Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

Часть 8.

пусть совет будет как угодно хорош, однако тот, кто дает его, является хорошим советчиком не больше, чем спра­ведливым судьей тот, кто дает справедливое решение за плату. Но там, где человек имеет право приказывать, как, например, отец в своей семье или полководец в армии, увещевание и отговаривание не только законны, но необхо­димы и похвальны. Впрочем, тогда они по существу не советы, а приказания, хотя по форме являются увещевани­ями, ибо там, где приказания должны побудить к выполне­нию тяжелой работы, иногда необходимость и всегда человечность требуют, чтобы они были подслащены

под­бадриванием и выражены скорее в тоне и форме советов, чем суровым языком команды.

Примеры различия между приказанием и советом мы можем взять из форм речи, которыми они выражаются в Священном писании. Да не будет у тебя других богов, кроме меня; не сотвори себе кумира; не произноси имени Бога всуе; соблюдай день субботний; почитай отца твоего и матерь твою; не убий; не укради и т. д. суть приказания, ибо основа нашей обязанности повиноваться им есть воля Бога, нашего царя, которому мы обязаны повиновением. Но слова: продай все, что имеешь, раздай имущество бедным и следуй за мной - суть советы, ибо основанием того, почему мы должны так поступать, является наше соб­ственное благо, а именно то, что мы этим приобретаем богатство на небе. Слова пойдите в селение, которое прямо перед вами, и тотчас найдете ослицу привязанную и

моло­дого осла при ней; отвязав, приведите ко мне суть приказа­ние, ибо основанием их является воля Господа, но слова покайтесь и креститесь во имя Иисуса суть совет, ибо основанием, почему мы должны так поступать, является не благо Бога всемогущего, который оставался бы царем, как бы мы против него ни бунтовали, а наше собственное благо, так как у нас нет другого средства избежать наказания, которому мы подлежим за наши грехи.

Различие между годными и негодными советчиками. Подобно тому как мы вывели сейчас отличие совета от приказания из природы совета, определяющейся тем бла­гом или вредом, которые могут проистекать для того, кому дается совет, из неизбежных или вероятных последствий предлагаемого ему деяния, точно так же может быть выве­дена из этой природы разница между годными и негодными советчиками. Так как опыт есть лишь запоминание послед­ствий прежде наблюдаемых аналогичных действий, а со­вет - лишь та речь, посредством которой этот опыт со-

200

общается другим, то достоинство и недостатки совета суть то же, что достоинство и недостатки интеллекта. А по отно­шению к личности государства его советники выполняют функции памяти и размышления. Однако наряду с этим сходством государства с естественным человеком имеется также очень важное различие между ними, состоящее в том, что естественный человек получает свой опыт от естественных объектов чувств, которые действуют на него без всяких побуждений страсти или собственного интереса, между тем как те, которые дают совет представителю госу­дарства, могут иметь и часто имеют свои личные цели и страсти, делающие их советы всегда подозрительными и часто предательскими. Вот почему мы можем установить в качестве первого признака хорошего советчика, чтобы его цели и интересы не были несовместимы с целями и интере­сами того, кому он дает совет.

Во-вторых, так как обязанностью советчика при обсуж­дении какого-нибудь действия является так указать на последствия этого действия, чтобы тот, кому дается совет, был правдиво и ясно уведомлен, то советчик должен облечь свой совет в такую форму, которая могла бы выявить исти­ну с наибольшей очевидностью, т. е. он должен подкрепить свой совет такими сильными доводами и изложить его таким выразительным и точным языком, и притом так кратко, как это требуется в интересах ясности. Поэтому не соответствуют обязанности советчика необдуманные и не­ясные выводы (такие, которые основаны лишь на примерах и авторитете книг и являются не доказательствами в отно­шении добра и зла, а лишь констатацией фактов или мнений), темные, путаные и двусмысленные выражения, а также все метафорические обороты, имеющие целью разжигать страсти (ибо такие аргументы и выражения способны лишь обманывать или вести того, кому мы совету­ем, к иным целям, чем его собственные).

В-третьих, так как способность давать советы зиждется на опыте и на долгом изучении и нельзя предположить, чтобы кто-нибудь имел опыт во всех тех делах, знание которых необходимо для управления большим государ­ством, то человек может считаться хорошим советчиком лишь в таких делах, в которых он не только весьма сведущ, но о которых много думал и которые много раз взвешивал. Так как мы видим, что задачей государства является обес­печить народу внутренний мир и защиту против внешнего нападения, то эта задача требует глубокого знания склон­ностей человеческого рода, прав правительства и природы

201

справедливости, законов, правосудия и чести, каковое зна­ние не может быть приобретено без изучения. Но эта задача требует также знания силы, средств и местных условий как своей страны, так и соседних, а также склонно­стей и намерений всех народов, с которыми можно каким-либо путем прийти во враждебное столкновение, каковое знание опять-таки может быть приобретено лишь благода­ря богатому опыту. И не только вся совокупность этих познаний, но каждое из них в отдельности предполагает известный возраст и наблюдения пожилого человека и нео­бычное прилежание. Особенность ума, необходимая, чтобы давать советы,- это, как я уже указывал раньше (в главе VIII), способность суждения. А различие людей в этом отношении проистекает из различия воспитания, ибо одни люди приспособлены воспитанием к изучению одной отрас­ли знания или одного дела, другие

- другой. Когда для выполнения какого-нибудь дела существуют безошибочные правила (как для создания машин и зданий - правила геометрии), тогда весь опыт мира не может сравняться по ценности с советом того, кто изучил или открыл эти прави­ла. Но там, где таких правил нет, лучше всего может судить о каком-нибудь специальном круге вопросов и соответ­ственно является лучшим советчиком тот, кто имеет наи­больший опыт в этой области.

В-четвертых, чтобы быть способным давать совет госу­дарству в делах, касающихся другого государства, необхо­димо быть знакомым со всеми сведениями и документами, поступающими из этого другого государства, а также со всеми трактатами и другими политическими договорами, заключенными между своим и другим государствами, о на­личии каковых знаний у человека может судить лишь представитель государства. Отсюда можно видеть, что те, кто не призван в совет, не могут дать хорошего совета в таких случаях.

В-пятых, при одинаковом числе советчиков человек получит лучший совет, выслушивая каждого порознь, а не всех вместе. Во-первых, слушая их порознь, вы имеете совет каждого из них, между тем как в собрании многие из них дают свой совет путем да или нет или руками и ногами, движимые не собственным мнением, а красноречием дру­гих, или боязнью обидеть своим несогласием некоторых ораторов или все собрание, или боязнью показаться менее понимающими дело, чем те, кто аплодировал противопо­ложному мнению. Во-вторых, в многочисленном собрании не могут не оказаться такие люди, интересы которых про-

202

тивоположны интересам государства, и так как эти интере­сы воодушевляют их, а воодушевление делает их красноре­чивыми, то своим красноречием они внушают другим свой совет. Ибо страсти разрозненных людей умеренны, как жар одной головни; в собрании же они являются как бы многи­ми головнями, воспламеняющими друг друга (особенно когда они разжигают друг друга речами), дабы поджечь государство под предлогом оказания ему помощи советом. В-третьих, слушая каждого человека отдельно, мы можем прерывать его и возражать ему и таким путем подвергать испытанию, когда это необходимо, правильность его дово­дов и основания его совета, чего нельзя делать в собрании, где человек при всяком трудном вопросе бывает больше поражен и ослеплен разнообразием речей по интересующе­му его вопросу, чем информирован о том пути, по которому ему следует идти. Кроме того, в многочисленном собрании, созванном для совета, непременно найдутся некоторые, кто из честолюбия хочет считаться красноречивым и сведущим в политике и дает свой совет, сообразуясь не с интересами дела, предложенного обсуждению, а с желанием пожинать аплодисменты своими цветистыми речами, испещренными цитатами из разных авторов; с их стороны это, по меньшей мере, дерзость, ибо они отнимают время от серьезного обсуждения, чего легко можно избежать при совещании в узком кругу. В-четвертых, при обсуждении дел, которые надлежит сохранить в тайне (таковы многие государ­ственные дела), советы многих, а особенно в собраниях, опасны. Поэтому многочисленные собрания вынуждены передавать такие дела более узким собраниям, состоящим из лиц, которые наиболее сведущи в этих вопросах и преданность которых не вызывает сомнений.

