Часть 13.

§11. Ментальный закон следует формам логики

144. Тремя основными классами логического вывода являются дедукция, индукция и гипотеза. Они соответствуют трем основным модусам действия человеческой души. В дедукции разумом повелевает привычка или ассоциация, благодаря которым общая идея подсказывает соответствующую реакцию в каждом случае. Но по всей видимости, эту идею вызывает ощущение. Таким образом, за конкретным ощущением следует соответствующая реакция. Это тот способ, в соответствии с которым задние ноги

365

лягушки, отделенные от остального тела, «соображают», когда вы их щиплете. Это самая низкая форма психологической манифестации.

145. Посредством индукции утверждается привычка. За определенными ощущениями, влекущими за собой некую общую идею, следует одна и та же реакция; ассоциация утверждается за счет того, что реакция начинает единообразно следовать за общей идеей.

Привычка представляет собой ту специализацию закона мысли, посредством которой общая идея приобретает мощь возбуждающей реакции. Но для того, чтобы общая идея обрела всю свою функциональность, необходимо также, чтобы ее предоставляли ощущения. Это совершается посредством физического процесса, имеющего форму гипотетического вывода. Под гипотетическим выводом, как я уже пояснял в других работах, я подразумеваю индукцию из качеств. Например, мне известно, что человек, которого можно назвать «боссом», имеет определенные качества. У него высокая самооценка и он придает огромное значение высокому положению в обществе. Он чрезвычайно сожалеет, что хулиганство и неотесанное панибратство замешаны в сделках американских политиков со своими избирателями. Он считает, что реформу, что последует за отказам от системы, посредством которой происходит распределение должностей ради укрепления партийной организации и возврата к изначальному и основному порядку распределения вакантных набора кадров, - можно считать исключительно положительным явлением. Он уверен, что рассмотрение денежных вопросов должно играть решающую роль в публичной политике. Он почитает принципы индивидуализма и laissez-faire как наиглавнейшую движущую силу цивилизации. Эти мнения, вместе с другими, я рассматриваю как бросающиеся в глаза признаки босса. Теперь представим, что я ненароком встречаю

366

человека на железнодорожной станции и, вступая в беседу,

обнаруживаю, что он придерживается именно таких убеждений; я, естественно, должен [предположить, что он является] боссом. Это и есть гипотетический вывод. То есть, выбрав несколько легко проверяемых качеств, присущих боссу, я обнаруживаю, что собеседник ими обладает, и де-

лаю отсюда вывод, что у него есть и все прочие качества,

которые и образуют человека с подобным типом мышле-ния. Или давайте предположим, что я встречаю по-фарисейски посапывающего человека полуклерикальной внешности, который, похоже, смотрит на вещи с точки зрения весьма деревянного дуализма. Он цитирует несколько текстов из Писания и всегда с особенным внима-нием относится к их логической подоплеке; в отношении всех «злодеев» он проявляет суровость, почти граничащую с мстительностью. Я с готовностью заключаю, что он свя-щенник определенной конфессии. Разум действует сооб-разно этому всякий раз, когда мы особым путем приобре-таем способность к координирующим реакциям, как и в случае с исполнением любого акта, требующего навыка Большинство людей, например, находят трудным двигать обеими руками одновременно, если руки движутся в противоположном направлении сквозь два параллельных круга где-то в срединной плоскости тела. Чтобы научиться это делать, необходимо сначала проследить за разными действиями в разных частях движения, и тогда вдруг всплывет общая концепция действия и проделать его станет очень легко. Мы думаем, что движение, которое мы пытаемся сделать, включает одно действие, другое, третье. Затем наступает черед общей идеи, которая объединяет все эти действия, и вслед за этим желание исполнения движения вызы-вает общую идею. Тот же самый ментальный процесс когда мы учимся говорить на любом языке или приобретаем ка-кой-либо навык.

367

146. Итак, с помощью индукции некоторое число ощущений, за которыми следует реакция, объединяются в одной общей идее, за которой следует такая же реакция; а вот ряд реакций, вызванных одним определенным случаем, посредством гипотетического процесса объединяются в общую идею, в свою очередь вызванную тем же самым случаем. С помощью дедукции привычка выполняет свою функцию возбуждения определенной реакции при определенных обстоятельствах.

§12. Неопределенность ментального действия

147. Индуктивная и гипотетическая формы вывода являются не необходимыми, а сугубо вероятными выводами, в то время как дедукция может быть либо необходимой, либо вероятной.

148. Однако ни одно ментальное действие не кажется необходимым или неизменным по своему свойству. Подобно тому, как ум прореагировал при данном ощущении, он, вероятно, прореагирует и вторично; тем не менее, если бы это было абсолютной необходимостью, привычки застыли бы и стали неискоренимы, а тогда не осталось бы места для формирования новых привычек, и интеллектуальная жизнь быстро зашла бы в тупик. Таким образом, недетерминированность ментального закона - это не просто не дефект, но напротив, само его существо. По правде говоря, ум не подчиняется «закону» в том строгом смысле, в каком ему подчиняется материя. Ум лишь испытывает воздействия слабых сил, а те просто-напросто предоставляют ему возможность действовать скорее в данном направлении, нежели в каком то ином. В его действии всегда остается определенная доля произвольной спонтанности, без которой он был бы мертв.

149. Некоторые психологи стремятся примирить недетерминированность реакций с принципом необходимой

368

причинности. Но право же, для закона этот закон утомления немного беззаконен. Я считаю, что это просто один из случаев общего принципа, гласящего, что идея

при развертывании утрачивает интенсивность. Положите в мой салат эстрагон, и если я не пробовал его много лет, то воскликну: «Пища богов!» Но добавляйте его в каждое

блюдо, которое я пробую в течение недель, и возникнет

привычка ожидания; и вот так, преобразившись в при-вычку, ощущение едва ли произведет на меня какое-либо впечатление в дальнейшем; или, если его заметить, я по-

смотрю на него с новой стороны, и уже тогда он покажется чем-то докучливым. Учение о том, что утомление является одним из первичным феноменов разума, я скло-

нен рассматривать с большим сомнением. Утомление представляется слишком незначительным фактором, чтобы позволить ему существовать в качестве исключе-

ния из огромного принципа ментального единства. По этой причине я предпочитаю объяснять его тем спосо-бом, на который я указал как на особый случаи в пределах всякого принципа. Если рассмотреть его как нечто от-

дельное по своей природе, то это, конечно, некоторым образом подкрепит детерминистскую позицию; но даже

если утомление образует отдельный принцип, гипотеза о том, что все разнообразие и видимая произвольность ментальных действий должны подводиться под рубрику абсолютного детерминизма, не устоит перед напором

трезвого и разумного суждения, которое старается руководствоваться наблюдаемыми фактами, а не предубеждениями,

§13. Переопределение закона

150. А теперь позвольте мне собрать все эти обрывки комментариев и переформулировать закон разума единооб-разным способом.

