Часть 7.

Глава XXV

ЦЗЭЯН

   Цзэян странствовал в Чу. Сановник И Цзе доложил об этом государю, но тот отказался его принять. И Цзе вернул-ся домой. Вскоре Цзэян увиделся с Ван Го и сказал ему:

- Почему бы вам не представить меня государю?

- Мне не сравниться с Гун Юэсюем, - ответил Ван Го.

- А чем занимается Гун Юэсюй?

- Зимой ловит черепах в реке, а летом отдыхает в гор-ных лесах. А когда прохожие расспрашивают его, отвечает: “Вот мое жилище”. К тому же даже И Цзе не смог добиться для вас аудиенции, что уж говорить обо мне! Ведь я не могу соперничать с И Цзе. И Цзе - такой человек, который до-стоинств своих не выказывает, а умом не обделен. Он не навязывает другим свою волю, но общается с людьми ду-ховно. Он не отказывается от чинов и богатства, но не помо-гает людям ни добродетелями, ни дельным советом. Замер-зающему весной он даст теплый халат, желающему пить зимой поднесет холодный ветер. Чуский же царь обликом надменен и строг, к провинившимся беспощаден, словно тигр. Люди, не искушенные в хитростях и не обладающие великой праведностью, вряд ли смогут повлиять на него.

Мудрый, даже нуждаясь, заставляет домашних забыть о своей бедности. Он так возвышен, что в его присутствии цари и знатные люди забывают о чинах и наградах и пре-вращаются в скромников. Он умеет наслаждаться вещами. А что касается людей, то он с теми, кто умеют наслаждать-ся жизнью, беречь себя. Поэтому он не говорит ни слова, а насыщает людей гармонией, всегда рядом с людьми и побуждает их быть самими собой.

Словно любящий отец, каждого отводит в родной дом, чтобы все люди на свете жили одной дружной семьей.

Столь возвышен мудрец в делах, касающихся души че-ловеческой. Вот почему я говорю: “Лучше попросить об аудиенции Гун Юэсюя”.

   Мудрый охватывает взором все тонкости мироздания, постигает до конца единство всех вещей и сам не знает, почему это так, ибо такова его природа. Он принимает все превратности судьбы и берет себе в учителя само Небо. Люди же повинуются ему и называют его мудрецом. Печально, что послушание их долго не живет и скоро при-ходит к концу. Почему так получается? Кто красив от при-роды - тому спешат поднести зеркало. Если бы ему не ска-зали, что он красив, он бы и не знал об этом. Узнал бы он или нет, услышал бы он или нет, только он все равно радо-вался бы жизни до конца своих дней. И люди тоже любова-лись бы им без пресыщения - такова их природа. Мудрый любит людей - и люди зовут его мудрецом. Если бы его так не называли, он бы и не узнал, что любит людей. Узнал бы он про это или нет, а только его любовь к людям все равно вовек не прервалась бы, и спокойствие людей при нем тоже не исчезло бы вовек, ведь такова человеческая природа.

Родное царство, родная столица: взглянешь на них издалека - и чувствуешь прилив радости! Пусть даже от них остались одни могильные курганы, поросшие лесом, все же девять из десяти возвратившихся в родные места будут счастливы, тем более если увидят уже когда-то ви-денное и услышат уже слышанное. Для него это как башня высотой в сотню саженей, которой любуется весь народ.

   Царь Жаньсян обрел ту Ось мира, вокруг которой вра-щается все сущее.

Следуя круговороту вещей, он не ведал ни конца, ни начала, ни мгновений, ни часа. Превращаясь вместе с вещами, он один не менялся. Отчего же он не остановился на этом? Ведь тот, кто хочет сделать своим учителем Небо, не сможет учиться у Неба. Кто превращается с вещами, с вещами и погибает. Что же следует из этого? Мудрый не владеет ни небесным, ни человеческим. Он пребывает в начале, которое еще не началось и в котором еще нет вещей. Он движется вместе со временем и ничего не подме-няет. В деяниях своих он безупречен и не знает поражений. Вот какова его целостность!

   Тан вручил бразды правления начальнику дворцовой стражи Дэнхэну и сделал его своим наставником. Он следо-вал за учителем, но не утеснял себя из-за него, а потому обрел способность достигать завершенности вместе с веща-ми. Хотя учитель имел звание, оно было пустым добавлением к законам. Так проявились две стороны его правле-ния. Конфуций же считал, что призвание наставника - развить до конца свои мысли. А царь Жунчэн сказал: “Без дня не будет и года; без внутреннего не будет и внешнего”.

   Вэйский царь Ин заключил клятвенный союз с царем Моу из Ци. Потом Моу нарушил договор, и Ин в гневе хотел послать человека убить его. Об этом узнал командующий войском Гунсунь Янь и стал его увещевать:

- Государь, вы владеете десятью тысячами колесниц, а хотите поручить месть какому-то простолюдину. Прошу вас, государь, дать мне двести тысяч воинов, и я нападу на его царство, заберу в полон его людей, угоню его буйволов и коней. Ему от меня так жарко станет, что спина сгорит! Я захвачу его царство, а когда он в страхе обратится в бег-ство, я настигну его и переломлю ему хребет.

Услышал эти слова Цзи-цзы и пристыдил воеводу:

- Строили высокую-высокую стену, а теперь, когда стена построена, решили ее ломать. Это чересчур хлопотно. У нас уже семь лет не было войны - вот в чем опора для царя. Янь сеет смуту, его нельзя слушать.

Услышал об этих словах Хуа-цзы и обругал обоих, ска-зав:

- Тот, кто предлагает напасть на Ци, - смутьян, и тот, кто предлагает не нападать, - тоже смутьян.

- Что же делать? - спросил царь.

- Вы, государь, должны искать свой Путь, только и всего.

Хуэй-цзы, услыхав об этом, представил царю Дай Цзиньжэня, который спросил:

- Знаете ли вы, государь, что такое улитка?

- Да, - ответил царь.

- На левом рожке улитки расположено царство Бод-ливых, на правом рожке улитки расположено царство Ди-ких. Эти царства вечно воюют друг с другом. Тела убитых валяются десятками тысяч, разбитого врага преследуют десять и еще пять дней, а потом только возвращаются из похода.

- Что за чепуха! - воскликнул царь.

- Тогда позвольте вашему слуге рассказать нагляднее. Подумайте, государь, о пространстве во всех четырех сто-ронах света - есть ли ему предел?

- Нет предела.

- Познав, как можно странствовать духом в бес-предельном, обратитесь теперь снова к известным царствам: они вроде бы существуют и вроде не сущест-вуют?

- Так, - ответил царь.

- Среди известных вам царств есть и Вэй, в Вэй нахо-дится столица Лян, а в стольном городе пребываете вы, государь. Чем отличаетесь вы от рода Диких?

- Выходит, ничем, - отвечал царь.

Гость вышел вон, а царь остался сидеть на троне в вели-ком смятении. Когда же к нему подошел Хуэй-цзы, он сказал:

- Этот гость - великий человек. Ни один мудрец не сравнится с ним.

- Если подуть в отверстие флейты, слышится музы-ка, - сказал Хуэй-цзы. - Если подуть в отверстие ножен, послышится шипение. Люди восхваляют Яо и Шуня, а ведь Яо и Шунь перед Дай Цзиньжэнем - все равно что шипе-ние перед музыкой.

