод, нищенская сума и темница и все прочие несчастья - это действие Неба и Земли, и проявляется оно в круговороте явлений. Мы го-ворим, что уйдем вместе с этими явлениями. Слуга другого не осмеливается не выполнить его приказаний. И если так должен поступать слуга человека, то это тем более отно-сится к слуге Неба.

- А что значат слова: “не знаешь, как трудно не полу-чить то, что дается людьми”?

- Человек в начале своей жизни ищет приобретений повсюду: титулы и награды приходят к нему одновременно, и этому нет конца. Однако эти преимущества не от меня приходят, моя судьба зависит от внешних обстоятельств. Благородный муж не разбойничает, достойный человек не ворует. Как же могу я присваивать это себе? Поэтому гово-рится: “нет птицы мудрее ласточки”. Когда взгляд ее останавливается на месте, негодном для нее, она больше не смотрит на него. Выронив корм из клюва, она оставляет его и улетает прочь. Она боится людей, но селится рядом с человеческим жильем и вьет гнезда у алтаря духов плодо-родия.

- Что означает: “не бывало еще начала, которое не было бы и концом”?

- Все сущее непрестанно претерпевает превращения и неведомо чему уступает место. Откуда нам знать, где на-чало и где конец? Нам остается только покойно ждать превращений.

- А что означает: “человеческое и небесное могут сов-падать” ?

- В человеческом есть небесное. В небесном же мо-жет быть только небесное. Если человек не может обре-сти небесное в себе, то виной тому ограниченность его природы. Мудрый покойно уходит и в том обретает конеч-ное.

    Когда Чжуан Чжоу прогуливался в парке Тяолин, он увидел странную птицу, прилетевшую с юга: крылья - в семь локтей размахом, глаза - с вершок. Пролетая над Чжуан Чжоу, она коснулась его лба и опустилась в каш-тановой роще.

- Что это за птица? - удивился Чжуан Чжоу. - Крылья большие, а летает с трудом, глаза огромные, а видит плохо.

Подобрав полы платья, он поспешил за птицей, держа наготове лук. Тут он заметил, как цикада, нежась в тени, забыла о том, что ее окружает, а в это время богомол набросился на нее и, упиваясь добычей, забыл обо всем на свете. В тот же миг их обоих схватила странная птица и, любуясь добычей, сама забыла о действительности. Чжуан-цзы, печально вздохнув, сказал: “Увы! Вещи навлекают друг на друга несчастье, разные существа друг друга губят”. Он бросил лук и пошел прочь, но лесник догнал его и принялся бранить. Вернувшись домой, Чжуан Чжоу три дня не выходил со двора.

- Почему вы, учитель, так долго не показывались? - спросил его ученик Лань Це.

- Я оберегал свой телесный облик, но забыл о подлин-ном в себе, - ответил Чжуан Чжоу. - Я глядел в мутную лужу и не знал, где чистый источник. А ведь я помню, как мои учителя говорили: “Погрузишься в пошлость - по-следуешь за пошлостью”. Ныне я бродил по старому парку и забыл о себе. Странная птица пролетела мимо меня, коснувшись моего лба, и забыла о действительности. Лес-ник же в каштановой роще набросился на меня с бранью. Вот почему я не выходил со двора.

    Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с красавицей был груб. Когда Ян-цзы спросил о причине такого пове-дения, малолетний сын хозяина ответил: “Красавица ду-мает о себе, что она красива, а мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство”.

- Запомните это, ученики, - сказал Ян-цзы. - Если вы будете жить мудро, но не считать себя мудрецами, вас всюду будут любить!

Глава XXI

ТЯНЬ ЦЗЫФАН

   Сидя рядом с вэйским Вэнь-хоу, Тянь Цзыфан усердно хвалил Юйгуна.

- Юйгун - ваш наставник? - спросил Вэнь-хоу.

- Нет, - ответил Цзыфан. - Он мой земляк. Речи его часто очень мудры, и земляки его чтут.

- Стало быть, у вас нет наставника? - спросил Вэнь-хоу.

- Нет, есть.

- Кто же он?

- Его зовут Дунго Шунь-цзы.

- Почему же вы, учитель, никогда о нем не упоми-нали?

- Это настоящий человек! Облик у него человеческий, но сердце его - вместилище Небес. Следует превраще-ниям, а в себе хранит подлинное; душою чист и все на свете приемлет. Людей же неправедных он вразумляет своим безупречным поведением, так что их низкие челове-ческие понятия сами собой рассеиваются. Разве достоин я хвалить такого?