В заключение мы спросим: разве найдется где-нибудь такой горячий сторонник советов большого собрания, что он стал бы просить у него совета или пользоваться таким советом тогда, когда речь идет о женитьбе детей, о том, как распорядиться своими землями, о своем домоводстве, об управлении своим личным имением, особенно в том случае, когда между членами такого собрания имеются его не­доброжелатели? Человек, который устраивает свои дела при содействии многих и разумных советников, советуясь с каждым из них в отдельности по тем вопросам, по кото­рым соответствующий советник является наиболее компе­тентным, поступает наиболее разумно и похож на того, кто, играя в теннис, пользуется содействием способных по­мощников, расставленных в надлежащих местах. Наи-

203

лучшим образом поступает также тот, кто пользуется исключительно своим собственным умом, как в теннисе тот, кто совершенно не прибегает к содействию помощников. Но тот, кто ищет совета в своих делах у собрания, решение которого зависит от согласия большинства, каковое реше­ние обычно тормозится из зависти или своекорыстия несогласной частью, поступает наихудшим образом. Такой человек похож на игрока, которого везут к мячу хотя и хо­рошие игроки, но на тачке или на чем-нибудь другом, тяжелом самом по себе и замедляемом еще разногласием во мнениях и несогласованными усилиями тех, кто его тащит, причем замедляемом тем больше, чем больше число лиц, прилагающих к этому руку, а больше всего тогда, когда среди них имеются один или несколько, которые желают, чтобы играющий проиграл. И хотя верно, что много глаз видят больше, чем один, однако это можно применить ко многим советчикам лишь в том случае, когда окончательное решение находится в руках одного человека. При отсут­ствии этого условия бывает совсем наоборот. Ибо много глаз видят одну и ту же вещь по-разному и склонны смот­реть в сторону своей собственной выгоды. Вот почему стрелки, не желая промахнуться, присматриваются, прав­да, обоими глазами, но прицеливаются лишь одним. И вот почему большие демократические государства всегда дер­жались не открытыми совещаниями собраний, а или благо­даря объединявшему их общему врагу, или популярностью какого-нибудь их выдающегося человека, или каким-ни­будь тайным немногочисленным советом, или взаимной боязнью заговоров. Что же касается маленьких государств, как демократических, так и монархических, то никакая человеческая мудрость не может их сохранить дольше, чем продолжается взаимная зависть их могущественных сосе­дей.

ГЛАВА XXVI

О ГРАЖДАНСКИХ ЗАКОНАХ

Что такое гражданский закон. Под гражданскими зако­нами я понимаю законы, которые люди обязаны соблюдать не как члены того или другого конкретного государства, а как члены государства вообще. Ибо частные законы над­лежит знать тем, кто занимается изучением законов раз­личных стран, но гражданский закон вообще надлежит знать любому. Древнее право Рима называлось граждан-

204

ским правом от слова civitas, означающего государство17. И те страны, которые находились под властью Римской империи и управлялись римским правом, удерживают еще у себя ту часть из этого права, которую считают для себя подходящей, и называют эту часть в отличие от своих соб­ственных гражданских законов гражданским правом. Но не об этом я собираюсь здесь говорить, ибо в мою задачу входит показать не что такое право здесь или там, а лишь что такое право вообще, подобно тому как это делали Пла­тон, Аристотель, Цицерон и разные другие мыслители, которые не занимались специально изучением права.

Прежде всего очевидно, что закон вообще есть не совет, а приказание, но не приказание любого человека любому другому, а лишь приказание лица, адресованное тому, кто раньше обязался повиноваться этому лицу. А в термине «гражданский закон» прибавляется лишь имя приказыва­ющего, каковое есть persona civitatis - государственное лицо.

В соответствии с этим я определяю гражданское право следующим образом. Гражданским правом являются для каждого подданного те правила, которые государство устно, письменно или при помощи других достаточно ясных знаков своей воли предписало ему, дабы он пользо­вался ими для различения между правильным и непра­вильным, т. е. между тем, что согласуется, и тем, что не согласуется с правилом.

В этом определении нет ничего, что не было бы очевидно с первого взгляда. Ибо всякий человек видит, что некото­рые законы адресованы всем подданным вообще, некото­рые

- определенным провинциям, другие - определен­ным профессиям, а еще другие

- определенным людям, и поэтому они являются законами для той группы людей, которой адресовано приказание, и ни для кого другого. Точно так же очевидно, что законы суть правила, определя­ющие, что справедливо и что несправедливо, ибо неспра­ведливым считается лишь то, что противоречит какому-либо закону. Очевидно также, что никто, кроме государ­ства, не может издавать законы, ибо мы находимся в подданстве только у государства, и что приказания госу­дарства должны быть выражены достаточно ясными знака­ми, ибо иначе человек не может знать, чему он должен повиноваться. И поэтому все, что может быть выведено как необходимое следствие из этого определения, должно быть признано правильным. И вот я вывожу из него следующие заключения.

205

Суверен является законодателем. 1. Законодателем во всех государствах является лишь суверен, будь то один человек, как в монархии, или собрание людей, как в де­мократии или аристократии. Ибо законодатель есть тот, кто издает закон. А одно лишь государство предписывает со­блюдение тех правил, которые мы называем законом. Поэтому законодателем является государство. Но государ­ство является личностью и способно

что-либо делать только через своего представителя (т. е. суверена), и поэтому единственным законодателем является суверен. На том же основании никто, кроме суверена, не может отменять из­данного закона, ибо закон может быть отменен лишь другим законом, запрещающим приведение первого в ис­полнение.

И он сам не подчинен гражданским законам. 2. Суверен государства, будь то один человек или собрание, не подчи­нен гражданским законам. В самом деле, обладая властью издавать и отменять законы, суверен может, если ему угодно, освободить себя от подчинения отменой стесняю­щих его законов и изданием новых, следовательно, он уже заранее свободен. Ибо свободен тот, кто может по желанию стать свободным. Да и не может человек быть обязанным по отношению к самому себе, так как тот, кто может обязать, может и освободить от своей обязанности, и поэтому иметь обязательства только по отношению к самому себе

- зна­чит не иметь их.

Практика получает силу закона не от продолжительно­сти времени, а от согласия суверена. 3. Когда долгая практика получает силу закона, то эта сила обусловлена не продолжительностью времени, а волей суверена, сказываю­щейся в его молчании (ибо молчание есть иногда знак согласия), и эта практика является законом лишь до тех пор, пока суверен молчит. Поэтому если суверен пожелает, чтобы какой-нибудь правовой вопрос решался не на основа­нии его воли в данный момент, а на основании ранее изданных законов, то продолжительность практикующего­ся обычая не есть основание для умаления его права и вопрос должен решаться на основании справедливости, ибо с незапамятных времен бесконтрольно учиняются не­правильные иски и выносятся неправильные решения. Наши юристы считают законами лишь разумные обычаи и полагают, что дурные обычаи должны быть упразднены. Но судить о том, что разумно и что подлежит упразднению, есть дело составителя законов, т. е. верховного собрания или монарха.

