Часть 8.

заново свое постановление. Если вы соглашаетесь, что эфесцы порочны, тогда я их ненавижу. Разве я не более справедливый законодатель, если благодаря мне будут тысячу раз наказаны и приговорены к денеж­ному штрафу те, кто изгнал из жизни Гераклита за то, что по вине порочных людей он никогда не смо­ется. А денежный штраф - для вас тяжелейшее на­казание. Это ваше изгнание, это ваша смерть.

Вы нанесли мне обиду, лишив того, что дал бог, и к тому же еще незаконно изгоняете. Может быть, мне прежде всего следовало полюбить вас за то, что вы лишили меня возможности веселиться и не пере­стаете преследовать законами и изгнаниями? Впрочем, оставаясь в городе, разве я не нахожусь в ссылке? С кем вместе я развратничаю, в компании с кем уби­ваю, пьянствую, совершаю преступления? Я никого не развращаю, никого не обижаю. Я одинок в городе. В этом моем одиночестве виноваты ваши пороки. Мо­жет быть, рынок ваш делает Гераклита хорошим че­ловеком? Нет, это Гераклит исправляет вас, город. Но вы не хотите никаких исправлений.

А я хочу быть и являюсь законом для других. Но один я не в состоянии обуздывать целый город. Вы удивляетесь, что до сих пор ни разу не видели, как я смеюсь, а я, со своей стороны, дивлюсь, глядя на людей, которые смеются и радуются, свершив безза­кония. Между тем им, виновникам несправедливости, следовало быть печальными. Дайте мне возможность спокойно смеяться и не видеть, как вы отправляетесь в суд, словно на войну, держа язык наизготове, как оружие. Вы направляетесь туда, награбив предвари­тельно денег, изнасиловав женщин, отравив друзей, совершив святотатство, назанимавшись вдосталь свод­ничеством, обманув народ, избив [рабов], запятнав себя множеством преступлений.

Как могу я смеяться, видя, что люди делают все это, не обращая внимания на свою одежду, бороду и головные уборы. Разве я могу смеяться, видя, как жена отравителя держит в объятиях ребенка, как у де­тей отнимают их состояние, как муж лишается его в браке, как насилуют ночью девушку, как гетера, еще не ставшая женщиной, отдается мужчине, как бесстыдный

267

мальчишка, один, становится любовником всего города, как сливки изводят на благовония, как для того, чтобы побольше нажраться на пирах, вставляют два пальца в рот. Могу ли я смеяться при виде без­умных трат на чревоугодие или народа, решающего важнейшие вопросы на сцене театра? И сама добро­детель наполнит мои глаза слезами, если ей предпо­чтут порок.

Может быть, мне смеяться, наблюдая ваши войны, когда вы, несчастные, под предлогом нанесенной вам обиды пятнаете себя убийствами, превращаясь из лю­дей в диких зверей, становясь под музыку флейт и труб чуждыми любой музе. Железо, столь подходящее для плугов и других земледельческих орудий, вы пре­вращаете в орудия убийства и насилия. Вы оскорбля­ете и богов - Афину-воительницу и Ареса, прозван­ного Эниалием. Вы выстраиваете друг против друга фаланги и жаждете, чтобы человек убил человека,

на­казывая как дезертиров тех, кто не запятнал себя убий­ством, и превознося того, кто больше всего пролил крови.

Львы не вооружаются друг против друга, кони не хватаются за мечи. Нельзя увидеть орла, нацепившего доспехи для битвы с орлом. Никто из животных не имеет другого боевого оружия, кроме собственных чле­нов. Для одних оружие - рога, для других - клюв, для третьих - крылья, для четвертых - скорость. Одним помогает большой рост, другим - малый, одним - тол­щина, другим - их умение плавать, многим - храб­рость. Ни одно неразумное животное не испытывает удовольствия от оружия, сохраняя лишь то, что дано ему законом природы. Иначе у людей: чем больше они приобретают, тем больше чувства неуверенности у овладевших.

Для чего вам нужно прекращение войн? Может быть, так вы избавите меня от печали? Но каким об­разом? Разве это не вы грабите землю и город, изде­ваетесь над старостью, уводите женщин, вырываете детей из материнских объятий, оскорбляете супруже­ские узы, превращаете девушек в наложниц, мальчи­ков - в женщин, свободных заключаете в оковы, рас­хищаете храмы богов, уничтожаете памятники героям,

268

воспеваете нечестивые дела и совершаете благодар­ственные жертвоприношения богам за учиненные без­закония?

Разве я могу смеяться, когда в мирное время вы сражаетесь словами, а во время войны решаете споры оружием, мечами уничтожаете справедливость. Гермо-дора изгоняют потому, что он пишет законы, Герак­лита - за нечестие. Для толпы его одиночество - пред­лог для оскорблений. Городские степы стоят как сим­вол человеческой порочности, скрывая ваши беззако­ния, все заперты в домах. Есть еще стены заблужде­ний. Внутри - враги, хотя и сограждане, снаружи - враги-чужеземцы. Кругом враги, друзей - ни одного. Могу ли я смеяться, когда столько врагов? Чужое имущество вы считаете своим, чужих жен - своими, свободных порабощаете, живых пожираете, законы пре­ступаете, преступления освящаете законами, отнимаете силой все, что вам не принадлежит. Законы, которым более всего пристало быть символом справедливости, становятся символом произвола. Если бы они не были такими, вас бы уже ничего не сдерживало в ваших злодеяниях, а сейчас они немного вас обуздывают. Только страх перед наказанием сдерживает вашу жажду преступлений.

Часть вторая1

...Разве это не значит иметь мозги набекрень?! Восхищаться пышностью театров и не почитать кра­соту светил. Ведь в театре, хоть и разукрашенном, нет души, а небо полно богов. Созерцайте же солнце, даю­щее жизнь душе. Пусть вся эта красота не пройдет мимо вас. Наблюдайте также за бегом светил. Вам говорят, что согласны с вами, - не спорьте. Вам го­ворят: «Совершенствуйтесь, не грешите. Закон угро­жает. Берегитесь наказания. Стремитесь к награде за добродетель и только в этом старайтесь одержать по­беду».

Львы не оскверняют себя убийством львов, волки не отравляют волков, кони не вступают в заговор про­тив коней, а слоны не захватывают крепостей, чтобы их разрушить. Звери, живя вместе с нами, становятся

269

ручными, а люди, обращаясь друг с другом, становятся дикими. Братья из мести убивают братьев, отцы под­сыпают яд своим детям, законные сыновья отрубают головы своим родителям, а жены предают мужей [...] и [...] мужья, еще не остыв от любовных объятий, тайно убивают своих жен. Столь же распутные, сколь и нечестные, они заставляют подозревать в преступ­лениях невинных, подобно тому как бесчестный чело­век делает вид, что поступает по справедливости. Всего этого нет у неразумных животных. Слоны несребро­любивы, львы не копят сокровищ, быки не пекут пи­рогов или медовых пряников и не наряжаются в ми­летские ткани волы. У них нет национальных наря­дов. Они не нуждаются в помощи, чтобы нести свой груз. Они не делают, по примеру людей, слугами себе подобных.

Одни из них живут в берлогах, другие - в пещерах, третьи - в чащах, четвертые - на равнинах, пятые - в воде, некоторые - в воздухе. Имея свое определен­ное место, никто не живет в чужой среде2. Когда по­является необходимость, они обрастают густой шер­стью и не страдают ни от холодов, ни от мороза. У них вырастает и панцирь для защиты.

Пастбища в горах и долинах, обильные источники и озера дают им пищу. Именно поэтому они живут, не злоумышляя друг против друга, не убивая, если только их не принуждает к этому человек.

Человек же, по природе существо мирное, ведет себя как свирепый зверь. Люди поднимают мечи на своих отцов, мечи на матерей, мечи на детей, братьев, друзей, сограждан, против одиночества и против толпы, против невинных животных и иноплеменников. На­сытьтесь наконец несправедливостью, чтобы я мог обуздать свой смех или перенес его на поэтов. Я их ненавижу, всех этих гомеров, гесиодов и архилохов. Гомер призывает Музу воспеть ему гнев Ахилла, будто богам интересно прославлять человеческие страсти. Он не постыдился просить деву за наложницу.