Цзыфан ушел, а государь так изумился его словам, что за целый день слова не вымолвил. Потом он созвал своих придворных и сказал: “Как далеко мне до мужа совершенных свойств! Прежде я считал пределом совершен-ства речи мудрых и знающих, поступки человечных и справедливых. Но с тех пор, как я услышал о наставнике Цзыфана, тело мое стало как бы невесомым, и во мне исчез-ло желание двигаться, уста же мои сомкнулись, и во мне пропало желание говорить. Те, кто учили меня прежде, просто глиняные куклы! И даже мое царство поистине перестало обременять меня!”

    Конфуций пришел к Лао-цзы. Тот только что вымылся и сушил свои распущенные волосы, сидя совсем неподвижно, словно бы и не человек. Конфуций почтительно встал рядом, подождал немного и сказал: “Не лишился ли я зрения? Верить ли мне своим глазам? Только что ваше тело, учитель, было недвижно, как высохшее дерево, слов-но вы оставили мир людей и утвердились в великом одино-честве”.

- Я странствовал сердцем у начала вещей, - ответил Лао-цзы.

- Что это значит?

- Сердце замкнулось в себе и не может познавать, уста умолкли и не могут говорить. Но я попробую немного рассказать тебе об этом. Сила Инь, достигнув предела, навлекает великий холод. Сила Ян, достигнув предела, создает великий жар. Холод исходит от Неба, жар выры-вается из Земли. Воздействуя друг на друга, они создают всеобщее согласие, и в нем рождаются все вещи. Нечто связывает все нити мироздания, но никто не видел его формы. Уменьшаясь и увеличиваясь, переполняясь и опустошаясь, то угасая, то разгораясь, обновляясь с каждым днем и преображаясь с каждым месяцем, оно трудится каждый день, но никто не видит плодов его труда. Все жи-вое из чего-то рождается, все умершее куда-то уходит, на-чала и концы извечно сплетены в мировом круговороте, и никто не знает, где его предел. Если не это, то кто еще мо-жет быть вашим общим пращуром?

- Осмелюсь спросить, что означает ваше странствие?

- Осуществить его - это высшая красота и высшее счастье, - ответил Лао-цзы. - Тот, кто дошел до высшей красоты и пребывает в высшем счастье, тот и есть высший человек.

- Нельзя ли услышать об этом?

- Животные, питающиеся травой, не страдают от перемены пастбища. Водяные твари не страдают от пере-мены воды. При небольших переменах и те и другие сохра-няют великое постоянство своей природы. Да не войдут в тебя ни радость, ни гнев, ни печаль, ни веселье. “Подне-бесный мир” - это то, в чем все вещи едины. Постигни это единство, и сам ему уподобишься. Тогда твое бренное тело станет для тебя как пыль и грязь, а жизнь и смерть, начало и конец, станут как день и ночь. Тогда ничто на свете не нарушит твой покой, и всего менее - мысли о приобрете-ниях и потерях, о счастье и несчастье. Ты отбросишь свой чин, словно стряхнешь с себя грязь, ибо ты поймешь, что все ценное - в нас самих и оно не теряется от перемен нашей жизни. К тому же, если мы никогда не достигаем предела в бесчисленных превращениях мира, с какой стати какое-то одно из них должно волновать нас? Муж, претво-ряющий Путь, свободен от этого.

- Свойствами своими, учитель, вы равны Небу и Зем-ле, - сказал Конфуций, - но вы прибегаете к возвышен-ным словам, дабы побудить других совершенствовать свое сердце. Кто из благородных мужей древности мог обойтись без этого?

- Это не так, - ответил Лао-цзы. - Когда вода течет вниз, она сама ничего не делает, ибо стекать вниз - ее природное свойство. Высший человек не совершенствует свои свойства, но люди не отворачиваются от него. Вот и небо само по себе высоко, земля сама по себе тверда, солн-це и луна сами по себе светлы. Что же им надлежит совершенствовать?

Конфуций ушел от Лао-цзы и сказал Янь Хою: “В по-знании Пути я был подобен червяку в жбане с уксусом. Если бы учитель не снял крышку, никогда бы не догадался я о великой целостности Неба и Земли!”

