Часть 10.

самые широкие круги общественности. Особенно показательна в этом отношении деятельность Государственной канцелярии, в прошлом Королевской государственной канцелярии. До 1980 г. она финансировалась непосредственно парламентом, и в ее задачу входило распространение всей правительственной информации. Основанная в 1786 г. Государственная канцелярия известна, прежде всего, публикацией парламентских отчетов и законодательных актов. До недавнего времени, если Канцелярия считала, что «публикация какого-либо документа отвечает "общественным интересам", то это было достаточным основанием для его публикации» (Butcher, 1983, с. 17). Что понималось под общественными интересами, вопрос, конечно, дискуссионный, но здесь важно отметить, что уж если решение о публикации было принято, то считалось, что нужно обеспечить возможность каждому желающему ознакомиться с документом без особых затрат.

Государственная статистическая служба, как представляется, не является частью публичной сферы. Скорее это ее фундамент, без которого сама сфера не может функционировать, и принципы, которыми руководствуется такая служба - достоверность, служение обществу, доступ граждан к правительственной информации, - подтверждают ее роль как основы существования такой сферы. Однако в последнее время появились две угрозы традиционной роли правительственной информационной службы и тем самым публичной сфере. Я имею в виду, во-первых, тенденцию к превращению любой информации в товар, а, во-вторых, растущую склонность правительства (да и вообще всех политиков) вмешиваться в работу статистических служб, нарушая целостность данных. Совокупно эти тенденции ведут к «политизации науки» (Phillips, 1989), которая всегда занимала положение над схваткой, а в итоге - к потере доверия к информации, которую некогда, нисколько не сомневаясь в ней, использовали политики всех направлений (и не только они).

Первые признаки изменения положения появились, по-видимому, в 1980 г. после доклада премьер-министру сэра Дерека Рай-нера (Rayner, 1981) о состоянии правительственной статистической службы. Райнер высказался за снижение расходов на государственную информацию (он предлагал сократить службу и ее штаты на 25%) и за изменение ее идеологии как общественной службы, предлагая ввести коммерческие цены на информацию для тех, кому она нужна. Характерны рекомендации Райнера: «нужно немедленно снизить уровень субсидирования статистических публикаций», информация, предназначенная для бизнеса, «должна оплачиваться по коммерческим расценкам», и «следует использовать более

255

гибкие средства, обеспечивающие доступ общественности к дан ным, собираемым правительством... Стоимость таких средств дол. жна покрываться за счет платы, взимаемой с физических и к>рц. дических лиц» (Government Statistical Services: Privy Council, 1931 Annex 2). В соответствии с этими рекомендациями было принято решение превратить Государственную канцелярию из парламентской службы в «коммерческий фонд», с тем чтобы ускорить в ней процесс перехода к рынку (Levitas, 1996).

Следствием такого рыночного подхода стали урезание государственного финансирования и рост стоимости материалов, предназначенных для публики. Как лаконично выразился Бернард Бенджамин, «наша критика правительства сводится к тому... что оно предпочитает печатать как можно меньше, а брать за это как можно больше» (Benjamin, 1988, с. 2). Наиболее известной жертвой правительственной экономии стало издававшееся 26 лет General Household Survey, оно перестало выходить в 1997 г., хотя содержало много сведений о социальной сфере в Соединенном Королевстве, так как основывалось на обследовании 10 тыс. домохозяйств, а вопросы анкеты затрагивали многие стороны повседневной жизни: от применения контрацептивов до ухода за детьми. Что касается изданий, публикация которых продолжается, то цены на них росли темпами, которые далеко превышали темпы инфляции, а от правительственных учреждений, которые до этого распространяли свою информацию бесплатно, потребовав, чтобы они стали брать за нее деньги. Все это привело только к тому, что трудности получения информации для многих граждан возросли. Конечно, те, у кого есть компьютер, доступ в Интернет и необходимые технические навыки, могут получить соответствующую информацию в электронном виде, начать нужно с адреса www.statistics.gov.uk. Однако дело в том, что электронным доступом к информации сегодня могут воспользоваться лишь слои общества, имеющие определенный достаток.

Кроме превращения государственной информации в рыночный товар, есть еще одна вызывающая беспокойство тенденция: стремление правительства вмешиваться в работу статистических служб, нарушая целостность данных. В последние годы это вызывает серьезное беспокойство. Такое развитие событий можно рассматривать как покушение на публичную сферу одной из соперничающих сторон с целью подтасовать или даже исказить информацию в собственных целях. Статистика теперь не нейтральная информация, она стала средством правительственной политики. Трудно представить себе более чувствительный удар по публичной сфере.

256

13 документальном телевизионном фильме Cooking the Books (Lawson, 1989) было высказано предположение, что правительство Тэтчер в 1980-е годы систематически вмешивалось в деятельность правительственных информационных служб и привело к их полному моральному разложению. В этой программе Channel 4 быяо выделено три стадии манипуляции со статистикой, на протяжении каждой из них информация подвергалась искажению в политических целях. Журналист Мелани Филлипс, самая неутомимая охотница за этими проделками, а их набралась масса, пришла к выводу, что «манипуляции с чувствительной статистической информацией и ее искажения сегодня стали почти рутинным делом» (Phillips, 1990).Скептицизм широкой публики по поводу официальной статистики отражается уже в анекдотах, эта информация вызывает недоверие за границей, что грозит серьезными последствиями. А если смотреть глубже, то это недоверие разрушает основы публичной сферы (Levitas and Guy, 1996).

Управление с помощью информации

Предшествующее обсуждение подвело нас к более широкой теме - управлению с помощью информации (information management). Публичная сфера стала жертвой не только нападок на общественные службы, она пострадала от более общей причины - стремления навести на информацию глянец и «всучить» ее потребителю. Нам придется коснуться таких тем, как появление «специалистов по раскрутке», «консультантов по медиа», «управления имиджем» и т.п., и роли этих новаций в современной политической жизни. С ними связан бурный рост различных средств «убеждения» людей, эти методы широко используются в политике, но глубоко проникли и в сферу потребления. Кроме этого, даже в тех областях, где понятие «развлечения» казалось чем-то неуместным и несовместимым с традиционным этосом, наблюдается массовая экспансия разного рода забав, и все это приводит к появлению того, что Герберт Шиллер пренебрежительно называет валом «информационного мусора». Все это свидетельствует о сомнительной ценности тезиса о невероятном росте количества информации в наше время. Давайте подробнее остановимся на некоторых аспектах этой проблемы.

Яркой особенностью XX в. и особенно его послевоенного периода стало распространение сознательно используемых средств убеждения людей. То, что называют управлением с помощью информации, - это, конечно, вообще особенность либерального капитализма. Как отмечал Говард Тамер:

257

17-2647

У

правление с помощью информации... совершенно необходц. мо для того, чтобы обеспечить согласованную работу современного правительства. Манипулируя общественным мнением и осуществляя социальный контроль, государство всецело полагается при этом на коммуникацию и информацию.

(lumber, 1993Ь, с. 37)

Этот подход прочно укоренился в начале столетия, когда, как признают очень многие - среди них, например, такие политологи как Гарольд Лассуэлл (Lasswell, 1934), Уолтер Липпманн (Lippmann, 1922) и основатель теории связи с общественностью Эдвард Бернайс (Bernays, 1955), последнего нужно отметить особо, - развитие демократии, сопровождавшееся одновременным распространением потребительских ценностей, сформировал острую потребность в средствах выработки в обществе «искусственного консенсуса» (Bernays, 1952).