206

Естественный и гражданский законы совпадают по содержанию. 4. Естественный и гражданский законы со­впадают по содержанию и имеют одинаковый объем. Ибо естественные законы, заключающиеся в беспристрастии, справедливости, признательности и других вытекающих отсюда моральных качествах, в естественном состоянии (как я уже указал на это раньше в конце главы XV) явля­ются не законами в собственном смысле слова, а лишь качествами, располагающими людей к миру и повинове­нию. Лишь по установлении государства, не раньше, они становятся действительно законами, ибо тогда они - при­казания государства, а потому также и гражданские зако­ны, в силу того что верховная власть обязывает людей повиноваться им. Дело в том, что при различиях, имею­щихся между отдельными людьми, только приказания государства могут установить, что есть беспристрастие, справедливость и добродетель, и сделать все эти правила поведения обязательными, и только государство может установить наказание за их нарушение, и поэтому такие приказания являются гражданскими законами. Поэтому во всех государствах мира естественный закон есть часть гражданского закона. В свою очередь гражданский закон также является частью предписаний природы, ибо спра­ведливость, т. е. соблюдение договоров и воздание каждому того, что принадлежит ему, есть предписание естественного закона. Но каждый подданный государства обязался дого­вором повиноваться гражданскому закону (договором граждан между собой, когда они собрались, чтобы выбрать общего представителя, или договором между каждым под­данным и самим представителем, когда, покоренные мечом, они обещают повиновение, чтобы сохранить свою жизнь), и поэтому повиновение гражданскому закону является также частью естественного закона. Гражданский и есте­ственный законы не различные виды, а различные части закона, из которых одна (писаная часть) называется граж­данским, другая (неписаная) - естественным. Впрочем, естественное право, т. е. естественная свобода человека, может быть урезано и ограничено гражданским законом; более того, такое ограничение является естественной целью издания законов, так как иначе не может быть никакого мира. И закон был принесен в мир только для того, чтобы ограничить естественную свободу отдельных людей, дабы они могли не вредить, а помогать друг другу и объединять­ся против общего врага.

Законы провинции создаются не обычаем, а властью

207

суверена. 5. Если суверен одного государства покорил народ, живший раньше под властью писаных законов, продолжает управлять по тем же законам и после покоре­ния, то эти законы являются гражданскими законами победителя, а не покоренного государства. Ибо

законодате­лем является не тот, чьей властью закон впервые издан, а тот, чьей волей он продолжает оставаться законом. Поэто­му там, где в пределах одного государства имеются разные провинции и эти провинции имеют разные законы, обычно называемые обычаями этих провинций, мы должны пони­мать это не так, будто эти обычаи имеют свою силу благода­ря своей древности, а лишь так, что они в древности были писаными законами или в другой форме объявленными постановлениями и уложениями суверенов этих провинций и что они и сейчас являются законами не потому, что освя­щены временем, а в силу постановлений нынешних сувере­нов. Но если какой-нибудь неписаный закон одинаково практикуется во всех провинциях какого-либо государства и эта практика не приводит ни к каким несправедливостям, то такой закон является не чем иным, как естественным законом, одинаково обязывающим весь человеческий род. Некоторые нелепые мнения законоведов относительно издания законов. 6. Так как мы видим, что все законы, писаные и неписаные, имеют свой авторитет и силу в зави­симости от воли государства, т. е. от воли его представите­ля, каковым является в монархии монарх, а в других государствах - верховное собрание, то приходится удив­ляться возникновению таких мнений, какие мы находим в разных государствах в трудах выдающихся законоведов, непосредственно или логически делающих законодатель­ную власть зависимой от частных людей или от подчи­ненных судей. Таково, например, положение, что право контроля над обычным правом принадлежит только парла­менту,- положение верное лишь там, где парламент обла­дает верховной властью и может быть созван и распущен исключительно по своему решению. Ибо, если

кто-либо имеет право распускать его, тогда он же имеет право кон­тролировать его и, следовательно, контролировать его контроль. И если такого права нет ни у кого другого, то все право контроля над законами принадлежит не парламенту, а контролю в парламенте. А если парламент там, где он является сувереном, созвал бы из представителей под­властных ему провинций для обсуждения какого угодно вопроса самое многочисленное собрание и если бы это собрание состояло из самых умных людей, то все же никто

208

не поверит, что такое собрание фактом своего созыва полу­чило законодательную власть. Таково же также положение о том, что двумя мечами государства являются сила и юсти­ция, из которых первая находится в руках короля, а вторая передана в руки парламента, как будто могло бы существо­вать государство, где сила была в руках, которыми юстиция не имела власти управлять.

7. Наши законоведы согласны с тем, что закон никогда не может противоречить разуму и что законом является не буква (т. е. всякая конструкция закона), а лишь то, что соответствует намерению законодателя. И это верно. Во­прос только в том, чьему разуму должен соответствовать закон. Этим разумом не может быть разум любого человека, ибо тогда законы так же часто противоречили бы друг другу, как и различные схоластические учения; этим разу­мом не может также быть (как думает Эд. Кок) искус­ственное совершенство разума, достигнутое долгим изуче­нием, наблюдением и опытом. Ибо бывает так, что долгое изучение умножает и утверждает ошибочные мнения, а где люди строят на неправильных основаниях, там, чем больше они построят, тем сильнее развал, мнения же и решения тех, кто изучает и наблюдает в течение одинакового време­ни и с одинаковым прилежанием, бывают и должны остаться противоречивыми. Поэтому закон устанавлива­ется не juris prudentia 18, или мудростью подчиненных судей, а разумом и приказанием нашего искусственного человека - государства. И так как государство является в лице своего представителя единым лицом, то нелегко могут возникнуть противоречия в законах, а если таковые возникают, то тот же разум способен путем толкования и изменения устранить их. Во всех судах судит суверен (являющийся государственным лицом). Подчиненный судья обязан принять во внимание мотив, побудивший его суверена издать такой закон, с тем чтобы согласовать свое решение с ним, но тогда это решение суверена. Иначе - это собственное, потому и неправильное, решение судьи.

Закон есть закон лишь для тех, кто способен его пони­мать, 8. Из того, что закон есть приказание, а приказание состоит в изъявлении или проявлении в устной, письмен­ной или какой-нибудь другой форме воли того, кто прика­зывает, мы можем заключить, что приказание государства является законом лишь для тех, кто способен понимать его. Для идиотов, детей и сумасшедших не существует закона, так же как и для зверей, и к ним неприменимы понятия справедливого и несправедливого, ибо они никогда не были

209

способны заключать соглашение или понимать вытекаю­щие из него последствия и, следовательно, никогда не обязывались считать своими действия какого-либо сувере­на, как это должны делать те, кто устанавливает для себя государство. И подобно тому как не вменяется в вину не­соблюдение законов людям, которых природа или случай лишили возможности познания законов вообще, не должно быть вменено в вину несоблюдение закона любому, которо­го какой-нибудь случай, происшедший не по его вине, лишил возможности познать его, ибо, собственно говоря, этот закон не является законом для него. В этом месте необходимо поэтому рассмотреть доводы и признаки, доста­точные для того, чтобы при их помощи установить, каков закон, т. е. какова воля суверена, как при монархиях, так и при других формах правления.

