Часть 7.

гой, подготавливающую его к противоречиям и сложнос­тям эдипова комплекса. Ребенок учится адекватно реаги­ровать на внешнюю агрессию (понимание смысла наказа­ний), обретает способность переносить негативную стимуляцию или отсутствие позитивной, усваивает пред­ставление о том, что путь к удовлетворению влечения не всегда пролегает по линии наименьшего сопротивления. Переход (преодоление) депрессивной позиции включает в себя чувство благодарности, обусловленное способностью к любви, а не виной. Это связано с формированием пред­ставления об устойчиво "хорошем" объекте, которое по­том служит основой интеграции чувства собственного Я.

Принято считать, что преодоление порога депрессив­ной позиции позволяет субъекту проводить четкое раз­граничение между собой и миром в любых эмоциональ­но окрашенных ситуациях. Если же такого преодоления не произошло, то утраты, которые переживает человек на протяжении жизни, он воспринимает как разрушение собственной личности и потерю важных частей собствен­ного Я. В работе "Печаль и меланхолия" (1917) Фрейд, описывая отличия обычной скорби от депрессии, говорит о величественном оскудении Я: "При скорби мир стано­вится бедным и пустым, при меланхолии же таким ста­новится само Я. Больной изображает свое Я мерзким, ни на что не способным, аморальным, он упрекает, ругает себя и ожидает изгнания и наказания" [81, с. 253].

Утрата объекта, равнозначная разрушению Я, приводит к невозможности смириться с потерей, пережить ее и жить дальше. Фактически Я, рассматривающееся как по­терянный объект, чувствует себя одновременно плохим (недостойным любви), виноватым (заслуживающим на­казания) и ущербным (неспособным привлечь и удержать любимый объект). Особенно тяжелыми бывают случаи, в которых Я с самого начала не обладало объектом, не на­ходилось с ним в реальных отношениях, замещая послед­ние иллюзиями неразделенной любви. У моей клиентки К. тяжелое депрессивное состояние наступило после то­го, как она набралась смелости объясниться в любви сво­ему избраннику. Госпожа К. имела несчастье влюбиться

[168]

в одного из своих молодых коллег, привлекательного юношу, пользовавшегося большим успехом у женщин.

Почти год г-жа К. провела в мечтах и фантазиях, кото­рые их объект прервал резко, в одночасье. Госпожа К., бывшая к тому времени одиннадцать лет во вполне благополучном браке, мать двоих детей, стала последова­тельно разрушать свою семью. На терапии она объяс­нила, что не заслуживает счастья, не имеет права обма­нывать своего мужа и должна быть наказана. Потеря объекта не привела к разрыву воображаемых отношений с ним, поскольку г-жа К. собиралась заполнить свою жизнь знанием того, что возлюбленный счастлив (с дру­гими женщинами), а раз так — понимание этого поможет ей жить в одиночестве. Клиентка не только активно фан­тазировала о любви, которую она прочла в глазах объек­та своего чувства, но и вела долгие телефонные беседы с подругами на тему того, какие "роковые" обстоятельства не позволяют ему "открыться".

Еще одна форма депрессивной травмы связана с чрез­мерной тревогой и страхами разрыва объектных отноше­ний. "Столкнувшись со множеством ситуаций тревоги, — пишет М.Кляйн, — Эго стремится отрицать их, а когда тревога достигает наивысшего предела, Эго даже отрица­ет факт того, что оно вообще испытывает любовь к объ­екту. Результатом может стать длительное подавление любви" [52, с. 77]. Такое часто случается с подростками, тревожными в сфере межличностных отношений. Отри­цая чувство любви, они ведут вызывающе агрессивно по отношению к объекту своей любви, получают в ответ пре­небрежение или отвержение и критику, убеждаются в от­сутствии ответных эмоций и расширяют это переживание до невозможных пределов, считая себя абсолютно непри­влекательными, а других людей — неспособными любить.

Многие психоаналитики полагают, что главную роль в преодолении депрессивных и параноидно-шизоидных страхов в раннем детстве играют так называемые обсес­сивные механизмы или навязчивые действия. С их помо­щью ребенок сдерживает тревогу, а его Я усиливается и крепнет. Многократно повторяемые фразы, движения и

[169]

действия (желание много раз слушать одни и те же сказ­ки и истории, стереотипные игры, привычные, неукосни­тельно соблюдающиеся ритуалы одевания, купания, от­хода ко сну и т.п.) вселяют уверенность, дают чувство стабильности мира и собственного Я. В дальнейшем во взрослой жизни люди склоняются к навязчивым ритуа­лам всякий раз, когда их отношения с окружающими да­леки от благополучия.

Дети и взрослые, слишком часто прибегающие к обсессивным защитам, не могут эффективно справляться с тревогами психотической природы. Слишком сильные чувства вызывают у них ощущение вины, а навязчивость становится эффективной формой контроля влечений. Как правило, у навязчивых невротиков сформировано жесткое, ригидное Супер-эго с ярко выраженными наказующими и запрещающими функциями. Человек, строящий объектные отношения по навязчивому типу, испытывает разнообразные трудности в общении из-за "ненадежности и непредсказуемости" своих партнеров. Уверенность в себе у такой личности невысокая, и это находит отражение в социальной сфере.

Примером может служить случай господина Л. Этот серьезный и добросовестный молодой человек обратился за помощью в связи с неудовлетворительным развитием отношений со своим научным руководителем (Л. учился в аспирантуре, но в последний год был приглашен на должность штатного сотрудника университета и заканчи­вал работу над диссертацией параллельно с началом пре­подавательской деятельности). Г-н Л. жаловался, что ни­как не может представить окончательный вариант текста диссертации, из-за чего руководитель недоволен и сты­дится его как одного из худших своих учеников. Госпо­дин Л. выглядел печальным и удрученным, в его речах было много самокритики. Однако его опасения и страхи были чрезмерными даже на первый взгляд.

Руководитель г-на Л. был моим хорошим знакомым, мы часто обсуждали с ним профессиональные вопросы, и я точно знала, что дело обстоит совсем не так. Руководи­тель считал его исполнительным и добросовестным и

[170]

время от времени ставил в пример другим сотрудникам. Как-то он упомянул, что господин Л. трижды приносил ему варианты первой главы диссертации, каждый из ко­торых по объему намного превышал норму. Кроме того, коллега говорил о Л. как об одном из самых надежных своих помощников и был инициатором его приглашения на штатную должность.

Когда я стала расспрашивать клиента о конкретных не­урядицах с руководителем, быстро выяснилось, что их большая часть на самом деле является предположениями и опасениями. Господин Л. не смог привести конкретных примеров недовольства и критики и подтвердил мои сло­ва о том, что руководитель высказывает ему скорее одоб­рение, чем неприятие. Наш разговор складывался так:

Т: В чем конкретно упрекает Вас Леонид Петрович?

К: Ну, как Вам сказать... Я все никак не закончу свою диссертацию. Застрял на третьей главе. Точнее, на первой.

Т: Как это?

