Часть 2.

идеи верны (наоборот, некоторые из них вредны: «все евреи богатые», «все женщины послушны», «все черные от природы хорошие спортсмены»). Он только подчеркивает, что идеи и качественные оценки, которые они неизбежно влекут за собой, имеют гораздо более раннее происхождение, чем количественные подходы к информации. И особенно он возражает против тезиса, что большее количество информации приводит к фундаментальным трансформациям общества, в котором мы живем.

Что такое информация?

Отказ Розака от статистических измерений приводит нас к рассмотрению, быть может, самой существенной особенности информационного общества. Мы пришли к этому во многом благодаря его стремлению вновь ввести качественные суждения в дискуссию об информационном обществе. Розак задает такие вопросы: сделает ли большее количество информации нас более информированными гражданами? Сделает ли доступность большего количества информации нас более информированными? Какого рода информация создается и хранится, какой ценностью она обладает для общества в целом? Информационная занятость какого рода растет, почему она растет и до каких пределов будет расти?

Предлагаем остановиться на значении и смысле информации. Первое определение информации, которое приходит в голову, - семантическое: информация имеет смысл; у нее есть предмет; это либо сведения о ком-то или о чем-то, либо руководство к действию. Если использовать такую концепцию информации для дефиниции информационного общества, то в результате мы придем к обсуждению этих характеристик информации. Мы будем говорить, что информация о таких проблемах, о таких сферах, о таком экономическом процессе и составляет сущность новой эры. Однако теоретики информационного общества отбрасывают именно это, вполне согласующееся со здравым смыслом определение информации. И действительно, представление о том, что информация имеет прежде всего семантическое содержание, оказалось в забвении.

Все те определения, о которых мы говорили, подходят к информации без учета ее смысла, хотя и с различных сторон. В поисках количественного подхода к определению информации можно обратиться к классической теории информации Клода Шеннона и Уоррена Уивера (1949), где используется определение информации, резко отличающееся от обыденного семантического. По данной теории, информация есть количество, измеряемое в «битах»,

34

и определяемое как вероятности частотности символов. Эта дефиниция возникла из потребности инженеров коммуникационных технологий, которые заинтересованы в измерении хранимых и передаваемых символов, основанных на системе двоичного исчисления (включить-выключить, да-нет, 0-1).

Так понятие «информация», прежде столь неудобное, оказалось подходящим для математического метода, но достигается это ценой исключения столь же неудобных вопросов о смысле и качестве информации. В обыденной жизни, получая информацию или обмениваясь ею, мы в первую очередь оцениваем ее значение и ценность: существенна ли она, точна ли, нелепа, интересна, компетентна или полезна? Но для теории информации, которая лежит в основе многих измерений информационного взрыва, эти параметры не существенны. Эта теория дает определение информации независимо от ее содержания, рассматривает ее как часть физического мира вроде энергии или материи. Вот как пишет об этом один из выдающихся приверженцев теории информационного общества:

И

нформация существует. Чтобы существовать, она не нужда ется в том, чтобы ее воспринимали. Чтобы существовать, она не нуждается в том, чтобы ее понимали. Она не требует умственных усилий для своей интерпретации. Чтобы существовать, ей не требуется иметь смысл. Она существует.

(Stonier, 1990, с. 21, курсив автора)

И действительно, если так, то два сообщения (одно - исполненное глубокого смысла, второе - полная ерунда) могут быть равны. Как пишет Розак, «словом информация стали обозначать все, что может быть закодировано для передачи по каналам связи от источника к получателю, вне зависимости от его семантического содержания» (1986, с. 13). Это позволяет представлять информацию в количественном виде, но ценой забвения ее смысла и качества.

Такое определение информации свойственно, оказывается, не только технологической и пространственной концепциям информационного общества (когда количества хранимой, обрабатываемой и передаваемой информации служат показателями продуктивности), ведь и в экономической концепции мы сталкиваемся с подобным игнорированием смысла информации. Пусть здесь и не пользуются «битом» как единицей измерения, но все равно смысл вытесняется общим показателем цены (Arrow, 1979). Для инжене-

35

з-

ра-информационщика главное - количество символов в двоичной системе, для экономиста информационной сферы - объемы продаж. А как только начинается переход от рассмотрения концепции информации как таковой к ее измерению, сразу же утрачивается ее гетерогенность, которая вытекает из разнообразия смыслов информации. «Идея навесить ценники на образование, исследовательскую работу и искусство» (Muchlup, 1980, с. 23) неизбежно приводит к отрыву от семантических свойств информации. В середине 1960-х годов Кеннет Боулдинг отмечал:

Б

ит полностью абстрагируется от содержания информации... и хотя он чрезвычайно полезен инженерам по телефонии... теоретики социальных систем нуждаются в единице измерения, которая бы принимала во внимание значение.

(Boulding, 1966)

Тем более странно, что экономисты пытаются решить проблему качества, которое для информации является главным, с помощью количественного подхода, опираясь на стоимость и цену, что представляется в лучшем случае «гаданием относительно качества» (там же). «Оценивать не подлежащее оценке», если прибегнуть к терминологии Махлупа, означает заменить оценку информационного содержания измерением столбика монет. Мы, разумеется, получим впечатляющие статистические результаты, но зато забудем, что информация - всегда о чем-то (Maasoumi, 1987).

И наконец, при том что вся культура построена на смыслах, на том как и почему люди живут именно так, а не иначе, просто поразительно, насколько восторг постмодернистов перед нереферентным характером символа сочетается с теориями коммуникации и экономическим подходом к информации. Это какая-то магия распространения информации, ее фантастической экспансии, в результате которой информация утрачивает семантическую основу. Символы сейчас - везде и всюду, они производятся постоянно и в таких количествах, что их значения нейтрализуются, они перестают означать что-либо вообще.

Примечательно, что теоретики информационного общества, исключив смысл из своих концепций информации в угоду количественным измерениям ее роста, приходят к выводу, что благодаря возрастающему экономическому весу, количеству произведенной информации или просто количеству символов, которые нас окружают, общество должно претерпеть исполненные глубокого смысла перемены. Иначе говоря, мы имеем дело с несоци-

36

альной оценкой информации - она существует, и все, - но должны приспосабливаться к социальным последствиям. Подобная ситуация хорошо известна социологам, которые утверждают, что то или иное явление не связано с развитием общества (особенно это касается технологий и науки), однако влечет за собой немедленные социальные последствия. Тем не менее такой анализ не правомерен (Woolgar, 1985).

Без сомнения, возможность измерить в количественных показателях распространение информации небесполезна, но этого определенно недостаточно. Для подлинного знания, что такое информационное общество, чем оно похоже на другие социальные системы и чем отличается от них, мы обязаны изучить значение и качество информации. Какой вид информации претерпел особо быстрый рост? Кто производит этот вид информации, для каких целей, с какими последствиями? Как мы увидим дальше, интерпретации тех ученых, которые задаются вопросами о смысле и качестве информации, значительно отличаются от тех, кто оперирует несемантическими и количественными измерениями. Первые настроены весьма скептически относительно наступления новой эры. Разумеется, эти ученые признают, что информации стало больше, но они отказываются рассматривать ее в отрыве от содержания (они всегда спрашивают: какая информация?), не соглашаются признать, что производство информации привело к возникновению информационного общества.

