Часть 8.

иными словами, его значение, имеет природу закона, он должен обозначать [denote] индивидуальность и означать [signify] свойство. Подлинный символ есть символ, имеющий общее значение. Существуют два типа вырожденных символов: Сингулярный Символ, чьим Объектом является некая существующая индивидуальность и который обозначает только те свойства, которые эта индивидуальность может реализовать, и Абстрактный Символ, чьим единственным Объектом является свойство.

294. Хотя непосредственная Интерпретанта Индекса должна быть Индексом, однако, поскольку его Объект может быть Объектом Индивидуального [Сингулярного] Символа, Индекс может иметь такой Символ в качестве своей опосредованной Интерпретанты. Даже подлинный символ может быть его несовершенной Интерпретантой. Точно так же и икона может иметь вырожденный Индекс, или Абстрактный Символ, в качестве опосредованной Интерпретанты, и подлинный Индекс или Символ в качестве несовершенной Интерпретанты. 295. Символ есть знак, естественным образом пригодный для того, чтобы изъявлять, что совокупность объектов, обозначаемая какой бы то ни было совокупностью индексов, связанных определенным способом с этой совокупностью объектов, представляется иконой, с этой же совокупностью ассоциируемой. Дабы показать, что означает это сложное определение, давайте возьмем в качестве примера слово «возлюбил». То, что ассоциируется с этим словом, есть идея, являющаяся ментальной иконой одного человека, влюбленного в другого. Далее мы должны понять, что «возлюбил» имеет место в предложении; ибо вопрос сейчас не в том, что оно может значить само по себе, если оно вообще что-то значит. Допустим, мы имеем дело с предложением «Иезекииль возлюбил Голду». Тогда Иезекииль и Голда должны быть индексами или содержать их в себе, поскольку без индексов невозможно указать на то, о чем тут идет речь. Всякое простое описание оставит до конца неясным - не являются ли они просто вымышленными персонажами; но так или иначе, а индексы могут

214

на них указывать. Итак, действие слова «возлюбил» состоит в том, что пара объектов, обозначенных парой индексов - Иезекииль и Голда, - представлена иконой или образом влюбленного и его возлюбленной, который мы держим в уме.

296. То же самое верно и для любого глагола в изъявительном наклонении, а в действительности и для всякого глагола вообще, поскольку другие наклонения являются изъявлениями факта, лишь несколько отличного от того, что выражается в изъявительном наклонении. Что касается имени существительного, то его, - учитывая значение, которое оно имеет в предложении, а не само по себе, - наиболее удобно рассматривать как часть символа. Так предложение «каждый мужчина любит женщину» эквивалентно высказыванию «любое [существо], которое есть мужчина, любит некоторое [существо], которое есть женщина» Здесь «любое» - это универсальный селективный индекс, «которое есть мужчина» - символ, «любит» - символ, «некоторое, которое» - частный селективный индекс и «есть женщина» - символ.

297. Слово «символ» имеет так много значений, что добавлять к ним новое - только наносить ущерб языку. Не думаю, что то значение, которое я придаю ему, значение конвенционального знака, или знака, зависящего от привычки (приобретенной или врожденной), является таким уж новым, а не просто возвращением к первоначальному значению. Этимологически оно должно означать вещь, сброшенную в одно, подобно тому как как ### (эмболон) - это вещь, брошенная во что-то; засов, ### (параболон) - это вещь, брошенная рядом [кроме какой-то другой], дополнительная безопасность; и ### (гипоболон) - вещь, брошенная под что-то, брачный дар. Обычно говорится, что в слове «символ» «сбрасывание в одно» должно пониматься в смысле «догадки», «конъюктуры»; но если это так, мы должны были бы обнаружить, что хотя бы иногда оно означало догадку или предположение - значение, в поисках которого мы тщетно пере-

215

J

вернули бы всю литературу. Однако греки очень часто употребляли выражение «сбрасывать в одно» (###) для обозначения заключения договора или соглашения. И в самом деле, можно обнаружить, что уже очень рано и весьма часто символ (###) означает договор или соглашение. Аристотель называет имя существительное «символом», то есть конвенциональным знаком [6]. В греческом языке сторожевой огонь это - «символ», то есть заранее оговоренный сигнал; флаг или знамя - это «символ», пароль - «символ», значок - «символ»; церковное вероучение называется «символом», поскольку служит в качестве значка или шибболета; театральный билет называется «символом»; любой билет или доверенность, позволяющая кому-то что-то получить, - это «символ» Более того, любое выражение чувства называлось «символом» Таковы принципиальные значения этого слова в его первоначальном языке. Читатель может судить сам, достаточно ли этого для подтверждения моего заявления о том, что я не искажаю данное слово вводимым мною способом его использования.

298. Всякое обычное слово, такое, как «давать», «птица», «свадьба», является примером символа. Он применим к чему бы то ни было, что может воплощать идею, связанную со словом; но сам по себе не идентифицирует этой вещи. Он не показывает нам птицу и не представляет нашему взору акт передачи или свадьбу, однако предполагает, что мы способны вообразить все эти вещи и ассоциируем с ними соответствующее слово.

299. Можно отметить регулярную прогрессию одного, двух и трех в трех классах знаков: в Иконе, Индексе, Символе. У Иконы нет динамической связи с представляемым ею объектом; просто так уж случается, что ее качества схожи с качествами самого объекта и возбуждают аналогичные чувствования в уме, для которого она является сходством. Но в действительности она остается не связанной с ними. Индекс физически связан со своим объектом; они составляют органичную пару, но интерпретирующий

6 De Interpretations II, 16 а, 12.

216

разум не имеет ничего общего с этой связью, крюме того, что он замечает ее после ее возникновения. Символ связан со своим объектом через идею пользующегося символом ума - идею, без которой не существовало бы никакой такой связи.

300. Всякая физическая сила действует между двумя частицами, каждая из которых может служить индексом другой. С другой стороны, мы обнаруживаем, что всякая интеллектуальная операция включает в себя триаду символов.

301. Символ, как мы уже видели, не может указывать ни на какую отдельную вещь: он означает род вещи. И он не только означает род вещи, но и сам является родом, а не отдельной вещью. Вы можете написать слово «звезда», но это еще не делает вас творцом слова, так же как если вы сотрете его, вы его тем самым не уничтожите. Слово живет в умах тех, кто употребляет его. И даже если все они спят, оно все равно существует в их памяти. Так что если нужно, мы можем признать, что общие понятия являются простыми словами, совершенно при этом не говоря, как предполагал Оккам [7], что на самом деле они индивидуальности.

