Часть 2.

3.1.2.Универсальность категорий

Второе свойство категорий -- их универсальность. Ее не следует понимать в экстенсиональном (объемном) смысле. Категории универсальны в интенсиональном, то есть в содержательном, смысле. Такова, например, трактовка С.Б.Крымского:

«В качестве всеобщей формы членения мира любая категория - это как бы вся Вселенная, повернутая к человеку со стороны одного, репрезентирующего ее полностью, без остатка…атрибута» /Крымский, с.19/.

Можно сказать и так: категория рассекает универсум надвое. Из этого следует, что все категории имеют парный характер: в двух сопряженных понятиях выражается по существу одна категория. Например, понятия объективное и субъективное выражают некое одно обстоятельство в бытии и одну структурную ячейку в мышлении, следовательно, одну категорию.

3.1.3. Априорность категорий

В логико-гносеологическом смысле категории априорны. Однако априорность понимается не в том кантовском смысле, что категории принадлежат трансцендентальному субъекту. Помимо кантовского в настоящее время существуют еще два понимания априорности категорий.

Первое, более раннее по истоку, диалектико-историческое, развиваемое в основном в отечественной литературе, состоит в следующем.

В сформировавшемся сознании эмпирического субъекта категории не извлекаются из опыта, а предшествуют ему и формируют его. Но они формируются в процессе общественно-исторической практики, деятельности, которая, повторяясь миллиарды раз, закрепилась «в аксиомах логики» (В.И.Ленин). Отсюда вытекает, что категориальный строй отражает формы деятельности, но, сложившись, принимает участие (вместе с чувственным материалом) в формировании нашего образа мира (в тех чертах, которые являются общими для всех народов и всех индивидов). В этом заключается главная активная функция категорий. Аспектом этой функции является то, что категории выступают как матрицы понимания (В.С.Степин, 1985, с.89-90). Это означает, что любой новый встречающийся в чувственном или интеллектуальном опыте объект мы стремимся (и вынуждены) «уложить» в наличную сетку категорий. Это происходит стихийно в обыденном сознании, рефлексивно - в научном (например, стремимся узнать причину, понять, необходим он или случаен, частью какого целого является и т.п.). Объект, который не укладывается в сетку категорий, остается непонятным. В этом смысле категории являются базисными структурами сознания (В.С.Степин), а обозначающие их понятия являются, по выражению С.Б.Крымского, сквозными идеями цивилизации, выражающими единство человеческого опыта (Крымский, с.20,21).

Второе понимание является скорее естественно-научным, чем философским и развивается в рамках так называемой эволюционной эпистемологии. Возникновение этой концепции связывают обычно с публикацией статьи Конрада Лоренца «Кантовская концепция a priori в свете современной биологии» /1941 год/. Основные идеи К.Лоренца относительно априорности категорий заключаются в следующем. Открытие Кантом априорности Лоренц высоко оценивает, как «великое и фундаментальное» открытие научного факта, что «человеческое мышление и восприятие обладают определенными функциональными структурами, до всякого индивидуального опыта» /Лоренц, с. 20/. Но Кант неверно его объяснил и истолковал, неправомерно абсолютизировав. На самом деле, по Лоренцу, априорные формы /категории в том числе/ базируются на центральной нервной системе, являются её функцией, имеющей видосохраняющее значение. Они суть результат адаптации человеческого поведения к миру. «взаимосвязь между вещью в себе и специфической априорной формой её явленности детерминирована тем фактом, что последняя сложилась как адаптация к законам вещи в себе … на протяжении сотен тысяч лет эволюционной жизни человечества. Такая адаптация обеспечила наше мышление внутренней структурой, в значительной степени соответствующей реальностям внешнего мира. …формы нашей интуиции /имеются в виду пространство и время - А.К./ и категории мышления «приспособлены» к реально сущему аналогично тому , как ступни наших ног приспособлены к полу или рыбий плавник - к воде» /там же, с. 18/. Отсюда следует, что категории отнюдь не абсолютны, у животных есть свои аналогичные функциональные органы и возможности, только низшего эволюционного порядка. Человеческие же категории мышления могут развиваться, потому что «мозг пластичен». Лоренц иронически отвергает известную мысль Канта, что категории предписывают законы природе: «Этот центральный нервный аппарат предписывает законы природе не в большей степени, чем лошадиное копыто предписывает грунту его форму» /там же, с. 19/.

Не трудно видеть общность логики двух описанных пониманий априорности категорий. Разница же в том, что первая подчеркивает социально-деятельностный аспект формирования категорий, а вторая - чисто эволюционно-биологический.

3.1.4. Категории как формы мышления.

В каком эмпирическом смысле категории суть формы мышления? Рассмотрим простейшие высказывания, являющиеся актами мысли: «Мяч - круглый», «Книга - на столе», «Собака бежит». Они имеют одну и ту же логическую форму в традиционной логике: S есть P. Категориальная же форма у них различна, а именно: «сущность-качество», «сущность - место», «сущность - состояние». В этих примерах в реальных высказываниях связаны два различных конкретных содержания, в формально-логической структуре - два пустых места, а в категориальной логике форма представлена связью категорий. Внутри содержательного высказывания категориальная форма всегда присутствует. Чем более развернуто содержание связанных между собой высказываний, тем более сложный категориальный узел скрыт в этом языковом акте.

Конкретная категориальная структура - это «оперативная система» текста, обеспечивающая конституирование смысла, лежащего «этажом ниже» предметно-содержательного смысла высказываний. Множество категорий - это множество «опорных пунктов» мысли, «свай», на которых мысль может сохранять свою смысловую устойчивость. Но эти «сваи», так сказать, «сменные», то есть их набор не может быть обязательным в различных конкретных текстах. Дело обстоит противоположным образом: разнообразие предметно-содержательных идей и их связей требует разнообразия «набора» категорий, на которые они опираются в каждом конкретном случае. «Игра» ментальных содержаний сопровождается «игрой» категорий.

3.1.5. Категории и язык.

Поскольку категории «спрятаны» в языке, естествен вопрос о соотношении категориальной и лингвистической структуры мысли. Отметим следующие моменты. Любая категория может быть выражена (или: «скрыта в…» ) разнообразными лексическими средствами, как отдельными различными словами, так и сочетаниями слов. Например, категория необходимости может быть выражена словами: «обязательность», «неизбежность», «фатально» и т.п., словосочетаниями «роковым образом», «невозможно, чтобы не» и т.п. Для выражения категорий привлекаются (сознательно или бессознательно) также и синтаксические и стилистические средства. Очевидно сходство идей конституирующей роли категорий относительно нашего видения мира и аналогичной функции языка, которая особенно рельефно выступает в гипотезе лингвистической относительности Сепира-Уорфа. Вот тезис Б.Уорфа:

«Категории и формы, изолируемые нами из мира явлений, мы не берем… у этих явлений; совершенно обратно, мир предстоит нам в калейдоскопическом потоке впечатлений, которые организуются нашим сознанием, и это совершается главным образом посредством лингвистической системы, запечатленной в нашем сознании» (Уорф, с. 235).

Аналогична мысль Э.Сепира:

«В значительной степени человек находится во власти конкретного языка, являющегося средством выражения в данном обществе… «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на языковых нормах…» (Сепир, с.233).

Сходство с кантовской идеей, что мы не берем категории из природы, а, напротив, предписываем их ей, очевидно. Это сходство не случайность и не результат прямого влияния Канта, оно обусловлено тем, что категории и язык в практическом функционировании нераздельны. Всякое языковое выражение содержит категории, а всякая категория действует в форме языковых высказываний.