Теоретическое знание

Существует и другое течение, представители которого также утверждают, что мы живем в информационном обществе, но оно не нуждается в столь тщательном исследовании смысла информации. Более того, сторонники этой точки зрения утверждают, что нам вообще не нужны количественные измерения информации для оценки связанного с ней роста в сфере занятости или экономике, так как решающее количественное изменение произошло в способах использования информации. Для этих ученых информационное общество - это общество, в котором доминирующую роль играет теоретическое знание, чего прежде не было. Эти отличающиеся по взглядам исследователи сходятся на том, что информационное общество (хотя предпочтительнее было бы употреблять термин «общество знания» по той вполне очевидной причине, что он говорит о много большем, чем сваленные в одну кучу биты информации) устроено таким образом, что приоритет отда-

37

ется теории. Хотя приоритет теоретического знания мало рассматривается в теориях информационного общества, имеется достаточно оснований для того, чтобы считать его отличительной чертой современности. Я еще не раз вернусь к этой теме (в главах 3, 5, 8 и в заключении), и потому здесь лишь слегка коснусь ее.

Под теоретическим знанием здесь понимается знание абстрактное, обобщенное и закодированное на различного рода носителях. Абстрактным оно является, поскольку к данной ситуации применяется не непосредственно, а обобщенным - поскольку сохраняет свое значение за пределами конкретных обстоятельств, причем носителями его являются книги, статьи, телевизионные образовательные программы и разного рода курсы. Есть возможность доказать, что теоретическое знание играет ключевую роль в современном обществе в отличие от предыдущих эпох, когда доминировали практическое и ситуативное знания. Если вспомнить, например, промышленную революцию, то становится ясно, что делали ее, по выражению Д. Белла (1973), «талантливые придумщики, которым наука и фундаментальные законы, лежавшие в основе их изобретений, были безразличны» (с. 20). Усовершенствованный Абрахамом Дерби процесс выплавки железа, паровоз Джорджа Стивенсона, паровой двигатель Джеймса Уатта, инженерные новинки Мэтью Боултона и множество других изобретений, сделанных между 1750 и 1850 гг., были плодом работы изобретателей и промышленников, прочно стоявших на земле, людей, которые сталкивались с практическими задачами и решали их практическими методами. Хотя к концу XIX в. технологии, основанные на научных достижениях, и формировали развитие промышленности, все же еще век назад

в различных сферах жизни человека царили в основном опыт, эксперимент, навыки, развитой здравый смысл и - как максимум - систематическое распространение знаний о наилучших возможностях практических и технических решений. Так было в сельском хозяйстве, строительстве, медицине и во многих видах человеческой деятельности, которые обеспечивали насущные потребности и роскошь.

(Hobsbawm, 1994, с. 525)

Сегодня инновации напротив берут свое начало от принципиальных знаний, с наибольшей очевидностью это проявляется в сфере науки и технологий (хотя принципы эти могут быть понятны незначительному числу экспертов). Подобные теоретические

38

принципы в формЬ текста выступают стартовой точкой, например, для успехов генетики в рамках проекта «Геном человека», то же можно сказать о физике и математике, которые стали основанием ИКТ и связанного с ними программного обеспечения. Теоретическое знание стало основой современной жизни в различных областях, иллюстрацией чему могут служить воздухоплавание, производство пластмасс, медицина, фармацевтика.

Не следует думать, что приоритет теоретического знания сводится к лишь к новейшим достижениям. На самом деле трудно найти такие технологии, в которых и для которых теория не была бы первейшим условием развития. Например, ремонт дорожных покрытий, строительство, переработка отходов - все это предполагает знание теоретических принципов сопротивления материалов, структурных законов, токсинов, энергопотребления и многого другого. Это знание формализовано в текстах и передается главным образом посредством обучения, а это благодаря специализации означает, что большинство не обладает теоретическими знаниями вне пределов собственной специальности. Тем не менее теперь каждый знает об огромном значении теории, так как с ней связаны даже бытовые технологии - микроволновые печи, плееры с компакт-дисками, цифровые часы. Разумеется, архитектор, инженер по водоснабжению, механик остаются в нашем восприятии людьми практическими. Это действительно так, но нельзя не заметить, что все они сначала получили теоретические знания, а затем интегрировали их в практическую работу (которая часто связана с «умными» технологиями тестирования, измерения и конструирования, в которые тоже интегрировано теоретическое знание).

Приоритет теоретического знания в наше время существует не только в науке и технологиях. Если приглядеться внимательнее к политике, можно увидеть, что именно теоретическое знание лежит в основе многих политических решений и дебатов: поскольку политика - «искусство возможного», следует знать эти возможности. На что ни посмотришь, все - транспорт, окружающая среда, экономика - тесно связано с теорией (модели анализа стоимости-прибыли, концепции устойчивости окружающей среды, положение о соотношении инфляции и занятости). Все это отвечает критериям теоретического знания (абстрактность, обобщенность, кодификация). Подобное теоретическое знание необязательно имеет характер закона, как в физике или биохимии, однако оно работает на сходных основаниях, и трудно отрицать, что оно пронизывает чуть ли не всю современную жизнь.

Действительно, доказательством может служить то, что теоретическим знанием пронизана практически вся современная жизнь.

39

Например, Нико Штер (1994) предполагает, что оно главное во всем, что мы делаем, от планирования интерьера собственного дома до выбора режима физической нагрузки для сохранения здоровья. Его представления перекликаются с «рефлексивной модернизацией» Гидденса, т.е. эпохой, характеризуемой повышенной рефлексией общества и саморефлексией, которые лежат в основе выбора образа жизни. Если это все в большей степени происходит именно так, если мы создаем мир, в котором живем, на основе рефлексии и решений, при принятии которых большую роль играют не природные импульсы и традиция, а оценка рисков, тогда теоретическому знанию должно быть отведено центральное место, так как оно дает нам пищу для рефлексии. Например, в развитых странах широким слоям населения известно о демографических тенденциях (мы - стареющее общество, население земли растет главным образом в Южном полушарии), о контроле рождаемости, о коэффициенте рождаемости, о детской смертности. Это знание теоретическое, оно абстрактно, обобщено, собрано и проанализировано специалистами, распространено в различных медиасредствах. Подобное теоретическое знание не подлежит непосредственному применению, хотя, несомненно, служит информацией для социальной политики и индивидуального планирования (когда мы обдумываем формы своего будущего пенсионного обеспечения или решаем, когда и сколько иметь детей). В этом смысле теоретическое знание стало определяющей чертой мира, в котором мы живем.

Трудно придумать способы количественного измерения теоретического знания. Опосредованные пути, такие как увеличение числа людей с университетскими дипломами и рост тиражей научных журналов - нельзя признать достоверными. И тем не менее теоретическое знание можно считать определяющей чертой информационного общества, так как оно со всей очевидностью влияет на наш образ жизни, в отличие от образа жизни наших предков, прикрепленных к одному месту, невежественных и подвластных силам природы.

