Часть 9.

§4. Цель исследования

374- Раздражение, причиненное сомнением, вызывает борьбу, направленную на достижение состояния верования. Я буду называть эту борьбу исследованием, хотя следует признать, что иногда это не очень точное обозначение.

375. Раздражение, причиненное сомнением, является единственным непосредственным побуждением для борьбы, направленной на достижение верования. Но лучшим для нас, конечно же, будет, если наши верования окажутся такими, что смогут правильно руководить нашими действиями, дабы удовлетворять наши желания; и размышление заставит нас отвергнуть любое верование, которое, как кажется, не было сформировано с тем, чтобы гарантировать этот результат. Но оно будет делать

предстоит сделать в дальнейшем, или же притворная нерешительность относительно вымышленного положения вещей. Мы сомневаемся как раз в нашей способности производить верования, наряду с тем важным фактом, что разрешение мнимой дилеммы производства верования приводит к возникновению bопа fide привычки, которая будет действенной в реальной критической ситуации. Именно эти две вещи в сочетании делают нас интеллектуальными существами.

Всякий ответ на вопрос, имеющий хоть какое-то значение, представляет собой решение относительно того, как мы действовали бы при воображаемых обстоятельствах или какое ответное действие произвел бы, как ожидалось, мир на наши чувства. Допустим, мне говорят, что если две прямые линии, проведенные на одной плоскости, пересекаются третьей, так что сумма внутренних углов с одной стороны меньше двух прямых углов, то в этом случае эти линии, если их продолжить, пересекутся на той стороне, с которой вышеупомянутая сумма меньше, чем два прямых угла. Это означает для меня, что если бы я провел на плоскости две линии и хотел узнать, в какой точке они встретятся, то я мог бы провести третью линию, их пересекающую, и установить, с какой стороны сумма двух внутренних углов меньше, чем сумма двух прямых, а затем - продлить эти линии в эту сторону. Сходным образом любое сомнение есть состояние нерешительности относительно воображаемого положения вещей.

244

это, только рождая сомнение на месте этого верования [12]. С сомнением, поэтому борьба начинается, с прекращением его она заканчивается. Таким образом, единственная цель исследования есть установление мнения. Мы можем воображать, что этого для нас недостаточно и что мы ищем не просто мнения, но истинного мнения. Однако подвергните эту фантазию проверке, и она окажется беспочвенной; ибо как только достигнуто устойчивое верование, мы будем полностью удовлетворены, вне зависимости от того, будет ли это верование истинным или ложным. Ясно, что нечто, находящееся за пределами области нашего знания, не может быть нашим объектом, ибо то, что не оказывает воздействия на наш разум, не может стать побуждением для умственного усилия. Самое большее, что можно утверждать, это то, что мы ищем такое верование, о котором мы думали бы, что оно истинно. Но мы думаем, что каждое наше верование истинно, и право же, данное утверждение является пустой тавтологией [13].

То, что установление мнения есть единственная цель исследования, представляет собой очень важное положение. Оно мгновенно сметает прочь со своего пути различные смутные и ошибочные концепции доказательства. Некоторые из этих концепций могут быть здесь отмечены. 376. 1. Некоторые философы воображали, что для того, чтобы начать исследование, достаточно просто задать вопрос устно или написать его на бумаге и даже рекомендовали нам начинать наше исследования с сомнения во всем. Но простая формулировка пропозиции в вопросительной форме не побуждает ум к борьбе за достижение верования. Должно наличествовать реальное и живое

12 Если только, конечно же, оно не заставляет нас изменить наши желания. - 1903.

13 Поскольку истина есть не более и не менее чем определенное свойство пропозиции, состоящее в том, что верование в эту пропозицию привело бы нас, при достаточном опыте и размышлении, к такому поведению, которое способствовало бы удовлетворению тех желаний, которые бы мы тогда имели. Считать, что истина означает что-то большее, нежели это - означает считать, что она вообще не имеет значения. - 1903.

245

сомнение, без него же вся дискуссия становится пустопорожней [14].

2. Существует очень распространенное мнение, согласно которому доказательство должно опираться на некие окончательные и абсолютно бесспорные пропозиции. Эти пропозиции, согласно одной школе, представляют собой первые принципы, [обладающие] всеобщей природой; согласно другой, они суть первые ощущения. На самом же деле, однако, исследование, для того, чтобы привести к совершенно удовлетворительному результату, называемому доказательством, должно лишь начинаться с пропозиций, совершенно свободных от всякого действительного сомнения. Если посылки таковы, что в них фактически не сомневаются, они не могут быть более удовлетворительными, чем они есть [15].

14 До тех пор, пока мы не способны указать пальцем на наши ошибочные мнения, они все еще остаются нашими мнениями. Для нас было бы весьма полезно сделать общий обзор причин наших верований; результатом бы оказалось то, что большинство из них было принято нами на веру, и причем в те времена, когда мы - в силу своей молодости - еще не были способны отделить мнения, заслуживающие доверия, от мнений, доверия не заслуживающих. Такие размышления могут пробудить реальные сомнения в отношении ряда наших позиций. Однако в тех случаях, когда в наших сознаниях не существует реального сомнения, исследование будет пустым фарсом, переливающим из пустого в порожнее, который лучше было бы прекратить. Эта ошибка в философии была довольно распространена в те века, когда диспуты были основным видом упражнений в университетах; то есть с их возникновения в тринадцатом веке и вплоть до середины восемнадцатого, и даже в наши дни она имеет место в некоторых католических учреждениях. Но поскольку такие философские диспуты вышли из моды, эта философская болезнь стала менее опасной.- 1893.

15 Нам следует признать, что сомнения относительно них могут возникнуть позже; однако мы не способны обнаружить пропозиции, которые неподвластны этой случайности. Нам следует конструировать наши теории так, чтобы они предусматривали подобные открытия: во-первых, основывая их на как можно более обширном многообразии различных рассуждений, во-вторых, оставляя место для модификаций, которые нельзя заранее предвидеть, но которые, скорее всего, все-таки будут необходимы. Некоторые системы в гораздо большей степени открыты подобного рода критике, нежели другие. Все те системы, которые основательно полагались на «непостижимость противоположного», оказались особенно хрупкими и недолговечными. Те же, однако, которые полагаются на положительные свидетельства и отказываются упорно отстаивать абсолютную точность своих догм, очень трудно разрушить. - 1893.

246

3. Некоторые люди, по-видимому, обожают обсуждать какую-нибудь точку зрения после того, как весь мир оказался полностью уверенным в ней. Но [на этом пути] нельзя достичь дальнейшего прогресса. Когда сомнение прекращается, умственная работа над этим предметом подходит к концу; если же оно продолжается, то уже безо всякой цели [16].

§5. Методы закрепления верования

377. Если установление мнения есть единственная цель исследования и если верование обладает природой привычки, почему бы нам не стремиться к достижению желаемой цели, принимая в качестве ответа на вопрос все, что мы только можем вообразить, постоянно повторяя его самим себе, задерживаясь на всем, что может способствовать [этому верованию], и научаясь отворачиваться с презрением и ненавистью от всего того, что может поколебать его? Этот простой и прямой метод действительно употребляется многими людьми. Я вспоминаю, как меня умоляли не читать известную газету, чтобы она не могла изменить моего мнения относительно свободы торговли. «Чтобы я не запутался в ее софизмах и ложных заявлениях», - такова была форма выражения. «Ведь ты, - сказал мой друг, - не являешься профессиональным знатоком политической экономии. Поэтому тебя можно легко ввести в заблуждение ошибочными аргументами, касающимися этой проблемы. Ты мог бы, поэтому, прочитав эту статью, уверовать в протекционизм. Но ты признаешь, что свобода торговли есть истинное учение, и ты не же-

16 За исключением цели самокритики. Вставить параграф о самоконтроле и аналогии между моральным и рациональным самоконтролем- 1903.