Все неписаные законы - естественные законы. И пре­жде всего если это закон, который обязывает всех под­данных без исключения и который остается неписаным и не опубликованным в другой форме для сведения в этих местах, то это естественный закон. Ибо все, что люди обяза­ны знать как закон не на основании слов других людей, а каждый по собственному разуму, должно быть чем-то таким, что согласуется с разумом всех людей, а таковым не может быть никакой иной закон, кроме естественного. Естественные законы поэтому не нуждаются ни в какой публикации и ни в каком провозглашении, ибо они

со­держатся в одном признанном всеми положении: не делай другому того, что ты считал бы неразумным со стороны другого по отношению к тебе самому.

Во-вторых, если имеется закон, обязывающий следовать ему лишь людей определенного общественного положения или одно частное лицо и остающийся не опубликованным ни в устной, ни в письменной форме, то это также есте­ственный закон, и он познается при посредстве тех же примет и признаков, которые отличают этих людей от других подданных. Ибо всякий закон, неписаный и не опубликованный в какой-нибудь форме тем, кто его делает законом, может быть познан лишь разумом того, кто обязан ему повиноваться, и является поэтому не только граждан­ским, но и естественным законом. Например, если суверен назначает какого-нибудь государственного служителя, не давая ему никаких инструкций насчет того, что ему следует делать, то это должностное лицо обязано черпать свои инструкции из предписаний разума. Так, если суверен назначает кого-нибудь судьей, то последний должен со-

210

образовывать свое решение с тем, что считает разумным его суверен; а так как предполагается, что суверен всегда стремится к справедливости, то и судья должен стремиться к тому же на основании закона. А если суверен назначает посла, то в отношении всего, что не содержится в писаных инструкциях, посол должен руководствоваться, тем, что разум подсказывает как наиболее способствующее интере­сам его суверена. И так в отношении всех других служите­лей верховной власти, государственных и частных. Все эти предписания естественного разума могут быть выражены одним словом верность, составляющим часть естественной справедливости.

За исключением естественных законов, все другие законы имеют своим существенным признаком то, что они доводятся до сведения всякого человека, который будет обязан повиноваться им, или устно, или письменно, или посредством какого-нибудь другого акта, заведомо исходя­щего от верховной власти. Ведь волю другого можно знать или из его слов и действий или догадаться по его намерени­ям и целям. А последние в лице государства всегда предпо­лагаются согласными с разумом и справедливостью. В древние времена, когда письменность еще не была в об­щем употреблении, законы часто составлялись в стихотвор­ной форме, с тем чтобы простой народ, находя удовольствие в их распевании и декламировании, мог легче запоминать их. По той же причине Соломон советует человеку навя­зать десять заповедей (Притч. 7, 3) на свои десять перстов. А Моисей приказывает народу Израиля учить детей своих тем законам, которые он дал им при возобновлении завета (Втор. 11, 19), обсуждая их, и когда они сидят в доме своем, и когда идут дорогой, и когда ложатся, и когда встают, и написать их на косяках и на воротах своих домов, и (Втор. 31, 12) собирать народ, мужей, жен и детей, чтобы они слушали.

Ничто не является законом, когда законодатель неизве­стен. Да и недостаточно того, чтобы законы были написаны и опубликованы. Необходимо еще, чтобы при этом были явные признаки того, что они исходят из воли суверена. Ибо частные лица, имеющие или воображающие, что имеют достаточно сил, чтобы обеспечить свои несправедливые намерения и осуществить свои честолюбивые замыслы, могут опубликовать в качестве законов, что им угодно, без разрешения на то законодательной власти. Вот почему кроме объявления закона требуются еще достаточные ука­зания на его автора и его правовую силу. Во всяком госу-

211

дарстве предполагается очевидным, кто автор, или законо­датель, ибо им является суверен, который был установлен с согласия каждого и поэтому предполагается каждому достаточно известным. Невежество и беззаботность людей, правда, в большинстве случаев таковы, что, когда стерлось воспоминание о первом установлении их государства, они уже больше не думают о том, чья власть обеспечивает им защиту против врагов, покровительствует их промышлен­ности и восстанавливает их в правах, когда они кем-либо нарушены. Однако поскольку стоит кому-нибудь лишь подумать, чтобы для него это перестало быть вопросом, незнание того, где находится верховная власть, ни для кого не может служить оправданием. И предписанием есте­ственного разума, а следовательно, очевидным естествен­ным законом является то, что никто не должен ослаблять этой власти, защиту которой против других он сам призы­вал или сознательно принял. Поэтому (что бы ни внушали дурные люди) человек лишь по своей собственной вине может не знать того, кто является сувереном. Трудность состоит в установлении факта, что данный закон исходит от суверена. Трудность эта устраняется знанием государ­ственных кодексов, советов, служителей и печатей, при помощи которых законы в достаточной степени удостоверя­ются.

Различия между удостоверением и правомочностью. Я говорю, удостоверяются, но не получают свою правовую силу, ибо удостоверение есть лишь свидетельство и запись. Правовая же сила закона состоит только в том, что он явля­ется приказанием суверена.

Закон удостоверяется лишь специальным судьей. Поэ­тому если у человека возникает вопрос о правонарушении, имеющем отношение к естественному закону, т. е. к общему праву справедливости, то достаточным удостоверением в этом отдельном случае является решение судьи, уполномо­ченного решать такого рода случаи. Ибо хотя совет челове­ка, занятого изучением права, полезен для избежания споров, однако это лишь совет. Судья же, выслушав дело, должен сказать людям, что является законом.

Государственными кодексами. Но если возникает во­прос о правонарушении, или преступлении, имеющем отно­шение к писаному праву, всякий человек, прежде чем совершить такое правонарушение или преступление, мо­жет, если желает, справившись в кодексах сам или через других, быть достаточно информирован о том, является ли это правонарушением или нет. Мало того, всякий человек

212

в подобных случаях обязан сделать это, ибо, когда он сомне­вается в законности или противозаконности поступка, который он намерен совершить, и может при желании узнать об этом, то совершение поступка является противо­законным. Подобным же образом если человек считает себя обиженным в случае, который писаным правом уже опреде­лен, с которым он может сам или через других ознакомить­ся, чтобы принять его к руководству, и если этот человек подает жалобу, не наведя справки в кодексе, то он поступа­ет неправильно и обнаруживает скорее желание досаждать другим людям, чем добиваться правоты.

Письменными грамотами и государственной печатью. Если у кого-либо возникает сомнение насчет своей обя­занности повиноваться какому-нибудь должностному лицу, то для удостоверения его полномочий достаточно, если сомневающийся видел его грамоту, снабженную государ­ственной печатью, и она была прочитана ему, или если сомневающийся при желании мог бы другим путем быть информирован насчет возникшего у него вопроса. Ибо любой человек обязан употребить всякие усилия, чтобы ознакомиться с теми писаными законами, которые могут касаться его будущих действий.

Толкование закона зависит от верховной власти. Когда законодатель известен и законы доведены до всеобщего сведения или письменно, или внушением естественного разума, то все же требуется еще одно существенное усло­вие, чтобы сделать эти законы обязательными. Природа закона состоит не в его букве, а в его значении, или смысле, т. е. в его достоверном толковании (долженствующем выявить мысль законодателя). Поэтому толкование всех законов зависит от верховной власти, и толковать закон могут только те, кого назначит для этого суверен (которому одному подданный обязан повиновением). Ибо иначе лов­кий толкователь мог бы придать закону смысл, противопо­ложный вложенному в закон сувереном, и, таким образом, законодателем оказался бы толкователь.