Существует обширная литература, посвященная развитию «пропаганды», позднее этот термин был смягчен, и его место заняло «формирование общественного мнения», а затем появился термин «убеждение» (persuasion), здесь нет нужды возвращаться к этому вопросу (Robins and Webster, 1999). Достаточно сказать, что уже в начале XX в. некоторые наблюдатели отмечали, что необходим какой-то механизм управления населением, придерживающимся разных взглядов, но при этом пользующимся избирательным правом. Липпманн, например, считал, что «между частным лицом и сложной средой, в которой он существует, должен быть какой-то посредник-эксперт» (Lippmann, 1922, с. 378).Роль этого эксперта должен взять на себя современный пропагандист, специалист по информации, который «превратил убеждение в незаметное искусство и в орудие правительства народа» (Lippmann, 1922, с.248). Заметьте, что с точки зрения Лассуэлла, Липпманна и Бернайса, управление с помощью информации - вещь необходимая и достойная. «Пропаганда, конечно же, останется всегда, современный мир слишком зависит от умения скоординировать поведение его мельчайших компонентов как в моменты кризиса, так и при проведении широкомасштабных акций в "нормальных" ситуациях» (Lasswell, 1934, с. 234).

В этих высказываниях пропаганда предстает как сознательно используемое систематическое управление с помощью информации, как неотъемлемая часть либеральной демократии. Пропаганда сводится к распространению определенных сообщений и ог-

258

г

раничению распространения других, то есть включает и использование цензуры. Особенно стоит отметить - я, собственно, поэтому и обратился к истории вопроса, - то, что систематическое использование управления с помощью информации и есть, по мнению Юргена Хабермаса, момент, с которого начинается упадок публичной сферы (при этом демократические процессы в обществе не прекращаются, ведь противоборствующих сторонам нужна легитимность и они пытаются управлять общественным мнением, чтобы победить в открытом противостоянии, и это в какой-то мере способствует сохранению публичной сферы). Хабермас, конечно, прав, утверждая, что распространение пропаганды и манипулирования общественным мнением свидетельствуют об отходе от идеи информированного и рационально рассуждающего общества в сторону подтасовок и технологий пиара. Сегодня нормативная точка зрения состоит в том, что пропаганда и агитация - нечто противоположное рациональному обсуждению, их рассматривают как препятствия на пути разумной выработки решений. Но те, кто первыми занялся этими вопросами, не лицемерили, они были искренне убеждены, что общество «неспособно действовать разумно», если ему в этом не помогут «специалисты по разъяснениям», «специалисты по установлению истины», «специалисты по выяснению мотивов» (Lasswell, 1941, с. 63). Эдвард Бернайс заявлял в то время: «Специалисты по связям с обществом жизненно необходимы... потому что всеобщее благосостояние зависит от того, насколько приспособлен отдельный индивид, группа или общественный институт к требованиям жизни» (Bernays, 1952, с. 3).

Ирония заключается в том, что сейчас, когда управление с помощью информации приобрело огромные масштабы и интенсивность, а его приемы стали гораздо более изощренными, появилась тенденция вообще отрицать его существование. Сегодня появилась тьма специалистов по пиару (PR), консультантов, которые занимаются связями политиков и ведущих бизнесменов со СМИ, когда в массовом порядке присуждаются ученые степени по рекламному делу и подобным предметам, но вся эта публика утверждает, что озабочена исключительно «совершенствованием коммуникаций», «добивается, чтобы «месседж» клиентов достигал цели», и «обучает навыкам, которые необходимы для создания развитой экономики». Основополагающий принцип, лежащий в основе всех этих практик, либо замалчивается, либо отодвигается на второй план. А принцип-то сводится к тому, чтобы создавать такую информацию, которая бы убедила потребителя поступать

259

(а иногда воздерживаться от действий) в соответствии с интересами тех, кто платит за эту информацию, т.е. управлять информационной средой людей с целью контролировать их поступки.

Формирование методов управления с помощью информации происходило в период между двумя мировыми войнами, позже распространение этих методов приобрело характер эпидемии, стремительно набирающей силу. Возьмем хотя бы колоссальный рост рекламной индустрии после 1945 г. Эта индустрия не только выросла экономически, она существенно увеличила количество своих методов: начиная с формирования образа корпорации, спонсорства, связей с общественностью и кончая прямой почтовой рассылкой. С появлением последней заметно возросло количество «почтового мусора» (удачная характеристика качества дополнительной информации), появились местные «бесплатные газеты», в которых была стерта грань между журналистикой и рекламой. С количественным ростом пришел и качественный: в этой области появились настоящие профессионалы, а проводимые ими «кампании» стали гораздо более прицельными (здесь можно упомянуть и об исследованиях рынка, о компьютерном анализе [продаж] и «целевых аудиториях»).

Еще одним свидетельством все большего распространения управления общественным мнением, которое захватило в политике ключевые позиции, стал стремительный рост лоббизма, проникшего в Уайтхолл для того, чтобы укрепить там позиции тех, кто этот лоббизм оплачивает. Вообще-то лобби - это вестибюль, в частности, тот, в котором журналисты пытаются перехватить членов палаты общин, выходящих из парламента, но здесь я имею в виду группы, обычно представляющие интересы корпораций, которые пытаются оказать влияние на политический процесс. Ключевым элементом становится подкуп парламентариев заинтересованной стороной (Raphael, 1990).

Я еще вернусь к проблемам политики, хочу лишь обратить внимание на то влияние, которое бизнес оказывает на формирование информационной среды. Здесь есть два момента. Во-первых, прослеживается четкая паратлель: с одной стороны, политологи приходят к убеждению, что демократическим процессом нужно управлять, осторожно манипулируя информацией, с другой - в тот же период между двумя мировыми войнами растущий корпоративный сектор осознает, что общественное мнение может и должно оказывать все более сильное влияние на деловую жизнь. Особенно в Соединенных Штатах «фирмы по мере своего роста понимают: если их деятельность порождает новости и это неизбежно, то этот поток новостей нужно контролировать» (Tedlow, 1979,

260

с. 15). В результате в корпорациях возникли отделы по связям с общественностью, которые должны обеспечить обнародование мнения корпораций по вопросам трудовых отношений, экономики и даже международной политики. Нет ничего удивительного, что Эдвард Бернайс это желание уловил и поддержал: «Корпоративному миру нужно не только продавать продукты... прежде всего ему нужно научиться продавать общественности самого себя, нужно научиться объяснить свое место в экономической системе» (Bernays, 1952, с. 101).