247

лаешь верить в то, что не является истинным». Я часто замечал, что такая система [убеждения] усваивалась сознательно. Значительно чаще инстинктивное отвращение к нерешительному состоянию ума, разросшееся до неясного страха перед сомнением, заставляет людей конвульсивно цепляться за взгляды, которые у них уже есть. Человек чувствует, что если только он держится своего верования без колебания, оно будет совершенно удовлетворительным. Нельзя отрицать и того, что стойкая и непоколебимая вера приносит полный покой уму. Она может, конечно же, принести определенные неудобства, например, если человек станет упорно продолжать верить в то, что огонь не обожжет его, или же что он будет проклят на веки вечные, если примет свою ingesta как-то иначе, чем через желудочный зонд. Однако человек, принявший этот метод, не согласится с тем, что его неудобства превосходят его преимущества. Он скажет: «Я упорно придерживаюсь истины, а истина всегда благодетельна». И во многих случаях вполне может быть так, что удовольствие, которое он получает от своей спокойной веры, превышает любые неудобства, проистекающие из ее обманчивого характера. Так, если верно, что смерть есть полное уничтожение, то в таком случае человек, верящий, что после смерти он непременно попадет в рай, если только он в этой жизни соблюдал известные простые обряды, получает легкое удовольствие, за которым не последует ни малейшего разочарования [17]. Сходное соображение, по-видимому, оказывает значительное влияние на людей в религиозных вопросах, ибо нам зачастую приходится слышать, как люди говорят: «Ох, я не мог бы поверить в то-то, потому что я стал бы несчастным, если бы поверил». Когда страус, почуяв опасность, прячет голову в песок, он вроде бы выбирает наиболее подходящий способ поведения. Он прячет от себя опасность, а затем спокойно говорит, что опасности больше нет; и если он совершенно уверен в том, что опасность миновала, зачем ему

17 Хотя вполне может произойти и так, что это обусловит линию поведения, приводящую к страданиям, которую при более основательном размышлении можно было бы избежать.

248

тогда поднимать голову, чтобы смотреть? Человек может пройти через всю жизнь, систематически устраняя из своего поля зрения все, что могло бы вызвать изменение в его мнениях, и если только это ему удается - основывая свой метод, как он это делает, на двух фундаментальных психологических законах, - я не вижу, что можно было бы сказать против подобного образа действия. Было бы эгоистической дерзостью возражать, что его образ действия является иррациональным, поскольку это означало бы только то, что его метод установления верования не является нашим методом. Однако такой человек не собирается быть рациональным и действительно, часто с презрением говорит о слабом и склонном к заблуждениям разуме человека. Поэтому пусть он думает так, как ему нравится.

378. Однако такой метод закрепления верования, который можно назвать методом упорства, окажется неспособным сохранить свои позиции на практике. Социальный импульс против него. Человек, принимающий его, обнаружит, что другие люди мыслят не так, как он, а в какое-то мгновение ему даже может прийти в голову, что их мнения столь же хороши, сколь и его собственные, и это поколеблет его доверие к своему верованию. Это представление, согласно которому мысль или размышление другого человека равноценны его собственным, недвусмысленно является новым шагом, и притом в высшей степени важным. Оно возникает из импульса в человеке столь сильного, что невозможно устранить его, не подвергнув все человечество опасности истребления. Если только мы не превратимся в отшельников, то необходимо станем оказывать влияние на мнения друг друга; так что проблема, оказывается, состоит в том, как закрепить верование не только в индивидууме, но в сообществе.

379. Пусть же действует воля государства вместо воли индивидуума. Создадим институт, цель которого состоит в том, чтобы привлечь внимание людей к правильным учениям, постоянно повторять их и обучать им молодежь; в то же время этот институт должен обладать силой, достаточной для того, чтобы предотвратить изучение, защиту и изложение противоположных учений. Устраним из

249

представлений людей все мыслимые причины умственных изменений. Будем держать их в невежестве, чтобы они не научились думать иначе, чем они думают. Привлечем на свою сторону их страсти, так чтобы они относились к индивидуальным и необычным мнениям с ненавистью и ужасом. Запугаем и заставим замолчать всех тех, кто отвергает установленную веру. Побудим народ отворачиваться от таких людей и вываливать их в дегте и перьях или учредим расследование образа мыслей подозреваемых, и если они будут признаны виновными в том, что придерживаются запрещенных верований, подвергнем их примерному наказанию. Если полного согласия нельзя достичь иным образом, то поголовное избиение всех тех, кто не придерживается надлежащего образа мыслей, всегда оказывалось весьма эффективным средством для того, чтобы создать единое мнение в стране. Если же для этого недостает сил, то составим перечень мнений, с которыми не может согласиться ни один человек даже наименее независимого образа мыслей, и потребуем, чтобы верные нам люди приняли все эти положения с тем, чтобы отделить их так решительно, как это только возможно, от влияния остального мира. Этот метод с древнейших времен был одним из главных средств поддержания правильных теологических и политических учений и сохранения их универсального, или всеобщего характера. В частности, в Риме он практиковался со времен Нумы Помпилия вплоть до Пия IX Это - наиболее совершенный исторический пример; однако везде, где существует священство или жречество, - а ни одна религия не обходилась без них, - этот метод находил себе большее или меньшее применение Везде, где имеется аристократия, гильдия или любое объединение или класс людей, интересы которых зависят или считается, что зависят, от определенных положений, там неизбежно будут обнаруживаться следы этого естественного продукта социального чувства. Жесткости всегда сопровождают эту систему; и когда она последовательно проводится в жизнь, они превращаются в самые ужасные зверства в глазах каждого разумного человека Однако это обстоятельство вряд ли может вызвать удивление, поскольку служитель какого-либо

250

общества не может чувствовать себя оправданным, если он поступается интересами этого общества во имя милосердия, как если бы это были его личные интересы. Поэтому вполне естественно, что симпатия и дружба создают тем самым самую безжалостную власть.

380. Обсуждая этот метод закрепления верования, который может быть назван методом авторитета, мы прежде всего должны признать его несоизмеримое духовное и моральное превосходство над методом упорства. Его успех пропорционально более велик; и в действительности он вновь и вновь приводил к самым величественным результатам. Даже сооружения из камня, которые он вызвал к жизни, - например, в Сиаме, Египте и Европе - отличаются такой величественностью, с какой едва ли могут соперничать величайшие творения природы И, за исключением геологических эпох, нет эпох столь же длительных, как те, которые отмечены какой-либо организованной верой [18]. Если мы подвергнем предмет тщательному

18 Объедините их в смысле «Всеобщей молитвы" Александра Поупа, и тогда найдется ли человек, чье тщеславие восстанет и противопоставит их словам свои3 Их вероучения обращаются к божественному авторитету; и верно то, что люди изобрели их не в большей степени, чем птицы изобрели свои песни Возвращение к методу упорства, - вот то, что разделяет их и делает их слепыми ко всему, кроме ненависти. Всякая отдельная вера - в качестве исторического факта, - изобреталась, чтобы причинить кому-либо вред. Тем не менее, результат в целом был бесподобным Если рабство мнения является естественным и полезным для людей, то пусть они остаются рабами.

