Часть 4.

может быть умилостивлен гнев богов и будто неудачи на войне, большие эпидемии, землетрясения и личные не­счастья каждого человека происходят от гнева богов, а этот гнев происходит от пренебрежительного отношения к их культу и от забвения или ошибочного понимания какого-нибудь пункта предписанных церемоний. И хотя у древних римлян не запрещалось отвергать то, что поэты писали о страданиях и радостях после этой жизни, и люди, имею­щие большой авторитет и вес в государстве, открыто высмеивали эти писания в своих публичных выступлениях, однако вера поэтов разделялась всегда больше, чем проти­воположные взгляды.

Этими и другими подобными установлениями языче­ские законодатели в согласии с их задачей (которая заключалась в поддержании мира в государстве) достигли того, что простой народ винил в своих несчастьях самого себя - за нарушение или неправильное исполнение рели­гиозных церемоний или за неповиновение законам - и был менее всего склонен бунтовать против своих правителей. Забавляемый великолепием и развлечениями празднеств и публичных игр, устраиваемых в честь богов, народ нуж­дался лишь в хлебе, чтобы не проявлять досады, ропота и возмущения против государства. Вот почему римляне, покорившие большую часть известного тогда мира, не колеблясь, допускали даже в самом городе Риме любую религию, если только она не заключала в себе чего-либо несовместимого с их гражданским правлением, и мы дей­ствительно нигде не находили указаний на то, чтобы там была запрещена какая-нибудь религия, за исключением религии евреев, которые (будучи особым Царством Божь­им) считали незаконным подчинение смертному царю или какому бы то ни было государству. Таким образом, мы видим, в какой мере религия язычников была частью их политики.

Истинная религия и законы Царства Божиего. Однако там, где сам Бог основал религию посредством сверхъесте­ственного Откровения, Он также установил особое Царство для себя и дал законы, определяющие поведение людей не только по отношению к Нему Самому, но также и по отно­шению друг к другу; и так как в этом Царстве Божьем политика и гражданские законы являются частью религии, то здесь нет различия между светской и духовной властью. Бог, правда, является царем всей земли, однако при этом Он может быть царем особого и избранного народа. В этом не больше противоречия, чем в том, что человек, имеющий

89

общее командование над всей армией, одновременно может иметь собственный полк или роту. Царем всей земли Бог является в силу своего могущества, но царем своего избран­ного народа он является в силу договора. Однако более подробно о Царстве Божием, как о том, которое обусловле­но естеством Бога, так и о том, которое обусловлено догово­ром, я буду говорить в другом месте (в главе XXXV).

Причины изменений в религии. Из выяснения причин распространения религии нетрудно понять причины ее распада на первоначальные семена, или принципы, которы­ми являются лишь представления о божестве, о невидимых силах и о сверхъестественном. Эти семена никогда не могут быть в такой мере искоренены из человеческой природы, чтобы они не дали снова ростков новых религий при возде­лывании их такими людьми, которые обладают для этого подходящей репутацией.

В самом деле, так как мы видим, что всякая оформлен­ная религия основана прежде всего на вере в какого-нибудь одного человека, коего считают не только мудрым и заботя­щимся о благе всех, но и святым, которому Бог благоволит объявлять сверхъестественным путем свою волю, то отсюда необходимо следует, что в том случае, когда те, кто управ­ляет религией, станут вызывать сомнения в отношении своей мудрости, искренности и любви к народу или когда они окажутся неспособными привести какое-нибудь прав­доподобное доказательство божественного откровения,- в этом случае сделается сомнительной и та религия, которую они желают поддержать, и (при отсутствии боязни светского меча) эту религию начнут оспаривать и отвер­гать.

Лишение веры из-за противоречивых догматов. Репута­ции мудрого лишается тот человек, который, основывая религию или прибавляя что-нибудь к уже имеющейся, предписывает противоречивые догматы вере, ибо обе части какого-нибудь противоречивого положения не могут быть верны, и потому предписывание веры в такие противоречи­вые догматы является доказательством невежества их автора и дискредитирует все то, что он стал бы предлагать на основании якобы сверхъестественного откровения, како­вое откровение может в самом деле дать человеку многое такое, что превосходит естественный разум, но ничего такого, что идет вразрез с ним.

Из-за поступков, противоречащих религии, которую совершившие поступки сами установили. Репутации искренних людей основатели или завершители религии

90

лишаются в том случае, когда делают или говорят вещи, доказывающие отсутствие у них самих той веры, которой они требуют от других. Такие действия или высказывания называются скандальными, так как они суть камни пре­ткновения, заставляющие людей спотыкаться на пути религии. Таковы несправедливость, жестокость, богохуль­ство, корыстолюбие и сластолюбие. В самом деле, кто может поверить, что человек, обычно совершающий дея­ния, вырастающие из указанных корней, сам верит, что следует бояться той невидимой силы, какой он пугает других людей за меньшие прегрешения?

Репутации человеколюбивых эти люди лишаются, если они разоблачены в том, что преследуют личные цели, т. е. если вера, которой они требуют от других, служит, или кажется, что она служит, для приобретения только или исключительно для себя власти, богатства, почестей или обеспеченных наслаждений. Ибо то, что они делают ради собственного блага, рассматривается как совершаемое в со­бственных интересах, а не из любви к другим.

Требование сверхъестественных доказательств. Нако­нец, свидетельством, которое человек может привести в пользу своего божественного призвания, может служить лишь совершение чудес, или оправдавшееся пророчество (что тоже является чудом), или необычайное счастье. Вот почему когда к тем пунктам религии, которые получены от людей, совершавших такие чудеса, прибавляются другие пункты людьми, неспособными удостоверить свое призва­ние чудесами, то эти последние пункты приобретают не больше доверия, чем то, что было внушено авторам этих пунктов обычаем и законами того места, где они воспитыва­лись. Ибо, подобно тому как в естественных вещах здраво­мыслящие люди требуют естественных доказательств, точ­но так же в сверхъестественных вещах, прежде чем согла­ситься внутренне и от всего сердца, они требуют сверхъестественных доказательств (каковыми являются чудеса).

Что все приведенные моменты суть причины ослабле­ния человеческой веры, с очевидностью явствует из следу­ющих примеров. Прежде всего мы имеем пример сынов Израиля: когда Моисей, доказавший им свое призвание чудесами и счастливым выведением их из Египта, отсут­ствовал всего лишь сорок дней, они отступили от веры в истинного Бога, возвещенного им Моисеем, и, сделав своим богом золотого тельца, снова впали в идолопоклон­ство египтян, от которых они так недавно были освобожде-

91

ны. И опять, когда Моисей, Аарон, Иисус Навин и то поколение, которое видело величие дела Бога в Израиле, умерли, встало новое поколение, поклонявшееся Ваалу. Так что с исчезновением чудес исчезла также и вера.

Дальше, когда сыновья Самуила, поставленные своим отцом судьями в Вирсавии, стали брать взятки и неспра­ведливо судить, народ Израиля не захотел больше иметь Бога своим царем на иных основаниях, чем его имеют царем другие народы, и поэтому стал требовать от Самуила, чтобы он поставил над ним царя, как у прочих народов. Так с исчезновением справедливости исчезла и вера постольку, поскольку евреи отрешили Бога от царствования над ними.