369

В первую очередь мы находим, что когда мы обращаемся к идеям с номиналистической, индивидуалистической и сенсуалистической точки зрения, простейшие факты ума становятся крайне бессмысленными. С этой точки зрения то, что одна идея должна напоминать другую или влиять на нее, или что одно состояние ума должно осознаваться в другом, может показаться полной чушью.

151. Во-вторых, эти и другие различения приводят нас к тому, что мы понимаем что-то вполне само собой очевидное, а именно: что мгновенные чувства складываются в континуум чувства, который обладает по-особому модифицированной живостью чувствования и возросшей общностью. И в отношении к таким общим идеям, или континуумам чувства, трудности, касающиеся сходства, индуцирования и отнесения (reference) к внешнему, уже не имеют никакого смысла.

152. В-третьих, эти общие идеи являются не просто словами: не состоят они и в том, что определенные конкретные факты каждый раз встретятся при определенным образом описанных условиях; но они - такие же, или скорее гораздо более, живые реальности, чем сами чувства, из которых они вырастают. Сказать, что ментальные явления управляются законом, означает не просто то, что они описываются общей формулой, но еще и то, что существует живая идея, осознаваемый континуум чувства, который пропитывает их и которому они повинуются.

153. В-четвертых, этот высший закон, представляющий собой небесную и живую гармонию, вовсе не требует, чтобы специальные идеи отрекались от своей особой произвольности и капризности; ибо это было бы саморазрушением. Он лишь требует, чтобы они воздействовали друг на друга.

154. В-пятых, степень действия этой унификации, по-видимому, регулируется специальными правилами; или,

370

по крайней мере, мы не можем при нашем наличном знании сказать, до чего она доходит. Однако можно сказать, что судя по внешним признакам, объем произвольности в явлениях человеческого ума не является ни слишком малым, ни слишком большим.

§14. Личность

155. Попытавшись, таким образом, определить в общих чертах закон разума, я приступаю к рассмотрению частного явления, которое можно считать исключительно значимым в нашем собственном сознании, а именно феномена личности. Яркий свет пролили на этот предмет недавние наблюдения над раздвоением и расщеплением личности. Когда-то казавшаяся состоятельной теория о том, что две личности в одном теле соответствуют двум половинам мозга, сейчас, как мне кажется, должна всеми без исключения быть признана недостаточной. Но то, чему эти случаи дают проявиться, состоит в том, что личность в некоторой степени представляет собой вид координации или связи идей. Сказать это, пожалуй, все равно что не сказать почти ничего. Тем не менее, когда мы рассматриваем тот факт, что согласно наблюдаемому нами принципу, связь между идеями - сама по себе уже общая идея, и что общая идея - живое чувство, становится совершенно ясно, что мы сделали по крайней мере полезный шаг в сторону понимания личности. Эта личность, как и любая общая идея, не является вещью, которую можно уловить в одно мгновение. Ее надо прожить во времени; не может ее охватить во всей его полноте и какой-либо ограниченный временной отрезок Тем не менее, она присутствует и живет в каждом бесконечно малом интервале, хотя и особо окрашена непосредственными чувствованиями того момента. В той мере, в какой

371

личность познается в течение момента, она является непосредственно самосознающей.

156. Однако слово «координация» подразумевает несколько больше, чем было сказано; оно подразумевает телеологическую гармонию в идеях, и в случае личности эта телеология - нечто большее, чем просто целенаправленные поиски предопределенной цели. Общая идея, живущая и осознаваемая сейчас, уже обусловливает действия в будущем, в той степени, какую она сейчас не осознает.

157. Эта отсылка к будущему является основополагающим элементом личности. Если бы цели личности были уже явно выражены, то не было бы места для развития, для роста и жизни; и следовательно, не было бы и никакой личности. Простое выполнение предопределенных целей механично. Это замечание имеет отношение к философии религии. Именно подлинная эволюционная философия, то есть, та, что позволяет принципу роста стать первичным элементом вселенной, настолько далека от того, чтобы быть враждебной идее персонального творца, что ее можно даже считать неотделимой от этой идеи; в то же время детерминистская религия находится в совершенно ложной ситуации, и раскол внутри нее неизбежен. Однако псевдоэволюционизм, который возводит механический закон над принципом роста, неудовлетворителен даже с научной точки зрения, поскольку он не дает ни малейшего возможного намека на то, как возникла вселенная, и враждебен ко всем упованиям на личностное отношение с Богом.

§15. Коммуникация

158. В соответствии с учением, изложенным в начале данной статьи, я обязан подтвердить мысль о том, что идея может подвергнуться воздействию другой идеи лишь в тесном соприкосновении с ней. Никакому другому воз-

372

действию, кроме воздействия идеи, она подвергнуться не может. Это обязывает меня сказать, но на несколько других основаниях, что то, что мы называем материей, не является чем-то полностью мертвым, но представляет собой разум, сильно ограниченным привычкой. Он все еще сохраняет элемент различения; и в этом различении есть жизнь. Когда идея передается от одного разума к другому, формы комбинаций различных природных элементов, например, странную симметрию или какой-нибудь союз мягкого цвета с рафинированным запахом. К таким формам закон механической энергии неприменим. Если они вечны, они воплощены в духе; и их происхождение нельзя объяснить никакой механической необходимостью. Это - воплощенные идеи; и только поэтому они могут передавать идеи. При настоящем уровне развития психологии мы не можем сказать, как именно воспроизводятся такие первичные чувственные ощущения, как цвет и тон. Но при нашем невежестве мы вольны предполагать, что они возникают, в основном, тем же способом, что и другие ощущения, называемые второстепенными. Что касается зрения и слуха, мы знаем, что их возбуждение зависит от вибраций неуловимой частоты; чувства же, имеющие дело с данными химии, вероятно, не проще. Даже в наименее психических из периферийных ощущений, например, в давлении, имеют место состояния, которые, несмотря на видимую простоту, можно рассматривать как достаточно усложненные, если учесть молекулы и их тяготение. Принцип, с которого я начал рассуждение, требует от меня, чтобы эти чувства сообщались нервам через непрерывность, и потому в самих возбудителях должно быть нечто, похожее на нервы. Если это покажется слишком причудливым, следует помнить, что это единственно возможный путь для достижения любого объяснения ощущения, которое в противном случае должно