Мое целомудрие постыдилось бы этого, превосходя целомудрие Гомера. Он любил женщин и в соответ­ствии с тем, что сам испытал, изукрасил своих героев поэтическим вымыслом, который, напротив, не украсил

270

их, а обезобразил. Из-за женщины убил он Аякса, из-за той же самой Кассандры он заставил убить Ага­мемнона в его собственном доме, а на Итаке - юношей из-за Пенелопы, в Илионе - из-за Елены. Женщины - всегда причина его надругательства над Элладой, а им, несмотря на промахи, еще восхищаются. Его «Илиада» и «Одиссея» - две великие поэмы - посвящены стра­стям двух женщин: одной, которая была увезена си­лой, другой, которая хотела бы этого. Та, которая была похищена, нашла, кажется, своего героя, а другая, если бы ее герой не должен был вот-вот возвратиться, в течение всех десяти лет была готова выйти замуж. Тот, кто не очень хочет, быстро отказывается от задуманного. Отсрочка - всегда плод нерешительности, результат путаницы в голове. Десять лет Одиссей сра­жался в Илионе и столько же примерно времени он наслаждается близостью с женщинами в «Одиссее». У Каллипсо проводит семь лет, у Кирки - один год. Наконец, когда он пресытился, его потянуло к Пене­лопе. Арета была, конечно, мудрее его, так как он и у нее оставался. Я не считаю, что у Одиссея есть ка­кая-нибудь другая мудрость, кроме той, что он любит поесть и поволочиться за женщинами. Во время своих странствий он не столько действует, сколько претер­певает. Во всех этих пакостях виновен, конечно, больше всего Гомер. Ведь это он сам и обманщик Одиссей, и пожиратель народов Агамемнон...

КИНИЧЕСКИЕ ДИАТРИБЫ

ИЗ БЕРЛИНСКОГО ПАПИРУСА № 13041

кол. «...Кому я прикажу судить, тот из вас и будет судьей. И если его решение

IIокажется справедливым, он будет отпущен живым». Тогда один из гимнософистов спросил, смогут ли они добавить [к ответам] свои объяснения. Александр дал утвердительный ответ и спросил первого, как он думает, кого больше числом -живых или мертвых. Тогда [спрошенный] ответил, что живых. «Разве не верно, что число существующих

271

больше числа тех, кого уже нет совсем?» - добавил он. После него Александр спросил следующего, что [больше - земля или море.] 2. «Земля. Ведь и само море находится на земле». Третьего он спросил, какое животное, по его мнению, самое хитрое. Тот ответил: «То, которому никто не может дать определения, - человек». Четвертого он спросил,

кол. почему тот посоветовал их вождю Савило [Самбу] воевать с ним. Тот ответил: «Чтобы

IIIон смог достойно жить или достойно умереть». Пятому он приказал ответить на вопрос, что раньше родилось - день или ночь. Тот ответил: [«Ночь»] 3, ибо она родилась одной ночью раньше, чем день». Когда же Александр выразил свое недо­умение по поводу ответа, индус подумал и сказал, что мудреные вопросы порождают и мудреные ответы. Ше­стого он спросил, какой человек заслуживает любви у людей. Мудрец ответил: «Тот, кто, обладая могуще­ством, никому не внушает страх». Седьмого он спро­сил, что должен делать человек, чтобы стать богом. Тот ответил: «Такого человек сделать не может, даже если будет пытаться». Восьмого он спросил, что сильнее-смерть или жизнь. Тот ответил,

кол. что жизнь, ибо она из несуществующих делает существующих, а смерть - из

IV существующих несуществующих. По­следнему он повелел ответить, как долго, по его

мне­нию, человек должен жить. Тот ответил, что до тех пор, пока [человек решит, что лучше умереть, чем жить] 4. Когда остался последний [из тех, кто должен был оценить ответы] 5, он спросил его, кто, как ему кажется, дал наихудший ответ, и предостерег:

кол. «Только смотри, не угождай никому». А тот, не желая, чтобы кто-нибудь погиб из-за него,

Vответил,что один отве­чал хуже другого... «Тогда вы все умрете, - сказал Александр, - а ты первым, раз так рассудил». Тогда тот сказал: «Но царю не пристало обманывать. Ведь ты сказал: „Кому я прикажу [...]6 [«Так как, по моему мнению, - сказал гимнософист, - ни один му­дрец не ответил хуже всех, то никто не может быть казнен первым. Иными словами, никто из нас не дол­жен умереть: я не могу умереть, ибо правильно рас­судил, а остальных нельзя казнить вообще, раз никого из них нельзя казнить первым»] 7.

272

кол. […] 8 «Это ты, а не мы, должен беспокоиться, чтобы нас не казнили несправедливо».

VI Александр вы­слушал его и решил, что все они мудрые люди, и при­казал дать им одежду и всех отпустить.

ИЗ ЖЕНЕВСКОГО ПАПИРУСА № 2719

Часть первая

кол.... У нас с тобой, как и у всех, одна земля, нас окружают все те же люди. Даже если тебе I будут при­надлежать все реки, пьешь ты не больше, чем я. Но я не сражаюсь, не получаю ранений, не разрушаю горо­дов. Одна у меня с тобой земля и вода, но у меня всего в достатке, и я ничего не хочу. Усвой у меня хоть это правило мудрости: ничего не желай, и все твое. Мать бедности - жадность исцеляется горьким лекарством страдания. Ты будешь богат, как я, если приобщишься к моим благам. Бог мне друг, у меня с ним все общее 10. К дурным людям я не прислуши­ваюсь. Небо - мне крыша, вся земля - ложе, все реки к моим услугам, леса - мой стол. Я не ем мяса, как львы. Не становлюсь могилой для падали, в моем чреве не разлагается живая плоть. Земля мне при­носит свои плоды, как мать - молоко. Я не пил крови матери, не пожирал живых существ, а ел только то, что дает природа. Ты хочешь знать, какая мудрость мне ведома. Как видишь, я живу так, как родился, как был произведен на свет11. Я знаю, что делает бог. Вы же только дивитесь, когда начинаются ливни, мо­ровая язва, гремит гром и полыхают молнии, разра­жаются войны, голод. Я же предвижу и знаю, как, откуда и почему все это происходит. И больше всего я радуюсь тому, что бог сделал меня соратником своих деяний [...] 12 Мы знаем, что, испугавшись, царь при­ходит ко мне как к другу. Помолившись богу, я прошу его о благах для дома. Не золото, царь [...] 13, а эта моя речь принесет тебе пользу. Если же ты прика­жешь меня убить, я не опечалюсь. Я отправлюсь к сво­ему богу. Он справедлив, ничто не скроется от его взора. Ты победил всех и вся, но у тебя нет места,

273

куда бы ты мог убежать. Ведь бог сомкнул небо [над нами]. Ныне он запер нас в плоть, словно окружив стеной.

кол. Узнавая, как мы живем, спустившись от него, он потребует отчета, когда мы

II поднимемся к нему. Не уничтожай того, что сотворил бог, не проливай крови городов, не шагай по трупам народов. Думай о том, как самому жить, а не как убивать других. Зачем, обладая лишь одной душой, ты губишь такое множе­ство душ? Зачем наполняешь мир горем? Зачем, когда другие плачут, ты смеешься? То, что ты вытерпел, то пережил с самим собой. Теперь ты не боишься и не причиняешь зла. Если и здесь ты ищешь мужество, ты найдешь его. Сбрось с себя эту баранью шерсть, не прячься под мертвый покров. Душа подвергается испытаниям и в уединении. Почему ты глядишь с та­ким отвращением на самого себя? На чужую шерсть ты смотришь с большим удовольствием, чем на соб­ственное тело. Я знаю, тебе не избрать нашей жизни, ты не настолько счастлив. Македонцы с тобой, чтобы грабить города. Сегодня они горюют [узнав], что спа­сен народ. Они воины собственной ненасытности, а ты для них только предлог. Когда от богов ты получишь другую жизнь, чтобы пожить наконец на собственный счет? Теперь-то ты живешь за счет грабежей и убийств. Одно у тебя есть, будешь добиваться другого [...] 14. Каким я увижу тебя на небе? Я напомню тебе о своих словах, когда тебя больше не будут сопровождать ни кони, ни дары. Ты будешь оплакивать свою жизнь, загубленную на убийства и страх. Ты обратишься ко мне, когда уже у тебя ничего не будет, кроме

