Часть 5.

плащом, кашей и самыми простыми овощами и даже не вспо­минал о прошлом образе жизни, радуясь настоящему. От холода мы ищем поплотнее гиматий, а он, сложив вдвое свой старый плащ, бродил повсюду, будто у него был не один, а два гиматия. Если он хотел умастить тело, то шел в баню и натирался там оскребками. Иногда он подходил к печке, ставил на нее медную сковородку с рыбешками, слегка поливал маслом и там же, присев, закусывал. Летом спал в храмах, зимой - в банях, ни в чем, как бывало пре­жде, не нуждаясь, не испытывая недостатка, но довольст­вуясь тем, что есть. Не желая иметь слуг, он повторял: «Было бы удивительным, если бы Манес без Диогена смог жить, а Диоген без Манеса - нет» (Там же, 31).

50. Если бы о счастливой жизни нужно было бы судить по обилию удовольствий в ней, то никто, по мнению Кра-тета, не мог бы считаться счастливым. Если бы кто-нибудь захотел обдумать все периоды целой человеческой жизни, то нашел бы в ней значительно больше горестей, чем радо­стей. Во-первых, та половина жизни, когда мы спим, без­различна. Затем, первые шаги воспитания полны трудно­стей. Ребенок голоден - кормилица укладывает его спать; хочет пить - она его купает. Хочет спать - гремит погре­мушкой. Когда сходит с рук кормилицы, попадает в руки дядьки-педагога, педотриба, учителя грамматики, музыки, рисования. Подрастет, прибавляются новые заботы - ариф­метика, геометрия, верховая езда (а все учителя секут, под­нимают чуть свет, а отдыха никакого).

Достигает ребенок юношеского возраста, эфебии, - снова страх перед слугой-косметом, перед преподавателем воен­ного дела, начальником гимнасия. И все его секут, держат под наблюдением, хватают за горло. Когда он уже выходит из возраста эфеба, ему двадцать лет, но и тут он боится и следит то за командиром отряда, то за военачальником. Где нужно караулить, они караулят; где нужно нести охраны или бодрствовать, они охраняют; сесть на корабли - они садятся. Становится мужчиной в полном расцвете сил - воюет, участвует в посольствах, занимается политикой, на­бирает на свой счет хор, устраивает состязания и благослов­ляет время, когда был ребенком. Но проходит и пора зре­лости, наступает старость. Снова с ним обходятся, как с ре­бенком, и он жаждет юности: «О, милая мне юность! Ах, старость тяжелее Этны!» И не понимаю, каким образом

178

хоть один человек мог бы прожить счастливую жизнь, если бы о ней судили только по обилию радостей и удоволь­ствий (Там же, XCVIII, 72) .

МОНИМ СИРАКУЗСКИИ

АПОФТЕГМЫ

1. Он говорил, что богатство - это блевотина судьбы (Стобей. Антолог., XCIII, 36).

2. Кинический философ Моним утверждал, что лучше быть слепым, чем невежественным. Слепой может угодить в яму, невежда - в пропасть преступлений (Извлечен, из Флорентийского кодекса Иоанна Дамаскина у Стобея. Анто­лог. - Майнеке, т. 4, с. 201; ср.: Иоанн Дамаскин, 2, 88).

ТЕЛЕТ

ДИАТРИБЫ

I. О явлении и сущности1

Говорят, что казаться справедливым лучше, чем быть им. Тогда, значит, лучше казаться хорошим, чем быть им?

- Конечно.

- Разве хорошие актеры искусно играют потому, что кажутся хорошими актерами, а не потому, что в самое деле такие?

- Благодаря тому, что они действительно такие.

- А кифареды хорошо играют на кифаре потому, что так только кажется, или потому, что так оно и есть?

- Благодаря тому, что они в самом деле хорошие му­зыканты.

- И в остальном люди совершают добрые поступки по­тому, что считаются добрыми, или потому, что они действи­тельно таковы?

- Потому что они действительно такие. Свойства, бла­годаря которым люди хорошо живут, более ценны, чем те, ив-ва которых они не в состоянии хорошо жить. Таким обравом, пожалуй, лучше оказаться в действительности

179

хорошим, чем только казаться; лучше также быть справедли­вым, чем казаться, ибо только тот действительно хорош, кто справедлив, а не только кажется справедливым.

- Ну, а как обстоит дело с остальными благами, кото­рые кажутся людям таковыми? Ты предпочитал бы обла­дать ими или воображать, что обладаешь? Владеть или казаться владельцем? Далее, ты предпочел бы действи­тельно видеть или только казаться зрячим? Быть в дей­ствительности здоровым или только казаться им?2 Быть в самом деле сильным или казаться? Быть богатым и окру­женным друзьями или казаться таким? А в отношении

ду­шевных качеств? Что лучше - быть разумным или ка­заться? Обладать душевным спокойствием или казаться спо­койным? Быть по-настоящему отважным, бесстрашным, мужественным или только казаться? Быть или казаться справедливым?

- Но я скорее предпочел бы казаться храбрым, чем быть им.

- Разве храбрый человек не бесстрашен и спокоен, если только он действительно храбрец? Почему же ты все-таки хочешь только казаться отважным, а не быть им?

- Тогда меня будут уважать.

- Да, тебя поставят впереди всех и потребуют, чтобы ты участвовал в поединке, станут хитрить, подстраивая, чтобы жребий пал именно на тебя, а когда он выпадет, будут радоваться, как в случае с Аяксом3. В каком же положении ты, будучи трусом, окажешься, когда столк­нешься с опасностью? А когда попадешь в плен и тебя примут за храбреца, на твои руки и ноги наденут тяжелые цепи и пытать тебя будут в оковах. Ты будешь говорить правду, но никто тебе не поверит. Будут думать, что ты насмехаешься, потому что притворяешься стойким и несги­баемым. Вот смотри, что тебе придется претерпеть, если ты только станешь делать вид, будто храбр и вынослив, ибо одно ты выдвигаешь на передний план, а другое скры­ваешь, подобно тому как это делают риторы.

II. Об автаркии4

Как хорошему актеру надлежит искусно играть ту роль, которую ему поручает в своей пьесе драматург, так и хоро­шему человеку следует уметь сыграть роль, назначенную

180

ему судьбой. Ведь и она, утверждает Бион, как некий поэт: одному дает роль протогониста, другому - девтерогониста, одному - роль царя, другому - бродяги-нищего. Будучи на вторых ролях, не стремись играть героев. В противном слу­чае ты совершишь нелепый поступок5. Ты умеешь хорошо приказывать, я - повиноваться, - продолжает он. Ты хо­рошо воспитываешь многих, а я - одного лишь вот этого мальчугана. Ты богат и щедр, я же смело беру у тебя, не раболепствуя, не пресмыкаясь, не жалуясь на свою судьбу. Ты разумно пользуешься своим большим достоянием, а я - малым.

Ведь, говорит Бион, не только большое богатство нас кормит и не только им можно благоразумно пользоваться, а малый и скромный достаток будто бы уж нельзя исполь­зовать целесообразно и непритязательно. Поэтому, продол­жает он, если бы вещи, как мы, люди, обладали даром речи и могли защищаться, разве не заговорили бы они, подобно рабу, который, найдя убежище в храме, оправдывается пе­ред господином: «За что ты преследуешь меня? Разве я' у тебя что-нибудь украл или не выполнял всех твоих при­казаний? Может быть, я не приношу тебе назначенный оброк?»