373

быть провозглашено общим фактом, абсолютно необъяснимым и неразложимым. Теперь абсолютная необъяснимость - это гипотеза, которая отвергается трезвой логикой, несмотря на любые оправдывающие обстоятельства.

159. У меня могут спросить, благосклонна ли моя теория к телепатии. У меня нет четкого ответа на этот вопрос. На первый взгляд, моя теория как будто к ней не благоволит. Хотя можно предположить и другие модусы непрерывной связи между умами, иные, нежели пространство и время.

160. Признание одним человеком личности другого человека осуществляется в какой-то мере теми же средствами, какими он осознает собственную личность. Идея второй личности, которая сама является не чем иным, как второй личностью, вступает в поле прямого осознания первого человека и воспринимается столь же непосредственно, как и его собственное эго, хотя и менее интенсивно. В то же самое время противопоставление двух людей все-таки воспринимается, так что внешняя оболочка второго распознается без помех.

161. Психологические явления взаимосообщения между двумя умами, к сожалению, изучены слишком мало. Так что невозможно сказать определенно, полезны ли они будут в применении к вышеупомянутой теории или нет. Однако причины необыкновенной прозорливости, - которой способны достичь некоторые люди в отношении других из весьма мимолетных наблюдений, так, что даже трудно сказать, из каких именно, - определенно проясняются при учете точки зрения, изложенной в данной статье.

162. Трудность, встающая на пути синехистской философии, такова: при рассмотрении личности такая философия вынуждена принять доктрину личного Бога; но ана-

374

лизируя коммуникацию, она не может не признать, что если личный Бог есть, то мы должны воспринимать эту личность напрямую и реально поддерживать подлинную

коммуникацию с ним. Итак, если дело в этом, встает вопрос о том, как возможно, чтобы кто-то мог усомниться в существовании этого существа. Единственный ответ, ко-

торый я мог бы теперь предложить, это то, что факты, ко-

торые предстают нашему взору и сами смотрят нам в лицо, далеко не так уж и легко различимы. Об этом знали с незапамятных времен.

§16. Заключение

163. Итак, по мере своих возможностей в пределах столь ограниченного пространства, я разработал философию

синехизма в применении к разуму. Думаю, что мне удалось разъяснить то, что это учение позволяет объяснить многие факты, которые без него оказались бы абсолютно

и безнадежно необъяснимыми; и далее, мне удалось пока-

зать и то, что он расчищает путь и для других учений: во-первых, наиболее отчетливо выраженному логическому реализму; во-вторых, объективному идеализму; в-третьих,

тюхизму и как его следствию, последовательному эволюционизму. Мы также отмечаем, что это учение не представляет никаких помех для духовных влияний, таких, ка-ким подвергаются разные философии.

Примечания

Впервые опубликовано в «Монисте», vol. II, pp. 533-559 (1892).

ыь

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЛЮБОВЬ

§1. Противоположные Евангелия

287. Философия, едва ей удалось вырваться из своих золотых пелен - мифологии, объявила Любовь величайшим эволюционным двигателем вселенной. Или поскольку, будучи языком-захватчиком, сам английский небогат словами подобного рода, назовем это Эросом - чрезмерной, щедрой любовью. Следующим шагом Эмпедокл поставил страстную любовь и ненависть двумя равными силами вселенной. В некоторых отрывках названием была «доброта». Но, несомненно, в каком смысле ни встречай она себе противоположности, быть только главным из участников - наивысшее положение, которого могла достичь Любовь. И вот тем не менее онтологический евангелист, в чье время подобный взгляд на вещи был общим местом, делает Единым Верховным Существом, создавшим из ничто все вещи, нежную и хранительную любовь. Что тогда может он сказать о ненависти? Пока не обращайте внимания на то, что пригрезилось переписчику Апокалипсиса, пусть даже им и был Иоанн, которого преследования и гонения довели до ярости, неспособной отличить внушений зла от небесных видений и который, таким образом, стал Клеветником Бога перед людьми. Вопрос заключается скорее в том, что думал или должен был думать Иоанн в здравом уме для того, чтобы последовательно проводить свою идею. Его заявление о том, что Бог есть любовь, направлено против того утверждения Экклезиаста, что мы не можем различить, несет нам Бог любовь или ненависть. Нет, говорит Иоанн, мы можем различить и очень просто! «...мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь» [1]. В этом нет

1 См. Первое соборное послание св. апостола Иоанна Богослова 4,16.

376

никакой логики, если только здесь не имеется в виду, что Бог любит всех людей. В предыдущей главе Иоанном сказано: «Бог есть свет и нет в Нем никакой тьмы!» [2] Мы должны понять, в таком случае, что как тьма есть только недостаток света, так ненависть и зло суть только несовершенные стадии ### и ###, любви и возлюбленности. Это соответствует и тому высказыванию, что доносит до нас Евангелие от Иоанна: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него. Верующий в Него не судится, а не верующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более взлюбили тьму, нежели свет» [3]. Иными словами, Бог не наказывает неверующих; они сами наказывают себя своей естественной склонностью к недостатку. Таким образом, любовь Бога - это не та любовь, противоположность которой ненависть; в противном случае Сатана был бы равной силой; но это любовь, которая обнимает собой ненависть как свою несовершенную ступень, Anteros, - да, даже нуждается в ненависти и ненавист-ности как в своем объекте. Ибо любовь к себе это не любовь; так что если Бог есть любовь к Себе, тогда то, что Он любит, должно быть лишено любви; точно так же, как светящееся может освещать только то, что иначе будет темным. Генри Джеймс, сведенборгианец, говорит: «Несомненно, это очень нетрудная, конечная или тварная любовь - любить себя в другом, любить другого за его соответствие вам самим: но ничто не может находиться в более вопиющем контрасте с Любовью творящей, вся нежность которой ex vi termini должна отдаваться тому, что в существе своем наиболее враждебно и негативно в отношении ее». Это из «Субстанции и Тени: Эссе о физике творения». Жаль, что он не заполнил все свои страницы подобного рода вещами, вместо того, чтобы бесконечно поносить своих читателей и людей вообще до тех пор, пока физика творения не оказалась прочно и

2 Ibid., 1,5

3 См. Иоанн 3,17-19.