Признав, что в деловом мире любая организация «в конечном счете зависит от того, в какой мере общество одобряет ее деятельность, она сталкивается с задачей сформировать общественное мнение в соответствии со своей программой или целью» (Bernays, 1952, с. 159), корпорация выстраивает свои коммуникации. В современной корпорации управление общественным мнением - часть маркетинговой стратегии. Такие люди, как управляющий General Motors Роджер Смит, совершенно четко осознают задачи своих подчиненных, занимающихся связями с общественностью: им поручено ни больше ни меньше, как «добиться, чтобы мнение общественности отражало политику корпорации» (Smith, 1989, с. 19). Исходя из этой посылки и строится участие корпорации в несметном множестве различных информационных акций: спонсорстве, разработке логотипов, формировании образа корпорации, публикации статей рекламного содержания, налаживании связей с общественностью, поддержке политических (и неполитических) групп и даже образовательных программ (это та область, где корпорации могут вступить в контакт с молодежью и представать перед публикой в облике заботливого отца). Большое внимание уделяет бизнес своему участию в организациях, представляющих интересы всего делового мира. В Великобритании такой организацией является Конфедерация британской промышленности (Confederation of British Industry- СВГ), основанная в 1965г. Сегодня она всеми рассматривается как выразитель интересов делового сообщества и представлена на всех публичных форумах, где рассматриваются вопросы, связанные с состоянием индустрии.

Еще одно новое явление: все чаше ведущих сотрудников фирмы учат, как лучше работать со СМИ и как вести себя перед телекамерой. Для больших корпораций стало привычным учить своих сотрудников правильно говорить, одеваться так, чтобы лучше выглядеть на экране. Их тренируют давать интервью, используя собственные ресурсы или оборудование фирм-консультантов, причем в качестве тренеров часто выступают профессиональные тележурналисты.

261

Майкл Юсим (Useem,1984) на фактах показывает, как корпоративные структуры получают огромные прибыли, пользуясь тещ что можно было бы назвать их собственными информационными возможностями и возможностями верхушки их управленческого аппарата. Он пишет, что в XX в. произошел переход от «семейного» бизнеса через стадию бизнеса «менеджерского» и далее к стадии «институционального» капитализма, под которым он имеет в виду огромные и обезличенные корпорации, занимающие доминирующее положение в ведущих экономиках мира и все более тесно связанные друг с другом. Результатом установления таких тесных связей стало возникновение в современном капитализме «внутреннего круга» - директоров, заседающих в правлениях сразу многих компаний и составляющих узкий круг посвященных, где и формируется «обобщенное корпоративное мировозрение» (Useem, 1984, с. 5), которое пришло на смену защите интересов отдельной компании. Отсюда возникли две особенно важные тенденции. С одной стороны, «политическая мобилизованность бизнеса» (с. 150). Она возникла в 1970-е годы и сохраняется до сих пор. Тесные связи между корпорациями создали основу для эффективного участия бизнеса в политике на основе широкого консенсуса по таким вопросам, как чрезмерно высокое налогообложение, слишком сильное влияние профсоюзного движения, противодействие введению законодательства, которое могло бы нашести ущерб частной инициативе и бизнесу. Феномен «политической мобилизованности бизнеса» свидетельствует о том, что современному деловому миру уже недостаточно заниматься своими внутренними делами, его волнует состояние внешней среды, в которой существует бизнес. Растущая активность лобби, которая приводит к появлению людей, способных формулировать точку зрения бизнеса, к формированию разветвленной сети контактов, к проведению круглых столов и к неиссякаемому потоку пресс-релизов и брифингов наряду с поддержкой настроенных в пользу бизнеса политических партий, центров анализа, с энергичным участием в таких организациях, как Конфедерация британской промышленности, - все свидетельствует о возросшем понимании бизнесом роли информации в современном обществе.

И еще одна черта характерна для руководителей современных корпораций. Все чаще их выбирают по признаку способности к общению. То, что Майкл Юсим (Useem, 1985) называет взлетом «политических менеджеров», связано с их возросшим умением прокладывать курс развития, соответствующий сложным политическим, экономическим и социальным особенностям окружения, в котором работает корпорация, и вырабатывать стратегию ее развития, учи-

262

тьшаюшую эти особенности. Одной из сторон таланта «политического менеджера» является его способность к общению, умение убедить группы интересов вовне (и часто внутри) корпорации следовать выработанной компанией политике и обычаям. С точки зрения Юсима (Useem, 1985), появление такого типа руководителя «наиболее явственно свидетельствует о существенном изменении приоритетов бизнеса, при котором функция связей с общественностью выдвигается на первый план» (с. 24). Расширившиеся, тесно связанные друг с другом, осознающие свои интересы и возглавляемые способными агитаторами корпорации оказывают мощное влияние на формирование современной информационной среды.

Остановимся на втором моменте. Он более тесно связан с основной сферой деятельности бизнеса. В течение все того же ключевого периода между войнами произошли события, которые оказали глубокое влияние на сегодняшнее положение вещей. Рост корпораций привел к тому, что в дополнение к проблемам производственного характера (то есть ко всему, что происходило на самом предприятии) пришлось уделять серьезное внимание и проблеме потребления произведенной продукции. Как заметил один из авторов Advertising and Selling, «за последние десятилетие наше производство росло в десять раз быстрее роста населения... Наступившее благосостояние... в значительной мере базируется на огромном росте количества продаж» (Goode, 1926). Чтобы снизить неопределенность, связанную с свободным рынком, корпоративный капитал попытался как-то упорядочить и систематизировать свои отношения с потребителями. Чтобы стабилизировать сбыт потребительских товаров массового спроса (таких как одежда, сигареты, предметы домашнего обихода, продуктовые полуфабрикаты, моющие средства, а позднее автомобили), нужно было информировать публику об их доступности и привлекательности (Pope, 1983). Необходимость формировать потребительский спрос неизбежно должна была привести к развитию рекламного дела как основы маркетинга (Ewen, 1976). Если мы будем рассматривать рекламу как «выстроенную систему коммерческой информации и убеждения» (Williams, 1980, с. 179), мы поймем ее роль в «воспитании в человеке потребителя... обучении поведению в условиях потенциального изобилия» (Potter, 1954, с. 175).

Неверно, конечно, утверждать, что доход корпорации напрямую зависит от вложений в рекламу. Люди интерпретируют содержание рекламы по-своему (Schudson, 1984), и реклама - лишь одна из составляющих маркетинговой стратегии: тут нужно упомянуть и потребительское кредитование, и обмен новых товаров на подержанные, и привлекательный дизайн и удобную упаковку

263

товаров (Sloan, 1963). Однако благодаря своему динамизму и природе реклама играет огромную роль в процессе формирования бизнесом окружающего нас символического пространства.

С 1920-х годов реклама развивалось столь высокими темпами как в качественном, так и в количественном отношении, что вторглась - этого просто невозможно не замечать - практически во все стороны коммерческой деятельности (Mattelart, 1991; Fox, 1984). Теперь она сама по себе отрасль индустрии, охватывающая все уголки земного шара, а доминирующее положение в ней занимают такие олигополии, как WPP (WPP поглотило когда-то самостоятельных гигантов Ogilvy and Mother, а также /. Walter Thompson), Cordiant, Young and Rubicam, и она оказывает мощное влияние на формирование культуры потребления. Гигантские рекламные щиты, логотипы на майках, нагруженные рекламой сериалы, обычная потребительская реклама, гимны корпораций, спонсирование спорта и даже университетские кафедры (вроде кафедры «Фиата» в Италии или кафедры розничной торговли, учрежденной ASDA) - все свидетельствует, что мы вступили в век «тотального промоушена», когда невозможно провести четкой границы между рекламой и бескорыстной информацией (Wernick, 1991). Как мы уже отмечали, дело не в количественном росте самой рекламы, а в той зависимости, в которую впали от рекламы как основного источника финансирования другие виды распространения информации в наши дни, причем реклама существенно влияет и на содержание современной прессы и телевидения (Barnouw, 1978; McAllister, 1996).