Так и Бедность, пожалуй, ответит на упреки, адресован­ные ей: «Что ты против меня имеешь? Разве из-за меня ты лишился чего-нибудь хорошего? Благоразумия, справедливо­сти, мужества? Может быть, ты нуждаешься в чем-нибудь необходимом? Разве, куда ни пойдешь, не полным-полно всякой зелени или в источниках иссякла вода? Разве в моем обществе нельзя испытывать радости? Разве ты не наблю­дал, как мурлычит старушка, грызя свою корочку? Когда гы испытываешь голод, не я ли даю тебе дешевую и про­стую пищу? Разве голодный человек не получает наслаж­дения от еды и не менее всего нуждается в приправах? А тот, кто испытывает жажду, пе пьет в сладость и лишь томится в ожидании редких напитков? Может быть, голо­ден тот, кто хочет съесть пирожное, или жажда томит того, кто выпил бы дорогого хиосского вина?6 Разве ко всему этому стремятся люди не из-за распущенности? Разве я, Бедность, не представляю тебе бесплатное жилье: зимой - бани, летом - храмы? Где еще найдешь такую полную воз духом и великолепную летнюю резиденцию, как я здесь, в Парфеноне? - спрашивает Диоген»» 7.

181

Если бы такую речь произнесла Бедность, что бы ты мог на это возразить? Я бы, по крайней мере, онемел. Но мы скорее склонны считать виновными всех и вся - старость, бедность, первого встречного, день, час, место, но только не собственное упрямство и глупость. Поэтому, говорит Дио­ген, он слышал, как Порок обращался сам к себе с упре­ком:

В этом никто не виновен, - лишь я во всем виноватый8.

Но большинство слепо обвиняют не самих себя, а обстоя­тельства. Бион же говорит: «Так случается, когда имеешь дело с тварями: неловко дотронешься - последует укус; если змею схватить посредине, она тебя укусит, если же ухва­титься за шею, то ничего не будет». Так, говорит он, и с об­стоятельствами: если на них напасть, исход будет печаль­ным, а если ты ухватишься за них, как Сократ9, то ничего дурного не случится. В противном случае тебе придется плохо, и вовсе не из-за обстоятельств, а вследствие твоего собственного характера и твоих ложных взглядов.

Поэтому не следует пытаться изменить обстоятельства, а лучше самому подготовить себя к любому обороту собы­тий, как это делают моряки. Ведь они не прилагают усилия к тому, чтобы изменить ветры или состояние морей, но гото­вятся к тому, чтобы примениться к ним. Море спокойно-налегают на весла. Ветер по курсу - поднимают паруса. Подул противный ветер - паруса свертываются. Так и ты. Приспосабливайся к обстоятельствам. Постарел - не строй из себя мальчика. Слаб - не старайся казаться сильным, но поступай по примеру Диогена. Когда однажды он себя не­важно чувствовал, а какой-то человек толкнул его и хотел сбить с ног, он все же пе упал и, указав на колонну, сказал: «Милейший, вот принимайся за нее и сваливай!»

Ты беден - не старайся жить, как богач, а поступай так, как при изменении погоды: попутный ветер - подни­май паруса, враждебный - опускай. Так же действуй в

соот­ветствии с обстоятельствами: богат - распускай паруса; бе­ден - сворачивай. Но, к сожалению, мы не умеем доволь­ствоваться наличным, пока для нас так много значат

жиз­ненные удобства, работу же мы считаем позором, а смерть -худшим из зол. Если же достичь того, чтобы и удовольствия презирать, и к трудам не относиться с предубеждением, быть равнодушным к славе и бесславию и смерти не

182

бояться, тогда можно поступать как угодно и не причинить себе боли.

Поэтому, как уже говорилось, я не понимаю, каким об­разом в самих обстоятельствах может заключаться что-ни­будь неприятное - в старости, бедности, изгнании. Хорошо говорит Ксенофонт: «Если я покажу тебе двух братьев, на­следовавших равное состояние, но одного живущего в ни­щете, а другого - в довольстве, не ясно ли станет, что здесь виной вовсе не деньги, а нечто совсем другое?» 10 Поэтому, если я покажу тебе двух стариков, двух бедняков, двух изгнанников, но один из них живет в полном спокойствии и благополучии, а другой - в постоянной тревоге, не ясно ли, что тут виной не старость, не бедность, не

изгна­ние, а нечто совсем иное?

А вот как обошелся Диоген с человеком, который жало­вался на дороговизну в Афинах. Он взял и повел его в пар­фюмерную лавку и спросил, сколько стоит флакончик кипр­ского масла. «Мину», - ответил хозяин. «Да, дорогой город Афины!» - воскликнул Диоген. Тогда он повел этого чело­века в харчевню и спросил, сколько стоит тарелка супа. «Три драхмы». - «Что и говорить, дорогой город», - возму­тился Диоген. Потом он справился о цене тонкой шерсти и стоимости овцы. «Мина», - ответили ему. «Дорогой го­род! - снова воскликнул он. - Теперь посмотрим, что тут», -и подвел его к продавцу бобов. «Почем мера?» - «Грош», - ответил торговец. «Дешевый город!» - заметил Диоген. Подошел к продавцу смокв. «Два гроша». - «Ну, а миртовые ягоды?» - «Два гроша». - «Поистине дешевый город Афины!» Следовательно, не город дорог или дешев, а он кажется дорогим или дешевым в зависимости от образа жизни. В одном случае - дешевым, в другом - дорогим. Точно так и в остальном. Поступаешь разумно, все кажется простым и легким, неразумно - все кажется тяжелым.

Но все же, сдается мне, в бедности есть нечто тяжкое и обременительное, и скорее, пожалуй, нужно больше ува­жать того, кто спокойно переносит бедную старость, чем старость в богатстве. - Но что плохого и обременительного в бедности? Разве Кратет и Диоген не были бедняками? Разве бедность была им тяжкой, когда они избавились от тщеславия и научились питаться дешевой пищей и просить подаяния? Тебя постигла беда, и ты кругом в долгах. «Бобы

183

собирай и моллюсков. . .» - советует Кратет. Поступай так и легко одержишь победу над бедностью.

Почему, скажи мне, нужно больше ценить того, кто спо­койно проводит старость в бедности, чем богатого старика? Ведь не так легко узнать, что собственно такое богатство и бедность. Много стариков достаточно богаты, а все недо­вольны. Есть, впрочем, и бедняки недостойные, жалкие и ничтожные. Одному нелегко пользоваться богатством и в то же время оставаться свободным и независимым, а дру­гому- быть бедным и благородным. Перед каждым из них стоит одна и та же задача: кто умеет разумно пользоваться многим, тот сумеет справиться и с малым. И если это уда­ется бедным, то нужно продолжать жить, если же нет, то легко уйти из жизни, как уходят с праздника.