Все законы нуждаются в толковании. Все законы, писаные и неписаные, нуждаются в толковании. Ибо хотя неписаный естественный закон легко доступен пониманию тех, кто беспрестанно пользуется своим естественным разу­мом, и потому этот закон не допускает никакого оправда­ния для его нарушителей, однако так как имеется очень мало людей или, может быть, даже нет никого, кто в некото­рых случаях не был бы ослеплен себялюбием или другой страстью, то естественный закон стал теперь самым тем-

213

ным из всех законов и потому больше всего нуждается в способных толкователях. Писаные законы в случае их краткости легко могут быть ошибочно поняты из-за различ­ного значения одного или двух слов; если же они про­странны, они тем более темны из-за различного значения многих слов. Таким образом, писаные законы, сформулиро­ваны ли они в немногих или в многих словах, не могут быть поняты без совершенного знания конечных причин, ради которых законы составлены, каковое знание имеет законо­датель. Для законодателя поэтому не существует неразре­шимых затруднений в законе. Ибо он эти затруднения разрешает или путем нахождения цели закона или же просто устанавливает в качестве этой цели свою волю (подобно Александру, который своим мечом разрубил гор­диев узел 19), чего никакой другой толкователь делать не может.

Достоверное толкование закона не может быть по­черпнуто у различных писателей. Толкование естествен­ных законов в государстве не может быть почерпнуто из книг по моральной философии. Авторитет писателей, не имеющих полномочий государства, не делает их мнения законами, как бы правильны эти мнения ни были. То, что я писал в этом трактате о моральных качествах и об их необходимости для водворения и поддержания мира, не потому является в настоящее время законом, что это пред­ставляет собой очевидную истину, а потому, что это во всех государствах является частью гражданского права. Хотя это основано на естественном разуме, однако законом становится в силу постановления верховной власти. В про­тивном случае было бы большим заблуждением называть естественные законы неписаными законами. И такими заблуждениями изобилуют многие опубликованные книги, в которых авторы так часто противоречат друг другу и са­мим себе.

Толкователем закона является судья, произносящий приговор viva voce в каждом отдельном случае. Толковани­ем естественного закона является приговор судьи, назна­ченного верховной властью для разбора и решения споров, которые должны решаться на основе этого закона, и толко­вание это состоит в применении указанного закона к данно­му случаю. В самом деле, в акте правосудия судья лишь соображает, соответствует ли требование истца естествен­ному разуму и справедливости, и его постановление есть поэтому толкование естественного закона. Это толкование достоверно не потому, что оно частное решение судьи,

214

а потому, что это решение выносится им на основании полномочий, данных ему сувереном, в силу чего оно стано­вится решением суверена, которое для данного момента является законом для тяжущихся сторон.

Приговор судьи не вынуждает того или другого судью выносить такой же приговор в подобном случае впослед­ствии. Но так как нет ни подчиненного судьи, ни суверена, которые не могли бы ошибиться в своих суждениях о спра­ведливости, то, если судья позже в другом подобном случае найдет более соответствующим справедливости вынести противоположное решение, он обязан это сделать. Ибо ошибка человека не становится для него законом и не обязывает его упорствовать в ней. Такая ошибка (на тех же основаниях) не является законом также для других судей, хотя бы они под присягой обязались следовать ей. Ибо хотя в отношении законов, которые могут быть изменены, непра­вильное решение, вынесенное на основании полномочий суверена и с его ведома и одобрения, становится новым законом для тех случаев, которые во всех своих деталях совпадают со случаем, по поводу которого вынесено ука­занное решение, однако в отношении неизменных законов, каковыми являются естественные, такие неправильные решения не становятся законами на все последующее время ни для того же самого, ни для других судей. Госуда­ри сменяют друг друга, и один судья уходит, а другой приходит; мало того, небо и земля могут исчезнуть, но ни один пункт естественного закона не исчезнет, ибо это веч­ный божественный закон. Поэтому все решения предыду­щих судей, какие когда-либо были, не могут стать законом, если они противоречат естественному праву, и никакие судебные прецеденты не могут делать законным неразум­ное решение или освободить данного судью от заботы найти то, что справедливо (в подлежащем его решению случае), исходя из принципов собственного естественного разума. Например, естественному закону противоречит наказывать невиновного. А невиновным является тот, кто оправдан судом и признан судьей невиновным. И вот представим себе такой случай: человек обвинен в уголовном преступле­нии, и, зная, что у него есть влиятельный и злобный враг и что судьи часто бывают подкуплены и пристрастны, он скрывается от суда из боязни исхода судебного процесса; через некоторое время человека этого арестовывают и предают суду. На суде он убедительно доказывает, что не виновен в преступлении, и получает оправдание, но тем не менее присуждается к конфискации имущества. В этом

215

случае мы имеем перед собой осуждение заведомо неви­новного человека. Поэтому я говорю, что нет такого места на свете, где бы такое решение могло считаться толковани­ем естественного закона или могло бы получить силу закона вследствие того, что такие прецеденты имели место в прошлом. Ибо тот, кто судил так впервые, судил непра­вильно, и никакое несправедливое решение не может служить образцом для решения последующих судей. Писа­ный закон может запретить невиновным людям скрываться от суда, а они могут быть наказаны за уклонение от суда. Но делать предположение о виновности на основании бегства из боязни незаконного осуждения, после того как суд оправдал человека, противоречит природе презумпции , которой нет места после вынесенного судебного решения. Однако такую презумпцию допускает один великий знаток английского обычного права. «Если невиновный человек,- говорит он,- обвинен в каком-нибудь тяжком преступле­нии и из боязни осуждения скрывается, то хотя бы он был судом оправдан в возведенном на него обвинении, однако, если будет установлено, что он бежал вследствие этого обвинения, он, несмотря на свою невиновность, должен быть приговорен к конфискации всего его движимого и недвижимого имущества и к лишению имущественных прав и должностей. Ибо в отношении конфискации закон не допускает никакого доказательства против юридической презумпции, основанной на его бегстве». Вы видите здесь, что невиновный человек, оправданный судом, несмотря на свою невиновность (если писаный закон не запретил ему бежать), установленную судебным решением, приговари­вается к лишению всего его имущества на основании юридической презумпции. Если закон основывает на его бегстве презумпцию совершения им уголовного преступле­ния, то приговор должен был бы соответствовать природе преступления. Если же презумпция не касается факта совершения преступления, то за что же человек должен лишаться своего состояния? Поэтому такое положение не является законом Англии и такой приговор основан не на презумпции закона, а на презумпции судей. И не соответ­ствует также закону утверждение, будто не допускается доказательств против юридической презумпции. Напротив, отказ каких бы то ни было судей, верховных и подчинен­ных, выслушивать доказательства есть отказ в правосудии. Ибо хотя приговор таких судей и может оказаться спра­ведливым, однако судьи, которые осуждают, не выслуши­вая представленных доказательств, являются несправедли-

216

выми судьями, и их презумпция есть лишь предубеждение, с которым ни один судья не должен приступать к решению дела, сколько бы ни было прецедентов и примеров, на которые он мог бы ссылаться. Можно было бы привести много других подобных примеров, где люди судят пре­вратно из-за доверия к прецедентам. Однако уже доста­точно показано, что, хотя приговор судьи есть закон для тяжущейся стороны, он не является законом для судьи, который сменит его в этой должности.

Точно так же, когда встает вопрос о смысле писаного закона, толкователем закона является не тот, кто пишет комментарии к нему, ибо комментарии еще более подвер­жены лжетолкованиям, чем текст, и нуждаются в других комментариях, так что им не будет конца. И поэтому если нет толкователя, который уполномочен на то сувереном и от толкований которого подчиненные судьи не имеют права отступить, то толкователями могут быть лишь обыч­ные судьи, кем они и являются в случаях неписаного закона, и их приговоры суть законы для тяжущихся сторон, но эти приговоры не обязывают других судей выносить подобные приговоры в подобных случаях. Ибо судья может ошибаться в толковании даже писаных законов, но ошибка подчиненного судьи не может изменить закона, который является общим постановлением суверена.