377

окончательно забыта. И тем не менее, я должен вывести из только что написанного следующее очевидно, никакой гений не может сделать каждое свое предложение столь же возвышенным и прекрасным, сколь то, которое открывает проблеме зла ее вечное решение.

288. Движение любви кругообразно, в одном и том же импульсе оно проецирует творения в независимость [друг от друга] и сводит их в гармонии. Это кажется сложным, когда высказано подобным образом; но полностью это суммировано в простой формуле, которую мы зовем «Золотым правилом». Им, конечно же, не говорится: делай все возможное, чтобы удовлетворить эгоистические импульсы в других, но напротив: пожертвуй своим собственным совершенством во имя совершенствования твоего ближнего. Точно так же это не должно быть сведено к бентамовскому, гельвецианскому или беккарианскому лозунгу: действуй ради наибольшего добра в его наибольшем количестве. Любовь направлена не на абстракции, а на людей; не людей, которых мы не знаем, не на множество людей, а на наших дорогих и близких, на тех, с кем мы живем рядом, возможно, не пространственно, но в жизни и в чувстве.

289. Всякий может видеть, что утверждение св. Иоанна является формулой эволюционной философии, которая учит, что рост происходит только от любви, не скажу от самопожертвования, но по меньшей мере - от страстного импульса осуществить страстный импульс другого. Предположим, например, что у меня есть идея, которая глубоко меня интересует. Она - мое создание. Она мое живое творение; поскольку, как было показано в июльском выпуске журнала «Монист», идея является маленькой личностью. Я люблю ее, и я вложу всего себя в ее совершенствование. Не раздавая холодно справедливость по кругу своих идей, заставляю я их расти, но лелея и заботясь о них, как я бы это делал с цветами в своем саду. Философия, которую мы извлекаем из Евангелия от Иоанна, состоит в том, что именно это и есть способ, которым развивается разум; а что касается космоса, то

378

лишь поскольку он все еще есть разум, и потому имеет

жизнь, способен он к дальнейшей эволюции. Любовь, опознающая зачатки возлюбленности и красоты в

ненавистном и уродливом, постепенно согревает его до жизни и делает его достойным любви и прекрасным. Это

и есть тот вид эволюции, который, как должен увидеть всякий усердный читатель моего «Закона Разума», подразумевается синехизмом.

290. Девятнадцатый век на исходе, и мы все начинаем пересматривать его дела и свершения и размышлять над тем, какой же характерный признак начертано ему нести

в умах будущих историков по сравнению с другими столетиями. Я думаю, его будут называть Экономическим

Столетием; ибо политическая экономия имеет более непосредственное отношение ко всем сторонам его деятельности, чем любая другая наука. Ну, политическая

экономия тоже имеет свою формулу оправдания. И она такова: разумность на службе корысти обеспечивает

наиболее справедливые цены, наиболее честные контракты, наиболее просвещенное ведение дел среди людей и приводит к summum bonum, к обилию еды и к

совершенному комфорту. Еды для кого? Ну, для корыстного хозяина разума. Я не хочу сказать, что это логичный вывод из политической экономии, научный

характер которой я полностью признаю. Но исследования наук, сами по себе правильные, всегда будут временно способствовать обобщениям чрезвычайно ошибочным, подобно тому, как исследования физики способствовали развитию несессетаризма. Я говорю

только, что то огромное внимание, которое уделялось экономическим вопросам в течение всего нашего

столетия, стимулировало преувеличение благотворных эффектов корысти и бедственных результатов чувства,

пока это не завершилось возникновением философии,

которая невольно приходит к тому выводу, что именно корысть является великим двигателем в деле возвышения

человеческой расы и эволюции вселенной.

379

291. Я открываю учебник по политической экономии - самый типичный и усредненный из тех, что у меня под рукой, и нахожу там некоторые замечания, краткий анализ которых я сейчас проделаю. Я опускаю определения - эти куски, бросаемые Церберу, фразы, предназначенные для успокоения христианских предрассудков, прикрасы, служащие тому, чтобы спрятать равно и от автора и от читателя уродливую наготу корысти. Впрочем, я уже высказал свою позицию. Автор перечисляет «три мотива человеческого действия [4]:

любовь к себе; любовь к ограниченному классу, имеющему общие с

нашими интересы и чувства;

любовь к человечеству в целом.»

Посмотрите, каким с самого начала подобострастным и льстивым именем награждена корысть - «любовь к себе». Любовь! Что касается второго мотива, то он есть любовь. Вместо «ограниченного класса» поставьте «отдельные люди», и у вас появится верное описание. Если же брать «класс» в старом смысле, то тогда описывается некий слабосильный вид любви. Вследствие чего присутствует и какая-то туманность при определении этого мотива. Под любовью к человечеству в целом автор не подразумевает того глубокого, подсознательного влечения, которое по праву называется таким образом; но просто общественный дух, возможно, немного превосходящий суету, разводимую вокруг главенствующих общественных идей. Автор переходит к сравнительной oценке состоятельности этих мотивов. Корысть, говорит он, используя, конечно же, другое слово, «не является столь большим злом, как это принято думать. <...> Каждый человек может защищать свои собственные интересы гораздо лучше, чем интересы кого бы то ни было или чем кто бы то ни было сможет защитить его». Кроме того, как он замечает на другой странице, чем человек корыстней, тем больше добра он делает. Второй мотив - «самый опасный из всех, каким только подвержено общество». Любовь - это все

3 Simon Newcomb, Principles of political economy, NY. (1886) 4 Ibid., p. 534.

380

очень хорошо: «не существует более возвышенного и чистого источника человеческого счастья». (Хм-хм!) Но она - источник «постоянного ущерба» и, короче говоря, должна быть преодолена чем-то более мудрым. Каков же этот более мудрый мотив? Мы сейчас увидим.