    Вэньбо Сюе-цзы, направляясь в Ци, остановился на ночлег в Лу. Люди Лу хотели повидаться с ним, но Сюе-цзы сказал: “Это невозможно. Я слышал, что благородные мужи Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца”.

Побывав в Ци, Сюе-цзы на обратном пути вновь оста-новился в Лу, и люди Лу снова попросили его о встрече. Сюе-цзы сказал: “Лусцы просили меня о встрече прежде и просят сейчас. Не иначе как они хотят поколебать мою твердость”. Он вышел, принял гостей и вернулся в свои покои печальный. На другой день он снова принял гостей и снова вернулся к себе печальный.

- Почему вы возвращаетесь после встреч с гостями та-кой печальный? - спросил его слуга.

- Я скажу тебе, - ответил Вэньбо Сюе-цзы. - Люди Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца. Те, кто навещали меня, входили, словно по циркулю, выходи-ли, словно по наугольнику, вид имели торжественный - точно я видел перед собой дракона или тигра. Они увеще-вали меня, как сына, наставляли меня, как родной отец. Вот отчего я так печален.

Конфуций повидался с Сюе-цзы и вышел от него молча. Цзы-лу спросил:

- Почему вы, учитель, ничего не говорите об этой встрече? Ведь вы так давно хотели встретиться с Сюе-цзы!

- Я-то с одного взгляда понял, что этот человек осу-ществляет в себе Путь. Словами это не высказать! - ответил Конфуций.

    Чжуан-цзы встретился с луским царем Ай-гуном, и тот сказал ему:

- В Лу много конфуцианцев, а ваших последователей мало.

- В Лу немного и конфуцианцев, - ответил Чжуан-цзы.

- Как можно говорить, что их мало? Повсюду можно встретить мужа в одежде конфуцианского ученого!

- Я, Чжоу, слышал, что конфуцианцы носят круглые шапки в знак того, что они познали время Небес; ходят в квадратных сандалиях в знак того, что познали форму земли; подвешивают к поясу нефритовое наперстие в знак того, что быстро разрешают дела. Благородные мужи, постигшие этот Путь, едва ли носят такую одежду, а те, кто носят, едва ли постигли этот Путь.

    Вы, государь, верно, полагаете, что это не так. Отчего бы вам не объявить по всему царству: “Те, кто носят та-кую одежду, не постигнув Путь, будут преданы казни!”

И тогда Ай-гун велел пять дней подряд оглашать такой указ, и в Лу никто больше не смел носить одежду конфу-цианцев. Лишь один муж в одежде конфуцианского уче-ного остановился перед царскими воротами. Царь прика-зал пустить его во дворец, стал спрашивать его о государ-ственных делах, и тот оказался неистощим в ответах госу-дарю.

- В целом царстве нашелся один конфуцианец. Вот это можно назвать много!

    В местечке Цзан царь Вэнь-ван повстречал необычного рыбака, который удил рыбу, не имея крючка. Иметь крю-чок, не имея крючка, - значит обладать “вечным крюч-ком”. Вэнь-ван хотел взять его к себе и вручить ему бразды правления, но, опасаясь неудовольствия своих главных со-ветников и старших родичей, в конце концов отказался от этого намерения. Все же, страшась, что народ лишится покровительства Неба, он наутро собрал своих сановников и объявил им:

- Ночью я, единственный, увидел доброго человека, с черным лицом и бородой, верхом на пегом коне с жемчужным копытом. Человек этот крикнул мне: “Поручи-те управление мужу из Цзан. Народ возрадуется этому!”

- Государь, то был ваш предок! - воскликнули вооду-шевленно сановники.

- В таком случае совершим гадание, - сказал царь.

- Для чего гадать? - отвечали сановники. - Ведь сам царственный предок приказал государю!

   Засим сановники отправились к мужу из Цзан и вру-чили ему бразды правления.

Этот муж, управляя Поднебесной, не менял уложений и обычаев, не оглашал несправедливых приказов. По про-шествии же трех лет Вэнь-ван увидел, что лихие молодцы покончили со своим ремеслом и распустили свои шайки; что старшие чиновники перестали заботиться лишь о сво-их добродетелях; что соседи во всех краях света не смели больше вторгаться в царство, чтобы грабить его. По-скольку лихие молодцы покончили со своим ремеслом и распустили свои шайки, они стали чтить порядок. Посколь-ку старшие чиновники перестали блюсти лишь собствен-ную добродетель, они занялись общим делом. Поскольку соседи во всех краях света перестали вторгаться через границы с намерением пограбить, то среди владетельных князей не стало измены.