Наконец, наблюдая за активностью корпораций, мы не может не замечать, как специфический для рекламы подход распространяется на все сферы их деятельности: теперь продают не только товары, но и теми же методами пытаются «сбыть» самих себя. Сегодня обычное дело, когда реклама пытается внушить - иногда незаметно, а подчас и грубо - мысль, что банки «внимают», нефтяные компании - «озабочены состоянием окружающей среды», международные химические концерны - это «соль земли британской», а страховщики - «служат каждому из нас и всем нам». Мы не всегда понимаем, в чем нас убеждают, но все же у нас формируются какие-то образы, когда мы узнаем, что компании поддерживают детей и инвалидов, спешат на помощь местному хору или поддерживают организацию театральных гастролей. Как честно признается один из ведущих специалистов по рекламе, единственная цель таких кампаний - убедить людей «толковать свои сомнения в пользу организации в любой ситуации» (Muirhead, 1987, с. 86). На примере рекламы несложно понять, с какой легкостью попыт-

264

ки корпорации управлять процессом потребления переходят в попытки управлять вообще всем в современной жизни, включая и политику.

Ранее мы рассматривали только основные формы присутствия корпораций в информационной сфере. Невозможно утверждать совершенно определенно, но, судя по распространению рекламы во всем многообразии ее форм, по экспансии пиара и лоббирования, мне кажется, что бизнес вообще заинтересован в присутствии в окружающем нас символическом пространстве. Это присутствие непосредственно проявляется в рекламе на экране телевидения, косвенно - в том влиянии, которое оказывает реклама на большинство СМИ в современном мире; мы видим непосредственно главу Конфедерации британской промышленности, которого журналист спрашивает о перспективах промышленности, а без особой огласки по начальным школам бесплатно распространяются материалы по обучению предпринимательству; на телеэкране появляется глава кадрового отдела компании, а за нашей спиной отдел по связям с общественностью потихоньку дает кому-то взятку, проявляя «гостеприимство» за счет компании. Поскольку информация, распространяющаяся по таким каналам, предоставляется в чьих-то интересах, а сами эти интересы скрываются, эта информация - как только она появилась - становится разрушительной для публичной сферы, а в более общем плане - она разрушает всю сферу информации, так как дает необоснованные преимущества экономически благополучным группам населения по сравнению с его ущемленными слоями.

Конечно, желание корпоративного сектора по-своему перекроить информационную сферу сталкивается с сопротивлением. Это сопротивление связано с тем, что большая часть информации распространяется по каналам СМИ, и корпорациям приходится работать с профессионалами, у которых, с одной стороны, есть причины (в их числе профессиональная этика) скептически относиться к сообщениям корпораций, а с другой - они сами часто обращаются к источникам из корпораций с вопросами, которые не особенно нравятся корпорациям.

Эти вопросы приводят иногда к появлению информации о бизнесе, которую он сам предпочел бы скрыть, с этим нельзя не считаться. Но дело не только в дотошности журналистов, прослеживается и противоположная тенденция: общее падение качества журналистики, о котором пишет Нейл Постман (Postman, 1986). Постмана прежде всего беспокоит ориентация телевидения на развлекательность, ориентация, присущая всей современной культуре с ее непосредственностью, тяготением к действию, невнятно-

265

стью, упрощенчеством, склонностью к драматизации и поверхно, стности. С точки зрения Постмана, эта развлекательность пронизывает все: подачу новостей, образование, политику и даже религию. Любая значимая информация подменяется инфоразвлечени-ем. Телевидение с этой точки зрения «загрязняет» информационную среду, выделяя все забавное и сенсационное, концентрируясь на удобоваримом и пренебрегая бесстрастным и рациональным анализом. Из-за этого мы мало что знаем о повседневной жизни транснациональных корпораций, но на нас обрушивается поток сплетен об интимной жизни бизнесменов и выходках какого-нибудь Ричарда Брансона*.

Я начал этот параграф с истории возникновения и распространения управления с помощью информации. Сейчас, обращаясь к первооснове публичной сферы, я не могу не выразить озабоченности вторжением «глянцевой» информации, потому что если мы не можем быть уверенными в том, что читаем или слышим, то политические споры во многом теряют свой смысл. И представляется, что как раз в сфере государственного устройства методы управления с помощью информации приобретают самый изощренный характер (Franklin, 1994).

У этого явления есть несколько важных сторон. Одна связана с подачей политических образов, проблем и событий. О хитроумной подаче новостной информации и статистических данных уже говорилось, но проблема глубже. Хорошо известно, что сделали для Маргарет Тэтчер консультанты по связям с общественностью Гордон Рис и Сатчи и его фирма Saatchi Advertising (Cockerell et al., 1984): они изменили ее манеру говорить и способ одеваться, чтобы ее образ не был таким агрессивным и жестким. Но использование политтехнологий в американском стиле пошло у нас гораздо дальше: уже стали придумывать речи с остроумными изюминками, которые удобно использовать в качестве заголовков в вечерних новостях, тщательно выбирать ракурсы для подходящих фотоснимков, на которых как бы случайно оказываются нужные эмблемы, лозунги - и все это в удачно выбранной цветовой гамме. И тут еще тщательная подготовка фона для политических речей, которые произносят, обращаясь к специально подобранной аудитории политических единомышленников, что избежать неудобных вопросов или непредвиденных возражений из зала. То же самое относится к съездам, на которых принимаются заранее согласованные решения и которые очень мало походят на политические

* Эксцентричный британский мультимиллионер, владелец брэнда Virgin (Virgin Music, Virgin Atlantic Airways, Virgin Cola и пр.). - Прим, перев.

266

митинги, где каждый пытается отстоять свою точку зрения и убедить. В организации таких инсценировок Тони Блэр и Билл Клинтон ловко подхватили эстафетную палочку, переданную им Маргарет Тэтчер и Рональдом Рейганом.

Если речь идет о политиках, то особенно тщательно готовятся их телевизионные выступления: подбирается задник, развешиваются бросающиеся в глаз национальные эмблемы и, конечно, в нужных местах звучат «дружные» аплодисменты. В тех же случаях когда передача действительно идет в прямом эфире, политики, как всем известно, прилагают все усилия, чтобы она имела максимальный пропагандистский эффект. То есть никто и не помышляет о проведении отрытых и честных дебатов, интервью в прямом эфире используются для того же «управления общественным мнением».

Конечно, задолго и до наших дней политики пытались выставить себя в наилучшем виде. Тем не менее

ни один из предшественников госпожи Тэтчер... никогда не прилагал таких целенаправленных усилий для создания своего образа. При ней появился совершенно новый для британской политики персонаж: помесь рекламного агента со спецом по связям с общественностью. С этими приемами презентации собственной персоны и подачи себя в новостях она выглядела больше как американский президент, чем как британский премьер.

(Cockerell et а/., 1984, р. 11)

В политической жизни 1980-х годов управление с помощью информации стало более постоянным и приобрело черты системы (Harris, 1990, с. 168-181). В 1994 г. главой лейбористской партии без особого труда стал Тони Блэр. Его громкие победы на выборах в 1997 и 2001 гг. в одном очень важном отношении напоминали триумфы госпожи Тэтчер: на первом месте всегда стояло управление образом кандидата (Rawnsley, 2000).