Как я уже говорил, мало кто из теоретиков информационного общества уделяет внимание теоретическому знанию. Их больше увлекают феномены, связанные с технологиями, экономикой, сферой занятости, так как они легче поддаются измерению, однако весьма отдаленно связаны с теорией. Более того, трудно доказать, что теоретическое знание приобрело приоритет именно в последние десятилетия. Более убедительным будет рассмотрение его как результат длительного процесса, тенденции, присущей времени

40

модерна, однако особенно характерной для второй половины XX в., и тенденция эта ведет к тому, что Гидденс называет «высокой модернити».

Резюме

В этой главе рассмотрены сомнения относительно приемлемости самого понятия информационного общества. С одной стороны, мы выявили различные критерии, с помощью которых, как предполагается, можно количественно измерить возникновение информационного общества. В следующих главах мы познакомимся с исследователями, которые, используя совсем иные критерии, утверждают, что мы входим в информационное общество. Нельзя быть уверенным в диагнозе, когда его ставят совершенно различными способами. Более того, эти критерии, связанные с технологиями, сферой занятости, с пространственными характеристиками, хотя и кажутся на первый взгляд убедительными, на самом деле туманны и не точны, они не способствуют выяснению, вступили ли мы уже в информационное общество или сделаем это в будущем.

К тому же мы видим - и это заставляет нас относиться с большим скептицизмом к идее информационного общества, хотя мы не сомневаемся в увеличившейся «информатизации» жизни, - что приверженцы этого нового общества от поисков количественных измерений распространения информации переходят к утверждениям, будто количественная сторона и есть показатель качественного изменения социальной организации. То же самое происходит и с дефинициями информации, которые в ходу у сторонников информационного общества, придерживающихся несемантических определений информации. Так много битов, так велика их доля в экономике - и все это легко поддается учету. Тем самым с аналитиков как бы снимается обязанность определять качество и ценность информации. Однако в этом случае они полностью лишаются здравого смысла, которое наделяет слово значением, и соглашаются с тем, что информация лишена содержания. Как мы увидим, те ученые, которые отталкиваются в своих исследованиях трансформаций в информационной области от этих установок, разительно отличаются от тех, кто, соглашаясь с тем, что информационный взрыв имеет место, уверены, что мы никогда не сможем обойти вопрос о значении и цели информации.

Наконец, положение о приоритетности теоретического знания как определяющего фактора информационного общества, тоже

41

оспаривается. Его приверженцы не утруждают себя ни необходимым количественным анализом, ни пристальным вниманием к семантической составляющей информации. Теоретическое знание вряд ли может быть признано чем-то по-настоящему новым, однако можно утверждать, что его значение возросло и что оно распространилось настолько, что становится определяющей чертой современной жизни. Я постоянно буду возвращаться к этому феномену, не переставая, однако, подчеркивать, что немногие из энтузиастов информационного общества уделяют большое внимание теоретическому знанию.

3

ИНФОРМАЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО КАК ПОСТИНДУСТРИАЛИЗМ

Дэниел Белл

Среди ученых, разделяющих идею о возникновении нового общества, заслуженной известностью пользуется создатель теории постиндустриализма, характеризующей информационное общество Дэниел Белл. Действительно, эти термины используются практически как синонимы: информационный век трактуется как выражение постиндустриального общества (ПИО), а постиндустриализм часто рассматривается как информационное общество. К этому следует добавить, что термин «постиндустриализм» Белл ввел в конце 1950-х годов, однако стал заменять словами «информация» и «знание» термин «постиндустриализм» около 1980 г., когда возродившийся интерес к футурологии стал расти в связи с интересом к развитию компьютерных и телекоммуникационных технологий.

Надо признать, что Дэниел Белл (род. 1919), увлекшись теорией ПИО, подчеркивал центральную роль информации (знания) в своем проекте будущей социальной системы*. Книга The Coming of Post-Industrial Society, изощренный социологический портрет нарождающегося общества, появилась в 1973 г., хотя основная ее идея была опубликована ранее в виде эссе; она соответствовала революционным технологическим переменам, происходившим в развитых странах в конце 1970-х - начале 1980-х годов. Внезапное распространение микроэлектронных технологий - в офисах, на промышленных предприятиях, в жилых домах, казалось, что компьютеры проникли всюду, - вызвало настоятельное желание узнать, к чему ведут эти перемены. Поэтому неудивительно, что уже готовая модель, предложенная Беллом в солидной по объему книге The Coming of Post-Industrial Society, заставила многих аналитиков

* Д. Белл (1979) проводит следующее различие в терминах: информация означает «обработку данных в самом широком смысле слова», знание - «организованный набор фактов или идей, представляющий обоснованное суждение или результат опыта, который передается через какое-либо коммуникативное средство в некой систематической форме» (с. 168).

43

обратиться к ней. Тогда было неважно, что Белл предложил «концепцию постиндустриального общества как аналитическую конструкцию, а не описание конкретного общества» (Bell, 1973, с. 483). Представлялось, что теория постиндустриального общества правильно описывает грядущий мир. Предвидение Белла вносило интеллектуальный порядок в беспокойное время перемен. При таком положении вещей мало кто оказался способен заметить предупреждение Белла о том, что «концепция постиндустриального общества является чисто абстрактной» (Bell, 1973, с. х).

Оказалось, что Белл предвидел то смятение, которые новые коммуникативные технологии внесут в нашу жизнь. Да, действительно, еще до этого он писал о необходимости массового распространения информационных технологий, и вот они у нас уже есть, значит, прогноз Белла оказался верным. Понятно, почему ему поверили и возвели в ранг чуть ли не гуру. Понятен и компромисс самого Белла, который заговорил на модном языке «информационной революции».

Хотя в конце 1980-х годов энтузиазм вокруг «могущественного микро» поутих и пошел на спад интерес к футорологии, быстрое и, по-видимому, неослабевающее развитие Интернета, мировой паутины, в конце 1990-х годов, подогретое лихорадочным ожиданием миллениума, возродило интерес к предсказаниям будущего. На этой волне опять утвердилось представление о ключевой роли Дэниела Белла, который предвидел и описал постиндустриальную эру.

Сейчас, когда уже целое поколение тщательно изучило концепцию Белла, разумеется, нетрудно найти в ней недостатки. Редкая социальная теория живет больше десяти лет, так что достижению Дэниела Белла, который продолжает играть важную роль в серьезных дискуссиях, можно только позавидовать. Свидетельством его мощного воображения и интеллекта служит то, что любая серьезная попытка сформулировать концепцию информационной эры отправляет ее автора к книге The Coming of Post-Industrial Society. Неудивительно, что книга была переиздана в 1999 г. и снабжена, как это часто происходит с творчески активным и обладающим огромным интеллектом Беллом, предисловием автора объемом в 30 000 слов, в котором он размышляет об убедительности и актуальности своих основных идей.