302. Символы растут. Они возникают, развиваясь из других знаков, в особенности же из икон или из смешанных знаков, имеющих природу как икон, так и символов. Мы мыслим только в знаках. Эти мыслительные знаки имеют смешанную природу; их части-символы называются понятиями. Если человек создает новый символ, то делает он это посредством мыслей, включающих понятия. Так что новый символ может вырасти только из символов. Отпе symbolum de symbolo. Однажды возникнув, символ распространяется среди людей. Через употребление и опыт развивается его значение. Такие слова, как «сила», закон, богатство, брак несут для нас смыслы, весьма отличные от тех, что они несли для наших диких предков. Символ может вместе со Сфинксом Эмерсона сказать человеку:

7 См Tractatus Logicae, I,xiv.

217

54. Знак [8]

303- Нечто, что определяет что-то другое (свою интерпретанту) к тому, чтобы это что-то тем же самым образом, что и оно само, относилось к некоторому объекту, к которому оно само относится (к своему объекту), причем интерпретанта, в свою очередь, становится знаком, и т.д. ad infinitum.

Несомненно, разумное сознание должно осуществляться сериально. Если серия последовательных интерпретант приходит к концу, то знак тем самым выказывает себя по меньшей мере как несовершенный. Если интерпретирующая идея, определясь в индивидуальном сознании, не определяет никакого внешнего знака, а наоборот, это сознание уничтожается или как-то иначе теряет всякое воспоминание или другой значимый след воздействия знака, то становится абсолютно не обнаружимым, была ли в этом сознании подобная идея; и сложно понять, какой бы имело смысл говорить, что когда-то в этом сознании такая идея была, поскольку уже само такое высказывание будет интепретантом данной идеи.

304. Знак есть либо икона, либо индекс, либо символ. Икона есть знак, который обладал бы своим характерным свойством, собственно и делающим его значимым, даже если б его объект и не имел существования; такова графитовая черта, представляющая геометрическую линию. Индекс есть знак, который бы сразу утратил свое характерное свойство, делающее его знаком, если убрать его объект, но не утратил бы этого свойства, если бы не было интерпретанты. Таков, например, какой-нибудь предмет с дырой от пули в качестве знака выстрела; ибо без выстрела не было бы никакой дыры, но сама дыра там есть, неважно, достанет ли у кого-нибудь умственных способностей связать ее с выстрелом или нет. Символ есть знак, который утратил бы характерное свойство, делающее его знаком, если бы не было интерпретанты. Таково любое речевое высказывание, которое значит то,

8 Dictionary of Philosophy & Psychology, vol.2,p.527.

218

что значит, только в силу того, что его понимают как имеющее именно такую значимость.

§5. Индекс [9]

305. Это - знак, или репрезентация, которая отсылает к своему объекту не столько в силу какого-то сходства или аналогии с ним; или потому, что он ассоциируется с общими свойствами, которыми этот объект обладает, сколько потому, что он состоит в динамической (включая и пространственную) связи как с индивидуальным объектом, с одной стороны, так и с чувствами или памятью человека, для которого он служит знаком, с другой. Ни одно фактическое положение дел не может быть установлено без применения знака, служащего индексом. Если А говорит В: «Вон там огонь», - то В спросит: «Где?» И вслед за этим Л вынужден будет обратиться к индексу, даже если он хочет сказать: где-то в универсуме настоящего, прошлого и будущего. Иначе он сказал бы только, что есть такая идея, как огонь, а это не сообщило бы никакой информации, ибо если б она [идея] уже заранее не была известна, то слово «огонь» было бы непонятным. Если А указывает пальцем на огонь, его палец динамически связан с огнем, все равно как если бы автоматический пожарный сигнал устремил его прямо в том же направлении; одновременно он заставляет глаза В смотреть в эту же сторону, его внимание - сосредоточиваться на ней, а его понимание - признавать, что на его вопрос был получен ответ. Если ответом А является: «На расстоянии тысячи ярдов отсюда», то слово «отсюда» будет индексом; поскольку оно обладает той же силой, как если бы он [А] энергично указал пальцем на дистанцию между собой и В. Кроме того, слово «ярд», хотя оно и представляет собой объект общего класса, является косвенно индексальным, поскольку сами меры ярда суть знаки Парламентского Стандардта, и это вовсе не потому, что они обладают схожими с ним качествами, ведь все постоянные свойства маленького бруска, насколько можно судить по внешнему

9 Ibid,volI,pp. 531-2.

219

виду, - те же, что и у большого, но потому, что каждый из них, действительно или виртуально, был соотнесен с прототипом и подвергся определенным динамическим операциям, тогда как ассоциативная необходимость при виде одного из таких брусков вызывает в нашем уме разнообразные опыты и заставляет связывать брусок с чем-то вообще строго фиксированным в длине, хотя при этом мы, возможно, и не думаем, что подразумеваемый при этом стандарт действительно является материальным бруском. Вышеизложенные соображения могут привести читателя к предположению, что индексы отсылают исключительно к объектам опыта и что им нет никакого применения в чистой математике, имеющей дело - так, впрочем, и есть - с идеальными конструкциями, вне зависимости от того, реализуются они где-нибудь или нет. Но воображаемые математиком конструкции и даже сны настолько приближаются к реальности, что начинают обладать определенной степенью устойчивости, вследствие чего они могут быть признаны и идентифицированы как индивидуальности. Короче говоря, существует вырожденная форма наблюдения, которая направляется на творения нашего разума, - здесь мы используем слово «наблюдение» в его полном смысле, как предполагающее определенную степень устойчивости и квази-реальности в том объекте, которому оно пытается соответствовать. В связи с этим мы обнаруживаем, что индексы совершенно незаменимы в математике; и до тех пор, пока эта истина не будет осознана, все попытки свести логику триадических и более высоких отношений к набору правил обречены на неудачу; когда же это станет понятным, проблема будет решена. Обычные, не представляющие собой ничего особенного буквы в алгебре суть индексы Точно так же, как и буквы А, В, С и т.д., закрепленные за геометрическими фигурами. Юристы, и не только они, кому нужно с точностью обозначить сложные обстоятельства дела, прибегают к буквам, чтобы различать индивидуальности. Буквы, используемые таким образом, - это лишь улучшенные относительные местоимения. Таким образом, в то время как указательные и личные местоимения являются, в

220

обычном употреблении, «подлинными индексами», относительные местоимения - это «вырожденные индексы»; поскольку хотя они и могут, случайно и опосредованно, отсылать к существующим вещам, прямо и с необходимостью они отсылают к ментальным образам, созданным предыдущими словами.

306. Индексы можно отличать от других знаков, или репрезентаций, по трем характерным признакам: во-первых, они не имеют никакого значимого сходства со своими объектами; во-вторых, они относятся к индивидуальностям, отдельным единицам, отдельным совокупностям единиц или отдельным континуумам; в-третьих, они направляют наше внимание на свои объекты посредством слепого принуждения. Но было бы сложно, если не невозможно, привести пример абсолютно чистого индекса или наоборот, найти какой-нибудь знак, совершенно лишенный индексального качества. Психологически действие индексов зависит от ассоциации по смежности, а не от ассоциации по сходству или интеллектуальных операций.