Тем не менее, категориальное членение мира не совпадает с грамматическим делением. Грамматические понятия дифференцируют картину мира в категориях существительного, глагола, прилагательного, числительного и др. В этом случае грамматические категории совпадают с такими логическими, как аристотелевские «сущее», «какой» (качество) «действие». Однако, далеко не все категории логики имеют соответствующие грамматические категории, например, причинность/

По-видимому, более всего соответствует идее устойчивости и тождественности логического строя лингвистическая концепция Н.Хомского, утверждающая, что человек имеет наследственную программу, включающую врожденные языковые универсалии, которые тождественны во всех языках, и которые составляют «глубинную структуру» всякого языка.

Это подтверждается теорией креольских языков. Если ребенок до 2-х лет формируется в среде языка-пиджин (язык -пиджин это смешанный язык в среде эмигрантов и др. подобных ситуациях), то

«такие дети формируют языки абстрактного типа, называемые креольскими. …у всех креольских языков есть общие структурные черты, которые отражают врожденную структуру мозга… Во всем мире креольские языки, имеющие различные базовые словари /английский, французский, испанский и т.д./ обнаруживают одинаковую однородность и одни и те же грамматические структуры» /Резникова, 225/ .

Но тождества и даже слишком тесной привязанности логики и грамматики языка не существует. Категориальный строй, хотя и реализуется лишь через язык, представляет собой особую ипостась человеческого бытия, отличную от языка.

Категориальное и грамматическое членение мира различаются тем, что последнее более подробно, детализировано, а первое более схематично, общо. С.Булгаков писал об этом следующее:

«язык своими средствами осуществляет потребности мысли, и в этом смысле грамматика - в обеих своих, условно различаемых, частях и этимологии и синтаксисе, -- есть конкретная гносеология и конкретная логика. Гносеологические и логические требования неизменны и всеобщи, это соответствует их формальной природе, как она осознается нами в отвлечении. Напротив, язык многообразен, и грамматические свойства его, как в грамматике, так и синтаксисе, изменчивы и различны» /С.Н.Булгаков. Философия имени, с. 109/.

3.1.6. Способы использования категорий.

В качестве форм мышления категории функционируют на 3-х уровнях осознанности.

Первый уровень: полностью неосознаваемым образом. Это имеет место тогда, когда в языке индивида отсутствуют слова, обозначающие категории. Например, ребенок не знает слова «причина», что не мешает ему спрашивать «почему?» и говорить «потому что». Это значит, что категория причины объективно налична как структурный элемент сознания, но субъективно ребенок ее не фиксирует.

Второй уровень: полурефлексивный. Он имеет место тогда, когда у человека есть слова, обозначающие категории, и он их более или менее регулярно и уверенно использует, но никогда не размышлял специально над их смыслом, сознательно не выработал его для себя, пользуется смыслом, стихийно сложившимся в процессе языкового общения. При этом, как говорит М.Хайдеггер, категории большинством людей «не ощущаются, не узнаются», «будничный рассудок и расхожее мнение ничего не знают и даже ничего не нуждаются знать об этих категориях» /8, с.85/.

Третий уровень: рефлексивный, полностью осознанный. Он имеет место, когда смыслы слов, обозначающих категории, сформированы сознательно (в процессе изучения философии или посредством собственных систематических размышлений). Конечно, результаты рефлексии могут быть не одинаковыми (категории понимаются по-разному).

Из сказанного очевидно, что мысль может опираться на категории эксплицитно и имплицитно. Первая ситуация имеет место, когда слово, обозначающее категорию, эксплицитно наличествует в речи или тексте, например: «причиной удлинения этого металлического стержня является его нагрев». Если же имя, обозначающее категорию, не используется, категория содержится в мысли, как ее опора, имплицитно. Например: «Этот стержень удлинился, потому, что его нагрели» или «При нагревании металлический стержень удлиняется». У детей до определенного возраста в словарном запасе нет понятий-категорий. Но это не значит, что их мышление (скажем, в 6-8 лет) не категориально. Категории входят в их мышление досознательно и имплицитно. Аналогичным образом у так называемых «первобытных» народов в языке может не быть слов, обозначающих категории, тем не менее, их мышление -- поскольку оно есть и оно мышление - категориально. Например, реальные причинные связи они улавливают в виде фиксирования повторяющихся следований событий и учитывают их в своих действиях.

3.2.Функции категорий

Из сказанного ясно, что функционирование категорий разнообразно как по способам, так и по интенциям. Сознательно, полурефлексивно или рефлексивно категории выполняют ряд функций.

Во-первых. Они структурируют мысль по содержанию, образуя смысловые ячейки, в которых выполняется конкретная содержательная мысль. Это имеет место всегда, знаем мы это или нет, хотим или нет. Но, владея учением о категориях, мы можем сознательно использовать возможности категориального строя.

Во-вторых, категории выступают как основание для взаимопонимания в общении между людьми и культурами.

В-третьих, категории являются матрицами понимания и оценки смысла нового опыта. Этот процесс также может проходить как стихийно, так и рефлексивно.

В-четвертых, в философии категории выступают как системообразующая часть языка того или иного учения. В зависимости от того, какие категории философ признает значимыми, как их понимает, в значительной степени зависит идейное содержание его системы.

Наконец, пятое: категориальный строй мышления является объективной основой системного понимания мира, системного метода познания и деятельности, о чем речь пойдет в последней главе.

3.3. Историчен ли категориальный строй мышления?

В системе Кант категориальный строй мышления полагается неизменным и вечным. К.Лоренц называл это «непостижимым высокомерием» и «иллюзией об уникальном месте человека в универсуме». В гегелевской системе категории развиваются. В диалектико-исторической парадигме, как и в эволюционной эпистемологии, категориальный строй рассматривается не как раз навсегда данный, неизменный, а как изменяющийся, имеющий историческую природу:

«…категориальный состав человеческого мышления не остается постоянным, граница между категориальными и некатегориальными значениями оказывается расплывчатой… категории нельзя задать списком, который бы оставался неизменным для всех времен» (Васильев С. А., стр.112)..

Невозможность перечислить все категории является не временной трудностью, а свидетельством принципиальной «открытости» человеческого мышления.

Такое понимание кажется разумным. Психологические исследования (например, Ж. Пиаже) свидетельствуют о становлении, формировании мышления ребенка и, соответственно, категорий этого мышления. Аналогичным образом и этнографические данные говорят о существовании в истории развития человека различных типов мышления. Если, как полагают, категории формируются в практике и познании (а не априорны в кантовском смысле), то вместе с развитием познания и практики должен развиваться категориальный строй. Если бы это было не так, наше познание не могло бы быть адекватным.

«Если в культуре не сложились категориальные системы, соответствующие новым реальностям, встретившимся в опыте, то эти реальности «будут восприниматься через неадекватную сетку категорий, что не позволит науке раскрыть их существенные характеристики» (Степин В.С.,1985, с.93).

Из этого делается «естественный» вывод о необходимости «подтягивать» категориальную систему к потребностям новой практики, привести ее в соответствие с новыми потребностями. Роль той силы, которая призвана это сделать, отводится философии. Например, В.С. Степин считает, что философия способна генерировать категориальные матрицы, необходимые для научного исследования, до того, как последние приступают к изучению нового типа объектов:

«Развивая свои категории, философия тем самым готовит для естественных и социальных наук своеобразную предварительную программу их будущего понятийного аппарата» (там же).