Бион говорит: «Подобно тому как мы покидаем квар­тиру, когда хозяин, сдавший нам ее, не получает своевре­менно плату и отнимает ключи от дверей, забирает посуду и не дает пользоваться колодцем, так же мы покидаем наше бренное тело, когда природа, сдавшая нам его в аренду, отнимает зрение, слух, руки, ноги. В этом случае я не со­бираюсь задерживаться в мире и уйду, словно с пира, ничуть не расстраиваясь, из жизни, когда пробьет мой час, и мне скажут: „Взойди на корабль!" Подобно тому как опытный актер мастерски играет и в начале пьесы, и в се­редине, и в самом конце, так и мудрый человек хорошо про­живает начало своей жизни, середину и достойно встретит свой конец. Когда мой плащ превращается в лохмотья, я бросаю его и больше не надеваю.

Так и жизнь, когда она уже ничего не стоит, я не влачу ее и не цепляюсь за нее, но покидаю ее, если уж не в силах быть в ней счастливым. Так поступил и Сократ. Ведь он вполне мог, если бы захотел, убежать из тюрьмы, но, когда судьи предложили ему заплатить денежный штраф, он не обратил на это предложение никакого внимания, а захотел, чтобы его почтили бесплатным кормлением в Пританее11. Из трех отпущенных ему на приготовление к смерти дней он в первый же день выпил яд, не дожидаясь последнего часа третьего дня и захода солнца. В первый же день со­вершенно спокойно, как рассказывает Платон12, без содро­гания, не изменившись ничуть в лице, не побледнев, но даже весело и мужественно взял чашу и выпил одним глот­ком весь яд. Выплеснув остаток, как при игре в коттаб, он

184

протянул чашу и сказал: «За твое здоровье, мой Алки­виад!» 13

... Сократ спокойно переносил также дурной нрав своей жены и не раздражался, когда она громко бранилась. Когда же Критобул спросил его: «Как ты только терпишь такую сожительницу?» Он, в свою очередь, спросил его: «А как ты-своих гусей?» - «Какое мне дело до гусей?» - удивился Критобул. «Так вот и я обращаю на нее не больше внимания, чем на гусыню!» 14 Когда в другой раз Сократ пригласил Алкивиада на завтрак, а Ксантиппа, проходя мимо, в сердцах перевернула стол, он не огорчился и не закричал: «Что за безобразие!» -чтобы своими сетованиями устыдить ее, а просто собрал все упавшее со стола и попро­сил Алкивиада снова поставить на место. Тот сделал вид, что не слышит, и сидел смущенный, отвернувшись от стыда. Тогда Сократ сказал: «Выйдем на улицу. Кажется,

Ксан­типпа сегодня вымещает на нас свое дурное настроение».

Несколько дней спустя он сам завтракал у Алкивиада, как вдруг налетела огромная птица и перевернула блюдо с едой. Сократ отвернулся, как бы испытывая стыд, и пере­стал есть. Тогда Алкивиад засмеялся и спросил: не потому ли он' не завтракает, что пролетела птица и все свалила. Он ответил: «Конечно. Ведь накануне, когда Ксантиппа пере­вернула стол, ты не захотел есть, так теперь, думаешь, я стану есть, когда птица перевернула блюдо? Может быть, ты полагаешь, что она чем-нибудь отличается от глупой птицы? Если бы свинья перевернула стол, ты не стал бы сердиться, - продолжал он. - А если бы это сделала жена с нравом свиньи, то не потерпел бы?»

III. Об изгнании15

Человеку, думающему, что изгнание отрицательно влияет на умственные способности, было бы, как мне ка­жется, полезным привести сравнение из области искусств.

В самом деле, во время пребывания на чужбине человек не начинает хуже играть на флейте и не разучивается исполнять свою роль в театре. Так же обстоит дело и со способностью принимать правильные решения. А тому. кто считает изгнание вредным по какой-либо другой при­чине, нужно только напомнить слова Стильпона 16, о кото­рых я уже раньше вспоминал: «Каких, по твоему мнению,

185

благ лишает человека изгнание - духовных, телесных или внешних? Может быть, оно лишает его благоразумия, спо­собности правильно мыслить или делать добрые дела?» - «Конечно, нет». - «Тогда, возможно, оно отнимает у него мужество, чувство справедливости или еще какую-нибудь добродетель?» - «Нет», - «Может быть, что-нибудь из те­лесных благ? Но разве на чужбине нельзя быть таким же здоровым и сильным, обладать таким же острым зрением и слухом (а иногда даже более острым), как на родине?» - «Конечно, можно». - «Не внешних ли благ лишаются люди в изгнании? Но разве мы не наблюдали, что у многих, после того как они становились изгнанниками, дела в создавшихся обстоятельствах складывались гораздо лучше? Разве Фе­никс, изгнанный Аминтором из Долопии, не бежал в Фес­салию?»

И пришел я во Фтию, овец холмистую матерь, Прямо к Пелею-парю. И меня он, приняв благосклонно, Так полюбил, как любит родитель единого сына, Поздно рожденного старцу, наследника благ его многих. Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил и.

И всем известный Фемистокл сказал: «Дети, мы по­гибли бы, если бы не погибли»18. Подобных примеров сколько угодно. Каких же благ лишает человека изгнание, причиной каких несчастий оно является? Что касается меня, я этого не знаю. Это мы сами часто себя закапываем, неза­висимо от того, находимся ли мы в изгнании или на родине.

- Тебя не поставят у власти, ты не будешь пользо­ваться доверием и свободой слова.

- Но некоторые изгнанники становятся начальниками городской охраны на службе у царей и даже правителями целых народов, получая богатые подарки и доходы. Разве изгнанный из Италии известный Ликин не был у нас гу­бернатором и не стал доверенным лицом Антигона, а мы, находясь у себя дома, не подчинялись ли приказам Ликина? Ну а Гиппомедон из Лакедемона 19, которого поставил ныне правителем Фракии Птолемей, или афиняне Хремонид и Главкон20, разве они не его ближайшие помощники и со­ветники? Это тебе не какие-нибудь примеры из древней истории, а наша действительность. И разве в конце концов его не поставили во главе огромного флота и не доверили

186

громадную сумму денег, которой он мог распоряжаться по собственному усмотрению?

- Но в своей собственной стране изгнанники не могут стоять у власти.

- Да, но этого не могут делать и женщины, которые сидят дома, и дети, и вот эти мальчики, и глубокие старики. Но разве они от этого страдают? Может быть, они огорча­ются из-за того, что они не евнухи и поэтому не участвуют в свите матери богов Кибелы? Не все ли равно - быть пра­вителем или жить как частный человек? Ты правишь мно­гими (или немногими) взрослыми, а я руковожу песколь-кими детьми и в конце концов просто осуществляю власть над самим собой. Ведь одним и тем же опытом овладевают как многие, так и каждый в отдельности: и государствен­ный деятель, и тот, кто берется построить дом, и на чуж­бине, и дома. Одна и та же рассудительность нужна как правителю государства, так и частному лицу.

- Что будет, коли я не стану править, а буду жить частной жизнью?

- Но ты не сумеешь вести частную жизнь.

- А я и сейчас не могу, например, участвовать в празд­нике Фесмофорий, как женщины - в празднествах Эниалия, никто также не может войти в святилище храма, но если кто-нибудь станет печалиться по этому поводу, разве это не было бы ребячеством? Подчас я не могу попасть в гимна-сий, но, придя в баню, я намазываюсь тем же самым маслом для борцов, как и раньше в гимнасии. Так и в данном слу­чае. Понимая, что здесь мне недоступна частная жизнь, я переселяюсь и живу в другом месте. Подобно тому как, перейдя с одного корабля на другой, можно и на нем совер­шить удачное путешествие, так, сменив один город на

дру­гой, я могу и там быть счастливым. Таким образом, для меня не такое уж большое несчастье или позор не жить среди дурных людей. Разве это мой позор, а не тех, кто изгнал меня, хотя я честен и справедлив?

