Часть 9.

противоречит естественному закону, незнание гражданско­го закона является достаточным оправданием. В других случаях незнание гражданского закона не служит оправда­нием.

Незнание суверена не служит оправданием. Незнание суверена в своей собственной стране не служит человеку оправданием, ибо он обязан знать ту власть, защитой кото­рой пользуется.

Незнание наказания не может служить оправданием. Незнание наказания там, где закон объявлен, никому не служит оправданием. Ибо, нарушая закон, который при отсутствии страха наказания был бы не законом, а пустым словом, человек тем самым приемлет наказание, хотя он не знает, каково оно, так как всякий добровольно совершаю­щий

какое-нибудь действие приемлет и все заведомо выте­кающие из этого действия последствия. Наказание не является заведомым последствием нарушения законов во всех государствах. Так что, если это наказание определено уже законом, правонарушитель подлежит этому наказа­нию; если же наказание не определено, то он подлежит произвольному наказанию. Ибо справедливо, чтобы тот, кто совершает правонарушение, повинуясь только собственной воле, был подвергнут наказанию, зависящему лишь от воли того, чей закон при этом нарушен.

Наказания, установленные до совершения действия, исключают более суровые. Если же наказание указано в законе рядом с преступлением или это наказание обычно применялось в подобных случаях, то преступник не может быть подвергнут более суровому наказанию. Ибо если наказание заранее известно и оно недостаточно сильно, чтобы удержать людей от свершения действия, то такое наказание является подстрекательством, так как, взвеши­вая выгоды, проистекающие от нарушения, и зло, свя­занное с наказанием, люди по естественной необходимости выбирают то, что им представляется наиболее выгодным. Вот почему, если они подвергаются более сильному наказа­нию, чем то, которое определено законом, или то, которому подвергались другие люди за подобные преступления, вы­ходит, что закон ввел их в искушение и обманул.

Действие не становится преступлением, если закон издан после совершения его. Закон, изданный после со­вершения действия, не делает это действие преступным. Ибо если это действие есть нарушение естественного зако­на, то закон существовал до его совершения; положитель­ный же закон не может быть известен до его издания и,

228

следовательно, не может иметь обязательной силы. Если же закон, запрещающий указанное действие, издан до его совершения, но полагающееся за него наказание было установлено после его совершения, то правонарушитель подлежит наказанию, установленному по совершении его действия, если только до этого не было установлено зако­ном или практикой меньшее наказание. Основания для этого утверждения были изложены выше.

Причинами преступлений являются ложные принципы относительно права и не-права. Неправильные рассужде­ния, т. е. заблуждения, делающие людей склонными нару­шать законы, бывают троякого рода. Во-первых, предложе­ния, в основу которых положены ложные принципы. Так, например, на основании того, что везде и всегда незаконные деяния оправдывались вследствие силы и побед их верши­телей и что власть имущие часто разрывали паутину законов, причем преступниками считались лишь наиболее слабые из нарушителей законов, т. е. не имевшие успеха в своих противозаконных начинаниях,- на основании та­ких фактов люди устанавливают следующие принципы и предпосылки: справедливость есть лишь пустой звук; все, что человек может добыть своими рвением и отвагой, при­надлежит ему; практика всех народов не может быть несправедливой; примеры прежних времен являются до­статочным основанием для того, чтобы поступать так и впредь, и многое другое в этом роде. При признании таких принципов никакое деяние само по себе не может быть преступлением, но должно стать таковым не по зако­ну, а в зависимости от успеха того, кто его совершает, а одно и то же деяние может быть нравственно положитель­ным или отрицательным в зависимости от воли судьбы, так что то, что Марий сделает преступлением, Сулла превратит в заслугу, а Цезарь при наличии тех же самых законов снова обратит в преступление - к беспрестанному наруше­нию мира в государстве.

Лжеучители, неправильно истолковывающие естествен­ные законы. Во-вторых, неправильное истолкование есте­ственных законов лжеучителями, которые придают им смысл, противоречащий гражданскому праву, либо выдают за законы собственные измышления или традиции преж­них времен, несовместимые с обязанностями подданного.