Всякая такая система была впервые установлена тем или иным законодателем или пророком, и будучи однажды установлена, она разрасталась сама по себе Однако в самом этом принципе роста таились зародыши упадка Сила индивидуализма угасает, живет одна только организация. С течением времени старые вопросы уходят в забвение, новые вопросы становятся неотложными Море наступает и отступает, какая-то орда, всегда жившая завоеваниями, покоряет в конце концов весь мир. Тем или иным образом изменяются старые торговые пути Такие изменения приносят непривычный опыт и новые идеи. Люди начинают бунтовать против авторитетов, которым они подчинились бы в прежние времена. Возникают требующие решения вопросы, которые никогда раньше не ставились; к отдельному законодателю больше не прислушиваются. Инстинкт правителей никогда не заблуждался относительно того, каким риском для власти чревата такая мера, как созыв народного собрания. И все же, как бы они ни старались избежать этого, в действительности они пробуждают общественное мнение, которое является непосредственным ответом на новый метод установления мнения. Начинаются волнения; группы людей обсуждают положение дел; возникает подозрение, подобное искре на бочке с порохом, что изречения, свято почитавшиеся людьми, возникли произвольно, из-за каприза какого-то навязчивого человека, сующего нос в чужие дела, из-за прожектов честолюбца или под воздействием каких-то других причин, которые, как выясняется, поучают совещательный орган. Люди начинают требовать, что раз уж власть, устанавливающая верования, перестала быть своенравной и сделалась общественной и методичной, то и пропозиции, в которые надлежит верить, должны быть определены общественным и методическим образом. - 1893.

251

рассмотрению, то обнаружим, что ни одна вера никогда не оставалась той же самой, однако изменения эти столь медленны, что они оказываются совершенно незаметными на протяжении одной человеческой жизни, так что индивидуальное верование остается разумно закрепленным. Для человеческой массы и не существует, может быть, лучшего метода, нежели этот. Если высший импульс людей состоит в том, чтобы быть интеллектуальными рабами, то они и должны оставаться рабами.

381. Однако никакой институт не может регулировать мнения по всем вопросам. Только наиболее важные мнения могут быть предметом наблюдения, к остальным же человеческие умы должны направляться под воздействием естественных причин. Это несовершенство не будет источником слабости [метода авторитета] до тех пор, пока люди обладают таким уровнем культуры, при котором одно мнение не способно оказывать воздействие на другое - то есть до тех пор, пока они будут неспособны сравнивать мнения друг с другом. Однако в большинстве государств, находящихся под властью и контролем духовенства, обнаружатся отдельные индивиды, которые превосходят этот уровень культуры. Эти люди обладают более широкой разновидностью социального чувства; они

252

видят, что люди в иных странах и в иные эпохи придерживались учений, весьма отличных от тех, в которые принуждены были верить они сами; и они не могут не видеть, что лишь благодаря простому случаю они обучены именно тому, чему их учили, и что именно те нравы и ассоциации, которыми они окружены, побудили их думать так, как они думают, а не совершенно отличным образом. Их чистосердечие не сможет сопротивляться тому соображению, что нет никаких оснований ценить свои собственные взгляды выше, чем взгляды других народов и других веков; а это, в свою очередь, заронит в их умы сомнение.

382. Они далее вообразят, что такие сомнения, как эти, должны существовать в их умах по отношению к любым верованиям, которые кажутся определенными капризами - или их собственными, или же тех людей, которые порождают общераспространенные мнения. Своенравная приверженность верованию и произвольное возвышение его над другими должны быть оставлены. Должен быть принят другой новый метод установления мнения, такой, который не только будет производить стимул для верования, но и решать, какая пропозиция заслуживает того, чтобы в нее верили. Пусть природные склонности действуют беспрепятственно, а затем пусть люди под их влиянием, общаясь друг с другом и рассматривая проблемы с различных точек зрения, постепенно развивают мнения в гармонии с естественными причинами. Этот метод сходен с тем, посредством которого достигали зрелости концепции искусства. Наилучший пример этого метода может быть найден в истории метафизической философии. Системы такого рода обычно не опирались на наблюдаемые факты, а если и опирались, то в довольно незначительной степени. Они принимались главным образом потому, что их фундаментальные положения казались «согласными с разумом". Это - удачное выражение: оно означает не то, что согласно с опытом, но то, во что мы находим себя склонными верить. Например, Платон считает согласным с разумом положение, что расстояния между небесными сферами должны быть пропорциональны различным длинам струн, производящих гармо-

253

нические аккорды. Многие философы пришли к своим основным заключениям посредством размышлений, сходных с этим [19]; однако это - низшая и наименее раз-

19 Давайте посмотрим, каким образом некоторые из величайших философов пытались установить мнение и в чем заключался их успех. Декарт, который полагает начало всякого философствования во всеобъемлющем сомнении, замечает, что есть только одна вещь, в которой он считает себя неспособным сомневаться, - в том, что он действительно сомневается; и когда он осознает, что сомневается, он уже больше не может сомневаться в том, что он существует. Затем, поскольку Декарт вместе с тем не перестает по ходу дела сомневаться в том, что такие вещи, как форма и движение, существуют, он считает, что должен быть убежден в том, что ни форма, ни движение, ни что-либо еще не принадлежат его природе, за исключением [одного только] сознания. [Тем самым] считается само собой разумеющимся, что в его природе ничто не может скрываться за внешней поверхностью. Далее Декарт просит сомневающегося отметить, что он обладает идеей Существа, в высшей степени разумного, могущественного и совершенного. Это Существо не обладало бы этими качествами, если бы оно не существовало необходимым и вечным образом. Под необходимым существованием он имеет в виду существование в силу существования идеи. Следовательно, все сомнения в существовании этого Существа должны исчезнуть. Это, очевидно, предполагает, что верование должно закрепляться благодаря тому, что люди обнаруживают в своих умах. Декарт рассуждает примерно так я обнаруживаю написанным в книге моего ума, что существует какой-то X, которой принадлежит к разновидности вещей, начинающих существовать, как только они написаны. Очевидно, он имеет в виду разновидность истины, при которой достаточно сказать, что нечто таково, чтобы оно и стало таковым. Он дает два дальнейших доказательства бытия Бога. Согласно Декарту, Бога познать легче, чем что бы то ни было иное, поскольку чем бы мы его ни считали, тем он и оказывается. Декарт не замечает, что это в точности определение вымысла. В частности, Бог не может быть обманщиком, откуда следует, что все, что бы мы ни мыслили о любом предмете ясно и отчетливо как истинное, должно быть истинным. Соответственно, если люди будут вдумчиво обсуждать какой-то предмет и совершенно ясно и отчетливо решать, что они думают о нем, то чаемое решение вопроса будет достигнуто. Я могу отметить, что мир довольно тщательно разобрал эту теорию и вполне определенно пришел к

254

Закрепление верования

заключению, что она совершенно бессмысленна; следовательно, это суждение неоспоримо верно.