Неплохо эта мысль выражена Филемоном. Однажды он поставил на сцене свою пьесу и возвращался домой. Неко­торые из встречных вежливо говорили ему: «Какой хороший день был у тебя сегодня, Филемон». На что он отвечал: «Вы говорите так, потому что только сейчас увидели мою коме­дию. Но я всегда пишу хорошие пьесы».

187

- Разве это не позор, когда тебя изгоняют дурные люди?

- Что же, ты бы предпочел быть изгнанным достой-ными людьми? Или не таков смысл твоего вопроса? Ведь добропорядочные люди никого не изгоняют бессмысленно и несправедливо. В противном случае они не были бы добро­порядочными. - Тогда не позорно ли, что такие люди от­крыто или тайно голосуют против тебя? - Это не твой по­зор, а тех, кто устраивает по такому поводу открытое или тайное голосование. Если бы, например, отпустив прекрас­ного врача, они выбрали па его место аптекаря и пору­чили бы ему дело государственной важности, то, как ты думаешь, это было бы позором и бедой врача или тех, кто участвовал в выборах?

- Но как не считать несчастьем по крайней мере то, что человек, так много сделавший для родины, вынужден ви­деть в ней только дурное и бранить за неблагодарность? - Но как же можно назвать несчастьем, когда человек уз­нает правду, которой он прежде не знал? Может быть, даже скорее это счастье, если позволено так сказать? Ты, пожа­луй, будешь благодарен, узнав, что твоя жена негодяйка и злоумышленница, о чем раньше ты и не догадывался, а раб, сбежавший от хозяина, к тому же еще и вор, ибо впредь сможешь их опасаться. Поэтому, узнав, что родина несправедлива к тебе и неблагодарна, разве ты будешь счи­тать себя несчастным, а не станешь испытывать благо­дарность?

- Все же, несмотря на сказанное, мне кажется чем-то прекрасным жить там, где родился и вырос.

- Даже если дом, в котором ты родился и вскормлен, прогнил, протекает и обветшал? Разве ты не пересел бы с корабля, на котором родился и плавал с детства, если бы он был только утлым суденышком и тебе приходилось бы буквально разорваться, работая веслами, на другой - два-дцативесельный, более надежный и удобный? Над тобой смеются - ты с Киферы, ты с Микония, а ты вот с Бель-бины2'1! И тем не менее продолжают твердить: великое дело - жить там, где родился и вырос, хоть большинство городов почти полностью уничтожены, а жители - нече­стивцы.

- Прекрасна и мила родина уже сама по себе.

Но многие бранят тебя за то. что ты метэк:

188

Ты здесь родился, вырос, но не раб ли ты?

Ты восхищаешься основателем Фив Кадмом22, а меня, если я не имею прав гражданства, презираешь? Восхваляя Геракла как величайшего героя, разве мы считаем позором то, что он метэк, ибо, изгнанный из Аргоса, жил в Фивах как чужеземец. Спартанцы не считают это позором, и чело­века, участвующего в походе и честно выполняющего свой долг, будь он чужеземец или илот, почитают наравне с луч­шими, а труса, пусть он будет даже из царского рода, при­числяют к илотам и не допускают к управлению государ­ством.

- А не позорно ли быть погребенным не на родине?

- Но как может быть позором то, что часто случается даже с самыми доблестными мужами? И разве можно на­звать почетной привилегией то, что легко достается самым дурным из людей? Сократа хвалят, когда, порицая афинян, он иронизирует: «Стратеги, которыми они так гордятся, по­коятся в чужой земле, а позор демократии -• на государ­ственном кладбище» 23. И несмотря на это, быть похоронен­ным вдали от родины позорно, а на государственном клад­бище почетно? Метко ответил один аттический изгнанник, когда кто-то корил его: «Тебя похоронят вдали от родины, как нечестивых афинян в Мегарах». - «Нет, как благоче­стивых мегарцев в Мегарах», - возразил он. И вообще, ка­кая тут разница?! Разве, как говорит Аристипп, путь в Аид не повсюду один и тот же?24 Даже если тебя совсем не похоронят, что тебе до того? Борьба за погребение, напоми­нает Бион, породила много, трагедий. Так, Полиник просит:

Меня земле предайте, мать и ты, сестра, В отчизне милой. Граждан убедить должны Мне разрешить покоиться в родной земле, Хоть возмутил я всех и многих погубил25.

Но если тебя не схоронят в земле отцов, а могила твоя останется в чужой стране, что за беда? Разве лодка Харона перевозит в Аид только из Фив?

Покой найти в земле родной - нет выше благ26.

Ну, а если не найдешь покой, а останешься без погребе­ния, что тебе до того? Какая разница - сожгут ли тебя на

189

костре или собаки сожрут, станешь пищей для воронья на земле или для червей в земле?

Закрой глаза мои своей рукой, о мать моя!27

А если не закроет тебе глаза и ты умрешь с открытыми глазами и разинутым ртом, что в том страшного? Разве тем, кто умирает в море или на полях сражений, кто-нибудь закрывает глаза? Мне, по крайней мере, все это кажется какой-то игрой... Мы боимся смотреть на труп и прика­саться к нему, [египтяне же] бальзамируют его и хранят дома как нечто прекрасное и даже берут трупы в залог28. Так их обычаи отличаются от наших.

IV А. О бедности и богатстве29

- Обладание богатством, как мне кажется, избавляет людей от недостатка и нужды.

- Каким это образом? Разве ты не видишь, что неко­торые люди, владеющие, как кажется, немалым богатством, не пользуются им из-за грязной жадности и уподобляются Приаму, который не захотел сидеть в кресле, хоть

много их в комнате было30,

и сел на землю,

катаясь в пыли31.

Есть такие люди, которые, несмотря на то что у них много всякого добра, по скупости ни к чему не прикасаются, а мыши и муравьи у них больше изгрызают, чем они потребляют сами. Так и Лаэрт, один со старой служанкой удалившись в деревню, мучается и чахнет, в то время как женихи истребляют его добро32. Так и Тантал, как расска­зывает поэт33, стоит в озере, а над головой у него висят плоды, но, как только

воды захлебнуть порывался

или сорвать плоды, озеро высыхало и

разом все ветви дерев к облакам подымалися темным. , Так скупость и безнадежность у некоторых людей вы­рывает и вино, и хлеб, и фрукты и забрасывает, правда, не «к облакам потемневшим», а часть - на рынок, часть - в лавки, люди же, хоть и испытывают сильную жажду и

190

голод, ни к чему не прикасаются. Но, если такого скрягу кто-нибудь пригласит, тут-то он угостится на славу; из своих богатств другому он ничего не уделит, да и сам, как бы ни томился, мучит себя воздержанием. Человека, который попытался бы лишить его имущества, он сочтет своим злейшим врагом. Себя же самого не считает своим врагом, хотя и лишает себя всего.