Что касается общественного духа, то он оказывается совершенно бесполезным из-за «трудностей, стоящих на пути его эффективного действия». Например, исходя из него, можно предложить ввести ограничения на плодовитость бедняков и злодеев; и «никакая мера не будет слишком строгой» в отношении преступников. Намек очень широкий. Но, к сожалению, нельзя побудить законодателей принять подобные меры, ввиду вредных и заразительных «нежных чувств человека к человеку». Таким образом, получается, что общественный дух, или бентанизм, недостаточно силен, чтобы быть эффективным учителем для любви (я перехожу на другую страницу), которая должна посему быть передана на попечение тех «мотивов, которые зажигают в человеке желание богатства», которым мы только и можем ввериться и которые «в высшей степени благотворны* [5]. Да, в «высшей степени» и без исключения благотворны они для того существа, на которое, собственно, и изливаются все их благодеяния, а именно для я, чьей «единственной целью», как говорит писатель, при накоплении богатства является «жизнеобеспечение и наслаждение». Ясно также, что автор считает всякое предположение, что какой-то другой мотив может быть в большей степени благотворным, для самого человеческого я, - парадоксом, лишенным здравого смысла. Он пытается приукрасить и видоизменить свою доктрину; но позволяет проницательному читателю увидеть, каков движущий им принцип, и когда, придерживаясь изложенных мной мнений, он одновременно признает, что общество не могло бы существ-

5 Может ли иметь хоть какое-то уважение к самой науке писатель, способный путать с научными положениями политической экономии, которым совершенно нечего сказать касательно того, что является «благотворным», а что нет, такие лукавые обобщения, как эти.

381

овать на основании одной только разумной корысти, он просто заносит сам себя в разряд тех, кто исповедует эклектичные и никак не соотнесенные друг с другом взгляды. Он просто хочет приправить своею Маммону soupcon'oм [подозрением] Бога.

292. Экономисты обвиняют тех, у кого «откровения» их отвратительной подлости вызывают дрожь ужаса, в том, что они сентименталисты. Может, оно и так: я охотно признаю, что мне, слава богу, свойствен некоторый сентиментализм! Начиная с того времени, как французская революция ославила это направление мысли - что было не совсем незаслуженно, - вошло в традицию рисовать сентименталистов как людей, неспособных к логической мысли и не желающих смотреть фактам в лицо. Эту традицию можно сопоставить с французским обыкновением считать, что англичанин говорит «проклятье!» через каждые два слово, с английским - что американец говорит «британинцы» и с американским - что француз следует нормам этикета до самой неудобной и крайней степени; и вкратце, со всеми теми традициями, что выживают только благодаря тому, что людей, способных пользоваться глазами и ушами, чрезвычайно мало и расстояния между ними чрезвычайно велики. Несомненно, в давно прошедшие времена эти мнения были еще извинительны; и сентиментализм - во времена, когда проводить свои вечера, заливаясь слезами при виде печального представления, разыгрываемого на сцене при свечах, было модным развлечением, - зачастую выглядел глупо и несуразно. Но, в конце концов, что такое сентиментализм? Это - изм, учение, а именно, то учение, что должно с огромным уважением относиться к естественным суждениям разумного сердца. Это и есть то, чем именно является сентиментализм; и я умоляю читателя задуматься, не будет ли презрение к подобному учению одним из самых отвратительных святотатств. Однако девятнадцатый век не переставая поносил его, поскольку тот привел к правлению Террора. Что он это сделал, - истинная правда. Однако в целом данный

382

вопрос относится к разряду количественных. Правление Террора было очень плохо; теперь же знамя Градгина на протяжении всего этого столетия развевается перед ликом небес с такой надменностью, что в конце концов заставит их греметь и грохотать во гневе. Скоро вспышки света и раскаты грома выбьют из экономистов все их самодовольство, но будет поздно. Двадцатый век, в своей второй половине, несомненно увидит бурю, которая разразится над социальным порядком, - дабы очистить мир, пребывающий в разрухе столь же глубокой, сколь и тот грех, в который он был ввергнут этой философией корысти. Тогда уже будет не до посттермидорианского веселья!

Итак, скупец является благотворной силой в обществе, не так ли? На том же основании, но только гораздо успешней, можно провозгласить какого-нибудь жулика с Уолл-Стрит добрым ангелом, отбирающим деньги у неосторожных людей, вряд ли способных хорошо с ними управиться, разрушающим слабые предприятия, которые и надо бы прикрыть, и преподающего полезные уроки неосмотрительным ученым, выписывая им необеспеченные чеки, - как то недавно сделали вы, мой толстосум, хозяин промышленного конгломерата, когда рассудили, что нашли свой собственный способ использовать изобретенный мною процесс, без того, чтобы заплатить за него его автору и таким образом завещать своим отпрыскам нечто, за что они могли бы гордиться своим отцом, - и который путем тысячи хитростей ставит разум на службу корысти, причем в своей собственной персоне. Бернар Мандевиль в «Басне о Пчелах» считает, что всевозможные личные пороки составляют общественное благо, и доказывает это так же убедительно, как и экономист, доказывающий свою точку зрения по поводу корыстолюбца. Он даже утверждает, и с немалой настойчивостью, что если бы не порок, то цивилизации вообще бы не существовало. В том же духе всегда поддерживалось и сегодня широко распространено убеждение, что все акты благотворительности и щедрые благодеяния, частные и публичные, могут серьезно испортить человеческий род.