   Князь Чанъу сказал Цзы-Лао:

- Не должен ли государь в своих делах не быть подоб-ным землепашцу, который не разрыхляет почву, а в управ-лении народом не быть подобным тому, кто без разбору вырывает ростки? Прежде, когда я обрабатывал свое поле, я оставлял почву невзрыхленной, и всходы были редки. Пропалывая посевы, я вырывал много хороших ростков, и урожай мой был скуден. Тогда я стал делать иначе: пахал глубоко, тщательно рыхлил землю, и зерно уродилось обильно. Мне с избытком хватило пищи на целый год.

Услыхал эти слова Чжуан-цзы и сказал:

- Нынче многие обращаются со своим телом и серд-цем, как князь Чанъу обращался со своим полем: пренебре-гают небесным в себе, отклоняются от своей природы, разрушают свои чувства, губят свой дух. У того, кто небрежно ухаживает за своей природой, в душе прорастают семена зла - похоть и ненависть. Эти пороки прорастают в нас, как сорняки заглушают посевы: поначалу они как будто и не искажают нашего облика, но потом прорываются на-ружу в самых разных видах, образуя нарывы и язвы, исто-чая зловонный гной. Вот так становится явной внутренняя болезнь!

   Бо Гу учился у Лао Даня, а потом попросил у него дозволения постранствовать по свету.

- Оставь эту затею, - сказал Лао Дань. - Поднебес-ная всюду одинакова.

Но Бо Гу снова попросил его о том же, и тогда Лао Дань спросил его:

- С каких же краев ты начнешь свои странствия?

- С царства Ци, - ответил Бо Гу. - Приду в Ци, уви-жу казненного, уложу его тело надлежащим образом, накрою его парадной одеждой и стану плакать над ним, взывая к Небу и говоря: “О, сын мой! Сын мой! Поднебес-ную постигло великое бедствие, и ты стал его первой жерт-вой. Говорят: “Не будь разбойником и убийцей”. Но с того времени, как установили славу и позор, появились и поро-ки. С того времени, как появились товары и имущество, появились и тяжбы. Нынче же возвели в закон то, что порождает пороки, приманивают людей тем, что порожда-ет тяжбы. Людей довели до крайности, не дают им ни часа отдыха. Разве можно сейчас отвратить это великое зло?”

Древние государи за все доброе благодарили народ, а во всех бедах винили себя; все истинное видели в народе, а все заблуждения находили в себе. Поэтому, если погибал хотя бы один человек, они отрекались от власти и каялись. Теперь же не так. Правители скрывают свои деяния и назы-вают тех, кто об этом не ведает, глупцами. Они отдают невыполнимые приказания и наказывают тех, кто не осмели-вается выполнять их. Они устанавливают тяжкие обязан-ности и карают тех, кто с ними не справляется. Они посылают в дальний путь и укоряют тех, кто приходит с опоз-данием. Люди же, зная, что не могут выполнить приказ, подменяют старание притворством. Если правители день ото дня становятся все больше лицемерами, как могут не быть лицемерными их подданные? Когда не хватает сил, притворяются; когда не хватает знаний, обманывают; когда не хватает состояния, пускаются в разбой. Как же тогда можно обвинять за кражу?

   Говорят, Цюй Боюй к шестидесяти годам переменился шестьдесят раз и то, что поначалу утверждал, впоследствии отрицал. Кто знает, не придется ли нам пятьдесят девять раз отрицать то, что сегодня мы почитаем за истину? Все вещи из чего-то рождаются, но невозможно узреть их ко-рень, откуда-то выходят, но нельзя разглядеть те врата. Все люди чтут то, что они знают благодаря своему знанию, но никто не знает, что такое знать, опираясь на то, что не знаешь. Как не назвать это великим сомнением? Но доволь-но, довольно! От этого никуда не убежать. Вот что называ-ется “быть самим собой в другом”.

   Конфуций спросил у придворных летописцев Да Тао, Бо Чанцзяня и Чживэя:

- Почему покойный вэйский царь получил имя Лин - Разумный? Ведь он пьянствовал, предавался разврату и не вникал в дела правления. Он выезжал на охоту с собаками, силками и арбалетами, но избегал встреч с другими госу-дарями.

- Именно поэтому он и получил имя Лин, - ответил Да Тао.

- У этого царя было три жены, - добавил Бо Чанц-зянь, - и он принимал ванну вместе с ними. Когда же туда пришел летописец Ю с подарками для царя, тот велел слугам поддержать его за локти. Хотя он был беспутен до край-ности, а при виде достойного мужа тут же проявил высшую учтивость. Поэтому после его смерти ему дали имя Лин - Разумный.

Когда он умер, гадание о захоронении на родовом клад-бище было несчастливым, гадание же о захоронении на Песчаном Холме было счастливым. Когда там рыли могилу, глубоко в земле нашли каменный гроб. Очистили его от земли и увидели на крышке надпись: “Эта могила не годит-ся для потомков. Царь Лин-гун займет ее сам”. Выходит, имя Лин давно уже было предназначено для этого царя. Но как те двое могли знать об этом?

   Конфуций пришел в Чу и остановился в доме торговца рисовым отваром у Муравьиного Холма. По соседству все домочадцы - муж и жена, слуги и служанки - поднялись на крышу.

- Что делают там эти люди? - спросил Цзы-Лу.

- Это челядь мудреца, - ответил Конфуций. - Тот человек похоронил себя среди людей, скрылся в пустынных полях. Его голос оборвался, но помыслы его беспредельны. Хотя уста его открываются, сердце его вечно безмолв-ствует. Ибо он бежит от света и сердцем не хочет быть заодно с людьми. Не из тех ли он, кто “утонули на суше”?

Цзы-Лу спросил разрешения позвать его, но Конфуций сказал: “Полно! Он знает меня лучше, чем я сам. Он знает, что я пришел в Чу, и думает, что я буду добиваться пригла-шения от чуского царя. Он считает меня хитрецом и, конеч-но, сочтет позором для себя слушать речи хитреца и тем более с хитрецом встречаться. Разве останется он жить рядом со мной?”

Цзы-Лу пошел в соседний дом, но он уже был пуст.

   Мало-Знаю спросило у Всех-Примиряющего:

- Что значат “речи кварталов и селений”?

- По обычаю, в кварталах и селениях объединяются по десять фамилий и сто имен. В них различное соединя-ется в одно и рассматривается как подобное. Если ты, к примеру, выделишь в лошади сто частей, самой лошади у тебя не получится. Но ведь лошадь воочию стоит перед тобой, и ты можешь вывести из сотни наименований одно общее имя: “лошадь”. Так холмы и горы, набирая понемногу высоты, превращаются в заоблачные пики, а реки и озера, набирая понемногу воды, становятся необъятной водной ширью. Великий же человек, усваивая одно за дру-гим частные мнения, становится беспристрастным. Он остается господином всякому приходящему извне сужде-нию и ни к одному из них не склоняется. Внутри него есть как бы управляющий, который не позволяет исходящему из него мнению быть пристрастным. Четыре времени года имеют свойственную им погоду - Небо не выказывает при-страстия ни одному из них, и годовой круг приходит к за-вершению. Каждое из Пяти дворцовых ведомств имеет предписанные ему обязанности, и государь ни одному из них не оказывает особенных милостей, а в результате в го-сударстве сохраняется порядок. Состояние войны или мира предполагает сопутствующие им деяния. Великий человек не благоволит ни тому, ни другому, и в результате его жиз-ненная энергия сохраняется в целости. Каждая вещь имеет свой закон. Путь никому не дает преимуществ и не оказы-вает предпочтения какому-нибудь имени. Не навязывая никому своей воли, он не предпринимает действий, и бла-годаря этому Недеянию в мире не остается ничего несде-ланного.