По-моему, древние34 удачно высказывались по этому по­воду: то, что не освобождает человека от ненасытности, скупости и чванства, то не может освободить его от нужды и недостатка, которые сами по себе не освобождают от не­насытности, скупости и чванства, ибо не могут изменить характер человека. Во всяком случае, характер благоразум­ных людей не меняется под влиянием бедности, когда из богатых они становятся бедными. Скорее, как мне кажется, можно сказать, что приобретение богатства изменяет цвет кожи, рост или взгляд, чем характер. До тех пор пока чело­век будет ненасытен, жаден, кичлив и труслив, до той поры он будет испытывать нужду и недостаток.

- Но как люди могут испытывать недостаток в том, чем они владеют?

- А как менялы нуждаются в деньгах, хотя у них есть они? - спрашивает Бион. Потому, что то, чем они распоря­жаются, им не принадлежит. Так и эти люди не властны над тем, что имеют. Если тебе дадут что-нибудь на минутку, и ты не можешь им воспользоваться, это ведь то же самое, что и совсем не иметь. Какая разница - вовсе не иметь или иметь так, как форкиды, у которых, согласно легенде, глаз был на спине, и поэтому они натыкались на заборы или падали в канавы и грязь, потому что они не могли ничего видеть перед собой, а Персей похитил у них и этот глаз? 35 Какая разница - не иметь пищи или иметь такую, которой нельзя воспользоваться [так, например, сирийцу нельзя есть] рыбу36 или голубей, в Египте не станут есть собаку, у греков - человеческую голову. Ведь все равно будет нуж­даться в пище и тот, кто имеет подобную еду, и тот, кто не имеет ее вовсе. Тогда что за толк в таком обладании?

Скажем, у тебя есть деньги, но ты ими не пользуешься из-за грязной и трусливой скупости. В этой связи неплохо говорили древние; у одних есть средства, а у других - иму­щество37, ибо одни ими пользуются, а другие только имеют, но и сами к ним не прикасаются, и с другими не делятся38.

191

голод, ни к чему не прикасаются. Но, если такого скрягу кто-нибудь пригласит, тут-то он угостится на славу; из своих богатств другому он ничего не уделит, да и сам, как бы ни томился, мучит себя воздержанием. Человека, который попытался бы лишить его имущества, он сочтет своим злейшим врагом. Себя же самого не считает своим врагом, хотя и лишает себя всего.

По-моему, древние34 удачно высказывались по этому по­воду: то, что не освобождает человека от ненасытности, скупости и чванства, то не может освободить его от нужды и недостатка, которые сами по себе не освобождают от не­насытности, скупости и чванства, ибо не могут изменить характер человека. Во всяком случае, характер благоразум­ных людей не меняется под влиянием бедности, когда из богатых они становятся бедными. Скорее, как мне кажется, можно сказать, что приобретение богатства изменяет цвет кожи, рост или взгляд, чем характер. До тех пор пока чело­век будет ненасытен, жаден, кичлив и труслив, до той поры он будет испытывать нужду и недостаток.

- Но как люди могут испытывать недостаток в том, чем они владеют?

- А как менялы нуждаются в деньгах, хотя у них есть они? - спрашивает Бион. Потому, что то, чем они распоря­жаются, им не принадлежит. Так и эти люди не властны над тем, что имеют. Если тебе дадут что-нибудь на минутку, и ты не можешь им воспользоваться, это ведь то же самое, что и совсем не иметь. Какая разница - вовсе не иметь или иметь так, как форкиды, у которых, согласно легенде, глаз был на спине, и поэтому они натыкались на заборы или падали в канавы и грязь, потому что они не могли ничего видеть перед собой, а Персей похитил у них и этот глаз? 35 Какая разница - не иметь пищи или иметь такую, которой нельзя воспользоваться [так, например, сирийцу нельзя есть] рыбу36 или голубей, в Египте не станут есть собаку, у греков - человеческую голову. Ведь все равно будет нуж­даться в пище и тот, кто имеет подобную еду, и тот, кто не имеет ее вовсе. Тогда что за толк в таком обладании?

Скажем, у тебя есть деньги, но ты ими не пользуешься из-за грязной и трусливой скупости. В этой связи неплохо говорили древние; у одних есть средства, а у других - иму­щество37, ибо одни ими пользуются, а другие только имеют, но и сами к ним не прикасаются, и с другими не делятся38.

192

В его прежнем окружении только такой образ жизни считался достойным свободного человека. Когда же он перешел к Кратету, ничего такого не требовалось.

Характер его изменился - он стал нетребовательным и довольствовался одним плащом, ячменными лепешками и овощами, не сожалея о прошлом образе жизни, довольству­ясь настоящим. Во время холодов мы выбираем себе одежду потеплее, а Кратет складывал свой плащ вдвое и ходил в нем повсюду, имея таким-то удивительным образом два плаща. Когда у него появлялась потребность умаститься, он отправлялся в баню и намазывался там уже использо­ванным однажды маслом. Иногда он подходил к печам куз­нецов и жарил там селедку, слегка поливая ее маслом, при­саживался и таким образом устраивал себе завтрак.

Летом он спал в храмах, зимой - в банях. Так и Метрокл научился ни в чем не нуждаться, как прежде, и всего у пего было в достатке. Жил он, довольствуясь тем, что есть, не испытывая потребности в слугах. Ведь было бы удивительным, говаривал Диоген, чтобы Манес мог жить без Диогена, а Диоген без Манеса не мог бы сохранять даже присутствия духа42. Если сделать из человека хва­стуна, мота, суеверного, тщеславного и жадного, а потом дать ему еще много денег, ничего хорошего из этого не получится. Неплохо сказано у Филемона:

Богатство ты добудешь, честность - никогда43.

Когда же оно не увеличивается, люди недовольны, им не хватает того, что есть, а хотят еще и того, и другого, и такого, и этакого, поэтому при таких запросах они всегда будут испытывать нужду и недостаток. Плохие люди всегда ненасытны44.

Мальчик хочет стать поскорее юношей: превратившись в юношу, стремится снять с себя хламиду эфебов; перейдя в возраст зрелого мужчины, торопится к старости. А теперь, говорит он, мне жизнь не в жизнь: походы, литургии, по­литика. Так и отдохнуть некогда. Стал стариком - меч­таешь, чтобы вернулась молодость:

Юность мила мне всегда, а старость Этны тяжеле 45.

А там, глядишь, и жизнь ребенка считаешь счастливой. Ты раб, поэтому жаждешь поскорее освободиться. «Когда

193

я добьюсь свободы, больше мне ничего не надо», - говорит он. Стал свободным. Сейчас же сам стремится обзавестись рабом. Появился раб. Захотел еще одного. Объясняет: «Одна ласточка не делает весны». Стал хозяином двух рабов - захотелось купить имение, потом получить афинское граж­данство, потом стать начальником, потом царем, потом, как Александр, бессмертным. Только если он и этого добьется, то, я думаю, в конце концов у него появится желание стать самим Зевсом. Как же такой человек сможет быть когда-нибудь довольным? Чем еще ему нужно владеть, чтобы избавиться от подобных желаний?

Даже цари, которым подчиняется столько земель и ко­торые получают огромные доходы, тем не менее испыты­вают нужду. Иначе зачем бы им грабить могилы и храмы, сгонять, попирая справедливость, людей с насиженных мест? Только вступив на престол, они уже выдумывают себе много новых потребностей и не могут потом ни отказаться от власти, ни жить поскромнее. Так они вынуждены пользо­ваться многим даже против собственной воли. Если же ко­му-нибудь из них посчастливится стать выше всего этого, то он превращается в человека в высшей степени воздер­жанного и лишенного потребностей и желаний.