Однако подобного рода рассуждения нельзя принять безоговорочно. В них четко не различены категории как объективные формы мышления и философские понятия. Первые в силу их объективности, не могут генерироваться рефлексивной деятельностью философа, их можно только открыть в структуре мышления. Вторые же суть продукты рефлексивной философской деятельности. Они, несомненно, могут осуществлять функцию «щупалец разума» (Кучевский). Категории конкретных наук /второй смысл слова «категория»/ и даже специальные философские категории /третий смысл/ очевидно историчны. Они подчиняются процессу, который можно было бы назвать седиментацией /от sedimentation=выпадение в осадок/. Этот термин ввел /по свидетельству П. Рикёра/ Э.Гуссерль, и обозначает он «освоение и закрепление в качестве освоенных новых форм сознания и культуры: смыслов, стилей и т.д.» /Рикёр, с .279/. Это можно отнести и к категориям наук.

Но историчность категориального строя мышления как его объективного параметра -- это совершенно другой вопрос. Он касается самой сути философии- трансцендентальной проблемы. Тот или другой ответ на него кардинально противопоставляет философско-мировоззренческие позиции.

Понимание категорий как трансцендентально-априорных исключает всякую их историчность. Они раз и навсегда задают структуру нашего мышления и тем самым принципиальный образ мира. Никакие достижения практики и науки (и философии в том числе) не могут изменить принцип нашего отношения к миру. Отношение «человек--мир» вечно в своем существе, каким бы оно ни было в деталях.

Напротив, признание категорий как историчных исключает их трансцендентальное истолкование (и, следовательно, трансцендентальное начало в человеке). Тогда и отношение «человек--мир» также исторично.

Таким образом, мы находимся в логическом круге: если бы у нас были гарантии того, что мы беспрепятственно и неограниченно можем применять свои принципы мышления, мы могли бы, вслед за Кантом, построить вечную таблицу категорий. Но, как совершенно справедливо показал Гегель, признанные нами логические формы не могут анализироваться ими же самими.

Проанализируем в порядке примера рассуждение В.Б. Кучевского. Он совершенно справедливо говорит, что от содержательного понимания категорий зависит, как мы поймем вновь встретившееся явление. Например, обсуждая проблему «черных дыр», космологи рассматривают вопрос, являются ли черные дыры вещью или сингулярностью, и указывают на недостаточность понятия «вещь» применительно к ним. По мнению Кучевского необходимо «введение» новой «категории» -- «сингулярность».

Это рассуждение не корректно. Во-первых, физики имеют в виду не категории как формы мышления, а категории как философские понятия. Во-вторых, «сингулярность» вовсе не есть категория мышления, а специальное физическое понятие, которое вовсе не противостоит логическому (а не физическому) понятию «вещь». Поэтому речи об изменении категориального строя мышления в этой ситуации быть не может. В противном случае введение каждого нового научного понятия (например, ген в биологии, поле и кварк в физике и т.п.) означало бы изменение категориального строя мышления, что, очевидно, не так. Разумеется, специальный категориальный состав научного (и всякого другого специального) мышления меняется. Но проблема историчности категориального строя мышления в целом - иная, она может обсуждаться только на путях философской спекуляции и никак иначе. На сегодняшний день итог таков: вопрос об историчности категориального строя мышления нельзя считать окончательно решенным.

3.4. Вопрос о системе и числе категорий

Аристотелю, по справедливым словам Хайдеггера «дела не было до «системы»категорий» /8,86/. Однако после Канта и Гегеля идея создания системы возникла и была воспринята также в марксистской философии.

Однако в силу нерешенности предыдущего вопроса, вопрос о числе и системе категорий является также спорным. Одни авторы ограничиваются так называемыми парными категориями диалектики (причина и следствие, необходимость и случайность, отдельное и общее, сущность и явление и др.), включая в список 8-10 таких пар. Обычно иерархической системы при этом не выстраивается. Другие авторы расширяют список за счет таких фундаментальных философских понятий как «материя», «движение», «противоречие» и др. Пытаются построить иерархическую систему, опираясь на некоторое «исходное» понятие - в основном это либо материя, либо противоречие. Тогда список разрастается. При этом, однако, все авторы, предлагающие свои списки и системы, не отвечают на главный в этом аспекте вопрос: как мы можем узнать, что данное слово (философского или обыденного языка) обозначает категорию. Обычно не отдают себе отчета в том, что следует различать категории как объективные формы мышления и категории как фундаментальные философские понятия. Поэтому списки оказываются слабо мотивированными и негомогенными, включая в себя и те и другие. К тому же, во многих списках и системах те или иные существенные понятия опускаются (особенно такие как существование, объективное/субъективное, вещь/свойство, внутреннее/внешнее). Философская традиция часто игнорируется. Все это является причиной того, что в настоящее время нет ни общепризнанного списка, ни общепризнанной системы категорий.

Однако, анализ категорий и категориального строя возможен и без определенного ответа на этот вопрос, тем более, что сама проблема достаточно сомнительна. В силу определения категорий их система должна описывать систему мира, но мир практически для нас бесконечен, и поэтому всякая законченная система (мира ли, категорий ли) всегда будет сомнительна. Применительно к категориям можно использовать идею Гегеля, касающуюся акциденций:

«Акциденций как таковых - а их много, так как множественность есть одно из определений бытия - не имеют власти одна над другой» (4, с.673).

Вообще говоря, категории выражают «множественность бытия» (как и негомогенность мышления) и в этом смысле сходны с акциденциями в гегелевском понимании. Только у Гегеля акциденции суть «существующие вещи», а категории, если угодно, объемлют классы вещей. Но их взаимная неподчиненность непременно должны быть их «свойством». Отсюда и не продуктивность идеи иерархически построенной системы категорий.

3.4.1 Основание выбора рассматриваемых категорий.

В данном пособии мы выберем для рассмотрения и анализа круг категорий на прагматическом основании, а именно, рассмотрим тот круг терминов философии, который вошел в ее наиболее общий и неустранимый обиход, то есть составляющий часть ее наиболее общего языка. Все они имеют длительную историю философской рефлексии.

*3.5.О феноменологии категорий

3.5.1.Аспекты изучения категорий

Изучать категории можно на 3-х уровнях абстракции:

/1/ Есть нечто (называемое категориями), еще не зафиксированное сознанием. Его, как и любое другое еще не данное сознанию нечто, следует сначала открыть, а затем и описывать. Для этого надо найти к нему подступ.

/2/ Наличие этого нечто зафиксировано - возникает вопрос: как мы узнали о его бытии? Или равносильный вопрос: откуда у нас берутся идеи об этом нечто? К каким ретенциям относятся слова, обозначающие его? Этот уровень рассмотрения является феноменологическим.

/3/ Уже имеются суждения о категориях и некоторая история формирования этих суждений (философская рефлексия). Тогда можно рефлексировать именно над ней, формируя идею категорий как символов их собственной истории.

3.5.2. Феноменологический подход к категориям

Как соотносятся эти три уровня познания? Ясно, что «открытие» категорий предшествует их рефлексии, а их «бытие в себе» предшествует (в логическом смысле) их «открытию». Иное противоречило бы законам логики и здравому смыслу. Мышление категориально независимо от того, известен ли нам этот факт. Но поставить вопрос о категории (любой), как и ответить на него, можно лишь тогда, когда идея категории уже есть в сознании. Откуда она? - вот первый вопрос.

Надо различать: откуда (почему, как, когда и т.п.) берутся категории и откуда берутся идеи категорий.

Первый вопрос осмыслен лишь в пределах концепции, признающей историчность категориального строя. Феноменологически предпосылкой его обсуждения является феноменологическое осмысление практики. В феноменологическом смысле практика может быть понята только как единство экзистенциальных форм опыта сознания /см. Книгин, 1999/. Языковое мышление как завершающий единящий акт сознания отражает целокупность этих форм /то есть практику в феноменологическом смысле/. Категории ни в каком смысле не предшествуют их функционированию, а функционирование не реализуется никак иначе, чем в речевых актах. Категории, поэтому, не имеют форм своей явленности, отличных от явленности в речи, ибо только в речи является мысль.