Времена имеют начало и конец, века имеют свои пере-мены и превращения. Счастье и беда приходят неразрывно переплетенными, и явление их сообразуется со всеобщим порядком. Все в мире идут своим путем, и то, что один счи-тает правильным, другие считают ошибочным. Представь себе дремучий лес, где у каждого дровосека своя мера. Или вообрази, что смотришь на большую гору, где камни и деревья имеют общую основу. Вот что такое “речи кварта-лов и селений”.

- В таком случае можно ли сказать, что это и есть Путь? - спросило Мало-Знаю.

- Нет, - ответил Всех-Примиряющий. - Допустим, ведя счет всем вещам в мире, мы не останавливаемся на числе “десять тысяч”, и все же мы условно говорим: “десять тысяч вещей”. Такое число обозначает у нас бесчис-ленное множество. И вот Небо и Земля - это самая боль-шая вещь в мире, силы Инь и Ян - это самые общие в мире виды энергии, а Путь объемлет их беспристрастно. Если мы воспользуемся этим словом для того, чтобы обозначить наибольшее в мире, то это позволительно. Но, раз приняв такое название, можем ли мы уподобить его чему-нибудь? Если мы будем делить его на все более мелкие части, то сделаем из него только еще один пример “собаки” или “лошади” и еще дальше отойдем от истины.

- Где же среди четырех сторон и шести полюсов света располагается то, из чего рождаются все вещи?

- Инь и Ян все освещают, все охватывают и направ-ляют; четыре времени года сменяют друг друга, всему да-вая жизнь и все убивая. А вслед за ними являются людские пристрастия и отвращения, любовь и ненависть. Вот тогда посредством соития самца и самки продлевается жизнь.

Покой и опасность друг друга сменяют.

Несчастье и счастье друг друга рождают.

Неспешность и спешность все держат друг друга.

И все живет собиранием и распадом.

Таковы вещи, чьи имена и сущность можно определить, чьи самые утонченные свойства можно вообразить.

Идя друг за другом, они обретают свой принцип.

Вращаясь по кругу, они порождают друг друга.

Достигнув предела - вернутся обратно.

Придут к концу - и начинаются сызнова.

Таков порядок, которым обладают вещи, о котором можно сказать словами и который можно постичь знанием. Он пронизывает мир вещей - и только. Тот, кто обрел Путь, не стремится разыскать его конец или его начало. Здесь лежит предел всякому обсуждению.

- Среди двух школ Цзи Чжэнь учил, что “ничто не действует”, а Цзе-цзы утверждал, что “нечто свершает” . Какое из этих суждений истинно, а какое неполно?

- Все люди знают, как кричит петух или лает соба-ка, - ответил Всех-Примиряющий, - но, сколь бы ни были велики их познания, они не могут словами определить то, откуда выходят эти звуки, и постигнуть мыслью то, во что они превращаются. Если устанавливать в понятии все бо-лее тонкие различия, вы придете к чему-то слишком утон-ченному для того, чтобы иметь для него меру, или к чему-то слишком великому, чтобы иметь нечто помимо него. С по-нятиями “ничто не действует” и “нечто свершает” мы все еще остаемся в мире вещей, но сами полагаем, что уже превзошли его.

“Нечто свершает” - это сущее.

“Ничто не действует” - это пустое.

  Когда “есть имя”, “есть сущность”, то это пребывает среди вещей. Когда “нет имени”, “нет сущности”, то это пребывает в пустоте между вещами. То, о чем можем ска-зать или помыслить, уводит нас все дальше в сторону. О том, что было прежде рождения, мы знать не можем. О том, что будет после гибели, мы судить не в силах. Жизнь и смерть недалеки от нас, но смысл их сокрыт.

  “Нечто свершает”, “ничто не действует” - это сужде-ния, к которым мы прибегаем в сомнении. Вглядимся в исток их: он уходит вдаль без конца. Устремимся к концу их: поиску не будет предела. О том, что не имеет конца и предела, нельзя ничего сказать, однако это существует вме-сте с вещами. “Ничто не действует” и “нечто свершает” - это основа речей, и она начинается и кончается вместе с вещами.

   Путь не есть нечто сущее, а то, что есть воистину, не мо-жет не быть. “Путь” обозначает то, чем мы идем. “Нечто свершает” и “ничто не действует” - это только две сто-роны вещей, как могут они быть Великим Простором? Если осмысленно говорить, то, сколько ни скажешь, все будет относиться к Пути. Если же говорить неосмысленно” то, сколько ни скажешь, все будет касаться только вещей. Предел же Пути и вещей не высказать ни словом, ни молчанием.

Где нет слова, нет и молчания,

Там все суждения исчерпывают себя.

Глава XXVI

ВНЕШНИЕ ВЕЩИ

   Что происходит вовне, нельзя предвидеть. Поэтому Лунфэн был казнен, Бигань был разрезан на куски, Цзи-цзы притворился сумасшедшим, Элай умер, а Цзе и Чжоу погибли. Каждый правитель требует преданности от своих подданных, но преданность правителю не обязательно вну-шает ему доверие. А потому тело У Цзысюя три дня плыло по реке, а Чан Хун сложил голову в Шу. Его кровь хранили три года, и она превратилась в лазурную яшму. Каждый отец требует почтительности от сыновей, но почтитель-ность сына не обязательно внушает отцу любовь. Поэтому Сяо Цзи имел много печалей, а Цзэн-цзы - скорбей.

Когда дерево трут о дерево, оно загорается. Когда ме-талл кладут в огонь, он плавится. Когда нет согласия сил Инь и Ян, Небо и Землю охватывает великое возмущение: гремит гром, в потоках воды вспыхивает огонь, который может спалить могучее дерево. А у человека положение еще хуже: он мечется между двух бездн и нигде не находит выхода. Охваченный тоской и печалью, он ничего не может свершить, сердце его словно подвешено между Небом и Землей. То утешаясь, то оплакивая себя, душа человека вечно чувствует себя в опасности. Когда же польза и вред сталкиваются друг с другом, огонь разгорается еще силь-нее и сжигает покой человеческих сердец. Лунному свету, конечно, не затмить блеск огня. Люди все больше уклоня-ются в сторону, и Путь теряется окончательно.

   Семья Чжуан Чжоу была бедна, и он пошел к Смотри-телю реки занять немного зерна. Смотритель сказал ему: “Я скоро соберу подати с моей деревни и тогда дам тебе в долг триста монет серебром, хорошо?”

Чжуан Чжоу гневно посмотрел на него и сказал:

- Вчера, когда я шел по дороге, кто-то окликнул меня. Я оглянулся и увидел в придорожной канаве пескаря. “Что ты делаешь здесь?” - спросил я пескаря. Он ответил мне: “Я надзираю за водами Восточного океана. Не найдется ли у вас, уважаемый, хотя бы немного воды для меня - она спасет мне жизнь!” А я ответил ему: “Конечно! Я как раз направляюсь к правителям царств У и Юе, и я попрошу их прорыть от Янцзы канал для тебя. Годится?” Пескарь посмотрел на меня гневно и сказал: “Я потерял привычное для меня место обитания, и у меня нет выхода. Если бы мне удалось раздобыть хотя бы несколько пригоршней воды, наверняка бы остался в живых. Вместо того чтобы делать мне такое предложение, лучше бы сразу искать меня в лавке, где торгуют сушеной рыбой”.

