Часть 1.

Гоббс Т.

Основ философии. 1655.

Часть 1. О теле

Гоббс Т. Сочинения в 2 т. Т.1. М. Мысль, 1989.- 622с.- (Филос.насл. Т.107.)- С.66-218.

Нумерация в конце страницы.

ОСНОВ ФИЛОСОФИИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

О ТЕЛЕ

66

Достойнейшему мужу Вильяму,

графу Девонширскому 1,

моему высокочтимому господину

Первая часть «Основ философии», будущего памят­ника моей преданности Вам и Вашей благосклонности ко мне, написание которой после издания третьей части дол­го откладывалось мной, теперь наконец закончена. Я пре­подношу и посвящаю ее Вам, достойнейший господин. Книжечка эта невелика по объему, но содержательна, и если то, что правильно, имеет не меньший вес, чем то, что велико, то она достаточно велика. Вы увидите, что она лег­ка для понимания и ясна для внимательного читателя, хорошо знакомого с математикой, т. е. для Вас. Вы увиди­те также, что почти все в ней ново, однако новизна ее никому не причинит вреда.

Я знаю, что раздел философии, трактующей о линиях и фигурах, завещали нам, хорошо потрудившись над ним, древние и что этот раздел является в то же время наилуч­шим примером истинной логики, с помощью которой они смогли открыть и доказать свои знаменитые теоремы. Я знаю также, что гипотезу суточного вращения Земли, впервые высказанную древними, а вместе с ней и родив­шуюся от нее астрономию, т. е. небесную физику, позд­нейшие философы задушили словно словесной петлей. Таким образом, начало астрономии (за исключением фак­тов, полученных с помощью наблюдения) следует, как мне кажется, отнести не далее как к Николаю Копернику, который в прошлом столетии вернулся к воззрениям Пи­фагора, Аристарха и Филолая 2. После него, когда уже ста­ло известно о движении Земли и возникла трудная пробле­ма - объяснить падение тяжелых тел, наш современник Галилей, преодолевая эти трудности, первым открыл нам главные врата всей физики, а именно указал природу дви­жения. Поэтому, как мне кажется, только с него и следу­ет начинать летосчисление физики. Науку же о челове­ческом теле, эту наиболее полезную часть физики, с дос­тойной удивления проницательностью открыл и обосновал в своих книгах о движении крови и возникновении живых существ Вильям Гарвей, главный медик королей Якова

3*

67

и Карла и единственный, насколько мне известно, чело­век, который, преодолевая зависть, при жизни утвердил новое учение. До них в физике не было ничего достовер­ного, кроме свидетельств различных людей и рассказов о явлениях природы, если только можно считать послед­ние достоверными, ибо они ведь не более достоверны, чем рассказы о человеческих делах. И лишь после них в те­чение очень короткого времени астрономию и общую фи­зику отлично продвинули вперед Иоганн Кеплер, Пьер Гассенди, Марен Мерсенн 3, а специальную физику чело­веческого тела - умы и прилежание врачей, или подлин­ных естествоиспытателей - медиков, особенно же наших высокоученых мужей из Лондонского общества 4.

Следовательно, физика - новое явление. Но филосо­фия общества и государства (Philosophiacivilis) являет­ся еще более новой, она не старше (и я бросаю вызов сво­им недоброжелателям и завистникам, дабы они увидели, сколь немногого они добились), чем написанная мной кни­га О гражданине. Но действительно ли это так? Разве сре­ди древнегреческих философов не было таких, которые бы трактовали о физике и о государстве? Безусловно, среди них были люди, претендовавшие на это, о чем свидетель­ствует высмеивающий их Лукиан 5; о том же свидетель­ствует и история государств, из которых такие философы слишком часто изгонялись публичными эдиктами. Но это вовсе не значит, что такая философия существовала. В Древней Греции имела хождение фантастическая концеп­ция, внешне похожая на философию (в сущности же мошенническая и нечистоплотная), которую неосторож­ные люди принимали за философию, присоединяясь к тем или к другим учителям ее, хотя и несогласным друг с другом. Таким учителям мудрости эти люди доверяли за высокую плату своих детей, хотя они не могли научить их ничему, кроме того, как вести споры, а также, пренебре­гая законами, решать любой вопрос по собственному про­изволу 6.

В эти времена появились первые после апостолов учи­тели церкви; и когда они в борьбе против язычников на­чали защищать христианскую веру с помощью естествен­ного разума, то они и сами начали философствовать и смешивать с учениями Священного писания некоторые воззрения языческих философов. Первоначально они пе­реняли от Платона некоторые наименее опасные из его учений. Впоследствии же, заимствуя из Физики и Мета­физики Аристотеля множество неудачных и неверных положений,

68

они едва ли не предали крепость христианской веры, впустив в нее врага. С этого времени место ????????? (богопочитания) заняла схоластика, именуемая ?????­?'??? (теологией); она шествовала, опираясь на здоровую ногу, каковой является Священное писание, и на больную, каковой была та философия, которую апостол Павел наз­вал суетной, а мог бы назвать и пагубной.

Ибо эта философия возбудила в христианском мире бесчисленные споры о религии, которые привели к войнам. Эта философия подобна Эмпусе афинского комедиогра­фа 7. В Афинах ее считали божеством, обладающим ме­няющейся внешностью, причем одна ее нога была медной, а другая - ослиной. Как полагали, ее послала Геката 8, чтобы известить афинян о предстоящем несчастье.

Я думаю, что против этой Эмпусы нельзя придумать лучшего заклятия, чем разграничение правил религии, т. е. правил, согласно которым следует чтить Бога и которые следует искать в законах, и правил философии, т. е. учений частных людей. При этом учения религии должно доставлять Священное писание, а философские учения - естественный разум. И это, несомненно, так и произойдет, если я буду правильно и ясно трактовать основы только философии, как я и стараюсь делать. Так,

в третьей, уже изданной посвященной Вам части вся­кое как духовное, так и светское - правительство возведено мной к одной и той же высшей власти, причем я использовал наиболее прочные доводы и не вступал в про­тиворечие с божественным словом. Теперь же, приведя в порядок и ясно изложив истинные основания физики, я приступаю к тому, чтобы отпугнуть и прогнать эту ме­тафизическую Эмпусу не посредством борьбы, а посред­ством дневного света. Я уверен (если только страх, почте­ние и сомнение пишущего могут придать какую-то уверен­ность в написанном), что все доказано мной правильно; при этом в первых частях данной книги я опирался на опре­деления (дефиниции), а в четвертой - на гипотезы, не являющиеся абсурдными. Если же какой-либо из моих выводов покажется Вам доказанным не столько полно, чтобы это могло удовлетворить всех, то причина будет в том, что я не излагал все для всех, а писал некоторые вещи только для геометров 9. Все же у меня нет сомнения в том, что в целом книга сможет удовлетворить Вас.