И если при учреждении христианской религии переста­ли существовать оракулы во всех частях Римской империи и число христиан благодаря проповеди апостолов и еванге­листов удивительно быстро росло ежедневно и повсюду, то большая часть этого успеха может быть с полным основани­ем приписана тому презрению, которое навлекли на себя языческие жрецы той эпохи своим развратом, корыстолю­бием и фиглярничанием перед государями. Точно так же отчасти по этой же причине была упразднена в Англии и во многих других частях христианского мира религия рим­ской церкви, поскольку ослабление добродетели в пасты­рях привело к ослаблению веры в народе. Отчасти же, однако, это случилось благодаря внесению схоластами в религию философии и учения Аристотеля 4\ отчего воз­никло столько противоречий и нелепостей, что римское духовенство подверглось одновременно обвинению как в невежестве, так и в мошеннических намерениях, что побу­дило народ восстать против этого духовенства помимо воли своих государей, как во Франции и Голландии, или с их согласия, как в Англии 42.

Наконец, среди пунктов, объявленных римской цер­ковью необходимыми предпосылками спасения, имеется так много явно имеющих целью предоставление выгод папе и его духовным слугам, пребывающим на территориях других христианских государей, что, если бы эти последние не были заняты взаимной борьбой между собой, они могли бы так же легко, как это сделано было в Англии, изгнать из своих государств любую иностранную власть без войны или смуты. В самом деле, кто не видит, к чьей пользе клонится вера в то, что король не имеет своей власти от Христа, если его не короновал епископ; что король, если он священник, не может жениться; что вопрос о том, родился ли принц в законном браке или нет, должен быть решен властью

92

Рима; что подданные могут быть освобождены от верности своему королю, если этот король осужден за ересь римским двором; что король может быть беспричинно отрешен от престола папой (как Хильперик во Франции - папой За-харием 43) и его королевство и монахи в любой стране должны быть изъяты из юрисдикции своего короля, когда речь идет об уголовных делах? Или кто не видит, в чью пользу идут доходы от частных литургий и вынужденных пожертвований? Точно так же обстоит дело с другими проявлениями корысти, достаточными, чтобы умертвить самую живую веру, если, как я говорил, гражданские власти и обычаи поддерживают ее не больше, чем любое мнение, которое они имеют о святости, мудрости и честно­сти их учителей. Таким образом, все происходившие в мире перемены в религии я могу приписать одной и той же при­чине, а именно распущенности духовенства, и это не только среди католиков, но и в той церкви, которая в наибольшей мере испытала на себе влияние Реформации 44.

ГЛАВА XIII

О ЕСТЕСТВЕННОМ СОСТОЯНИИ

ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА В ЕГО ОТНОШЕНИИ

К СЧАСТЬЮ И БЕДСТВИЯМ ЛЮДЕЙ

Люди равны от природы. Природа создала людей рав­ными в отношении физических и умственных способно­стей, ибо хотя мы наблюдаем иногда, что один человек физически сильнее или умнее другого, однако если рас­смотреть все вместе, то окажется, что разница между ними не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, а другой не мог бы претендовать на него с таким же правом. В самом деле, что касается физической силы, то более слабый имеет достаточно силы, чтобы путем тайных махи­наций или союза с другими, кому грозит та же опасность, убить более сильного.

Что же касается умственных способностей (я оставляю в стороне искусства, имеющие свою основу в словах, и осо­бенно искусство доходить до общих и непреложных правил, называемое наукой,- таковыми правилами обладают не­многие, и то лишь в отношении немногих вещей, ибо правила эти не врожденные способности, родившиеся с на­ми, а также не приобретенные (как благоразумие) в про-

93

цессе наблюдения над чем-то другим), то я нахожу в этом отношении даже большее равенство среди людей, чем в отношении физической силы. Ибо благоразумие есть лишь опыт, который в одинаковое время приобретается в равной мере всеми людьми относительно тех вещей, которыми они с одинаковым усердием занимаются. Неверо­ятным это равенство делает, возможно, лишь пустое са­момнение о собственной мудрости, присущее всем людям, полагающим, что они обладают мудростью в большей степе­ни, чем простонародье, т. е. чем все другие люди, кроме них самих и немногих других, которых они одобряют потому ли, что те прославились, или же потому, что являются их единомышленниками. Ибо такова природа людей. Хотя они могут признать других более остроумными, более красно­речивыми и более образованными, но с трудом поверят, что имеется много людей столь же умных, как они сами. И это потому, что свой ум они наблюдают вблизи, а ум других - на расстоянии. Но это обстоятельство скорее говорит о равенстве, чем о неравенстве, людей в этом отношении. Ибо нет лучшего доказательства равномерного распределе­ния какой-нибудь вещи среди людей, чем то, что каждый человек доволен своей долей.

Из-за равенства проистекает взаимное недоверие. Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение целей. Вот почему, если два человека жела­ют одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к дости­жению их цели (которая состоит главным образом в сохра­нении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга. Таким обра­зом, выходит, что там, где человек может отразить нападе­ние лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-нибудь приличным именем, может с верностью ожидать, что придут другие люди и соеди­ненными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других.

Из-за взаимного недоверия - война. Вследствие этого взаимного недоверия нет более разумного для человека способа обеспечить свою жизнь, чем принятие предупреди­тельных мер, т. е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной. Эти меры не выходят за рамки требуемых для

94

самосохранения и обычно считаются допустимыми. Так как среди людей имеются такие, которые ради одного наслаждения созерцать свою силу во время завоеваний ведут эти завоевания дальше, чем этого требует безопас­ность, то и другие, которые в иных случаях были бы рады спокойно жить в обычных условиях, не были бы способны долго сохранять свое существование, если бы не увели­чивали свою власть путем завоеваний и ограничились бы только обороной. Отсюда следует, что такое увеличе­ние власти над людьми, поскольку оно необходимо для самосохранения человека, также должно быть позволено ему.

Мало того, там, где нет власти, способной держать всех в подчинении, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь) от жизни в обществе. Ибо каждый человек добивается, чтобы его товарищ ценил его так, как он сам себя ценит, и при всяком проявлении презрения или пренебрежения, естественно, пытается, по­скольку у него хватает смелости (а там, где нет общей власти, способной заставить людей жить в мире, эта сме­лость доходит до того, что они готовы погубить друг друга), вынудить у своих хулителей большее уважение к себе: у одних - наказанием, у других - примером.

Таким образом, мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы.

Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в целях наживы, вторая - в целях собственной безопасности, а третья - из соображений чести. Люди, движимые первой причиной, употребляют насилие, чтобы сделаться хозяевами других людей, их жен, детей и скота; люди, движимые второй причиной, употребляют насилие в целях самозащиты; третья же категория людей прибегает к насилию из-за пустяков вроде слова, улыбки, из-за не­согласия во мнении и других проявлений неуважения, непосредственно ли по их адресу или по адресу их родни, друзей, их народа, сословия или имени.