   Сын правителя удела Жэнь сделал огромный крючок и толстую черную лесу, наживил для приманки пять десят-ков бычков, уселся на горе Куйцзи и забросил свою удочку в Восточном море. Так удил он день за днем, но за целый год не поймал ни одной рыбы. Наконец какая-то гигантская рыба заглотнула приманку, утащила крючок на самое дно, потом помчалась по морю, вздымая плавниками высокие, как горы, волны. Все море взволновалось, и на тысячу ли вокруг все твари были напутаны громом, словно исторгнутым божественными силами.

Поймав эту рыбу, сын правителя Жэнь разрезал ее, высушил и накормил всех, кто жил на восток от реки Чжэ и на север от гор Цанъу. И предание об этом событии восторженно рассказывали из поколения в поколение все рас-сказчики, даже самые неискусные.

Если, взяв бамбуковую палку и тонкую леску, ходить на ловлю рыбы к придорожной канаве, то добудешь не гигантскую рыбу, а разве что пескарика. Так и тем, кто придумывает красивые истории ради благосклонности местного начальника, далеко до великих свершений. Тому, кто не слышал истории о сыне правителя Жэнь, далеко до управления миром.

   Конфуцианцы, занимавшиеся изучением “Песен” и “Преданий”, разрывали могильный холм. Старший среди них, стоя вверху, говорил им: “Вот уж и солнце встает. Как идет работа?” А люди помоложе отвечали внизу: “Мы не сняли еще нижнее платье покойника, а во рту у него жем-чужина”. В песне недаром поется:

Зеленая, зеленая пшеница

На склоне могильном растет.

При жизни не жаловал никого,

Зачем ему жемчужина во рту?

Тут конфуцианцы потянули за бороду и волосы на вис-ках покойника, а их старший проткнул железным шилом щеки и медленно разнял челюсти.

   Ученик Лао Лай-цзы ходил за хворостом и встретил Конфуция. Вернувшись, он рассказал учителю о том, кого встретил в лесу:

- Там есть человек с длинным туловищем и короткими ногами, стоит сутулясь, уши вывернуты назад. Вид у него такой, словно весь мир в его власти. Не знаю, какого он рода.

- Это Конфуций, - сказал Лао Лай-цзы. - Позови его ко мне.

Когда Конфуций пришел, Лао Лай-цзы сказал ему:

- Откажись от своих церемоний и умного вида, и ты станешь благородным мужем.

Склонившись, Конфуций отступил на шаг и торже-ственно сказал: “Продвинется ли в таком случае мое дело?”

- Ты не можешь вынести страданий одного поколения, а высокомерно навлекаешь беду на десять тысяч поколе-ний, - ответил Лао Лай-цзы. - Ты бездумно держишься за старое и не способен постичь правду. Упиваться собствен-ной добротой - это позор на всю жизнь! Так ведут себя лишь заурядные людишки, щеголяющие друг перед другом своей славой, связывая друг друга корыстными помыс-лами. Вместо того чтобы восхвалять Яо и порицать Цзе, лучше забыть о них обоих и положить конец их славе. Ведь стоит нам повернуться - и мы тут же причиним кому-нибудь вред, стоит нам пошевелиться - и кому-то станет из-за нас плохо. Мудрый как бы робко берется за дело - и каждый раз добивается успеха. А как быть с тобой? Неуже-ли ты так и не изменишься до конца жизни?

   Сунскому царю Юаню однажды ночью приснился чело-век с всклокоченными волосами, который вышел из боко-вой двери зала и сказал:

- Я - чиновник бога реки Хэбо и прибыл по его пове-лению из пучины Цзайлу, но меня поймал рыбак Юй.

Проснувшись, царь Юань велел разгадать смысл этого сна. Гадание гласило: “Это божественная черепаха”.

- Есть ли среди рыбаков человек по имени Юй? - спросил царь.

- Есть, - ответили ему.

- Повелеваю этому Юю явиться ко двору.

На другой день рыбак Юй явился во дворец, и царь спросил его:

- Что ты поймал давеча?

- В мои сети, государь, попалась седая черепаха, те-лом круглая, величиной в пять мизинцев.

- Покажи мне эту черепаху, - приказал царь. Когда черепаху доставили во дворец, царь не мог ре-шить, что лучше: умертвить ее или оставить в живых. Гада-ние же гласило: “Убить черепаху для гадания - будет счастье”. Черепаху убили, а потом семьдесят два раза при-жигали ее панцирь, и всякий раз гадание подтверждалось.

- Божественная черепаха сумела явиться во сне царю Юаню, но не сумела избежать сетей рыбака Юя, - сказал Конфуций. - Ее знаний хватило на семьдесят два гадания, но не хватило на то, чтобы избежать собственной гибели. Выходит, что даже знания не избавляют от трудностей и даже божественная сила чем-то ограничена. Даже того, кто обладает совершенным знанием, толпа перехитрит. Рыба не боится сетей, а боится пеликана. Устрани малое знание - и воссияет знание великое. Не старайся делать добро - и будешь сам по себе добр. Младенец от рождения может научиться говорить и без учителя. А может он это потому, что живет среди умеющих говорить.

    Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы:

- Твои речи бесполезны.

Чжуан-цзы ответил:

- Только с тем, кто познал ценность бесполезного, можно говорить о пользе. Земля велика и обширна, но, чтобы ходить по ней, человеку требуется не более того, на что опирается его нога. И если мы уберем все те клочки земли, на которые он наступит, прежде чем придет в страну Желтых Источников, будут ли они полезны ему?

- Нет, пользы от них не будет, - отвечал Хуэй-цзы.

- Вот тогда станет очевидной и польза бесполезного! - сказал Чжуан-цзы.

   Чжуан-цзы сказал:

“Может ли не странствовать человек, рожденный стран-ствовать! Может ли странствовать человек, не рожденный странствовать! Увы! Уйти от света, порвать с людьми - это вовсе не вершина мудрости и не претворение своих жиз-ненных свойств. Такие люди словно валятся с ног и не мо-гут подняться, идут сквозь огонь и не желают посмотреть назад. Хотя среди людей есть цари и слуги, положение их неустойчиво: сменится поколение, и не останется в мире прежних слуг. Вот почему говорят: “Мудрый не держится за былые свершения”. Почитать старину и презирать со-временность - это обычай ученых людей. Но если смо-треть на современность глазами людей времен Сивэя, пожа-луй, у любого дух захватит. Только мудрец способен сколь-зить в мире и не наталкиваться на преграды, следовать другим и не терять самого себя, не изучать чужих учений, но и не чураться иных взглядов.