§6. Символ [10]

307. - <Это> Знак, который конституируется как знак только или в основном благодаря тому факту, что он используется и понимается как таковой, неважно, является ли соответствующая привычка естественной или конвенциональной, и безотносительно тех мотивов, которые вначале определили его выбор.

Несколько раз ### употребляется в этом смысле Аристотелем несколько раз в Peri bermeneias, в Sophistici Elenchi и в других местах.

308. Тема [11]: слово, предложенное в 1635 году Бургерсди-цием [Burgersdyk] в его Логике (I., п, §1) «quod intellectui cognoscendum proponi potest»; но кажется, он имеет в виду то же, что у Аристотеля иногда туманно обозначает-

l0 Ibid.,vol2, p.640

11 Ibid, vol2, pp. 691-2.

221

ся словом ### - непосредственный объект мысли, значение.

Символ имеет природу знака, и в частности, того знака, который становится значимым благодаря некоторому свойству, заключающемуся в том факте, что он будет интерпретироваться как знак. Конечно, ничто не является знаком до тех пор, пока оно не интерпретируется как знак; но то свойство, которое выступает причиной того, что это нечто интерпретируют как отсылающее к своему объекту, может быть таким, которое способно принадлежать ему безотносительно его объекта, и даже если бы этот объект никогда не существовал, или же оно может состоять в таком отношении к объекту, которое оно имело бы в любом случае, будут его интерпретировать как знак или нет. Однако тема у Бургерсдиция является, кажется, тем знаком, который, как и слово, связан со своим объектом по той конвенции, что он будет именно таким образом пониматься, или, иначе, благодаря естественному инстинкту или интеллектуальному акту, который берет его в качестве представителя своего объекта без необходимости какого-то действия, которое устанавливало бы фактическую связь между знаком и его объектом. Если таково и было соответствующее значение Бургерсдиция, то его тема является тем же, что и наш «символ» (см. Знак).

Примечания

Части 274-7, 2834, 202-4 взяты из «Слогов» (Syllabus), 1902, ничего из этого никогда ранее не публиковалось; 278-80 из работы «О том, что категорические и гипотетические пропозиции едины в сущности, и другие связанные с этим вопросы», 1895; 339; 281, 285, 297-302 из главы 2 «Искусства рассуждения», 1895; тогда как 282,286-91 и 295-6 из «Краткой логики», 1893.

222

[ЛЕДИ УЭЛБИ. ЧТО ТАКОЕ ЗНАЧЕНИЕ?]

171. Небольшая книжечка Леди Уэлби не является тем, что мы обычно понимаем под научной книгой. Это не трактат, и в ней нет и тени педантизма или претенциозности. Разные люди по разному оценят ее достоинство. Это женская книга, и слишком мужской ум может счесть некоторые ее разделы неприятно слабыми. Читателю мужчине мы бы советовали внимательно прочесть XXII-XXV главы, прежде чем он станет последовательно читать всю книгу целиком, ибо они выдержат второе прочтение. Вопрос, обсуждаемый в этих главах, это то, как примитивные люди вообще смогли прийти к своим абсурдным верованиям. Это обычно считается простейшим из вопросов. Леди Виктория не удостаивает упоминания прелестную басню Лафонтена (6-ую из 9-ой книги, которую стоит перечесть целиком, если вы ее забыли) о скульпторе и его статуе Юпитера:

Ремесленник так удачно запечатлел

Черты идола,

Что все нашли, что

Юпитеру не хватает лишь речи.

Говорят даже, что как только мастер

Закончил образ

Он первым содрогнулся

И убоялся собственного творения

В этом он был похож на детей:

А душу ребенка тревожит

Только одна неизменная забота:

Чтоб никто не обидел его куклы.

223

Сердце легко следует за духом

И из этого источника проистекает

Языческая ошибка, которая

Распространилась среди стольких народов.

Каждый человек насколько может

Превращает в реальность свои грезы

Человек холоден к истине

И пламенеет перед лицом лжи.

172. Теория Лафонтена несколько сложна и дает больше пищи воображению, чем современные этнологи. Последние делают из мифологии скорее попытку философского объяснения феноменов. Но автор с помощью кропотливого анализа показывает, что все подобные теории - и теория Лафонтена, и теперешние современные теории - фатальным образом противоречат тем глубоко запечатленным чертам примитивного ума, которые так поразили Тэйлора, Спенсера и вообще этнологов. Вместо них автор предлагает собственную гипотезу, и эта гипотеза так хорошо себя рекомендует, что читателю грозит потерять всякое терпение с ее автором, считающим ее только предварительной, пока писательница не представляет совершенно иную точку зрения, которая, надо признать, является по-своему правдоподобной.

173. Наибольшей услугой, какую может оказать данная книга, является прояснение самого вопроса, который составляет ее заглавие, чрезвычайно фундаментального вопроса логики, получающего, как правило лишь поверхностные, формальные ответы. Его жизненную и далеко идущую важность не замечали даже больше, чем это обычно принято в отношении вопросов, имеющих универсальное и повсеместное значение. Главная цель книги - направить внимание на предмет как на требующий исследования, одновременно и с теоретической, и с практической стороны. Но при этом автор внес и определенный вклад в решение данного вопроса, выде-

224

лив три порядка обозначения. Леди Уэлби мудро воздержалась от любой попытки формального определения этих трех способов обозначения. Она сообщает лишь, что имеется в виду в отношении самого низшего из этих трех смыслов. Пойти дальше значило бы углубиться в длинную и ненужную дискуссию.

174. Можно увидеть, хотя она сама и не замечает этого, что все три ее типа значения примерно соответствуют трем гегелевским стадиям мысли. Сделанное ею различение так же отчасти совпадает с тем, что говорилось уже давным-давно, а именно, что понимание слова или формулы может состоять либо, во-первых, в такой ознакомленности с ним, которая позволяла бы правильно применять его; либо, во-вторых, в абстрактном анализе понятия или в понимании его интеллектуальных отношений к другим понятиям; либо, в-третьих, в знании возможных феноменальных или практических результатов утверждения этого понятия. Мы можем выделить и другие интересные связи ее мысли, достаточные для того, чтобы указать, что она находится на правильном пути.

175. Леди Виктория, однако, не хочет, чтобы данный вопрос поднимался в исследованиях одного только логика. Она утверждает, что люди недостаточно близко к сердцу принимают этику языка. Она считает, что современные понятия требуют от речи современной образности. Но мы опасаемся, что сама она не вполне понимает, сколь глубоко должен войти нож в тело речи, чтобы сделать ее действительно научной. Мы должны будем создавать слова наподобие тех, что используются химиками, - если вообще их можно называть словами. В частности, она проповедует, что логика - «сигнификс», как она называет ее, но на деле это именно логика - должна стать основой или стержнем системы нашего образования. Над всеми этими идеалами стоит поразмыслить. Книга очень богата иллюстрациями, взятыми из современной литературы.