И ложные выводы из истинных принципов, которые делают учители. В-третьих, ошибочные выводы из правиль­ных принципов, что обычно встречается у людей, по­спешных в выведении заключений и принятии практиче-

229

ских решений. Таковы те люди, которые, с одной стороны, слишком высокого мнения о своих умственных способно­стях, а с другой стороны, полагают, что вещи этого рода требуют не времени и изучения, а лишь обыкновенного опыта и здравого смысла, чего ни один человек не считает себя лишенным, а между тем познание правомерного и не­правомерного очень трудно, и никто не должен претендо­вать на такое знание без долгого и интенсивного изучения. Ни одно из этих неправильных рассуждений не может служить основанием для оправдания преступления челове­ка (хотя некоторые из них могут служить смягчающим вину обстоятельством), претендующего на управление соб­ственными делами, и еще меньше для человека, занимаю­щего государственный пост, ибо все такие люди претенду­ют на ту разумность, на отсутствие которой они ссылались бы как на основание для своего оправдания.

Страсти людские. Одной из страстей, которые чаще всего бывают причиной преступления, является тщеславие, или глупая переоценка собственной личности, как будто разница в ценности между людьми является результатом их ума, или богатства, или крови, или какого-нибудь друго­го естественного качества, а не зависит от воли тех, кто обладает верховной властью. Тщеславие порождает у со­ответствующих людей предположение, что наказания, установленные законами и распространяющиеся обыкно­венно на всех подданных, не должны быть применены к ним с той же строгостью, с какой они применяются к бед­ным, темным и простым людям, общее имя которых - чернь.

Предположение о том, что их спасет богатство. Поэтому обычно люди, кичащиеся своим богатством, смело соверша­ют преступления в надежде, что им удастся избежать наказания путем подкупа государственного правосудия или получить прощение за деньги или другие формы воз­награждения.

И друзья. А люди, имеющие множество могуществен­ных родственников или завоевавшие себе популярность и определенную репутацию среди толпы, осмеливаются нарушать законы в надежде, что им удастся оказать давле­ние на ту власть, которой надлежит заботиться о приведе­нии законов в исполнение.

И собственная мудрость. А люди, имеющие высокое и ложное мнение о собственной мудрости, берут на себя смелость порицать действия властей, ставить под вопрос их авторитет и своими публичными выступлениями опроки-

230

дывать законы, дабы преступлением считалось лишь то, что выгодно считать таковым им самим. Эти же люди бывают иногда склонны к таким преступлениям, которые состоят в коварстве и обмане своих соседей, так как они полагают, что их замыслы слишком искусны, чтобы в них можно было проникнуть. Это, говорю я, следствие их ложного предполо­жения о своей мудрости, ибо из зачинщиков смуты в госу­дарстве (которая никогда не обходится без гражданской войны) очень мало кто живет достаточно долго, чтобы видеть осуществление своих целей, так что благо, вытекаю­щее из этих преступлений, достается потомству и таким людям, которые меньше всего пожелали бы его; это доказы­вает, что зачинщики не были так мудры, как они полагали. А те, кто обманывает в надежде на то, что их обманов не заметят, обманывают обыкновенно себя, ибо та темнота, которой они считают себя окутанными, есть лишь их соб­ственная слепота, и они не более разумны, чем дети, считающие все скрытым, раз они закрыли свои глаза.

Все тщеславные люди, как правило, если только они не робки, подвержены гневу, ибо они более других склонны рассматривать обычную свободу выражений в разговорах как проявление пренебрежения к ним. Очень мало най­дется таких преступлений, которые не имели бы своим источником гнев.

Ненависть, сладострастие, честолюбие, корыстолю­бие - причины преступлений. А что касается преступле­ний, к которым способны привести такие страсти, как ненависть, сладострастие, честолюбие и корыстолюбие, то они столь очевидны всякому человеку на основании его собственного опыта и размышления, что об этом нет нужды говорить; заметим лишь, что эти страсти настолько прису­щи природе человека и всех других живых существ, что их последствия можно устранить лишь необыкновенным на­пряжением мыслительных способностей или постоянной строгостью наказания за них. Ибо то, что человек ненави­дит, причиняет ему непрерывное и неизбежное беспокой­ство, в силу чего человек должен или вооружиться долго­терпением, или освободить себя от власти этого беспокой­ства устранением его причины. Выполнение первого условия трудно, выполнение второго во многих случаях невозможно без нарушения какого-либо закона. Честолю­бие и корыстолюбие также суть страсти, которые беспре­станно давят на человека, между тем как разум не всегда приходит на помощь, чтобы оказать им сопротивление. Поэтому, когда у человека появляется надежда на безнака-

231

занность, тогда сказываются последствия этих страстей. А что касается сладострастия, то эта страсть вместо про­должительности обладает силой, достаточной для того, чтобы перевесить боязнь легких или неизвестных наказа­ний.