   Острое зрение делает нас прозорливыми, чуткий слух делает нас внимательными, хорошее обоняние делает нас разборчивыми, утонченный вкус делает нас восприимчивыми к сладкому, проницательное сердце делает нас со-образительными, а исчерпывающее знание возвращает нам жизненную силу. Путь не терпит преград, ибо преграды порождают запоры, а длительные запоры вызывают рас-стройство. Все одушевленные существа живут благодаря дыханию, и если дыхание у них затруднено, то не вина Неба. Отверстия, созданные Небом, не закрываются ни днем, ни ночью, и только сами люди закупоривают их. В утробе главное - пустота, а для сердца главное - небесное странствие. Если в доме тесно, то свекровь и сноха вечно ссорятся. Если сердце не может отдаться небесному странствию, то органы чувств друг друга ущемляют.

   Избыток жизненной силы становится славой. Избыток славы порождает жестокость. Замыслы появляются от срочной нужды, знание проистекает из борьбы. Закосне-лость вырастает из упрямства. Успех в управлении прихо-дит к тому, кто сведущ в потребностях людей. Под теплыми весенними дождями буйно всходят все травы. Их срезают серпами и мотыгами, но больше половины поднимаются вновь и не ведают, отчего так”.

Покоем можно исцелить больного. Потирая углы глаз, можно взбодрить старого. Отдых помогает унять воление. Но это все занятие для тех, кто проводит свою жизнь в тру-дах. Тот, кто живет в праздности и не пробовал этого, об этом и не спрашивает. Божественный человек не знает, каким образом мудрец держит в повиновении всю Подне-бесную. Мудрец не ведает, каким образом достойный муж держит в повиновении своих современников. Благородный муж не ведает, каким образом простой люд сообразуется с обстоятельствами своей жизни.

   У стража ворот Янь умер отец, и он так извелся в трау-ре, что получил титул “наставника служащих”. Тогда его сородичи тоже бросились мучить себя в трауре, и половина из них даже умерла.

   Яо хотел передать Поднебесную Сюй Ю, а Сюй Ю от него убежал. Тан отдавал Поднебесную Угуану, а Угуан на него рассердился. Услышал об этом Цзи Та, увел своих учеников и уселся на берегу реки Хэ. Все удельные князья оплакивали его три года, а Шэньту Ди с горя даже бросился в реку.

   Вершей пользуются при ловле рыбы. Поймав рыбу, за-бывают про вершу. Ловушкой пользуются при ловле зай-цев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения смысла. Постигнув смысл, забы-вают про слова. Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!

Глава XXVII

ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ

   Девять из десяти - речи от другого лица. Семь из десяти - речи от лица почтенных людей. И еще речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству. Речи от другого лица - это суждения, вложенные в чужие уста. Ведь род-ному отцу негоже быть сватом собственного сына, и лучше, если сына хвалит не отец, а чужой человек: вина-де не моя, а чужая. Речи от лица почтенных людей - это речи уже как бы высказанные, и принадлежат они уважаемым лю-дям былых времен. Но если те люди не обнаружили знания главного и второстепенного, начала и конца вещей, то их нельзя счесть истинными нашими предками. Если человек не опередил других людей, он - вне человеческого Пути. Такого называют “бренными останками человека”, А речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые, словно брез-жущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству, следуют превращениям мира и вмещают вечность.

   Когда нет слов, согласие не разрушается. Согласие со словами не согласуется. И слова с согласием не согласу-ются. Поэтому сказано: “говори, не говоря”. Речь без слов - это когда всю жизнь говорят и ничего не скажут. Или всю жизнь не говорят - и не останется ничего не ска-занного. Каждый имеет свое мнение о возможном и невозможном, об истинном и неистинном. Почему истинно? Истинно потому, что считается истинным. Почему неистин-но? Неистинно потому, что считается неистинным. Почему возможно? Возможно потому, что считается возможным. Почему невозможно? Невозможно потому, что считается невозможным. У каждой вещи есть свое “истинное” и свое “возможное”. Нет вещи, не имеющей своего “истинного” и своего “возможного”. Без речей, подобных переворачи-вающемуся кубку, вечно новых, словно брезжущий рассвет, и приводящих все к Небесному Единству, можно ли постичь вечно сущее? Все вещи хранят в себе семена жизни и приходят друг другу на смену. Их начала и концы слива-ются в кольцо, и исток его невозможно постичь. Назовем это Небесным Равновесием. Небесное Равновесие и есть Небесное Единство.

   Яньчэн Цзыю сказал Дунго Цзьщи: “С тех пор как я стал внимать вашим речам, по прошествии года я совсем опростился, через два года - научился следовать переме-нам, через три года - слился воедино с миром, через че-тыре года - уподобился другим, через пять лет - при-влек к себе других, через шесть лет - проник в мир духов, через семь лет - обрел Небесное в себе, через восемь лет - перестал различать жизнь и смерть, а спустя девять лет постиг Великую Утонченность”.

   Чжуан-цзы сказал Хуэй-цзы:

- Конфуций учил людей шесть десятков лет, а в шестьдесят лет переменился. То, что прежде он считал истинным, под конец объявил ложным. Он и сам не знал, не отрицал ли он пятьдесят девять лет то, что ныне счел истинным.

- Конфуций честно трудился и преклонялся перед знанием, - ответил Хуэй-цзы.

- Все же Конфуций в душе отрекся от своей жизни, но не говорил об этом вслух, - сказал Чжуан-цзы. - Он говорил, что человек получает свои таланты от Великого Истока и должен возвратиться к изначальной одухотворен-ности. Его пение должно соответствовать музыкальным тонам, а речь должна соответствовать приличиям. Если я пекусь о пользе и долге, то своими суждениями о добре и зле, истине и лжи покоряю лишь людские уста. Но чтобы заставить людей покориться в своем сердце, не вступая с ними в противоборство, упорядочить все порядки в Под-небесной - такое, увы, мне не под силу!

   Цзэн-цзы дважды поступал на службу и каждый раз изменялся в душе. Он сказал:

- Я служил, когда были живы мои отец и мать, полу-чал только три меры зерна, а сердце мое радовалось. Впо-следствии я получал три тысячи пудов зерна, но не мог разделить их с родителями, и потому сердце мое печалилось.

Ученики спросили Конфуция:

- Можно ли такого, как Цзэн-цзы, считать бескорыст-ным?

- Он был корыстен, - ответил Конфуций. - Если бы он был свободен от корысти, могла ли печаль гнездиться в его сердце? Истинно бескорыстный человек смотрел бы на три фу или три тысячи чжунов, как орел смотрит на про-летающего мимо комара.

   Жизнь неотвратимо влечет нас к смерти. Думаем об об-щем для всех, а умираем в одиночку. Люди думают, что для смерти есть причина, а для жизни, выходящей из силы, нет причины. Но так ли это на самом деле? Почему жизнь или смерть случаются в тот момент, а не в другой?

На небесах есть периоды, которые можно исчислить. На земле есть области, где обитают люди. Но как же найти Великую Утонченность? Мы не знаем, где и когда окончится жизнь. Как можем мы узнать, что наша смерть не предопределена извне?

И если мы не знаем, где и когда она начинается, как мо-жем мы узнать, что наше рождение не было предопреде-лено извне? Если есть отклики на наши поступки, как может не быть душ предков? А если откликов нет, как могут быть души предков?

   Многие Полутени спросили у Тени:

- Почему раньше вы смотрели вниз, а нынче смотрите вверх; раньше связывали волосы, а теперь распустили; раньше сидели, а теперь стоите; раньше двигались, а теперь покойны?