воспо­минаний о содеянном зле. «Ты был добрым советчи­ком, Дандамис. Теперь я знаю, что ожидает людей у богов». Не сумев извлечь для себя никакой пользы и не почувствовав угрызений совести, Александр все это благосклонно выслушал и не рассердился. Была и в нем частица божественной пневмы, по по вине дурного эллинского племени он и ее обратил во зло. Он сказал: «Блаженный Дандамис, я знаю,

кол. что все сказанное тобой - истина. Но бог произвел тебя на свет там, где можно быть

III счастливым, никого не бояться и быть богатым. Я же живу в постоянном страхе и

274

треволнениях. Я больше боюсь тех, кто меня охра­няет, чем тех, кто со мной воюет. Мои друзья, еже-дневно злоумышляющие против меня, хуже врагов. Я без них не могу жить, но и с ними не чувствую себя в безопасности. Они охраняют меня [...] 15. Ты доставил мне удовольствие своими словами и смягчил меня, [огрубевшего] от войн. Но ты не унизил меня. Более того, почитая мудрость, я получил от тебя до­брую услугу». С этими словами он дал знак слугам. Они принесли к нему золото и в слитках, и в монетах и [...] 16 пироги [...] 17. «Я не принимаю ничего бес­полезного или вредящего душе и теперь не собираюсь опутывать оковами свою свободную от забот душу. Я ничего не покупаю на рынке и живу в одиночестве. Все бог дает мне даром, ибо ничего не продает за деньги, желая добра, и когда думают, что он берет, дает. Я одет в тот самый плащ, который получил, когда меня мать рожала. Вскормленный под открытым не­бом, я с удовольствием смотрю на себя. Мое тело сво­бодно от оков [одежды]. Жажда делает для меня реч­ную воду слаще меда. Всевозрастающая со временем, она становится служанкой наслаждения.

кол. Если хлеб был кормильцем, зачем ты поджигал его? Объедки огня я не ем... пусть

IV огонь, вкусив это, истребит до конца. Чтобы уважить человека, почитающего фило­софию, я принимаю елей». [...] 18 возжегши огонь, он стал лить [на него] елей и петь благодарственный гимн богу, пока все не истратил. Увидев это, Алек­сандр в изумлении удалился, веля унести с собой при­несенные дары. Дандамис сказал: «Все мы таковы. А Калан появился у нас и совсем недолго подражал нашему образу жизни, но не стал другом бога и сбе­жал к эллинам и по обычаю индусов предал себя бессмертному огню [...] 19. Мы радуемся одиночеству, скрываясь в гуще деревьев. Наши мысли мы обращаем к богу, чтобы душа наша, общаясь с людьми, не от­вращала взгляда от бога. ... Блажен тот, кто ни в чем не нуждается. И тот, кто намерен удовлетворять [свои желания], - негодный раб. У единомышленников оди­наковые взгляды. Мы не нуждаемся в государстве, которое представляет собой сборище злокозненных лю­дей. Вместо домов бог создал для нас горы и леса...»

275

кол. Фрагмент А. «... если вы хотите носить плащи, то нужно пользоваться разными -

V для пастуха, для ткача, для валяльщика». - «Об этом можешь мне не говорить. Я не ношу мягких плащей. Для индуса это то же самое, что рабство. Кто испытывает желание иметь хоть немного денег, захочет награбить по­больше».

Фрагмент В. «... Вы нищие и готовы восторгаться ничтожным. Вы убиваете живые существа, детей земли, рабов...»

кол. «... мы не пьем без желания напиться. Когда же появляется жажда, утоляем ее только

VI водой из при­родных источников [...] 20 Счастливее у вас безумцы. Они пьяны, даже не покупая вина. Вы колотите друг друга и судитесь... Мы слушали, что вы много едите, не решаясь бросить. То, что вы вместили в себя, из­вергаете, насилуя природу. Облегчившись,

кол. пьете снизу, испражняетесь сверху.

VII Безумцы, вместо того чтобы ходить на ногах, вы ходите на голове. Зачем насильно насыщаете себя, чтобы так же насильно очиститься, приобретая сверх того грубость и болезнь? Позвольте природе кормить вас, чем она хочет, и она излечит вас. Своей цели вы достигаете, но без удовольствия, ибо конец не знаю­щего меры насыщения мучителен. Вы заболеваете, бо­лезни - ваше наказание. Если вы уж хвалитесь, что много имеете, то сделайте приятное и другим. Мы же слышали, что даже нищим, просящим хлеба, вы не подаете. Все свое состояние вы тратите на еду, по­этому множество врачей обирают вас своими ухищре­ниями или опустошают голодом. Тогда одни, выпив много вина [...] 21 только воды у нас столько, сколько хотим.

кол. ... она, испытав [это], полна наглости. Этого брах­маны не знают. Мы не ведем

VIII никаких войн [...] а ... брось все, наслаждайся одиночеством и ходи нагим, довольствуясь дарами бога [...] 23

276

ДЕМОНАКТ

АПОФТЕГМЫ И ГНОМЫ

Мы настолько приближаемся к добродетели, насколько отходим от наслаждений (Антоний и Максим. Рассужд. о добродетели и пороке в жизни, с. 35).

Отвратительно в других одобрять добродетель, а са­мим погрязать в пороке (Там же).

Он бранил тех, кто заботился о своем теле, а своей душой пренебрегал. Это все равно, что следить за состоя­нием дома и не думать об его обитателях (Там же).

Учись на чужих ошибках, тогда ты будешь чужд злу (Максим. Рассужд. о благоразумии и рассудительности,с. 94).

Вы смертные. Чего вам думать о богах! (Стобей. Антолог., XXII, 16).

Когда какие-то люди рассуждали о том, одушевлен ли космос, а потом - шаровиден ли он, Демонакт обратился к ним: «Вот вы все хлопочете о космосе, а о том, что ведете

порочную жизнь, даже не задумываетесь» (Стобей. Эклоги, II, 1, 11. - Геерен, с. 10. Ср.: Антоний и Максим. Рассужд.о любопытстве, с. 164).

Один софист, недоумевая, спросил его: «Почему ты бранишь меня?» Демонакт ответил: «Потому что к томукто тебя бранит, ты относишься с уважением» (Антоний

и Максим. Рассужд. о порицании и лести, с. 259).

На вопрос, когда он начал философствовать, Демо­накт ответил: «Когда стал в себе самом обнаруживать недо­статки» (Стобей. Антолог., XXI, 7).

Пользуйся чаще ушами, чем языком» (Антоний и Максим. Рассужд. о болтливости, с. 396).

Невежественные люди молчат, как рыбы, когда их вытаскивают из воды (Антоний и Максим. Рассужд. о на­уке и философии, с. 706; Извл. из Флорент. кодекса Иоанна Дамаск, у Стобея, Антолог., XIII, 53. - Майнеке, т. 4,с. 196).

От врагов люди терпят меньше зла, чем от друзей, потому что, боясь врагов, их остерегаются, а перед друзь­ями у них душа нараспашку, и поэтому те могут их легко обмануть и причинить зло (Антоний. Рассужд. о недобрых друзьях, с. 724).

277

Узнав секрет от друга, не выдавай его, сделавшись врагом. Ты нанесешь удар не врагу, а дружбе (Там же).

Не делай другом того, кому не можешь полностью довериться (Там же).

Есть люди, которые не живут сегодняшним днем, а с таким усердием делают запасы, будто собираются про­жить вторую жизнь, а не ту одну, которая им дана (Ан­

тоний и Максим. Рассужд. о богатстве, бедности и скупо­сти, с. 760).

Отступление обнаруживает истинно мужественного человека, несчастье - разумного (Антоний и Максим. Рас­сужд. о счастье и несчастье, с. 820).

Город нужно украшать зданиями, душу - зна­ниями 1 (Извл. из Флорент. кодекса Иоанна Дамаск, у Стобея, Антолог., XIII, 53. - Майнеке, т. 4, с. 196).