Остается еще вторая часть - О человеке, раздел кото­рой об оптике, состоящий из восьми глав, я написал шесть лет тому назад, прибавив к ним чертежи, относящиеся к

69

различным главам. Остальное же, если позволит Бог, я завершу в меру своих сил 10, хотя, будучи уже научен ос­корбительными нападками и мелкими придирками неко­торых людей, не разбирающихся в предмете 11, я знаю, что тот, кто станет говорить об истинной природе челове­ка, обретет значительно меньше благодарности, чем он того заслуживает. И тем не менее я буду нести свою ношу и не стану жаловаться на зависть, а лучше отомщу завист­никам, идя далее в избранном мной направлении. Ибо мне достаточно Вашей благодарности, которой я обладаю; я же в меру своих сил буду всегда проявлять к Вам бла­годарность, молясь всемогучему и всеблагому Богу о со­хранении Вашего здоровья и жизни.

Нижайший слуга Вашего превосходительства

Томас Гоббс.

Лондон, 23 апреля 1655 г.

70

К ЧИТАТЕЛЮ

О философии, основы которой я здесь собираюсь из­ложить, ты, любезный читатель, не должен думать как о чем-то, при помощи чего можно раздобыть философский камень, или как об искусстве, которое представлено в трактатах по метафизике. Философия есть скорее есте­ственный человеческий разум, усердно изучающий все сотворенные вещи, чтобы сообщить правду об их поряд­ке, их причинах и следствиях. Философия есть дочь тво­его мышления и всего мира, она живет в тебе самом, правда, в еще не ясной форме, подобно Мира-прародителю в период его бесформенного начала. Ты должен действо­вать, как скульпторы, которые, обрабатывая бесформен­ную материю резцом, не творят форму, а выявляют ее. Подражай акту творения! Пусть твое мышление (если ты желаешь серьезно работать над философией) вознесется над хаотической бездной твоих рассуждений и экспери­ментов. Все хаотическое должно быть разложено на со­ставные части, а последние следует отличить друг от друга, и всякая часть, получив соответствующее ей обозна­чение, должна занять свое прочное место. Иными слова­ми, необходим метод, соответствующий порядку творения самих вещей. Порядок же творения был следующим: свет, отделение дня от ночи, протяженность, светила, чувствен­но воспринимаемое, человек. Заключительным актом тво­рения явилось установление закона (mandatum). Порядок исследования будет, таким образом, следующим: разум, определение, пространство, созвездия, чувственное свой­ство, человек, а после достижения последним зрелости -гражданин. В первом разделе первой части, озаглавлен­ном Логика, я зажигаю светоч разума.

Во втором разделе, названном Первая философия, я различаю посредством точного определения понятий идеи наиболее общих вещей, с тем чтобы устранить все сомни­тельное и неясное. Третий раздел посвящен вопросам про­странственного протяжения, т. е. геометрии. Четвертый раздел описывает движение созвездий и, кроме того, чув­ственные свойства.

71

Во второй части всей системы, если на то будет божья воля, я подвергну рассмотрению природу человека, а в третьей - уже ранее изложенный нами вопрос о гражда­нине. Я следовал тому методу, который сможешь приме­нить и ты, если он встретит твое одобрение. Ибо я не навязываю тебе ничего своего, а только предлагаю твоему вниманию. Каким бы методом ты, однако, ни пользовал­ся, во всяком случае я бы весьма рекомендовал твоему вниманию философию, т. е. стремление к мудрости, недо­статок которой в самое недавнее время причинил всем нам много несчастий. Ибо даже те, кто стремятся к богатству, любят мудрость: ведь сокровища радуют их лишь потому, что они как в зеркале могут увидеть в них собственную мудрость. Таким же образом и те, кого привлекает госу­дарственная служба, ищут только место, где бы они могли проявить свою мудрость. Даже падкие на удовольствия люди пренебрегают философией только потому, что не зна­ют, какое огромное наслаждение может доставить постоян­ное и мощное соприкосновение души с прекраснейшим из миров. И наконец, если бы я не имел никакого другого основания рекомендовать тебе философию, то я сделал бы это (поскольку человеческий разум в такой же мере не терпит пустого времени, как природа - пустого простран­ства) затем, чтобы ты мог приятно заполнить ею часы до­суга и не был вынужден от чрезмерного безделья мешать людям занятым или сближаться с людьми праздными, что принесло бы вред тебе самому. Прощай!

Томас Гоббс.

72

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

ИСЧИСЛЕНИЕ, ИЛИ ЛОГИКА

ГЛАВА I

О ФИЛОСОФИИ

1. Введение. 2. Развернутое определение философии. 3. Рассуждение. 4. Что такое свойство. 5. Каким образом о наличии свойства заключают исходя из производящего основания, и наоборот. 6. Цель философии. 7. Польза. 8. Предмет. 9. Части. 10. Заключение.

1. Философия, как мне кажется, играет ныне среди людей ту же роль, какую, согласно преданию, в седой древ­ности играли хлебные злаки и вино в мире вещей. Дело в том, что в незапамятные времена виноградные лозы и хлебные колосья лишь кое-где попадались на полях, по­севов же и посадок не было. Поэтому люди питались тог­да желудями, и всякий, кто осмеливался попробовать незнакомые или сомнительные ягоды, рисковал заболеть. Подобным же образом и философия, т. е. естественный разум, врождена каждому человеку, ибо каждый в извест­ной мере рассуждает о каких-нибудь вещах. Однако там, где требуется длинная цепь доводов, большинство людей сбивается с пути и уклоняется в сторону, так как им не хватает правильного метода, что можно сравнить с отсут­ствием сознательных посевов. В результате люди, которые довольствуются желудями повседневного опыта и не ищут философии или отвергают ее, считаются, согласно общему мнению, обладающими более здравыми понятиями, чем те, кто не придерживаются общепринятых мнений и, поверхностно усвоив сомнительные взгляды, подобно бе­зумцам, беспрестанно спорят и ссорятся между собой. Я, правда, признаю, что та часть философии, которая трак­тует о величинах и фигурах, прекрасно разработана. Но, поскольку я не вижу, что другие ее части разработаны с таким же усердием, я решаюсь лишь развить по мере моих сил немногие элементы всей философии, как своего рода

73

семена, из которых, как мне кажется, может вырасти чис­тая и истинная философия.