Тень ответила:

- К чему спрашивать о мелочах? Я двигаюсь - вот и все. Я обладаю этим, но почему - не ведаю. Может быть, я подобна коже змеи или чешуйке цикады, а может быть, и не подобна. В темноте и по ночам я исчезаю, а днем и при свете я появляюсь. Не от них ли я завишу? А они сами от чего зависят? Они приходят - и я прихожу. Они уходят - и я ухожу. Когда довлеет сила, я тоже ей уподобляюсь. Поскольку мы все происходим от силы, какая вам нужда расспрашивать меня?

   Ян Цзыцзюй на юге дошел до города Пэй. Лао-цзы, идя на запад, пришел в Цинь, и оба встретились в уделе Лян.

Стоя посередине дороги, Лао-цзы обратил взор к небе-сам и сказал:

- Я раньше думал, что тебя можно научить, а теперь вижу, что это невозможно. Ян Цзыцзюй промолчал. Когда же они вошли на постоялый двор, он подал Лао-цзы воды для умывания, полотенце и гребень. Оставив туфли за дверьми, он подполз к нему на коленях и сказал:

- Мне уже давно хотелось попросить у вас, учитель, наставления, но мы шли без отдыха, и я не посмел беспоко-ить вас. Ныне у нас есть досуг, так позвольте спросить вас: в чем моя вина?

- У тебя вид самодовольный, взгляд высокомерный, - ответил Лао-цзы. - С кем же ты сможешь ужиться? Ведь “великая непорочность кажется позором, великая полнота жизни кажется ущербностью”.

Ян Цзыцзюй изменился в лице и сказал:

- С почтением принимаю ваше повеление. Прежде на постоялом дворе его приветствовали все про-езжающие, хозяин выносил ему сиденье, хозяйка подавала полотенце и гребень, сидевшие уступали ему место, грев-шиеся пускали к очагу. А теперь, когда он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на циновке.

Глава XXVIII

УСТУПЛЕНИЕ ПОДНЕБЕСНОЙ

   Яо хотел уступить престол Сюй Юю, а тот отказался. Тогда Яо стал предлагать престол Цзычжоу Цзыфу, и тот сказал: “Мне стать Сыном Неба? Пожалуй, можно. Правда, одолела меня хворь, и править Поднебесным миром мне недосуг”.

На свете нет ничего важнее всей Поднебесной, а этот муж не захотел из-за нее вредить своему здоровью. Только тому, кто не заботится о Поднебесной, можно доверить власть над нею. Шунь хотел уступить престол Шань Цюаню, а Шань Цюань сказал: “Пространство и время - это двор, в котором я обитаю. Зимой одеваюсь в кожи и шкуры, летом одеваюсь в холст и полотно. Весной я пашу и сею и даю телу вволю потрудиться. Осенью жну и закладываю зерно в закрома и даю себе хорошенько отдохнуть. С восхо-дом солнца выхожу работать, в закатный час ухожу отды-хать. Я привольно скитаюсь между Небом и Землей, и в моем сердце царит довольство. Что значит для меня Под-небесный мир? Жаль, что вы совсем не понимаете, кто я такой!” Вот так он отказался от престола, а сам ушел дале-ко в горы, и никто в мире не знал, куда лежал его путь.

   Правитель Лу прослышал о том, что Янь Хэ обрел Путь, и послал к нему гонца с богатыми дарами. Янь Хэ жил в бедной деревушке, носил холщовый халат и сам кормил быков. Увидев царского гонца, Янь Хэ сам вышел к нему навстречу.

- Это дом Янь Хэ? - спросил гонец.

- Да, это дом Хэ, - ответил хозяин.

Гонец поднес подарки, но Янь Хэ сказал в ответ: “Бо-юсь, вы что-то перепутали, и вас за это накажут. Лучше удостовериться еще раз, что ошибки нет”.

Гонец вернулся во дворец и выяснил, что ошибки не было. Но когда он еще раз приехал к Янь Хэ, тот уже исчез.

   Мужи, подобные Янь Хэ, воистину презирают богатство и знатность. Недаром говорят: “Подлинное в Пути - это совершенствование себя, излишки в нем - это радение о государстве, а сор в нем - это управление в Поднебес-ной”. Посему достижения земных царей - это отбросы свершений истинно мудрых, и пользы личному совершен-ствованию они не принесут. Ну не прискорбно ли, что нын-че так много достойных мужей подвергают себя опасности и рискуют жизнью ради внешних вещей! Мудрец всегда знает в точности, как и что он должен делать. Положим, кто-нибудь зарядит свой арбалет огромной жемчужиной для того, чтобы выстрелить в воробья, парящего высоко в небесах. Весь мир будет смеяться над таким человеком. Почему? Потому что он не жалеет ценного ради того, чтобы добыть ничтожное. А разве жизнь не ценнее самой большой жемчужины?

   Шунь хотел уступить Поднебесную своему другу. Зем-лепашцу из местечка Шиху.

- Что за суетный человек наш царь! - воскликнул Землепашец. - Он из тех, кто не может не трудиться изо всех сил. Тут он решил, что духовная сила в Шуне не была полноценной. Он и его жена взвалили на себя свои пожит-ки - он сам на спину, жена на голову - и, взяв за руку сына, отправились за море. Больше их никто не видел.

   Когда великий царь Даньфу поселился в городе Бинь, на него напали племена ди. Он поднес им шкуры и шелка, но те не приняли, поднес им коней и собак - не приняли, поднес жемчуг и яшму - не приняли. Люди ди требовали землю. Тогда Даньфу сказал:

- Я не в силах видеть, как младшие братья и сыновья моих близких отправляются на смерть. Живите счастливо на этой земле. Не все ли равно, чьи вы будете подданные: мои или людей ди? Я слышал, что средства оказания помо-щи не должны вредить тому, ради чего помощь оказыва-ется.

И вот он взял в руки дорожный посох и пошел прочь, а люди потянулись за ним. В конце концов они основали свое царство у подножия горы Цишань.

   О царе Даньфу можно сказать, что умел ценить жизнь. Тот, кто умеет ценить жизнь, будь он всех знатнее и богаче, не позволит заботой о себе причинить себе вред. И он, даже будучи бедным и униженным, не станет навязывать себе бремя даже ради мирской славы. Ныне же ни один из тех, кто носят знатные титулы и занимают высокие посты, не понимает этой истины. Разве не ослеплены они, когда из корысти и невежества навлекают на себя погибель?

    Люди Юе убили трех царей подряд, и царевич Шоу в страхе бежал в пещеры Дань, так что в Юе не стало государя. Юэсцы долго искали царевича и в конце концов на-шли. Но царевич не захотел выйти к ним. Тогда юэсцы подожгли вокруг траву, заставили его выйти из пещеры и подняться на царскую колесницу. А царевич, взойдя на колесницу, воскликнул, обратив лицо к небу: “О, царский титул! Царский титул! Неужели я не мог тебя избегнуть?” Царевич Шоу говорил так не из ненависти к царскому ти-тулу, а из страха перед опасностью, грозившей ему. Такой человек не стал бы губить свою жизнь из-за царства. От-того-то юэсцы и хотели поставить его своим царем.

    Правители Хань и Вэй воевали друг с другом, и каждый царь стремился захватить земли противника. Хуа-цзы пришел к вэйскому царю Чжаоси и застал его крайне опечален-ным.