Стоит добавить, что The Coming of Post-Industrial Society - это настоящий академический подвиг и легким чтением книгу не назовешь. Кришан Кумар (Kumar, 1978), самый резкий критик Белла, признает, что его теория постиндустриализма - «самое дерз-

44

кое и крепкое сбитое из всего... что написано футурологами» (с. 7). В 1960-е годы работали и другие социологи, многие из них, заглядывая в будущее, подчеркивали роль экспертизы, технологии и знания. Но никому не удалось представить такой систематической и содержательной концепции, какая изложена в книге Белла. Более того, теория Белла стала первой попыткой понять суть информации и развивающихся коммуникационных технологий, в его новаторской работе выведены принципы, которые сохраняют свою силу и по сей день. И наконец, нельзя не сказать, что Дэниел Белл является мыслителем первого ряда и в США, и во всем мире, выдающимся социологом последней четверти XX в. (Jumonville, 1997; Leibowitz, 1985; Waters, 1996). Белл написал много значительных работ - от The End of Ideology (1961) до новаторской книги Cultural Contradictions of Capitalism (1976) и, разумеется, самой The Coming of Post-Industrial Society. Первые две из названных работ - литературное приложение к газете - «Тайме» включила в список главных книг второй половины XX в. Это говорит о силе интеллекта Белла, но чтобы полностью оценить его, надо сказать несколько слов о его интеллектуальном стиле и интересах. Белл - не тот теоретик, которой создает запутанные и абстрактные модели. Все, не связанное с практической жизнью, для него не важно, главное - осветить самые существенные, влекущие за собой серьезные последствия изменения, чтобы читатель лучше понимал мир, в котором живет. Белл, конечно, остается теоретиком, но его внимание сосредоточено на тщательном анализе реального мира. Более того, весь его труд продиктован убеждением, что аналитика имеет практическое значение. Поэтому Белл пишет много, но публикуется не в основных академических изданиях. Реферативный журнал - это не для него; он предпочитает такие издания, как Dissent, New Leader и Public Interest (он является соучредителем последнего журнала). Цель Белла состоит в том, чтобы его прочитали и поняли политики и лидеры общественного мнения. Признавая его талант и восхищаясь Беллом, в этой главе я сосредоточусь на его теории постиндустриального общества и буду резко критиковать ее. Я доказываю, что теория ПИО несостоятельна и что существуют авторитетные социологические подтверждения моей позиции. При этом остается только удивляться, почему концепция Белла по-прежнему востребованна.

Особенно важно показать, что ПИО не помогает понять роль и значение информации в наше время, поскольку поверхностные исследователи часто связывают терминологию и образ ПИО, созданные Беллом, с информационным обществом. Им кажется, что,

45

написав «постиндустриальное информационное общество», они придают вес своей работе, отсылая читателя к 500-страничному тому гарвардского профессора Дэниела Белла. Такая отсылка придает авторитет, вес и значительность статьям, книгам и телевизионным программам, в которых выдвигаются преувеличенные предположения относительно направления и характера развития современного общества и которые не заслуживают серьезного внимания. Суметь продемонстрировать, что ПИО - несостоятельное понятие, означает подорвать основу многих распространенных представлений о нашем мире.

Однако было бы несправедливо просто осудить Белла за ошибки в его социологии, и еще некрасивее пытаться дискредитировать его только за то, что он оказался в недостойной компании. Дэниел Белл не имеет ничего общего с теми весьма посредственными мыслителями, которые цепляются за полы его пиджака, и потому перед тем как детально рассмотреть социологические дефекты его теории, воздадим ему хвалу за то, что он побудил нас серьезно размышлять о типе общества, в котором информация играет ключевую роль. Теория ПИО может быть построена на неверных основаниях, эмпирически не оправданна, противоречива и несостоятельна, но самый известный труд Белла The Coming of Post-Industrial Society - это (позаимствуем определение у Джорджа Оруэлла) «хорошая плохая книга». Футурологи вроде Элвина Тоффлера, Николаса Негропонте и Джона Нэсбита, чьи измышления в бумажных обложках пользуются популярностью в самых широких кругах, пишут просто плохие книги: интеллектуально худосочные, вторичные, аналитически беспомощные и почти во всех отношениях наивные. А Дэниел Белл сделал «хорошую плохую работу». В ней, может быть, многое неверно, но мы должны признать ее достоинства: это академически богатая, крепко скроенная, исполненная воображения работа, которая производит большое впечатление.

Белл полагает, что мы входим в новую систему, в постиндустриальное общество, которое, хотя и имеет различные отличительные черты, характеризуется главным образом возрастанием количества и значения информации. Дэниел Белл считает, что информация и в количественном, и в качественном отношении является ключевой для ПИО. С одной стороны, постиндустриализм ведет к увеличению информации, находящейся в пользовании. С другой - Белл утверждает, что в постиндустриальном обществе происходит качественный сдвиг, особенно заметный в связи с возрастанием роли того, что он называет теоретическим знанием. Иначе говоря, в мире ПИО становится не просто больше информации, здесь всту-

46

пает в игру другой тип информации - знание. Отсюда легко понять, почему теорию Белла с такой готовностью подхватили те, кто отстаивает возникновение информационного общества.

Белл, несомненно, был прав в том, что роль, которую играет информация в общественной, экономической и политической сферах, резко возрастает. Однако он глубоко заблуждался в том, что это якобы свидетельствует о возникновении общества нового типа - «постиндустриальной эры». Действительно, теория ПИО несостоятельна, если рассматривать ее в свете реальных социальных тенденций, т.е. если сравнивать «аналитический концепт» с реальным миром, окажется, что первый ко второму неприменим. Кроме того, ПИО представляется состоятельным «идеальным конструктом», только если в качестве отправной точки принять чистую теорию и методологический подход к социальному анализу, который оказывается ложным, когда в расчет принимаются реальные общественные отношения. Иначе говоря, весь этот проект чрезвычайно уязвим с эмпирической, теоретической и методологической точек зрения, что и будет продемонстрировано в этой главе.

Неоэволюционизм

Дэниел Белл полагает, что Соединенные Штаты ведут мир к новому типу социальной системы - в постиндустриальное общество. Не утверждая, что развитие ПИО есть неизбежный ход истории, он все же считает, что можно проследить движение от доин-дустриального через индустриальное к постиндустриальному обществу. Эта особая траектория движения явно основывается на очень неопределенной хронологии. Конечно, нетрудно применить терминологию Белла к историческим периодам. Например, в начале XVIII в. Англия была страной доиндустриальной, т.е. сельскохозяйственной, в конце XIX в. - определенно индустриальной, т.е. преобладало мануфактурное производство, а теперь, в начале третьего тысячелетия, видны признаки постиндустриализма, т.е. преобладает сектор услуг. Глядя на распланированный Беллом маршрут, кажется, что мотор истории работает в автоматическом режиме и везет нас к полностью развитому ПИО. И действительно, Белл был уверен в этом маршруте, так как в начале 1970-х считал, что постиндустриализм «станет определяющей чертой XXI в. ...общественных структур США, Японии, Советского Союза и Западной Европы» (Bell, 1973, с. х).