Различие между буквой и смыслом (sentence) закона. В писаных законах люди обычно различают букву закона и его смысл, и если под буквой понимать все, что может быть выведено из одних слов, то это различение вполне правильно. Ибо значение почти всех слов самих по себе или благодаря метафорическому их употреблению двояко, и они могут быть использованы в различных смыслах (sen­ses), закон же имеет лишь один смысл. Однако, если под буквой закона подразумевать его буквальный смысл, тогда буква есть то же самое, что смысл (sentence) или намере­ние закона, ибо буквальный смысл есть тот, который законодатель хотел вложить в букву закона. Намерение же законодателя всегда предполагается совпадающим с при­нципом справедливости, ибо думать иначе о суверене было бы большим оскорблением его со стороны судьи. Если поэтому слова закона не дают достаточных указаний для разумного решения, судья обязан дополнительно

руковод­ствоваться естественным законом, а если случай слишком сложен, то он обязан отсрочить свое решение до получения более широких полномочий. Например, писаный закон постановляет, что человек, который силой был выброшен из

217

своего дома, силой же должен быть водворен обратно. Но вот случилось, что человек по халатности оставил свой дом открытым и по возвращении был силой не впущен в него. Для данного случая специального закона нет. Но очевидно, что данный случай содержится в том же самом законе, ибо иначе не было бы вообще возможности восстановить такого человека в его правах, каковое предположение противоре­чило бы намерению законодателя. Другой пример: слова закона повелевают судье выносить решение в соответствии со свидетельскими показаниями. Но вот человек ложно обвиняется в преступлении, причем сам судья видит, что это преступление совершено кем-нибудь другим, а не обви­няемым. В этом случае судья не может ни следовать букве закона и выносить обвинительный приговор, ни вынести оправдательный приговор против показаний свидетелей, что было бы против буквы закона. Поэтому судья в таком случае обязан обращаться к суверену с просьбой назначить для этого дела другого судью, а его самого привлечь в каче­стве свидетеля. Таким образом, неувязка, вытекающая из буквы писаного закона, может служить для судьи руково­дящей нитью при вскрытии намерения закона и тем самым способствовать лучшему истолкованию последнего. Однако никакая неувязка не может оправдать решение, идущее вразрез с законом. Ибо каждый судья поставлен для того, чтобы решать, что есть право и что не есть право, а не для того, чтобы решать, что удобно и что неудобно для государ­ства.

Способности, которыми должен обладать судья. Спо­собности, которыми должен обладать хороший толкователь закона, т. е. хороший судья, неодинаковы со способностя­ми, необходимыми для адвоката, который должен хорошо знать законы. Ибо, подобно тому как судья обязан почерпы-вать знание факта только из показаний свидетелей, точно так же он обязан почерпывать знание закона лишь из уло­жений и постановлений суверена, на которые ссылаются тяжущиеся стороны или которые сообщены ему тем, кто имеет на это полномочия. И у судьи нет необходимости заранее изучать дело, подлежащее его решению. Ибо то, что он должен сказать в отношении факта, он узнает от свиде­телей, а то, что он должен сказать в отношении закона, он узнает в ходе процесса от тяжущихся сторон и от того, кто имеет право толковать закон на месте. Лорды верхней палаты Англии были судьями, и очень много сложных дел слушалось и решалось ими, и, однако, мало кто из них был сведущ в юриспруденции, и еще меньше среди них было

218

профессиональных юристов, и хотя они и советовались с законоведами, назначенными с этой целью для присут­ствия в верхней палате, однако только сами лорды имели полномочие выносить решение. Точно так же в обычных судах судьями являются двенадцать человек из общин (т. е. присяжные), которые выносят решение не только в отношении факта, но и в отношении права и выносят приговоры в пользу истца или ответчика, т. е. являются судьями не только факта, но также и права; а там, где речь идет о преступлении, они не только решают, было или не было совершено преступление, но также имело ли место преднамеренное или неумышленное убийство, измена, на­падение и т. п., каковое решение уже касается юридической стороны дела. Но так как не предполагается, чтобы судьи сами были сведущи в законах, то при них находится юрист, уполномоченный разъяснять им юридическую сторону под­лежащего их решению дела. Однако если судьи выносят решение, несогласное с его мнением, то они не подлежат за это наказанию, если не будет доказано, что они вынесли это решение против своей совести или что они были подкупле­ны.

Качествами, делающими судью, или толкователя зако­нов, хорошим, являются,

во-первых, ясное понимание основного естественного закона, называемого справедливо­стью; оно зависит не от чтения книг, а от собственного естественного разума человека и от его умения размышлять и предполагается у тех людей, которые имеют наибольший досуг и наибольшую склонность размышлять о принципе справедливости. Вторым качеством является презрение к излишнему богатству и к чинам. Третьим качеством - способность отвлечься в своем суждении от всякой боязни, гнева, ненависти, любви и сострадания. Четвертым - спо­собность терпеливо и внимательно выслушивать и запоми­нать, обдумывать и применять слышанное.

Различные виды законов. Различение и разделение законов производились по-разному в зависимости от разли­чия методов писавших о них людей. Ибо это разделение зависит не от природы самих законов, а от цели писателя и обусловлено его методом. В кодексе Юстиниана21 мы находим семь видов гражданских законов:

Эдикты, указы и распоряжения принцепса, т. е. импе­ратора, так как в нем была сосредоточена вся власть народа. Нечто подобное представляют собой указы англий­

ских королей.

Декреты всего римского народа (включая и сенат),

219

принятые по поводу предложении, поставленных на голо­сование в народном собрании сенатом. Эти декреты были сначала законами в силу принадлежавшей народу верхов­ной власти, и те из них, которые не были отменены импера­торами, остались законами в силу одобрения их император­ской властью. Ибо не следует упускать из виду, что все законы, имеющие обязательную силу, являются законами в силу авторитета того, кто имеет власть отменять их. Нечто аналогичное этим законам представляют собой парламент­ские постановления в Англии.

Декреты народного собрания (без сената), принятые по поводу предложений, внесенных в собрание народными трибунами. Ибо те из этих декретов, которые не были

отме­нены императорами, остались законами в силу авторитета императорской власти. Нечто аналогичное этим законам представляют собой постановления палаты общин в

Ан­глии.

Senatus consulta, т. е. постановления сената, ибо, когда народ Рима стал слишком многочисленным и соби­рать его стало неудобно, императоры сочли целесообраз­ным, чтобы люди руководствовались постановлениями сената, а не декретами народных собраний. Эти постановления имеют некоторое сходство с постановлением [государ­ственного] совета.

Эдикты преторов и (в некоторых случаях) эдилов, представлявших собой нечто вроде главных судей в судах Англии.

Responsa prudentum, т. е. решения и мнения тех юристов, которым император дал право толковать закон и давать ответы тем, кто будет спрашивать их совета по

вопросам права; постановления императора обязывали судей следовать в своих решениях этим советам. Эти решения и мнения представляли бы собой нечто подобное записям

судебных решений в Англии, если бы английский закон обязывал других судей руководствоваться этими записями. Но в Англии судьи обычного права являются не судьями в собственном смысле, a juris consulti, у которых судьи (т. е. лорды или двенадцать присяжных) спрашивают совета по вопросам права.