Я вполне сознаю, как трудно выбить из головы воз­зрения, внедрившиеся и укоренившиеся в ней благодаря авторитету краснорочивейших писателей; эта трудность усугубляется еще и тем, что истинная (т. е. точная) фило­софия сознательно отвергает не только словесные белила и румяна, по и почти всякие прикрасы. Первые основы всякой науки действительно далеко не ослепляют своим блеском: они скорее скромны, сухи и почти безобразны.

Но так как среди людей, несомненно, есть и такие, хотя бы их и было немного, кому во всем доставляет удо­вольствие истина сама по себе и надежность довода, то я считал своей обязанностью прийти этим немногим на по­мощь. Итак, я перехожу к делу и начинаю с самого опре­деления понятия философии.

2. Философия есть познание, достигаемое посредством правильного рассуждения (per rectam ratiocinationem) и объясняющее действия, или пиления, из познанных на­ми причин, или производящих основании, и, наоборот, возможные производящие основания - из известных нам действий.

Чтобы понять это определение, нужно учесть, во-первых, что хотя восприятие и память (способности, которыми человек обладает вместе со всеми животными) и доставляют нам знание, но так как это знание дается нам непосредственно природой, а не приобретается при помо­щи логического (ratiocinaiido) рассуждения, то оно не есть философия.

Во-вторых, следует помнить, что, поскольку опыт це­ликом основывается на памяти, а предусмотрительность (prudentia), или предвидение будущего, является не чем иным, как ожиданием вещей, подобных тем, которые уже встречались нам в нашей практике, предусмотрительность не должна быть причислена к философии.

Под рассуждением я подразумеваю, учитывая все сказанное, исчисление. Вычислять - значит находить сум­му складываемых вещей или определить остаток при вы­читании чего-либо из другого. Следовательно, рассуждать значит то же самое, что складывать и вычитать. Если кто-нибудь захочет прибавить: и то же самое, что умно­жать или делить, то я ничего не буду иметь против этого, так как умножение есть то же самое, что сложение оди­наковых слагаемых, а деление - то же, что вычитание одинаковых вычитаемых, повторяемое столько раз, сколько

74

это возможно. Рассуждение (ratiocinatio), таким об­разом, сводится к двум умственным операциям - сложе­нию и вычитанию.

3. Поясним, однако, с помощью нескольких примеров то, как мы обычно рассуждаем без слов, т. е. складываем или вычитаем что-либо в уме, в безмолвно протекающем мышлении. Видя какой-нибудь дальний предмет неясно и не будучи еще в состоянии определить, что это такое, мы все-таки уже ощущаем в этом предмете то, в силу чего он называется телом. Подойдя ближе и увидев, что тот же самый предмет, сохраняя известное положение, находит­ся то в одном, то в другом месте, мы получим о нем новое представление, благодаря которому назовем его одуше­вленным. И если мы затем, подойдя вплотную к такому предмету, увидим его фигуру, услышим его голос и убедим­ся в наличии других фактов, являющихся признаками разумного существа, то у нас образуется третье представ­ление, хотя еще и не выраженное словом, а именно пред­ставление, в силу которого мы называем кого-либо разум­ным существом. Когда мы, наконец, точно и во всех под­робностях видим весь предмет и узнаем его, наша идея его оказывается сложенной из предыдущих идей, соединен­ных в той же последовательности, в какой в речи скла­дывается в название разумное одушевленное тело, или человек, отдельные имена - тело, одушевленное, разум­ное. Точно так же в результате сложения представлений четырехугольник равносторонний, прямоугольный по­лучается понятие квадрат. Дело в том, что в нашем уме может сложиться представление четырехугольник без представления равносторонний, точно так же как пред­ставление равносторонний четырехугольник - без пред­ставления прямоугольный. Усвоив себе в отдельности эти представления, наш ум может объединить их в одно поня­тие, или в единую идею,- квадрат. Таким образом, ясно, как наш ум образует путем соединения свои представле­ния. Может происходить и обратное. Находясь лицом к лицу с каким-либо человеком, мы имеем в уме всю идею его. Когда же этот человек удаляется и мы следуем за ним только своим взором, то мы прежде всего теряем идею тех вещей, которые суть признаки разума; однако нашим гла­зам еще представляется одушевленное тело, и, таким об­разом, из всей идеи человек, т. е. разумное одушевленное тело, вычитается идея разумное, в результате чего остает­ся идея одушевленное тело; немного погодя, с увеличе­нием расстояния между нами и удаляющимся, мы утрачиваем

75

идею одушевленность, и у нас остается только идея тела; наконец, когда уже ничего не видно, вся идея утра­чивается. Эти примеры, как я полагаю, в достаточной степени выясняют сущность той операции исчисления, которую без слов производит ум.

Не следует поэтому думать, будто операция исчисле­ния в собственном смысле производится только над чис­лами и будто человек отличается (как, согласно свиде­тельству древних, полагал Пифагор) от других живых су­ществ только способностью считать. Нет, складывать и вы­читать можно и величины, тела, движения, времена, сте­пени, качества, действия, понятия, отношения, предло­жения и слова (в которых содержится всякого рода фило­софия) . Прибавляя или отнимая, т. е. производя вычисле­ние, мы обозначаем это глаголом мыслить, что означает также исчислять, или умозаключать (?????????).

4. Действия и явления суть способности, или пред­расположения, тел, на основании которых мы различаем их друг от друга, т. е. познаем, что одно равно или не рав­но другому, сходно или не сходно с ним. Если, как в пре­дыдущем примере, мы достаточно близко подходим к ка­кому-нибудь телу, чтобы заметить, что оно движется или идет, то мы отличаем его от дерева, колонны и других известных нам неподвижных тел. Таким образом, при­сущая живому существу способность к движению явля­ется тем свойством, с помощью которого мы отличаем его от дерева, колонны и других известных нам неподвижных тел. Таким образом, присущая живому существу способ­ность к движению является тем свойством, с помощью которого мы отличаем его от других тел.

5. Как, зная производящее основание, можно прийти к познанию действия, легче всего уяснить себе на приме­ре круга. Представим себе, что перед нами плоская фигура, чрезвычайно похожая на фигуру круга. В этом случае мы на основании простого чувственного восприятия не сможем решить, является ли она на самом деле кругом или нет. Иное дело, если нам известно, как возникла данная фигу­ра. Предположим, что она была образована путем пере­движения по окружности какого-нибудь тела, один конец которого оставался неподвижным. Зная это, мы можем сде­лать следующее умозаключение: передвигаемое тело, все время находящееся на одном и том же расстоянии, примы­кает сначала к одному радиусу, потом к другому, третьему, четвертому и всем остальным по очереди; следовательно, линия одной и той же длины, проведенная из одной и той

76

же точки, будет везде достигать периферии, т. е. все радиу­сы будут равны. Мы познаем таким образом, что выше­указанным путем возникает фигура, все точки периферии которой удалены от ее единственного центра одинаково -на длину радиуса.