К: Да я никак не могу ее оставить, все время переделы­ваю. Хотя давно пора писать все остальное. Леонид Пет­рович как-то сказал, что он не переживет, если я снова принесу ему 200 страниц первой главы. Понимаете, я на­писал страниц 80, а он сократил больше чем наполовину и сказал, что этого вполне достаточно. Но я хотел сделать лучше, стал ее совершенствовать — и опять получилось около ста страниц. Он прочел и заметил, что этот вариант хуже. Я снова переделываю, и объем все увеличивается.

Т: А почему Вы не работаете над следующими разделами?

К: Хочется сделать лучше.

Т: Но ведь руководитель уже одобрил написанное Ва­ми, когда сократил Ваш текст.

К: Ну да. Но, я думаю, он недоволен тем, как я рабо­таю. Я все так затянул. Мне кажется, Леонид Петрович не считает меня по-настоящему способным.

Т: Он говорил или намекал на это?

К: Нет, но... Я сам чувствую, что делаю не то.

Т: А как Вы относитесь к Леониду Петровичу?

[171]

К: Я его очень уважаю. И боюсь, знаете, боюсь что я не то делаю, и медленно слишком.

Т: Он суровый человек? Жестко с Вами разговаривает?

К: Да нет, наоборот скорее. Часто шутит и подбадрива­ет меня.

Т: Давайте обобщим все это. Получается, все то, что Вас страшит и огорчает, — большей частью Ваши предпо­ложения, так ведь? Леонид Петрович не столько Вами не­доволен, сколько Вы думаете, что это так?

К: Гм... Мне это и в голову не приходило.

Как видно из этого фрагмента, проблема господина Л. состоит в сильной тревоге по поводу своих действий и от­ношений со значимым лицом. Желание выполнять свои обязанности как можно лучше привело к навязчивому стремлению без конца переделывать то, что уже сделано, и превратилось в объективное препятствие. Дальнейшая те­рапевтическая работа с г-ном Л. была сосредоточена вокруг его мнительности и неуверенности в себе. Она принесла видимые результаты — через какое-то время его руководи­тель отметил, что отношения с Л. стали приносить ему больше удовольствия: "Этот парень перестал меня бояться. С ним теперь приятно поговорить, он не дергается так из-за своей работы, даже стал понимать шутки. А то раньше я мог его только хвалить — правда, было за что. Я могу боль­ше не заниматься тотальной профилактикой и перестал по­стоянно объяснять ему, что с ним все в порядке".

5.3. Д.В.Винникотт и М.Малер: мать и дитя

Представления М.Кляйн о ранних стадиях развития взаимоотношений постепенно дополнялись другими пси­хоаналитиками британских школ. Экспериментальные исследования и многочисленные клинические наблюде­ния позволили выделить и описать характерные модели (паттерны) поведения матери и младенца, на основе ко­торых складывается в дальнейшем стиль общения и пове­дения взрослой личности.

[172]

Особенно значительный вклад в проблему раннего гене­зиса объектных отношений внес Д.В.Винникотт, врач-пе­диатр, ставший крупнейшим авторитетом в области психо­аналитического понимания младенчества. Вместо оценки влияния "хорошего" и "плохого" грудного вскармливания он использует понятие "холдинг"37 — материнская забота и поддержка. Именно забота и преданность матери, чутко реагирующей на все нужды ребенка, хорошо понимающей его желания и страхи, является, по Винникотту, ведущим фактором развития отношений. В отношениях холдинга складывается первое ощущение собственного Я:

"Все элементы, частицы ощущений и действий, формиру­ющие конкретного ребенка, постепенно соединяются, и на­ступает момент интеграции, когда младенец уже представляет собой целое, хотя, конечно же, в высшей степени зависимое целое. Скажем так: поддержка материнского Я облегчает ор­ганизацию Я ребенка. В конечном счете, ребенок становится способным утверждать свою индивидуальность, у него даже появляется чувство идентичности... Мать идентифицируется с ребенком чрезвычайно сложным образом: она чувствует себя им, разумеется, оставаясь взрослым человеком. С другой сто­роны, ребенок переживает свою идентичность с матерью в моменты контакта, являющиеся скорее не его достижением, а отношениями, которые стали возможны благодаря матери. С точки зрения ребенка, на свете нет ничего, кроме него само­го, и поэтому вначале мать — тоже часть ребенка. Это то, что называют первичной идентификацией" [10, с.13].

Обеспечивая первичную поддержку, мать выполняет эту функцию естественно и просто. Она, пишет Винникотт, буквально поддерживает окружающее младенца пространство, заботясь, чтобы мир "не обрушился" на него слишком рано или слишком сильно. Неуверенные в себе, тревожные или депрессивные матери не способны обеспечить такую поддержку, и ребенок может пронести свое раннее ощущение "шаткости" окружающего мира и отношений с близкими через всю дальнейшую жизнь. У описанной мною ранее клиентки (госпожа Б.) эта про­блема была, по-видимому, основополагающей. С самого начала работы я интуитивно чувствовала необходимость

[173]

оказывать такую поддержку, однако г-жа Б. имела в ней ненасыщаемую потребность. Еще больше, чем поддерж­ку, она ценила априорное восхищение собственным Я, причем "масштаб личности" того, кто воспринимал ее идеализированно, большого значения не имел.

В отношениях с людьми госпожа Б. проявляла не толь­ко выраженную потребность в поддержке и восхищении, но и своеобразную ревность к тем, кто выглядел иначе благодаря "хорошему старту", обеспеченному материн­ской заботой. Так, после совместной работы с устойчи­вым, уверенным в себе коллегой г-жа Б. высказала мно­жество похвал в его адрес (он-де и компетентный, и умелый, и не теряется в трудной ситуации). В то же вре­мя она всячески обесценивала его как мужчину, с жаром доказывая, что в ее чувствах нет ничего трансферентного, а коллегу в этом качестве она "просто не восприни­мает". Более того, г-жа Б. искренне полагала, что имен­но так (внешне непривлекательным и асексуальным) его видят и остальные женщины, и была немало удивлена тем, что ее оценка оказалась столь субъективной.

Холдинг или первичная поддержка матери — важный фактор психического развития и становления отношений в раннем детстве. В своих работах Винникотт описывает так называемую достаточно хорошую мать (good enough mother) — спокойную, заботливую, разумную и любя­щую, обеспечивающую, наряду с безопасностью и ком­фортом, возможность объектного удовлетворения. Такая естественная материнская способность складывается на основе специфической "одержимости" новорожденным ребенком: в большинстве случаев первый месяц мать полностью поглощена своим младенцем и практически игнорирует окружающий мир. Это состояние называется "первичной материнской озабоченностью" и представля­ет собой естественную адаптивную реакцию женщины.

Позднее для лечения детского аутизма38 на основе дан­ных представлений была разработана холдинг-терапия — своеобразная имитация ранней фазы отношений младен­ца с матерью. Процедура такова: мать нежно, но крепко прижимает раздетого ребенка к своей обнаженной груди

[174]

и, не выпуская из объятий, говорит ему о своей любви, напевает ласковые песенки, укачивает и т.п. При этом важно сохранять постоянный контакт глаз. Ребенок по­началу яростно сопротивляется и стремится вырваться, но постепенно устает и затихает у матери на руках. Эта своеобразная регрессия к началу младенчества приносит хорошие результаты в работе с детьми в возрасте 5-10 лет.