    Тут Вэнь-ван призвал к себе мужа из Цзан и, став перед ним лицом к северу, спросил:

- Можете ли вы управлять всем Поднебесным миром? Муж из Цзан смутился и ничего не сказал, а спустя некоторое время с безразличием отказался. Еще утром он отдавал приказания, а вечером уже исчез бесследно. Боль-ше о нем ничего не было слышно. Янь Юань спросил Конфуция:

- Разве Вэнь-ван не был само совершенство? Зачем он сослался на сон?

- Молчи! - ответил ему Конфуций. - Вэнь-ван имел всего в достатке. Но к чему обсуждать его? Он просто сле-довал обстоятельствам времени.

   Сунский царь Юань захотел иметь у себя картину. К нему пришли все придворные писцы и встали у трона, держа в руках ритуальные таблички, облизывая кисти и растирая тушь. Еще столько же стояли за дверьми зала. Один писец пришел с опозданием, неспешно вошел в зал, взял табличку, но не встал в ряд с другими, а тут же прошел в свои покои. Царь послал человека посмотреть за ним, и тот увидел, что писец снял одежды и голый сидел, раски-нув ноги, на полу .

- Вот настоящий художник! - воскликнул царь. - Ему можно поручить дело.

   Ле Юйкоу показывал Бохуню-Безвестному свое ис-кусство стрельбы из лука: натянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял не шелохнувшись, точно истукан.

- Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, - сказал Бохунь-Безвестный. - А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?

Тут Безвестный взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, по-вернулся и отступил назад так, что ступни его до полови-ны оказались над пропастью, а потом подозвал к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.

- У высшего человека, - сказал Безвестный, - дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит!

   Янь Хой сказал Конфуцию:

- Когда вы, учитель, идете не торопясь, я тоже иду неторопливо. Когда вы спешите, я тоже поспешаю. Когда вы бежите, я тоже бегу вслед. Но когда вы мчитесь так быстро, что исчезаете, прежде чем пыль взлетит из-под ваших ног, мне остается только смотреть вам вдогонку.

- О чем говоришь ты, Хой? - спросил Конфуций.

- “Когда вы идете не торопясь, и я тоже иду нетороп-ливо” означает: то, что вы, учитель, говорите, я говорю тоже. “Когда вы спешите, и я тоже поспешаю” означает: когда доказываете, я доказываю тоже. “Когда вы бежите, я бегу вслед” означает: то, что вы говорите о Пути, я тоже говорю. “Когда вы мчитесь так, что исчезаете, прежде чем пыль взлетит из-под ваших ног, а я только смотрю вдогон-ку” означает: вам верят на слово, хотя вы не даете обе-щаний, с вами все дружат, хотя вы никому не угождаете, все ищут встречи с вами, хотя у вас нет титулов, а вы и не знаете, почему это происходит!

- О, с этим все ясно! - воскликнул Конфуций. - В мире нет ничего более прискорбного, чем смерть сердца, даже смерть человека в конце концов не так удручает. Солнце восходит на востоке и заходит на западе, и все зем-ные существа устраивают свою жизнь сообразно его движе-нию. Все, кто имеют глаза и ноги, без него не могут ничего сделать: они действуют, когда солнце сияет в небе, и пря-чутся, когда оно исчезает. Не то ли происходит и со всем сущим в мире? Итак, есть нечто, благодаря чему кто-то рождается или умирает. Получив однажды свой телесный облик, я не меняю его до самой смерти. День и ночь, не прерываясь ни на мгновение, я действую и не ведаю, како-вы будут последствия содеянного мной. И о том, что в конце концов получится из меня, не догадается даже лучший зна-ток судеб.

Вот так день за днем я становился таким, каков я есть сейчас. Мы с тобой всю жизнь прожили бок о бок - как печально, что ты до сих пор ничего не понял! Боюсь, ты замечаешь только, чем я привлекаю внимание других лю-дей. Но это внешнее в моей жизни уже ушло в прошлое, ты же думаешь, что оно еще существует. Думать так - все равно что искать сбежавшую лошадь на опустевшем рынке. Я, внимая тебе, обо всем забываю, и ты, внимая мне, должен обо всем забывать. Для чего обременять себя житейскими тяготами? Ведь даже если я забуду, каким я был прежде, во мне все равно останется нечто вовек незабы-ваемое.