Подобным же образом мы можем, исходя из данной фигуры, сделать умозаключение относительно ее если не действительного, то хотя бы возможного возникновения; познав только что выясненные свойства круга, нам легко определить, образует ли круг приведенное указанным об­разом в движение тело.

6. Цель, или назначение, философии заключается, та­ким образом, в том, что благодаря ей мы можем исполь­зовать к нашей выгоде предвидимые нами действия и на основании наших знаний по мере сил и способностей пла­номерно вызывать эти действия для умножения жизнен­ных благ.

Ибо молчаливая радость и душевное торжество от пре­одоления трудностей или открытия наиболее сокровенной истины не стоят тех огромных усилий, которых требует занятие философией; я и не считаю возможным, чтобы какой-либо человек усердно занимался наукой с целью обнаружить перед другими свои знания, если он не наде­ется этим ничего другого. Знание есть только пуп, к силе. Теоремы (которые в геометрии являются путем исследования) служат только решению проблем. И всякое умозрение в конечном счете имеет целью какое-нибудь действие или практический успех.

7. Однако мы лучше всего поймем, насколько велика польза философии, особенно физики и геометрии, если наглядно представим себе, как она может содействовать благу человеческого рода, и сравним образ жизни тех наро­дов, которые пользуются ею, с образом жизни тех, кто лишен ее благ. Своими величайшими успехами челове­ческий род обязан технике, т. е. искусству измерять тела и их движения, приводить в движение тяжести, воздви­гать строения, плавать по морям, производить орудия для всякого употребления, вычислять движения небесных тел, пути звезд, календарь и чертить карту земного шара. Какую огромную пользу извлекают люди из этих наук, легче понять, чем сказать. Этими благами пользуются не только все европейские народы, но и большинство азиатских и некоторые из африканских народов. Народности Амери­ки, однако, равно как и племена, живущие поблизости от обоих полюсов, совершенно лишены этих благ. В чем причина

77

этого? Разве первые более даровиты, чем последние? Разве не обладают все люди одной и той же духовной при­родой и одними и теми же духовными способностями? Что же имеют одни и не имеют другие? Только философию! Философия, таким образом, является причиной всех этих благ. Пользу же философии морали (philosophia moralis) и философии государства (philosophia civilis) можно оце­нить не столько по тем выгодам, которые обеспечивает их знание, сколько по тому ущербу, который наносит их незнание. Ибо корень всякого несчастья и всех зол, кото­рые могут быть устранены человеческой изобретатель­ностью, есть война, в особенности война гражданская. Последняя приносит с собой убийства, опустошения и всеобщее обнищание. Основной причиной войн является нежелание людей воевать, ибо воля человека всегда стре­мится к благу или по крайней мере к тому, что кажется благом; нельзя объяснить гражданскую войну и непони­манием того, насколько вредны ее последствия, ибо кто же не понимает, что смерть и нищета - огромное зло. Гражданская война возможна только потому, что люди не знают причин войны и мира, ибо только очень немногие занимались исследованием тех обязанностей, выполнение которых обеспечивает упрочение и сохранение мира, т. е. исследованием истинных законов гражданского общества. Познание этих законов есть философия морали. Но по­чему же люди не изучили этой философии, если не по­тому, что до сих пор никто не дал ясного и точного ее метода? Как же иначе понять то, что в древности гречес­кие, египетские, римские и другие учители мудрости смог­ли сделать убедительными для не искушенной в филосо­фии массы свои бесчисленные учения о природе богов, в истинности которых они сами не были уверены и которые явно были ложны и бессмысленны, а с другой стороны, не смогли внушить той же самой массе сознания ее обя­занностей, если допустить, что они сами знали эти обязан­ности? Немногих дошедших до нас сочинений геометров достаточно, чтобы устранить всякие споры по тем вопро­сам, о которых они трактуют. Можно ли думать, что бесчисленные и огромные тома, написанные моралистами, не оказали бы подобного действия, если бы только они со­держали несомненные и доказанные истины? Что же дру­гое могло бы быть причиной того, что сочинения одних научны, а сочинения других содержат только звонкие фразы, если не то обстоятельство, что первые написаны людьми, знавшими свой предмет, последние же - людьми,

78

ничего не понимавшими в той науке, которую они излагали, и желавшими только продемонстрировать свое красноречие или свой талант? Я не отрицаю, что книги последнего рода все же в высшей степени приятно читать: они в большинстве случаев очень ярко написаны и содер­жат много остроумных, полезных и притом совсем необы­денных мыслей, которые, однако, чаще всего не могут пре­тендовать на всеобщее признание, хотя и высказаны их авторами в форме всеобщности. Поэтому такие сочинения в различные эпохи в различных местах могут нередко слу­жить так же хорошо для оправдания преступных наме­рений, как и для формирования правильных понятий об обязанностях по отношению к обществу и государству. Основным недостатком этих сочинений является отсут­ствие в них точных и твердых принципов, которыми мы могли бы руководствоваться при оценке правильности или неправильности наших действий. Бесполезно устанавли­вать нормы поведения применительно к частным случаям, прежде чем будут найдены эти принципы, а также опре­деленный принцип и мера справедливости и несправед­ливости (что до настоящего момента еще пи разу но было сделано). Так как из незнания гражданских обязаннос­тей, т. е. науки о морали, проистекают гражданские вой­ны, являющиеся величайшим несчастьем человечества, то мы по праву должны ожидать от их познания огромных благ. Итак, мы видим, как велика польза всеобщей фило­софии, не говоря уже о славе и других радостях, которые она приносит с собой.

8. Предметом философии, или материей, о которой она трактует, является всякое тело, возникновение которого мы можем постичь посредством размышлений и которое мы можем в каком-либо отношении сравнивать с други­ми телами, иначе говоря, всякое тело, в котором происхо­дит соединение и разделение, т. е. всякое тело, происхож­дение и свойства которого могут быть познаны нами.

Это определение, однако, вытекает из определения са­мой философии, задачей которой является познание свойств тел из их возникновения или их возникновение из их свойств. Следовательно, там, где нет ни возникнове­ния, ни свойств, философии нечего делать. Поэтому фи­лософия исключает теологию, т. е. учение о природе и атрибутах вечного, несотворенного и непостижимого Бо­га, в котором нельзя себе представить никакого соедине­ния и разделения, никакого возникновения.