Другой стороной управления с помощью информации стало запугивание телевизионных каналов, хотя и не только их. В течение 1980-х годов было немало примеров этого: начиная с того, что консерваторы демонстрировали ВВС свою антипатию к ней как к организации, получающей бюджетное финансирование, и вообще «не нашей», кончая прямыми нападками на освещение многих сложных проблем, но особенно относящихся к Северной Ирландии (Bolton, 1990). Запугивание часто сопровождалось прямыми запретами; на протяжении последних десятилетий было много свидетельств именно цензуры. В 1998 г. на британском телевидении

267

запретили показ Шин Фейн [партии ирландских националистов] была, хотя и очень неуклюжая, а в итоге смехотворная попытка предотвратить публикацию воспоминаний Питера Райта, бывще-го сотрудника военной разведки, появилось сообщение, что все назначения в службе новостей [ВВС\ должны быть одобрены представителем секретной службы, кабинет которого находится в Доме радиовещания корпорации, - вот только некоторые из этих свидетельств (Leigh and Lashmar, 1985).

Все три основные черты управления с помощью информации - придание информации искусственного глянца, запугивание и цензура, - не говоря уже о режиме секретности, который представляет другую сторону той же монеты, особенно отчетливо проявляются во время кризисных ситуаций. Ничто, конечно, не способствует так использованию подобных методов, как войны и вспышки террористической активности. Все это Великобритания испытала в Северной Ирландии (с начала 1970-х годов), во время Фолклендского кризиса в 1982 г., в Ираке - в 1991-м и в Косове - в 1999г. Каждый из этих кризисов продемонстрировал, что информация стала составной частью военной кампании, причем значительная часть этой информации предназначена для потребления внутри страны, так как общественное мнение может решающим образом повлиять на исход военных действий.

В ситуации, когда «враг» может иметь лишь очень ограниченный доступ к каналам распространения информации (в силу чрезвычайной ситуации с ее организационными, этическими и политическими особенностями), когда мы стремимся к победе (а не к торжеству истины), появляется масса возможностей для искажения и введения в заблуждение, да и мотивы, по которым прибегают ко лжи, в общем-то, легко понять. В подобной ситуации и политики, и военные рассматривают СМИ как средство борьбы с врагом, то есть орудие пропаганды. А когда после поражения Америки во Вьетнаме появилось мнение, что война была проиграна из-за неподконтрольности прессы и телевидения (Elegant, 1981; Hallin, 1986), власти стали гораздо внимательнее подходить к этой стороне «планирования военных действий». В частности, во время Фолклендской войны доступ журналистов на театр военных действий был ограничен и к каждому из них был приставлен особый сопровождающий из числа военных, который отвечал за подобающее поведение журналиста, а позднее, во время любых военных действий этой системой были охвачены все журналисты, аккредитованные при вооруженных силах (хочешь писать репортажи, соглашайся на цензуру).

Продолжающаяся борьба в Северной Ирландии сопровождается манипулированием информацией, которое стало уже рутин-

268

(Curtis, 1984; Schlesinger, 1987), но после Фолклендской вой-подход стал гораздо более систематичным (Ministry of Defence, 1983, 1985). Во время «Бури в пустыне» в 1991 г. машина связей с общественностью была уже очень хорошо отлажена, по своим масштабам освещение войны в Персидском заливе не имело прецедентов, но по содержанию было абсолютно стерильным. Все ориентировалось на точку зрения союзников, и СМИ использовали их терминологию, беспрестанно рассказывая о «хирургически точных авиаударах», но при этом замалчивая человеческие потери и создавая образ «почти бескровной войны» (Knightley, 1991, с. 5). Заметим, однако, что сформировать такой же образ войны в Косове, которая велась весной 1999 г., все-таки не удалось (я пишу эти строки осенью 2001 г., мне кажется, что это не удастся и по отношению к афганской кампании). Слишком много было противоречий между союзниками по НАТО, слишком долго продолжался конфликт и слишком много его освещало скептически настроенных журналистов, чтобы удалось сделать из войны «снежную сказку». Еще более важно, наверное, то, что были журналисты, работавшие с территории Сербии, причем западные журналисты (по оценкам всего в зоне военных действий работали свыше 2 тыс. журналистов), и были сообщения по электронной почте из самого Косова, и все это ставило палки в колеса пропагандистской машине. Тем не менее большее количество репортажей отражало все же западную точку зрения.

Для либеральной демократии угроза войны и повстанческого движения - это уже не нечто исключительное, а скорее часть повседневной жизни. Поэтому для нашего времени характерна готовность к возникновению подобных ситуаций, а критическим для победы или поражения в подобном конфликте может стать отношение к нему общественного мнения. Состояние готовности приводит к систематическому искажению информации, распространение ее более неравнозначно распространению знания, это часть стратегии конфликтующих сторон и политических деятелей. Что в соединении с другими приемами управления с помощью информации приводит к деградации публичной сферы, сужению рамок, в которых возможны политические дискуссии и дебаты.

Возражения

Все сказанное рисовало картину, казалось бы, безудержного роста использования управления с помощью информации политиками, правительством и бизнесом. Если мы дополним это надежно подтвержденными свидетельствами давления на обществен-

269

ные службы, то впору присоединиться к мрачным пророчествам Хабермаса: публичная сфера деградирует под воздействием превратившегося в профессию «управления общественным мнением» и своекорыстного бизнеса. Однако попытки рассматривать происходящее в терминах теории Хабермаса наталкиваются на ряд возражений. Первое связано с временными границами процесса упадка. Если мы возьмем в качестве отправной точки 1880-е годы, то должны будем прийти к другим выводам, чем если бы мы начали с 1980-х годов. Другое дело, если наш взгляд в прошлое охватывает любой промежуток за пределами одного-двух последних поколений. Тогда утверждать, что публичная сфера, например в конце XIX в. была более развитой по сравнению с нашими днями, было бы по меньшей мере странно: в то время большинство населения не имело права голоса, а огромная его часть и вообще не могла читать отчеты в Times или Morning Post. Можно ли вообще серьезно отстаивать точку зрения, что сейчас люди в информационном плане более обездолены, чем их предки в XIX в.? Эта точка зрения совершенно несообразна с тем, что сегодня публичная сфера неизмеримо более доступна, чем когда-либо. Вспомните, например, с какой легкостью вы можете вмешаться в обсуждение с помощью мобильного телефона, или использовать обычный телефон для организации встречи, или войти в Интернет, чтобы с легкостью получить доступ к экспертной информации.

Все это нужно признать. Однако нельзя игнорировать и то, что многие изменения в сфере информации создали потенциальную угрозу для публичной сферы и существенно расширили возможности манипуляции информацией. Сюда нужно отнести превращение знания в товар, нападки на общественные институты, упор на убеждение, а не обсуждение, эскалацию СМИ, ориентированных на рекламу, и пр. Возможно, ситуацию нужно признать парадоксальной. С одной стороны, количество лжи и подтасовок безмерно увеличилось, и в этом смысле публичная сфера, несомненно, сузилась. С другой стороны, есть и противоположные тенденции: у людей появились средства и желание шире участвовать в публичной сфере, а сама она приобрела более открытый характер, чем когда-либо ранее. Существенно повысился образовательный уровень населения, улучшилось качество информации - она стала глубже, а количество ее источников - больше, чем когда-либо в прошлом, да и участвовать во всем, что связано с публичной сферой, теперь гораздо легче, чем прежде.