При отсутствии гражданского состояния всегда имеет­ся война всех против всех. Отсюда видно, чтр, пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение, или военное действие, а промежу­ток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения. Вот почему время должно быть

95

включено в понятие войны, так же как и в понятие погоды. Подобно тому как понятие сырой погоды заключается не в одном или двух дождях, а в ожидании этого в течение многих дней подряд, точно так же и понятие войны состоит не в происходящих боях, а в явной устремленности к ним в течение всего того времени, пока нет уверенности в про­тивном. Все остальное время есть мир.

Неудобство подобной войны. Вот почему все, что ха­рактерно для времени войны, когда каждый является

врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая

сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и пере­движения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литера­туры, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковре-менна.

Кое-кому недостаточно взвесившему эти вещи может показаться странным допущение, что природа так разобща­ет людей и делает их способными нападать друг на друга и разорять друг друга; не доверяя этому выводу, сделанно­му на основании страстей, он, может быть, пожелает иметь подтверждение этого вывода опытом. Так вот, пусть такой сомневающийся сам поразмыслит над тем обстоятельством, что, отправляясь в путь, он вооружается и старается идти в большой компании; что, отправляясь спать, он запирает двери; что даже в своем доме он запирает ящики, и это тогда, когда он знает, что имеются законы и вооруженные представители власти, готовые отомстить за всякую причи­ненную ему несправедливость. Какое же мнение имеет он о своих согорожанах, запирая свои двери, о своих детях и слугах, запирая свои ящики? Разве он не в такой же мере обвиняет человеческий род своими действиями, как и мои­ми словами? Однако никто из нас не обвиняет человече­скую природу саму по себе. Желание и другие человеческие страсти сами по себе не являются грехом. Грехом также не могут считаться действия, проистекающие из этих стра­стей, до тех пор пока люди не знают закона, запрещающего эти действия; а такого закона они не могли знать до тех пор, пока он не был издан, а изданным он не мог быть до тех пор,

96

пока люди не договорились насчет того лица, которое дол­жно его издавать.

Может быть, кто-нибудь подумает, что такого времени и такой войны, как изображенные мной, никогда не было; да я и не думаю, чтобы они когда-либо существовали как общее правило по всему миру. Однако есть много мест, где люди живут так и сейчас. Например, дикие племена во многих местах Америки 45 не имеют никакого правитель­ства, кроме власти маленьких родов-семей, внутри которых мирное сожительство обусловлено естественными вожделе­ниями, и живут они по сю пору в том животном состоянии, о котором я говорил раньше. Во всяком случае, какова была бы жизнь людей при отсутствии общей власти, внушающей страх, можно видеть из того образа жизни, до которого люди, жившие раньше под властью мирного правительства, обыкновенно опускаются во время гражданской войны.

Хотя никогда и не было такого времени, когда бы частные лица находились в состоянии войны между собой, короли и лица, облеченные верховной властью, вследствие своей независимости всегда находятся в состоянии непре­рывной зависти и в состоянии и положении гладиаторов, направляющих оружие друг на друга и зорко следящих друг за другом. Они имеют форты, гарнизоны и пушки на границах своих королевств и постоянных шпионов у своих соседей, что является состоянием войны. Но так как они при этом поддерживают трудолюбие своих подданных, то указанное состояние не приводит к тем бедствиям, которые сопровождают свободу частных лиц.

В подобной войне ничто не может быть несправедли­вым. Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедли­вым. Понятия правильного и неправильного, справедливо­го и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет неспра­ведливости. Сила и коварство являются на войне двумя основными добродетелями. Справедливость и несправедли­вость не являются ни телесными, ни умственными спо­собностями. Если бы они были таковыми, они, подобно ощущениям и страстям, должны были бы быть присущи •и человеку, существующему изолированно. Но справедли­вость и несправедливость есть качества людей, живущих в обществе, а не в одиночестве. Указанное состояние ха­рактеризуется также отсутствием собственности, владения, Отсутствием точного разграничения между моим и твоим. Каждый человек считает своим лишь то, что он может

97

добыть, и лишь до тех пор, пока он в состоянии удержать это. Всем предыдущим достаточно сказано о том плохом положении, в которое поставлен человек в естественном состоянии, хотя он имеет возможность выйти из этого положения - возможность, состоящую отчасти в страстях, а отчасти в его разуме.

Страсти, склоняющие людей к миру. Страсти, делаю­щие людей склонными к миру, суть страх смерти, желание вещей, необходимых для хорошей жизни, и надежда при­обрести их своим трудолюбием. А разум подсказывает подходящие условия мира, на основе которых люди могут прийти к соглашению. Эти условия суть то, что иначе называется естественными законами, о которых я более подробно буду говорить в следующих двух главах.

ГЛАВА XIV

О ПЕРВОМ И ВТОРОМ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ И О ДОГОВОРАХ

Что такое естественное право (right of nature). Есте­ственное право, называемое обычно писателями jus natura-1е, есть свобода всякого человека использовать собственные силы по своему усмотрению для сохранения своей соб­ственной природы, т. е. собственной жизни, и, следова­тельно, свобода делать все то, что, по его суждению, является наиболее подходящим для этого.

Что такое свобода. Под свободой, согласно точному значению слова, подразумевается отсутствие внешних пре­пятствий, которые нередко могут лишить человека части его власти делать то, что он хотел бы, но не могут мешать использовать оставленную человеку власть сообразно тому, что диктуется ему его суждением и разумом.

Что такое естественный закон (law of nature). Есте­ственный закон, lex naturalis, есть предписание, или най­денное разумом (reason) общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и пренебре­гать тем, что он считает наилучшим средством для сохране­ния жизни.

Различие между правом и законом. Следует различать jus и lex - право и закон, хотя тот, кто пишет на эту тему, обычно смешивает эти понятия, ибо право состоит в свободе делать или не делать, между тем как закон определяет

98

и обязывает к тому или другому члену этой альтернативы, следовательно, закон и право различаются между собой, так же как обязательство и свобода, которые несовместимы в отношении одной и той же вещи.

В естественном состоянии каждый человек имеет право на все. Так как состояние человека (как было указано в предыдущей главе) есть состояние войны всех против всех, когда каждый управляется своим собственным разу­мом и нет ничего, чего он не мог бы использовать в качестве средства для спасения от врагов, то отсюда следует, что в таком состоянии каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека. Поэтому до тех пор, пока сохраняется право всех на все, ни один человек (как бы силен или мудр он ни был) не может быть уверен в том, что сможет прожить все то время, которое природа обычно предоставляет человеческой жизни. Следовательно, предписание, или общее правило, разума гласит, что вся­кий человек должен добиваться мира, если у него есть надежда достигнуть его; если же он не может его достиг­нуть, то он может использовать любые средства, дающие преимущество на войне.

Основной естественный закон. Первая часть этого пра­вила содержит первый и основной естественный закон, гласящий, что следует искать мира и следовать ему. Вторая часть есть содержание естественного права, сводящегося к праву защищать себя всеми возможными средствами.

Второй естественный закон. От этого основного есте­ственного закона, согласно которому люди должны стре­миться к миру, происходит другой закон, гласящий, что в случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольство­ваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отноше­нию к себе. Ибо до тех пор, пока каждый человек держится за это право - делать все, что он хочет, все люди будут находиться в состоянии войны. Однако если другие люди не желают следовать его примеру и отказаться от этого права, то нет никакого основания для кого бы то ни было лишить­ся его, ибо это означало бы скорее отдать себя на разграбле­ние (чего никто не обязан желать), чем показать свою готовность к миру. Именно таков закон Евангелия: посту­пай по отношению к другим так, как ты желал бы, чтобы другие поступали по отношению к тебе. И это закон всех людей: quod tibi fieri non vis, alteri ne feceris 46.