Философия исключает также учение об ангелах и о

79

всех тех вещах, которые нельзя считать ни телами, ни свойствами тел, так как в них нет соединения или разде­ления, ни понятий большего и меньшего, т. е. по отноше­нию к ним неприменимо научное рассуждение.

Она исключает также историю, как естественную, так и политическую, хотя для философии обе в высшей сте­пени полезны (более того, необходимы), ибо их знание основано на опыте или авторитете, но не на рассуждении.

Она исключает всякое знание, имеющее своим источ­ником божественное вдохновение, или откровение, потому что оно не приобретено нами при помощи разума, а мгно­венно даровано нам божественной милостью (как бы не­кое сверхъестественное восприятие).

Она, далее, исключает не только всякое ложное, но и плохо обоснованное учение, ибо то, что познано посред­ством правильного рассуждения, не может быть ни лож­ным, ни сомнительным; вот почему ею исключается астро­логия в той форме, в какой она теперь в моде, и тому по­добные скорее пророчества, чем науки.

Наконец, из философии исключается учение о богопо­читании, так как источником такого знания является не естественный разум, а авторитет церкви, и этого рода во­просы составляют предмет веры, а не науки.

9. Философия распадается на две основные части. Всякий, кто приступает к изучению возникновения и свойств тел, сталкивается с двумя совершенно различны­ми родами последних. Один из них охватывает предметы и явления, которые называют естественными, поскольку они являются продуктами природы; другой - предметы и явления, которые возникли благодаря человеческой воле, в силу договора и соглашения людей, и называется го­сударством (civilas). Поэтому философия распадается на философию естественную и философию гражданскую. Но так как, далее, для того чтобы познать свойства государ­ства, необходимо предварительно изучить склонности, аффекты и нравы людей, то философию государства под­разделяют обычно на два отдела, первый из которых, трак­тующий о склонностях и нравах, называется этикой, а второй, исследующий гражданские обязанности,- полити­кой или просто философией государства. Поэтому мы, предварительно установив то, что относится к природе самой философии, прежде всего будем трактовать о есте­ственных телах, затем об умственных способностях и нравах людей и, наконец, об обязанностях граждан.

10. И хотя, может быть, вышеприведенное определение

80

не понравится некоторым ученым, которые утверждают, что при свободе произвольных определений можно вывес­ти что угодно из чего угодно (хотя, как мне думается, не трудно было бы показать, что данное мной определение согласуется с общим пониманием всех людей). Однако, для того чтобы ни для меня, ни для них не было повода к диспутам, я открыто заявляю, что намерен здесь излагать только элементы той науки, которая исходя из причин, производящих какую-нибудь вещь, хочет исследовать ее действия или, наоборот, на основании познания действий какой-нибудь вещи стремится познать производящие ее причины. Пусть поэтому те, кто желает другой филосо­фии, определенно знают, что им придется ее искать в дру­гом месте.

ГЛАВА II

О НАИМЕНОВАНИЯХ

1. Необходимость для запоминания чувственных об­разов, или меток. Определение метки. 2. Необходимость меток для обозначения умственных представлений. 3. В обоих случаях первое место принадлежит именам. 4. Опре­деление имени. 5. Имена являются знаками не вещей, а мыслей. 6. Каким вещам дают имена. 7. Положительные и отрицательные имена. 8. Противоречащие имена. 9. Общие имена. 10. Имена первичного и вторичного порядка. 11. Имя всеобщее, частное, индивидуальное, неопределенное. 12. Имя однозначное и многозначное. 13. Имя абсолютное и от­носительное. 14. Имя простое и сложное. 15. Описание ка­тегорий (предикамента). 16. Некоторые соображения от­носительно категорий.

1. Каждый из своего собственного, и притом наиболее достоверного, опыта знает, как расплывчаты и непрочны мысли людей и как случайно их повторение. Ибо никто не способен представить себе множество без чувственно вос­принимаемых и ясно представляемых единиц измерения, цветов - без их чувственно воспринимаемых и ясно представляемых образов, чисел - без их наименований (расположенных в соответствующем порядке и запечат­ленных в памяти). При отсутствии указанных вспомога­тельных средств все добытое человеком с помощью умо­заключений мгновенно ускользает и может быть вновь

81

приобретено лишь посредством новой работы. Отсюда сле­дует, что для занятия философией необходимы некоторые чувственные объекты запоминания, при помощи которых прошлые мысли можно было бы оживлять в памяти и как бы закреплять в определенной последовательности. Та­кого рода объекты запоминания мы будем называть мет­ками (Notae), понимая под этим чувственно воспринимае­мые вещи, произвольно выбранные нами, с тем чтобы при помощи их чувственного восприятия пробудить в нашем уме мысли, сходные с теми, ради которых мы применили эти знаки.

2. Далее, если бы даже человек выдающегося ума посвятил все свое время мышлению и изобретению соот­ветствующих меток для подкрепления своей памяти и преуспеяния благодаря этому в знаниях, то ему самому эти старания явно принесли бы небольшую пользу, а дру­гим - вовсе никакой. Ведь если метки, изобретенные им для развития своего мышления, не будут сообщены дру­гим, то все его знание исчезнет вместе с ним. Только тог­да, когда эти метки памяти являются достоянием многих и то, что изобретено одним, может быть перенято другим, паука может развиваться на благо всего человеческого ро­да. Вот почему для развития философских знаний необ­ходимы знаки, при помощи которых мысли одного мог­ли бы быть сообщены и разъяснены другим. Знаками (signa) же друг друга нам служат обычно вещи, следую­щие друг за другом, предваряющие или последующие, поскольку мы замечаем, что в их последовательности существует известная правильность. Так, темные тучи слу­жат знаком предстоящего дождя, а дождь - знаком пред­шествовавших темных туч, и это происходит только пото­му, что мы редко наблюдаем темные тучи, за которыми не следовал бы дождь, и никогда не видели дождя без предшествующих туч. Среди знаков некоторые естествен­ны, например те, о которых мы только что говорили; дру­гие же произвольны, т. е. выбираются нами по произво­лу: сюда относятся свешивающийся плющ для обозначе­ния виноторговли, камень, указывающий границу поля, и определенные сочетания слов, обозначающие наши мыс­ли и движения нашего духа. Разница между метками и знаками состоит в том, что первые имеют значение для нас самих, последние же - для других.