Значит, «формирование» категорий, вообще говоря,-- метафора, превращенная в теоретическую проблему. Неотрефлексированный категориальный строй есть артефакт или побочный продукт речевой деятельности, который обнаруживается лишь в рефлексии этой деятельности. Очевидно, что процесс этот не рефлексивный, вполне стихийный, что не мешает возможности его теоретически реконструировать. Ключевую роль в такой реконструкции играет ожидание (см. Книгин А.Н., 1999). Разнообразные формы ожидания обозначают-формируют различные категории. Каждая категория есть некоторое определенное ожидание.

Формирование любой идеи - не обязательно рефлексивный процесс /хотя и может быть таковым/. Идеи, выражающие, точнее, «являющие», категории /существование, объективное и субъективное, причина и т.п./ сначала формируются и используются нерефлексивно, и лишь потом, когда они уже сложились как некоторые языковые модусы, рефлексия обнаруживает и обнажает их /что и начал делать Аристотель/. После этого они могут использоваться рефлексивно, то есть с сознанием факта этого использования. А также быть и предметом метарефлексии, то есть предметом теории категорий.

В языке существует способ формирования простых абстрактных идей, заключающийся в том, что чисто грамматически осуществляется переход одной категории в другую. Его можно назвать категориальным переходом.

Например, идея «белизны» образуется не по форме «Первичные феномены - ретенция - слово» (как образуется идея «белого»), а путем перехода «Слово - Слово - Слово» /белый - белое - белизна/. «Белое» здесь не прилагательное среднего рода, а субстантивированное прилагательное, то есть существительное, которое может быть не определением, а субъектом (подлежащим в предложении). То есть здесь произошел категориальный переход «свойство» -- «сущее» («вещь»). В ретенцию «белое» (? ретенции «белый») как бы включаются феномены предметности. Идея «белизны» -- дальнейший шаг абстрагирования - осуществляется через элиминацию предметности -- белизна - не нечто белое, и сама - не предмет, хотя и нечто. Здесь возникает иллюзия интеллигибельной «чистоты». Все идеи, обозначающие категории, образовались подобным образом ( то есть посредством категориального перехода) до философской рефлексии в естественном словоупотреблении.

Это совершенно очевидно в случае фундирования этого процесса категорией отрицания.

Рассмотрим, например, идею бесконечности. Она не может быть фундирована феноменами созерцания или переживания, которые в своей относительной автономности конечны. В силу этого обстоятельства обычным способом («первичные феномены - ретенция - слово») образуется идея конечности. Идея бесконечности образуется чисто грамматически, через применение отрицательной приставки «без». Поэтому кажется, что она (идея бесконечности) -- «чистая» категория рассудка. Рассматриваемая безотносительно к формированию, она действительно «чистая», но если видеть происхождение, то - она завязана на первичные феномены /концы и границы/.

Поскольку категории «находятся в» сознании, они не могут быть чем-то иным, нежели каким-то моментом /или артефактом/ сознания и, следовательно, жизненного мира. Но в жизненном мире есть лишь предметный горизонт, горизонт ожиданий, значимостей и смыслов.

Ясно, что категории не в предметном горизонте. В таковой они попадают, лишь став предметом рефлексии, то есть в философии или «философском мире» (вспомним гуссерлевское многообразие миров). Также они псевдопредметны в обыденном сознании, когда они находятся в отношении называния /упоминания/. Ех. Во фразе «причина этого мне неизвестна» слово «причина» есть обозначение категории причинности, мыслимой в данном случае как некий «предмет», существо которого мне не известно, но я полагаю, что он есть. Во фразе «Я не знаю, почему это произошло» причинность выступает в своей операциональной функции /в функции конституирования смысла/ и, следовательно, налична как категория, не являющаяся предметом. Тем более, во фразе «Дыма без огня не бывает» и т.п.

Ясно, что категории не относятся и к сфере значимостей, так как последние суть артефакт переживания и не относятся к сфере рассудка вообще.

Естественной сферой категорий является сфера смыслов, то есть отношений и ожиданий.

Процесс «высветления» категорий можно представить следующим образом. Первоначально отдельные категории фиксируются в языке как отдельные слова, но еще не осознаются как категории, то есть как слова, относящиеся к одному классу идей. Спонтанно возникла мысль об их рефлексивном анализе (у Аристотеля) -- об их общности в некотором отношении, их числе и конкретном перечне. Именно идея отнесения некоторой группы смыслов к единому смысловому полю и была актом возникновения идеи категорий, осуществленным Аристотелем. Понятия-категории и понятия-не-категории были различены и вошли в рефлексию, сначала философскую, а затем и повседневную. Процесс этот стохастический, в основе его лежит догадка (интуиция), как и в основе всякого творческого акта.

По прошествии столетий философской рефлексии как над самой идеей категорий, так и над отдельными категориями, было бы нелепым и принципиально неверным оставить историю этой рефлексии в стороне и начинать с нуля. Это так по той простой причине, что понятия, обозначающие категории (как и другие понятия, имеющие историю) могут иметь только тот смысл, который вложила в них их собственная история.

Согласно принятому определению категорий, их рассмотрение может (и должно) иметь онтологический и логический аспекты. В первом аспекте категории рассматриваются как характеристики (рубрикации) самого бытия. При феноменологическом подходе несуществен вопрос о том, что такое бытие, как его понимать. Важно только то, что феноменологически мы имеем дело с такой ситуацией, что нашему мышлению преддано нечто внешнее, отличное от самого мышления. Однако ни тождество мысли и предмета, ни первичность того или другого, на экзистенциальном уровне, личностно, вовсе не фиксируется, а является выводом теоретической спекуляции. Субъективно же (феноменологически) предметный мир противостоит мышлению как именно его предмет. И в этом смысле можно говорить о его рубрикации в категориях в отличие от рубрикации самого мышления (его структуризации категориями). Следствием этого является и возможность воздержания при рассмотрении категорий от вопроса, что чем детерминировано - свойства бытия свойствами категорий мышления (Кант) или свойства категорий мышления свойствами бытия (марксизм). Это воздержание мотивировано тем, что собственно дело теории категорий - прежде всего логический анализ категорий, представление их как элементов философской логики, хотя, разумеется, полностью обойти вопросы онтологического аспекта невозможно и неразумно.

Вопросы для повторения

1.Как понимаются в современной литературе объективность, универсальность и априорность категорий?

2.На каких уровнях осознанности мы используем категории в мышлении?

3.Какова связь между языком и категориями, логическими и грамматическими категориями?

4.Каковы функции категорий?

5.Является ли категориальный строй мышления исторически изменчивым:?

Литература

Категории диалектики, их развитие и функции. - Киев, 1980, стр.23 - 43.

Крымский С.Б. Логико-гносеологический анализ универсальных категорий //Логико-гносеологические исследования категориального строя мышления. - Киев, 1980, стр.5 - 32.

Степин В.С. Прогностическая функция философии //Вопросы философии, 1985, №4.

Бычко А. Генезис категориального строя мышления в историческом процессе //Проблемы философии, вып. 70. - Киев, 1986.

Райл Г. Категории…*

*Балашов Л.Е. Мир глазами философа (Категориальная картина мира). М., 1997.

*Книгин А.Н. Философские проблемы сознания. - Томск, 1999.

*Звездочка после названия - здесь и дальше повторяющиеся источники названы сокращенно.