Другого рода возражение связано с тем, что само понятие публичной сферы является ценностно-ориентированным. В сущности,

270

публичная сфера - это идеал, даже утопия, и поэтому любая реальная ситуация всегда будет выглядеть по сравнению с ней ущербной. Те, кто не согласны с нормативным подходом к публичной сфере, могут привести еще два частных возражения. Первое связано с тем, что историческая реальность не соответствует нарисованной Хабермасом картине. Те, кто оплакивают упадок институтов публичной сферы, думают, что когда-то общественные службы переживали свой золотой век. Но такого периода вообще никогда не было! Отмечают, например, что в 1950-х и 1960-х годах финансовое положение ВВС было прочным и организация имела высокий престиж, но в течение этого периода ВВС была исключительно замкнутой организацией. Ее сотрудниками становились выпускники престижных Оксфорда и Кембриджа, интересы низших классов общества вообще игнорировались, всякая региональная и диалектная окраска в эфире считалась недопустимой. По этому ли испытывают ностальгию сторонники концепции публичной сферы? Второе возражение состоит в том, что идеал публичной сферы недостижим, потому что он утопичен. Лучше уж держаться того, что существует реально, говорят те, кто выдвигают это возражение, чем стремиться к тому, чего в жизни не может быть и никогда не было. Подобная приземленная позиция позволяет также лучше понять, чем мы располагаем, а не беспрерывно жаловаться на деградацию публичной сферы только потому, что мы сравниваем ее сегодняшнее состояние с недостижимым идеалом.

Есть три ответа на эти возражения. Первый сводится к тому, что отстаивать идеал публичной сферы - не значит защищать прошлое и даже настоящее. Например, нетрудно согласиться, что ВВС 1950-х и 1960-х годов далеко не полностью отвечала идеалу беспристрастного, надежного и рационального источника информации. Но, соглашаясь с этим, мы не должны закрывать глаза на реальные достижения общественного вещания в этот период и в другие времена. Если нам удастся сохранить чувство пропорций, мы увидим не только недостатки, но и достоинства. ВВС 1950-х и 1960-х годов, например, умело добиваться высокого качества всех своих передач - от радиопостановок до новостей я комментариев, и по сравнению с ним коммерческое телевидение, которое боролось за максимальные размеры аудитории, выглядело бледно (Pilkington, 1962).

Второй ответ относится к обвинению, что те, кто требуют ре-Формы сегодняшних учреждений, ведут речь о возврате к воображаемому золотому веку общественных служб. Дело не в том, чтобы восстановить в прежнем виде институты, которые, возможно, неплохо работали до того, как рынок и правительства, вызывающие

271

мало симпатий, их не испортили. Нет, реформа должна быть на-правлена на сохранение того, что стоит сохранить, но нужно гге-ресмотреть цели, которые стоят перед этими учреждениями Именно такова точка зрения Джеймса Каррена (Curran, 1998) считающего, что вопрос о защите ВВС должен рассматриваться в контексте демократизации СМИ. Он полагает, что обычная аргументация в защиту ВВС, основанная на ценности этого учреждения для культуры, сегодня неубедительна, тогда как действенной была бы аргументация, основанная на его гражданской позиции. Те, кто отстаивали бы такую позицию, одновременно выступали бы и за большую подотчетность ВВС широкой общественности с упором на право граждан получать информацию о состоянии общественных дел и на их более широкое участие в управлении корпорацией. Подход Каррена, защищающего публичную сферу и требующего при этом углубления демократии, находит поддержку и у других авторов. Джон Кин (Кеапе, 1991), например, отвергает саму идею о возврате к общественному вещанию, если его будут осуществлять организации, финансируе- , мые государством и пытающиеся говорить от лица какой-то одно- | родной массы («нация испытывает...», «британская точка зрения | состоит...»). Все это уже невозможно в современном мире, одновременно глобальном и расчлененном, который испытывает, кроме того, глубокие подозрения по отношению к государственному вещанию. Вместо этого Кин (Кеапе, 1998) напоминает о концепции гражданского общества, подчеркивая важность и необходимость существования в этой сфере неправительственных организаций, которые были бы плюралистичны, динамичны и отражали бы сложность современной жизни. Желательно создать «сеть из публичных сфер» (Кеапе, 1991, с. xii), которые предлагали бы людям многообразные возможности для обсуждения, споров и информирования друг друга, но при этом не покушались бы на их самостоятельность. Нет ничего удивительного в том, что поиски такой организации информационной среды приводят Кина к обсуждению возможностей Интернета, к чатам, доскам объявлений, цифровому телевидению и другим средствам углубления демократии за счет повышения доступности публичной сферы. Еще дальше идут Бламлер и Коулман (Blumler and Coleman, 2001), которые пишут о создании «электронной палаты общин», которая могла бы удовлетворить информационные потребности крайне неоднородного общества. Кин не против общественного вешания, но хотел бы расширения и изменения самой концепции такого вещания в новых, постоянно изменяющихся условиях, в эпоху заката коллективизма, новой роли рынка и возможностей, кото-

272

А

pbie открывают информационные технологии. Если Кин и заходит слишком далеко в своей увлеченности новыми медийными технологиями и в своей мечте об «электронном вече», то, по крайней мере, он обращает наше внимание на то, что роль общественных институтов изменяется во времени и в пространстве.

Эта точка зрения допускает обобщение, и на этом пути могло бы возникнуть нечто вроде серьезного «культурологического» изучения публичной сферы. В контексте таких исследований подход самого Хабермаса выглядел бы несусветно мрачным, а сам философ предстал бы как человек, не способный понять, что на серьезные темы можно говорить и по-другому: эмоционально, тепло и с чувством. Действительно, дискуссии о публичной сфере касаются в основном серьезных и значительных тем, выбираемых с явным элитарным уклоном: политики, образования и далее в том же духе. Но должно же быть место и для вещей попроще и полегче? Для тех, кому это нужно, и создаются «мыльные оперы», в которых нам представляют обычные отношения, связывающие людей, незамысловатые документальные фильмы, шоу вроде «Большого брата», в центре которых банальные ситуации, интерактивные программы вроде той, что ведет Опра Уинфри, ток-шоу на радио и телевидении и другие программы подобного рода, которые создаются для людей, не причисляющих себя к элите, и где можно услышать голос этих людей. Если так взглянуть на дело, то окажется, что публичная сфера не только не сократилась, но и невероятно разбухла, стала более демократичной благодаря использованию новых форм коммуникации. Еще одна точка зрения на проблему публичной сферы появилась после публикации работы Джима Макгигана (McGuigan, 2000), в которой дан проницательный анализ общественного восприятия похорон леди Дианы в конце августа 1997 г. Макгигану принадлежит термин «культурная публичная сфера» для обозначения понятия, которое сознательно противопоставляется формальному и когнитивистскому понятию, введенному Хабермасом. Разъясняя его, Макгиган выдвигает на первый план то, «что берет нас за живое», он говорит о публичной сфере как о пространстве, где люди обсуждают, «как им жить» (отсюда важность таких тем, как брак, дети, внешность и личная уязвимость). Это те понятия, которые предполагает охватить «культурная публичная сфера», и, реформируя ее, мы должны учесть и эти области жизни, которыми теоретики часто пренебрегают.