383

293. «Происхождение Видов» Дарвина только распространяет политэкономические теории прогресса на всю сферу животной и растительной жизни. Громадное большинство наших современных натуралистов придерживается того мнения, что истинная причина тех изящных и великолепных приспособлений природы, за которые, когда я был ребенком, люди превозносили божественную премудрость, состоит в том, что виды настолько скучены, что те из них, у кого оказывается хоть малейшее преимущество, вытесняют тех, кто не столь напорист, в условия, неблагоприятные для их размножения, или даже убивают их, прежде чем те достигнут детородного возраста. Среди животных простой механический индивидуализм получает огромную поддержку в качестве силы, ведущей к благу путем безжалостной животной алчности. Как пишет Дарвин на титульном листе своего труда, это борьба за существование; и ему бы нужно было добавить сюда свой лозунг: каждый сам за себя, и черт с остальными! Иисус в своей Нагорной проповеди высказывал другое мнение.

294. Это, собственно говоря, и есть проблема, являющая предметом спора. И здесь возникает вопрос. Евангелие говорит, что прогресс проистекает из того, что индивид растворяет свою индивидуальность в сострадании и любви к своим ближним. С другой стороны, убеждение девятнадцатого века состоит в том, что прогресс имеет место благодаря тому, что каждый индивид борется за самого себя со всей своей силой и попирает ближнего всякий раз, как ему представится случай. Это по праву можно назвать Евангелием Корысти.

295. Многое можно сказать в пользу как того, так и другого. Я не скрывал и не мог бы скрыть своей собственной пристрастности в этом деле. Такое признание, возможно, шокирует моих ученых собратьев. Однако я думаю, что сильное чувство само по себе является аргументом, имеющим некоторый вес в том, что касается агапасти-ческой теории эволюции - поскольку в нем предполагается свидетельство нормального суждения Разумного Сердца. Конечно, если бы было возможно

384

верить в агапизм без того, чтобы верить в него горячо, сам этот факт был бы аргументом против истинности такого учения. В любом случае, раз существует жар чувства, в нем необходимо честно признаться; в особенности же потому, что это подвергает меня опасности одностороннего суждения, чего мне и моим читателя надлежит всячески опасаться.

2. Вторые мысли. Умиротворение

296. Попробуем определить логические сходства между различными теориями эволюции. Естественный отбор, как он понимается Дарвином, это способ эволюции, при котором единственным положительным двигателем во всем переходе от инфузории до человека являются случайные изменения. Чтобы обеспечить продвижение в определенном направлении, случай должен быть поддержан каким-нибудь действием, которое мешает размножению одних разновидностей и стимулирует размножение других. При естественном отборе, названном так со всею строгостью, этим действием является вытеснение слабых. При сексуальном - это, главным образом, привлекательность красоты.

297. «Происхождение видов» было опубликовано ближе к концу 1859 года. Предшествующие годы, начиная с 1846, составили один из наиболее плодотворных периодов - а если распространить его и на публикацию той великой книги, о которой мы говорим, - то и наиболее плодотворный период подобной длины во всей истории науки, с момента ее зарождения до наших дней. Та идея, что случай порождает порядок, являющаяся одним из краеугольных камней современной физики (хотя д-р Карус [6] считает это «наислабейшим местом в системе м-ра Пирса»), была в то время ярчайшим образом выведена на всеобщее обозрение. Кетле открыл дискуссию своими «Заметками о применении вероятности в моральной и

6 См. «Mr. Charles S. Peirce's Onclaught on the Doctrine of Necessity,» Tbe Monist, vol.2, p. 576.

385

политической науках» [7], - работой, которая глубоко впечатлила лучшие умы своего времени и к которой сэр Джон Хершель [8] привлек всеобщее внимание в Великобритании. В 1857 году, первый том «Истории Цивилизации» вызвал громадную сенсацию, благодаря использованию в нем той же самой идеи. Параллельно «статистический метод» под этим самым именем был блестяще применен в молекулярной физике. Д-р Джон Херапат, английский физик, в 1847 году набросал кинетическую теорию газов в своей «Математической Физике»; и тот интерес, который вызвала к себе эта работа, был оживлен вновь в 1856 году знаменитыми учеными записками Клаузиуса [9] и Крёнинга [10]. Летом, предшествовавшим дарвиновской публикации, Максвелл зачитал перед Британской Ассоциацией свое первое и наиболее важное исследование на ту же тему.* Вследствие всего вышеперечисленного, та идея, что случайные события могут завершаться возникновением физического закона, и далее, что это и есть тот способ, каким должны объясняться те законы, которые явно конфликтуют с законом сохранения энергии, охватила умы всех, кто находился тогда на одном уровне с ведущими мыслителями своего времени. И потому было неизбежно, что «Происхождение видов», чье учение было просто применением того же принципа для объяснения еще одного "несохраняющего»** действия, действия органического развития, должно было приниматься такими умами на ура. Возвышенное открытие сохранения энер-

7 Bruxelles, 1846. Translation by O.G. Downes. London, 1849.

8 «Quetelet on Probabilities,» Edinburgh Review, vol.42, pp. 1-57

(1850).

9 «Ueber die Art der Bewegung welche wir Waime nennen,» Poggen-drojfsAnnalen, Bd. 100, S. 365 (1857).

10 «Grundzuge einer Theorie der Gase.» Poggendrojfs Annalen, Bd. 99, S.315(1856).

* «Illustrations of the Dynamical Theory of Gases,» Philos. Magazine IV, p. 22 (1860). Reprinted in Collected Papers, vol.1, p.377. ** Ueber die Erhaltung der Kraft. Введение в курс лекций, прочитанный в Карлсруэ 1862-63- Перевод в Popular Scientijk Lectures, vol.l, pp.3l6-162,N.Y.,(1885).