Многие критики говорили мне, что я неправильно истолковываю философов-априористов, представляя их принимающими любое мнение, которое им только покажется естественным принять. Но никто не может отрицать, что вышесказанное определяет в точности позицию Декарта, и на что же он опирается, как не на естественные способы мышления? Впрочем, мне, быть может, скажут, что со времен Канта этот порок был исцелен. Величайший предмет гордости Канта заключается в том, что он критически исследовал наши естественные склонности к определенным мнениям. Мнение, что нечто является всеобще истинным, заходит дальше, чем это может подтвердить опыт. Мнение, что нечто является необходимо истинным (то есть истинным не только при существующем, но и при любом возможном положении вещей) выходит за пределы нашего опыта. Эти замечания были сделаны Лейбницем и приняты Юмом; Кант повторяет их. Несмотря на номиналистический оттенок этих пропозиций, их вряд ли можно отвергнуть. Я могу добавить: все, что бы ни считалось в точности истинным, выходит за пределы возможного опыта. Принимая такие критерии происхождения идей, Кант продолжает рассуждать следующим образом: геометрические пропозиции считаются универсально истинными. Отсюда следует, что они не даются в опыте. Поэтому, вероятно, человек все созерцает в пространстве в силу внутренней необходимости своей природы. Следовательно, сумма углов треугольника будет равна двум прямым углам для всех объектов нашего созерцания. Именно в этом и ни в чем ином и заключается особенность мышления Канта. Однако иссушение разума в школах достигло такого масштаба, что подобная чепуха выдается за превосходную аргументацию. Я мог бы пройтись по всей «Критике чистого разума», параграф за параграфом, и показать, что мысль там повсюду носит такой характер. Он везде показывает, что обычные объекты, такие, как деревья и золотые самородки, включают элементы, не содержащиеся в исходных данных чувств. Однако мы не можем убедить себя отказаться от реальности деревьев и золотых самородков. Существует некоторое общее внутреннее настойчивое требование относительно них, и оно является основанием для того, чтобы целиком проглотить пилюлю общей веры в них. Это просго принятие без всяких вопросов какого-то верования, постольку, поскольку оно показало свою огромную полезность для множества людей. Когда Кант переходит к идеям Бога, Свободы и Бессмертия, он колеблется; ибо люди, думающие

255

только о хлебе, удовольствии и власти совершенно безразличны к этим идеям. Он подвергает эти идеи разнообразным исследованиям и в конце концов принимает их в силу оснований, представляющихся людям школьного склада более или менее подозрительными, но в глазах людей экспериментального склада выглядящих бесконечно более строгими, чем те основания, опираясь на которые он принимает пространство, время и причинность. Эти последние основания суть не что иное, как признание истинности того, во что имеется весьма решительная и общая склонность верить. Если бы Кант просто сказал: «Мне следует в настоящее время принять верование, что три утла треугольника равны двум прямым углам, потому что никто, кроме брата Ламберта и одного итальянца, не сомневается в этом», его подход был бы вполне удовлетворительным. Flo напротив, он и те, кто сегодня представляет его школу, отчетливо заявляют, что эта пропозиция доказана и ламбертисты опровергнуты тем, что сводится к простой несклонности думать, как они.

Что касается Гегеля, властвовавшего умами целого поколения немцев, то он ясно осознает то, что он делает. Он просто направляет свою лодку в поток мысли и позволяет ему нести себя по его течению. Сам он называет свой метод диалектическим, подразумевая, что искреннее обсуждение трудностей, к которым непроизвольно приводит всякое мнение, будет вести к одной модификации за другой до тех пор, пока не будет достигнута прочная позиция. Это - явственное исповедание веры в метод склонностей.

Другие философы обращаются к «проверке непостижимости противоположности», к «пресуппозициям» (под которыми они имеют в виду Voraussetzungen, в буквальном переводе - постулаты) или к иным приемам; но все они представляют собой множество систем, перетряхивающих содержимое черепной коробки в поисках устойчивого мнения о вселенной.

Когда мы переходим от рассмотрения работ авторов, придерживающихся метода авторитета, к работам философов, мы не только оказываемся погруженными в значительно более утонченную интеллектуальную атмосферу, но также и в более чистую, свободную, светлую и освежающую нравственную атмосферу. Все это, однако, не имеет отношения к единственно важному вопросу о том, имеет ли этот метод успех в деле закрепления мнений людей. Проекты этих авторов в высшей степени убедительны. Можно рискнуть поклясться, что они будут иметь успех. Однако вплоть до сего дня они решительно такового не имели; и взгляд в этом направлении является наиболее обескураживаю-

256

витая форма, которую принимает метод, поскольку ясно, что какой-нибудь другой человек может подумать, что теория Кеплера, согласно которой небесные сферы пропорциональны зарегистрированным и описанным сферам различных регулярных тел, более согласна с его разумом. Однако столкновение мнений в конце концов приведет людей к тому, что они остановятся на предпочтениях, обладающих гораздо более универсальной природой. Возьмите, к примеру, учение, согласно которому человек всегда действует, исходя из своих собственных интересов , - то есть исходя из соображений, согласно которым один образ действия доставит ему больше удовольствия, нежели другой. Это учение не опираегся на какие-либо факты, имеющие место в мире, однако оно имело широкое распространение, будучи исключительно рассудочной теорией [20].

383. Это метод является гораздо более интеллектуальным и достойным уважения с точки зрения разума, нежели лю-

щим. Трудносгь состоит в том, что мнения, которые сегодня представляются наиболее непоколебимыми, назавтра оказываются вышедшими из моды. Они в действительности гораздо более изменчивы, чем это представляется торопливому читателю, поскольку фразы, предназначенные для того, чтобы вырядить почившие в бозе мнения, достаются их последователям изрядно поношенными.

Мы все еще говорим о «причине и следствии», хотя в механическом мире то мнение, которое была призвана обозначать эта фраза, давным-давно списано в архив. Теперь мы знаем, что ускорение частицы в любой момент времени обусловлено позицией, занимаемой ею по отношению к другим частицам в данный момент, в то время как старая идея заключалась в том, что прошлое воздействует на будущее, тогда как будущее не воздействует на прошлое. Также и «закон спроса и предложения" имеет совершенно различный смысл для различных экономистов. - 1893. 211 Допущение, реальной поддержкой которого было мнение, согласно которому удовольствие есть единственное предельное благо. Однако это мнение, или даже мнение, что удовольствие per se является по крайней мере каким-то благом, надежно только до тех пор, пока тот, кто придерживается этого мнения, не имеет какой-либо отчетливой идеи того, что же он подразумевает под «благом». - 1903.