Достаточно хорошая мать в процессе ухода за младен­цем и общения с ним создает потенциальное пространст­во для развития его объектных отношений. Она знакомит малыша с новыми объектами (пищей, игрушками, живы­ми существами), сообразуясь с его желаниями и возмож­ностями. Это пространство, указывает Винникотт, стано­вится источником образования связей между ребенком и объектами. В нем осуществляется взаимодействие внеш­него и внутреннего, реализуется способность к символи­ческой игре, творческому и эстетическому восприятию действительности. Блестящее описание такого материн­ского поведения приводит Маргарет Мид в своей работе "Пол и темперамент в примитивных обществах"39:

''Когда маленький ребенок лежит на коленях матери, со­гретый и сияющий от ее внимания, она закладывает в нем доверие к миру, дружественное восприятие пищи, собак, свиней, людей. Она держит кусочек таро (тропическое овощ­ное растение — Н.К.) в руке и, пока ребенок сосет грудь, по­вторяет нежным, певучим голосом: "Хорошее таро, хорошев таро, съешь его, маленький кусочек таро". А когда ребенок на мгновение выпускает грудь, она кладет ему в рот кусочек таро. В это время собака или поросенок суют свой вопроша­ющий нос под руку матери. Их не отгоняют, кожа ребенка и шерсть собаки соприкасаются, а мать нежно поглаживает их обоих, бормоча: "Хорошая собака, хороший ребенок, хоро­шие, хорошие" [с. 262].

Для объяснения того, как у ребенка формируется спо­собность к самостоятельному, отделенному и отдельному от матери существованию, Д.В.Винникотт вводит поня­тие переходного объекта. Так называется любая вещь, ко­торую младенец ценит и любит, поскольку с ее помощью справляется ситуациями, когда мать уходит и оставляет

[175]

его в одиночестве. Он сосет пеленку или собственный па­лец, прижимает к себе край одеяла и т.п. "Переходный объект, — указывается в авторитетном психоаналитичес­ком словаре, — это момент подступа к восприятию объ­екта, строго отграниченного от субъекта, и к собственно объектному отношению, однако его роль не упраздняется с развитием индивида. Переходный объект и переходные явления изначально дают человеку нечто такое, что на­всегда сохраняет для него значение, они открывают перед ним нейтральное поле опыта" [37, с.294].

Такие объекты (наряду с переходным, Винникот и его ученица Р. Гаддини описали также предшествующий объ­ект, связанный с первым опытом тактильных и вкусовых ощущений — им может быть пустышка, собственные пальцы или волосы ребенка и т.п.) не только помогают младенцу комфортно переносить отсутствие матери, но и служат опорой развития его представлений о внешней ре­альности. На взрослой стадии развития объектных отно­шений характеристики переходных объектов часто опре­деляют индивидуальный выбор и предпочтения личности. Их символические характеристики могут воспроизводить­ся в широком контексте социально значимых ситуаций.

Иногда из-за различных нарушений раннего детско-родительского взаимодействия переходный объект стано­вится абсолютно необходимым, приобретая статус фети­ша. Филлис Гринейкр пишет, что при этом объекты утрачивают свои здоровые (способствующие развитию) качества и становятся "клочками" Самости или образа тела ребенка. Во взрослом возрасте поиск объекта-фети­ша и взаимодействие с ним приобретают навязчивый (компульсивный) характер и часто включаются в структу­ру психической патологии.

Винникотт полагает, что переходный объект является лиминальным (пороговым) феноменом, сочетающим в себе функции внутренней и внешней реальности. Он структурирует опыт, связанный с соответствующими пе­реживаниями, в которых причудливо переплетаются ин­дивидуальные фантазии и групповые нормативные пред­писания (религиозные чувства, восприятие произведений

[176]

искусства, понимание архетипической символики и т.п.). Можно предполагать, что переходный объект символизи­рует переход от Воображаемого регистра психики к Сим­волическому (см. об этом в следующей главе).

Маргарет Малер сосредоточила свое внимание на том, как младенец постепенно освобождается от материнской опеки. Процесс разделения/индивидуации, в результате которого ребенок становится автономным и независи­мым, она назвала "психическим рождением челове­ка" [117]. Разделение Малер рассматривала не как уста­новление пространственной дистанции (самостоятельная ходьба и т.п.), а как развитие способности быть (играть, радоваться, удовлетворять потребности) независимо от матери. Индивидуация же — это восприятие собственной уникальности и попытка ребенка выстроить свою иден­тичность не как отдельного (отделенного) от матери, а как непохожего, отличного от нее.

Малер выделила четыре стадии процесса разделения/ин­дивидуации. Начальная фаза — дифференциация — наступа­ет в возрасте 4-5 месяцев и связана с первыми попытками младенца изучать окружающий мир, опираясь на одобре­ние и поддержку матери. Так, он тянется к различным предметам или к другим людям, но поощряющая улыбка или запрещающий возглас матери влияют на это поведе­ние. В первом случае младенец продолжит знакомство с объектом, во втором — расплачется и вернется к маме.

Вторая стадия — фаза практики, она связана с прямо-хождением. "Ребенок обретает способность уходить от матери и возвращаться к ней, исследует все более расши­ряющийся мир и знакомится с переживанием физичес­кой разлуки и ее психологическими последствиями" [117, с. 132]. Третья стадия — воссоединение (rapprochement) — характеризуется выраженной амбивалентностью ребенка. Он уходит и возвращается, капризничает, присутствие матери далеко не всегда снимает напряжение и тревогу. Малер полагала, что первые самостоятельные действия и поступки ребенка приводят к осознанию своей беспо­мощности, а уверенная и компетентная мать вызывает двойственное чувство восхищения и зависти. На этой

[177]

стадии формируется первичная способность разрешать противоречия между отстраненностью, потребностью в уединении, и желанием близости. Дети, которые "плохо справились" на стадии воссоединения, вырастая, могут испытывать тревогу в ситуациях, связанных с регулирова­нием дистанции между собой и другими людьми.

Четвертая стадия — стадия постоянства объекта. Она связана со способностью и умением ребенка самостоя­тельно регулировать эмоциональные переживания, возни­кающие в связи с отсутствием любимого объекта. Малер говорит о постоянстве "внутреннего объекта" (воспоми­нания или образа) который может быть лучше реального и служить утешением и поддержкой. Внутренний объект, соединяя в себе желание и представление, обеспечивает устойчивое отношение к людям, которые бывают то доб­рыми и любящими, то агрессивными и сердитыми. Лич­ность, страдающая от неумения переживать неприятные черты или поведение близких и любимых людей, являет собой пример проблем этой стадии.

Британские психоаналитики весьма подробно исследо­вали детско-родительское взаимодействие. Так, У.Р.Бион описал проективный характер отношений ребенка с ма­терью. По его мнению, в общении с младенцем мать вы­полняет функции своеобразного "контейнера" — она вбирает непонятные и вызывающие тревогу переживания и чувства, делает их осмысленными и безопасными и воз­вращает по назначению. Такое контейнирование широко используется в терапевтическом анализе: подобно мате­ри, психотерапевт разумно и спокойно интерпретирует направленные на него и во внешний мир проекции кли­ента, избавляя последнего от безотчетного страха и бес­сознательной вины.