386

гии, сделанное Гельмгольцем в 1847-ом году, а также открытие механической теории тепла, сделанное независимо друг от друга Клаузиусом* и Раскиным** в 1850-ом году, внушили окончательное благоговение тем, кто еще склонен был насмехаться над физикой. С этого момента старомодный поэт, еще певший о «поверхностной науке, играющей с именами вещей», не получил бы никакого отклика. Механицизм стал теперь всем или почти всем. И все это время утилитаризм - эта улучшенная замена Евангелию - был в своем полном расцвете; и был естественным союзником индивидуалистической теории. Неблагоразумная защита Декана Манселя привела к бунту крепостных сэра Уильяма Гамильтона, а номинализм Милля, соответственно, выиграл; и хотя действительная наука, к которой Дарвин вел человечество, должна была, несомненно, нанести смертельный удар лженауке Милля, однако в самой дарвинистской теории присутствовали некоторые элементы, которые могли сильно привлекать последователей Милля. Еще одна вещь: анестезия использовалась тогда уже тринадцать лет. Знакомство людей со страданием во многом сократилось; и как следствие -уже зародилась та неприятная жесткость, которой наше время столь сильно отличается от времен, ему непосредственно предшествовавших, подталкивая людей находить удовольствие в подобной безжалостной теории. Читатель совершенно неверно поймет направление моих мыслей, если решит, будто я полагаю, что все эти вещи (кроме, может быть, идей Мальтуса) повлияли на самого Дарвина. Что я хочу сказать, так это то, что его гипотеза, хотя, без сомнения, и наиболее изобретательная и наиболее красивая изо всех, когда-либо созданных, подкрепляемая богатством знания и силой логики, прелестью риторики и превыше всего - силой той магнетической подлинности, которая кажется почти неодолимой, так вот вся эта гипотеза вначале и не

* Ueber die bewegendc Kraft der Warme,» Poggendroffs Annalen, Bd 79,

S.368.

** Transactions of the Royal Society of Edinburgh, vol.20, p. 192.

387

казалась доказанной; и трезвому взгляду ее дело представляется ныне менее обнадеживающим, чем двадцать лет назад; необычайно же благоприятным приемом она обязана во многом тому, что ее идеи были из тех, к которым был более всего расположен ее век, а в особенности - тем подтверждениям, которые она давала философии корысти.

298. Диаметрально противоположными такой эволюции путем случая являются те теории, которые приписывают весь прогресс принципу внутренней необходимости или какой-то другой форме необходимости. Многие натуралисты полагали, что если яйцу предназначено пройти через определенную серию эмбриологических изменений, от которой оно совершенно определенно не может отклоняться, и если внутри геологического времени почти в точности одинаковые формы возникают последовательно, одна заменяя другую, согласно единому порядку, то все более убедительным будет то предположение, что более поздняя последовательность должна была произойти столь же предопределен но и обязательно, сколь и более ранняя. Так Нагели*, например, считает, что каким-то образом из первого закона движения и особенного, но неизвестного, молекулярного строения протоплазмы, следует, что формы должны все более и более усложняться. Колликер [11] заставляет одну форму производить другую после того, как определенный процесс взросления был завершен. Так же и Вайсман [12], хотя и называет себя дарвинистом, придерживается того мнения, что ничто не происходит благодаря случаю, но что все формы являются простыми механическими результатами наследст-

* В его Mecbaniscb-phystologiscbe Theorie der Abstammungplebre. Ein-

leitung, S. 14 ff. Miinchen and Leipzig (1884).

11 Entwicklunggsgeschichte des Menschen und der Hdheren Thiere,

Einleitung § 1, Leipzig (1879).

12 Cm. Essays on Heredity, vol. 1, essay 2.

388

венности обоих родителей*. Очень примечательно, что при всей разнице эти три сектанта стремятся включить в свою науку механическую необходимость, на которую сами факты, попадающие в область их наблюдения, никак не указывают. Те геологи, которые полагают, что изменение видов происходит благодаря катаклизми-ческим переменам климата или химического состава воздуха и воды, точно так же делают механическую необходимость главным фактором эволюции. 299. Эволюция путем случайных изменений и эволюция путем механической необходимости суть две концепции, воюющие одна с другой. Третий метод, который подменяет собой их борьбу, покоится, скрыто, в теории Ламарка**. Согласно его взглядам, все, что отличает высшие органические формы от наиболее рудиментарных, было вызвано небольшими гипертрофиями или атрофиями, оказавшими влияние на индивидуумов в ранний период их жизни и переданными их потомству. Подобная передача приобретенных черт относится к общей природе приобретения привычек, а она, в свою очередь, представляет собственно физиологическую область закона разума и является чем-то производным от нее. Ее действие существенно отличается от физической силы; и это как раз и составляет секрет того отвращения, с которым такие несессетарианцы, как Вайсман, отказываются признавать ее существование. Далее ламаркианцы полагают, что хотя некоторые из изменений формы, переданные таким образом, изначально были связаны с механическими причинами, однако, главными факторами их возникновения были напряжение усилия и гипертрофия, привнесенная упражнениями и тренировкой вместе с противостоящими им действиями. Но усилие, поскольку оно направлено на достижение некоей цели, является по своей сущности психическим, даже если оно иногда и бессознательно; а рост, связанный с

* Я счастлив обнаружить, что д-р Карус («Душа Человека», Open Court, 1891, р 215), также причисляет Вайсмана к оппонентам Дарвина, несмотря на то знамя, которым он размахивает. ** Philosophic Zoologique, Pt I, ch.7, Paris (1873).

389

упражнением, как я доказывал в своей последней работе, следует закону совсем противоположного свойства, чем законы механики.

300. Таким образом, ламаркианская эволюция это эволюция в силу привычки. Это предложение соскочило у меня с пера в тот момент, когда один из моих соседей, чьей функцией в социальном космосе является, по-видимому, роль Перебивающего, задал мне вопрос. Конечно, это чепуха. Привычка есть простая инерция, отдых на веслах, а не гребля. Именно энергичным пробрасыванием (как удачно, что такое слово существует, иначе эта неискушенная рука должна была бы придумывать его) впервые, в типичных случаях ламаркианской эволюции, создаются новые элементы формы. Привычка, однако, заставляет их принимать практичные очертания, совместимые со структурами, которые они затрагивают, и в форме наследственности или иначе постепенно заменяет собой ту спонтанную энергию, которая питает их. Таким образом, привычка играет двойную роль: она служит установлению новых черт и также приводит их в гармонию с общей морфологией и функцией животных и растений, которым они принадлежат. И если читатель будет так добр, не сочтет за труд перевернуть назад страницу-другую, то он увидит, что такое описание ламаркианской эволюции совпадает с общим описанием действия любви, с чем, я думаю, он уже согласился.