*Звездочка перед названием - дополнительная литература.

Глава 4.

Категория объективное/субъективное

Предуведомление.

Два философских понятия - «объективное» и «субъективное» - обозначают один поворот, одно рассечение универсума, то есть одну категорию. Эту и все последующие категории мы будем обозначать подобным двойным именованием, имея в виду всегда одну категорию. Но анализируя категорию, мы будем рассматривать её стороны по отдельности, не забывая, что лишь синтез этих сторон есть, собственно, категория.

4.1. Фундаментальное значение категории объективное/субъективное (О/С) в категориальном строе мышления.

Разумно начать рассмотрение категорий именно с нее, так как на этом категориальном узле базируется само существование мышления и всех его свойств и проблем. В этой категории сознание фиксирует первый пункт отношения человека с миром, а именно, деление универсума на то, что относится к сфере самого человека и того, что ему противостоит как внешнее. Фиксируя наличие объективного и субъективного, сознание утверждает свое собственное бытие, отличное от бытия того, что не является им самим. Неважно, «действительно ли» существует объективное. Мы констатируем факт, что сознание утверждает свое собственное бытие тем, что «видит» мир перед собой и себя перед миром. Это «видение» и есть «самообнаружение» категории объективное/субъективное. Категории присутствуют в сознании независимо от того, знает ли об этом человек, слышал ли когда-нибудь слова, их обозначающие. Поэтому нельзя смешивать категорию объективное/субъективное с понятиями «субъективное» и «объективное». Рассмотрим следующую ситуацию. Ребенок, допустим лет пяти, нечаянно разбил чайную чашку. Прибежавшая мать спрашивает (кричит): «Ну что ты наделал»! В подобной ситуации ребенок обычно отвечает: «Она сама разбилась»! Этой фразой ребенок демонстрирует нам (исследователям), что, не имея представлений об объективном и субъективном, не зная этих слов, он, тем не менее, делит мир и то, что в нем происходит, на две половины: на то, что зависит от него самого, что делает он, и на то, что от него не зависит. Это и есть свидетельство того, что сознанию ребенка уже присуща категория объективное/субъективное.

Языковые средства выразить эту категорию -- многообразны. Например, говоря: «Это только твое мнение», мы утверждаем, что содержание этого мнения субъективно, не выражает объективной истины, целиком принадлежит миру сознания, а не реальному (объективному) миру. То же самое во фразах типа: «Я заблуждался, на самом деле всё обстоит не так» и т.п. Слова «на самом деле» выражают идею объективности.

Фиксируем еще раз: наличие в структуре сознания категории объективное/субъективное не связано ни с употреблением, ни со знанием этих слов, ни с наличием у человека понятия об объективном и субъективном. Это и означает объективность самой этой категории: иметь или не иметь ее, пользоваться или не пользоваться ею в определенных ситуация - не в воле человека-субъекта. Данная рубрикация вещей и событий мира априорно присутствует в сознании, как рубрикация самого сознания.

4.2. История рефлексии категории О/С.

Понятия, коррелирующие с этой категорией (такие как субъект, объект, субъективность, объективность, субъективный, объективный) в философии Нового времени были предметом употребления и анализа, но им не придавалось логического значения. Тем самым они имели значение лишь специальных философских терминов. Они имели онтолого-мировоззренческий, либо гносеологический, а не логический смысл.

Анализ категории объективное/субъективное вначале был косвенным, имплицитно содержался в анализе понятий «субъект» и «объект».

4.2.1. Натуралистическое понимание объективного и субъективного.

Латинское слово subiectum означает «находящийся под чем-нибудь» как основание. Примерно в этом же смысле данное слово употребляется в грамматике как «подлежащее» («под своими признаками и свойствами») и в логике как «субъект» для предиката, то есть основание, то, чему приписывается предикат. Object означал «противостоящее субъекту», находящееся «перед субъектом». По характеристике современного французского философа Жака Маритена, еще Фома Аквинский стремился «выработать объективное понятие субъекта, или основания, объективно выявить - онтологическим анализом структуры реальности - те свойства, благодаря которым субъект является субъектом, а не объектом и трансцендирует или скорее превосходит по глубине весь универсум объектов» (Маритен, с.25).

Итак, у Фомы Аквинского ясно сформулирована идея, что в структуре реальности имеет место «мир субъектов или оснований», противостоящий миру объектов и полагающий его. Но интерес Фомы сугубо онтологический: в каком отношении находятся субъект и объект? Ответ Фомы таков: «в мире существования есть лишь субъекты, или основания, и то, что приходит из них в бытие», «объекты есть не что иное, как нечто в субъекте» (Маритен, с.26). Бытие пронизано этой субъективностью.

«В движении по лестнице бытия к более высоким его ступеням мы имеем дело с субъектами существования, с основаниями, все более и более богатыми в своей внутренней сложности, чья индивидуальность все более концентрированна, чье действие демонстрирует все более и более совершенную спонтанность…. …с появлением человека свобода спонтанности становится свободой автономии, suppositum становится persona… …Только личность свободна, только у нее есть в полном смысле слова внутренний мир и субъективность» (Маритен, с.26-27).

Эта характеристика Маритеном взглядов Фомы (и разделяющего их самого Маритена) позволяет сделать следующие выводы. Во-первых, в них нет видения логического аспекта, понимания объективного и субъективного как категории мышления. Во вторых отчетливо сформулированы принципиальные характеристики субъективного, которые в целом сохранились и далее. Это: рост субъективности есть рост сложности, автономности, спонтанности, свободы. Высшей субъективностью обладает свободная и обладающая внутренним миром личность.

Позже, под влиянием философии Декарта (XVII век) понятие субъекта сузилось (по сравнению с трактовкой Фомы) до человеческого Я, «мыслящей души».

С этого момента и особенно в XVIII и в первой половине XIX в.в. сложилось понимание субъекта и объекта и, соответственно, субъективного и объективного, которое можно назвать натуралистическим. Оно сохранилось и до сегодня. Суть его в том, что под объектом и объективным понимается внешний человеку физический мир, природа, а под субъектом и субъективным - человеческая психика, сознание, Я (также понимаемые как природные). Натуралистическое понимание объективного и субъективного было особенно характерно для философов-материалистов, например, для Л.Фейербаха (XIX век). Он широко пользуется понятиями субъективного и объективного в своей критике религии, и их смысл представляется ему очевидным. Например, говоря о верованиях и предрассудках «некультурных народов», Фейербах пишет, что мы имеем в них «примеры того, как вообще человек превращает субъективное в объективное, то есть, делает чем-то существующим вне мышления, представления, воображения то, что существует только в его мышлении, представлении, воображении» (Фейербах, т.2, с.773). Отсюда ясно: объективное - это существующее вне мышления, представления, субъективное же, напротив, именно то, что в мышлении, в представлении, в воображении. Значит, субъективное -- человеческое, объективное - природное. При этом граница между ними понимается как очень жесткая: «Познание существенного, нестираемого различия между мышлением и жизнью… есть начало всякой премудрости в мышлении и жизни» (там же, с.890).

Натуралистическое понимание содержит внутренние трудности. Например, если объективность заключается в независимости от моего сознания, то объективно ли сознание другого человека, находящееся вне моего сознания и не зависящее от него? Объективны ли ценности, социальные институты и процессы - ведь они создаются людьми с участием сознания? С другой стороны, если сознание, психика суть природные процессы, почему они должны противопоставляться природе как нечто особое, в чем тогда их субъективность? Эти и другие подобные трудности показывают ограниченность натуралистического понимания объективного и субъективного и необходимость его преодоления.