99

Что означает отказ от права. Отказаться от человеческо­го права на что-нибудь - значит лишиться свободы пре­пятствовать другому пользоваться выгодой от права на то же самое. Ибо тот, кто отрекается или отступается от своего права, не дает этим ни одному человеку права, которым последний не обладал бы ранее, так как от природы все люди имеют право на все. Отказаться от своего права озна­чает лишь устраниться с пути другого, с тем чтобы не препятствовать ему в использовании его первоначального права, но не с тем, чтобы никто другой не препятствовал ему. Таким образом, выгода, получаемая одним человеком от уменьшения права другого человека, состоит лишь в уменьшении препятствий к использованию своего соб­ственного первоначального права.

Что означает отречение от права. Что такое перенесение права. Обязательство. Долг. Отказ от права совершается или простым отречением от него, или перенесением его на другого человека. Простое отречение имеется в том случае, когда отказывающийся не интересуется тем, кому доста­нется благо этого права. Перенесение имеется в том случае, когда отказывающийся желает, чтобы благо этого права досталось определенному лицу или лицам. А когда человек в той или другой форме отказался от своего права или уступил его кому-нибудь, тогда говорят, что он обязан не препятствовать тем, кому уступил или предоставил это право, в пользовании этим благом, что на нем лежит долг и обязанность не отменять этого своего добровольного акта и что такое противодействие есть несправедливость и не­правомерность, будучи sine jure 47, так как данный человек отказался от своего права или уступил его.

Несправедливость. Неправомерность и несправедли­вость в мирных спорах некоторым образом подобны тому, что в диспутах схоластов называется абсурдом. Как в этих спорах мы называем абсурдом противоречие тому, что утверждалось раньше, так обычно мы называем неспра­ведливостью или неправомерностью произвольное разру­шение того, что раньше было добровольно сделано. Простое отречение от права или перенесение права производится либо путем соответствующего заявления, либо посредством произвольного знака или знаков, с достаточной ясностью обозначающих, что данный человек отрекается или перено­сит либо что он отрекся или перенес свое право на того, кто его получает. Этими знаками являются или одни слова, или одни действия, или (как это чаще всего бывает) и то и другое. Эти заявления, или знаки, суть обязательства, которые

100

ми люди связывают себя и обязуются, причем сила этих обязательств лежит не в их собственной природе (ибо нет ничего легче для человека, чем нарушить свое слово), а в боязни того зла, которое неминуемо влечет за собой их нарушение.

Не все права могут быть отчуждаемы. Когда человек переносит свое право или отрекается от него, то он это делает или ввиду какого-нибудь права, которое взамен переносится на него самого, или ради какого-нибудь друго­го блага, которое он надеется приобрести. В самом деле, такое отречение, или отчуждение, является добровольным актом, а целью добровольного акта всякого человека явля­ется какое-нибудь благо для себя. Вот почему имеются некоторые права, о которых нельзя полагать, чтобы кто-нибудь мог уступить их или передать словами или знаками. Прежде всего человек не может отказаться от права оказы­вать сопротивление тем, кто нападает на него с целью лишить его жизни, ибо нельзя думать, чтобы он надеялся приобрести таким путем какое-нибудь благо для себя. То же самое можно сказать о праве сопротивления нападению, имеющему целью нанести раны, наложить оковы или заключить в тюрьму, причем по двум соображениям: во-первых, потому, что терпеливое снесение этих насилий не влечет за собой такого блага, какое влечет за собой терпели­вое отношение к тому, что другой ранен или заточен в тюрьму; во-вторых, потому, что, когда человек видит, что на него наступают с целью совершить нападение, он не может сказать, имеют ли наступающие в виду его смерть или нет. И наконец, мотивом и целью при отречении от права, или отчуждении его, является гарантия безопасно­сти человеческой личности, т. е. сохранение жизни и обес­печение средств такого сохранения жизни, при котором последняя не стала бы тяжелой. Вот почему если имеется видимость, что человек словами или знаками отказывается от той цели, к которой эти знаки приурочены, то не следует думать, что таковы его действительные намерения и воля, а просто этот человек не знал, как могут быть истолкованы такие слова и действия. Взаимное перенесение права есть то, что люди называют договором (contract).

Что такое договор. Следует различать перенесение права на вещь и перенесение или передачу, т. е. вручение, самой вещи. Ибо вещь может быть вручена одновременно с перенесением права, как, например, при покупке и прода­же за наличный расчет либо при обмене товаров или земель, и может быть вручена некоторое время спустя.

101

Что такое соглашение. Может быть и так, что одна из сторон вручает вещь, предоставить которую она обязана по договору, и позволяет другой стороне выполнить обязатель­ства к определенному, более позднему сроку, оставаясь некоторое время должником, и тогда участие первой сторо­ны в договоре называется соглашением (convenant), или обе стороны могут договориться сразу о том, что их вза­имные обязательства будут выполнены после. В обоих этих случаях выполнение своих обязательств тем, кто должен их выполнить в будущем, называется сдержанием обещания, или верностью, а невыполнение (если оно преднамерен­но) - нарушением верности.

Дар. Когда перенесение права не взаимно, а лишь одна из сторон переносит свое право на другую сторону в на­дежде приобрести этим дружбу или какую-нибудь услугу от нее или друзей, или в надежде приобрести славу мило­сердного и великодушного человека или освободить душу от тяжелого чувства сострадания, или в надежде на награду на небесах, тогда это перенесение права является не догово­ром, а даром, добровольным даром, благодарением, каковые слова означают одно и то же.

Знаки, выражающие договор непосредственно. Договор выражается знаками или непосредственно, или путем умо­заключения из них. Непосредственно он выражается слова­ми, значение которых понятно. Такие слова могут отно­ситься к настоящему или прошлому, например: «я даю», «я дарю», «я дал», «я подарил», «я желаю, чтобы это при­надлежало вам»,- или же к будущему, например: «я дам», «я подарю», в каковом случае они называются обещанием.

Знаки, выражающие договор путем умозаключения. Знаками, выражающими договор путем умозаключения из них, являются иногда слова, иногда молчание, иногда действия, иногда воздержание от действий - вообще все то, что достаточно выявляет волю договаривающегося.