Законами являются также неписаные обычаи (кото­рые по своей природе суть подражания закону), если есть молчаливое согласие императора на их сохранение и если

они не противоречат естественному закону. Законы еще разделяются на естественные и положи­тельные. Естественными являются те, которые существова-

220

ли извечно, они называются не только естественными, но и моральными. Эти законы имеют своим содержанием такие добродетели, как справедливость, беспристрастие, и все те душевные качества, которые располагают человека к миру и милосердию, о чем я уже говорил в XIV и XV главах.

Положительными являются те законы, которые не существовали извечно, а стали законами благодаря воле тех, кто имел верховную власть над другими, и они суще­ствуют или в письменной форме или доведены до сведения людей в какой-нибудь другой форме, ясно выражающей волю законодателя.

Другое разделение законов. Положительные законы в свою очередь разделяются на человеческие и божествен­ные; из человеческих положительных законов одни явля­ются распределительными, другие - карательными. Рас­пределительные определяют права подданных, объявляя каждому человеку, каким путем он приобретает и сохраня­ет собственность на землю или движимое имущество и право или свободу предъявлять иск; эти законы адресова­ны всем подданным. Карательные законы объявляют, какие наказания должны быть наложены на нарушителей закона; они адресованы должностным лицам и исполните­лям приговоров. Ибо хотя каждый человек должен знать о наказаниях, которые заранее установлены за его правона­рушения, тем не менее повеление адресовано не преступни­ку (от которого нельзя ожидать, что он честно накажет самого себя), а должностным лицам, поставленным смот­реть за приведением наказания в исполнение. Карательные законы, как и распределительные, в большинстве случаев являются писаными законами; они часто называются при­говорами, ибо все законы суть общие приговоры или постановления законодателя, точно так же как всякое частное судебное решение является законом для того, чье дело разбиралось.

Божественные положительные законы и как можно о них узнать. Божественными положительными законами (что касается естественных законов, то все они, будучи вечными и универсальными, божественны) являются те, которые, будучи заповедями Бога (не извечными, не уни­версально адресованными всем людям, а исключительно определенному народу или определенным лицам), объ­явлены в качестве законов людьми, уполномоченными Богом провозгласить их. Однако по каким признакам можно узнать, что человек, объявляющий, каковы положи-

221

тельные законы Бога, имеет на то полномочия от Бога? Бог может сверхъестественным путем приказать человеку воз­вестить законы другим людям. Но так как с сущностью закона связано, что тот, кто должен будет ему повиновать­ся, должен быть уверен в полномочиях того, кто его объ­являет, а в полномочиях, данных Богом, мы естественным путем удостовериться не можем, то спрашивается: как может человек без сверхъестественного откровения быть уверен в откровении, полученном тем, кто возвещает зако­ны, и как может он быть обязан повиноваться им? Что касается первого вопроса (как может человек без открове­ния, полученного им самим, удостовериться в откровении, полученном другим), то это явно невозможно. Ибо хотя человека могут побудить верить в такое откровение чудеса, творимые на его глазах тем человеком, или необычайная святость жизни последнего, или его необычайная мудрость, или необычайная удача во всех его делах как признак необычайной милости Бога, однако это не является досто­верным свидетельством специального откровения. Чудеса суть непостижимые вещи, но то, что непостижимо для одного, может быть постижимо для другого. Святость может быть притворной, а видимые удачи в этом мире Бог чаще всего посылает обычным и естественным путем. И поэтому ни один человек не может путем естественного разума безошибочно узнать о том, что

кто-нибудь другой имел сверхъестественное откровение божественной воли. Человек может лишь верить в это, причем его вера будет сильнее или слабее в зависимости от большей или меньшей доказательности этих признаков.

Но что касается второго вопроса (как может человек быть обязан повиноваться указанным законам), то на него не трудно ответить. Ибо если возвещенный закон не идет вразрез с естественным законом (который, несомненно, является божественным законом) и человек берет на себя повиновение ему, то тем самым он обязывает себя; обязыва­ет себя, говорю я, повиноваться ему, но не обязывает себя верить в него, ибо вера и тайные помышления человека не подчиняются приказаниям, а внушаются Богом естествен­ным или сверхъестественным путем. Вера в сверхъесте­ственный закон есть не исполнение этого закона, а лишь согласие с ним, и эта вера является с нашей стороны не исполнением долга по отношению к Богу, а даром, который Бог свободно дает, кому ему угодно, точно так же, как безверие есть не нарушение какого-нибудь Его закона, а отклонение их всех, за исключением естественных. Одна-

222

ко то, о чем я говорю, станет яснее, если я подкреплю это примерами и свидетельством Священного писания. Завет, данный Богом Аврааму сверхъестественным путем, был таков (Быт. 17, 10): Сей есть завет Мой, который вы до­лжны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя. Потомки Авраама не имели этого откровения, да и не существовали еще, и, однако же, они являются участниками завета и обязаны повиноваться тому, что Авраам объявит им в качестве божественного закона, что могло быть обусловлено лишь их обязанностью повиноваться своим родителям, которые (если они не подвластны никакой другой земной власти, как в данном случае Авраам) имеют верховную власть над своими деть­ми и слугами. Опять-таки, когда Бог говорит Аврааму: В тебе благословятся все народы земли, ибо я знаю, что ты заповедуешь детям твоим и дому твоему после тебя ходить путем Господним, творя правду и суд,- то ясно, что пови­новение его семьи, не имевшей откровения, было обуслов­лено ее предыдущим обязательством повиноваться своему суверену. На гору Синай взошел один лишь Моисей, чтобы говорить с Богом. Народу под страхом смерти было запре­щено приближаться к этому месту, и, однако же, он был обязан повиноваться всему тому, что Моисей объявил ему в качестве божественного закона. На чем же другом, если не на основании их собственной покорности, сыны Израиля говорят Моисею (Исх. 20, 19): Говори и ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть. Эти две цитаты ясно показывают, что в государ­стве подданный, лично не имеющий ясного и несомненного откровения в отношении воли Бога, обязан повиноваться в качестве таковой постановлениям государства. Ибо если бы людям была предоставлена свобода считать божествен­ными заповедями свои сновидения и фантазии или снови­дения и фантазии частных лиц, то едва ли нашлись бы два человека, согласные между собой в том, что является Божьей заповедью, и в силу сравнения с этими

воображае­мыми заповедями всякий человек пренебрежительно отно­сился бы к постановлениям государства. Поэтому я заклю­чаю, что во всех вещах, не противоречащих нравственному, т. е. естественному, закону, все подданные обязаны повино­ваться как божественным законам тому, что будет объявле­но таковыми государственными законами. Это подсказыва­ется также здравым смыслом всякого человека. Ибо все, что не идет против естественного закона, может быть объявле­но законом от имени тех, кто обладает верховной властью,

223

и поэтому у людей нет никакого основания быть менее связанными этим законом, раз он объявлен от имени Бога. Да и нет такого места на свете, где бы людям разрешалось признавать другие Божьи заповеди, кроме тех, которые провозглашены таковыми государством. Христианские го­сударства наказывают отступников от христианской рели­гии, а все другие государства наказывают тех, кто уста­навливает запрещенную ими религию. Ибо во всем, что не урегулировано государством, справедливость, которая есть естественный и поэтому извечный закон Бога, требует, чтобы всякий человек мог одинаково пользоваться свобо­дой.

И еще одно разделение законов. Имеется еще другое разделение законов - на основные и неосновные. Но ни у одного автора я не мог найти, что означает основной закон. Тем не менее такое разделение может иметь ра­зумный смысл.