4.2.2. Преодоление натурализма в понимании субъективного и объективного.

Это преодоление и тем самым приближение к осознанию логического смысла этих понятий начинается с Канта.

Трансцендентализму Канта не присущ ни натурализм, ни гипертрофия идеи субъективного.

Кант придает понятиям объект и субъект гносеологический характер. Он определяет объект как «то, в понятии чего объединено многообразие, охватываемое данным созерцанием» (3, с.195). Поскольку это так, становится возможным поставить вопрос о Я, как объекте: «каким образом я как умопостигаемый и мыслящий субъект познаю самого себя как мыслимый объект», «каким образом я вообще могу быть для себя самого объектом» (3, с.207). Ясно, что объект не понимается как природа, как физический мир. Субъект же лишь отчасти понимается натуралистически, но не только: он есть единство апперцепции, являющееся основой всякого возможного опыта. Тем не менее, все-таки, субъективное есть относящееся к человеку. Объективное же - не только внечеловеческое. Так, объективны категории, хотя они и принадлежат рассудку как его формы. Объективно знание, получаемое в синтезе созерцаний и категорий. Тем самым Кант приближается к логическому смыслу понятия «объективное», преодолевая натурализм.

Решающий шаг в рефлексии понятий объективное и субъективное, как выражающих логическую категорию, был сделан Гегелем в «Науке логики». Вся структура этой работы построена на категориях объективное и субъективное. Гегелевская система категорий развертывается в рамках объективности и субъективности таким образом, что мысль движется от объективности к субъективности, внутри субъективности формируется этап объективности и все снимается в высшем синтезе объективности и субъективности, которым выступает абсолютная идея, в-себе-и-для-себя-сущее понятие, лежащее в основании всего. В результате действительность предстает не только «как объективный мир, лишенный субъективности понятия, а как такой объективный мир, внутреннее основание и устойчивое существование которого есть это понятие» (5, с.295). Таким образом, объективное и субъективное выступают у Гегеля как своего рода метакатегории, не входящие в структуру категориальной иерархии, а объемлющие собой две группы категорий - категории объективности и категории субъективности, которые, однако, в равной степени оказываются категориями в-себе-и-для-себя сущего понятия. Тем самым, эти категории оказываются неразрывно связанными как онтологически, так и по их смыслу.

Логически субъективное и объективное противоположны. Это принципиальный момент. Их логическая противоположность сочетается с их логической взаимосвязью и онтологической относительностью. В рамках такого понимания нельзя мыслить объективное как нечто, что само по себе независимо существует. Объективное лишь в том смысле объективно, что оно не-субъективно, противоположно субъективному, вне этого смыслового сопоставления термин вообще никакого смысла не имеет. Аналогичным образом можно сказать и о субъективном. Их употребление вне отношения друг к другу столь же бессмысленно, как если бы мы употребляли слово «правое» или «верх», не имея в виду «левого» и «низа». Именно это и придает им статус категории объективное/субъективное, наполняет их логическим, а не натуралистическим онтологическим или психологическим смыслом.

4.2.3. Гегелевское понимание объективного и субъективного.

Гегель вполне осознанно и эксплицитно вводит понимание объективного и субъективного, отличное от натуралистического понимания. Он выделяет два вида субъективности вещи: как ее, вещи, понятие (всеобщая сущность) и как случайность, обусловленная ее внешним характером (5, с. 102-103). Последнее Гегель называет голой субъективностью в противоположность объективности как необходимости и даже долженствованию вещи. Это придает термину «субъективность» совершенно иной, нежели раньше, смысл. Объективность тоже имеет двоякое значение - «значение чего-то противостоящего самостоятельному понятию, но также и значение в-себе-и-для-себя-сущего» (5, с.161.). В первом значении объект (и соответственно объективное) «есть многообразный мир в его непосредственном наличном бытии» (там же), противостоящий Я. Тут Гегель описывает натуралистическое понимание объективного и не отвергает его, а лишь признает не единственно возможным. Во втором же значении «слово «объективное» означает …в-себе-и-для-себя-сущее».

Приводимые Гегелем примеры разъясняют это положение.

«Разумные основоположения, совершенные произведения искусства и т.д. называются объективными, поскольку они свободны и выше всякой случайности. Хотя разумные (теоретические ли или нравственные) основоположения принадлежат лишь сфере субъективного сознания, тем не менее, то, что в них есть в-себе-и-для-себя-сущего, называется объективным» (5, с.161-162).

Гегелевское понятие «в-себе-и-для-себя-сущее» мы заменим понятием «имманентное» в смысле «внутренне и специфически присущее, обусловленное не внешними обстоятельствами, а собственной природой». Тогда идея объективности не будет ограничена внешним сознанию миром и рассматриваться как абсолютная противоположность сознанию. То, что онтологически принадлежит сознанию, логически может рассматриваться как объективное. Объективное и субъективное в онтологическом плане перестают быть жестко противопоставленными, выявляется их онтологическая относительность.

Вполне лояльно относясь к натуралистическому пониманию объективного и субъективного, Гегель не тематизирует этот вопрос, для него это - периферийная проблематика.

Свое внимание он сосредотачивает на анализе того, что можно было бы назвать диалектикой объективного и субъективного в сфере духа. Это подробно рассмотрено в «Философии духа» (6).

Гегель здесь раскрывает условия формирования объективного и субъективного как характеристик самого духа, то есть формирования этих категорий как категорий сознания, мышления. В гегелевской системе это происходит на ступени становления души сознанием:

«поскольку душа становится сознанием, для нее … возникает противоположность субъективного мышления и внешности - двух миров, которые в своей истинности, правда, тождественны…но которые, однако, для простого рефлектирующего сознания, для конечного мышления обнаруживаются как существенно различные и друг по отношению к другу самостоятельные» /6, 170/.

Итак, становление сознания, включает в себя как необходимый момент становление двух миров - мира самого сознания, Я, и мира как внешнего. Как это происходит? Так называемая чувствующая душа (это, по Гегелю, ступень становления души) обладает природностью, и в этом своем состоянии не различает себя и другое. В своей истине /в сознании/ она должна эти свои качества

«идеализировать, усвоить их себе, превратить их, таким образом, в объективное единство субъективного и объективного и, тем самым освободить свое другое от непосредственного тождества с собой, как в равной мере и себя освободить от этого другого» /6, с. 168/.

Свое другое сознания - это внешний мир. Таким образом, в сознании (с его появлением) происходит расчленение на объективное и субъективное. Но у Гегеля это расчленение, не онтологично, то есть оно не означает, что сознание творит мир по типу творения мира Богом. Во-вторых, оно диалектично: никакого разрыва между ними не образуется. Возникает ситуация, которую Гегель описывает так:

«Свобода и разум состоят в том…что я все познаю как принадлежащее мне … что каждый объект я постигаю как звено в системе того, что есть я сам,…что в одном и том же сознании я имею и «я» и мир, в мире снова нахожу себя и, наоборот, в моем сознании имею то, что есть, что имеет объективность» /6, с.214/.

Это единство Я и объекта Гегель называет принципом духа, то есть оно имманентно духу /6, с.214/. Этим определяется и дальнейшее развертывание диалектики объективного и субъективного - на ступенях теоретического и практического духа. Но прежде, чем это продемонстрировать, необходимо отметить еще одну важную идею Гегеля. Она касается вот чего. Противопоставляя себе внешнее, чувствующая душа вступает в сферу случайного, единичного, как найденного. Однако рассудок и разум обнаруживают в этом случайном и единичном «момент некоторой великой взаимосвязи» /6, с.170/. В этой великой взаимосвязи внешнее обнаруживается как необходимое и «получает форму объективности» /6, 170-171/. Эта объективность является целью теоретического стремления и образует также норму практического поведения.