Страх иногда бывает причиной преступлений, как, например, когда человеку кажется, что ему грозит опас­ность быть убитым или получить телесные повреждения. Из всех страстей менее всего располагает человека к нару­шению закона страх. Более того, только страх, если не иметь в виду благородные натуры, заставляет людей соблю­дать законы в тех случаях, когда их нарушение обещает человеку выгоду или удовольствие. И все же во многих случаях преступление может быть совершено под

влияни­ем страха.

В самом деле, не всякий страх оправдывает то действие, которое он порождает, а лишь страх телесного поврежде­ния, который мы называем физическим страхом, и лишь в том случае, когда человек не видит другого средства освободиться от этого страха помимо действия. Человек, подвергшийся нападению, боится быть убитым и, чтобы избежать смерти, не видит иного пути, как нанесение раны нападающему. И вот если в этом случае человек смертельно ранил нападающего, то это не преступление. Ведь никто не предполагал, что фактом установления государства он отрекся от своего права защищать свою жизнь и тело в тех случаях, когда закон не может вовремя прийти ему на помощь. Но убить человека, потому что из его действия или угроз я могу заключить, что он убьет меня при первой возможности, между тем как я имею достаточно времени и средств, чтобы воспользоваться защитой верховной власти,- преступление. Другой случай. Человек слышит по своему адресу несколько обидных слов или подвергается незначительной обиде, за что законодатели не установили никакого наказания, не считая достойным человека здраво­го ума обращать на них внимание, и боится, что, оставив без отмщения эту обиду, он навлечет на себя презрение и, следовательно, будет подвергаться подобным обидам и со стороны других; и вот, чтобы избежать этого, он нарушает закон и, чтобы другим неповадно было, мстит. Это

- пре­ступление. Ибо ущерб в этом случае был не физический, а мнимый и настолько незначительный, что человек свет­ский или уверенный в своем мужестве не может обращать на него внимание, хотя в силу обычая, введенного несколь­ко лет назад в этом уголке мира, такие мелкие обиды

232

сделались чувствительными для молодых и пустых людей.

Точно так же человек может бояться духов из-за собственного суеверия или доверия, которое внушают ему рассказы о странных снах и видениях других людей, и при этом ему может быть внушена вера в то, что эти духи при­чинят ему вред, если он совершит или не совершит то, что предписывается или запрещается законом. И вот, если этот человек так или иначе нарушил закон, это не может быть оправдано страхом и является преступлением. В самом деле, сновидения (как я показал это раньше, во II главе) являются по своей природе лишь представлениями, остав­шимися у спящего от чувственных восприятий, полу­ченных им наяву. А когда человек в силу какого-либо обстоятельства не уверен в том, что он спал, то сны пред­ставляются ему реальными видениями. Поэтому тот, кто позволяет себе нарушить закон на основании собственного или чужого сновидения, или на основании мнимого

виде­ния, или на основании представления о силе невидимых духов, хотя это и не дозволено государством, тот отвергает естественный закон, что уже является определенным

пре­ступлением, и следует призракам своего или чужого во­ображения, причем призракам, относительно которых он никогда не может знать, означают ли они что-нибудь или нет, так же как говорит ли правду или лжет тот, кто расска­зывает ему свои сны. Если бы каждому была предоставлена свобода действовать так (а если бы хоть один человек имел эту свободу, то она в силу естественного закона должна была бы быть предоставлена любому), никого нельзя было бы заставить соблюдать законы, и, таким образом, все государства распались бы.

Не все преступления одинаковы. Из этого различия источников преступлений вытекает, что не все преступле­ния одинаковы (как утверждали это древние стоики). Может же иметь место не только оправдание, при котором то, что казалось преступлением, оказывается совсем не таковым, но также и смягчающие вину обстоятельства, благодаря которым преступление, казавшееся большим, становится меньше. Ибо хотя все преступления одинаково заслуживают имени беззакония, подобно тому как всякое отклонение от прямой линии одинаково заслуживает имени кривизны, что было правильно замечено стоиками, однако из этого не следует, что все преступления являются в оди­наковой степени беззакониями, так же как из понятия кривизны не следует, что все кривые линии являются в одинаковой мере кривыми. Именно последнее проглядели

233

стоики, считавшие одинаково большим преступлением против закона убить курицу и совершить отцеубийство .