Наконец, третий ответ адресован тем, кто отмахивается от понятия публичной сферы на том основании, что оно утопическое. Этому понятию противопоставляется то, что дано нам в ощущении здесь и сейчас, и по сравнению с реальностью концепция

273

18 - 2647

Хабермаса предстает скучной и оторванной от жизни. Меня такая критика не убеждает. Альфред Уайтхед (1861-1947) много лет на-зад заметил, что ни один конкретный цветок в мире идеально це соответствует концепции красного цвета, но это не значит, что от этой концепции нужно избавиться (Whitehead, 1925). Концепция демократии столь же реально оказывает влияние на нашу жизнь как и концепция красного цвета, хотя ни та, ни другая не находят в ней полного воплощения. Уайтхеду принадлежит выражение «великий отказ»: философ имел в виду, что мы не должны оказываться от универсалий и признавать только то, что дано нам в ощущении. Понятие публичной сферы, может быть, и утопично, но оно реально в том смысле, в котором реально наше представление об идеальном красном цвете и о демократии. Не нужно отказываться от этих понятий только потому, что они нигде не реализованы. «Великий отказ» пожертвовать понятием «публичная сфера» - это важная вещь, если мы хотим сохранить понятие «информационное общество».

ИНФОРМАЦИЯ,

РЕФЛЕКСИЯ

И ОТСЛЕЖИВАНИЕ

Энтони Гидденс

Энтони Гидденс - наиболее известный социолог, который появился в Великобритании в прошлом веке (род. 1938) (Anderson, 1990). Он поставил перед собой задачу заново переписать теорию общества и пересмотреть сложившееся представление о «современности». Гидденс принялся за эту задачу, проявив ошеломляющие творческие способности: он одновременно подвергал критике сложившиеся концепции и с завидной изобретательностью формулировал новые подходы к объяснению тех изменений, которые происходят в мире. Проведя тщательный критический анализ теорий общества, он в начале 1980-х годов разработал теорию структуризации, а затем взялся за основательное исследование понятия «рефлексивной модернизации». Начиная с конца 1980-х годов Гидденс пытается применить построенную им теорию, которая делает упор на понятие «выбор», совершаемый нами в мире «искусственной неопределенности», к практическому исследованию происходящих изменений. Как раз в связи с этими исследованиями он и получил широкую известность вне научных кругов; ему принадлежит концепция политики третьего пути, хотя нужно отметить, что основы его сотрудничества с политиками в качестве идеолога «новых лейбористов» были заложены еще ранее, в ходе его долгой научной карьеры (Giddens and Pearson, 1998). Эта глава посвящена идеям Гидденса, которые, как мне кажется, помогут нам взглянуть на роль информации с совершенно неожиданной стороны. В этой главе я не претендую на исчерпывающее изложение его взглядов, а скорее анализирую тенденции в развитии информации, опираясь на его идеи в той мере, в которой они мне понятны (Craib, 1992; Kaspersen, 2000).

Об информационном обществе (по крайней мере, непосредственно) Гидденс писал мало. Его не интересовало обсуждение этого вопроса, главным образом потому, что он скептически относился к самой идее такого общества. С его точки зрения, сегодня мы живем в эпоху «радикальной модернизации», отмеченной масш-

275

18'

табным проявлением особенностей, которые вообще присущи современному обществу. Он даже утверждает: «Хотя обычно предполагают, что мы только вступаем в новую эпоху информации, ца самом деле современное общество было "информационным" с самого своего начала» (Giddens, 1987, с. 27). Теоретические построения Гидденса приводят его к выводу, что особое значение которое приписывается информации, она имела уже в далеком прошлом, а то, что сегодня информация приобрела еще большую ценность, не повод, чтобы говорить о сломе одной системы и возникновении новой, на чем настаивал Дэниел Белл, вводя свое понятие постиндустриального общества. Другими словами, Гид-денс считает, что в современном обществе произошла «информатизация» социальных связей, но это не значит, что мы приближаемся к новому «информационному обществу».

Теоретическое наследие

Гидденс считает себя продолжателем дела классических теоретиков общества, прежде всего Карла Маркса, Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера. Как и эта великая троица, Гидденс стремится объяснить совокупность изменений, случившихся где-то в середине XVII в., которые обычно называют переходом к новому времени. Цель социологии и само ее возникновение связаны именно с этим разрывом; тогда на месте «традиционного» общества возникло новое с его фабричным производством, бюрократией, урбанизацией, наукой, новым отношением к природе, то есть с множеством новаций в общественных институтах и общественных отношениях, которые мы сейчас называем модернизацией.

Однако Гидденс считает неадекватными объяснения, данные этому феномену отцами-основателями социологии. Маркс полагал, что новое время ознаменовано появлением капитализма, для Дюркгейма ключевым понятием была индустриализация, развитие промышленности, для Вебера - рационализм. Все это, с точки зрения Гидденса, не неверно, а слишком просто. Мы должны, как он считает, признать, что существуют и другие факторы, которые классики либо недооценили, либо проглядели. Гидденс выделяет две особенности современного мира, которые классики не заметили: отслеживание и насилие, с одной стороны, а с другой - война и национальное государство.

Гидденс, конечно, опирается в своей критике на предшественников. Его интерес к отслеживанию во многом связан с работой Мишеля Фуко, а также косвенным образом - с вопросами, кото-

276

pbie поднимал Макс Вебер (O'Neill, 1986). А убеждение Гидденса /Giddens, 1985), что «в целом влияние войн на ход изменений настолько глубоко, что было бы едва ли не абсурдным пытаться объяснить эти изменения, не учитывая роли войн» (Giddens, с. 244), напоминает интерес к «милитаристским сообществам» социолога XIX в. Герберта Спенсера, а также идеи неомакиавеллизма, которые развивали Вильфредо Парето и Гаэтано Моска, они же затрагивали роль власти, принуждения и силы.

Тем не менее только у Гидденса мы находим мысль, что два основных и противоборствующих понятия, введенные для объяснения перехода к современному типу общества - капитализм и индустриализация, - затмили и вытеснили конкурирующие идеи. Оригинальность критики Гидденса во многом состоит в том, что он обратился к идеям Фуко и Спенсера, но при этом связал их с подходом, развитым классиками социологии. Поставив задачу выяснить роль дополнительных факторов эволюции общества, Гид-денс попутно сумел по-новому взглянуть и на истоки, значение и развитие понятия информации.

Организация, наблюдение и контроль

Мы должны начать рассказ с основного положения Гидденса. Исходное его утверждение выглядит очень просто (хотя это только на первый взгляд!): мир, в котором мы живем, в гораздо большей степени организован, чем тот, на смену которого он пришел. Наша жизнь запланирована и упорядочена так, как она никогда не была упорядочена ранее.

Не нужно делать поспешного заключения, что речь идет о возрастающей несвободе отдельной личности. Вне всякого сомнения, в прошлом условия существования в гораздо большей степени ограничивали человека: голод, превратности в природе, обреченность женщин на частые беременности, прямое угнетение со стороны власти, тяготы повседневной жизни - все это стесняло человека так, что ограничения, испытываемые нами сегодня, выглядят по сравнению с ними сущим пустяком. Поэтому, говоря о «заорганизо-ванности» современного мира, не имеет смысла противопоставлять его руссоистскому «миру, который еще не знал цепей».