Мы видим, что у Гегеля объективность эксплицируется не просто и не только через идею внешнего сознанию, а через другие, логические характеристики, дополнительно вытесняя момент физикализма в толковании объективности.

Вторая идея, содержащаяся в приведенном отрывке: объективность, понятая описанным образом, является целью теоретического стремления, познавательной активности разума. В своей познавательной деятельности теоретический дух начинает с объекта, который кажется чуждым, но в процессе познания

«приобретает форму чего-то ставшего внутренним, субъективного, всеобщего, необходимого и разумного» /6, с.236/.

То есть чуждое, внешнее и объективное превращается в процессе познания в свое и субъективное. Поэтому знание диалектично:

«О содержании познаний я знаю, что оно есть, обладает объективностью и в то же время, что оно есть во мне и, следовательно, субъективное» /там же/.

Обратное направление имеет движение практического духа. Практический дух отправляется от субъективного в виде целей и интересов и «продвигается дальше, к тому, чтобы превратить их в нечто объективное» /там же/. И здесь объективное и субъективное не разорваны, идет движение от субъективного к объективному или превращение субъективного в объективное.

Но чтобы достичь этой цели /объективации субъективного/, я должен использовать материал, т.е. противостоящее мне наличное бытие как оно существует по истине. Другими словами, объективное и необходимое внешнее есть условие и материал реализации субъективных целей.

В обеих формах духа ( то есть в теоретическом и практическом духе) «порождается то самое, в чем состоит разум - единство объективного и субъективного» /там же/.

Что же мы имеем в итоге гегелевского анализа?

Во-первых, Гегель отчетливо выделил два понимания объективности и субъективности-- натуралистическое и логическое. Субъективное выступает как сфера свободы и спонтанности в противоположность объективности как имманентности и необходимости. Нечто субъективно, если проявляет свободу и спонтанность, нечто объективно, если подчиняется своему имманентному закону, своему внутреннему долженствованию.

Во-вторых, Гегелем обстоятельно обоснована идея онтологической относительности и взаимных переходов объективного и субъективного при их логической противоположности.

4.3. Современная трактовка объективного и субъективного

В современной отечественной литературе эти категории представляются так. До возникновения человека мир существовал в-себе. Породив человека, мир в метафизическом смысле раздвоился: через человека (через его сознание) он стал существовать также и для-себя и для-человека. Существование мира для и через человека и означает появление субъективности. Возникновение человека есть явление космическое именно в том смысле, что появилась субъективность.

Эти и подобные им рассуждения отождествляют объективность с «внешним миром в-себе», а субъективность - с человеческим сознанием, то есть натуралистичны. Поэтому требуется некоторое уточнение. Натуралистическое понимание объективного и субъективного в принципе не противоречит логическому, а является конкретной формой его проявления. Ведь имманентность именно содержит идею независимости от чего бы то ни было, независимость от сознания -- частный случай. Вещь бытийствующая, подчиняясь своему внутреннему закону, объективна по отношению к любому другому нечто, включая сознание. Сознание, напротив, является источником спонтанности, будучи само спонтанно и тем самым (по Фоме и по Гегелю, с которыми нельзя не согласиться) являет собою субъективность.

Поэтому элементы логического понимания имплицитно присутствуют в современной литературе, что проявляется, в частности, в утверждении существования различных онтологических типов объективности. Их выделяют три: физический мир (природа), социальные процессы (общественно-историческая практика) и ителлигибельные (в широком смысле) объекты.

--Мысля природу чисто сциентистски и материалистически, мы видим в ней объективное как противоположное психическому, сознательному.

--Социальный процесс без сознания не совершается. Однако, поскольку ему свойственны собственные имманентные законы, он не подчиняется законам психики, как и законам физического мира. В этом смысле он представляет собою в-себе-и-для-себя-сущее, объективный процесс, причем, в онтологическом смысле, особый тип объективности .

--Объективность интеллигибельных объектов можно пояснить на примере теоретического объекта - натурального ряда чисел: 1,2,3,…n….. . Он создан человеческим воображением и существует лишь в сознании, причем лишь тогда, когда мыслится. Значит, онтологически он принадлежит сознанию, субъективному в натуралистическом смысле. Однако он представляет из себя нечто, говоря гегелевским языком, в-себе-и-для-себя-сущее, то есть имеет имманентные свойства и законы. Мы не свободны наделять его какими-то свойствами, они уже принадлежат ему имманентно, и мы можем только их открывать, обнаруживать, то есть познавать их как объективно существующие. Познавательное отношение эмпирического субъекта (человека с его сознанием) к этому объекту подчиняется тем же требованиям, что и отношение к физической вещи. Ясно, что натуральный ряд - объективность онтологически своеобразная, но логически абсолютно тождественная любой другой объективности. То же самое можно сказать и о всяком другом теоретическом объекте. Гегель называл не только теоретические, но и художественные и нравственные «основоположения» (объекты, скажем мы) в качестве примеров такого рода объективного. Это вполне справедливо, хотя в способах существования этих разных интеллигибельных объектов существуют значительные различия.

Не только объективное онтологически различно, но и субъективное не сводится к психическому. Разумно принять предложенное И.В.Ватиным различение субъектности и субъективности. Субъектность заключается в наличии психики, человек в этом натуралистическом смысле всегда субъект. Но это не всегда подлинная субъективность. Например, на конвейере рабочий действует с участием сознания, субъектно, но не субъективно, так как сознание не определяет его действия. Подлинная субъективность заключается в том, что человек не только действует с участием сознания, но «возвышается над особенными способами деятельности», он - цитирует Ватин Маркса - «не теряет самого себя в своем предмете» (Ватин, с.56).

Субъективность, таким образом, предстает также онтологически не однотипной. В натуралистическом смысле субъективность непосредственно выражает факт сознания и его свободной спонтанности. Специфическим проявлением этого является познавательная активность сознания.

Другое онтологическое проявление субъективности - объективация ее в продуктах человеческой деятельности. Любой такой продукт и объективен и субъективен в онтологическом и логическом смысле. Он объективен в его ставшей имманентности (полученной в процессе создания) и субъективен в функции представления создавшего его субъекта. Интересы, цели, вкусы и другие субъективные качества человека-создателя объективируются в свойствах созданного - будь то предметно-физическая вещь, художественное произведение или фрагмент знания. В логическом смысле продукт деятельности есть субъективное в том отношении, что он является результатом свободы и выбора.

В человеческой деятельности объективное и субъективное перетекают друг в друга в процессах опредмечивания и распредмечивани. Распредмечивание - это процесс познания, в котором познаваемый предмет переходит в сферу сознания как знание о нем. Опредмечивание - процесс практического воплощения субъективных целей и задач, сформированного образа желаемого будущего на базе знания. Под распредмечиваемым предметом не обязательно иметь в виду физическую вещь. Это может быть, например, художественное произведение, интерпретируемое литературоведом или картина, толкуемая художественным критиком. Точно так же и предмет, возникающий в результате опредмечивания знаний и целей, не обязательно вещественен. Это может быть интеллигибельный или социальный объект. Тем самым подтверждается гегелевское положение, что ошибочно рассматривать субъективность и объективность как прочную противоположность, они вполне диалектичны.

4.3.1. Категория О/С и её дериваты.

Философские понятия «объект» и «субъект», «объективное» и «субъективное», «объективность» и «субъективность», которые рефлексировались в истории философии, и о которых выше шла речь, являются дериватами категории объективное/субъективное. Это значит, что они возможны и существуют только благодаря ей, благодаря тому, что существует такая рубрикация в нашем сознании.