Хотя у социологов эволюционистские теории не в чести, они имеют обыкновение возникать снова и снова. Эволюционизм от-

47

стаивать трудно: от него попахивает социальным дарвинизмом, этой чистоплюйской мыслью, будто бы мы (авторы книг, чаще всего комфортно живущие в самых богатых странах мира) пребываем в обществе, к которому остальные, менее удачливые страны обязаны стремиться и так или иначе продвигаться в этом направлении. Эволюционизм представляется отвратительным самодовольством и к тому же уязвим интеллектуально с разных точек зрения. Две из них тесно связаны между собой. Первая - ошибочность историзма (т.е.' мысли о том, что можно определить основные законы и тенденции истории и таким образом предвидеть будущее). Вторая - ловушка телеологического мышления (представления о том, что, претерпевая изменения, общества идут к некой конечной цели). Говоря современным языком, эволюционистские теории - а нельзя не признать, что Белл эволюционист, - предполагают, что история имеет вполне различимые тенденции развития в том направлении, в каком развиваются Западная Европа, Япония и в особенности Соединенные Штаты. Отсюда, в общем, вытекает, что людям ничего не надо делать и не надо особенно тревожиться по поводу проблем в собственных странах - несправедливостей, неравенства, непредсказуемости и жестокости человеческого существования, поскольку логика истории неумолимо влечет их вперед и вверх, к лучшей системе, которая больше отвечает их чаяниям.

Дэниел Белл - слишком изощренный и лукавый мыслитель, чтобы не откреститься от подобных обвинений. И действительно, в своей работе он неизменно внимателен к этим и подобным хорошо известным изъянам социальных наук (таким, как технологический детерминизм и технократические посылки, что мы увидим позднее). Подобные обвинения он отметает сразу, однако простое отрицание не является, конечно же, свидетельством невиновности*. Я убежден в том, что трудно избежать вывода, будто ПИО представляется типом общества, явно превосходящим все, когда-либо существовавшие, и столь же трудно противиться заключению, что мы неизбежно движемся к постиндустриализму благодаря глубинным социальным тенденциям. Когда я перейду к Беллову описанию ПИО, читатель сам сможет оценить приверженность ученого к эволюционистским посылкам.

* Джон Голдторп в 1971 г. жаловался на «рецидив историзма» в среде социологов и прямо обвинял в этом Белла, «даже при том, что историцистские аргументы он не выдвигает открыто, а иногда даже опровергает их» (Goldthorpe, 1971, с. 263).

48

Отдельные сферы

Для начала я хотел бы рассмотреть важное теоретическое и методологическое положение, фундаментальное для труда Белла. ПИО возникает благодаря переменам не столько в области политики и культуры, сколько в социальной структуре. Его развитие неизбежно «ставит вопросы» (Bell, 1980, с. 329) перед политикой и культурой, но Белл особо подчеркивает, что нельзя рассматривать перемены так, будто они происходят в одной из сфер, а затем влияют на все остальные параметры общества. Он считает, что продвинутые общества «радикально разъединены» (Bell, 1980, с. 329). То есть существуют независимые «сферы» - социальная структура, политика и культура, - которые существуют автономно, так что событие в одной сфере необязательно повлечет за собой последствия в иных. Например, если что-то меняется в экономике, это может дать политикам какие-то преимущества либо поставить их перед трудностями, но, настаивает Белл, это отнюдь не автоматически влечет за собой перемены: сфера социальной структуры (куда входит экономика) - это одно дело, политика - другое.

Говоря иначе, Белл - антихолист, он снова и снова повторяет, что общества не являются «органическими или настолько интегрированными, чтобы их можно было анализировать как единую систему» (Bell, 1973, с. 11). Он решительно отвергает все тоталитарные (холистические) теории общества, исходят ли они (в первую очередь) со стороны левых, которые убеждены, что капитализм внедряется и во все стороны общественной жизни, и в каждую по отдельности, или же отталкиваются от более консервативных позиций, предполагающих, что функция общества состоит в интегрировании и оно развивается в сторону порядка и равновесия. В противовес этим подходам Белл разделяет, совершенно произвольно и без четкого обоснования, современные общества на три сферы - социальную структуру, политику и культуру (почему только три сферы? почему не являются независимыми сферами право, семья и образование?). Как я уже говорил, профессор Белл не дает доказательств того, что эти «разъединенные сферы» существуют в современных обществах: они просто являются разъединенными, и социолог, который этого не признает, глубоко заблуждается.

Можно спросить, почему этот вопрос вообще стоит ставить? Почему нас должно волновать, что Белл настаивает на разъединенное™ обществ на три сферы? Причина, как мы увидим, состоит в том, что этот вопрос - краеугольный камень теории Белла. Во-первых, это позволяет ему высказывать явно противоречи-

49

4 - 2647

вые мнения одновременно. Многократно повторенное заявление Белла - «я консерватор в культуре, социалист в экономике, либерал в политике» (Bell, 1976, с. ix), основывается на его убеждении, будто существуют три разъединенные области, в которых человек может иметь различные взгляды. Если он признает, что культура отделена от экономики, экономика - от политики и т.д., то он может заслуживать доверие, исполняя три этих различных роли, в отличие от сбитого с толку и противоречивого исследователя, которому не хватает логики и последовательности.

Во-вторых, такое радикальное разъединение разных сфер позволяет Беллу обойти неудобные вопросы о том, какая степень перемен в одной сфере оказывает влияние на другую. Он может - что и делает - допустить, что события в одной сфере «ставят вопросы» для остальных, но дальше он не идет, остановившись на том, что его интересует та или иная сфера в отдельности. А с этим никак нельзя согласиться. Поскольку Белл настаивает, что все три сферы независимы друг от друга, он может избежать неудобных вопросов о взаимоотношениях этих сфер, снова и снова возвращаясь к своей теоретической посылке.

В-третьих, Белл не предлагает нам никаких доказательств и свидетельств, подкрепляющих его исходную позицию (Ross, 1974, с. 332-334). Мир, в котором существуют люди, заставляет их постоянно ставить перед собой вопросы о связях культурных, политических и социальных структур, что делает по меньшей мере уклончивыми, если не намеренно жульническими, рассуждения Белла об их «радикальном разъединении».

В-четвертых, одна из самых поразительных характеристик ПИО состоит в том, что она обнажает распад «общей системы ценностей» (Bell, 1973, с. 12), ранее поддерживаемой обществом в целом. Да, он утверждает, что «в наше время разъединение трех [сфер] увеличивается» (с. 13). В его работе The Cultural Contradictions of Capitalism (1976) главной темой стал распад некогда интегрированного этоса и потребностей социальных структур (Белл доказывает, что структуры XIX в. восприняли характер протестантизма - трезвость, сдержанность и трудолюбие, и это соответствовало требованиям социоэкономического развития, поощрявшего инвестиции и бережливость). Кроме того, в The Coming of Post-Industrial Society Белл уделяет особое внимание возрастающему числу специалистов-профессионалов, что влечет за собой важные последствия в политике (в переводе на простой язык: «будут ли нами править профессионалы?»). Привлекая внимание к подобным вопросам, Белл определенно подчеркивает значение взаимосвязанности трех сфер, а не их разъединенности. В таком слу-

50

чае как могут некогда единые сферы культуры и социальных структур разойтись так далеко или - иначе ставя вопрос - какое количество связей между ними сохранилось? А если развитие в одной сфере действительно оказывает влияние на другие, тогда какова же их природа? Питер Стейнфелс пишет:

О

чевидно не только то, что эти три сферы тесно связаны, но их взаимоотношения в первую очередь интересуют Белла. При всем его аналитическом разделении на три сферы он не в состоянии уйти от понятия общества как единого целого; это снова и снова возникает в его книгах и статьях, это звучит подспудно, если не выражено явно; это представляет основной предмет его беспокойства... А раз так, Беллу нужна теория об отношениях между разными сферами не меньше, чем теория об их дивергенции... Она не должна быть теорией, которая просто дает определение через одну из сфер... она должна установить измерения этих сфер, а также направления и способ их взаимодействия.