Р.Спитц исследовал генезис тревожности, связанной с приближением к ребенку незнакомого человека. У.Р.Фэйрберн описал три стадии развития объектных от­ношений, в основании которых лежит видоизмененная зависимость от матери.

Первая из них — стадия инфантильной зависимости — определяется абсолютной зависимостью младенца от

[178]

ситуации кормления и материнской груди. Она всецело нарциссична, тогда как следующая, переходная стадия псевдонезависимости, допускает существование внутрен­них (интернализованных) объектов. Ребенок может их различать, принимать или отвергать. Наконец, на ста­дии зрелой независимости достигается полное разделе­ние Я и объекта. Формируются отношения "брать и да­вать", путем взаимодействия с внешними объектами индивид развивает кооперативное поведение, которое в дальнейшем выступает как прототип взрослых объект­ных отношений.

Психоаналитические исследования ранних форм объ­ектных отношений не только обогатили детскую психо­логию, но и внесли существенный вклад в развитие аналитических техник. Идея М. Кляйн относительно того, что в анализе воспроизводятся и повторяются от­ношения матери и младенца, оказалась очень плодо­творной. С этой точки зрения получили объяснение многие аспекты переноса и контр-переноса, феномен негативной терапевтический реакции, различные фор­мы регрессии и т.д.

В моей собственной практике структурирование тера­певтических отношений по типу ранних отношений с ма­терью встречалось достаточно часто. Как правило, моло­дые люди (в возрасте до 25 лет) чувствуют себя в них совершенно естественно, а клиенты постарше демонст­рируют амбивалентное отношение: они смущаются и тре­вожатся при проявлении и осознании собственных ин­фантильных реакций, и в то же время агрессивно реагируют или уходят в себя в тех случаях, когда поведе­ние аналитика расходится с "материнской" моделью. Со­ответствующие интерпретации существенно облегчают установление терапевтического альянса.

[179]

5.4. Развитие теории объектных отношений

Развитие теории объектных отношений позволило про­яснить множество аспектов того, как у детей и взрослых складываются взаимоотношения с себе подобными, как формируется система социальных связей индивида, а также выделить и описать различные формы деструктив­ного и патологического взаимодействия людей. Особенно велико значение объектной теории для терапии очень на­рушенных пациентов, страдающих от тяжелых форм пси­хических и личностный расстройств. Большинство глу­бинных психологов считают, что высокая степень психических нарушений связана с расстройством ранних стадий объектных отношений. Так, Анна Фрейд полага­ет, что шизоидная и шизофреноподобная симптоматика развивается у лиц, чье психическое развитие останови­лось на стадии детского аутизма, тогда как расстройство симбиотических отношений с матерью может приводить к тяжелым формам депрессии.

Мелани Кляйн связывает с объектными отношениями два основных типа тревоги, которую может переживать личность, Персекуторная тревога (страх преследования, боязнь враждебного отношения со стороны окружающих) развивается у людей, для которых характерна описанная выше параноидно-шизоидная спутанность, а депрессивная тревога (страх потери любимого объекта) свойственна тем, кто не сумел сформировать представления о пози­тивном и устойчивом собственном Я (описанное выше преодоление депрессивной позиции). В первом случае человек не умеет отделять позитивные и хорошие черты и свойства от негативных, и испытывает сильный страх того, что объект (возлюбленная, начальник, приятель) в любую минуту может стать враждебным, агрессивным. Отношения с людьми выглядят пугающими в силу не­предсказуемости поведения последних. Если же субъект не уверен в том, что заслуживает внимания, одобрения и любви, ему трудно ответить взаимностью на симпатию

[180]

другого человека. С другой стороны, разрыв отношений оказывается совершенно невыносимым — депрессивная личность винит себя в каждой утрате и обесценивает соб­ственное Я во всех случаях, когда имеется хотя бы малей­шее подозрение, что партнер предпочел другого.

Интересную дихотомию базовых типов объектных от­ношений предлагает М.Балинт. В работе "Трепет и рег­рессия" [103] он вводит понятия окнофилии, означающей потребность держаться за надежный, устойчивый объект, гарантирующий защиту и безопасность, и филобатии40 — радости от оставления объекта, "трепета наслаждения, смешанной тревоги и удовольствия", который испытыва­ет личность в пустом, лишенном объектов, но дружест­венном (не враждебном) пространстве.

Окнофил — это человек, который нуждается в проч­ных, устойчивых отношениях с объектом. Ему нужно держаться за что-то надежное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Первоначально такую зону комфорта обес­печивает любящая и заботливая мать. Покидая ее, ребе­нок ощущает беспомощность и тревогу, а возвращаясь — успокаивается. Мир окнофила, по Балинту, состоит из объектов, разделенных устрашающе пустыми пространст­вами. Во время перехода от объекта к объекту окнофил испытывает страх, и такое же иссушающее предчувствие охватывает его вблизи любимого объекта — страх утраты, страх оказаться брошенным и покинутым.

Филобат не боится покинуть объект, он получает удо­вольствие от перемещения в пространстве человеческих отношений. Такой человек уверен в себе, он может сво­бодно приходить и уходить, радуясь встрече и не особен­но печалясь из-за расставания. Поэтому филобат отчасти ведет себе как нарциссический ребенок, его "героичес­кое" поведение вдохновляется, по Балинту, инфантиль­ной уверенностью в том, что все закончится хорошо.

В реальном человеческом поведении окнофилические и филобатические черты смешаны, в различных ситуаци­ях могут преобладать то одни, то другие импульсы. Ис­точником межличностных проблем являются крайности или одностороннее развитие черт. Так, у окнофила навяз-

[181]

чивое желание безопасности приводит к тому, что бли­жайшее окружение оказывается вынужденным удержи­вать его, заранее отвечая "да" на невысказанную мольбу о любви. А такая ситуация почти всегда чревата униже­нием. Во всех иных случаях он страдает и, кроме того, от­казывается признать самостоятельность объектов — пра­во других на свободу выбора.

Проблемы окнофила связаны с представлением, что люди, в которых он нуждается, сами по себе надежны, могущественны и всегда обеспечивают безопасность. Ок­нофил путает свои потребности с объективными характе­ристиками социального окружения и, кроме того, страда­ет от скрытой амбивалентности. Он нуждается в объекте, который избавляет от страха. Но поскольку окнофил сты­дится и презирает себя за слабость, то может переместить эти чувства на объект и начать презирать его, не переста­вая любить — ведь он по-прежнему доверяет и надеется. Такое двойственное отношение к любимому человеку встречается достаточно часто.

У филобата проблемы возникают в связи с выражен­ным окнофилическим отношением партнера. Независимо от этого он может сталкиваться с упреками в неверности, ненадежности, холодности и черствости. Филобатическое предпочтение безобъектного пространства нередко выгля­дит обыкновенным эгоизмом. Любитель "ходить по краю" родственных и дружеских привязанностей рано или позд­но рискует сделать шаг за грань и остаться в полном оди­ночестве.