Фаворип услыхал от кого-то, что он [Демонакт] под­нимает на смех его лекции и больше всего стихи, которыми он пересыпает свои выступления, находя их очень изнеженными, несерьезными, женственными и совсем не под­ходящими для философии. Тогда он подошел к Демонакту и спросил, кто он такой, чтобы насмехаться над ним. «Че­ловек, - ответил тот, - у которого уши не так легко под­ даются обману». Когда же Фаворин стал настаивать и спрашивать: «Чем ты запасся, Демонакт, чтобы перейти от шуток к философии?» - тот ответил: «Яичками» (Лукиан. Жизнь Демонакта, 12).

Как-то в другой раз Фаворин встретил Демонакта и спросил, какая из философских школ ему больше всего нравится. «Кто же тебе сказал, что я занимаюсь филосо­фией?» - ответил тот и, уже отходя от него, стал с явным удовольствием хохотать. Фаворин спросил, чего он смеется. «Мне показалось смешным, что ты, безбородый, хочешь узнавать философов по бороде» (Там же, с. 13).

Некогда известный в Афинах софист Сидопий вы­ступил с похвальной речью самому себе, в которой упомянул, что причастен к любой философии. Однако неплохо

привести эту часть его выступления дословно. «Если Ари­стотель позовет меня в Ликей, я пойду за ним. Если Пла­тон - в Академию, приду. Если - Зенон, останусь в Пе­строй Стое. Если призовет меня Пифагор, замолчу». Тогда из рядов слушателей поднялся Демонакт и сказал: «Послушай

278

Сидоний (он назвал его по имени), Пифагор уже кли­чет тебя!» (Там же, 14).

Некий знатный и красивый юноша из Македонии по имени Пифон стал посмеиваться над Демонактом и, предложив ему какой-то софизм, потребовал назвать реше­ние силлогизма. «Одно я знаю, дитя мое, - ты уже ре­шился». Того разозлила двусмысленность шутки, и он с угрозой сказал: «Вот я тебе сейчас покажу мужа!» - «Так у тебя есть еще и муж?» - со смехом спросил Демонакт (Там же, с. 15).

Один атлет стал объектом его острот за то, что, будучи олимпийским чемпионом, он появлялся в пестрой одежде. Тогда тот ударил его по голове камнем, да так, что потекла кровь. Присутствовавшие при этом люди на­чали возмущаться, будто этот удар настиг каждого из них, и кричать, что надо идти к проконсулу. Демонакт обратился к ним: «Зачем, граждане, идти к проконсулу, когда надо спешить к врачу» (Там же, 16).

Однажды, гуляя по улице, он нашел на дороге зо­лотое колечко и повесил на агоре записку с просьбой к хо­зяину потерянного колечка к нему прийти и, назвав вес перстня, камень и рисунок на нем, получить потерю. Вскоре пришел какой-то смазливый мальчишка и заявил, что это он потерял кольцо, но ничего толком сказать не мог. «Иди

домой, малыш, да береги свое колечко, а это не ты по­терял» (Там же).

Какой-то римский сенатор, находясь в Афинах, при­вел к Демонакту своего сына, очень красивого, но жен­ственного и изнеженного мальчика. «Вот мой сын, - сказал

сенатор. - Он приветствует тебя». - «Красив мальчик - и тебя достоин, и на мать похож» (Там же, 18).

Киника Гонората, философствовавшего в медвежьей шкуре, он не хотел называть его настоящим именем, а звал Аркесилаем (Там же, 19).

На чей-то вопрос, как, по его мнению, можно опре­делить счастье, Демонакт ответил: «Счастлив только сво­бодный». Когда ему возразили, что свободных много, он сказал: «Но свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится». - «Но таких людей нет. Ведь все мы, до единого, по большей части находимся в рабстве у надежды и страха». - «Но, - заметил Демонакт, - если ты поразмышляешь над делами человеческими, то, пожалуй

279

найдешь, что они не заслуживают ни надежды, ни страха. Ведь все вообще проходит - и печали, и радости» (Там же, 20).

Перегрин-Протей ругал его за то, что он часто сме­ется и издевается над людьми. «Демонакт, разве ты ки­ник?» - укорял он его. «Перегрин, разве ты человек?»- последовал вопрос (Там же, 21).

Какой-то естествоиспытатель разглагольствовал об антиподах. Философ остановил его, подвел к колодцу, по­казав на отражение в воде, спросил: «Это те самые анти­поды, о которых ты говоришь?» (Там же, 22).

Один человек выдавал себя за мага и заявлял, что знает такие действенные заклинания, что им все повину­ются и добывают все, что он захочет. «Вот чем удивил. Я и сам занимаюсь тем же. Если хочешь, пойдем к булочнице, и ты увидишь, как одним заклинанием и малой толикой зелья я заставлю ее дать мне хлеба». Этими словами он

намекал на то, что деньги имеют такую же силу, как и заклинания (Там же, 23).

Герод очень горевал о безвременно умершем Поли­девке и просил, чтобы ему запрягали колесницу и подавали лошадей, как живому, и готовили обед. К нему подошел Демонакт и сказал: «Я принес тебе письмо от Полидевка». Герод обрадовался, думая, что Демонакт вместе с другими разделяет его печаль, и спросил: «Чего же хочет Поли­девк?» - «Он раздосадован, Герод, что ты все еще к нему не отправился» (Там же, 24).

В другой раз наш Демонакт зашел к человеку, ко­торый горько оплакивал сына и сидел в темноте, и выдал себя за мага, способного вызвать дух сына. При этом он сказал, что сможет это сделать, если только отец назовет ему имена трех людей, никогда не испытавших горя в жизни. Тот долго думал, вспоминал, но не мог никого

вспомнить (впрочем, как я думаю, никто не мог бы на­звать таких людей). «Эх, чудак, - тогда сказал Демонакт, ты думаешь, что только тебе одному выпало на долю тер­

петь невыносимые страдания. Разве не видишь, что в мире нет человека, которого бы не постигло несчастье?» (Там же, 25).

Он считал достойными осмеяния и тех, кто в бесе­дах пользовался очень устарелыми и необычными словами. Когда однажды он задал одному человеку

какой-то вопрос,

280

а тот ответил на изысканном аттическом диалекте, философ заметил: «Приятель, я-то тебя спрашиваю на сегодняшнем языке, а ты мне отвечаешь, будто живешь при Агамемноне» (Там же, 26).

Когда один из друзей сказал: «Пойдем, Демонакт, в храм Асклепия и помолимся за сына», - тот возразил: «Ты что же, считаешь Асклепия совсем глухим, раз он не может, как ты думаешь, отсюда услышать наши молитвы?» (Там же, 27).

Как-то раз он увидел двух философов, обнару­живших совершенную неосведомленность в предмете сво­его теоретического спора. Один ставил нелепые вопросы, другой не мог ничего ответить. Тогда Демонакт спросил: «Друзья, не кажется ли вам, что один из вас доит козла, а другой решето подставляет?» (Там же, 28).

Перипатетик Агафокл хвастался, что он единствен­ный и первый из диалектиков. Демонакт обратился к нему: «Но если ты, Агафокл, первый, то не единственный, а если единственный, то не первый» (Там же, 29).

Когда бывший консул Цетег направлялся через Эл­ладу в Азию, чтобы там помогать отцу в командовании войсками, на своем пути он многое говорил и делал такое, что вызывало насмешки. Один из товарищей, наблюдая все это, сказал ему, что он большая дрянь. «Клянусь Зевсом, - заметил Демонакт, - не такая уж большая» (Там же, 30).

Как-то он увидел философа Аполлония, едущего на коне в окружении своих многочисленных учеников (по при­глашению императора он направлялся к нему в качестве наставника), и воскликнул: «Вот приближается Аполлоний со своими аргонавтами!» (Там же, 31).

Однажды его спросили, бессмертна ли, по его мне­нию, душа. «Бессмертна, но как всё вокруг», - ответил Де­монакт (Там же, 32).

Относительно Герода Демонакт говорил, что он прав, утверждая, что Платон признает в нас существование не­скольких душ. Ведь не может одна и та же душа угощать Региллу и Полидевка как живых и еще заботиться о

подоб­ных вещах (Там же, 33).