176. Недавно была опубликована небольшая книжка леди Уэлби, озаглавленная «Что такое значение?» У этой книги

225

J

есть много различных достоинств, и среди них то, что она показывает, что существуют три модуса значения. Однако лучшей ее чертой является прояснение самого вопроса «Что такое значение?» Слово имеет для нас значение в той мере, в какой мы можем использовать его для передачи нашего знания другим и для получения того знания, которое эти другие передают нам. Это есть низший класс значения. Значение же слова в более полном виде есть общая сумма всех условных предсказаний, за которые человек, употребляющий слово, намерен сделать себя ответственным или ответственность за которые он намерен отрицать. Это сознательное или квази-сознательное намерение при употреблении слова есть второй класс значений. Но кроме тех последствий, за которые человек, принимающий слово к употреблению, сознательно берет на себя ответственность, есть еще широкий океан непредсказуемых последствий, которые подобному принятию суждено вызвать к жизни - причем это не просто последствия для знания, но, возможно, и революции в обществе. Нельзя предсказать, какой может быть сила в слове или во фразе, способная изменить облик мира; и сумма этих последствий и составляет третий класс значений.

177. [Мое определение знака:] Знак есть Познаваемое, которое, с одной стороны, таковым образом определяется (устанавливается, bestimmt) чем-то отличным от него самого, называемым его Объектом, а, с другой стороны, оно так определяет какой-то действительный или потенциальный Разум - это определение, я называю Интерпретантой, создаваемой Знаком, - что этот Интерпретирующий Разум теперь опосредованно определяется Объектом.

178. Это приводит к рассмотрению данного вопроса весьма непривычным образом. Можно спросить, например, как ложный или ошибочный Знак может определяться своим Объектом, или как он может им определяться если, что нередко и случается, Объект

226

вызывается к жизни самим Знаком. Замешательство при ответе есть лишь признак того, что слово «определение» берется в слишком узком смысле. Разум человека, говорящего, что Наполеон был летаргичным существом, явно «определен» Наполеоном. Поскольку иначе он вообще бы никак не смог подступиться к нему. Но есть одно парадоксальное обстоятельство. Тот человек, который интерпретирует это предложение (или какой бы то ни было другой Знак), должен - посредством дополнительного наблюдения - определяться его Объектом совершенно независимо от действия Знака. Иначе он не будет определяться и мыслью об этом Объекте. Если он никогда раньше не слышал о Наполеоне, предложение будет значить для него не более того, что какой-то человек, или вещь, к которому прикреплено имя «Наполеон», был летаргичным существом. Ибо Наполеон не может определить его разума, если в предложении это слово не привлекает его внимания к требуемому человеку, а это может быть только в том случае, если совершенно независимо в нем не установилась привычка, по которой это слово вызывает все разнообразие атрибутов Наполеона-человека. Это в целом верно для любого знака. В приведенном предложении Наполеон не единственный Объект. Другой частичный Объект - это Летаргичность; и предложение не может передать своего значения, если дополнительный опыт не научил его Интерпретатора тому, что такое Летаргичность, или тому, что эта «летаргичность» значит в этом предложении. Объект Знака может быть чем-то, что создано этим знаком. Ибо Объект «Наполеон» есть Универсум Существования, поскольку он определяется тем фактом, что Наполеон является его Членом. Объект предложения «Гамлет был безумен» есть Универсум шекспировского творчества, поскольку Гамлет является его частью Объект команды «Разойдись!» есть немедленно следующее за нею действие солдат, поскольку на него действует воление (volition), выраженное в этой команде. Команду нельзя понять, если дополнительное наблюдение не показывает отношение говорящего к шеренге солдат. Можно, если хотите,

227

сказать, что Объект есть Универсум вещей, желаемых в этот момент отдающим команду офицером. Или, поскольку офицер ожидает полного повиновения, это есть Универсум его ожидания. В любом случае Объект определяет Знак, хотя и должен, в свою очередь, создаваться Знаком, благодаря тому обстоятельству, что его Универсум связан с теперешним моментом в умонастроении и офицера.

179. Теперь давайте перейдем к Интерпретанте. Я далеко не полностью объяснил, что такое Объект Знака, но я достиг той точки, где более полное объяснение должно предполагать знание того, что такое Интерпретанта. Знак создает нечто в Уме Интерпретатора, и это нечто, благодаря тому, что было таким вот образом создано, оказалось, опосредованно и относительно, созданным и Объектом Знака, хотя Объект существенно от Знака отличается. И это произведение знака называется Интерпретантой. Она создается Знаком, но не Знаком как членом какого бы то ни было Универсума, к которому он принадлежит, а Знаком в его способности нести в самом себе определенность своим Объектом. Она создается в Разуме (насколько реальным должен быть этот разум, мы еще увидим). Вся та часть понимания Знака, для которой Интерпретирующему Разуму необходимо дополнительное наблюдение, находится вне Интерпретанты. Под «дополнительным наблюдением» я не подразумеваю, однако, ознакомленности со знаковой системой. То, что собрано таким путем, не дополнительно. Напротив, это необходимое условие получения какой бы то ни было идеи, обозначаемой знаком. Под «дополнительным наблюдением» я понимаю предшествующее ознакомление с тем, что знак обозначает. Так, если Знак это предложение «Гамлет был безумен», то понять, что оно означает, мы можем только в том случае, если уже знаем, что люди пребывают иногда в подобном невменяемом состоянии; мы должны были уже видеть сумасшедших или читать о них; и будет еще лучше, если мы, в частности, знаем (а не нуждаемся в предположении), в чем состояло шекспировское понятие безумия. Все это есть дополнительное наблюдение, и оно не является частью

228

Интерпретанты. Но собрать воедино тематически различные компоненты, поскольку знак представляет их соотнесенными между собою, - вот основное [то есть главная сила] для формирования Интерпретанты. Возьмите в качестве примера Знак жанровой картины. Обычно в такой картине содержится многое, что может быть понятым только в силу знакомства с обычаями. Стиль одежды, например, не является частью значимости, то есть сообщения (deliverance), картины. Он только говорит, о чем или ком она рассказывает, о том, кто ее субъект. Субъект и Объект это одно и то же за исключением пустяковых различий. <...> Но то, на что вам пытался указать живописец, предполагая, что у вас уже есть необходимая дополнительная информация, это, так сказать вызывающий сочувствие элемент ситуации, в целом очень хорошо знакомой, нечто, что вы, возможно, никогда раньше так ясно не осознавали - это и есть Интерпретанта Знака, его «значимость».

180. Все это пока очень запутано, ибо не хватает определенных различений, к описанию которых я сейчас перехожу, хотя и будет довольно тяжело прояснить их до конца.