3. Если издаваемые людьми звуки так связаны, что образуют знаки мыслей, то их называют речью, а отдель­ные части речи - именами. Но вследствие того что для

82

приобретения философских знаний, как указывалось, не­обходимы метки и знаки (метки - чтобы мы могли вспом­нить собственные мысли, знаки - чтобы мы могли со­общить их другим), мы пользуемся в обоих случаях име­нами. Однако они служат метками до того, как их начи­нают применять в качестве знаков. Ибо если бы на Земле существовал только один-единственный человек, то имена могли бы служить лишь тогда, когда было бы кому со­общить их. Кроме того, имена, каждое само по себе, могут служить только метками для оживления мыслей в памя­ти; знаками же эти имена служат лишь тогда, когда их соединяют в определенном порядке в предложения, части которых они образуют. Слово человек, например, возбуж­дает в слушателе идею человека, но это слово (если не прибавлено, что человек есть живое существо или что-нибудь соответствующее) не есть знак того, что в уме го­ворящего была именно эта идея; оно только показывает, что говорящий хотел сказать нечто, началом чего является слово человек, но могло бы быть также слово человеко­образный (homogeneum). Поэтому имена по своему су­ществу прежде всего суть метки для подкрепления памя­ти. Одновременно, но во вторую очередь они служат так­же для обозначения и изложения того, что мы сохраняем в своей памяти.

4. Отсюда вытекает следующее определение имени.

Имя есть слово, произвольно выбранное нами в каче­стве метки, чтобы возбуждать в нашем уме мысли, сход­ные с прежними мыслями, и одновременно, будучи встав­ленным в предложение и обращенным к кому-либо дру­гому, служить признаком того, какие мысли были и ка­ких не было в уме говорящего. Вкратце замечу только, что я считаю возникновение имен результатом произвола, что является, по моему мнению, предположением, не под­лежащим никакому сомнению.

Ибо тот, кто наблюдает, как ежедневно возникают но­вые имена и исчезают старые и как различные нации упот­ребляют различные имена, кто видит, что между имена­ми и вещами нет никакого сходства и невозможно никакое сравнение, не может серьезно думать, будто имена вещей вытекают из их природы. Ибо если некоторые имена жи­вотных и вещей, которые употребляли наши прародите­ли, были установлены самим Богом, то он ведь установил их по своему усмотрению. Да и эти имена позднее, во вре­мя постройки вавилонской башни, и вообще с течением времени вышли из употребления, были забыты и заменены

83

другими, произвольно изобретенными и применяемыми людьми.

И наконец, каково бы ни было употребление слов в обыденной жизни, во всяком случае философы, стремив­шиеся сообщить другим свои знания, всегда имели и будут иметь возможность, даже - необходимость выбирать по собственному усмотрению имена для отчетливого обозна­чения своих мыслей, чтобы быть понятыми. Ведь и мате­матикам никто, кроме их самих, не указывает слов, когда они называют изобретенные ими фигуры параболами, ги­перболами, циссоидами, квадратрисами или обозначают величины как А и В.

5. Так как, согласно определению, имена как состав­ные части речи есть знаки наших представлений, то отсю­да ясно, что они не есть знаки самих вещей. В самом деле, в каком еще смысле сочетание звуков в слове камень может явиться знаком камня, если не в том, что слушатель, ис­ходя из этого сочетания, заключает: говорящий думал о камне. Таким образом, спор о том, обозначают ли имена материю, форму или нечто представляющее их соедине­ние, и другие подобные тонкости метафизиков вытекают только из ложных представлений. Кто основывается на таких представлениях, не понимает слов, о которых он спо­рит.

6. К тому же вообще не необходимо, чтобы каждое имя было именем некой вещи. Ведь подобно тому, как слова дерево, человек, камень суть имена самих вещей, так и образы человека, камня, дерева, возникающие во сне, име­ют свои имена, хотя это и не вещи, а только воображаемые их образы. Ведь мы можем помнить и о них, а поэтому и они должны, подобно вещам, иметь свои метки и знаки. Точно так же и слово будущее является именем, но буду­щее как вещь не существует, и мы не знаем, наступит ли когда-нибудь то, что именуется нами будущим. Однако это слово имеет определенный смысл: привыкнув связывать в мышлении прошлое с настоящим, мы обозначаем тако­го рода связь словом будущее. Мы обозначаем именем и то, чего нет, не было, не будет и не может быть, говоря: то, чего нет, не было и не будет, или, короче, невозможное. Наконец, и слово ничто есть имя, но по самому смыслу своему не может обозначать вещи. И тем не менее как по­лезно это слово, когда мы, например, вычитаем 2 ? 3 из 5 и, чтобы закрепить в памяти окончательный результат, а именно то, что у нас не остается никакого остатка, при­меняем выражение в остатке - ничего! На том же осно-

84

вании мы можем также, вычитая большее число из мень­шего, правильно обозначить остаток как меньше, чем ничто. Такого рода остатки ум измышляет ради научных задач, и он стремится удерживать их в памяти, чтобы в случае надобности иметь возможность пользоваться ими. Так как, однако, всякое имя имеет отношение к объекту наименования, то независимо от того, существует ли он в природе как вещь или нет, мы все же можем в научных целях обозначить всякий такой объект как вещь, причем безразлично, существует ли эта вещь в действительности или только в представлении.

7. Имена различаются между собой прежде всего тем, что некоторые из них положительны, или утвердительны, другие же - отрицательны; последние обычно называются также привативными или бесконечными. Положительны­ми являются те имена, которые мы применяем при сход­стве, равенстве или тождестве рассматриваемых вещей; отрицательными - те, которые мы применяем при разли­чии, несходстве и неравенстве этих же вещей. Примерами первых могут служить слова человек и философ, ибо сло­во человек означает любого из какой-либо толпы людей, а философ - любого из какой-либо совокупности фило­софов, так как нее они подобны друг другу. Точно так же и Сократ является положительным именем, так как всегда обозначает одно и то же лицо. Отрицательными являются те имена, которые получаются путем прибавления к по­ложительным именам отрицательной частицы не, напри­мер: не-человек, не-философ. Положительные имена, од­нако, возникли ранее отрицательных, ибо без первых было бы невозможно образование последних. В самом деле, лишь после того, как стали применять слово белый для обозна­чения определенных вещей, а затем слова черный, голу­бой, прозрачный и т. д. для обозначения других вещей, не было возможности обозначить одним именем отличия всех этих цветов от белизны, число которых бесконечно, кроме простого отрицания белого, т. е. словом не-белое или рав­нозначащим выражением, в котором повторяется слово белое (например, непохожее на белое). Посредством от­рицательных имен мы указываем себе и другим, чего мы не думаем.