Американский психоаналитик Филлис Гринейкр рас­сматривает формирование чувства собственной идентич­ности как процесс, всецело зависящий от развития объектных отношений. По ее мнению, сознавание собст­венного Я развивается через понимание того, как его представляют и оценивают другие люди. Дети и взрослые присваивают, интроецируют образ собственной личнос­ти, складывающийся у значимых и близких. Другие авто­ры, например, Теодор Рейк и Джозеф Сандлер, полагают, что объектные отношения влияют прежде всего на фор­мирование Супер-эго. Отто Кернберг на основе интегра-

[182]

ции ряда объектных теорий разработал эффективную си­стему психотерапевтической помощи пограничным и психотическим пациентам.

5.5. Объектные отношения и Самость

Хайнц Кохут выделил и описал специфический тип объектных отношений, непосредственно участвующий в формировании Я. Самость, личностное Я41, понимаемое в широком смысле как естественная подлинная сущность конкретного индивида, нуждается во внешних объектах, с помощью которых развивается и переживает свою це­лостность. Сэлф-объекты — это люди из ближайшего ок­ружения ребенка (чаще всего мать и отец), удовлетворя­ющие его потребности в личностном росте. Таких потребностей, по мнению Кохута, три: грандиозно-эксгибиционистская (желание младенца ощущать свое величие и совершенство, потребность в том чтобы родители "отражали" это величие как в зеркале, восхищаясь ребен­ком, подчеркивая, что он самый лучший, самый умный, самый красивый и вообще самый-самый); потребность в идеагьном имаго (идеализированном родительском образе, во всемогущих и никогда не ошибающихся маме и папе) и потребность в альтер-зго (в том, чтобы быть похожим на других, в схожести с окружающими)*.

Кохут пришел к выводу, что развитие объектных отно­шений личности и развитие ее сущностного ядра (сэлф) совпадают лишь относительно, и в некоторых случаях оба направления конкурируют друг с другом. Используя фрейдовские представления об ограниченном количестве энергии либидо у отдельного индивида, можно сказать, что, чем больший объем энергии направляется на объект­ные отношения, тем меньше ее остается для нарциссиче­ских состояний и переживаний. Зрелая здоровая лич-

* Более подробное описание этих потребностей и динамики личност­ного развития при их фрустрации можно найти в прекрасной, про­сто написанной книге М. Кана "Между психотерапевтом и клиен­том: новые взаимоотношения" [25].

[183]

ность находится скорее в объектной зависимости, неже­ли в состоянии нарциссизма. Последний, однако, необ­ходим для развития Самости.

Нарциссизм у Кохута — естественный и нормальный процесс, посредством которого либидо "вкладывается" в развитие Самости. Эта часть психической энергии, назы­ваемая нарциссическим либидо, используется как для лич­ностного роста, так и для взаимодействия со значимыми другими, удовлетворяющими сэлф-потребности. Разви­тие Самости во многом определяется интернализацией (усвоением) связей с людьми, обеспечивающими любовь, поддержку, принятие, позитивную самооценку.

В раннем детстве нормальное развитие могут обеспе­чить лишь хорошие сэлф-объекты, то есть родители, удовлетворяющие перечисленные выше потребности лич­ностного роста. Такие объекты называют инфантильными или архаическими, подчеркивая примитивный характер объектных отношений младенца. Фрустрация всех трех базовых сэлф-потребностей, по Кохуту, ведет к тяжелым расстройствам личности (self-disorders, "неупорядоченная Самость"), но если хотя бы одна из них удовлетворялась достаточно, то человек имеет возможность компенсации.

Тем не менее, зависимость от людей, которых мы вос­принимаем как идеальных или от тех, кто, в свою оче­редь, воспринимает нас в качестве идеальных и замеча­тельных, существует в любом возрасте. Она в той или иной степени присуща всем, однако у лиц с расстройст­вами Самости она выходит на первый план и становится ненасыщаемой. Идеализируемые, отражающие, соперни­чающие сэлф-объекты определяют восприятие окружаю­щих людей, а сильное напряжение соответствующих потребностей видоизменяет мотивацию общения и меж­личностных взаимодействий.

Дальнейшее развитие сэлф-теорий позволило уточнить и конкретизировать природу ядерного личностного обра­зования, называемого Самостью. Последняя рассматри­вается не только как динамическая структура психи­ческих свойств, но и как устойчивая конфигурация объектных отношений и связанных с ними потребностей.

[184]

Кохут говорит о биполярной природе Самости, развива­ющейся между полюсом потребностей и влечений и по­люсом идеалов и норм. Первоначально ожидания и пред­почтения родителей формируют виртуальную Самость — идеальный образ будущего Я ребенка. На втором году жизни в качестве устойчивой организации психических структур возникает ядерная Самость, на основе которой развивается связная Самость взрослого человека. "Терми­ном грандиозная Самость принято описывать нормаль­ную эксгибиционистскую Самость младенца, в структуре которой преобладают переживания беззаботности и сре­доточия всего бытия" [53, с. 162].

Кохут предлагает развернутую классификацию патоло­гических форм Самости, хорошо приспособленную к нуждам психотерапии. Архаической Самостью называют проявления младенчески-грандиозного Я у взрослых лю­дей. Таким клиентам и в зрелые годы свойственен дет­ский эгоцентризм, неумение представлять себе чувства и переживания окружающих, примитивно-эгоистические, потребительские формы взаимодействия с людьми. При этом сами они жалуются на холодность и равнодушие, требуют усиленного внимания и заботы.

Иногда от людей с архаической Самостью можно ус­лышать весьма оригинальные объяснения собственного поведения. Так, один из клиентов, рационализируя при­чины неудач в общении, заявил: "Да, конечно, я очень эгоистичен в отношениях с окружающими. Но мне сей­час в жизни очень плохо, навалились всякие неприятно­сти. Поэтому я не могу думать о людях, я думаю только о себе. Когда ситуация изменится, я буду общаться с кол­легами и близкими иначе, а сейчас эгоизм для меня — жизненная необходимость".

Фрагментированная Самость — это нарушение связно­сти, чреватое распадом Самости на отдельные части. Фрагментация может быть следствием регрессии, одино­чества; "раздробленное Я" возникает из-за плохого удов­летворения сэлф-потребностей. Это состояние сопровож­дается тревогой, в критических ситуациях переходящей в панику. Поведение подростка, перешедшего в другую

[185]

школу и с трудом адаптирующегося к новым условиям, неуверенность и депрессия безработного эмигранта — вот типичные примеры. Иногда к фрагментации Самости мо­жет привести неумелая групповая гештальт-терапия, ис­пользующая диссоциативные техники (т.наз. выделение субличностей и работа с ними).

В отличие от фрагментированной, опустошенная Са­мость связана с более длительной депрессией, при кото­рой человек уже не способен радоваться развитию и ут­верждению собственного Я. Он разочарован и утомлен, жизненные силы утекают и, как выразился один клиент, "нет настроения — оно упало, как строение".