181. Во-первых, надо заметить, что поскольку Знак обозначает Объект, он не требует никакой особой смышлености (intelligence) или Разума (Reason) от своего Интерпретатора. Чтобы вообще прочитывать Знак, и отличать один Знак от другого, требуются прежде всего тонкие ощущения-восприятия (perceptions) и знакомство с тем, что обычно сопутствует данным явлениям, а также знакомство с тем, каковы конвенции системы знаков. Чтобы знать Объект, необходим один только предшествующий опыт этого Индивидуального Объекта. Объектом всякого знака является Индивид, обычно Индивидуальная Совокупность Индивидов. Его Субъекты, т.е. части Знака, которые обозначают Частичные Объекты, являются либо указазаниями для нахождения Объектов, либо Сироидами, то есть знаками единичных Объектов. <...> Таковы, например, абстрактные существительные, которые суть имена единичных свойств, личные местоимения, а также местоимения - указательные и

229

относительные, и т.д. Под указаниями для нахождения Объектов, которым я еще не придумал никакого другого имени, кроме «Селективов» (Selectives), я подразумеваю такие слова, как «Всякий» (то есть любой, какой угодной), «Некоторый» (то есть один правильно избранный) и т.д. А вот чтобы познать Интерпретанту, которая есть то, что выражается знаком самим по себе, может потребоваться наивысшая сила рассуждения.

182. Во-вторых, чтобы получить более четкие понятия о том, что такое в общем Объект Знака и что такое - Интерпретанта, надо отличать два смысла [понятия] «Объект» и три - «Интерпретанта». Было бы лучше проводить разграничения и дальше, но и этих двух хватит, чтобы заполнить всю мою оставшуюся жизнь...

183. Что касается Объекта, то он может означать Объект как тот постигается в Знаке и поэтому означать Идею, или это может быть Объект вне зависимости от какого-либо отдельного своего аспекта, Объект в тех своих отношениях, в каких его выявит неограниченное и окончательное изучение. Первый я называю Непосредственным Объектом, второй Динамическим Объектом. Ибо последний есть Объект, который может изучать Динамическая Наука (или, как это теперь называется, «объективная» наука). Возьмите, например, предложение «Солнце голубое». Его объекты суть «солнце» и «голубизна». Если под «голубизной» имеется в виду Непосредственный Объект, который есть чувственное качество, то познавать его можно лишь Чувством. Но если она [голубизна] означает то «Реальное», действительное условие, которое является причиной того, что излучаемый свет имеет короткие средние волны, то Лэнгли уже доказал, что эта пропозиция истинна. Так что «Солнце» может означать совокупность различных ощущений, и тогда оно является Непосредственным Объектом, или же оно может означать нашу обычную интерпретацию этих ощущений в смысле места, массы и т.д., и тогда оно есть Динамический Объект. В отношении как Непосредственного, так и Динамического Объектов верно то, что ни Картина, ни Описание, ни какой-либо другой знак, Объектом которого является солнце, не

230

смогут познакомить нас с ними. Если кто-нибудь указывает на него и говорит: «Посмотри сюда! Это есть то, что мы называем "солнце"*, - солнце не является Объектом знака. Данное же заявление касается Знака солнца, слова «солнце»; а со словом мы должны знакомиться в дополнительном опыте. Допустим, учитель французского говорит англоговорящему ученику, который спрашивает: «comment appelle-t-on за?», указывая на солнце. О «Cest le soleil» - так он начинает снабжать ученика этим дополнительным опытом, говоря на французском о самом солнце. Допустим, с другой стороны, он говорит: «Notre mot est 'soleil'» ,гогда вместо выражения своей мысли на языке и описания слова он предлагает его чистую Икону. Но Объект Иконы совершенно неопределенен, эквивалентен «нечто». Он [учитель] буквально говорит: «Наше слово похоже на это» и производит звук. Он информирует ученика, что слово (подразумевая некую привычку) производит некое действие, которое он изображает акустически. Но изображение одно без подписи означает: «Нечто подобно этому» [Something is like this]. Верно, конечно, что учитель присовокупляет при этом то, что восходит к подписи. Но это только делает произнесенное им предложение аналогичным портрету, скажем, Леопарди с «Леопарди», подписанным под ним. Нужную информацию это передает лишь человеку, знающему, кем был Леопарди, а всякому другому она [картина] говорит только, что «некто, называемый Леопарди, выглядел подобно этому». Наш ученик находится в положении человека, который вполне уверен, что был такой человек Леопарди; ибо он вполне уверен, что во французском есть название для солнца и таким образом уже знаком с ним, только не знает, как оно звучит, когда произносится, или как выглядит, когда записано. Думаю, к этому моменту вы уже должны понять, что я имею в виду, когда говорю, что ни один знак не может быть понят - или по крайней мере ни одна пропозиция не может быть понятой - если интерпретатор не имеет «дополнительной ознакомленности» с каждым из его Объектов. А что касается простого субстантива, не надо забывать, что он не

231

является неотъемлемой частью речи. Семитские языки, кажется, происходят из языка, в котором не было «имен нарицательных». Такое имя в действительности не что иное как пустая форма (blank form) пропозиции и пустой Субъект, а пустое может означать только «нечто» или даже нечто еще более неопределенное. Итак теперь, мне думается, я могу предоставить вам самим внимательно поразмыслить, правильно мое учение или нет. 184. Что касается Интерпретанты, то есть «обозначения» (signification) или скорее интерпретации (interpretation) знака, мы должны различать Интерпретанту Непосредственную и Динамическую, так же как мы различаем Непосредственный и Динамический Объекты. Но мы также должны отметить, что без сомнения, существует еще и третий тип Интерпретанты, который я называю Окончательной Интерпретантой (Final Interpretant), ибо это есть то, что было бы в конце концов признано истинной интерпретацией, если б рассмотрение вопроса зашло настолько далеко, что относительно него пришли бы к окончательному мнению. Мой друг леди Уэлби, как она мне говорит, посвятила свою жизнь исследованию сигнификов, то есть исследованию того, что я бы описал как отношение знаков к своим интерпретантам; но мне кажется, что в основном она занимается исследованием слов. Она также приходит к выводу, что есть три смысла, в которых слово может интерпретироваться. Она называет их Смысл (Sense), Значение (Meaning), Значимость (Significance). Значимость это самый глубокий и самый возвышенный из трех, и согласуется, таким образом, с моей Окончательной Интерпретантой; и Значимость представляется мне превосходным наименованием. Смысл представляется логическим анализом понятия или дефиницией, для которой я предпочитаю придерживаться старого термина Принятие (Acception) или Принимание (Acceptation). Под Значением леди Уэлби подразумевает намерение (intention) произносящего. Однако мне представляется, что все симптомы болезни, признаки погоды и т.д. не имеют произносящего. Ибо не думаю, что мы в самом деле можем сказать, что Бог произносит какой-нибудь знак, когда Он творит вещи. Но

232

когда [леди Уэлби] говорит, что это связано с Волением (Volition), я сразу замечаю, что волевой элемент Интерпретации есть Динамическая Интерпретанта. Во второй части моего «Очерка о Прагматизме», опубликованного в Popular Science Monthly за ноябрь 1877 г. и янв. 1878 г., я различил три степени ясности Интерпретации. Первая была таким ознакомлением, которое давало человеку знакомство со знаком и готовность использовать или интерпретировать его. Имея этот знак в своем сознании, человек чувствует себя совсем как дома. Короче, это Интерпретация в Чувствовании (Feeling). Второй [степенью] был Логический Анализ = Смысл леди Уэлби. Третья степень - Прагматический Анализ - мог бы показаться Динамическим Анализом, но отождествляется с Окончательной Интерпретантой.