(Steinfels, 1979, с. 169)

Постиндустриальное общество

Читателям следует иметь в виду отправной принцип Белла, который утверждает, что социальная структура радикально разъединена с политикой, как я уже подчеркивал при описании ПИО. Главное, что ПИО возникает благодаря переменам только в социальной структуре, которая включает экономику, структуру сферы занятости и систему стратификации, однако не связана с политикой и культурой. Таким образом, The Coming of Post-Industrial Society представляет собой анализ перемен, происходящих всего лишь в одном секторе общества, и, как предупреждает Белл, не стоит предполагать, что имеются в виду те его части, изменения в которых влекут за собой серьезные последствия.

Белл предлагает типологию общественного устройства, которая на любой стадии целиком и полностью определяется доминирующим типом наемного труда. По Беллу, самый распространенный вид трудовой деятельности является определяющей чертой того или иного общества. То есть Белл полагает, что если в доин-дустриштьных обществах преобладал сельскохозяйственный труд, а в индустриальных самым распространенным был труд на мануфактурах, то в постиндустриальном обществе главенствующую роль играет занятость в сфере услуг.

51

Ключевым объяснением подобных перемен Белл считает рост I производительности труда. Критическим фактором, определяющим 1 переход от одного типа общества к другому становится возмож- 1 ность получить «больше за меньшее» количество труда благодаря 1 применению принципа рационализации (эффективности). В дойн- I дустриальную эпоху каждый должен был трудиться на земле, что- I бы обеспечивать собственное существование. Однако позже стало ] возможным кормить население страны без того, чтобы каждый 1 обрабатывал землю (например, благодаря внедрению более про- | грессивных сельскохозяйственных приемов, улучшению землеполь- ] зования и скотоводства), теперь уже можно отвлечь часть рабочей j силы от фермерских угодий, и она станет производить предметы потребления, имея при этом гарантированное продовольственное снабжение. Соответственно эти люди перебираются в города, обеспечивают своим трудом растущее число мануфактур, будучи уверены в том, что продовольствием они будут снабжены за заработанные деньги из излишков сельскохозяйственного производства страны. По мере развития этого процесса, в связи с тем что все меньшая часть населения производит все большие излишки сельскохозяйственной продукции (а чем больше сельское хозяйство рационализируется с помощью новых техник и технологий, тем больше продукции оно производит меньшим числом работников), все большая часть населения перетекает из сельскохозяйственных работ в буржуазную систему мануфактур.

С развитием этого процесса мы решительно входим в индустриальную эру, где преобладает мануфактурный труд. И, как всегда, работает принцип «больше за меньшее». Соответственно индустриальное общество процветает все более и более, применяя все более производительную технику на фабриках, где, в свою очередь, растет производительность. Паровой двигатель снижает потребность в мускульной силе и в то же время увеличивает производительность; электричество позволяет запустить монтажные линии. История индустриализации может быть написана и как процесс постоянного развития механизации и автоматизации, что гарантировало заметный рост производительности. Здесь та же железная логика - больше продукции, произведенной все меньшим количеством работников.

Так как производительность повышается, промышленный прирост дает обществу возможность позволить себе прежде немыслимую роскошь - учителей, больницы, развлечения и даже отпуска. В свою очередь, подобное использование достигнутого индустрией благосостояния создает рабочие места в сфере услуг, профессии, нацеленные на удовлетворение возникающих потребностей,

52

что люди уже могут себе позволить, и щедрость индустриального общества дает им эту возможность. Чем больше богатства создает промышленность и чем меньше для этого требуется работников благодаря техническому прогрессу (все то же «больше за меньшее»), тем больше услуг может быть оказано и тем больше работников промышленность отпускает в сферу услуг.

Если этот процесс развивается (а Белл утверждает, что по мере того как мы входим в ПИО, это происходит), значит, мы убеждаемся в следующем:

» число работников, занятых в промышленности, снижается до такой степени, что очень мало кто находит себе работу в этой сфере (эра «заводов-роботов», «полной автоматизации» и т.д.);

» одновременно с сокращением числа работающих в промышленности происходит постоянный и уверенный рост производительности, обеспечиваемый непрекращающейся рационализацией производства;

» благодаря увеличению производительности в промышленности происходит непрекращающийся рост богатства, которое может быть потрачено на удовлетворение новых потребностей, возникающих у людей (что-нибудь вроде медицинского оборудования или услуг массажиста);

* идет постоянный процесс высвобождения людей от занятости в промышленности;

» бесконечное создание новых рабочих мест в сфере услуг, нацеленное на удовлетворение новых потребностей, которые возникают в связи с ростом богатства (т.е., становясь богаче, люди открывают новые возможности тратить деньги, а это требует увеличения числа работников в сфере услуг).

Белл идентифицирует постиндустриализм, опираясь на известные эмпирические данные социальных наук. Нельзя отрицать: происходит сокращение занятости в первичном (сельском хозяйстве и добывающей промышленности) и во вторичном (мануфактурном) секторах экономики, что уравновешивается ее ростом в третичном секторе, т.е. в секторе услуг. Это было подробно рассмотрено еще в 1940 г. Колином Кларком, а затем выражено в количественных параметрах Виктором Фушем (1968) и другими. Для Белла «общество услуг» тоже является постиндустриальным обществом.

Однако перед тем как рассматривать этот вопрос, следует подчеркнуть, что занятость в сфере услуг совершенно реально обо-

53

значает конец истории перетекания занятости из одного сектора в ' другой. Обоснования здесь прямолинейны: поскольку принцип «больше меньшим числом» требует сначала от сельского хозяйства, потом от промышленности механизации и автоматизации, сначала освобождаются рабочие руки в сельском хозяйстве, потом в промышленности при одновременном обеспечении роста общего богатства. Для таких мыслителей, как Белл, подобные «выбросы» рабочей силы из первичного и вторичного секторов, представляются положительным фактором, который влечет за собой конец эры индустриального общества; это общество избавляется и от тяжелого физического труда, и от радикальных политических течений, точнее, от марксистской политической агитации, поскольку, задается вопросом Белл, как пролетариат может вести борьбу, если пролетариат исчезает? Автоматизация отменяет рабочий класс и в то же время способствует росту благосостояния более широких масс. Общество, получив дополнительные ресурсы, начинает поступать по формуле Кристиана Энгеля: развиваются новые потребности, удовлетворение которых и покрывают эти ресурсы*. Как уже было сказано раньше, это влечет за собой увеличение занятости в сфере услуг. Общество стало богаче? Придуманы новые потребности? Все это приводит к разрастанию сферы услуг, например, в отелях, в туристическом бизнесе и психотерапии. И действительно, следует отметить, что потребности человека ненасытны. Когда люди получают дополнительные деньги, у них начинают возникать дополнительные потребности вроде массажистов, спортивных занятий, психотерапии. Кроме того, работа в сфере услуг особенно трудно поддается автоматизации. Она ориентирована на человека и обычно нематериальна, а потому увеличение производительности с помощью машин не может быть значительным. Как можно автоматизировать работу социального работника, няни или учителя?