Перегруженная и перевозбужденная Самость развивают­ся из-за фрустрации эмоциональных потребностей лично­сти. В первом случае человек неспособен облегчить свои страдания (воссоединиться со всемогущим сэлф-объектом и успокоиться), во втором — неадекватная (чрезмерная или искаженная) зеркализация держит Я в постоянном напряжении, заставляя искать все новые и новые ситуа­ции эмпатии и межличностного оценивания. Это явление часто наблюдается в терапевтических группах — один или несколько участников ненасытно требуют обратной связи, сосредотачивая остальных только на своих собственных переживаниях и блокируя групповую динамику.

Несбалансированная, неупорядоченная Самость (ее, собст­венно, чаще всего и описывают как self-disorders) является результатом дисгармоничного развития объектных отноше­ний в раннем детстве и, в свою очередь, порождает множе­ство проблем в межличностном общении и взаимодейст­вии. Кохут описывает три типа личностного дисбаланса:

"Несбалансированная Самость есть состояние непрочнос­ти составных частей Самости. При этом ода из них, как пра­вило, доминирует над остальными. Если слабый оценочный полюс не может обеспечить достаточного "руководства", Са­мость страдает от чрезмерной амбициозности, достигающей уровня психопатии. При чрезмерно развитом оценочном полюсе Самость оказывается скованной чувством вины, стес­ненной в своих проявлениях. Третий тип несбалансирован­ности Самости характеризуется выраженной дугой напряже-

[186]

ния между двумя относительно слабыми полюсами (полюсом идеалов и полюсом притязаний — Н.К.). Такой тип Самости является, так сказать, отстраненным от ограничивающих идеалов и личностных целей, в результате чего индивид от­личается повышенной чувствительностью к давлению со сто­роны внешнего окружения" [53, с. 163].

Психология Самости рассматривает психические конфликты в качестве главных факторов, определяющих развитие объектных отношений. В зависимости от типа конфликта поведение личности и ее взаимоотношения с окружающими описываются в рамках моделей, которые Кохут называет "виновной" и "трагичной". Виновная лич­ность целиком сосредоточена на удовлетворении влече­ний и характеризуется многочисленным противоречиями в системе психики (главным образом, конфликтами с участием Сверх-Я). Это классический фрейдовский не­вротик с высоким уровнем объектной фрустрации, осо­бенно в сексуально-эротической сфере.

Трагичная личность характеризуется проблемами на уровне Самости — желанием выйти за пределы поведе­ния, регулируемого принципом удовольствия, высокой чувствительностью в сфере сэлф-потребностей, неудовле­творенным желанием трансцендировать собственную сущность в объектных отношениях. Такие люди недо­вольны собой и окружением в несколько ином плане.

Принято считать, что развитие сэлф-психологии в це­лом было инициировано дальнейшими нуждами психоте­рапии в 60-70-е годы. Ни фрейдовская теория влечений, ни представления о психологических защитах Эго, ни кляйнианские идеи не могли объяснить проблемы клиен­тов определенного типа — хорошо приспособленных, адекватных и вполне успешных, но страдающих от внут­ренней пустоты, экзистенциальной неустойчивости и фор­мулирующих свой запрос примерно так: "вроде все в жиз­ни есть, а чего-то не хватает, неизвестно чего... жизнь не та". Н.Мак-Вильямс описывает их следующим образом:

"Складывалось впечатление, что проблемы подобных па­циентов заключались в их чувствах относительно того, кто

[187]

они такие, каковы их ценности и что поддерживает их само­уважение. Они иногда могли говорить, что не знают, кто они такие, и что для них имеют значение только уверения в том, что они сами что-то значат. Эти пациенты часто вовсе не ка­зались действительно "больными" с традиционной точки зрения (контролировали свои импульсы, обладали достаточ­ной силой Эго, стабильностью в межличностных отношени­ях и так далее), но они не ощущали радости от своей жизни и от того, кем являются" [41, с.57].

Помогать клиентам подобного типа сложно прежде всего потому, что аналитические отношения рассматри­ваются и переживаются ими как компенсация сэлф-по­требностей. Терапевт в качестве сэлф-объекта ценится за возможность заполнить эмоциональную пустоту собст­венного Я и фактически представляет собой нарциссиче­ские расширение личности клиента. Сэлф-переживания структурируют терапию, зачастую превращая ее в серию однообразных попыток подтверждения ценности и само­уважения пациента. Их количество не имеет значения (потребность ненасыщаема), а уставшего, недовольного собой и ходом терапии аналитика можно поменять на другого, третьего, пятого...

Расстройства самости всегда сказываются на отношени­ях с людьми. В "тяжелых" случаях развивается картина, сходная со злокачественным нарциссизмом (см. ранее, гл. 3, с. 106-107). Часто межличностное взаимодействие пытается компенсировать ту из сэлф-потребностей, кото­рая не удовлетворялась в детстве. Всем знакомы люди, настойчиво и ненасытно требующие подтверждения соб­ственной значимости или исключительности (плохая зеркализация в детстве), навязывающие друзьям и родствен­никам всемогущество и всезнание (тоска по идеальным образам), наконец, личности, чувствующие себя "стран­ными", особенными, не такими как другие. Такие про­блемы часто служат "крючками", на которые ловят лю­дей опытные манипуляторы. Как говорится, ловкая женщина может женить на себе почти любого мужчину, если будет достаточно часто повторять ему всего четыре слова: "Какой ты замечательный человек!" Другие при-

[188]

меры можно найти в книгах пресловутого Дейла Карнеги и многочисленных пособиях аналогичного плана.

В моей практике был случай, связанный с чрезмерно акцентированной потребностью в зеркализации и тоской по идеалу. Клиент, господин Н., обратился ко мне пото­му, что, по его словам, "много слышал о том, какой Вы замечательный психотерапевт". На первой встрече он за­явил, что проблемы как таковой у него нет, а поводом для обращения послужило желание "пообщаться" с хоро­шим профессионалом. Господин Н. был успешным бизнесменом и поначалу вел со мной вполне светские разговоры на различные темы. Когда количество компли­ментов в мой адрес трижды превысило норму обычной вежливости и благожелательности, я поинтересовалась, не скрывается ли за таким поведением конкретная трево­га. Г-н. Н. хорошо воспринял интерпретацию о возмож­ной защитной природе своего поведения и, немного по­размышляв, сказал примерно следующее:

"Понимаете, мне всегда было очень важно, чтобы мною восхищались, завидовали мне. Действительно, я за­висим от оценок окружающих людей, и даже не обяза­тельно значимых. Я могу не уважать человека, считать его ничтожным и мелким, но мне все равно нужно, чтобы он был от меня в восторге. В деловых отношениях мне это мешает, но я научился "не ловиться" на лесть. И тем не менее, всегда переживаю — а что Х или У обо мне дума­ют? Не то, чтобы я действительно зависел, но мне это очень нужно — просто для себя. Успех успехом, но если никто не восторгается, радости мало. Хотя я и понимаю, что успешно сделал то или другое. Идеальный вариант — это "кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукуш­ку". Мне приятно общаться с людьми, которым я нрав­люсь, и я всегда рад сказать им что-нибудь приятное".