Дар с помощью слов, относящихся к настоящему и про­шлому. Одни слова, относящиеся к будущему и содержа­щие голое обещание, являются недостаточным признаком добровольного приношения и поэтому необязательны. Ибо если они относятся к будущему, как, например: «завтра я дам»,- то это признак того, что я еще не дал, и,

следова­тельно, признак того, что мое право еще не перенесено, а останется за мной до тех пор, пока я не перенесу его при помощи какого-нибудь другого действия. Если же слова относятся к настоящему или прошлому, как, например; «я дал» или «я с тем даю, чтобы вручить завтра», тогда мое

102

завтрашнее право уже отдано сегодня, и это в силу одних слов, хотя бы и не было другого доказательства моей воли. Существует огромная разница между значениями следую­щих слов: volo hoc tuum esse сras и сras dabo, т. е. между «я желаю, чтобы это завтра принадлежало тебе» и «я дам тебе это завтра», ибо в первом обороте речи слова «я же­лаю» обозначают акт воли, совершающийся в настоящем; во втором же они обозначают обещание будущего акта воли. Вот почему первая фраза, относящаяся к будущему, ничего не переносит. Однако, если имеются кроме слов другие признаки воли к перенесению права, тогда и в случае

до­бровольного дара право может считаться отчужденным посредством слов, относящихся к будущему. Например, если человек предлагает премию тому, кто первым в со­ревновании придет к финишу, то этот дар является добро­вольным, и хотя слова относятся к будущему, однако право переходит, ибо, если этот человек не желал бы, чтобы его слова были так поняты, он не стал бы побуждать людей к бегу.

Знаками, выражающими договор, являются слова, отно­сящиеся как к прошлому и настоящему, так и к будущему, В договорах право переходит не только в тех случаях, когда слова относятся к настоящему или к прошедшему времени, но также когда они относятся к будущему, ибо договор есть взаимное перенесение или обмен прав. Вот почему и наме­рение того, кто лишь обещает, должно быть истолковано в том смысле, что он желает, чтобы его право перешло, ибо он уже получил то благо, за которое обещает передать свое право, и если бы он не был согласен с таким истолкованием его слов, то другая сторона не выполнила бы первой того, что лежит на ней. При покупке, продаже и других актах договора обещание по этой причине равносильно согласию и потому обязательно.

Что такое заслуга. Если в случае договора одна из сторон первой выполняет свои обязательства, о ней говорят, что она заслуживает то, что она должна получить от второй стороны, и что она имеет на это право как на причитающе­еся ей. Точно так же если многим предложен приз, который должен быть вручен лишь тому, кто его выиграет, или если среди людей были брошены деньги, с тем чтобы ими вос­пользовались те, кто их поймает, то хотя это добровольный дар, однако выигравшие или поймавшие заслуживают этого и имеют это как то, что им причитается. Ибо право было перенесено в этом случае актом предложения приза и бро­сания денег, хотя лишь исход состязания должен был

103

определить, на кого именно переносится это право. Однако между этими двумя видами заслуг существует та разница, что при договоре я заслуживаю в силу своей собственной власти и обязательств другой стороны, в случае же добро­вольного дара моя способность заслуживать обусловлена доброй волей дающего. В случае договора я заслуживаю того, чтобы мой контрагент отрекся от своего права; в слу­чае же дара моя заслуга имеет не тот смысл, будто дающий обязан отречься от своего права, а лишь тот, что если он отрекся от него, то это право должно скорее принадлежать мне, чем кому-либо другому. И это, как я полагаю, выража­ет смысл того различия, которое схоласты делают между meritum congrui и meritum condigni 48. Ибо так как всемогу­щий Бог обещал рай тем людям (ослепленным плотскими вожделениями), которые смогут шествовать по пути жизни согласно его заветам в предписанных им пределах, то схоласты говорят, что тот, кто шествует таким образом, заслужит рай ex congruo 49. Но так как ни один человек не обладает правдивостью и другими богоугодными качества­ми в такой мере, чтобы претендовать на рай по праву, а может надеяться получить его лишь как господнюю милость, то схоласты говорят, что ни один человек не может заслужить рай ex condigno 50. Таков, как я понимаю, смысл этого различения. Однако, поскольку спорщики-схоласты соглашаются со значением своих искусственных терминов лишь до тех пор, пока это им выгодно, я не желаю ничего утверждать насчет этого смысла и говорю лишь следующее: если какой-нибудь дар дается неопределенно как приз тому, кто победит в состязании, то выигрывающий заслу­живает приз и может претендовать на него как на нечто ему причитающееся.

Когда соглашения, основанные на взаимном доверии, оказываются недействительными. Если заключено согла­шение, при котором ни одна из сторон не выполняет своих обязательств немедленно, а доверяет друг другу, то в есте­ственном состоянии (которое есть состояние войны всех против всех) такое соглашение при

мало-мальски обосно­ванном подозрении одной из сторон, что противная сторона не выполнит своих обязательств, оказывается недействи­тельным. Если же имеется стоящая над обеими сторонами общая власть, имеющая право и достаточно сил, чтобы принудить их к выполнению соглашения, то оно действи­тельно. В самом деле, тот, кто первый выполняет условия соглашения, не имеет уверенности в том, что другой со своей стороны выполнит их потом, ибо там, где нет боязни

104

принудительной власти, словесные обязательства слишком слабы, чтобы они могли обуздывать честолюбие, корысто­любие, гнев и другие страсти; но такой принудительной власти нельзя предполагать в естественном состоянии, где все люди равны и сами решают, насколько справедливы их собственные опасения. Поэтому тот, кто первый выполняет условия соглашения, лишь выдает себя врагу, что противо­речит праву (от которого он никогда не может отречься) защищать свою жизнь и средства к жизни.

Однако в гражданском состоянии, когда имеется власть, установленная для оказания принудительного воздействия на тех, кто без этого воздействия нарушил бы свое слово, такое опасение неосновательно, и потому тот, кто на осно­вании соглашения должен первым выполнить зависящие от него условия, обязан так делать.

Причиной боязни, делающей такое соглашение несосто­ятельным, должно быть всегда нечто возникшее после заключения соглашения, некий новый факт или другое выявление воли к невыполнению. В противном случае эта причина не может сделать соглашение недействительным, ибо то, что не мешает человеку обещать, не может быть признано препятствием к выполнению.

Право на цель содержит право на средства. Тот, кто переносит какое-нибудь право, переносит также, поскольку это в его власти, и средства использования этого права. Например, тот, кто продает участок земли, должен быть понят так, что он одновременно передает и травы, и все, что произрастает на нем; так и тот, кто продает мельницу, не может отвести реку, приводящую эту мельницу в движе­ние. А те, кто облекает человека правом верховной власти, должны быть поняты так, что одновременно они дают ему право взимать налоги для содержания солдат, а также право назначения судей для отправления правосудия.

Соглашение с животными невозможно. Невозможно заключить соглашение с животными, ибо, не понимая нашей речи, они не понимают и не приемлют никакого перенесения права, точно так же они не способны перено­сить право на другого, а без взаимного получения нет соглашения.

Соглашение с Богом невозможно без особого открове­ния. Заключить соглашение с Богом можно лишь при посредстве тех, с кем Бог сообщается путем сверхъесте­ственного откровения, или при посредстве Его наместни­ков, правящих под Ним и от Его имени, ибо иначе мы не знаем, принимает Бог наши условия или нет. Поэтому те,

105

кто торжественно обещает нечто противоречащее какому-нибудь естественному закону, обещают напрасно, ибо выполнение такого обещания было бы несправедливо. Если же обещается нечто диктуемое естественным законом, то источником обязательства является не обещание, а закон.

Не может быть соглашения о том, что невозможно в будущем. Предмет, или содержание, соглашения есть всегда нечто составляющее объект обдумывания (ибо

со­глашение есть акт воли, т. е. акт, и последний акт, обдумы­вания) и потому всегда понимается как нечто, что наступит в будущем и что признается возможным исполнить для того, кто заключает соглашение.