Однажды он осмелился спросить публично афинян, почему они запрещают варварам участвовать в мистериях, в то время как эти мистерии установлены для них фракийцем Эвмолпом, варваром (Там же, 34).

281

Однажды Демонакт собирался предпринять путеше­ствие на корабле в зимнее ненастье. Один из друзей спро­сил его: «Не боишься ли ты, что судно перевернется и ты

достанешься рыбам на обед?» - «Я оказался бы неблаго­дарным, если бы испугался отдать себя на съедение рыбам, когда сам столько их съел» (Там же, 35).

Одному ритору, который выступал с дрянными де­кламациями, Демонакт советовал упражняться и работать над собой. «Я всегда сначала выступаю перед собой», - воз­разил ритор. «Тогда ясно, почему у тебя такие речи. Твой слушатель - дурак» (Там же, 36).

Увидев однажды прорицателя, гадавшего за деньги при народе, он сказал: «Не понимаю, за что ты требуешь плату? Если ты можешь изменить что-нибудь в судьбе

человека, то сколько бы ты ни спросил, все мало. А если все будет так, как решено богом, чего стоят тогда твои прорицания?» (Там же, 37).

Какой-то престарелый и толстый римлянин демон­стрировал Демонакту в полном вооружении упражнение, состоящее в борьбе с деревянным чучелом, изображавшим неприятеля. Потом спросил: «Как, по-твоему, я сражался, Демонакт?» - «Прекрасно, - ответил философ. - Только бы твой противник всегда был из дерева» (Там же, 38).

Его никогда не мог застать врасплох самый затруд­нительный и неожиданный вопрос. Некто с издевательской целью спросил его: «Если я сожгу тысячу мин дров, сколько из них получится мин дыма, Демонакт?» - «Взвесь золу,-посоветовал он, - все остальное придется на дым» (Там же, 39).

Один человек, по имени Полибий, крайне невеже­ственный и говоривший по-гречески совсем как варвар, похвастался: «Император оказал мне честь и сделал римским

гражданином». - «Было бы лучше, если он сделал бы тебя эллином, а не римлянином», - заметил Демонакт (Там же, 40).

Увидев, как один человек, одетый в шерстяную тогу с пурпурной каймой, хвастался ее шириной, Демонакт на­ клонился к его уху, взялся за край одежды и сказал: «Вот это до тебя носил баран, да и сейчас носит» (Там же, 41).

В бане он стоял перед бассейном с очень горячей водой и не решался окунуться. Кто-то обвинил его в тру­сости. «Скажи, мой друг, - обратился к нему Демонакт, -

282

не для блага ли отчизны должно мне ошпариться?» (Там же, 42).

Некто спросил его, что, по его мнению, происходит в Лиде. «Подожди, я оттуда пришлю тебе письмо», - отве­тил Демоиакт (Там же, 43).

Адмет, один из бесталанных поэтов, сообщил, что сочинил надпись в один стих и завещает ее начертать на своем надгробном памятнике. Впрочем, вот она:

Тело приемли, земля.

Сам Адмет перед богом предстанет.

Философ не мог удержаться от смеха и проговорил: «До того изящна твоя эпиграмма, Адмет, что я хотел бы увидеть ее уже начертанной на камне» (Там же, 44).

Кто-то, увидев па его ногах естественные для ста­рости пятна, спросил: «Что это у тебя, Демонакт?» Мудрец улыбнулся и сказал: «Это следы от укусов Харопа» (Там же, 45).

Демонакт увидел, как какой-то лакедемонянин плет­кой бил своего раба. «Остановись!-закричал философ.- По показывай свою рабскую душу» (Там же, 46).

Какая-то женщина, носившая имя Данаи, вступила в тяжбу со своим братом. «Судись. Ведь ты не Даная, дочь Акрисия», - съязвил Демонакт (Там же, 47).

Больше всего он воевал с теми, кто занимался фило­софией не ради истины, а для видимости. Повстречав од­нажды киника, в плаще, с котомкой и вместо посоха с дубиной в руках, который заявлял во всеуслышание, что он ревностный последователь Антисфена, Кратета и Диогена, Демонакт сказал ему: «Не ври, твой учитель -дубина» (Там же, 48).

Он обратил внимание на то, что многие атлеты плохо выступали в соревнованиях и, нарушая правила, вместо того чтобы бороться, кусали друг друга. На это он заметил: «Нет ничего удивительного, что нынешних атлетов болельщик называют львами» (Там же, 49).

Однажды Демонакт весьма тонко поддел прокон­сула, который был из тех, кто сводил смолой волосы на ногах и на всем теле. Какой-то киник взобрался на камень

и стал за это его бранить и называть развратником. Про­ консул вышел из себя и приказал стащить киника с камня, намереваясь забить его розгами или приговорить к изгнанию.

283

Присутствовавший при этом Демонакт просил поми­ловать киника, который говорил так дерзко в соответствии с традиционной для киников свободой слова. Проконсул внял уговорам Демонакта: «Ладно. Сейчас я его отпущу. Но если он еще раз осмелится

что-либо подобное сделать, что тогда?» - «Прикажи тогда выдрать у него все волосы»,- посоветовал Демонакт (Там же, 50).

Другому человеку, которому император вверил власть над войском и многочисленным населением, Демопакт на его вопрос, как ему лучше всего править, ответил следую­щими словами: «Не поддавайся гневу, меньше болтай и больше слушай» (Там же, 51).

Некто спросил его, ест ли он медовые пряники. «Ты думаешь, что пчелы только для дураков наполняют свои соты», - ответил Демонакт (Там же, 52).

Увидев в Пестрой Стое статую с отбитой рукой, Де­монакт заметил: «Поздновато афиняне поставили памятник в честь Кинегира» (Там же, 53; о Кинегире см.: Геродот, VI, 114).

Руфин Кипрский (я говорю о том хромоногом пери­патетике) часто предавался философствованию во время про­гулок. Демонакт это заметил и сказал: «Нет ничего против­

нее хромоногого на перипатетических прогулках» (Лукиан. Жизнь Демонакта, 54).

Как-то Эпиктет упрекал Демонакта и советовал ему взять себе жену и воспитывать детей, ибо согласно при­роде философу надлежит оставить вместо себя другого. Де­монакт ответил ему очень язвительно: «Тогда выдай за меня одну из твоих дочерей» (Там же, 55).

Стоит упомянуть и замечание Демонакта в адрес Термина, последователя Аристотеля. Зная его как человека в высшей степени дрянного и способного на тысячи подло­стей, хотя всегда упоминавшего имя Аристотеля и его де­сять категорий, Демонакт обратился к нему: «Слушай, Гермин, ты в самом деле заслуживаешь десятка категорий»2

(Там же, 56).

Когда афиняне, соперничая с коринфянами, решили вопрос об организации у себя гладиаторских боев, он явился к ним и сказал: «Афиняне, прежде чем вынести решение,

снесите алтарь Милосердия» (Там же, 57).

Когда Демонакт однажды прибыл в Олимпию, элейцы решили поставить в его честь статую. Демонакт возразил:

284

«Граждане Элеи, ни в коем случае не делайте этого, чтобы не показалось, что вы попрекаете ваших предков за то, что они не поставили статуй ни Сократу, ни Диогену» (Там же, 58).

Однажды я слышал, как Демонакт разговаривал с одним законником о том, что законы, по его мнению, бес­полезны как для хороших людей, так и для дурных. Пер­вые не нуждаются в законах, вторые от них не становятся лучше (Там же, 59).

Из стихов Гомера он любил больше всего вот этот:

Все здесь равно,

умирает бездельный иль сделавший много

(Там же, 60; см.: Илиада, IX, 320/ Пер. Н. Гнедича).

Он хвалил Ферсита как своеобразного киника, вы­ступавшего перед народом (Лукиан. Жизнь Демонакта, 61).

Однажды на вопрос, кто из философов ему больше всего нравится, Демонакт ответил: «Все вызывают мое вос­хищение, но особенно я почитаю Сократа, восторгаюсь Дио­геном и люблю Аристиппа» (Там же, 62).