Полное оправдание. Целиком оправдывает действие и лишает его характера преступления лишь то, что однов­ременно лишает закон обязательной силы, ибо

противоза­конное действие, совершенное тем, кто обязан повиновать­ся данному закону, есть не что иное, как преступление.

Отсутствие всякой возможности знать закон служит основанием для полного оправдания. Ибо закон, знание которого для человека невозможно, не имеет для него обязательной силы. Но недостаточное усилие познать закон не должно быть рассматриваемо как отсутствие возможно­сти, и человек, считающий себя достаточно разумным, чтобы быть в состоянии управлять собственными делами, не может считаться лишенным возможности знать

есте­ственные законы, ибо эти законы познаются тем разумом, на который он претендует. Только детям и сумасшедшим не вменяются в вину преступления против естественного

зако­на.

Когда человек не по своей вине находится в плену или во власти врага (а он во власти врага тогда, когда во власти последнего находятся его личность или его средства

суще­ствования), тогда закон теряет по отношению к нему всякую обязательную силу, ибо он вынужден повиноваться врагу или умереть, и, следовательно, такое повиновение не есть преступление, ибо никто не обязан (при отсутствии защиты закона) не защищать себя всеми доступными ему средствами.

Если человек под страхом смерти принуждается со­вершить что-либо против закона, то он совершенно не виновен, ибо никто не обязан отказаться от самосохране­ния. И если бы даже мы предположили, что такой закон является обязательным, то человек все же рассуждал бы так: если я не сделаю этого, я умру сразу, если же я это сделаю, я умру некоторое время спустя, следовательно, делая это, я выигрываю время для жизни. Природа поэтому принуждает его это делать.

Если человек лишен пищи или каких-нибудь других необходимых для жизни вещей и может сохранить себя лишь совершением противозаконного действия,- напри­мер, если при большом голоде он кого-либо ограбит или украдет съестные припасы, которые не может получить ни за деньги, ни в качестве милостыни, или если для защиты своей жизни человек отнимет у другого меч, - то это нельзя вменять ему в вину по основаниям, указанным раньше.

234

В действиях подстрекателя не может быть обвинен исполнитель. Кроме того, когда совершено противозакон­ное действие под влиянием другого человека, то действия подстрекателя не могут вменяться в вину исполнителю, ибо никто не должен обвинять другого в своем собственном деянии, когда тот является лишь его орудием. Но это

проти­возаконное действие остается преступлением по отноше­нию к третьему лицу, пострадавшему от этого действия, ибо в отношении нарушения закона оба, как подстрекатель, так и исполнитель, являются преступниками. Отсюда следует, что если человек или собрание, имеющие верховную власть, приказывают человеку совершать нечто нарушающее ранее изданный закон, то это действие не может быть вменено в вину исполнителю. Ибо суверен не может по праву осу­дить это действие, так как сам является его виновником. А то, что не может быть по праву осуждено сувереном, не может быть наказано кем-либо другим. Кроме того, когда суверен повелевает совершить что-либо противоречащее его прежнему собственному закону, то повеление является упразднением закона по отношению к данному единичному факту.

Если человек или собрание, имеющие верховную власть, отрекаются от какого-нибудь существенного для верховной власти права, благодаря чему подданные полу­чают свободу, несовместимую с верховной властью, т. е. с самим существованием государства, и подданный на осно­вании этой пожалованной свободы отказывается повино­ваться суверену в чем-либо противоречащем этой свободе, то это тем не менее грех и нарушение верноподданническо­го долга. Ибо подданный обязан понимать, что это несов­местимо с верховной властью; ведь она учреждена с его собственного согласия и ради его защиты, и такая свобода, которая несовместима с верховной властью, могла быть пожалована лишь вследствие непредвидения ее дурных последствий. Если же подданный не только не повинуется, но и оказывает сопротивление должностному лицу при претворении указанного повеления в жизнь, тогда это уже преступление, ибо подданный мог добиваться своего права жалобой без нарушения мира.

Преступление имеет различные степени, которые изме­ряются, во-первых, зловредностью источника или причи­ны, во-вторых, заразительностью примера, в-третьих, вред­ностью последствий, в-четвертых, обстоятельствами време­ни, места и лиц.