Короче говоря, сфера услуг будет увеличиваться по мере возрастания производительности (богатства), извлекаемого из сельского хозяйства и промышленности, но особо беспокоиться о том, что работа в сфере услуг будет автоматизирована, не стоит. А пото-

* «Поскольку национальный доход возрастает, мы видим, как в теореме Кристиана Энгеля... что доля денег, потраченных на питание дома, начинает падать, дополнительные доходы сначала используются для приобретения товаров долговременного пользования (одежда, дома, автомобили), а потом - предметов роскоши, на отдых и т.д. Таким образом, третичный сектор, сектор персональных услуг - рестораны, отели, автосервис, путешествия, развлечения, спорт - начинает расти, так как горизонты людей расширяются и появляются новые желания и вкусы» (Bell, 1973, с. 128).

54

му эволюционный процесс, определенно имевший место на протяжении доиндустриальной и индустриальной эпох, в зрелом ПИО теряет свою силу. С вхождением в постиндустриальное общество мы достигаем конца истории перемещений в сфере занятости из-за технических усовершенствований. А раз так, занятость нам обеспечена.

Роль информации

Если можно признать, что устойчивый рост благосостояния приводит к доминированию труда в сфере услуг, то следует поинтересоваться и местом информации в этом уравнении. Почему Белл осмеливается заявлять, что «постиндустриальное общество - это информационное общество» (1973, с. 467) и что «экономика сервиса» указывает на переход к постиндустриализму? Не так трудно понять роль информации в его теоретических построениях. Он объясняет ее с помощью нескольких связанных между собой посылок. Главное, что он делает акцент на образе жизни людей в различные эпохи. В доиндустриальном обществе это «взаимодействие с природой... когда используется грубая мускульная сила» (1973, с. 126); в индустриальную эпоху, в «техническом и рационализированном обществе, где доминирует машина», жизнь становится взаимодействием с преобразованной природой (с. 126). В отличие от этих двух эпох, жизнь в «постиндустриальном обществе основана на услугах... и является взаимодействием с людьми» (с. 127). «Главную роль играет не грубая мускульная сила, не энергия, а информация» (с. 127).

Иными словами, если некогда человек обеспечивал свое существование возделыванием земли и должен был полагаться на физическую силу и традиции (доиндустриальная эпоха), позже должен был отвечать требованиям машинного производства (индустриальная эпоха), то с возникновением общества услуг (постиндустриального общества) предметом труда для большинства стала информация. В конце концов «взаимодействие между людьми» и есть то взаимодействие, для которого базовым ресурсом является информация. Не занимаются ли банкиры только тем, что регулируют денежные потоки? Не занимаются ли терапевты только тем, что ведут диалоги с пациентами? Не занимаются ли рек-ламщики только тем, что производят и передают образы и символы? Не занимаются ли учителя только тем, что передают знания? Работа в сфере услуг - это информационная работа. А доминирование занятости в сфере услуг неизбежно ведет к возрастанию количества информации. Используя более позднюю терминологию Белла, можно различить три типа труда, а именно «добывающий»,

55

«мануфактурный» и «информационный» (1979, с. 178), удельный вес которых менялся на протяжении веков таким образом, что в ПИО «доминирующей в сфере занятости группой стали информационные работники» (с. 183).

Однако, Дэниел Белл на этом не останавливается, описывая разные стороны привлекательности жизни в ПИО. Во-первых, информационная деятельность - это главным образом «белово-ротничковая» работа, которая приносит удовлетворения больше, чем какая-либо, иная, так как требует общения с людьми. Во-вторых, в секторе услуг главной становится профессиональная работа, в которой, как утверждает Белл, к концу 1980-х годов будет занято более 30% всей рабочей силы (1989, с. 168). Это означает, что центральной фигурой в ПИО станет «специалист, поскольку он имеет соответствующее оборудование, образование и навыки, чтобы обеспечивать тот род деятельности, который во все более возрастающей мере востребован в постиндустриальном обществе» (1973, с. 127). В третьих, «стержнем постиндустриального общества становятся профессиональное техническое обслуживание» (1987, с. 33), а также «ученые и инженеры, которые формируют ключевую группу в постиндустриальном обществе» (1973, с. 17). В-четвертых, они становятся особым, «решающим» сегментом услуг в этом обществе. Это те профессионалы, присутствие которых в здравоохранении, образовании, исследовательской работе, управлении свидетельствует об «экспансии новой интеллигенции - в университетах, исследовательских организациях, в сфере свободных профессий и управления» (с. 15).

Больше профессиональной работы, большая роль интеллектуалов, большее значение квалификации, больше работы, связанной с непосредственным общением. Все это не только создает образ чрезвычайно привлекательного будущего, но и выдвигает на первый план роль информации (знания). К этому я еще вернусь, но здесь стоит отметить, что Белл не останавливается на этом, рисуя позитивные свойства постиндустриального общества. Белл полагает, что увеличение роли профессионалов означает не только увеличение количества информации в обращении, поскольку оно является следствием их работы, но и то, что общество претерпевает качественные изменения. Одна из причин этих изменений состоит в том, что профессионалы, будучи экспертами, более прочих склонны к планированию. Отсюда вытекает одна из главных черт нового общества, планирование устраняет превратности жизни, пущенной на самотек - laissez-faire. Поскольку профессионалы не отдадут будущее анархии свободного рынка, в ПИО

56

определяющими будут предвидение, выработка стратегий и планирование, а значит, общество будет просчитывать траекторию своего развития более осознанно и целенаправленно, контролируя этот процесс, что прежде немыслимо было себе представить. Второе качественное изменение связано с тем фактом, что, поскольку услуги означают взаимодействие людей, направляемых специалистами, то соответственно качество этого взаимодействия выдвигается на первый план. Преподаватели не озабочены убытками и прибылями, которые связаны с обучением конкретного студента, они думают об увеличении знаний, развитии характера и навыков молодого человека. Врач не рассматривает пациента, как источник дохода. Далее, что логически следует из сказанного, это ориентированное на человека общество, в котором знание специалиста играет ведущую роль, становится обществом заботливым. В постиндустриальном обществе к человеку не относятся, как к винтику (что становилось уделом индустриального рабочего, когда главным были техника и деньги), он воспользуется услугами специалистов, для которых не будет ничего важнее - как предполагается - потребностей клиента. Необходимость планировать вместе с желанием заботиться влечет за собой, по словам Белла, возникновение «нового сознания» в ПИО, которое, будучи «коммунитарным обществом» (1973, с. 220), больше поощряет «комьюнити» (сообщество), нежели индивидов» (с. 128), и для нового общества это главная точка отсчета. Такие вопросы, как состояние окружающей среды, забота о престарелых, достижения в области образования, которое не должно быть узкоспециализированным, - все это становится более значимым, чем экономическая прибыль и конкурентоспособность, а благодаря экспертизе специалистов и выстраиванию приоритетов вполне может быть осуществлено. И это, утверждает Белл, свидетельствует о повороте от «экономизирующего» этоса (максимального удовлетворения собственного интереса) к «социологизированному» образу жизни («попытка оценить потребности общества наиболее сознательным образом... на основе ясно сформулированного «общественного интереса» (1973, с. 283).