Примечания

Параграфы 171-175 являются рецензией на книгу Леди Уэлби Что такое значение? (Macmillan, 1903, 321 р.), журнал Нация, 11 (15 окт. 1903) 308-309 Параграф 176 из лоуэльских лекций 1903 года (из лекции I).

Параграфы 177-185 взяты из обширной недатированной рукописи в Виднере ШЗа. Некоторые моменты в ней показывают, что эта рукопись является частью письма, но существующая ее часть не содержит ни приветствия, ни подписи. Рукопись нуждается в большой редакторской правке.

Рецензия на книгу Леди Уэлби, опубликованная в Нации, сопровождалась кратким упоминанием о книге Бертрана Рассела «Основания математики», т. I (University Press, Cambridge; Macmillan, New York, 1903, 534 pp.).

233

ЗАКРЕПЛЕНИЕ ВЕРОВАНИЯ [1]

§1. Наука и логика

358. Немногие люди утруждают себя изучением логики, поскольку всякий считает себя уже достаточно сведущим в искусстве рассуждения. Но я вижу, что эта удовлетворенность ограничивается их собственным рассуждением и не распространяется на рассуждения других людей.

359. Мы приходим к полному обладанию способностью делать выводы уже после освоения всех остальных своих способностей, ибо эта способность является не природным даром, но длительным и сложным искусством. История его практического применения могла бы стать предметом для целой книги. Средневековые схоласты, подражая римлянам, сделали логику вторым по простоте, после грамматики, предметом изучения юношей. Так они ее

1 Два раздела, составляющие это эссе [«My Plea for Pragmatism»], были впервые опубликованы, не будучи объединены каким-либо общим заголовком, в Popular Science Monthly за ноябрь 1877 и январь 1878 гг. Французская авторская версия (вторая работа была на самом деле впервые написана по-французски на борту парохода во Франции) появилась в Revue Phttosophique, тома 6 и 7. Они привлекли к себе лишь то небольшое внимание, на которое я только и мог претендовать; однако несколько лет спустя мощное перо профессора Джеймса привлекло к их главному тезису внимание философского мира (конечно, зайдя при этом несколько дальше, нежели предполагалось замыслом самого автора, который продолжал признавать, если не Существование, то по крайней мере Реальность Абсолюта примерно в том смысле, в каком это было установлено Ройсом в его The World and the Individual, работе, не свободной от логических ошибок, однако в целом вполне основательной). Учение, излагавшееся в этой паре разделов, уже несколько лет было известно среди друзей автора под именем «Прагматицизма», которое автор предложил для него.

234

понимали. Ее основной принцип, согласно их точке зрения, состоял в том, что всякое знание опирается либо на авторитет, либо на разум; однако все, что дедуцируется посредством разума, в конечном счете зависит от посылок, имеющих своим источником авторитет. Соответственно, постольку, поскольку юноша в совершенстве овладевал силлогистическим выводом, его оснащение интеллектуальными инструментами считалось завершенным.

360. Согласно Роджеру Бэкону, этому замечательному уму, бывшему уже в середине тринадцатого века человеком почти научного склада, схоластическая концепция рассуждения представляла собой только помеху на пути истины. Он видел, что один только опыт учит нас чему-либо - положение, которое, как нам представляется, легко доступно для нашего понимания, поскольку от прежних поколений нам досталась ясная концепция опыта; ему же она казалась совершенно ясной потому, что ее трудности еще не дали о себе знать. Он полагал, что изо всех видов опыта наилучшим является внутреннее озарение, которое учит о многих вещах в природе, недоступных нашим чувствам, например, пресуществлению хлеба.

361. Четырьмя веками позже более известный Бэкон в первой книге своего «Нового Органона» дает ясное описание опыта как того, что должно быть открыто для верификации и переоценки. Однако хотя концепция лорда Бэкона превосходит более ранние представления, современный читатель, если только он не испытывает трепета перед его высокопарностью, будет просто потрясен его воззрением на научную процедуру. По Бэкону, мы должны только проделать некоторые грубые эксперименты, кратко изложить их результаты, занеся их в определенные пустые таблицы, пробежаться по ним при помощи правила, отбрасывая все ложное и записывая альтернативы, и за несколько лет подобным образом физическая наука будет завершена - только и всего! «Он пишет о науке как Лорд-Канцлер» [2], - как сказал Гарвей, прирожденный ученый, - и это поистине так.

2 См. Aubrey J. «Brief Lives», Oxford, 1898. Vol. 1. P. 299.

235

362. Первые ученые: Коперник, Тихо Браге, Кеплер, Галилей, Гарвей и Гилберт - имели в своем распоряжении методы, более схожие с методами их нынешних собратьев. Кеплер попытался провести кривую через орбиты Марса [3] и установить то время, которое занимает планета, путем описания различных частей этой кривой; но, наверное, его величайшим вкладом в науку было то, что он убедил людей: если они действительно хотят усовершенствовать астрономию, то именно это и потребуется делать, что они не должны ограничиваться исследованием того, какая из систем эпициклов лучше, но приняться за исследование фигур и выяснить, чем же в действительности является эта кривая. Он достиг этого благодаря своей несравненной энергии и мужеству, идя ощупью, непостижимой для нас, от одной иррациональной гипотезы к другой, до тех пор, пока, перебрав двадцать две гипотезы, он не наткнулся, благодаря простому исчерпанию своей изобретательности, на орбиту, с которой ум, хорошо оснащенный средствами современной логики, только начал бы свое исследование [4].

363. Точно так же любая научная работа, достаточно значительная для того, чтобы остаться в памяти нескольких поколений, дает нам представление о дефектах в способе логического рассуждения того времени, когда она была написана; и каждый основательный шаг в науке служил уроком для логики. Так было, когда Лавуазье и его современники принялись за изучение химии. Максимой старых химиков было: «Lege, lege, iege, labora, ora, et relege». Метод Лавуазье состоял не в том, чтобы читать и молиться, но в том, чтобы вообразить себе, что некоторый длительный и сложный химический процесс имел бы результатом нечто, чтобы с тупым упорством подвергнуть

3 Не совсем так, но приблизительно так, насколько это можно передать вкратце.