Утверждение, что жизнь сегодня в большей степени подчинена рутине и втиснута в установленные рамки, отнюдь не значит, что сегодня мы живем в какой-то тюрьме. Наоборот, как станет ясно чуть позже, укрепление прав и свобод человека как раз и

277

сопровождалось ростом организованности, хотя сейчас нам важц не это. Но повторим еще раз основную посылку: сегодня жизнь й значительно большей степени упорядочена, чем прежде. Не в по. следнюю очередь это связано с нашими возросшими возможное, тями уклоняться от тех ограничений, которые установила природа Мы, например, научились, соблюдать требования санитарии, из. бавляясь от выделений собственного тела, сегодня у нас достаточ. но пищи, но за это пришлось заплатить определенную цену: из объятий природы мы попали в рамки, установленные сложной системой социальных институтов. Появление новых возможностей -^ достаточного количества пищи и надежной канализации - сопровождалось развитием необходимых организационных структур да было бы просто невозможно без этого.

Стоит только задуматься, и на память приходит огромное количество современных организационных структур. Например, школьная система. Создать нечто такое - уже впечатляющее достижение: сотни и сотни учителей, масса вспомогательного персонала, ученики, которые по всей стране в установленное время приходят в школьные здания и дружно начинают делать нечто, что было заранее предусмотрено расписанием. И так - разве что с небольшими местными отличиями - по всей стране! И весь цикл повторяется изо дня в день и из года в год. Или посмотрим, как мы покупаем продукты, и какая потрясающая организационная система кроется за всем этим. В одну систему обеспечения нас пищей увязана деятельность тех, кто ее производит, пакует, поставляет на рынок, привозит, выкладывает на прилавки и стенды. Ассортимент типичного современного супермаркета включает 16 тыс. наименований товаров, причем многие из них с ограниченным сроком годности, а следовательно, они создают дополнительные проблемы для розничной торговли. То, что такая система вообще работает, уже огромное достижение, и добиться этого результата удалось не так давно.

Организация может быть устроена очень сложно. Движение поездов или автобусов, например, может осуществляться только на основании точного расписания, энергоснабжение зависит от ответственной работы диспетчерской службы. То же относится и к работе телевидения, выполнения денежных расчетов с помощью кредитных карт, производству одежды для торговых сетей и даже к такой тривиальной вещи, как производство кукурузных хлопьев, которые мы едим на завтрак. Совершенно безразлично, задумываемся ли мы над тем, как справляются системы, основанные на «экспертном» знании (Giddens, 1991), с этими проблемами или попросту слепо доверяем их надежности. Факт, что современная

278

социально организована в такой высокой степени, какой она никогда не достигала.

Темой данной главы будет одно важное следствие из описанного факта, которое может остаться незамеченным: чтобы такая высокоорганизованная форма общественных связей могла существовать, необходим систематический сбор информации об индивидах и их деятельности. Течение социальной жизни основано на знаниях о людях: что они покупают, когда и где, как много им нужно электрической энергии, где и в какое время, сколько людей вообще живет в данном районе, какого пола, возраста, чем они болеют, что предпочитают, сколько могут потратить. Проще говоря, без рутинной слежки за населением не будет и эффективной социальной организации. Поэтому нет ничего удивительного, что количество методов отслеживания активности человека все время увеличивается: тут и перепись населения, и кассовые чеки, медицинские карты и телефонные счета, выписки из банковских счетов и школьные дневники. Число способов учета в нашей жизни растет вместе с усложнением социальной организации, учет и сложность, как сросшиеся сиамские близнецы, растут и развиваются одновременно с модернизацией.

Ключевым в принадлежащей Гидденсу теории рефлексивной модернизации является положение о возрастающей организации социальной жизни (Beck, 1992). Развивая эту идею, он пишет о том, что из социальной жизни все чаще исчезают «встроенные» элементы. Под встроенными, или фиксированными, элементами понимаются те, которые контролируются не самим человеком, а общиной (деревней, племенем, церковным приходом) или самой природой (сменами времен года, ландшафтом, почвой). Подчиняясь встроенным верованиям или этическим нормам, человек в определенной ситуации делает то, «что должен»; установленные соседями или родной деревней правила поведения непреложны и не обсуждаются, как и безусловные нормы, установленные самой природой (коровы не могут оставаться недоенными, земля - незасеянной). Поведение современных людей принципиально отличается от этой модели: они по отдельности или коллективно выбирают, как жить, касается ли дело партнера по сексу или генетически модифицированного продукта.

Такое развитие событий привело к важному следствию: люди стали отказываться принимать свою судьбу, свою долю как нечто неизбежное, на них больше не действует аргумент, что «это должно делаться так, потому что так делалось всегда». Гидденс утверждает, что мы живем в «посттрадиционном» обществе, в котором все подвергается сомнению, а то и вовсе отвергается. Обратите

279

внимание на то, как мы выбираем друзей, на наш способ проводит, досуг, на то, как мы подвергаем сомнениям все моральные нордя, или даже «нормы», установленные природой (выращиваем урожай ь пустынях, боремся с женским бесплодием и бросаем вызов дад» собственному возрасту). Нельзя сказать, что у нас во всех сфера, появилась свобода выбора: каждому приходится принимать решения в условиях, которые тем или иным образом ограничивают выбор Но суть дела в том, что эти ограничения во все большей мере не задаются извне, теперь они социально обусловлены, и сами условия мы тоже выбираем. Тех, кто сопротивляется возможности выбора, мы называем фундаменталистами, они в разных сферах человеческой жизни цепко держатся за догмы, которые оказались под сомнением, это они твердят о «воле Божьей», о «родительской власти», о том, что «женщины должны знать свое место», что «наука доказала» и что есть лишь «одна истинная религия».

Модернизация общества - это увеличение возможностей выбора для его членов, но она же требует на каждом уровне организации общества повышения рефлексивности. Под ростом рефлексивности Гидденс понимает все более полное отслеживание ситуации (состоящее в сборе информации), которое позволяет нам накопить знание, необходимое для того, чтобы совершать выбор, как в отношении себя, так и общества, в котором мы живем. Если сегодня мы выбираем себе религию в соответствии со своими личными убеждениями, то, значит, нам нужна информация о других религиях, чтобы сделать выбор. Все больше и больше людей выбирают себе стиль жизни, который им нравится, поэтому они хотят больше знать о разных стилях жизни, чтобы отказаться от того, который им навязывают. Выбор возможен только в условиях, когда у нас есть информация о существующей и о потенциально возможных ситуациях, к которым данный выбор может привести, поэтому без мониторинга таких ситуаций нам не обойтись. По тем же самым причинам вследствие роста рефлексивности требуется доступ к информации, он же приводит к развитию всех видов СМИ в современном мире.

Если отказ от встроенных элементов повышает рефлексивность, то другим следствием этого отказа становится изменение нашего отношения к будущему. Самое важное здесь то, что на основе сбора и анализа информации мы получаем возможность выбирать свое будущее, руководствуясь принципами оценки рисков. Имеется в виду, что сначала мы наблюдаем за происходящим, затем размышляем над тем, что увидели, а потом определяем, с каким риском связано каждое решение. Каждый, кто собирается вступить в брак, прежде чем принять окончательное решение, поду-

280