ЭНОМАЙ ГАДАСКИЙ

ИЗ СОЧИНЕНИЯ «ОБЛИЧЕНИЕ ОБМАНЩИКОВ»

(«ПРОТИВ ОРАКУЛОВ»)

1. ... Такого рода оракул приводится и вместе с тем очень остро и убедительно критикуется одним, жившим сравнительно недавно писателем в превосходном сочинении под названием «Обличение обманщиков». Теперь послу­шайте не мои слова, а его, примерно таким образом изо­бличающие прорицателя:

- Что? Разве не афиняне убили Андрогея и потом, пораженные за это чумой, не высказали раскаяния? Если бы этого не случилось, неужели тебе не следовало лучше ска­зать «покайтесь», чем дать такое предсказание:

Будет конец и чуме, и голоду злому тогда лишь,

Ежели, жребий метнув, через море святое пошлете

Юношей милых ж дев за неправое дело в оплату

К Миносу, моря владыке. Тогда явит бог свою милость.

285

Я уже не говорю, что смерть одного Андрогея в Афи­нах вызвала, боги, ваш гнев, а то, что там повсюду и еже­часно погибало столько людей, не потревожило ваш сон. В то время Минос властвовал на море, был могуч и богат; вся Эллада находилась у него в услужении, и поэтому его считали и «самым справедливым», «законодателем вели­ким», а Гомер даже сделал его сотоварищем великого Зевса и определил после смерти судьей в Аиде.

Ты все это знал, Аполлон, и все же из-за пего наложил на афинян такую кару. Но я пройду и мимо этого обстоя­тельства, как делаете вы, и мимо того, что, забыв об убий­цах, вы посылаете на смерть совершенно невинных, и все ради человека, которого вы решили объявить общим для всех судьей, хотя он не мог справедливо решить и своего дела. Скажите по справедливости, сколько еще афиняне должны посылать на смерть молодых людей? Не столько ли, сколько вы уже нечестиво погубили в отместку за

Андро­гея? (Евсевий Памфил. Приготовление к Евангелию, V, 18-19. - Виже, с. 209а).

2. Взяв для примера миф о Гераклидах, этот же самый писатель порицает Аполлона за двусмысленность его пред­сказаний, погубившую стольких людей. Вот, что он говорит по этому поводу:

- Раз уж я коснулся этого вопроса, то послушайте, что я считаю нужным сказать в связи с историей Гераклидов. Попытавшись однажды через Истм вторгнуться в Пелопоннес, они потерпели неудачу. Аристомах, сын Аридея2, после того как отец погиб во время этого вторжения, от­правляется к тебе, чтобы получить оракул на дальнейший путь. Он был одержим тем же необоримым желанием, что и отец. Ты так ему ответил:

Трудный к победе и узкий путь тебе боги являют.

Он также вступил на путь через Истм и погиб в сраже­нии. Его несчастный сын Темен, уже третье поколение несчастного рода, отправился туда же. Ты пообещал ему то же, что и отцу Аристомаху, по и этот, послушавшись тебя, как и отец, погиб во время вторжения. Тогда ты сказал: «Я имею в виду не трудный и узкий путь по суше, а по проливу морскому». Так как тебе трудно было сказать «по морю» (в этом случае он бы так и поступил), ты внушил ему мысль вести вторжение с суши.

286

Так он разбил лагерь между Навпактом и Рипеей. Там он поразил копьем всадника Карна, сына Филандра, из Этолии. И правильно, по-моему, сделал. Но когда его неожиданно постигла болезнь и он умер, Гераклиды снова начали отступать. Тут явился Темен и стал жаловаться на горькую судьбину, но услышал ответ, что они попла­тились за убийство божественного вестника, и, кроме того, нарушили оракул, где говорилось в стихах о торжественном обете Аполлону Карнейскому:

Вестника нашего ты умертвил и понес наказанье.

«Что же, что делать? - спросит Темен. - Как мне уми­лостивить вас?»

О, презренный и бесстыднейший из пророков! Разве ты по опал, что, услышав об этом узком проходе, он собьется с пути? Ты просто не знал ничего худшего, поэтому позво­лил сбиться ему с пути. Правда, двусмысленность назван­ной тобой узкой тропы преследовала цель, чтобы в случае победы ты бы оказался ее вдохновителем, а в случае пора­жения остался бы в стороне и смог скрыться за «морями широкими». Но человек пришел и на «море широкое», но и тут ему не повезло. Находится новая увертка - убийство вестника Карна. Но почему, о могущественный из богов, заботясь так о Карне, ты велел ради других сделать его божественным, а ради него самого - нет? И хотя нужно было спасти одного лишь Карна, ты все же позволил ему умереть.

Из-за этой одной смерти ты напустил на целое войско тот описанный Гомером мор и лишь предлагал молиться о его прекращении. Л если мольбы тут не помогли, то у тебя найдется способ применить твои софизмы, и никогда не наступит конец всему этому: они все будут спрашивать, а ты - хитрить, чтобы и в случае победы, и в случае пора­жения не открылся твой обман. Ведь в их страстях и желаниях было столько силы, что они стали доступны об­ману и не могли разувериться в тебе, даже если бы им пришлось тысячу раз умереть.

К этому стоит присоединить и потерю Креза. Он стал царем Лидии, добровольно приняв власть от самых дале­ких предков. Затем в надежде добиться еще большего процветания, чем его предки, он решил свято чтить богов. По­знакомившись со многими, превыше всех он стал почитать

287

Аполлона Дельфийского. Храм этого бога он украшал золотыми чашами и кирпичами, осыпал множеством даров и вскоре сделал его самым богатым на всей земле. Его щедрость не обходила и жертвоприношения. Потратив столько богатств на храм Аполлона, лидийский царь, не без основания положившись на столь очевидные свидетельства своего благочестия, задумал поход против Персии, надеясь с помощью бога расширить границы своего царства.

Что же сделал этот удивительный прорицатель? Тот самый, которого почитают в Дельфах, пифиец, бог, покровитель дружбы. Он не только не добыл ему, своему почитателю, своему благочестивому даннику, чужого царства, но и собственного лишил. Конечно, не намеренно, а просто по незнанию будущего (ведь знающий грядущее бог или даже не бог, а какая-нибудь сверхчеловеческая сила не дали бы такого хитроумного предсказания, чтобы его можно было бы толковать совсем по-разному). Вымолвив только одно:

Галис-реку перейдя, Крез разрушит великое царство,

он до основания уничтожил столь великое и древнее Лидийское царство, перешедшее по наследству от дальних предков к благочестивому мужу, и такой неблагодарностью воздал за исключительное богопочитание и любовь к себе (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 19-20).

3. Послушай, как справедливо негодует по этому поводу наш писатель.

- Поистине, говорит он,- тебе знакомы вещи, по добные песку, а о настоящем добре ты ничего не знаешь Ведь знать, чем пахнет вареная черепаха с прочным панцирем, стоит не больше горсти песка. И хотя все подобные знания не содержат в себе ни грана истины, однако они очень нравятся хвастливым и бесстыдным людям и тем, кого эти пустопорожние сведения заставляют высокомерно поднимать брови, а также тому, кто убеждает Креза, этого лидийского раба, не презирать его. Этот человек спустя некоторое время, чтобы проверить все на собственном опыте, хотел спросить тебя, начинать ли ему поход на Персию, и посоветоваться относительно одолевающих его страстей и желаний. Ты же, ничтоже сумняшеся, ответил ему:

Галис-реку перейдя, Крез разрушит великое царство

288

Прелестно! Тебя нисколько не беспокоило, что человек, вдохновившись таким двусмысленным оракулом, отправится на завоевание чужого царства и при этом потерпит нечто неслыханное. Тебя не озадачило также, что эти жестокие и злонамеренные люди, которые должны были бы тебя хвалить за то, что свернул шею безумцу, еще упрекают тебя, что ты не дал такого двусмысленного оракула, чтобы лидийский царь призадумался и поразмыслил.

Но у эллинов слово «разрушить» воспринимается только и одном значении: не как утрата собственного царства, а как захват чужого. А Кир, этот полулидиец или полуперс, из рода тиранов с материнской стороны и простой человек со стороны отца, оказался полуослом в решении этой загадки и обнаруживает не только напыщенность речи, но и пророческий дар, который ничего не предвидит, если только не знал прорицатель заранее, что он не поймет этой загадки.