В дальнейшем, когда мы подробно разобрались в глу­бинных основах его потребности в признании и восхище­нии, господин Н. стал настойчиво требовать похвалы и одобрения, подчеркивая, что аналитик — "это не кто по­пало", и моя позитивная оценка его стараний очень важ­на. Я прокомментировала это в свете сэлф-психологии и

[189]

высказала догадку, что первоначальная любезность г-на Н. — типичная тоска по идеалу. Клиент принял интер­претацию.

Терапевтическая работа с господином Н. продолжалась недолго, но была вполне успешной. Интересно, что кли­ент, осознав причины столь сильной потребности в вос­хищении и пересмотрев под этим углом свои отношения с людьми, все же оставил себе некоторое количество сэлф-объектов для ее удовлетворения. Так, случайно встретившись со мной после выхода в свет моей очеред­ной книги по психотерапии, он заметил: "Вы блестяще описали случай с X, я знаю этого человека. Жаль, что я не попал в число Ваших "кейзов". Ну ничего, я еще при­ду к Вам с какой-нибудь сногсшибательной проблемой". Я оценила шутку господина Н. и выполняю его желание быть позитивно отраженным на этих страницах.

Современный психоанализ предлагает множество концептуальных схем и теорий возникновения межлич­ностных проблем, обусловленных ранними стадиями развития объектных отношений. Основные из них пред­ставлены ниже:

[190]

5.6. Интерперсональные подходы

Большинство рассмотренных ранее подходов к изуче­нию объектных отношений рассматривают их как важ­ный фактор формирования и развития личности или ее отдельных подструктур (Эго, Суперэго, Самости). Кон­цепция Г.С.Салливана имеет (в какой-то степени) прямо противоположную направленность, поскольку этот американский психиатр трактует личность как некую ги­потетическую сущность, с помощью которой удобно опи­сывать межличностное взаимодействие. "Личность обна­руживается только тогда, когда человек так или иначе ведет себя по отношению к одному или нескольким дру­гим людям" [122, р. 76]. Вместо изучения раннего опыта душевных переживаний Салливан прямо рассматривает устойчивые паттерны (последовательности, сценарии, формы) межличностного взаимодействия как основные составляющие личности.

Базовая основа межличностного взаимодействия по Салливану — это тревога. Возникновение тревоги он свя­зывает с эмоциональными нарушениями или проблемами значимой личности (мать), а часто повторяющееся тре­вожное переживание способствует формированию при­митивного (первичного) страха. Позже опыт примитив­ного страха и первичной тревоги воспроизводится вновь и дает начало шизофренической симптоматике.

Все переживания, которые может испытывать человек, образуют пространство, крайними точками которого яв­ляются полная эйфория (состояние полного счастья и удовлетворенности) и невыносимое, вызывающее ужас напряжение. Неудовлетворенные потребности тоже ощу­щаются как психическое напряжение:

"Активность младенца, которую мы имеем возможность наблюдать, порождаемая напряжением потребностей, вызы­вает напряжение у материнской фигуры, переживающей это напряжение как заботу и воспринимающее его как стимул к деятельности, направленной на удовлетворение потребностей

[191]

младенца... Так можно определить заботу — безусловно, очень важное понятие, принципиально отличающееся от многозначного и по сути бессмысленного термина "любовь", использование которого вносит неразбериху в решение мно­жества вопросов" [60, с.65].

Как видим, Салливан решительно отказывается от при­вычных понятий, характеризующих межличностные отно­шения. Сущность тревоги он также понимает по-своему. В отличие от эмоций, вызванных потребностями, или за­ботой, смла тревоги неконтролируема (первичная тревога обусловлена действиями матери, влиять на которую младе­нец не может). Тревога подавляет все другие виды напря­жений, возникающие параллельно с ней, это чувство явля­ется всеобъемлющим и неуправляемым. Защитой от тревоги первоначально являются апатия и сонная отчуж­денность, позднее эту роль начинает выполнять взаимо­действие ребенка с другими людьми. Первой, базовой формой интерперсонального (межличностного) пережива­ния является грудное кормление.

Постепенное развитие ребенка, его социализация, по мнению Салливана, происходит под влиянием поощре­ний (так формируется персонификация Я-хорошии), воз­растания тревоги (Я-плохой) и внезапной сильной трево­ги (ужаса), персонифицирующейся в форме не-Я. Эти три Я-репрезентации формируют вторичную систему само­сти, которую человек переживает как свою личность и демонстрирует окружающим в различных ситуациях.

В детстве у ребенка складываются множество форм взаимодействия с людьми, среди которых наиболее важ­ными являются требуемое (правильное) поведение, а так­же необходимость скрывать свои действия и вводить в за­блуждение окружающих. Каждая из них усиливает соответствующие персонификации, малыш "учится" со­провождающим переживаниям (радость, раздражение, негодование, недоброжелательность, гнев, злоба и т.п.).

Ключевое значение для развития отношений с окружа­ющими имеет ювенильная эра — период с 6-7 до 12-13 лет, включающий, в привычной для нас периодизации, млад­ший школьный и младший подростковый возраст.

[192]

"Именно в этот период, — пишет Салливан, — ребенок вступает в систему социальных взаимоотношений. Те, кто задержался в ювенильной эре, позднее не смогут адапти­роваться к жизни среди своих ровесников" [60, с. 214]. В этом возрасте присутствие других людей сильно услож­няет окружающий ребенка мир, так что он вынужден вы­работать индивидуально-своеобразную концепцию ориен­тации в среде. Степень адекватности ориентации в жизни отражает то, что принято называть зрелой личностью с хорошим, плохим или индифферентным характером.

Интерперсональный подход Салливана является хоро­шей основой для понимания тяжелых форм нарушения отношений (шизофрения, аутизм). В терапевтической ра­боте удобно использовать его представления о различных формах Я. Интересными и полезными являются описан­ные им устойчивые формы психической и личностной активности (динамизмы), однако в целом взгляды Салли­вана, насколько я знаю, мало используются отечествен­ным психотерапевтами, особенно вне психиатрии.

Близким к салливановской концепции является интер­субъективный подход, предложенный рядом американских аналитиков [65] в рамках преодоления "отчуждающих тенденций" психоаналитической терапии. Подчеркивая необходимость эмпатического взаимодействия с клиен­том и противопоставляя активную эмпатию классической позиции "бесстрастного зеркала", Д.Этвуд и Р.Столороу полагают фокусом терапии межличностное взаимодейст­вие в форме встречи — особого экзистенциального собы­тия. Это встреча двух различных субъективных миров, по-разному организованных субъективных истин, пред­ставляющая высокую ценность для обоих участников.

Ключевое для данного подхода понятие интерсубъек­тивности заимствовано из работ Э.Гуссерля, рассматри­вавшего ее как особую часть (или структуру) субъекта, бла­годаря которой возможно общение и взаимопонимание различных, непохожих друг на друга индивидов: "Посред­ством интерсубъективности трансцендентальное Я удосто­веряется в существовании и опыте Другого... Другой во мне самом получает значимость через мои собственные

[193]

воспоминания и переживания" [62, с. 115]. Иными слова­ми, интерсубъективность помогает человеку понять, "как устроены" мысли и чувства других людей при том, что все мы разные и непохожи друг на друга. Это понятие очень важно и для других психотерапевтических школ, в частно­сти, для структурного психоанализа (см. далее, гл. 6).