Предположение о своей силе для сопротивления испол-

235

нителям закона отягчает преступление. Одно и то же противозаконное действие является большим преступлени­ем, когда оно проистекает из того, что человек, полагаясь на свою силу, богатство или друзей, оказывает сопротивление исполнителям закона, и меньшим,- когда оно проистекает из надежды не быть открытым или скрыться бегством. Ибо надежда на избежание наказания путем силы есть корень, из которого вырастает во все времена и при всяких соблазнах презрение ко всем законам, между тем как в по­следнем случае понимание опасности, побуждающее чело­века к бегству, делает его более послушным в будущем. Преступление, совершенное сознательно, является боль­шим преступлением, чем то, которое проистекает из ложно­го убеждения в его законности. Ибо тот, кто сознательно совершает противозаконное действие, полагается на свою физическую или другую силу, что придает ему смелость совершать такие же преступления и в будущем, между тем как тот, кто совершает преступление по ошибке, убедив­шись в своей ошибке, становится послушным закону.

Доверие к дурным учителям смягчает вину. Тот, чья ошибка проистекает из доверия к авторитету учителя или уполномоченного государством толкователя закона, менее виновен, чем тот, чья ошибка проистекает из непоколеби­мой уверенности в правильности собственных принципов и рассуждений, ибо тому, чему учит человек, уполномо­ченный на то государством, учит само государство, и мне­ние такого учителя имеет сходство с законом; поэтому авторитет такого учителя или толкователя закона служит основанием для полного оправдания всех преступлений, которые не содержат в себе отрицания верховной власти и не являются нарушением очевидного закона, между тем как тот, кто руководствуется в своих действиях собствен­ными мнениями, держится стойко или падает в зависимо­сти от правильности или ошибочности этих мнений.

Примеры безнаказанности смягчают вину. То же дей­ствие является большим преступлением, если до этого другие люди неизменно наказывались за подобное дей­ствие, и меньшим - если они оставались до этого во многих случаях безнаказанными. Ибо такие примеры явля­ются надеждой на безнаказанность, внушенной правонару­шителю самим сувереном. И так как тот, кто внушает человеку надежду на безнаказанность, которая поощряет его к совершению преступления, сам является соучастни­ком, то у него нет основания взваливать всю вину за это преступление на непосредственного правонарушителя.

236

Заранее обдуманное намерение отягощает вину. Пре­ступление, проистекшее из внезапной страсти, не так велико, как совершенное по зрелом размышлении. Ибо в первом случае смягчающим вину обстоятельством явля­ется общая слабость человеческой природы. Тот же, кто совершил преступление с заранее обдуманным намерени­ем, тот хладнокровно взвесил закон, наказание и послед­ствия преступления для человеческого общества и всем этим пренебрег, поставив превыше всего собственную склонность. Но внезапность страсти не есть достаточное основание для полного оправдания, ибо время, протекшее с момента первого знакомства с законом до совершения преступления, должно учитываться как время обдумыва­ния, так как правонарушитель обязан был размышлением над законом побороть порочность своих страстей.

Если закон объявлен и старательно прочитан и истолко­ван перед всем народом, то всякое деяние, совершенное в его нарушение, является большим преступлением, чем когда люди оставлены без такого наставления и вынуждены сами осведомляться о содержании закона, что создает для них трудность и неуверенность, заставляет их прерывать свои обычные занятия и обращаться к частным лицам. Ибо в этом случае часть вины отпадает в силу очень распростра­ненного незнакомства с законом, в первом же случае имеется небрежность, свидетельствующая о некотором пре­зрении к верховной власти.

Молчаливое одобрение суверена смягчает вину. Деяния, которые ясно выраженный закон осуждает, а законодатель несомненными проявлениями своей воли молчаливо

одоб­ряет, являются меньшим преступлением, чем те же деяния, которые осуждены как законом, так и законодателем. Так как мы знаем, что воля законодателя есть закон, то в первом случае мы имеем два противоречащих друг другу закона - обстоятельство, которое служило бы полным оправданием, если бы люди обязаны были судить о том, что одобряется законодателем, не по его ясно выраженному повелению, а по другим признакам. Но так как в данном случае наказа­ние полагается не только за нарушение закона, но и за его исполнение, то законодатель сам является отчасти причи­ной правонарушения и поэтому не может взвалить всю вину за преступление на правонарушителя. Например, закон запрещает дуэли, и они наказываются как уголовное преступление. С другой стороны, человек, не принимаю­щий вызова на дуэль, подвергается глубочайшему презре­нию и иногда самим сувереном считается недостойным