257

бой из тех, на которые мы указали выше. В самом деле, до тех пор, пока не будет возможности применить лучший метод, нужно следовать ему, поскольку он тогда является единственным выражением инстинкта, который должен быть главной причиной верования в каждом случае. Но его провал оказался наиболее очевиден. Он превращает исследование во что-то, подобное развитию вкуса; но вкус, к сожалению, всегда оказывается в большей или меньшей степени делом моды, и соответственно метафизики никогда не приходили к к какому бы то ни было твердому согласию, но положение изменялось то в сторону более материалистической, то в сторону более спиритуалистической философии с самых ранних эпох и вплоть до современности. Итак, от этого метода, который получил название априорного, мы переходим, говоря словами лорда Бэкона, к истинной индукции. Мы исследовали этот априорный метод как что-то, обещавшее нам освободить наши мнения от их случайных и произвольных элементов. Однако его развитие, будучи процессом, устраняющим действие одних случайных обстоятельств, только усиливает действие других. Поэтому этот метод не отличается существенным образом от метода авторитета. Правительство, может, и пальцем не пошевелило для того, чтобы оказать влияние на мои убеждения; мне могут позволить внешне совершенно свободно выбирать, скажем, между моногамией и полигамией, и, обращаясь только к своей совести, я мог бы заключить, что практика последней сама по себе безнравственна. Но если бы я узнал, что главным препятствием для распространения христианства среди людей столь высокой культуры, как индусы, явилась убежденность в аморальности нашего способа обращения с женщинами, я не мог бы не понять, что несмотря на невмешательство правительства, чувства (sentiments) в их развитии в значительной мере определяются случайными причинами. Итак, есть люди, среди которых, как мне следует предположить, должен обнаружиться и мой читатель, которые, увидев, что какое-либо из их мнений обусловлено какими-либо обстоятельствами, не связанными с фактами, с этого момента станут не просто признавать на словах, что это верование сомни-

258

тельно, но будут испытывать реальное сомнение в нем, так что оно перестанет, хотя бы в известной степени, быть верованием.

384. Для того, чтобы разрешить наши сомнения, необходимо найти метод, с помощью которого наши верования были бы определены не чем-то человеческим, но каким-то внешним постоянным фактором - чем-то таким, на что наше мышление не оказывает никакого воздействия [21]. Некоторые мистики воображают, что они располагают подобным методом в своем личном вдохновении, ниспосланном свыше. Однако это - не что иное, как разновидность метода упорства, в котором понятие истины как чего-то общественного еще не развито. Наш внешний постоянный фактор не был бы внешним, если бы его влияние распространялось только на какого-то отдельного индивидуума. Он должен быть таким, который воздействует или мог бы воздействовать на всех людей. И хотя эти воздействия столь же разнообразны, как и различные условия индивидуального существования, все же метод должен быть таким, чтобы окончательное заключение, к которому приходит каждый человек, было одним и тем же [22]. Таков метод науки. Его основная гипотеза, изложенная на более знакомом языке, такова: имеются Реальные вещи, свойства которых совершенно не зависят от наших мнений о них; эти Реалии (Reals) воздействуют на наши чувства в соответствии с постоянными законами, и хотя наши ощущения столь же различны, сколь различны наши отношения к объектам, мы можем с помощью рассуждения установить, каковы вещи в действительности и по истине; и каждый человек, если он обладает достаточным опытом и основательно обдумывает его, будет приведен к одному и тому же Истинному заключению. Новое понятие, содержащееся здесь, - это понятие реальности. Меня могут спросить: откуда я знаю, что существует что-то Реальное? Если эта гипотеза есть единственная опора

21 Но что, в свою очередь, имеет свойство непрестанно оказывать воздействие на мысль; иными словами, чем-то реальным - 1903.

и Или мог бы к нему приводить, если бы исследование было достаточно настойчивым. - 1903.

259

J

моего метода исследования, то мой метод не должен применяться для поддержания этой моей гипотезы. Мой ответ таков: 1. Если нельзя считать, что исследование доказывает то, что существуют реальные вещи, то, с другой стороны, оно не приводит и к противоположному заключению; метод и концепция, на которую он опирается, всегда находятся в гармонии. Поэтому в отличии от других методов, практическое применение метода науки не обязательно приводит к сомнению в нем. 2. Переживание, которое служит источником каждого метода закрепления верования, есть неудовлетворенность двумя несовместимыми пропозициями. Однако наряду с этим всегда есть некое смутное ощущение (concession), что существует какая-то одна вещь, которую пропозиция должна репрезентировать. Поэтому никто не может в действительности сомневаться в том, что существуют реальные вещи, поскольку если бы он сомневался, то его сомнение не могло бы быть источником неудовлетворенности. Поэтому эта гипотеза принимается каждым. И социальный импульс не побуждает людей сомневаться в ней. 3. Всякий применяет научный метод по отношению к великому множеству вещей и перестает им пользоваться только тогда, когда не знает, как его применить. 4 Опыт применения метода не только не позволяет усомниться в нем, но, напротив, научное исследование всегда одерживало самые замечательные триумфы в деле установления мнения. Это объясняет, почему я не сомневаюсь в методе или в гипотезе, на которую он опирается; и не только не сомневаюсь, но и не верю в то, что кто-то, на кого я мог бы оказать влияние, стал бы сомневаться в них. Поэтому с моей стороны было бы пустейшей болтовней продолжать распространяться на этот счет. Если у кого-то имеется сомнение по поводу этой проблемы, то пусть он рассмотрит ее самостоятельно [23].

2i Изменения во мнениях вызываются событиями, находящимися вне человеческого контроля Все человечество было настолько убеждено в том, что тяжелые тела должны падать быстрее, чем легкие, что всякий иной взгляд отвергался как абсурдный, эксцентричный и, возможно, неискренний И все же как только несколько абсурдных и эксцентричных людей сумели убедить не-

260

385. Описание метода научного исследования является целью всей этой серии статей. В данный момент я имею возможность только отметить некоторые различия между ним и другими методами закрепления верования. Это - единственный из всех методов, который проводит различия между правильным и неправильным образом действия. Если я принимаю метод упорства и ограждаю себя от всех влияний, от которых я считаю необходимым себя ограждать, то все, что для этого необходимо, необходимо в соответствии с этим методом. Точно так же обстоит дело и с методом авторитета, государство может стремиться подавить ересь при помощи средств, которые с научной точки зрения кажутся неподходящими для достижения этих целей, но единственным критерием этого метода является то, что думает государство; так что оно неспособно следовать этому методу неправильно. Так же обстоит дело и с априорным методом. Вся его сущность состоит в том, чтобы мыслить согласно своим склонностям. Все метафизики, безусловно, так именно и поступают, как бы они сами ни были склонны считать друг друга ужасно и извращенно неправыми. Гегелевская система признает всякую естественную тенденцию мысли логической, хотя она, очевидно, снимается противоположными тенденциями.

которых приверженцев здравого смысла взглянуть на их эксперименты, - совсем не простая задача, - стало ясно, что природа не следует человеческим мнениям, сколь бы единодушны они ни были И что человеческому мнению не остается ничего иного, как перейти на позицию природы Это был урок смирения Несколько людей, небольшая группа работающих в лабораториях, поняли, что им следует отречься от гордыни мнения, считающегося абсолютно завершенным во всех отношениях, и приложить все свои усилия для того, чтобы заставить себя соглашаться как можно более безропотно с тем несметным потоком опыта, который должен в конечном счете повелевать ими и заставлять прислушиваться к тому, что природа говорит нам Испытание этого опытного метода в естествознании на протяжении последних трех столетий - несмотря на резкое неприятие со стороны большинства людей, - вселяет в нас надежду на то, что мы все ближе и ближе приближаемся к мнению, которому не суждено быть опровергнутым, - хотя мы и не можем ожидать, что когда-либо вполне достигнем этой идеальной цели. - 1893.