Поэтому обещание заведомо невозможной вещи не есть соглашение. Однако, если лишь впоследствии обнаружи­лась невозможность того, что раньше считалось возмож­ным, соглашение действительно и обязывает хотя не к са­мому выполнению обязательства, однако - к возмещению его денежного эквивалента или, если и это невозможно, к добросовестному старанию выполнить столько, сколько возможно, ибо к большему нельзя обязать человека.

Каким образом соглашения оказываются бесполезны­ми. От обязательств, наложенных соглашением, люди могут быть освобождены двояким путем: выполнением и прощением. Выполнение есть естественный конец обяза­тельства, а прощение есть восстановление свободы, являясь перенесением того права, в котором состояло

обязатель­ство.

Соглашения, исторгнутые под влиянием страха, дей­ствительны. Соглашения, заключенные под влиянием стра­ха, являются в естественном состоянии обязательными. Например, если я заключаю соглашение с врагом об уплате выкупа или о службе ему в обмен на свою жизнь, то я свя­зан таким соглашением. Ибо такого рода соглашение есть договор, при котором один получает благо жизни, другой должен получить взамен деньги или службу, и, следова­тельно, там, где нет другого закона (как это бывает в есте­ственном состоянии), запрещающего выполнение подобно­го обязательства, такое соглашение имеет силу. Поэтому военнопленные, которым поверили на слово, что они упла­тят выкуп, обязаны уплатить его. И если более слабый государь заключил под влиянием страха невыгодный мир с более сильным, то он обязан выполнить мирные условия, если только не возник (как было сказано ранее) новый и основательный повод для опасения, что война будет возобновлена. И если я даже в государстве вынужден,

106

подчиняясь насилию, обещать какому-нибудь разбойнику деньги в качестве выкупа за свою жизнь, я обязан уплатить их, если гражданский закон не освободит меня от этого обязательства. Ибо все то, что я могу на законном основа­нии делать без обязательства, я могу законным образом путем соглашения делать и под влиянием страха. А согла­шение, заключенное на законном основании, не может быть законным образом нарушено.

Более раннее соглашение с одним аннулирует более позднее с другим. Более раннее соглашение аннулирует более позднее. Ибо человек, перенесший сегодня свое право на одного, не может это завтра переносить на другого, по­этому более позднее обещание не переносит никакого права, а является пустым звуком.

Соглашение людей, не защищающее их, недействитель­но. Соглашение, обязывающее меня не сопротивляться насилию, всегда недействительно. Ибо (как я это показал раньше) никто не может переносить право спасать себя от смерти, увечья и заточения (избежание которых является единственной целью отказа от какого-либо права или от­речения от него), и поэтому обещание не сопротивляться насилию не может переносить права в силу какого бы то ни было соглашения и не обязательно. И хотя человек может заключить такое соглашение: если я не сделаю того-то или того-то, убей меня, он не может заключить соглашения, гласящего: если я не сделаю того-то и того-то, я не буду сопротивляться вам, когда вы придете убить меня. Потому что человек охотнее выбирает меньшее зло, которое в дан­ном случае состоит в опасности смерти при сопротивлении, чем большее зло, а именно верную и неминуемую смерть при отказе от сопротивления. Истину этого положения подтверждают все люди, отправляя преступников к месту казни или в тюрьму под конвоем, несмотря на то что эти преступники согласны с законом, на основании которого были осуждены.

Никто не обязан взять на себя какую-либо вину. Соглашение, обязывающее человека взять на себя какую-нибудь вину без уверенности, что он будет помилован, точно так же не имеет обязательной силы. Ибо в есте­ственном состоянии, когда каждый человек является судьей, нет места для обвинения, а в состоянии граждан­ственности, когда за обвинением следует наказание, являю­щееся насилием, человек не может быть обязан не защи­щаться.

То же самое верно в отношении обвинения близких,

107

осуждение которых является для человека несчастьем, как, например, обвинение отца, жены и благодетеля. Ибо пока­зания человека при этом, если они не даются добровольно, считаются, естественно, пристрастными и поэтому не до­лжны приниматься во внимание, а там, где показания человека не встречают доверия, он не обязан их давать. Точно так же не должны считаться решающими показания, данные под пыткой, ибо пытка должна применяться как средство разгадки и освещения дальнейшего хода след­ствия и обнаружения истины, но тот, кого пытают, призна­ния в этом случае делает с целью облегчить свои страдания, а не сообщить сведения тем, кто его пытает, и потому эти показания не заслуживают доверия, не являясь доста­точными свидетельскими показаниями, а избавляет ли себя человек от пыток правильными или ложными показания­ми, он это делает по праву сохранения собственной жизни. Цель клятвы. Так как слова, как я заметил раньше, слишком бессильны, чтобы заставить людей выполнять свои соглашения, то для увеличения их принудительной силы человеческая природа имеет лишь два средства. Этими средствами являются или боязнь последствий нару­шения своего слова, или желание славы и чувство гордости, побуждающие человека показать, что он способен не нару­шать своего слова. Это последнее является благородством, слишком редко встречаемым, чтобы на него можно было рассчитывать, особенно у тех, кто преследует цели богат­ства, власти или чувственных наслаждений, а к ним принадлежит большая часть человечества. Страсть, на которую можно положиться,

- это страх, причем этот страх имеет два наиболее общих объекта. Первый объект - это сила невидимых духов, второй - сила тех людей, которым нарушение обещания нанесет ущерб. И хотя сила первых превосходит силу вторых, однако страх перед силой по­следних обычно сильнее страха перед силой первых. Страх перед первыми есть в каждом человеке его собственная религия, которая имеет место в природе человека до воз­никновения гражданского общества. Другой страх не при­сущ человеку до возникновения гражданского общества или по крайней мере присущ не в такой степени, чтобы принудить человека к исполнению его обещаний, ибо в естественном состоянии неравенство сил определяется лишь исходом сражения. Таким образом, до возникновения гражданского общества или когда существование граждан­ского общества прервано войной, ничто не может укрепить силу заключенного мирного договора против искушения

108

корыстолюбия, честолюбия, сладострастия и других силь­ных страстей, кроме боязни той невидимой силы, которую каждый человек почитает как Бога и которой он боится как мстителя за вероломство. Поэтому все, что два человека, не подчиненные гражданской власти, могут сделать,- это заставить друг друга поклясться тем Богом, которого они боятся.

Форма клятвы. Эта клятва есть форма речи, которая прибавляется к обещанию и которой тот, кто обещает, обозначает, что в случае неисполнения им своего обещания он отказывается от милосердия своего Бога или призывает на себя его месть. Такова была языческая форма: «В про­тивном случае пусть убьет меня Юпитер, как я убиваю это животное». Такова наша форма: «Я сделаю то-то и то-то, да поможет мне Бог». Кроме того, каждый из договариваю­щихся сопровождает свою клятву обрядами и церемония­ми, практикуемыми в его религии, дабы сделать страх перед вероломством еще более сильным.