8. Положительные и отрицательные имена исключают друг друга; они не могут быть применены к одной и той же вещи. Однако какое-либо из двух исключающих друг друга имен применимо к любой вещи, ибо все, что суще­ствует, есть человек или не-человек, белое или не-белое и

85

т. д. Это положение настолько очевидно, что не требует дальнейшего доказательства или объяснения. Однако оно становится темным, когда говорят, что одна и та же вещь не может одновременно быть и не быть; оно становится абсурдным и смешным в том случае, когда говорят, что все существующее или существует, или не существует. Достоверность этой аксиомы (состоящей в том, что к лю­бой вещи одно из двух взаимно исключающих имен при­менимо, а другое нет) является принципом и основой вся­кого умозаключения и в силу этого всей философии. Поэто­му вышеуказанное положение должно быть сформулиро­вано настолько точно, чтобы оно само по себе было ясно и понятно всякому. Оно и является таковым, кроме тех, кто в результате чтения обширных и ученых метафизи­ческих исследований на эту тему дошел до того, что поте­рял способность понимать самые понятные вещи.

9. Некоторые из имен, несомненно, общи многим ве­щам, такие, как: человек, дерево; другие же - свойствен­ны вещам единичным, а именно: тот, кто написал Илиа­ду, Гомер, этот, тот. Так как общее имя применяется ко множеству отдельно взятых вещей (но к каждому порознь, а не ко всем одновременно: человек есть имя не человечес­кого рода, а отдельных людей - Петра, Ивана и других), то оно называется всеобщим (universale). Следовательно, это всеобщее имя не обозначает ни существующей в при­роде вещи, ни всплывающей в уме идеи (idea) или обра­за (phantasma), но всегда есть обозначение какого-то слова, или имени. Поэтому если мы говорим, что живое существо, камень, привидение или что-нибудь другое суть универсалии, то это следует понимать не так, будто чело­век или камень были, есть или могут быть универсалиями, а лишь так, что соответствующие слова (живое существо, камень и т. д.) - универсалии, т. е. имена, общие многим пещам; представления же (conceptus), соответствующие этим вещам в нашем уме, только образы и призраки (ima­gines el phanlasniata) отдельных живых существ и других вещей. Чтобы понять значение всеобщих имен, или универ­салий, не требуется поэтому никакой другой способности, кроме воображения, при помощи которого мы вспоминаем, что такие имена возбуждают в уме представления то тех, то других вещей. Из общих имен одни в большей, другие -в меньшей степени общи вещам. Большей степенью общ­ности обладает имя, применимое к большему числу, а мень­шей - имя, применимое к меньшему числу вещей. Так, слово живое существо обладает большей общностью, чем

86

человек, лошадь или лев, ибо оно включает в себя все эти слова. При сопоставлении более общего и менее общего имен первое называют родовым (genus), или общим (generale), именем, а второе - именем видовым (species), или особенным (speciale).

10. Отсюда возникает третье подразделение имен, а именно деление на имена первичного и вторичного поряд­ка. К первым относятся имена вещей (человек, камень), к последним - имена имен и предложений (всеобщий, частный, род, вид, умозаключение и т. п.).

11. В-четвертых, некоторые имена имеют определен­ное, или ограниченное, а другие - неопределенное (in­determmala), или неограниченное (indefinita), значение. Определенное и ограниченное значение имеет, во-первых, имя, которое относится лишь к одной вещи и называется индивидуальным, например: Гомер, это дерево, то живое существо и т. д. Во-вторых, такое значение имеет всякое имя, к которому прибавлено одно из слов: каждое, любое, то и другое, одно из двух и т. п. Такого рода имя считается также всеобщим, ибо оно обозначает каждую из вещей, общим именем которых является. Определенное значение такое имя имеет потому, что при его произнесении слу­шателю представляется именно та вещь, на которую гово­рящий хочет обратить его внимание. Неопределенное (indefinita) значение имеет прежде всего имя, к которому прибавлены слова: какое-то, некоторое и т. д. Такие имена называются частными (particulare). Неопределенное зна­чение имеют, кроме того, обычные имена, поскольку не указано, являются ли они всеобщими [универсальными] или частными, например: человек, камень. Такие имена называются неопределенными. Частные и неопределенные имена имеют неопределенное значение, ибо слушатель не знает, какую вещь имеет в виду говорящий. Вот почему частные и неопределенные имена считаются в предложе­нии эквивалентными.

Но слова: всякое, любое, некоторое и т. д., указываю­щие на всеобщее или частное значение других слов, явля­ются не именами, а только частями имен. Выражения всякий человек и тот человек, о котором думает слушатель, означают одно и то же. Точно так же означают одно и то же выражения любой человек и человек, о котором дума­ет говорящий. Отсюда вытекает, что употребление такого рода знаков служит не удовлетворению собственной по­требности, т. е. приобретению знаний путем собственного размышления (ибо каждый может достаточно ясно определить

87

свои мысли и без помощи таких знаков), а лишь общению с другими, помогая сообщать им и прояснять для них наши идеи. Эти знаки изобретены не для того, чтобы они помогали нам вспомнить что-нибудь, а для того, чтобы сделать возможной беседу с другими.

12. Имена подразделяются еще на однозначные и мно­гозначные. Однозначными являются те имена, которые в одном и том же контексте всегда обозначают одну и ту же вещь; многозначными - те, которые обозначают то одно, то другое. Так, имя треугольник считается однознач­ным, ибо всегда употребляется в одном и том же смысле; имя же парабола - многозначным, так как оно обозна­чает то аллегорию или сравнение, то определенную гео­метрическую фигуру 12. Каждая метафора умышленно мно­гозначна. Однако это различие касается не имен, а тех, кто их применяет, так как одни люди правильным и точным образом пользуются именами для исследования истины; другие, напротив, меняют их смысл ради красоты слога или обмана.

13. В-пятых, некоторые из имен абсолютны, а другие - относительны. Относительными являются те имена, кото­рые применяются при сопоставлении, как-то: отец, сын, причина, следствие, сходно, несходно, равно, неравно, господин, слуга и т. д.; абсолютными - те, которые не подразумевают никакого сопоставления. Однако то, что бы­ло отмечено нами выше, когда мы указывали, что всеобщ­ность есть особенность слов и имен, а не вещей, относит­ся также и ко всем другим различиям имен, ибо вещи не бывают ни однозначными, ни многозначными, ни абсолют­ными, ни относительными. Дальнейшим подразделением имен является разделение их на конкретные и абстракт­ные, но так как абстрактные имена возникли из сужде­ния и им предшествует определенное утверждение, то о них придется говорить позже.