301. Памятуя о том, что всякая материя в действительности является разумом, а также о непрерывности разума, давайте спросим, какой вид принимает ламаркианская эволюция в рамках сознания. Прямым усилием тут почти ничего достичь нельзя. Добавить мыслительным усилием хоть один локоть к собственному росту не легче, чем произвести идею, любезную какой-либо из муз, просто совершая усилия для ее получения, прежде чем она сама готова появиться на свет. Мы тщетно ищем священный колодец и трон Мнемозины; глубинные же работы духа идут своим собственным медленным ходом без нашего потворства. Пусть же не будет слышно ничего, кроме их кузнечного горна, а мы затем можем сделать и наше

390

усилие, будучи уверенными в этой жертве, приносимой на алтарь любого божества, которому она придется по вкусу. Кроме этого внутреннего процесса, есть еще воздействие окружающей среды, ломающее привычки, которым предназначено быть сломанными, и таким образом оживляющее ум. Всякий знает, что длительная непрерывность привычной рутины погружает нас в летаргическое состояние, тогда как череда сюрпризов чудесным образом освежает идеи. Там, где присутствует движение, где история является свершением, - там и фокус ментальной деятельности, и говорят, что искусства и науки обитают в храме Януса, бодрствуя, когда он открыт, и дремля, когда он заперт. Немногие психологи замечали, насколько фундаментальным является данный факт. Та часть ума, которая прочно присоединена к другим его частям, работает механически. Она опускается до уровня железнодорожного узла. Но та часть ума, что почти полностью изолирована, духовный островок, или cul-de-sac, подобна железнодорожному вокзалу. Умственными стыками являются привычки. Где их в изобилии, - оригинальность не нужна и не обнаруживается; но там, где их мало, - высвобождается спонтанность. Таким образом, первым шагом в ламаркианской эволюции разума, будет установление для различных мыслей таких условий, при которых они были бы отданы на волю своей свободной игры. Что же касается роста путем упражнения, то я уже показал при обсуждении «Стеклянного существа человека*, в прошлогоднем октябрьском выпуске Monist'z, как должен пониматься его modus operandi, по крайней мере, до тех пор пока не будет предложено какой-нибудь другой, столь же четкой и определенной гипотезы. А именно, рост путем упражнения состоит в том, что молекулы разлетаются п0рознь, и в том, что сломанные части восстанавливаются новой материей. Это, таким образом, есть своего рода воспроизведение. Оно имеет место только в момент упражнения, поскольку активность протоплазмы заключается в молекулярных нарушениях, являющихся ее необходимым условием. Рост благодаря упражнению имеет место также и в разуме. Действи-

391

тельно, это и есть то, что значит учиться. Но самая прекрасная иллюстрация тому - развитие философской идеи ее применением на практике. Та концепция, которая появилась вначале как целостная и единая, разбивается на особые случаи; и в каждый из них должна прийти новая мысль, дабы создать осуществимую идею. Эта новая мысль, однако, довольно строго следует модели родительской концепции; и таким образом происходит однородное развитие. Параллель между этим процессом и ходом молекулярных явлений очевидна. При терпеливой внимательности можно было бы отследить все эти элементы в том взаимодействии, которое и называется обучением.

302. Три вида эволюции были представлены нам: эволюция в силу случайного изменения, эволюция в силу механической необходимости и эволюция в силу творческой любви. Мы можем обозначить их как тюхастическую эволюцию, или тюхазм, ананкастическую эволюцию, или ананказм, и агапапастическую эволюцию, или агапазм. А те учения, которые полагают их, каждую в отдельности, имеющими принципиальное значение, можно назвать тюхастициз-мом, ананкастицизмом и агапастицизмом. С другой стороны, те простые положения, что абсолютный случай, механическая необходимость и закон любви по-разному действенны в космосе, могут получить имена тюхизма, ананкизма и агапизма.

303. Все эти три вида эволюции состоят из одних и тех же общих элементов. Агапазм проявляет их наиболее ярко. Хороший результат получается здесь, во-первых, благодаря отдаче родителем спонтанной энергии своему отпрыску, и, во-вторых, благодаря предрасположенности последнего улавливать некую общую идею окружающих и, таким образом, содействовать общей цели. Чтобы выразить то отношение, которое имеют тюхазм и ананказм к агапазму, позвольте мне позаимствовать термин из геометрии. Эллипс, пересеченный прямой линией, является своего рода кубической кривой; ибо кубическая кривая есть кривая, которую трижды пересекает прямая линия; прямая линия может пересечь эллипс дважды, а соединенная с ней прямая линия пере-

392

сечет его в третий раз. И все же эллипс с прямой линией, пересекающей его поперек, так и не получит характеристик кубической кривой. У него, например, не будет противоположного сгиба, чего не лишена ни одна настоящая кубическая кривая; и у него будут две вершины, которых вообще нет у настоящей кубической кривой. Геометры говорят, что это вырожденная кубическая кривая. Точно так же тюхазм и ананказм суть вырожденные формы агапазма.

304. Люди, пытающиеся воссоединить дарвинистскую идею с христианством, заметят, что тюхастическая эволюция, точно так же, как и агапастическая, зависит от воспроизводящего творения, сохраняемые формы суть те, что используют дарованную им спонтанность столь мудро, что приходят в гармонию со своим оригиналом, что вполне согласуется с традиционной христианской схемой. Очень хорошо! Это только показывает, что так же как любовь не может иметь противоположности, но должна охватывать собой то, что более всего ей противостоит, в качестве своего вырожденного случая, так и тюхазм представляет собой своего рода агапазм. Но в тюхастической эволюции, прогресс связан исключительно с распределением прикрытого салфеткой таланта отвергнутого слуги между оставшимися слугами, подобно тому, как проигравшиеся картежники оставляют свои деньги на столе, дабы сделать еще не проигравшихся настолько же богаче, насколько сами они стали беднее. Процветание агнцев является проклятием козлищ, переведенным па другую сторону равенства. В подлинном же агапазме продвижение имеет место в силу позитивного сочувствия между творениями, происходящего из непрерывности разума. Это та идея, с которой тюхастицизм не представляет, как справиться.

305. Здесь может вмешаться ананкастицист, утверждая, что тот вид эволюции, который защищает он, соответствует агапазму в той точке, в которой тюхазм с ним расходится. Ибо он считает, что развитие проходит через определенные фазы, с неизбежными подъемами и спусками, но в целом стремясь к предзаданному совершенству. Простое существование особи, согласно этой своей судьбе, выдает

393