Клятва может быть только именем Бога. Отсюда ясно, что обещание, подкрепленное формой, или обрядом, отлич­ным от тех, которые обычно применяются при клятвах, есть пустой звук и не является клятвой, а также что нельзя клясться именем предмета, которого клянущийся не почи­тает Богом. И хотя люди иногда имели обыкновение из страха или из лести клясться именем своих царей, однако этим они хотели отметить, что воздают им божеские по­чести. Ясно также, что клясться без нужды именем Бога есть лишь профанация его имени, а клясться чем-нибудь другим, как это делают люди в обиходных разговорах, есть не клятва, а лишь нечестная привычка, обусловленная слишком большой горячностью в разговорах.

Клятва ничего не прибавляет к обязательству. Ясно также, что клятва ничего не прибавляет к обязательству. Ибо законное соглашение обязывает перед Богом и без клятвы, так же как с клятвой; незаконное же соглашение ни к чему не обязывает, даже если оно подкреплено клят­вой.

ГЛАВА XV

О ДРУГИХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ

Третий естественный закон - справедливость. Из того естественного закона, в силу которого мы обязаны перено­сить на другого те права, сохранение которых мешает

109

водворению мира среди людей, вытекает третий есте­ственный закон, именно тот, что люди должны выполнять заключенные ими соглашения, без чего соглашения не имеют никакого значения и являются лишь пустыми звука­ми, а раз при этом остается право всех на все, то люди продолжают находиться в состоянии войны.

Что такое справедливость и несправедливость. В этом естественном законе заключаются источники и начало справедливости. Ибо там, где не имело места предваритель­ное заключение договора, не было перенесено никакое право и каждый человек имеет право на все, и, следователь­но, никакое действие не может быть несправедливым. Но если договор заключен, то его нарушение - несправедли­во. Несправедливость же есть не что иное, как невыполне­ние договора. А все, что не несправедливо, справедливо.

Справедливость и собственность начинаются с основа­ния государства. Однако так как соглашения, имеющие своей основой взаимное доверие, недействительны там, где имеется опасение невыполнения их какой-нибудь сторо­ной (как было сказано в предшествующей главе), то, хотя источником справедливости является заключение догово­ров, в указанном случае, однако, нет фактической спра­ведливости до тех пор, пока не будет устранена причина опасения, что невыполнимо до тех пор, пока люди нахо­дятся в естественном состоянии войны всех против всех. Вот почему, прежде чем слова справедливое и несправедли­вое смогут иметь место, должна быть какая-нибудь прину­дительная власть, которая угрозой наказания, перевешива­ющего благо, которое люди ожидают от нарушения ими своего соглашения, принуждала бы всех в одинаковой мере к выполнению соглашений и упрочила бы ту собственность, которую люди приобретают путем взаимных договоров взамен отказа от всеобщего права. Такая власть может появиться лишь с основанием государства. К нашему заключению можно прийти также, исходя из определения справедливости, данного схоластами. Это определение гла­сит: «Справедливость есть неизменная воля давать каждо­му человеку его собственное». Таким образом, там, где нет собственного, т. е. собственности, нет несправедливости, а там, где нет организованной принудительной власти, т. е. где нет государства, нет собственности, ибо там все имеют право на все. Поэтому там, где нет государства, нет несправедливости. Природа справедливости, таким обра­зом, состоит в выполнении соглашений, имеющих обяза­тельную силу, но обязательная сила соглашений начина-

110

ется лишь с установления гражданской власти, достаточно сильной, чтобы принудить людей к выполнению своих соглашений, с чем совпадает также начало собственности. Справедливость не противоречит разуму. Безумец гово­рил в душе своей, что нет справедливости, а иногда и про­износил это вслух, серьезно доказывая, что так как каждый человек должен заботиться о своем самосохранении и об удовлетворении своих потребностей, то нет никакого осно­вания, чтобы человек не мог делать того, что, с его точки зрения, ведет к достижению указанных целей, и вот почему как заключение, так и незаключение, как выполнение, так и невыполнение соглашений одинаково не противоречат разуму, если только это способствует чьему-либо благу. Безумец при этом не отрицает, что существуют соглашения и что они иногда нарушаются, иногда же выполняются; он не отрицает также, что такое их нарушение можно назвать несправедливостью, а их соблюдение - справедливостью. Однако он спрашивает, не может ли иногда несправедли­вость, отвлекаясь от страха Божьего (ибо тот же глупец сказал в душе своей, что Бога нет!), быть в полном согласии с тем разумом, который диктует каждому человеку пресле­довать собственное благо, и особенно тогда, когда эта несправедливость ведет к такому благу, при наличии кото­рого человек может пренебречь не только порицанием и бранью других, но также и их силой. Царство приобрета­ется силой. Но что, если оно может быть приобретено несправедливым насилием? Не будет ли неразумным при­обретение царства подобным образом, если это можно сделать без всякого ущерба для себя? А если это не проти­воречит разуму, то это не противоречит также справедливо­сти, ибо иначе справедливость не могла бы быть признана добром. В силу таких рассуждений увенчанное успехом вероломство приобрело название добродетели, и кое-кто, во всех других случаях считая вероломство недопустимым, считал, однако, позволительным совершать его, когда дело идет о приобретении царства. А язычники, верившие, что Сатурн был свергнут своим сыном Юпитером, тем не менее верили, что тот же Юпитер является мстителем за нару­шенную справедливость. Это несколько напоминает некий закон, устанавливаемый Коком в его комментарии к Лит-лтону , где он говорит, что, если законный наследник короны изобличен в измене, он все же должен быть возве­ден на престол, чем и будет аннулировано его преступле­ние. Кое-кто будет склонен вывести из этих примеров то заключение, что если бесспорный наследник какого-нибудь

111

царства убьет того, кто владеет этим царством, будь это даже его отец, то называть ли это несправедливостью или каким угодно именем, однако это никак не противоречит разуму, ибо мы видим, что все произвольные действия людей имеют своей целью достижение блага для себя, и те действия, которые больше всего способствуют этой цели, являются наиболее разумными. Это рассуждение, несмотря на кажущуюся логичность, неправильно.

В самом деле, речь идет не о взаимных обещаниях там, где нет никакой уверенности в том, что эти обещания будут выполнены с какой-либо стороны, как, например, там, где нет гражданской власти, стоящей над обеими обещающими сторонами, ибо такого рода обещания не являются соглаше­ниями. Речь идет о том, противоречит или не противоречит разуму, т. е. выгоде одной стороны, выполнение этой сторо­ной своего обещания там, где другая сторона уже выполни­ла свое обещание или где имеется сила, могущая принудить ее к выполнению. И я утверждаю, что выполнение своего обещания не противоречит разуму. Чтобы убедиться в этом, надо принять во внимание следующее. Во-первых, что если человек совершает действие, которое по всему тому, что можно предвидеть и рассчитать, должно привести его к собственной гибели, то такое действие не становится разумным или мудрым от того, что какое-нибудь случайное не предвиденное им обстоятельство обратило это действие ему на благо. Во-вторых, что в состоянии войны, когда вследствие отсутствия общей власти, держащей всех в стра­хе, каждый является врагом каждого, ни один человек не может надеяться защитить себя от гибели собственными силами или собственным умом без помощи союзников и всякий ждет той же защиты от союза, как и любой другой. Вот почему тот, кто объявляет, что он считает разумным обмануть тех, кто ему помогает, не может разумным обра­зом рассчитывать ни на какие другие средства безопасно­сти, кроме тех, которые представляют ему его собственные силы. Поэтому тот, кто нарушает свое соглашение и, следо­вательно, объявляет, что он считает такой образ действий разумным, может быть принят в какое-нибудь общество, созданное в целях мира и самозащиты, разве лишь по ошиб­ке тех, кто его принимает; а если он уже принят, то может удержаться там только потому, что другие не видят опасно­сти своей ошибки. Однако на такие ошибки человек не может разумным образом рассчитывать как на средства безопасности, потому что, если его не допустят в общество или выбросят из него, он погибнет. Остаться же жить в об-

112

ществе он может лишь благодаря ошибкам других людей, ошибкам, которые он не мог предвидеть или на которые он не мог рассчитывать. Из всего этого видно, что нарушение человеком заключенного им соглашения есть нечто проти­воречащее разуму, поскольку это противоречит интересам безопасности самого нарушителя, ибо положение подобного человека таково, что не способствовать его гибели могут лишь люди, не понимающие, в чем заключается их соб­ственная польза.