261

Гегель думает, что в последовательности этих тенденций присутствует постоянная система, вследствие которой, после движения туда и обратно в течении длительного времени, мнение в конечном счете становится истинным, Верно, что метафизики в конечном счете действительно получают истинные идеи; гегелевская система природы сносно представляет науку его времени; и можно быть уверенным: что бы ни освободило научное исследование от сомнения, оно сразу же получит априорное доказательство со стороны метафизиков. Но с научным методом дело обстоит иначе. Я могу начать с известных и наблюдавшихся фактов с тем, чтобы прийти к неизвестным; и даже правила, которым я следую, поступая подобным образом, могут не быть такими, которые исследование одобрило бы. Критерий того, правильно ли я следую методу, состоит не в его непосредственной привлекательности для моих чувств и целей, но, напротив, он сам включает в себя применение метода. Следовательно, возможно как правильное, так и неправильное рассуждение; этот факт является основанием практической стороны логики.

386. Не следует полагать, что первые три метода установления верования не имеют никаких преимуществ перед научных методом. Напротив, каждый из них обладает своими достоинствами. Априорный метод отличается удобством своих заключений, Природа этого процесса состоит в том, что мы принимаем какие угодно верования, к которым мы питаем склонность и в которые все мы верим в силу своей природы потому, что они льстят нашему самолюбию, правда, до тех только пор, пока грубые факты не пробуждают нас от этих сладостных грез Метод авторитета всегда будет править массой человечества, и тех, кто обладает различными формами организованной силы в государстве, никогда не удастся убедить в том, что опасное рассуждение не должно быть каким-то образом подавлено. Если свобода слова не будет сдерживаться более грубыми формами принуждения, тогда единообразие мнения будут обеспечиваться посредством морального террора, который получит полное одобрение со стороны респектабельного общества. Следование методу авторитета есть путь мира. Некоторые нонконформистские

262

взгляды разрешаются, другие (признанные небезопасными) - запрещаются. Эти взгляды различны в разных странах и в разные эпохи; но где бы вы ни были, если только станет известно, что вы придерживаетесь верований, на которые наложено табу, можете быть уверены, что с вами будут обращаться с жесткостью не менее грубой, но более утонченной, чем если бы вас травили, как волка. Поэтому величайшие интеллектуальные благодетели человечества никогда не отваживались и даже теперь не отваживаются излагать свои мысли целиком; и поэтому тень сомнения prima facie опускается на всякое положение, которое считается существенным для безопасности общества. Гонение происходит не только извне; человек зачастую мучится и страдает, когда обнаруживает, что верит в положения, к которым его приучали испытывать отвращение. Поэтому миролюбивому и благожелательному человеку будет трудно сопротивляться искушению подчинить свои мнения авторитету. Но больше всего я восхищаюсь методом упорства за его силу, простоту и непосредственность. Люди, которые ему следуют, отличаются решительностью своего характера, который благодаря этому ментальному правилу становится у них очень спокойным. Они не тратят времени попусту на раздумья о том, чего же они хотят, но, ухватившись с быстротой молнии за первое же попавшееся решение, держатся за него до конца, что бы ни случилось, без каких бы то ни было колебаний. Это - одно из самых превосходных качеств, которому обычно сопутствует восхитительный, мгновенный успех. Нельзя не позавидовать человеку, способному отказаться от разума, хотя мы и знаем, чем это в конце концов должно обернуться.

387 Таковы те преимущества, которыми обладают другие методы установления мнения по сравнению с научным исследованием. Человеку следовало бы хорошенько поразмыслить над ними, а затем, помимо всего прочего, ему следовало бы поразмыслить над тем, что в конце концов он желает того, чтобы его мнения совпали с фактом, и что нет никаких оснований полагать, что этот результат

* В первую очередь (лат.).

263

может быть достигнут с помощью трех первых методов. Достижение требуемого результата - это исключительное право метода науки. На основе таких размышлений человек должен сделать свой выбор - выбор, который представляет собой нечто большее, нежели усвоение какого-либо интеллектуального мнения. Этот выбор - одно из главных решений в жизни, приняв которое, человек обязан следовать ему [до конца]. Сила привычки будет время от времени заставлять человека цепляться за старые верования даже тогда, когда он в состоянии понять, что они лишены крепкой основы. Но рефлексия над положением дел преодолеет эти привычки, и он должен будет придать рефлексии подобающее значение. Люди иногда уклоняются от этого, обладая идеей, согласно которой верования представляют собой нечто полезное, и хотя они и чувствуют, что эта идея ни на чем не основана, они ничего не могут с этим чувством поделать. Но пусть они вообразят себе какой-то иной случай, хотя и сходный с их собственной ситуацией. Пусть они зададутся вопросом, что они сказали бы после реформы его религии мусульманину, который не решался бы отказаться от своих старых представлений относительно отношений между полами; или же «реформированному" католику, который все еще уклонялся бы от чтения Библии. Разве бы они не сказали, что таким людям - реформированному Мусульманину и реформированному Католику следует рассмотреть предмет подобающим образом и ясно понять новое учение, а затем принять его целиком, во всей его полноте? Но помимо всего прочего, пусть они поймут, что совокупность верований много полезнее любого отдельного верования и что отказываться от обращения за помощью к какому-либо верованию из опасения, что оно может оказаться ненадежным, столь же аморально, сколь и невыгодно. Человек, верящий в то, что существует такая вещь, как истина, которая отличается от лжи только тем, что если ей руководствоваться в своих действиях, то она привела бы нас, при подобающем осмыслении, именно к той цели, к которой мы стремимся, и не сбила бы нас с пути, и притом, будучи убежден в этом, все-таки отважи-

264

вается не знать истины и стремится избегать ее, право же,

не в своем уме.

124 Да, другие методы действительно имеют свои достоинства, да, ясная логическая совесть стоит чего-то, точно так же, как любая добродетель, как все, чем мы дорожим, обходится нам недешево. Но мы не должны были бы желать чего-либо иного. Дух логического метода человеку следовало бы любить и почитать, как свою невесту, которую он избрал одну из всего мира. Ему не нужно осуждать других; напротив, он может испытывать к ним глубокое уважение, и поступая так, он тем более проявляет уважение к ней. Но она - единственная, которую он избрал, и он знает, что он был прав, делая этот выбор. И сделав его, он будет трудиться и сражаться ради нее и не будет жаловаться на удары судьбы, только желая, чтобы их было больше и чтобы они были тяжелее, и он будет прилагать усилия к тому, чтобы стать достойным рыцарем и победителем той, из блеска чьих достоинств черпает он свое вдохновение и свое мужество.

Примечания

Впервые опубликовано в Popular Science Monthly, P. 1-15, vol. 12 (1877). Первая из шести статей, объединенных в серию под заглавием «Пояснения к логике науки» («Illustrations of the Logic of Science»). Впоследствии с исправлениями и примечаниями вошла в «Большую логику» («Grand Logic», 1893) в качестве ее 5-го раздела; другая, также переработанная версия предполагалась к публикации в качестве главы 7 книги «Поиски метода» («Search for a Method», 1893).

24 Отсюда и до конца вычеркнуть. - маргиналия 1893, 1903.

265

§ 1. Ясность и отчетливость

388. Всякий, кто знаком с нынешними популярными трактатами по логике [1], несомненно, припомнит два различия между ясными и темными понятиями, с одной стороны, и между отчетливыми и смутными понятиями, с другой. Они путешествуют по книгам на протяжении уже почти что двух веков, оставаясь при этом неисправленными и неизмененными, и считаются логиками самым прекрасным украшением их доктрины.