4 К стыду своему, я вынужден признать, что эта работа содержит весьма ложное и глупое замечание о Кеплере. Когда я ее писал, то еще не изучил саму книгу, что я сделал позднее. Теперь же я прихожу к мнению, что это самое изумительное сочинение об индуктивном рассуждении, которое я когда-либо встречал. - 1893.

* Читай, читай, читай, трудись, молись и перечитывай (лат.).

236

его испытанию на практике, а после его неизбежного провала предположить, что если его несколько видоизменить, то результат его окажется иным, и завершить все дело публикацией этого последнего предположения как факта: его путь состоял в том, чтобы перенести свой ум в свою лабораторию, и в буквальном смысле слова превратить свои перегонные кубы и колбы в инструменты мышления, создавая тем самым новую концепцию рассуждения как чего-то такого, что должно делать с открытыми глазами, путем манипулирования реальными вещами, а не словами и воображаемыми образами.

364. Дискуссия вокруг дарвинизма является в значительной мере вопросом логики. Господин Дарвин намеревался применить статистический метод к биологии [5]. То же самое происходит в совершенно отличной от биологии области науки - в теории газов. Будучи не в состоянии определить, каким будет движение каждой отдельной молекулы газа согласно определенной гипотезе, касающейся строения этого класса тел, Клаузий и Максвелл, тем не менее, еще за восемь лет до публикации бессмертной работы Дарвина были способны, путем применения учения о вероятностях, предсказать, что в конце концов такое-то количество молекул будет, при данных обстоятельствах, обладать такими-то скоростями; что каждую секунду будет иметь место такое-то относительное количество столкновений и т.д.; и из этих количественных соотношений они могли дедуцировать логически определенные свойства газов, в особенности те, которые связаны с их тепловыми отношениями. Сходным образом и Дарвин, хотя он и был не в состоянии сказать, каково будет действие генетической изменчивости и естественного отбора в каждом отдельном случае, показывает, что в конце концов они будут приспосабливать или приспосабливали животных к окружающей среде. Действительно ли суще-

5 То, что он сделал, является наиболее поучительной иллюстрацией к логике науки, и будет описано в другой главе, причем теперь мы знаем то, что авторитетно отрицалось, когда я впервые предположил это, а именно, что он заимствовал этот намек из книги Мальтуса о народонаселении. - 1903.

237

ствующие формы животных обязаны такому действию и какую позицию следует занять теории - все эти вопросы являются предметом дискуссии, в которой вопросы факта странным образом переплетаются с вопросами логики.

§2. Руководящие принципы

365. Цель рассуждения состоит в том, чтобы, исходя из размышления над тем, что нам уже известно, выяснить то, что нам еще не известно. Следовательно, рассуждение правильно, если из истинных посылок оно [6] выводит истинные заключения, и не иначе. Таким образом, вопрос о значимости рассуждения является простым вопросом факта, а не вопросом мышления. Если А есть посылка, а В - заключение, то вопрос заключается в том, действительно ли эти факты связаны так, что если есть А, то есть и В. Если это так, то вывод является значимым, если нет, то - нет. Это никоим образом не затрагивает вопроса о том, испытываем ли мы побуждение, когда посылки принимаются разумом, принять также и заключение. Верно, что мы в общем рассуждаем правильно в силу самой своей природы Но это - случайность; истинное заключение не перестало бы быть истинным, даже если бы мы не испытывали побуждения принять его; ложное заключение осталось бы ложным, даже если бы мы не смогли сопротивляться стремлению верить в него.

366. Мы являемся, несомненно, в основном логическими животными, однако не вполне совершенными. Большинство из нас, например, по природе своей настроено более жизнерадостно и оптимистически, нежели то могло бы быть оправдано логикой. По-видимому, мы устроены так, что в отсутствие фактов, с которыми нам надо было бы бороться, мы счастливы и преисполнены удовлетворения; так что результаты опыта должны непрерывно уменьшать наши надежды и ожидания Но даже наша жизнь, представляющая собой применение этого корректирующего фактора, не всегда оказывается способна

6 То есть, определяется такой привычкой, которая, как правило, выводит - 1903

238

искоренить эту предрасположенность к жизнерадостности. Там, где наша надежда не подтверждается каким-либо опытом, наш оптимизм, похоже, оказывается чем-то нелепым. Логичность в том, что касается практических проблем (если только понимать ее не в старом смысле, но как мудрое единство безопасности и плодотворного рассуждения), является самым полезным качеством из тех, которыми только может владеть живое существо, и может быть, именно поэтому она возникает в процессе естественного отбора; но помимо этого, вполне вероятно, что для живого существа большее преимущество представляет наполнение сознания приятными и поощряющими видениями, независимо от их истинности, и таким образом, в том, что касается непрактических предметов, естественный отбор может порождать ошибочные тенденции мысли [7].

367. То, что заставляет нас, исходя из данных посылок, выводить скорее это заключение, нежели иное, представляет собой некую привычку нашего разума, неважно, врожденную или приобретенную. Привычка хороша, если она производит истинные заключения из истинных посылок; вывод считается значимым, безотносительно (without reference) к истинности или ложности своих заключений, особенно если привычка, которая обусловливает его, такова, что, как правило, производит истинные заключения Особенная привычка разума, управляющая тем или иным выводом, может быть сформулирована в пропозиции, истинность которой зависит от значимости тех выводов, которые обусловливает эта привычка; такая формула называется руководящим принципом вывода. Предположим, например, что мы видим, как вращающийся медный диск, если поместить его между полюсами магнита, быстро останавливается, и мы делаем из этого вывод, что то же самое будет происходить с любым магнитным диском.

7 Не будем, однако, самоуверенно полагать, что естественный отбор является единственным фактором эволюции, и до тех пор, пока это важное положение не получит более убедительного доказательства, нежели до сих пор, не стоит полагаться на него и пренебрегать силой весьма основательного рассуждения

239

Руководящий принцип состоит в том, что то, что является истинным по отношению к одному куску меди, истинно по отношению к другому. Такого рода руководящий принцип, относящийся к меди, был бы более надежен, чем относящийся ко многим другим субстанциям, - например, к латуни.

368, Можно было бы написать целую книгу для того, чтобы указать наиболее важные из этих руководящих принципов рассуждения. Надо признаться, что она была бы совершенно бесполезна для человека, мышление которого целиком направлено на практические проблемы и деятельность которого движется уже проторенными путями. Проблемы, которые представляются такому уму, являются проблемами, обращению с которыми он научился раз и навсегда, обучаясь своему делу. Но пусть человек отважится вступить в какую-то незнакомую область или в область, в которой его результаты не будут непрерывно подтверждаться опытом - и вся история показывает, что даже самый мужественный ум будет зачастую терять ориентацию и напрасно растрачивать свои силы в направлениях, которые не приближают его к цели или даже совершенно уводят его с правильного пути. Он напоминает корабль в открытом море, на борту которого нет никого, кто разбирался бы в правилах навигации. А в этом случае некое общее исследование руководящих принципов рассуждения, несомненно, окажется полезным.