Этвуд и Столороу соединили эти феноменологические представления с идеями Хайнца Кохута о важности удовле­творения сэлф-потребностей в раннем детстве и в процес­се психоанализа и разработали продуктивную форму тера­пии нарушений, связанных с отчуждением и одиночеством.

О различиях с классической парадигмой сами авторы пишут следующим образом:

"Концепция интерсубъекгивности отчасти является реак­цией на достойную сожаления тенденцию классического пси­хоанализа рассматривать патологию в терминах процессов и механизмов, локализованных исключительно внутри пациен­та. Такой изолирующий фокус не позволяет уделить должное внимание не поддающейся упрощению связанности (engage­ment) каждого индивидуума с другими человеческими суще­ствами и ослепляет клинициста, толкая на запутанные тропы. Мы пришли к убеждению, что интерсубъективный контекст играет определяющую роль во всех формах психопатологии: и психоневротических, и явно психотических" [65, с. 17].

Рассматривая психоаналитический процесс как интерсубъекшвный диалог между двумя жизненными мирами, Этвуд и Столороу связывают его этапы и терапевтические факторы со становлением межпичностного пространства особого типа — интерсубъективной реальностью. Последняя через в процессе взаимопонимания артикулируется, выра­жается в речи (психоаналитическом дискурсе) и способст­вует тому, что пациент узнает и заново переживает те смыс­лы и организующие жизненные принципы, которые были сформированы внутренними бессознательными стремлени­ями. Аналитик может помочь в изменении отдельных сто­рон или свойств субъективной реальности пациента, но при этом исходит из того, что его собственное знание и пони­мание — точно такая же субъективная реальность.

[194]

Позицию аналитика авторы интерсубъективного подхо­да определяют как непрерывное эмпатическое исследование, а осознание бессознательных содержаний и процессов происходит с помощью взаимной рефлексии в рамках ин­терсубъективного диалога между терапевтом и клиентом. Ключевую роль в терапии играет анализ трансфера и со­противления. Цель анализа переноса — изучение субъек­тивной реальности клиента по мере ее кристаллизации в интерсубъекгивном поле терапии, а анализ сопротивления позволяет установить моменты травматических срывов в раннем детстве, в ходе которых разрушались значимые для клиента отношения с близкими и любимыми людьми.

Уделяя большое внимание трансферу как особой фор­ме организации опыта, Этвуд и Столороу рассматривают различное понимание переноса, сформулированное в ра­ботах их предшественников, в зависимости от его роли и функций в психоаналитическом процессе. В терапевтиче­ском анализе также полезно различать:

• перенос как регрессию к ранним стадиям психосексу­ального развития;

• перенос как перемещение и навязчивое повторение чувств и переживаний, при котором "пациент смещает эмоции, относящиеся к бессознательной репрезента­ции вытесненного объекта, на его психическую (мен­тальную) репрезентацию во внешнем мире" [65, с.55];

• перенос как проекцию объектных конфликтов на фи­гуру терапевта;

• перенос как искажение объективной реальности в фор­ме ее специфического объяснения и понимания;

• перенос как организующую активность, в рамках кото­рой пациент ассимилирует аналитические взаимоотно­шения и интерпретации и использует их для трансфор­мации личного субъективного мира.

Терапевт, внимательный к возникновению различных форм трансфера, может целенаправленно использовать его динамику для самых разных целей. Например, для того, чтобы прояснить бессознательные желания и потребности клиента, обеспечив для него в то же время возможность

[195]

морально самоограничивать себя. В рамках организующей активности переноса можно "содействовать адаптации к трудной реальности; сохранить или восстановить ненадеж­ные, склонные к дезинтеграции образы Я и объекты; за­щитно отразить те конфигурации опыта, которые пережи­ваются как конфликтные или угрожающие" [65, с.61].

В ходе терапевтического анализа одна из описанных ранее клиенток, госпожа Б., последовательно проходила через различные формы трансферентных отношений. Сначала она стремилась к навязчивому удовлетворению инфантильных нарциссических потребностей, используя меня в качестве сэлф-объекта, способного подтвердить уникальный характер ее личности, потребностей и стрем­лений. На этой стадии г-жа Б. бурно радовалась во всех случаях, когда замечала, что наши с ней вкусы, ценности и жизненные принципы одинаковы или хотя бы похожи. Она охотно раскрывала свой внутренний мир, пыталась обсуждать со мной свои любимые книги, фильмы, актив­но интересовалась моим прошлым.

Затем произошла сильная регрессия на оральную ста­дию — клиентка страстно желала быть "накормленной" любовью, вниманием и заботой аналитика. В то же время она испытывала сильную тревогу по поводу моего отноше­ния к ней, обесценивала похвалу и отвергала мою поддерж­ку, явно ревновала к другим пациентам. В ходе анализа по­степенно выяснилось, что госпожа Б. спроецировала на отношения со мной мощный конфликт с матерью, став­ший частью ее видения родительской семьи. Госпожа Б. родилась недоношенной, и ее мать (как она сама считает) была уверена в том, что девочка не выживет. Выхаживала ребенка бабушка, и ее образ всегда был для г-жи Б. глав­ным воплощением родительской любви и заботы.

Бессознательные проекции клиентки превратили меня в противоречивую фигуру. Любимая и любящая бабушка была медиком и "простой женщиной", а отстраненная и холодная мать (олицетворявшая интеллектуальные дости­жения) — критикующей и отвергающей. Трансферентный образ аналитика сочетал в себе эти черты, так что клиент­ка в конце концов прибегла к расщеплению. Чем более

[196]

позитивной была терапевтическая динамика, тем сильнее нарушались отношения интеллектуального сотрудничест­ва со мной, и наоборот — трудности в отношениях науч­ного руководства вели за собой лавинообразный рост нуждающегося в аналитической проработке материала. (Замечу в скобках, что именно на этом примере я убеди­лась в необходимости тщательного соблюдения одного из важных принципов психоаналитической подготовки: пре­подаватель психоанализа ни в коем случае не должен быть аналитиком своих студентов.) В конечном итоге эта про­блема была вскрыта и проработана, и госпожа Б. переста­ла видеть во мне манифестацию родительских фигур.

Однако трансформация субъективной реальности от­ношений переноса была достигнута только в результате бурного конфликта. Г-жа Б., столкнувшись с неуклонно проводимой мною стратегией четкого разделения анали­тических и неаналитических отношений, смогла, нако­нец, уяснить, что участливая доброта терапевта не рас­пространяется на достаточно суровую позицию научного руководителя. Она временно прервала анализ и попыта­лась достичь согласия со мной, активно работая над те­мой своего научного исследования. И лишь значительно позже, научившись не путать трансферентные аспекты наших отношений с объективно заданными отношения­ми субординации, клиентка перестала испытывать труд­ности в общении и продолжила анализ.