Сейчас читателю самое время вспомнить, что мы предполагали рассмотреть обвинения теории постиндустриального общества в эволюционизме. Исходя из изложенного трудно, по-моему, избежать вывода, что ПИО есть высшая форма общества, она стоит на высшей ступени, чем все, ей предшествовавшие, и именно к ней должны стремиться все общества, способные к увеличению про изводител ьности.

57

Интеллектуальный консерватизм

Из всего этого понятно, что рост объемов информационной работы и большая доступность профессий, требующих специального диплома, заставляет Дэниела Белла идентифицировать решительный разрыв между индустриальным и постиндустриальным обществами. Хотя бесспорно, что информационной занятости сейчас больше, чем когда-либо, и что количество используемой информации резко растет, утверждение Белла, будто постиндустриализм означает системный разрыв с предыдущими обществами, вызывает серьезные вопросы.

Одна проблема связана с тем, что Белл строит свою теорию нового общества на весьма шатких основаниях. Не существует никаких имманентных причин, по которым рост числа специалистов, пусть даже резкий, должен привести нас к выводу, что наступает новая эра. Например, представляется вполне разумным предположение, что если, скажем, модель собственности в промышленности остается прежней, а динамика развития экономики - постоянной, то и система - отвлечемся от проблем занятости - тоже остается прежней. Никто ведь не предложил считать, что такая страна, как Швейцария, в значительной степени зависящая от банковского дела и финансов, представляет собой совершенно иное общество, чем Норвегия и Испания, где работники сосредоточены в совершенно других сферах занятости. Все три - определенно капиталистические общества, какими бы внешними признаками они ни отличались бы друг от друга.

Разумеется, у Белла и его сторонников есть на это два ответа. Первый вращается вокруг проблемы: какая степень перемен необходима, чтобы прийти к выводу о том, что произошел системный разрыв? Единственный честный ответ здесь: «это вопрос взглядов и разумных доказательств», и я попытаюсь обосновать свое мнение, что системного разрыва не произошло. Во-вторых, надо признать, что Белл, занимаясь анализом трех раздельных «сфер», мог бы ответить, что перемены по одной оси могут свидетельствовать о новом социальном порядке, даже если остальные, никак не связанные с ними измерения продолжают существовать в континууме. Ipso facto его уверенность относительно существования идентифицируемого постиндустриального общества, свидетельством чего являются перемены в сфере занятости и развитии информационных технологий, можно было бы и разделить. В следующем разделе я остановлюсь на этом и докажу, что его антихолизм несостоятелен и что вполне можно продемонстрировать существование идентифицируемых континуумов системного характера.

58

Но прежде чем мы перейдем к этим более существенным аргументам, хотелось бы рассмотреть еще одну причину, по которой сама идея новой постиндустриальной эры кажется подозрительной. Это относиться к доводам Белла, которые он приводит, объясняя переход от старого режима к новому. Спрашивая, почему происходят эти перемены, Белл обращается к аргументам, слишком хорошо известным в науках об обществе. И его интеллектуальный консерватизм дает нам основания для скептицизма относительно его заявлений о том, что возникает новое общество.

Позвольте пояснить это. Как мы видели, причина перемен, по Беллу, состоит в том, что рост производительности дает возможность работникам переходить из сельскохозяйственного и промышленного сектора в сектор услуг. Производительность растет благодаря технологическим нововведениям, которые позволяют меньшему числу занятых в сельском хозяйстве кормить нас и меньшему числу промышленных рабочих снабжать нас товарами. Белл пишет: «Технология... является основой роста производительности, а производительность становится трансформирующим фактором экономической жизни» (1973, с. 191). Иными словами, в основе ПИО лежит производительность, поскольку благодаря ей оплачиваются все работники сферы услуг.

Особенно примечательно, что в этом проглядываются на удивление знакомые формы социологических рассуждений, связанных с технологическим детерминизмом, который уже давно вызывает большое недоверие у исследователей. В нем содержатся две особенно сомнительные скрытые посылки. Первая: технологии якобы являются определяющими агентами социальных перемен; вторая: технологии сами по себе отделены от мира социального, хотя и оказывают огромное влияние на него. Где же тут, спросят критики, люди, капиталы, политика, классы, интересы (Webster and Robins, 1986, гл. 2)? Можно ли всерьез утверждать, что технологии, будучи двигателями перемен, в то же время совершенно независимы от социальных отношений? Что же тогда происходит с ценностями и силами, определяющими бюджеты на исследования и развитие? С приоритетами корпораций по инвестированию в обновление производства? С предпочтениями правительств, который выбирают именно этот проект, а не mom?

Здесь большую важность представляет не детальный разбор возражений против технологического детерминизма, а возможность в полной мере оценить интеллектуальный консерватизм Белла. Он опирается на старое положение о том, что технологии являются движущей силой перемен (эти высказывания можно найти у Анри

59

Сен-Симона и Огюста Конта, которые создавали свои труды на самых ранних стадиях индустриализации, в последние годы XVIII в.) и они уже давно подвергаются серьезной критике во всех учебниках по социологии. Такая приверженность исторически отыгранным социологическим построениям заставляет задаться вопросом: как же он сумел определить новизну постиндустриализма?

Другой источник его взглядов только подкрепляет это сомнение. Дело в том, что Белл многое заимствует у Макса Вебера, великого основателя классической социологии, который в конце XIX - начале XX в. писал о происходивших в то время индустриальных переменах; в частности, Белл полагает, что величайший вклад Вебера состоит в том, что в своих размышлениях основной акцент он сделал на рационализации. Белл утверждает: мысль Вебера, что «основой западного общества была рационализация» (Bell, 1973, с. 67), означает возрастание роли принципа «больше за меньшее», или «распространение через право морали, основанной на эффективности и учете, «экономизирующего» подхода (максимизация, оптимизация, сокращение расходов, которая прилагалась не только к материальным ресурсам, но и ко всем сторонам жизни» (с. 67). Иначе говоря, рост производительности, происходящий действительно благодаря применению новых технологий, лежит в основе этой рационализации. Для профессора Белла «осевым принципом социальной структуры является экономизация - через распределение ресурсов в соответствии с принципами наименьших затрат, взаимозаменяемости, оптимизации, максимизации и т.д.» (с. 12; курсив автора).

И снова мы видим, что Белл предлагает нам удивительно знакомую - и резко оспариваемую - трактовку перемены (cf. Janowitz, 1974). Именно она лежит в основе его положения, что производительность возрастает в связи с технологическими новациями. Белл отказывается от обвинения в технологическом детерминизме. Он утверждает, что причина перемен - гораздо глубже и фундаментальнее, и это - рационализация, скрытая динамика принципа «больше за меньшее». Кришан Кумар, выдающийся критик Белла, уместно замечает:

П

очти каждую характеристику Белла постиндустриального общества можно рассматривать как продолжение и переработку мысли Вебера о бесконечном процессе «рационализации в западных индустриальных обществах.

(Китае, 1978, с. 235)

60