Мудро сказал Кратет:

В котомке что за сила, знать не можешь ты. Бобов не знаешь сладости и жизни без забот.

И в самом деле, как велика и удивительна сила котомки, бобов, овощей, воды! Благодаря им люди могут ни о чем не заботиться и жить свободными от заискиваний и лести.

IV В. О бедности и богатстве46

Бедность препятствует занятиям философией, для

них необходимо богатство.

Нет, с этим нельзя согласиться. Как ты думаешь, сколько людей не имеют условий для этих занятий по винебогатства и сколько - из-за бедности? Разве не видишь, что философией увлекаются главным образом люди несо­стоятельные, а богачи именно по вине этого своего богат­ства постоянно пребывают в заботах и тревогах? Хорошо

сказал Феогнид:

Больше людей погубило, чем голод, богатство и пресыщение47,

194

Может быть, ты мне показал бы тех, кому нужда по­мешала философствовать, как другим - богатство? Разве ты не замечал, что нужда помогает беднякам укреплять свой дух и тело (carterein), а богатство ведет к противополож­ному результату? Мне думается, когда человеку легко до­стается все, чего бы он пи пожелал, он больше не чувствует необходимости трудиться и стремиться к чему-нибудь. Имея помощником своих недостатков богатство, он уже не может отказаться ни от каких удовольствий. Не видишь ли ты также, что богатым из-за их постоянной занятости своими делами некогда заняться ничем иным, а бедные, не имея подобных дел, обращаются к философии?

Зепоы рассказывает, что Кратет, сидя однажды в са­пожной мастерской, вслух читал «Протрептик» Аристотеля, адресованный кипрскому царю Фемисону, где утвержда­ется, что пи у кого нет более благоприятных условий для занятий философией, чем у него, ибо у царя достаточно средств для таких занятий, да к тому же они еще принесут ему славу. Пока Кратет читал все это, сапожник занимался своим делом и внимательно слушал. Тогда Кратет обра­тился к нему: «Послушай, Филиск. Кажется, я напишу „Протрептик" специально для тебя, ибо, как я вижу, у тебя больше возможностей для занятий философией, чем у царя, которому посвятил свой труд Аристотель». Не видишь ли ты и того, что рабы не только себя кормят, но и платят оброк своим господам, а свободный и себя-то прокормить не умеет? Неимущий, как мне кажется, и от таких забот избавлен и, ничем не владея, имеет значительно больше свободного времени [чем богач]. Так, например, в проис­ходящей сейчас войне48 бедняк заботится только о себе самом, а богатый - и о других. Софокл вложил в уста Эдипа прекрасные слова:

У вас печаль лишь о самих себе,

Не более - а я душой болею

За город мой, за вас и за себя49.

Но хотя люди знают, что все так оно и есть, однако считают себя самыми несчастными, когда они бедны. Гово­рят, правда, и то, что в городах богатые пользуются боль­шим почетом, чем бедные. Тот, кто так думает, по моему мнению, никогда не слыхал об Аристиде, который был бед­нейшим из афинян, но пользовался огромным уважением,

195

и когда они хотели установить дань (форос) для городов, то назначили для этого Аристида, считая, что никто другой не установит ее более справедливо.

Не слыхал он и о том, что Каллий, самый богатый из афинян, старался всем

продемонстрировать, что он близок с Аристидом, а не Аристид - что он близок с Каллием, и что Аристид гораздо больше сожалел о богатстве Каллия, чем Каллий - о бедности Аристида. Пользовался ли кто-нибудь большим почетом, чем Лисандр Спартанский, получил кто-нибудь другой больше наград, чем он? Но у него не было даже приданого для дочерей. Можно было привести еще немало примеров, когда люди, жившие в бедности, удостаивались больших почестей, чем богачи. Мне кажется, Еврипид правильно восхвалял Этеокла, говоря, что в молодости он испытывал нужду, но

Никто другой почета в Аргосе не знал,

как он50.

V. О том, что удовольствие не является целью жизни5

Если бы счастье в жизни следовало определять по обилию в ней удовольствий, тогда, как утверждает Кратет, вообще не было бы счастливых. Напротив, если рассматривать всю жизнь по возрастным периодам, то обнаружится значительно больше в них неприятностей, [чем удовольствий]. Во-первых, половина жизни [для людей] безразлична: ее проводят во сне. Далее, уже в детском возрасте жизнь полна огорчений. Ребенок голоден, а кормилица укладывает его спать; он хочет пить, а она его купает; ребенок поспал бы, а она гремит погремушкой. Выходит он из-под опеки няньки и попадает в руки дядьки-педагога, учителя гимнастики - педотриба, затем учителей грамоты, музыки, рисования. Становится старше - прибавляются новые учителя: арифметики, геометрии, верховой езды. [И все его бьют]. Мальчика будят еще на рассвете и не оставляют ему ни минуты свободного времени.

Наконец, он становится эфебом. И опять он должен бояться надзирателя, учителей гимнастики, военного дела, начальника гимнасия. Все его колотят, все за ним следят, все его хватают за горло. Но кончаются и годы эфебии, и вот ему уже двадцать. Он опять должен бояться и находиться

196

под наблюдением гимнастического начальства и командира-стратега. Собирается лечь спать - они тут как тут. Должен стоять на посту и бодрствовать - и они не спят. Ему над­лежит подняться на борт корабля - и они за ним. Человек становится мужчиной и находится в расцвете сил - теперь он должен отправиться в поход, выполнять по поручению государства обязанности посла, становиться стратегом, хорегом, устроителем состязаний. Теперь он считает счастливыми те дни, когда был ребенком. Проходит расцвет, и наступает старость. Тут с тобой снова обращаются как с дитятей, а ты вспоминаешь о юности:

Юность мила мне всегда, а старость

Этны тяжеле 52.

Поэтому я не понимаю, как можно прожить счастливую жизнь, если считать счастьем одни удовольствия.

VI. О превратностях судьбы54

Тиха, судьба, похожа на драматического поэта, ибо соз­дает много образов действующих лиц - потерпевшего ко­раблекрушение и нищего, изгнанника, человека знаменитого и безвестного. Разумный человек должен хорошо играть лю­бую роль, которую она ему предназначит. Потерпел корабле­крушение - будь на высоте в роли потерпевшего. Из богача превратился в бедняка - хорошо играй роль бедняка:

Смертный, велик ты иль мал, ко всему готовым быть должен55.

Будь доволен своей одеждой, образом жизни, который ведешь, и своими слугами, как Лаэрт, который

... беды терпя, обитает далеко

В поле со старой служанкой, которая кормит и поит.. .56

Он и спал прямо на земле, на подстилке из соломы или

Кучу листьев опавших себе нагребет для постели,

Там и лежит 57.

Если только не стремиться к роскоши, то всего этого до­статочно как для удобств, так и для здоровья.

197

Не в угожденье чреву счастье58, не в изящной одежде, не в пуховой постели. Правильно говорит Еврипид:

... распущенность

толкает нас к еде изысканной59.