389. Ясная идея определяется как идея, которая постигается таким образом, что она будет опознаваться всякий раз, когда будет встречаться, и притом так, что ни одна другая идея не будет ошибочно приниматься за нее. Если она не обладает подобной ясностью, то считается, что она является темной.

Это довольно хороший образчик применения философской терминологии; однако, поскольку они определяли именно ясность, я все-таки хотел бы, чтоб логики сделали свои определения более внятными. Никогда не ошибаться в опознании идеи и ни при каких обстоятельствах не принимать ошибочно за нее какую-то другую идею, сколь бы невразумительной ни была ее форма, - все это потребовало бы такой необыкновенной силы и ясности интеллекта, какие редко встречаются в этом мире. С другой стороны, ознакомиться с идеей до такой степени, чтобы она стала совершенно привычной, утратить всякие сомнения при опознании ее в обыденных ситуациях вряд ли можно считать «ясностью постижения», поскольку в конечном счете все это сводится к субъективному чувству обладания, которое может оказаться совершенно ошибочным. Я считаю, однако, что, когда логики говорят о «ясности», они имеют в

1 С любым из трактатов по логике от L'Art de Penser Пор-Рояля вплоть до самых современных (1893).

266

виду не что иное, как такое знакомство с идеей, поскольку они рассматривают это качество просто как некоторое небольшое достоинство, требующее, однако, обязательного дополнения другим, именуемым ими отчетливостью. 390. Отчетливой идеей считается идея, не заключающая в себе ничего неясного. Это - технический язык; под содержанием идеи логики понимают все то, что содержится в ее определении. Согласно такому пониманию, идея постигается отчетливо, когда мы способны дать ей точное определение в абстрактных терминах. На этом профессиональные логики прекращают обсуждение предмета; и я не стал бы утомлять читателя пересказом их рассуждений, если бы только они не являли собой восхитительный пример того, как они проспали целые века интеллектуальной деятельности, равнодушно игнорируя все изобретения современного мышления и даже не пытаясь применить его уроки для усовершенствования логики. Нетрудно показать, что учение, согласно которому привычное применение и абстрактная отчетливость приводят к совершенному пониманию, занимает свое подлинное место в философиях, давным-давно приказавших долго жить. Ныне же настало время сформулировать метод достижения более совершенной ясности мышления, с которой мы можем познакомиться и которой мы можем восхищаться у мыслителей нашего времени. 391. Когда Декарт приступил к преобразованию философии, самым первым его шагом было теоретическое допущение скептицизма и отказ от практиковавшейся схоластами опоры на авторитет как на истину в последней инстанции. Затем он занялся поиском более естественного источника истинных принципов и счел, что нашел его в человеческом уме; таким образом, он прямиком перешел от метода авторитета к априорному методу, как это описано в моей первой статье [2]. Самосознание должно было обеспечить нас фундаментальными истинами и решить, что согласуется с разумом, а что нет. Однако, поскольку очевидно, что не все идеи являются истинными, он в каче-

2 <См: The Fixation of Belief // Popular Science Monthly, 1877, vol. 12, pp. 1-15>.

267

стве первого условия непогрешимости был вынужден ввести требование, чтобы они были ясными. Различие между идеей, только кажущейся ясной, и идеей, и в самом деле ясной, никогда не приходило ему в голову. Если он доверялся интроспекции даже в том, что касалось знания внешних вещей, с какой стати должен был он подвергать сомнению ее свидетельства относительно содержания наших умов? Но затем, как мне представляется, столкнувшись с тем, что многие из людей, чьи мысли казались ясными и убедительными, придерживаются прямо противоположных мнений по самым фундаментальным вопросам, он был вынужден в дальнейшем заявить, что [критерий] ясности идей не является достаточным, но что [истинные] идеи должны, кроме того, быть отчетливыми, то есть не иметь в себе ни крупицы неясности. Вероятно, он имел в виду то (поскольку сам он не дал исчерпывающего объяснения), что они должны были пройти проверку, выдержав диалектическое испытание; что они должны не только казаться ясными с самого начала, но чтобы обсуждение не смогло бы выявить какой-либо смутности, с ними связанной.

392. Таково было различение Декарта, и ясно, что оно соответствует уровню его философии. Это различие было известным образом развито Лейбницем Этот великий и уникальный гений был столь же замечателен как тем, что ему удалось понять, так и тем, чего понять он не смог. То, что никакая машина не может работать непрерывно, если не получает энергию в той или иной форме, было ему совершенно ясно; тем не менее он не понимал, что машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его, если она не кормится данными наблюдения. Поэтому он упустил из виду наиболее существенный момент картезианской философии, заключающийся в том, что избежать принятия пропозиций, которые кажутся нам совершенно очевидными, вне зависимости от того, логичны они или нет, мы не можем. Вместо того, чтобы трактовать предмет подобным образом, он пытался свести первые принципы науки к двум классам; к тем, что нельзя отрицать, не впадая при этом в противоречие, и к тем, что следуют из принципа достаточного основания (о чем ниже). Он, судя по всему, не отдавал себе отчета в громадном

268

различии между своей позицией и позицией Декарта [3]. Поэтому он вернулся к достопочтенным банальностям логики; прежде всего это выразилось в том, что абстрактные определения играют огромную роль в его философии. И поэтому вполне естественно, что, обнаружив трудности, связанные с методом Декарта, а именно что мы можем воспринимать как ясные те идеи, которые в действительности являются смутными, он не нашел ничего лучшего, как потребовать абстрактного определения каждого важного термина. Соответственно, приняв различие между ясными и отчетливыми понятиями, он описал последнее качество как ясное постижение всего того, что содержится в определении; и книги с тех пор неоднократно воспроизводили эти его слова [4]. Нет оснований опасаться, что его химерическая схема вновь получит столь же завышенную оценку. Анализируя определения, невозможно узнать ничего нового. Тем не менее наши уже существующие верования могут быть приведены в порядок при помощи этого процесса, а порядок является существенным элементом интеллектуальной экономии, равно как и всякой иной. Можно признать поэтому, что книги вполне правы, делая знакомство с понятием первым шагом на пути к ясности постижения, а определение - вторым. Но, избегая даже всякого намека на более высокую прозрачность мышления, они просто зеркально отражают то состояние философии, что рухнуло сто лет тому назад. Это столь восхитительное «обрамление логики» - учение о ясности и отчетливости - может быть довольно симпатичным, однако самое время отправить в

3 Однако, помимо всего прочего, он был одним из тех умов, что были способны к развитию и росту; хотя первоначально он был крайним номиналистом вроде Гоббса и баловался бессмысленной и бесплодной Ars magna Раймонда Луллия, в последующем он принял закон о непрерывности и другие учения, противоположные номинализму. В данном случае я веду речь о его ранних воззрениях (1903).