369. Очень сложно, однако, рассматривать предмет, первоначально его не ограничив, поскольку практически каждый факт может служить руководящим принципом. Тем не менее, так случилось, что между фактами существует то разделение, что в один класс входят все факты, являющиеся совершенно незаменимыми в качестве руководящих принципов, тогда как в другие классы входят все те факты, которые могут представлять собой и иной интерес в качестве объектов изучения. Это разделение происходит между теми фактами, которые молчаливо подразумеваются, когда спрашивают, почему определенное заключение мыслится как следующее из определенных посылок, и теми, которые не предполагают подобного вопроса. Небольшое размышление покажет, что многооб-

240

разие фактов уже подразумевается, когда впервые задается логический вопрос. Подразумевается, например, что имеются такие состояния ума, как сомнение и верование - что переход от одного состояния к другому возможен, что объект мысли остается тем же самым и что этот переход подчиняется некоторым правилам, посредством которых все умы связаны сходным образом. Поскольку это такие факты, которые мы уже должны знать, прежде чем мы вообще сможем иметь какую-либо ясную концепцию рассуждения, нельзя предполагать, что исследование их истинности или ложности еще представляет какой-либо интерес. С другой стороны, нетрудно поверить, что те правила рассуждения, которые дедуцируются из самой идеи процесса, таковы, что они являются наиболее существенными; и, конечно же, что лишь постольку, поскольку рассуждение признает их, оно не будет, в конечном счете, вести к ложным заключениям из истинных посылок. В действительности важность того, что может быть дедуцировано из допущений, подразумеваемых в логической проблеме, оказывается значительно большей, чем это можно предположить, и это - в силу таких причин, которые было бы сложно выявить в самом начале. Единственное, что я хотел бы здесь отметить, заключается в том, что концепции, которые в действительности являются продуктами логической рефлексии, не будучи сразу же поняты в качестве таковых, смешиваются с нашими обыденными мыслями и часто становятся причиной серьезных заблуждений. Именно так обстоит дело, например, с понятием качества. Качество как таковое никогда не является объектом наблюдения. Мы можем видеть, что вещь является голубой или зеленой, но качество бытия голубым и качество бытия зеленым не являются вещами, которые мы видим; они суть продукты логической рефлексии. Истина заключается в том, что здравый смысл, или мысль в том виде, как она впервые выходит за пределы узкопрактического, глубоко пропитана тем плохим логическим качеством, к которому обычно применяется эпитет «метафизическое»; и ничто не способно прояснить его, кроме основательного курса логики.

241

§3. Сомнение и верование

370. Мы как правило знаем, когда хотим задать вопрос, а когда - произнести суждение, поскольку имеется различие между ощущением сомнения и ощущением верования.

371. Но этим не исчерпывается то, что отличает сомнение от верования. Здесь имеется также практическое различие. Наши верования руководят нашими желаниями и формируют наши действия. Члены секты ассасинов шли на смерть по первому приказу своего вождя, потому что они верили, что повиновение ему обеспечит им вечное блаженство. Если бы они сомневались в этом, то, конечно же, не поступили бы так. И так обстоит дело с любым верованием, в зависимости от его степени. Переживание верования есть более или менее достоверный показатель того, что в нашей природе установилась некоторая привычка, которая будет определять наши действия [8]. Сомнение не обладает подобным эффектом.

8 Давайте опять вспомним природу знака и зададимся вопросом: откуда мы можем знать, как какое-либо чувствование любого вида является знаком того, что мы обладаем укоренившейся в нас привычкой?

Мы можем понять одну привычку, уподобляя ее другой привычке. Однако чтобы понять, что представляет собой какая-либо привычка, должна быть некоторая привычка, которая непосредственно осознается нами в своей всеобщности. Это означает, что мы должны обладать определенной общностью в нашем непосредственном сознании. Епископ Беркли, да и огромное множество других хороших мыслителей, посчитали смехотворной идею, что мы способны вообразить себе треугольник, который не был бы ни равносторонним, ни равнобедренным, ни неравносторонним. Они, по-видимому, считают, что объект воображения должен быть в точности определен во всех аспектах. Однако представляется вполне достоверным, что нечто общее мы все же должны воображать. Я не собираюсь в этой работе вдаваться в вопросы психологии. Нам нет никакой необходимости знать во всех подробностях, как осуществляется наше мышление; но лишь как оно может осуществляться. Тем не менее, я могу сказать, что по моему мнению, наше непосредственное сознание охватывает длительность времени, хотя и бесконечно малую. В любом случае я не вижу возможности избежать пропозиции, согласно которой для того, чтобы придать знаку какую-либо общую значимость и для того, чтобы знать, что мы действительно придали ему какую-то общую значимость, мы должны обладать непосредственным воображением чего-то, что не является определенным во всех аспектах. - 1893.

242

372. Мы не должны пропустить также и третий пункт различия. Сомнение является беспокойным и неудовлетворенным состоянием, от которого мы пытаемся освободиться и прийти к состоянию верования [9], в то время как последнее является состоянием спокойного самоудовлетворения, от которого мы не хотим уклоняться или же поменять на верование во что-то иное [10]. Напротив, мы упорно держимся не просто за акт верования, но за верование только в то, во что мы действительно верим. 373. Таким образом, сомнение и верование оказывают на нас положительное воздействие, хотя и достаточно различное. Верование не заставляет нас действовать немедленно, но ставит нас в такие условия, что мы будем вести себя некоторым определенным образом, когда представится возможность. Сомнение ни в малейшей степени не дает такого активного результата, но принуждает нас исследовать до тех пор, пока оно само не будет устранено. Это напоминает нам раздражение нерва и рефлексивное действие, производимое этим раздражением; в то время как для того, чтобы [получить] аналогию верования, нам следует бросить взгляд на то, что называется нервными ассоциациями, например, на привычку нервов, вследствие которой запах персика будет вызывать выделение слюны [11].

9 В этом она сходна с любым другим стимулом. Верно, что людям может нравиться, ради удовольствия, получаемого от еды, быть голодными, и они могут стремиться привести себя в такое состояние. Однако голод всегда сопровождается желанием наполнить желудок. Точно так же ради удовольствия от исследования людям может нравиться предаваться сомнениям. Тем не менее, сомнение по сути своей предполагает стремление избавиться от него. - 1893.

10 Я не говорю о вторичных эффектах, случайно порождаемых интерференцией других импульсов.

11 Сомнение обычно не является нерешительностью относительно того, что должно быть сделано здесь и сейчас. Оно есть предвосхищаемая нерешительность относительно того, что мне

243