Но если не от незнания, а от суемудрия и злонамеренности пророк решил так пошутить, то что за гадость эти божественные забавы! Если же не по этой причине, а просто потому, что так должно было случиться, то это самая подлая из хитростей. Но если и вправду так должно было случиться, то зачем же ты, несчастный, восседаешь в Дельфах и поешь свои ничтожные и пустые оракулы? Что нам за польза от тебя? Что за безумие охватывает всех нас, со всех концов земли устремляться к тебе? Зачем тебе весь этот чад от жертвоприношений? (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 20-21).

4. Вот с какой смелой и свободной речью обращается к читателю Эномай в своем «Обличении обманщиков», пропитанном кинической язвительностью. Он хочет, чтобы у всего греческого народа не было оракулов, от каких бы божеств они ни исходили, а чтобы все уловки и хитрости, направленные на его обман, были раскрыты. Так как мы однажды уже их упомянули, то ничто не должно помешать нам услышать и дальнейшие разоблачения. И первый, о ком рассказывает Эномай, это он сам, обманутый Аполлоном Кларосским. Вот что он пишет:

-Нужно было и нам принять какое-нибудь участие в этой комедии и не чваниться, что нас не поразило всеобщее безумие, но расхваливать тот товар, который мы и сами привезли от тебя из Азии, клариец.

289

Есть далеко, где трахинян земля, сад Геракла чудесный.

Вечно цветет этот сад, здесь каждый плоды собирает.

Все же он иссякнуть не может - вода его щедро питает.

Услышав это, я, глупец, вдохновился и Гераклом, и Геракловым садом вечноцветущим. Размечтался я также из-за этого Трахина о каком-то гесиодовском трудовом поте и о легкой жизни, услышав о цветущем саде. Потом я спросил, помогут ли мне боги, и какой-то человек из толпы сказал, что готов поклясться, что сами боги ко мне благосклонны, ибо он точно слышал, что ты предрек то же самое Каллистрату, некоему понтийскому купцу. Как только я это услышал, тотчас вскричал: «Как, значит ты думаешь, будто я вышел из себя потому, что по его милости лишился благодати?» И хотя я с недовольством смотрел на купца, но стал спрашивать себя, может быть и он обманут именем Геракла. Было ясно, что и он чем-то удручен и жаждет наживы и ожидает от нее счастливой жизни.

Когда стало очевидным, что бог приравнял купца ко мне, я больше не стал принимать близко к сердцу ни оракул, ни Геракла. Я считал недостойным разделять судьбу с тем, кто сегодня испытывает затруднения и ожидает благ от будущего. Данное мне пророчество можно было отнести к кому угодноазбойнику, воину, к любовнику и любовнице, к льстецу, ритору, сикофанту - иначе говоря, к тому, кого мучают желания, и к тому, кто считает, что его одо­левают горести, а радости еще впереди (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 21-22, р. 213Ь).

5. Изложив все это, он тотчас же добавляет, что, спросив второй и третий раз, понял, что удивительный пророк ничего не знает, скрывая свое незнание только темнотой своих неясных предсказаний. Эномай продолжает: И когда я со своим товаром собрался в путь, я понял, что нуждаюсь в человеке, который бы повел меня как друга вместе с собой к мудрости, но такого не было. Тогда я попросил тебя указать мне нужного человека.

Все достоянье у легких людей и ахейцев положит.

То, что предсказано богом, отнюдь не окажется малым.

Что все это значит? Если бы я хотел стать скульптором или художником и искал себе учителя, то мне достаточно было услышать: „у легких людей” Но не сказать ли

290

мне скорее, что прорицатель сошел с ума? Правда, такое предположение трудно тебе принять - слишком много неясного в человеческом характере. Куда мне лучше направиться из Колофона? И это было не скрыто от бога.

Камни метнув из натянутой туго пращи, человек тот

Выстрелом метким немало гусей поразил травоядных.

„Немало гусей травоядных” Кто же мне объяснит значенье сих слов? Или еще: „туго натянутая праща” Кто растолкует? Амфилох? Зевс Додонский? Или, может быть, ты, Дельфиец, если к тебе обратиться? А не пойти ли тебе куда-нибудь подальше и не удавиться этой самой „туго натянутой пращой” вместе с твоими непостижимыми стихами?

После этих слов давай снова окинем взглядом все с самого начала, посмотрим, как он разоблачает древнейшие дельфийские пророчества, больше всего превозносимые в греческой истории.

Против афинян персы вооружили огромное войско, и у афинян не было другой надежды на спасение, кроме как на одного только бога. Хотя они еще не знали точно, что это за бог, но называли его отчим защитником. Это был Аполлон Дельфийский. Что же сделал этот удивительный бог? Может быть, вступил в бой за своих почитателей? Вспомнил о возлияниях и жертвенном дыме, о гекатомбах, которые они по обычаю предков приносили ему в жертву? Нет, тысячу раз нет. Что же он предложил? Бежать! Бе­жать в заранее заготовленные деревянные стены (так он назвал корабли). Этим одним, говорил он, они спасутся от гибели после того, как сожгут город. О, помощь великого бога! Затем он притворяется, будто предсказывает, что осада коснется не только обычных городских строений, но и посвященных богам. Но для этого пе нужно было божественного оракула - во время вражеского нашествия все ожидают подобных действий. (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 22-23, р. 215а ел.).

6. Наш писатель, конечно, правильно поступает, снова и снова высмеивая и разоблачая тех, кто обманывает греков. - Должно быть, это дело какого-нибудь злоумышленника, - продолжает он. - Так следует сказать прежде всего об ответе, адресованном афинянам. Вот каков этот ответ:

291

Что ж вы сидите, глупцы? Скорее бегите подальше!

Вам головы не снести, погибнет и все остальное -

Их уничтожат огонь и Арес на своей колеснице.

Крепости также падут крепкостенные (много их будет),

Храмы бессмертных богов огонь этот страшный настигнет.

Ныне стоят потрясенные страхом, Потом они истекают.

Таков этот оракул. Но что же в нем пророческого? Ра­зумеется, ты не верил в него, клянусь Зевсом, - скажет, пожалуй, кто-нибудь. Если бы ты присовокупил еще то, что он добавил к сказанному, когда они просили у него помощи, тогда все станет ясным. Поэтому послушай, что было дальше.

Зевса не может унять Паллада ни словом, ни лаской,

Просьбой его не сломить...

Снова тебе я скажу свое непреложное слово.

Плен стал уделом других...

Зевс громоносный дает Тритогене из дерева стену.

Только ее не разрушить: спасет н тебя, и потомков.

В бегство скорей обратись, не противясь ни конным, ни пешим.

Скоро появится враг. Обращаю к тебе свое слово,

Остров божественный, мой Саламин. Детей ты погубишь,

В пору посева Деметры даров или жатвы то будет.

Зевеса достойный Зевес, о сын Зевса, и Афины достойная Афина, о брат Афины! Это борьба желаний и стремлений приличествует, конечно, отцу и дочери, особенно же богам. Этот твой олимпиец, который не в состоянии завоевать один лишь город, если не направит к нему из Суз несметные полчища врагов, безусловно, великий бог и все­могущий владыка, к тому же он заставляет перекочевывать из Азии в Европу столько народов, но в самой Европе не может уничтожить один-единственный город. И ты, отчаянно смелый, когда нет для этого причины, и всегда отважный, можешь удерживаться от рыданий? Так сказали бы люди, ради которых Паллада обращается к Зевсу Олимпийскому с мольбой, но не может его умилостивить. Разве Зевс гневался не на людей, а па камни и дерево? И поэтому ты спасал людей, а он сам сжигал дома, наслав на них пожарища? Или молний ему было мало? И если бы мы сами не были такими уж храбрыми и отчаянными, как вы, такие

291

позволили бы вам болтать столько вздора. Скажи, о пророк, как ты мог знать, что божественный Саламин погубит потомство женщин, а будет ли то во время посева даров Деметры или во время жатвы, этого ты не знал?