   Раб из Байли не позволял мыслям о титулах и наградах проникнуть в его сердце, а просто исправно пас буйволов, и буйволы жирели. Поэтому циньский царь Му-Гун, невзирая на его низкое происхождение, доверил ему управление государством. А царь Ююй не позволял думам о жизни и смерти проникнуть в его сердце, поэтому он мог растрогать людей.

Глава XXII

КАК ЗНАНИЕ ГУЛЯЛО НА СЕВЕРЕ

   Знание, отправившись на Север, поднялось вверх по Мрачным Водам , взошло на вершину Сокровенного Мо-гильника и там повстречало Нареченного Недеянием. Зна-ние спросило его:

- Как думать, о чем размышлять, чтобы познать Путь? Где пребывать, что делать, чтобы претворить Путь? Чему следовать, куда стремиться, чтобы обрести Путь?

Так трижды спросило оно, но Нареченный Недеянием не ответил. И не только не ответил, а и не знал, что от-ветить.

Не получив ответа, Знание возвратилось на Юг по Свет-лым Водам, взошло на холм Конца Сомнений и увидало Возвышенного Безумца. Знание обратилось к нему с таки-ми же речами. Возвышенный Безумец сказал:

- Постой! Я это знаю и сейчас поведаю тебе.

Но едва он собрался говорить, как тут же забыл, что хотел сказать.

Не получив ответа, Знание вернулось в Государев Дво-рец, предстало перед Желтым Владыкой и спросило его. Желтый Владыка ответил:

- Не задумывайся, не размышляй - и ты познаешь Путь. Нигде не находись, ни в чем не усердствуй - и ты претворишь Путь. Ничему не следуй, никуда не стре-мись - и ты обретешь Путь.

- Мы с тобой это знаем, а те двое не знают. Кто же из нас прав?

- Нареченный Недеянием воистину прав, Возвышен-ный Безумец только кажется правым, а мы с тобой очень далеки от правды. Знающий не говорит, говорящий не зна-ет, а потому мудрый поучает без слов.

О Пути поведать нельзя.

Полнота свойств недостижима.

Человечным можно нарочно стать.

Долг лучше не выполнять.

А приличия света - взаимный обман.

Поэтому сказано: “Когда Путь утерян, возникает по-требность во Власти. Когда Власть утеряна, возникает по-требность в человечности. Когда человечность утеряна, возникает потребность в долге. Когда долг утерян, возни-кает потребность в приличиях. А приличия - это пустое украшение Пути и начало смуты”. И еще сказано: “Тот, кто претворяет Путь, каждый день теряет. Потеряв и еще потеряв, он приходит к недеянию. В недеянии не остается ничего несделанного”.

Поскольку мы уже вещи, то разве не трудно будет нам повернуть назад и возвратиться к Корню? Такое легко только Великому Человеку!

Жизнь - это преемница смерти, а смерть - начало жизни. Кто знает, куда ведет их цепь? Жизнь человека - скопление жизненной силы. Когда сила собрана воедино, человек живет, а когда она рассеивается, человек умирает. И если даже жизнь и смерть преемствуют друг другу, то о чем мне горевать! Все вещи в мире суть одно. Те из них, что нравятся нам, мы считаем прекрасными, а те, что нам не нравятся, - отвратительными. Однако же отвратитель-ное может обернуться прекрасным, а прекрасное - от-вратительным. Поэтому говорится: “Весь Поднебесный мир пронизывает одна жизненная сила”. Оттого мудрый ценит Единое.

Знание сказало Желтому Владыке: “Я спросило Наре-ченного Недеянием, и Нареченный Недеянием ничего не ответил мне. Потом я спросило Возвышенного Безумца, и Возвышенный Безумец собрался было ответить мне, но так ничего и не сказал. Не то чтобы не хотел, а воистину забыл, что собрался сказать. Тогда я спросило тебя, и ты знал, как ответить. Почему же мы не приближаемся к правде?”

- Первый из них прав воистину, ибо и вправду не знает. Второй кажется правым, ибо забыл познанное. А мы с тобой никогда не приблизимся к правде, потому что знаем.

Услыхав эти слова, Знание решило, что Желтый Вла-дыка и вправду знает.