- Положим, - сказал Хуа-цзы, - кто-то даст вам та-кую клятву: “Если ты схватишь это левой рукой, то поте-ряешь правую руку, а если схватишь правой рукой, то по-теряешь левую. Но какой бы рукой ты ни схватил, ты станешь повелителем всего мира”. Сделаете ли вы так?

- Нет, я так не сделаю, - ответил царь.

- Очень хорошо. Из этого можно заключить, что для вас обладать двумя руками важнее, чем обладать Поднебес-ной. А все ваше тело еще важнее, чем ваши руки. Царство же Хань в конце концов далеко не так важно, как весь мир. Земли же, из-за которых вы враждуете с Хань, еще менее важны. Так будете ли вы вредить себе, печалясь из-за того, что не можете завладеть какими-то землями?

- Прекрасно! - воскликнул царь. - Много было у меня советников, но никто прежде не говорил мне так.

Мы можем сказать, что Хуа-цзы знал о том, что в жизни важно, благодаря незначительному.

   Учитель Ле-цзы жил в нужде и вечно голодал. Какой-то человек рассказал об этом чжэнскому царю Цзыяну. “Разве государь, - добавил он, - не будет опозорен в целом свете, если столь достойный муж, живущий в его царстве, бедствует?”

Царь немедленно велел одарить Ле-цзы зерном. Учи-тель вышел к царскому гонцу, дважды отвесил поклон, но подарка не принял. Когда Ле-цзы вернулся к себе, его жена стала бить себя кулаками в грудь, причитая:

- Я слышала, что в семье того, кто претворяет Путь, все благоденствуют, мы же вечно голодаем. Государь при-слал тебе зерно, а ты его не принял. За что мне такая доля!

Ле-цзы улыбнулся в ответ и сказал:

- Царь шлет мне зерно, но ведь он меня не видел и судит обо мне с чужих слов. Вот так же с чужих слов он может обвинить меня и в преступлении. Вот почему я не принял даров.

А народ и вправду восстал, и казнили Цзыяна.

    Когда чуский царь Чжао лишился престола, в изгнание за ним последовал мясник, забивавший баранов, по имени Юе. Когда царь вернул себе царство, он стал награждать всех, кто помог ему. Дошла очередь и до мясника Юе.

- Великий государь лишился царства, а я, Юе, лишил-ся скотобойни, - сказал мясник. - Ныне великий государь вернул себе царство, а я вернул себе скотобойню. Ко мне вернулись и мой прежний ранг, и жалованье. Какая же еще награда мне нужна?

Царь же в ответ велел заставить мясника принять на-граду.

- Не по вине вашего слуги великий государь лишился царства, поэтому я не смею принять от казны. Не благодаря заслугам вашего слуги великий государь вернул себе цар-ство, поэтому я не смею принять и награды, - отвечал мясник.

- Привести мясника ко мне, - приказал царь.

- По законам царства Чу предстать перед государем можно, лишь получив награду за большие заслуги. Но у ва-шего слуги не хватает мудрости, чтобы управлять цар-ством, не хватает смелости, чтобы выйти на бой с разбойни-ками. Когда воины царства У захватили нашу столицу, я, Юе, бежал от разбойников, а не последовал за государем по своей воле. А теперь великий государь в нарушение всех законов и клятв желает, чтобы я предстал пред его очами. О таком приказании вашему слуге еще и слышать не доводилось.

Тогда царь обратился к главному конюшему с такими словами:

- Мясник Юе - человек презренного звания, а рас-суждает на редкость возвышенно. Передай ему от меня, чтобы он занял свое место среди главных советников.

А мясник велел передать царю:

- Я знаю, сколь почетно звание главного советника царя для такого человека, как я. Известно мне и то, на-сколько жалованье в десять тысяч чжунов больше доходов мясника. Но если я позволю себе иметь такой ранг и жало-ванье, моего государя станут называть безрассудно расто-чительным. Уж лучше я вернусь на рынок и буду забивать баранов.

Так мясник и не принял царской награды.

    Юань Сянь жил в Лу за круглой оградой в доме, крытом соломой, с прохудившейся дверью, которая была сплетена из хвороста и поддерживалась ветками тутовника. Окном в доме служило горлышко кувшина. Заткнув окно рогожей, он сидел с женой, поджав под себя ноги, и перебирал стру-ны, а в комнате его было сыро внизу и капало сверху.

К Юань Сяню приехал в гости Цзы-Гун в колеснице, запряженной холеными конями, с высоким передком и та-кой большой, что она не помещалась в переулке. Цзы-Гун был одет в пурпурный халат и белую накидку, а Юань Сянь встретил его в шапке из бересты и соломенных сандалиях, опираясь на посох.

- Ах, учитель! - воскликнул Цзы-Гун. - Уж не забо-лели ли вы чем?

- Я, Сянь, нынче не болен, а беден, - отвечал Юань Сянь. - Я слышал, что бедным называют того, кто не имеет богатства, а больным называют того, кто, много учившись, не может осуществить выученное.

Цзы-Гун, устыдившись, остановился, а Юань Сянь про-должал с улыбкой:

- Поступать в надежде снискать похвалу людей, всем угождать, со всеми дружить, учиться ради того, чтобы блес-нуть перед другими, а поучать, чтобы извлечь выгоду для себя, и, прикрываясь рассуждениями о человечности и долге, ездить в богато украшенной колеснице - вот чего я, Сянь, не могу терпеть.

    Цзэн-цзы жил в царстве Вэй, носил холщовый халат без подкладки, лицо его опухло, руки и ноги покрылись мозо-лями, по три дня он не разводил в доме огня, по десять лет не шил себе одежды. Поправит шапку - завязки ото-рвутся, возьмется за ворот - и локти вылезают из протер-тых рукавов, схватится за сандалии - и задники ото-рвутся. Но, шаркая сандалиями, он распевал древние гим-ны, и голос его, подобный звону металла и яшмы, наполнял Небо и Землю. Сын Неба не мог сделать его своим подданным, удельные владыки не могли сделать его своим другом. Ибо пестующий в себе волю забывает о своем теле, пестую-щий тело забывает о выгоде, а взыскующий Пути забывает о сердце.

    Конфуций сказал Янь Хою:

- Хой, подойди ко мне! Твоя семья бедна, положения в обществе у тебя нет. Почему ты не идешь на службу?

- Не хочу служить, - отвечал Янь Хой. - У меня есть за городской стеной поле в пятьдесят му, и урожая с него мне хватает на кашу. А еще у меня есть десять му земли на краю города, и этого мне хватает на полотно. Я играю в свое удовольствие на лютне, и мне доставляет радость изучать ваш Путь, учитель. Нет, я не пойду на службу!

Лицо Конфуция стало серьезным.

- Твоя решимость превосходна! - воскликнул он. - Я слышал, что человек, знающий, где остановиться, не обременяет себя соблазнами; человек, знающий, откуда приходит довольство, не боится потерь; человек, поглощен-ный совершенствованием, не боится потерять положение. Давно уже я распеваю эти слова, и сегодня наконец я уви-дел в тебе, Хой, их олицетворение. Как ты порадовал меня!

Царевич Моу с гор Чжуншань сказал Чжань-цзы:

- Мое тело находится здесь, на брегах рек и морей, а сердцем я пребываю у городских башен царства Вэй. Как мне быть?

- Цени жизнь, - ответил Чжань-цзы. - Тот, кто це-нит жизнь, презирает выгоду.

- Это я знаю. Но я не могу побороть себя, - ответил царевич.