В связи с этими понятиями возникает целый ряд важных философских проблем. Они могут быть поняты гносеологически и онтологически. В гносеологическом смысле они не представляют особой сложности. Субъект - познающий человек с его познавательными способностями, объект - все то, на что может быть направлена познавательная активность субъекта. Objectum от objectare -- “выставлять напротив”. Объект, таким образом, противопоставлен субъекту. Если, при этом, субъект и объект противопоставляются еще и онтологически в натуралистическом смысле, как психическое и физическое, возникает трансцендентальная проблема: каким образом содержание объекта может стать содержанием субъекта, то есть как возможно познание. В философии возникают мотив «разрыва» между субъектом и объектом. Существует устойчивая тенденция искать решений, где бы этой противоположности не было. Мотив заключается в том, что при условии этого разрыва истина для нас не достижима. Это характерная интенция восточной философии. Такой мотив находим и в экзистенциализме Ясперса. Достоинством понятия экзистенция он считает то, что она стоит над противоположностью объективного и субъективного, она не есть простая субъективность (которая, как полагают, всегда противостоит объективности).

Все подобные интенции и претензии вытекают из характерного неразличения онтологического и логического аспектов этих понятий. Объективное и субъективное противостоят друг другу лишь логически, что совершенно не мешает им быть связанными онтологически и переходить друг в друга, как это было показано выше. Устранить идею объективного из наших дескрипций мира невозможно в силу того, что она сама нам навязывается неуклонно в наших отношениях с миром. Идея объективности, будучи рефлексивно критикуемой, тем не менее, не может быть элиминирована из любых философских построений. Так, например, в феноменологии Гуссерля, которая отказывается от суждений об объективном внешнем мире, тем не менее признается различие исследований субъективной и объективной «направленности» интенциональных актов. Анализируя идею чистого Я, Гуссерль говорит, что в переживании имеет место чисто субъективная сторона (связанная с чистым Я) и другое - «отвернувшееся от Я содержательное наполнение переживания» (7, с.177). В этом выражается «чрезвычайно важная двусторонность» в сущности сферы переживаний: «в переживаниях следует различать сторону субъективно ориентированную и сторону объективно ориентированную» (там же).

Робер Музиль в романе «Человек без свойств» заметил: «чтобы войти в открытую дверь, нужно помнить, что у нее есть твердый косяк». Если мы о нем забудем, он нам о себе непременно напомнит. Бытие присутствия, говоря словами Хайдеггера, есть всегда бытие-в-мире, который предстает как другое самого присутствия. В марксистской парадигме та же мысль утверждается иначе: объективный мир «идет своим путем, и практика человека, имея перед собой этот объективный мир, встречает затруднения в осуществлении цели, даже наталкивается на невозможность» (В.И.Ленин, Философские тетради). Отрицание объективности ведет к субъективизму, несовместимому с какой бы то ни было упорядоченной деятельностью (любого содержания). Ни одна серьезная философия объективность не исключала. Другое дело, что объективность онтологически рассматривалась как бы «внутри» субъективности или в зависимости от нее. Таков объект как нечто в субъекте, по Фоме Аквинскому. Таково фихтевское не-Я. Характеризуя эту последнюю позицию, Гегель иронизирует: здесь Я «вступает в бесконечную борьбу лишь для того, чтобы через отрицание этого ничтожного в себе другого (не-Я, мир - А.К.) придать первичной самодостоверности означенного «Я» действительную истину его равенства с самим собою» (5, с.161). Гегель называет это субъективным идеализмом и, естественно, отвергает. Для нас же важно то, что даже в этой крайней позиции объективность сначала должна быть признана, чтобы затем попытаться от нее избавиться.

Другой формой «преодолеть разрыв» между объективным и субъективным является абсолютизация того или другого.

В новейшей философии объективность активно «низводится с пьедестала». Так, например, известный современный философ Р.Рорти говорит:

«Применение таких почетных имен как “объективный” … ”никогда не является чем-то большим, чем выражением согласия среди исследователей или надежды на него» /Р. Рорти. Философия и зеркало природы. - Новосибирск, 1977, с.243/.

Рассматривая проблему объективности в истории, Поль Рикёр рассматривает объективность как надежду согласовать разные истории /разных стран, разных периодов, разных сфер и т.д./ друг с другом:

«Кредо объективности есть не что иное, как … убеждение в том, что факты, описанные различными историями, могут согласовываться, и результаты этих историй могут дополнять друг друга» /П.Рикёр, с.204 - 205/.

Постмодернизм - течение, к которому принадлежит П.Рикёр - вообще снимает с повестки дня рассмотрение объективной /«реальной»/ истории, полагая ее, в сущности, коррелятом созданных по её поводу нарративов. Поэтому естественно, что ни о какой объективности, кроме согласованности нарративов, нельзя говорить. И относится это не только к истории, но к любому другому знанию.

В рассуждениях Рорти и Рикёра идея объективности сводится к некой общезначимости, согласованности мнений, об «объективной объективности» нет и речи. Ничего принципиально логически нового в подобной позиции нет.

В еще более принципиальном ключе отрицали объективность классики субъективного идеализма Фихте и Беркли. Усматривая в субъекте способности чувственности и мышления, они противопоставляют их и рассматривают первое как сферу субъективности, реальной данности, а объективность выступает как фикция мышления. Объективное существование предметов, по их мнению, придумывается теоретизирующей мыслью.

Для Беркли проблема объективности существует в форме проблемы, как отличить присущее индивидуальному сознанию в данный момент /например, галлюцинацию/ от присущего всякому сознанию. Ответ Беркли: источник ощущений - бог. Гносеологически же объективность приравнивается к общезначимости.

Для Фихте проблема выглядит несколько иначе. Непосредственно данное - сознание - является не различенным единством Я и не-Я, субъективного-объективного и объективного-субъективного. Лишь философская рефлексия порождает представление об отдельном существовании объективного и субъективного. Фихте исключает бога как источник объективности и приписывает активности теоретического субъекта важное значение. Схемы его деятельности лежат в основе всеобщности и тем самым объективности категорий. Однако объективность выступает внутренней оппозицией в пределах субъективности.

Все подобные рассуждения очевидным образом противоречат нашему естественному восприятию и пониманию мира и изобретены схоластическим философствованием.

Столь же не адекватны нашим естественным способам мышления попытки избавится от субъективного. Они характерны для вульгарного, абсолютизирующего свой принцип, материализма и неопозитивизма, в частности - современной аналитической философии. Так, весьма известная работа Г. Райла /написанная в 1949 году/ целиком посвящена «доказательству» того, что познание самостоятельного существования ментальных явлений (сознания, субъективного) есть «категориальная ошибка», совершенная Декартом и повторяемая философами до сих пор. Райл ставит своей задачей показать, что «основополагающие принципы этого учения неверны» (Райл, с. 21) ибо, по его мнению, «человеческая природа отличается от часового механизма лишь степенью» (Райл, с.28). Декарт, мол, этого не признал в силу религиозности, отсюда и возник «миф Декарта» о «призраке в машине».

В подобных концепциях субъективное предстает как эпифеномен объективного, под которым разумеется материя. Возникает объективистский фетишизм, натурализация представлений (И.В. Ватин). Как справедливо отметил В.Ф.Кузьмин (Кузьмин, 1977), причиной подобных взглядов часто является смешение субъективного и субъективизма, отрицание фундаментального значения субъективного и того эмпирически очевидного факта, что «возрастание активности субъекта в познании является непременным условием увеличения объективности содержания научного знания» (Кузьмин, 1с.12).