Но не только к пище, а и к тому, что ласкает наше обо­няние и слух.

Когда обстоятельства не позволяют, нечего стремиться к роскоши, но надобно, по примеру моряков, следить за на­правлением ветров и обстановкой. Благоприятствуют -

поль­зуйся. Не благоприятствуют - жди. И подобно тому как на войне, тот, у кого есть конь, сражается как всадник, а дру­гой - в полном вооружении, как гоплит, а третий, у которого ничего нет, как легковооруженный, и когда враг наступает и стреляет, он держится поближе к тяжеловооруженному, так следует поступать и в жизни. Приходится тебе

пережи­вать войну, нужду, болезнь - питайся раз в день, обслу­живай сам себя, надевай плащ философа, в крайнем же случае ступай в царство Аида.

VII. Об апатии60

Не подобно ли тому, как нельзя говорить о гранате без зерен или о людях без шеи или хребта, также не может быть речи о людях, не испытавших печали или страха? Или (если пользоваться этим же сравнением) не то же ли самое говорить о людях, никогда не совершавших ошибки и не испытавших зависти, что и о гранате без зерен или о лю­дях без хребта или шеи? Но как в том случае, когда гово­рят, что человек бесхребетный, это не значит, что у него совсем нет хребта, а просто потому, что у него нет именно такого хребта, так обстоит дело и тогда, когда мы говорим о людях безумных или неразумных, не потому, что они во­обще лишены ума и разума, а потому, что у них нет вот такого ума и такого разума. И когда мы говорим о человеке без хребта, мы понимаем, что хребет у него есть, но он ни­куда не годен. Так и у неразумного человека есть разум, но дурной; даже безумный имеет ум, но больной. Не так ли? Но, может быть, такое представление просто смешно?

Разве безгрешный человек это не тот, кто совсем не допускает ошибок, а независтливый и честный не тот, кто

198

никогда не завидует и всегда честен, а человек простой и безупречный - не бесхитростен и не лишен недостатков? А не знающий печали и страха, разве подвержен печали и страху? Так и счастлив только тот, кто не знает страстей и тревог. Но как может быть счастлив человек и как может ему нравиться жизнь, когда он живет, испытывая боль, печаль или страх? Если он подвержен печали, не значит ли это, что ему не чужды также страх, боязнь, гнев и состра­дание? Испытывая все эти чувства, люди огорчаются. Даже ожидание их заставляет пребывать в страхе и тревоге, а тех, кого, как им кажется, незаслуженно постигают эти неприятности, они жалеют, против виновников же направ­ляют свой гнев, негодование и презрение.

Видя ненавистных им людей процветающими, они огор­чаются и завидуют, а узнав, что они попали в беду, злорад­ствуют. Итак, если человек способен испытывать печаль, как он избавится от других чувств? Как можно быть бес­чувственным, если ты не свободен от всяких чувств? Тот должен быть счастлив, кто не станет горевать из-за кон­чины друга или даже ребенка, тем более из-за собственной смерти.

Разве не кажутся тебе малодушными люди, которые ожидают свою смерть, лишившись покоя и самообладания? Разве стойкому и мужественному человеку не следует соб­ственную смерть встретить так же бестрепетно, как Сократ - без волнения и трусости? Может быть, чужую смерть нужно считать чем-то более тягостным, чем свою собственную? Разве не подобным же образом любят и це­нят себя? Разве друга или ребенка любят больше, чем

са­мого себя? Достойна похвалы дочь, просящая мать:

... родная, давшая мне жизнь,

не проливай потоки слез по мне 61.

А если мать выполнит просьбу, то ее сочтут черствой. Между тем все хвалят спартанских женщин за их мужест­венный характер. Когда одна из них услыхала, что ее сын, спасая свою жизнь, убежал от врагов, она написала ему: «Плохие слухи о тебе здесь ходят. Или сделай так, чтобы они прекратились, или не показывайся мне на глаза!» Это было равнозначно - «Повесься!». Она не написала так, как это сделала бы в подобных обстоятельствах женщина из Аттики: «Как хорошо, мой сын, что ты сохранил себя для

199

меня». Когда же другой спартанке вестник сообщил, что ее сын пал на поле брани, она только спросила: «Как он сра­жался?» И когда последовал ответ: «Как отважный воин, мать», - она промолвила: «Как славно, дитя. Ради того я тебя и родила, чтобы ты был полезным и храбрым за­щитником своей родной Спарты».

Она не стала рыдать и горько оплакивать сына, но, услыхав, что он смело сражался, только хвалила его, И в другой раз эта же спартанка повела себя в высшей сте­пени благородно. Когда ее сыновья бежали с поля боя и явились к ней, она сказала: «Вы явились сюда как бег­лецы? - и, задрав подол, прибавила: Чего же вы стойте? Полезайте обратно туда, откуда вылезли!» Какая из наших женщин поступила бы таким же образом? Разве она не об­радовалась бы, увидев спасшихся сыновей? А те женщины поступают иначе. Они радуются, услышав о мужественной смерти своих детей... Известны слова одной спартанской эпитафии:

Жизнь сама по себе, как и смерть, ни дурна, ни прекрасна. Жизнь прекрасно прожить и умереть ты сумей62.

Как же после всего сказанного не считать нелепым и безрассудным сидеть после смерти друга и изводить себя плачем и сетованиями? Тогда следовало бы скорее, чтобы прослыть у слабоумных философом, начать горевать и опла­кивать друга еще задолго до его кончины, размышляя над тем, что он явился на свет как смертный человек. «Глупо, - говорит Стильпон63, - из-за мертвых пренебре­гать живыми. Крестьянин поступает иначе. Когда какая-то часть дерева засыхает, он не срубает и все остальное, а за­ботливо выхаживает дерево, стараясь возместить ущерб. Да и мы поступаем так же, когда дело касается нас самих. Было бы смешно, потеряв один глаз, выколоть другой или искалечить вторую ногу, если захромает одна, или, нако­нец, когда заболит один зуб, выдрать и все остальные. Если бы кто-нибудь в подобных обстоятельствах так рас­суждал, он был бы круглым дураком. Если у тебя умрет сын или жена, разве было бы естественным закопать са­мого себя при жизни, а все оставшееся имущество уничто­жить? А если умрет сын или жена кого- нибудь из твоих знакомых, ты станешь, пожалуй, его утешать, несмотря на свое убеждение, что несчастье нужно переносить мужественно,

200

твердо и не слишком принимать к сердцу. Когда же такая беда постигнет тебя самого, ты думаешь, что должен страдать, а не спокойно нести свое горе. Если же дело ка­сается другого, то его ты станешь убеждать проявлять вы­держку как в несчастье, так и в бедности, не выходить из себя и не считать жизнь невыносимой. Явному злу ты про­тивопоставишь явное зло и станешь доказывать: раз друг родился, значит он должен и умереть. Ты считаешь, что его смерть тебя обездолила, но забываешь, что его жизнь тебя обогащала. Ты считаешь себя несчастным, потому что, умерев, on больше не будет приносить тебе пользы, но за­бываешь, что был счастливым, когда живой он помогал тебе.

Нет, почему же? Но ведь его больше не будет среди нас.

Его не было и тысячу лет тому назад, не было и во время Троянской войны, не было и тогда, когда жили твои предки. Правда, это тебя не огорчает, а вот из-за того, что его не будет, ты расстраиваешься.