- Если не можешь побороть себя, тогда живи, как жи-вется, и не насилуй дух, - сказал Чжань-цзы. - Не уметь себя побороть и притом насильно себя удерживать озна-чает “быть раненным дважды”. А тот, кто “ранен дважды”, долго не проживет.

Моу был сыном царя Вэй, владевшего десятью тыся-чами колесниц. Для него скрыться в пещере среди гор было труднее, чем простолюдину, но хотя он и не обрел Путь, можно сказать, что он кое-что знал о нем.

   Терпя лишения на границе царств Чэнь и Цай, Конфу-ций в течение семи дней не имел горячей пищи и пил отвар из лебеды, не приправленный крупой. Он осунулся в лице, но играл на лютне и пел в своей комнате. Пока Янь Хой собирал овощи, Цзы-Лу и Цзы-Гун так говорили между собой: “Учителя дважды изгоняли из Лу, ему пришлось бежать из Вэй, на него повалили дерево в Сун, он бедство-вал в Чжоу, а теперь он окружен врагами здесь, на границе Чэнь и Цай. Он не в состоянии защитить свое достоинство и жизнь, но как ни в чем не бывало играет и поет, не преры-ваясь ни на минуту. Может ли благородный муж быть на-столько равнодушным к своему позору?”

Янь Хой не знал, что им ответить. Тогда он пошел к Конфуцию и поведал ему об этом разговоре. Конфуций отложил лютню, вздохнул и сказал: “Цзы-Лу и Цзы-Гун - ничтожные люди. Позови их, я хочу поговорить с ними”.

Когда оба ученика вошли, Цзы-Лу сказал:

- Мы, можно сказать, попали в беду!

- Что за речи? - возмутился Конфуций. - Для благо-родного мужа постичь Путь - значит добиться успеха, а не ведать Пути и значит попасть в беду. Ныне мне, хранящему Путь человечности и долга, приходится нелегко в наш век всеобщей смуты, но разве это значит попасть в беду? Глядя внутрь себя, я не отхожу от Пути. Сталкиваясь с трудно-стями, я не теряю в себе силы. Лишь когда приходит зима и выпадает снег, познается красота вечнозеленых сосен и кипарисов . Поистине, испытания, выпавшие мне на гра-нице Чэнь и Цай, - счастье для меня!

Конфуций снова взял в руки лютню и запел. Цзы-Лу с воинственным видом поднял щит и пустился в пляс, а Цзы-Гун сказал:

- Я и не знал, что небо так высоко, а земля так низка. Мужи древности, обретшие Путь, были преисполнены ра-дости независимо от того, хорошо или плохо приходилось им в жизни, ибо радовались они не успехам или неудачам. Где есть Путь и его Сила, там успехи и неудачи неотделимы от круговорота жары и холода, ветров и дождей. Вот почему Сюй Ю радовался жизни на берегу реки Ин, а Гунбо был доволен собой, живя на горе Гун.

    Шунь хотел уступить Поднебесную своему другу, чело-веку с севера У Цзэ.

- Ну и странный у нас государь! - сказал У Цзэ-северянин. - Он покинул свою деревню и пришел ко двору Яо, но и это еще не все. Теперь он хочет, чтобы я разделил с ним его позор. Мне противно даже видеть его.

И он бросился в воды реки Цинлин.

   Тан собрался идти походом на Цзе и пришел за советом к Вянь Сую. Бянь Суй сказал:

- Это не мое дело.

- У кого же мне искать совета? - спросил Тан.

- Не знаю, - ответил Бянь Суй.

Тогда Тан обратился к У Гуану, а тот сказал:

- Это не мое дело.

- С кем же мне посоветоваться? - спросил Тан.

- Не знаю.

- А что можно сказать об И Ине?

- Он необыкновенно умеет унижать других, а о прочем я не ведаю, - ответил У Гуан.

Тан посоветовался с И Инем, пошел походом против Цзе и победил его. Тут он стал уступать Поднебесную Бянь Сую, а тот отказался принять власть, сказав:

- Вы, государь, собираясь в поход против Цзе, пришли за советом ко мне, хотели подтолкнуть меня к мятежу. Победив Цзе, уступаете мне Поднебесную, так что меня могут счесть корыстолюбцем. Хотя я живу в смутное время, но не могу стерпеть, когда человек во второй раз приходит ко мне с унизительным предложением.

С этими словами он бросился в воды реки Чжоу и уто-нул.

Тогда Тан стал уступать Поднебесную У Гуану, говоря ему:

- Сей поход затевал знающий, осуществил отважный, человечный же воспользуется плодами его: таков Путь древних. Почему бы вам, уважаемый, не встать во главе всех?

У Гуан же отказался, сказав:

- Низложить государя - значит нарушить долг. Уби-вать людей - значит попрать человечность. Если другой человек, пренебрегая опасностью, пошел на преступление, то мне воспользоваться плодами его поступка - значит опозорить свое имя. Я слышал, что “нарушивший свой долг не получает своего жалованья; в земли, где нет Пути, вхо-дить нельзя”. Тем более же нельзя требовать уважения к себе. Нет, я не в силах этого вытерпеть!

С этими словами У Гуан обнял большой камень и бро-сился в воды реки Лу.

   В старину, когда возвысилось царство Чжоу, в местечке Гучжи жили два брата, которых звали Бои и Шуци. Братья сказали друг другу:

- Мы слышали, что на западе живет человек, будто бы постигший Путь. Давай пойдем туда и поглядим на него. Когда братья пришли к южному склону горы Чжи, о них услышал чжоуский У-ван и послал Чжоу-гуна на встречу с ними, Чтобы он заключил с ними клятвенный союз, гла-сивший: “Примите должность первого ранга, жалованье выдаю на две ступени выше. В подтверждение принесем жертву и зароем ее”.

Братья посмотрели друг на друга и сказали:

- Вот странно! Это совсем не то, что мы называем Пу-тем. В старину, когда Поднебесной владел Шэньнун, он в надлежащий срок приносил жертвы со всем почтением, но не молил о благоденствии. Он был предан людям и дове-рял им, все содержал в порядке и ничего не требовал для себя. Те, кому нравилось помогать ему в управлении, управляли. Кому нравилось наводить порядок, занимались этим. Он не возвышал себя ценой унижения других, не искал выгоды для себя, пользуясь удобным моментом. А нынче чжоусцы, видя, что у иньцев смута, стали сами управлять миром. Верхи плетут заговоры и занимаются торговлей, скликают войска и держат всех в страхе. За до-верие выдают клятву, данную на крови жертвенного живот-ного. Превозносят себя, дабы уговорить толпу. Ради выгоды убивают и подвергают карам. Все это означает “смутой заменить жестокость”. Мы слышали, что древние мужи во времена порядка не уклонялись от своего долга, а во вре-мена смуты не цеплялись за жизнь. Ныне же Поднебесная ввергнута во мрак, доблести Чжоу померкли, и стоять ря-дом с ними - значит запачкаться самим. Уж лучше этого избежать и сохранить свое достоинство.

И оба брата отправились на север, на гору Шоуян, где и умерли от голода.

Такие люди, как Бои и Шуци, равнодушны к богатству и почестям, но они не должны поступать дурно в угоду сво-им возвышенным помыслам, удовлетворять лишь собствен-ные желания и не служить миру. Таков был долг тех двух мужей.