Предполагать же, что можно указанным путем обеспе­чить себе вечное блаженство на небесах, легкомысленно, ибо для достижения этой цели имеется лишь один воз­можный путь, а именно не нарушение, а соблюдение договоров.

Что же касается захвата верховной власти путем восста­ния, то очевидно, что такая попытка противоречит разуму, ибо хотя она и может увенчаться успехом, однако такого исхода неразумно ожидать заранее, скорее следует ожидать противоположного исхода; удачный исход, кроме того, может явиться соблазнительным примером для других добиваться той же цели подобными же средствами. Спра­ведливость, т. е. соблюдение соглашений, есть правило разума, запрещающего нам делать что-либо, что пагубно для нашей жизни, из чего следует, что справедливость есть естественный закон.

Некоторые идут дальше, утверждая, что естественный закон заключается не в правилах, ведущих к сохранению земной жизни человека, а в правилах, ведущих к достиже­нию вечного блаженства после смерти, что, по их мнению, может быть достигнуто и нарушением договора, которое в этом случае будет справедливым и разумным (таковы те, кто считает делом доблести убийство, свержение или вос­стание против установленной над ними с их собственного согласия верховной власти). Однако так как мы не имеем естественного знания о состоянии человека после смерти, а еще меньше о том, как вознаграждается в этом состоянии вероломство, а все мы лишь принимаем на веру утвержде­ния людей, что они знают об этом сверхъестественным путем или что они знают тех, кто знает других, которые знают третьих, имеющих такое сверхъестественное знание, то вероломство нельзя называть правилом разума или природы.

Соглашения не следует заключать с порочными людь­ми, не выполняющими своих обязательств. Другие, соглашающиеся с тем, что сохранение верности есть есте-

113

ственный закон, делают, однако, исключение в отношении определенных лиц, например еретиков и лиц, не выполняю­щих своих обязательств по отношению к другим. Однако и это против разума. Ибо если грех какого-нибудь человека есть достаточное основание, чтобы освободить нас от обя­занности выполнять заключенное с ним соглашение, то этот же грех должен был бы служить таким же достаточным основанием, чтобы не заключать с ним соглашения.

Что такое справедливость людей и несправедливость поступков. Имена справедливое и несправедливое, когда они относятся к людям, означают одно; когда же они отно­сятся к поступкам - другое. Когда они относятся к людям, они означают соответствие или несоответствие их характе­ра разуму. Когда же они относятся к поступкам, они означают соответствие или несоответствие разуму не ха­рактера или образа жизни, а отдельных поступков. Спра­ведливый человек есть поэтому тот, кто прилагает все возможные усилия, чтобы все его поступки были спра­ведливы, а несправедливый тот, кто этим пренебрегает. К таким людям в нашем языке применяются чаще слова честный и бесчестный, чем справедливый и несправедли­вый, хотя смысл их один и тот же. Честный человек поэтому не теряет своего доброго имени из-за одного или нескольких несправедливых поступков, обусловленных внезапной страстью или непониманием вещей или лиц, а бесчестный человек не перестает быть таковым вслед­ствие тех поступков, которые он совершает или от соверше­ния которых он воздерживается из страха, ибо его воля определяется не чувством справедливости, а той предпола­гаемой выгодой, которую ему может дать его образ дей­ствий. Оттенок справедливости придает человеческим по­ступкам известное (редко встречаемое) благородное или галантное мужество, при котором человек не желает быть обязанным какими-нибудь благами жизни хитрости или нарушению обещания. Эта справедливость характера и имеется в виду, когда называют справедливость доброде­телью, а несправедливость - пороком. Справедливые по­ступки определяют людей не как справедливых, а как невиновных, а несправедливые поступки (называемые так­же правонарушениями) - лишь как виновных.

Справедливость характера и справедливость поступков. Кроме того, несправедливость характера есть предрасполо­жение, или склонность, к правонарушению и является несправедливостью еще до перехода в действие и независи­мо от того, имеется ли правонарушение по отношению

114

к какому-нибудь отдельному лицу. Несправедливость же поступка (т. е. правонарушение) предполагает наличие отдельного лица, по отношению к которому совершено правонарушение, именно наличие лица, с которым заклю­чено соглашение. И поэтому часто случается, что правона­рушение совершено по отношению к одному лицу, между тем как материальный ущерб, проистекающий из этого правонарушения, нанесен другому. Так, например, если хозяин приказывает своему слуге дать деньги какому-нибудь постороннему и это приказание не выполняется, то правонарушение совершено по отношению к хозяину, с ко­торым слуга заключил раньше соглашение о повиновении, материальный же ущерб потерпел посторонний человек, по отношению к которому слуга не имел никакого обязатель­ства и потому не мог совершить по отношению к нему никакого правонарушения. Точно так же в государствах частные лица могут прощать друг другу свои долги, но не могут прощать разбоев и других насилий, от которых они потерпели материальный ущерб, ибо неуплата долгов есть нарушение обязательства по отношению к ним самим, разбой же и насилие есть правонарушение по отношению к личности государства.

Все, что сделано по отношению к кому-нибудь с его согласия, не может быть правонарушением. Все, что дела­ется по отношению к какому-нибудь человеку согласно его воле, ясно выраженной тому, кто делает, не есть правонару­шение по отношению к нему. Ибо если тот, кто делает, не отрекся путем предварительного соглашения от своего первоначального права делать то, что желательно другому, то не имеется никакого нарушения соглашения и, следова­тельно, никакого правонарушения. Если же такое соглаше­ние было заключено, то ясно выраженная воля другого, чтооы желательное ему было сделано, освобождает того, кто делает, от его заключенного соглашения, и поэтому и в дан­ном случае нет никакого правонарушения.

Справедливость коммутативная и дистрибутивная. Справедливость действий делится некоторыми авторами на коммутативную и дистрибутивную 52. Первая, говорят они, выражается арифметической пропорцией, а вторая - гео­метрической. Коммутативная справедливость поэтому, по их мнению, заключается в установлении равенства ценно­стей вещей, являющихся объектами договора, дистрибу­тивная - в наделении равными благами людей с одинако­выми заслугами. С этой точки зрения выходит, что было бы несправедливостью продавать дороже, чем мы покупаем,

115