4 <Об этом речь идет в его «Meditationes de Cognitione», Die Philosophische Schriften von Leibniz, her. von С I Gerhardt, Bd. IV, S. 422-427; Nouveaux Essais, II, 29.>

269

лавку древностей все эти старинные безделушки и найти что-то более подходящее для современного употребления. 393 [5]. Самый первый урок, которого мы имеем право требовать от логики, состоит в том, чтобы она научила нас, как сделать наши идеи ясными; и этот урок является самым важным, поскольку он недооценивается только теми умами, которые как раз и нуждаются в нем. Знание того, что мы думаем, полное владение тем, что имеет для нас значение, дадут надежное основание для значительного и весомого мышления. Проще всего этот урок усваивается теми, чьи идеи являются скудными и ограниченными; и насколько они счастливее тех, кто беспомощно барахтается в жирной трясине понятий. Верно, что нация способна на протяжении жизни нескольких своих поколений преодолеть недостатки избыточного богатства языка и его естественного спутника - бездонной, неизмеримой глубины идей. Мы можем видеть, как в ходе исторического становления язык постепенно совершенствует свои литературные формы, сбрасывает в конце концов с себя метафизическую кожу и благодаря неутомимому терпению, нередко возмещающему его потери, достигает исключительного совершенства во всех сферах ментальных навыков и привычек. Страница истории еще не перевернута, так что мы пока еще не можем знать, восторжествуют ли в конце концов народы, обладающие избыточно богатым языком, над народами, чьи идеи немногочисленны (равно как и слова их языка), но которые владеют ими с достойным восхищения искусством. Что же касается отдельно взятого индивида, то не может быть никакого сомнения в том, что для него более ценным является небольшое количество ясных идей, нежели множество смутных. Молодого человека не так-то просто убедить пожертвовать большей частью своих мыслей для того, чтобы спасти оставшиеся; да с такой путаницей в голове и не заметишь необходимости подобной жертвы. Ему мы можем только посочувствовать, как человеку с врожденными дефектами. Время поможет ему, но интеллектуальная зрелость с ее вниманием к ясности приходит значи-

5 Убрать этот параграф. (1903).

270

тельно позже. К сожалению, само неудачное расположение природы таково, что ясность приносит гораздо меньше пользы человеку, уже состоявшемуся в жизни, чьи ошибки в значительной мере уже оказали свое воздействие, чем тому, чей путь еще впереди. Ужасно смотреть, как одна-единственная неясная идея, одна-единственная лишенная значения формула, прочно захватив все помыслы молодого человека, действует как тромб, мешающий питанию клеток мозга и обрекающий свою жертву на истощение, несмотря на переизбыток интеллектуальной энергии и посреди интеллектуального изобилия. Многие годами лелеяли, как свою излюбленную забаву, смутную тень идеи, слишком бессмысленную для того, чтобы быть позитивно ложной; тем не менее они страстно любили ее, считали ее своим неразлучным спутником в любое время дня и ночи и отдавали ей все свои силы и всю свою жизнь, нимало не обращая при этом внимания на все прочие дела; короче говоря, они жили для нее и ради нее, пока она не стала, как это обычно и случается, плотью от их плоти и костью от их кости. А потом, проснувшись одним прекрасным утром, они обнаружили, что она исчезла, подобно красавице Мелузине из легенды, а вместе с ней - и смысл всей их жизни. Я сам знавал такого человека; и кто знает, сколько биографий искателей квадратуры круга, метафизиков, астрологов и кого угодно еще отражается в этой старой немецкой легенде.

§ 2. Прагматистское правило

394. Принципы, установленные в первой части этого очерка, приводят к методу достижения ясности мышления, ясности, более высокой, чем «отчетливость» логиков. Ранее было отмечено, что деятельность мышления возбуждается раздражением, вызванным сомнением, и прекращается, когда достигается верование; так что производство верования есть единственная функция мышления. Все эти слова, однако же, оказываются слишком сильными для моих целей. Как если бы я описывал феномены, рассматривая их под неким ментальным микроскопом. Сомнение и верование, в обычном употреблении этих слов, имеют отношение к религиозным и прочим важным спорам.

271

Однако в данном случае я использую их исключительно для того, чтобы обозначить исходную точку любой проблемы, вне зависимости от ее важности или малозначительности, и от ее разрешения. Если, например, в конке я не могу решить, как мне расплатиться: дать ли одну пятицентовую монету или пять медных одноцентовых монет, то, пока мои руки тянутся к кошельку, я должен принять решение. Называть при этом данную проблему сомнением, а принятое мною решение - верованием, означает употреблять слова не совсем подходящим образом. Утверждение о сомнении как о раздражении, требующем успокоения, предполагает характер, неуравновешенный почти что до умопомешательства, Тем не менее при скрупулезном рассмотрении вопроса требуется признать, что если имеегся хоть малейшее сомнение насчет того, как мне следует расплатиться - пятицентовой монетой или же медью (как, впрочем, оно и должно быть, если только я не действую по какой-то прежде приобретенной привычке), то хотя «раздражение» и является слишком сильным словом, все же имеет место некоторое напряжение ментальной деятельности, необходимой для принятия решения о том, как мне следует действовать. Чаще всего сомнение вытекает из нерешительности, пусть даже и мимолетной, в нашем действии. Иногда это не так. Ожидая поезда на станции, я убиваю время, читая висящие на стене расписания. Я сравниваю преимущества различных поездов и маршрутов, которыми я вовсе не собираюсь воспользоваться, и воображаю, что я пребываю в состоянии нерешительности, но лишь потому, что мне скучно; на самом же деле меня ничто не беспокоит. Притворная нерешительность, которой я предаюсь ради забавы или же с высокой и благородной целью, играет огромную роль в осуществлении научного исследования. Откуда бы ни появилось сомнение, оно побуждает ум к деятельности, которая может быть вялой или энергичной, спокойной или же бурной. Образы быстро мелькают в сознании, одни переходят в другие, пока наконец - через долю секунды, через час, через долгие годы - все не приходит к концу и мы не обнаруживаем, что решили, как нам следу-

272

ет действовать в обстоятельствах, вызвавших наши сомнения. Иными словами, мы достигли верования.

395. В этом процессе мы наблюдаем два вида элементов сознания, различие между которыми наилучшим образом проводится при помощи следующего примера. В музыкальной пьесе есть отдельные ноты и есть мелодия. Отдельно взятый тон может быть растянут на час или на день, и он целиком и полностью существует как в отдельно взятой секунде этого времени, так и во всей длительности в целом; так что, покуда он звучит, он может непрерывно восприниматься нашими чувствами, для которых тогда отсутствует все прошлое точно так же, как и будущее. Однако он отличается от исполнения мелодии, которое занимает определенное время, в отдельные моменты которого исполняются только части этой мелодии. Мелодия состоит из упорядоченной последовательности звуков, которые воздействуют на ухо в отдельные моменты времени; для того чтобы воспринять всю мелодию в целом, требуется непрерывность сознания, посредством которой нам даются события потока времени. Конечно, мы воспринимаем мелодию, слыша отдельные ноты; однако нельзя сказать, что мы непосредственно слышим мелодию, поскольку мы слышим лишь то, что дано в данный момент времени, а упорядоченная последовательность не может существовать в данный момент времени. Эти два вида объектов - те, что мы осознаем непосредственно, и те, что мы осознаем опосредованно, - оба обнаруживаются в сознании. Некоторые элементы (ощущения) целиком и полностью даны в каждый момент времени, пока они длятся, тогда как другие (такие, как мысли) представляются собой действия, имеющие начало, середину и конец и состоящие в согласованности с последовательностью ощущений, протекающих через сознание. Они не могут быть даны нам непосредственно, но должны охватывать определенную часть прошлого или будущего. Мысль есть нить мелодии, протянутая через последовательность наших ощущений.

396. Мы можем добавить только то, что точно так же, как каждая музыкальная партия может быть расписана по частям, каждая из которых имеет свою мелодию, точно

273