Пожалуй, кто-нибудь, почувствовав подвох, спросит еще, как ты не знал, что потомство женщин может быть и у своих, родных тебе, и у врагов. Итак, нужно ждать, что произойдет. Ведь что-нибудь одно обязательно должно случиться. Этот твой божественный Саламин еще даже не собирался сдаваться, а ты к нему так обратился, чтобы вызвать заранее сострадание. Предстоящее морское сражение, которое разразится то ли в пору сева плодов Деметры, то ли сбора, прикрыто велеречием поэтических слов, чтобы за этими хитросплетениями речи не обнаружилась ложность оракула и не стало сразу же очевидным, что в зимнее время морские сражения не завязываются. Вот уж конец трагедии ясен, как и спор богов, один из которых умоляет, а другой остается непреклонным, но оба оракула сгодятся для будущего, для любого исхода войны: один - для победителей, другой - для побежденных. Ведь если спасутся греки, значит подействовали мольбы Паллады и оказались способными смягчить гнев Зевса. Если же нет, то и в этом случае окажется прав пророк - не смогла Паллада умилостивить Зевса.

К любому повороту судьбы подладил свой оракул великий специалист: и если Зевс выполнит свои угрозы, и если просьбы дочери не останутся без внимания. То, что погибнет много твердынь, если они вторгнутся с нартеком, а не с огнем и мечом, скорее всего было бы ложью, хотя такие полчища, вооруженные даже только одним нартеком, могли бы натворить много бед. Но я, сказал он, предложил деревянную стену, и только ее одну невозможно одолеть. Это совет, Аполлон, а не прорицание, и похож он на такие слова: Бегством спастись н не выстоять, сраму не знать - не позор ли?

Тот, кто раскрыл твою тайну, не хуже тебя мог заметить, что город афинян был для персов только предлогом и весь поход против этого города был направлен против его первенства и выдающейся роли. Поэтому и я сам, вовсе не собираясь предсказывать будущее, поняв это, посоветовал бы не только лидийскому царю, но и афинянину

293

повернуть спины и бежать. Перед тобой в конце концов появится враг, а с ним много конницы и пехоты. Поэтому надо бежать на кораблях, а не по суше. Было бы смешно, если бы люди, обладающие кораблями и привычкой к морю, не стали бы спасаться на них, погрузив туда все свое иму­щество и запасы пищи, и не оставили бы землю тем, кто так к ней стремится (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 23-24).

7. Все это относится к афинянам. Ответ, данный спартанцам, еще более жалок и смешон. Весь город, сказал он, будет в осаде или оплачет гибель царя. Такое предсказание вообще было легко применить к любому обстоятельству - одно или другое обязательно сбудется. И конечно, не из-за незнания грядущего был таким двусмысленным божественный оракул, который должен был помочь и своевременно указать на спасителя эллинов и обеспечить победу своим близким друзьям - эллинам над врагами и варварами. Если же у него не хватало сил, чтобы добыть им победу, то нужно было бы хоть не допустить, чтобы они попали в плен. А он этого даже не знает, не говоря уже о том, что повлечет за собой для них поражение. В связи с этим послушай, что говорит наш обличитель:

- Но не следовало, скажешь ты, советовать лакедемонянам то же самое.Верно. Ты ведь не знал, софист, как обернутся дела для Спарты, точно так же как и для Аттики.

Ты боялся посоветовать им бежать: вдруг они обратятся в бегство, а персы не станут наступать? Поэтому, когда пришлось хоть что-то сказать, ты так ответил спартанцам:

Жители Спарты великой, прославленный град ваш погибнет:

Полчища варваров-персов нагрянут на эллинов земли.

Если же выстоит город, придется оплакивать Спарте

Гибель царя спартиатов, потомка святого Геракла.

И снова сплетение слов, в которых ничего не предсказывается. Но оставим его, чтобы не показаться слишком докучливыми и даже глупыми, дважды обрушиваясь на одно и то же. Посмотрим, что было дальше.

В такой опасности для страны все взоры с надеждой обратились на тебя. Ты был для них и предсказателем будущего, и советчиком в делах. Они верили в тебя, а ты считал их за дураков. Особенно же в наступивший момент

294

когда можно было заставить этих глупцов нестись не только в Дельфы и Додону, эти гнезда обманщиков, но и к гадателям по полетам птиц и на муке, и к чревовещателям. В такие времена верят не только в богов, но и в кошек, ворон и в пустые сны. Совершенно очевидно, что они не восприняли бы оба предсказания, а скорее дно, и не более тяжелое, а более легкое, а более легким было - пасть одному царю вместо всех. Ясно, что с падением города и царю не было бы спасения. А если он найдет какой-либо иной выход, то, может быть, произойдет что-нибудь неожиданное. Таким образом, остается одна возможность для тех, кто так думал, - послать царя воевать, а самим остаться дома и вне опасности ждать исхода событий. Для царя, который вместе с немногими выдерживает натиск бесчисленных вражеских орд, гибель неминуема, а Спарта получает передышку от страха и удивительные надежды. И в случае захвата города, и в случае его спасения хитрость тем не менее остается неразоблаченной. Каким же образом? Ибо, клянусь Зевсом, не было сказано пророком, погибнет ли царь, а город спасется или погибнет один он или весь город. Погибнет ли он один или не один, все равно никто не поставит это богу в вину. Вот он, плод невежества и безрассудства! (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 24- 25, р. 2Шсл.).

8. Но об этом достаточно. Нельзя также пройти мимо прорицапия, данного им жителям Книда, которые не раз молились богу и просили у него помощи. Книдяне попали в сходные с описанными выше условия, когда Гарпаг пошел на них походом. Пытаясь прорыть тамошний перешеек и превратить свой город в остров, жители Книда приступили к началу работ, но сразу же предприятие показалось им слишком тяжелым, и в отчаянии они обратились к оракулу. Ты им ответил:

Не стоит в крепость перешеек превращать,

Копать не надо рвов и стены воздвигать.

Коль Зевс того б хотел, то остров был бы здесь.

И эти тупицы повиновались тебе. Отказавшись от намеченного плана, они отдали себя во власть Гарпага. Такова цена легкомыслия. Так как во время работы тем, кто копал, не было надежного убежища, то ты прекратил ее. Советуя не браться за работу, ты внушаешь им еще одну надежду

295

на спасение. Но ты им вовсе не давал лучшего выхода, когда они прекратят рытье, но только указал, что Зевсу не угодно, чтобы здесь был остров. Если бы ты их раз­убедил, то при любом исходе твой ответ был бы правилен, а если бы убедил, то могло показаться, что ты предсказал спасение. Поэтому безопасно было хитрецу отговаривать. Таким образом, ничего по существу не сказав людям, ради чего они пришли к тебе, ты отослал их, заставив подумать, что они услышали нечто важное (Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 25-26, р. 220с).

9. Я думаю, что все это достаточно изобличает глупость как тех, кто дает оракулы, так и тех, кто их спрашивает, и показывает, что в них пельзя найти ничего истинного или божественного. Ты, пожалуй, легко убедишься в бесстыдстве злых демонов или людей, притворяющихся пророками, если узнаешь, что те, кто должен быть вдохновителем мира и дружбы, очень часто натравливают друг на друга пришедших к ним за советом. То Аполлон Дельфийский своих милых спартанцев натравливает на мессенцев, то мессенцев - на спартанцев, только бы они снова и снова умилостивляли демонов человеческими жертвоприношениями.

Теперь послушай и об этом. Все определяется так назы­ваемой мудростью, которая помогает прорицать и не позволяет болтать что попало; она сама взвешивает все обстоятельства и сама устанавливает цену всему. Она, конечно же, не разрешит Пифийцу из-за его беспомощности давать оракулы ни мессенцам, ни спартанцам о мессенцах и о земле, которой владели мессенцы, обманом победив спартанцев.

Битвой решать все дела не советует Феб светозарный,

Только обманом народ твой владеет мессенской землею.

Тот, кто обманет других, тот сам от обмана погибнет.

Он велит им помнить лучше о мире, о скромности и довольствоваться своей судьбой. Они же пришли к прорицателю вооруженные законами Ликурга, подхлестываемые ненасытностью и суетной жаждой славы, чтобы не казалось, будто они, воспитанные в законах стойкости, уступили военной силе мессенцев. Если бы они действительно были воспитаны в законах стойкости, то должны были бы довольствоваться малым и не нужно было бы им ни сражаться, ни нуждаться в оружии или в других средствах безумия.

296