14. В-шестых, имена бывают простые и сложные. При этом, однако, важно подчеркнуть, что в отличие от грам­матики, где каждое отдельное слово считается именем, в философии надо считать одним именем также и соче­тание любого числа слов, если это сочетание обозначает одну вещь. В философском словоупотреблении выраже­ние чувствующее живое тело является одним именем, обозначающим одну вещь, т. е. всякое живое существо, между тем как грамматики разлагают его на три имени. Точно так же и прибавление предлога не делает в филосо­фии в отличие от грамматики из простого имени сложное.

88

Я называю простым такое имя, которое внутри каж­дого рода является наиболее общим и имеет наибольший объем, сложным же - такое имя, которое благодаря соче­танию с другим именем ограничено в своей всеобщности и тем самым указывает на наличие в уме говорящего не­скольких представлений, в силу чего последний и при­бавляет к первому имени второе. Например, рассмотрен­ное нами в первой главе понятие человек содержит в се­бе в качестве первичного представления идею чего-то про­тяженного, обозначаемого именем тело. Тело является поэ­тому простым именем, употребляемым для обозначения этого первичного понятия, и только для него. Позже из восприятия движений этого тела возникает другое понятие, на основании которого оно называется одушевленным те­лом. Такое выражение, как, впрочем, и слово живое су­щество, эквивалентное выражению одушевленное тело, я называю сложным именем. Еще более сложным явля­ется выражение одушевленное разумное тело или экви­валентное ему слово человек. Таким образом, мы видим, что сочетанию представлений в уме соответствует соче­тание имен. Ведь как идеи или образы следуют в уме друг за другом, так и различные имена последовательно при­бавляются друг к другу, а их совокупность образует слож­ное имя.

Однако мы должны остерегаться думать, будто суще­ствующие вне сознания тела образуются подобным же об­разом, а именно будто в природе существует тело или ка­кая-либо иная мыслимая вещь, которая первоначально не обладает никакой величиной и только после прибавления величины обретает количество, а в зависимости от него -плотность или разреженность, и будто это тело получает затем форму посредством прибавления фигуры, а благода­ря освещению становится светлым или приобретает из­вестный цвет. Хотя имеются некоторые, философствую­щие подобным образом.

15. Логики сделали попытку распределить по опре­деленным шкалам, или ступеням, имена всех вещей пу­тем подчинения имен с меньшим объемом именам с большим объемом. Так, в классе тел они на первое и выс­шее место ставят просто тело, а под ним - имена с мень­шим объемом, посредством которых первое имя становит­ся более определенным и ограниченным, например: оду­шевленное, неодушевленное и т. д., пока наконец не дохо­дят до индивидуумов. Точно так же в классе величин они ставят на первое и высшее место просто величину, а за

89

ней - линию, поверхность, плотность - имена с меньшим объемом. Эти группировки и ряды имен они обычно на­зывают категориями, или предикаментами. По таким ря­дам могут быть распределены не только положительные, но и отрицательные имена.

Следующие схемы дают пример такой таблицы кате­горий.

Схема категорий «тело»

He-тело, или акциденция

Тело неодушевленное одушевленное

не-животное животное

не-человек человек

не-Петр Петр

Акциденция и тело рассматри­ваются либо безотносительно к чему-либо, как либо в сравнении (речь идет об отношении) количество: сколько качество: такое

Схема категорий «количество»

Количе­ство не непрерыв­ное, как, на­пример, число непрерывное само по себе, как линия поверхность плотность

непрерывное непрерывное бла­годаря какой-либо акциденции, как благодаря линии - время Благодаря линии и Времени - движение благодаря движению и телу - сила

К этому следует прибавить, что линия, поверхность и плотность (тело) могут быть количественно определены, так как равенство присуще их природе; но время может быть определено как большее, меньшее или равное только посредством линии и движения; скорость - посредством линии и времени; наконец, сила - посредством тела и скорости; иначе по отношению к ним вообще нельзя было бы применить категорию количества.

16. Относительно этих категорий следует прежде все­го заметить, что разделение имен на взаимно исключаю­щие, проведенное в первой схеме, может быть проведено и во всех других схемах. Подобно тому как тела делятся на одушевленные и неодушевленные, во второй схеме мож-

90

Схема категорий «качество»

Качество чувственное восприятие первичное зрение, слух, обоняние, вкус, осязание

вторичное воображение аффекты радостные тягостные

чувственно воспринимаемое посредством слуха - звук посредством - запах посредством вкусового ощущения - вкус посредством осязания - твёрдость, тепло, холод и т. д.

Схема категорий «отношение»

Отношение величин: равенство и неравенство качеств: сходство и несходство

порядка совместное по месту по времени

Несовместное по месту по времени ближе дальше

раньше позже

но было бы разделить непрерывное количество на линию и не-линию, ? дальше не-линию - на поверхность и не­поверхность и т. д. В этом, однако, нет никакой нужды.

Во-вторых, следует заметить, что у положительных имен предшествующее (по порядку) всегда содержит в себе последующее, между тем как у отрицательных имен дело обстоит как раз наоборот. Так, слово живое существо является именем всякого человека и заключает поэтому в себе также и имя человек. He-человеком же, напротив, является всякая вещь, которая не есть живое существо. Таким образом, предшествующее (по таблице) имя нежи­вое существо содержится в последующем имени не-чело­век.

В-третьих, нам следует остерегаться думать, будто посредством этих различений мы познаем и определяем не только имена, но и различия самих вещей. Эти разли­чения, разумеется, не доказывают также (как отсюда не­лепым образом заключали некоторые), что виды вещей не бесконечны.

В-четвертых, я бы не хотел, чтобы указанные схемы рассматривались как истинный и действительный порядок имен. Такой порядок могла бы дать только совершенная философия. И если, например, я отношу свет к категории

91

качества, а кто-нибудь другой - к категории тела, то этим ни я, ни он не убедим друг друга, ибо правильность по­следнего определяют аргументы и логические рассужде­ния, а не классификации слов.

Наконец, я должен сознаться, что еще не видел сколь­ко-нибудь заметной пользы от применения этих категорий в философии. Я думаю, что Аристотель был охвачен же­ланием, опираясь на свой авторитет, установить клас­сификацию слов только потому, что не добрался до самих вещей. Я привел вышеуказанную классификацию имен только для того, чтобы выяснить сущность такого разде­ления. Истинной же она сможет считаться только тогда, когда будут приведены соответствующие доказательства.