Что такое основной закон. В самом деле, основным законом в каждом государстве является тот, по упраздне­нии которого государство, подобно зданию, у которого разрушен фундамент, должно рухнуть и окончательно распасться. Поэтому основным законом (fundamental law) является тот, на основании которого подданные обязаны поддерживать всякую власть, которая дана суверену - монарху или верховному собранию - и без которой госу­дарство не может устоять. Таковы, например, право объ­явления войны и заключения мира, судебная власть, право назначения должностных лиц и право суверена делать все, что он сочтет необходимым в интересах государства. Не­основным является тот закон, упразднение которого не влечет за собой распада государства, каковы, например, законы о тяжбах между подданными. И сказанного доста­точно о разделении законов.

Различие между законом и правом. Я нахожу даже у самых ученых авторов, что для обозначения одного и того же они употребляют слова lex civilis и jus civile, т. е. закон и гражданское право, чего, однако, не следует делать. Ибо право есть свобода, именно та свобода, которую составляет нам гражданский закон. Гражданский же закон есть

обяза­тельство и отнимает у нас ту свободу, которую предо­ставляет нам естественный закон. Природа дает всякому человеку право обезопасить себя своими силами и для

пре­дупреждения нападения самому напасть на подозритель­ного соседа. Гражданский же закон лишает нас этой сво­боды во всех случаях, когда защита закона обеспечивает

224

безопасность. Таким образом, между lex и jus существует такое же различие, как между обязательством и свободой. И между законом и хартией. Точно так же употребля­ются в одинаковом смысле слова законы и хартии. Однако хартии суть дары суверена и являются не законами, а изъ­ятиями из них. Формула закона есть jubeo, injungo - я повелеваю, я предписываю; формула же хартии есть dedi, concessi - я дал, я пожаловал, но то, что даруется или жалуется человеку, не навязывается ему законом. Закон может быть издан, дабы обязать им всех подданных госу­дарства; свобода же, или хартия, дается одному человеку или некоторой части народа. Ибо сказать, что весь народ государства пользуется свободой в отношении какого-ни­будь пункта,- то же самое, что сказать, что в отношении этого пункта не было издано никакого закона или если такой закон был издан, то он ныне отменен.

ГЛАВА XXVII

О ПРЕСТУПЛЕНИЯХ, ОПРАВДАНИЯХ И О СМЯГЧАЮЩИХ ВИНУ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ

Что такое грех. Грехом является не только нарушение закона, но также выражение презрения к законодателю, ибо такое презрение есть нарушение всех его законов сразу. Поэтому грех может состоять не только в совершении поступка или высказывании слов, запрещенных законом, или в невыполнении того, что повелевает закон, но также в намерении нарушить закон. Ибо намерение нарушить закон есть в некоторой степени презрение к тому, кто имеет право требовать его исполнения. Тешить себя воображае­мым обладанием имуществом другого человека, его слуга­ми или женой без намерения отнять их у него силой или хитростью не есть нарушение закона, гласящего не поже­лай, точно так же не является грехом, если человек испы­тывает удовольствие, воображая или мечтая о смерти того, от чьей жизни он может ожидать лишь вред и огорчение для себя, а грехом является лишь решение совершить какое-нибудь действие, которое может привести к осуще­ствлению такой мечты. Ибо тешиться воображением того, что доставило бы удовольствие, если бы оно было реально, есть страсть, настолько свойственная природе как челове­ка, так и всякого другого живого существа, что считать это грехом значило бы считать грехом само существование

225

человека как человека. В силу этих соображений я считаю слишком строгими по отношению к самим себе и другим тех, кто утверждает, что первые движения души, хотя и подавленные богобоязнью, являются грехом. Однако я признаю, что лучше ошибаться в этом направлении, чем в другом.

Что такое преступление. Преступление есть грех, за­ключающийся в совершении делом и словом того, что запрещено законом, или в неисполнении того, что он пове­левает. Так что всякое преступление есть грех, но не всякий грех есть преступление. Намерение украсть или убить есть грех, хотя бы это намерение не было выявлено никогда ни словом, ни делом, ибо Бог, знающий мысли человека, может вменить ему это в вину. Однако, до тех пор пока такое намерение не обнаружилось каким-нибудь по­ступком или словом, при наличии которых намерение могло бы стать объектом разбора земного судьи, оно не называется преступлением. Подобное различие делали и греки между словами [ ] или [ ], из которых первое (оно переводится как грех) обозначает всякое отклонение от закона, а два последних (они пере­водятся как преступление) обозначают лишь такой грех, в котором один человек может обвинять другого. Но в намерениях, никогда не выявившихся в

каком-либо внешнем действии, никто никого не может обвинить. Точно так же и римляне словом peccatum, т. е. грех, обозна­чают всякого рода отклонения от закона, а под crimen (которое они производят от сегпо, означающего обнаружи­вать) они подразумевают лишь такие грехи, которые могут быть вскрыты перед глазами судей и поэтому не являются только намерениями.

Там, где нет гражданского права, нет и преступлений. Из обрисованного отношения греха к закону и преступле­ния к гражданским законам может быть выведено следую­щее заключение. Во-первых, что там, где прекращается закон, прекращается и грех. Однако так как естественный закон вечен, то нарушение договоров, неблагодарность и высокомерие и все действия, идущие вразрез с каким-нибудь моральным принципом, никогда не могут перестать быть грехом. Во-вторых, что с упразднением гражданских законов перестают существовать преступления. Действи­тельно, так как с упразднением гражданских законов остаются лишь естественные законы, то ни один человек не может обвинить в чем-либо другого человека. Ибо в этом случае каждый является судьей самому себе и может быть

226

обвинен лишь своей совестью и признать себя оправданным на основании чистоты своих намерений. Если поэтому его намерение честно, его поступок не является грехом. В

про­тивном случае его поступок - грех, но не преступление. В-третьих, что, если перестает существовать верховная власть, перестают также существовать и преступления. Ибо там, где нет такой власти, нет и защиты закона, и поэ­тому всякий имеет право защищать себя собственными силами. Ибо нельзя предположить, что при установлении верховной власти кто-либо отрекся от своего права на сохранение своей жизни, ради сохранения которой

установлена верховная власть. Но это относится лишь к тем, кто не участвовал в свержении власти, оказывавшей им защи­ту. Ибо такое свержение - с самого начала преступление.

Незнание естественного закона ни для кого не может служить оправданием. Источником всякого преступления является или недостаток понимания, или какая-нибудь ошибка в рассуждении, или неожиданная сила страстей. Недостаток понимания есть незнание. Ошибка в рассужде­нии есть ошибочное мнение. Незнание опять-таки может быть троякого рода: незнание закона, незнание суверена, незнание наказания. Незнание естественного закона ни для кого не может служить оправданием. Ибо предполагается, что всякий человек со зрелым умом знает, что он не должен делать другому того, что он не желал бы, что бы было сдела­но по отношению к нему. Поэтому, в какую бы страну человек ни пришел, он совершает преступление, если он делает что-либо противное законам этой страны. Если человек приезжает в нашу страну из Индии и убеждает у нас людей принять новую религию или учит их чему-либо ведущему к неповиновению законам нашей страны, то, как бы человек ни был убежден в истинности своего учения, он совершает преступление и может быть по всей справедли­вости наказан за него, и не только потому, что его учение ложно, но и потому, что он совершает то, чего он не одобрил бы в другом, а именно в том, кто прибыл бы в его страну и пытался бы там изменить религию. Однако незнание гражданского закона может служить оправданием для человека в чужой стране, пока этот закон ему не объявлен, ибо до того гражданский закон не может иметь для него обязательной силы.

Незнание гражданского закона иногда может служить оправданием. Точно таким же образом, если гражданский закон объ. влен в стране не в столь ясной форме, чтобы каждый при желании мог знать его, или сам поступок не

227

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'