Но ведь я многого лишился.

Но вместе с тем ты лишился также многих неприят­ностей и расходов, которые нес, помогая и ребенку, и другу при жизни64.

[…] Ты также не получишь от друга никакой пользы, когда он уедет на чужбину или уйдет на войну за родину, когда где-нибудь станет исполнять обязанности посла, жреца, заболеет, или, наконец, просто превратится в глу­бокого старца. Но если ты будешь горевать по каждому та­кому поводу, то что же останется делать старухам? Это же совершеннейший вздор - считать, что друг должен отпра­виться в поход или на чужбину, а если он избегнет этого и не уедет, то упрекать его за ошибочное поведение и в то же время быть недовольным, если он все-таки уедет в дальние края или отправится на войну. Как не похвалить моряка, воскликнувшего: «Привет, Посейдон! Иду ко дну»65. Пусть и мужественный человек, обращаясь к Судьбе, ска­жет: „Привет, Тиха! Перед тобой настоящий мужчина, а не рохля»».

201

ФЕНИКС ИЗ КОЛОФОНА

ХОЛИЯМБЫ

1. Ямбы Феникса

Многим из смертных, Посидипп1, богатства

Не приносят пользы; им следует лишь таким

имуществом

Владеть, которым они могут разумно распорядиться.

А ныне многие из окружающих нас честных и

достойных

5 Людей вынуждены подыхать с голоду,

А те, кто, как говорится, гроша ломаного не стоит,

Купаются в богатстве. Но на что нужно тратить свои

богатства,

А это самое главное, они не знают.

Дома же из драгоценных [камней] смарагдов,

10 (Если бы только это было выполнимо),

С портиками и четырехколонными залами,

Которые стоят много талантов, они готовы купить.

Тем же, что необходимо для воспитания духа, они

пренебрегают,

Всему предпочитая самое ничтожное в жизни -

15 Презренную выгоду и богатство.

Они не прислушиваются к разумным речам, которые

Сделали бы их души мудрее и научили распознавать

добро

И справедливость. Разве, Посидипп, таким людям

20 Не удается владеть великолепными и дорогостоящими

дворцами,

Тогда как сами они ни копейки не стоят?

И если хорошенько вдуматься, то очень справедливо

сказать:

В голове у них одни только деревяшки да камни.

2. О Нине2

Как я слышал, некогда на земле жил человек

По имени Нин, ассириец, у которого было целое море

золота,

Да и всего остального - гораздо больше, чем песка

в Каспии.

202

За звездами он не наблюдал, а если и смотрел [на

небо], то просто так.

5 И у магов он не возжигал священного огня,

Как требует того обычай, прутьями касаясь бога3.

Он не витийствовал и не судил людей,

Не умел он ни собрать народ, ни устроить смотр

войску.

Но зато умел всласть поесть, выпить, любить.

10 Все остальное он столкнул в пропасть.

Но вот умер человек и обратился ко всем с такими

словами:

[Там сейчас город Нин и гробница поет]

Послушай, кто бы ты ни был, - ассириец или

мидянин,

Коракс или с дальних северных болот

15Длинноволосый синд4, - вот что я тебе скажу:

«Я, кто некогда был живым дыханием и носил имя

Нина,

Ныне уже ничто и превратился в прах.

[Мне принадлежит ровно столько, сколько

Съел, сколько спал, сколько любил...]5.

20А мои богатства терзают нахлынувшие отовсюду

враги,

Словно вакханки, рвущие на части живого козленка.

[Я же, уходя в Аид, не взял с собой ни золота,

Ни коня, ни серебряной колесницы.

И хотя носил митру, теперь лежу здесь кучкой

пепла]»6.

3. Еще о Нине7

Для Нина бочка для купания - меч его, а кубок -

копье,

Кудрей копна - лук со стрелами, чаши - врагов ряды,

А неразбавленное вино - кони горячие, вместо боевого

клича - «Окропите меня духами».

4. Песенка вороны8

Люди добрые, подайте вороне, дитятке аполлоновой,

Горсть ячменя или пшеницы миску,

Кусочек хлебушка иль просто грошик - кто чего хочет.

203

Подайте, люди добрые, вороне чего-нибудь

5 Из того, что у каждого под рукой. Она и горстку соли

Возьмет. Ворона очень соль любит.

Кто даст сегодня соли горсть, тот завтра кусок отломит

сот медовых,

Послушай, мальчик, отвори нам дверь! - Вот Плутос

нас уже услышал,

И девушка несет вороне смокв груду.

10 О боги, дайте ей всяких благ вдосталь.

Пошлите, боги, ей богатого и знатного мужа,

И пусть старик-отец понянчит на руках внука,

А мать положит на колени внучку,

Жена пусть отпрысков растит для братьев.

15 А я, куда меня ни понесли бы ноги,

Все гляжу неотрывно на Муз, и песенки свои пою

у дверей,

И желаю добра каждому, кто дает, да и тому, кто

не дает9.

Люди добрые, подайте, чем богат ваш дом,

И ты, хозяин, и ты, молодая хозяйка, давай, не жалей.

20Таков уж обычай - дать, когда ворона просит.

Вот какая у меня песенка. Подай же что-нибудь. Ну,

вот довольно, хватит!

5.Портрет скупца

И из разбитой чаши кислым вином

Он совершает возлияние, держа ее в скрюченных пальцах,

Дрожа, как беззубый старик при порывах северного ветра.

204

204

АНОНИМНЫЕ ХОЛИЯМБИЧЕСКИЕ ПОЭТЫ

ПРОТИВ СТЯЖАТЕЛЬСТВА

Фрагмент 1 (Лондонский папирус № 155 V)

... Нет никого, кто, изучая повадки наших

Современников, не взглянул бы на них без проклятий

и ненависти.

Я расскажу тебе о них, Парн, со всей прямотой,

Поскольку поэзия не напрасно должна коснуться твоих

ушей.

Я покажу тебе, Парн, что людей покинула

Совесть, и они, как Гарпии с крючковатыми пальцами,

Готовы из каждого камня выдавить прибыль.

10 Каждый ищет, где бы пограбить,

И бросается стремглав в воду и плывет

К своей добыче, готовый утопить

На своем пути друга, брата, жену,

Лишь бы спасти свою трижды жалкую шкуру.

Для этих людей нет ничего святого -

Они не задумаются превратить море в сушу, а сушу - в море.

Все они всегда и везде поучают:

«Наживайся, приятель, и летом, и зимой,

Везде ищи только выгоду, никого и ничего не стыдись.

Пусть все бранят тебя. Тебе-то что?!

20 Тяни свою руку туда, где можно что-нибудь хапнуть,

Где ж надо дать, лучше б руки отсохли» .

Многие скажут: «Поздравь себя,

Если ты хоть чем-нибудь богат. Тогда кругом тебя

друзья.

Богатого тебя и боги полюбят.

Если же ты беден, то и мать-родительница

возненавидит тебя.

Нищий, не будешь нужен и родственникам».

Потому-то, друг мой, я проклинаю

Нынешнюю жизнь и всех людей,

Живущих такой жизнью, ненавижу и еще больше

буду ненавидеть.

30 Потому что они, эти люди, перевернули нашу жизнь.

Ведь некогда священная и еще до сих пор почитаемая

205