237

занимать какой-нибудь высокий пост или получить продви­жение по военной службе. Если в силу этого человек принимает вызов на дуэль, полагая, что все люди законно стремятся иметь о себе хорошее мнение тех, кто обладает верховной властью, то разумно не наказывать его строго, так как часть вины явно падает на наказывающего. Я забо­чусь не о том, чтобы была предоставлена свобода личной мести или другой форме неповиновения, а о правителях - чтобы они не поощряли косвенно того, что ими прямо запрещается. Примеры монархов оказывают и всегда ока­зывали более могущественное влияние на действия тех, перед глазами кого эти примеры имелись, чем сами законы. И хотя нашей обязанностью является делать не то, что монархи делают, а лишь то, что монархи говорят, но эта обязанность, однако, не будет выполнена до тех пор, пока Богу не будет угодно оказать людям необычайную и сверхъестественную милость, внушив им склонность следо­вать этому правилу.

Сравнение преступлений по их последствиям. Если мы, далее, сравниваем преступления по степени вредности их последствий, то, во-первых, одно и то же действие является большим преступлением, когда оно приносит вред многим, и меньшим - когда оно приносит вред немногим. Поэтому, когда какое-нибудь действие приносит вред не только в настоящем, но и, к примеру, в будущем, то оно является большим преступлением, чем когда оно приносит вред лишь в настоящем. Ибо первое преступление является плодовитым, порождая все больший ущерб, последнее же преступление бесплодно. Преподавать учения, противные установленной в государстве религии, является большим преступлением со стороны уполномоченного государством проповедника, чем со стороны частного лица. То же разли­чие приходится делать в случаях нечестивого и невоздер­жанного образа жизни или при совершении нечестивого поступка. Точно так же распространение какого-нибудь мнения или совершение какого-нибудь действия, ведущих к ослаблению верховной власти, является большим пре­ступлением, когда правонарушитель - профессор права, чем когда таковым оказывается любой другой человек. Точно так же является большим преступлением один и тот же противозаконный поступок, если он совершен челове­ком, пользующимся славой мудрого, так что многие следуют его советам и подражают его действиям, чем если тот же поступок совершен обыкновенным человеком. Ибо первый не только совершает преступление, но преподает это как

238

закон всем другим людям. И вообще все преступления усугубляются в зависимости от производимых ими сканда­лов, т. е. в зависимости от того, насколько они становятся камнями преткновения для слабых людей, которые смотрят не столько на тот путь, на который они вступают, сколько на тот свет, который несут перед ними другие.

Laesae Majestas. Точно так же действия против суще­ствующего в государстве положения являются более тяже­лыми преступлениями, чем такие же действия против частных лиц, ибо в первом случае вред распространяется на всех. К таким действиям относятся: сообщение врагу сек­ретных сведений о состоянии военных сил государства, всякие покушения на представителя государства, будь то монарх или собрание, и всякие попытки словом или делом умалить авторитет суверена в настоящем или буду­щем. Этого рода преступления римляне обозначали по­нятием crimina laesae majestatis23, и заключаются они в намерении или действиях, противных основному за­кону.

Взяточничество и лжесвидетельство. Более тяжкими являются также преступления, подрывающие действие су­дебных решений, и менее - обиды, причиненные одному или нескольким лицам. Например, брать деньги, дабы вынести несправедливое судебное решение, или лжесвиде­тельствовать на суде более преступно, чем надуть человека на такую же или на большую сумму, ибо в первом случае не только совершено беззаконие по отношению к тому, кто пострадал от такого приговора, но все судебные решения становятся бесполезными, являясь лишь орудиями силы и личной мести.

Хищение. Грабить или расхищать государственную казну или государственные доходы - более тяжкое пре­ступление, нежели грабить и надувать частное лицо, ибо грабить государство - значит грабить сразу многих.

Подделывание и обман государства. Захватить путем обмана государственную должность, подделывать государ­ственные печати или монеты более преступно, чем выда­вать себя в целях обмана за какое-нибудь частное лицо или подделывать его печать, ибо обман государства есть нанесе­ние ущерба многим.

Сравнение преступлений против частных лиц. Из неза­конных деяний, направленных против частных лиц, боль­шее преступление то, вред которого, по общему мнению, является более чувствительным.

И поэтому противозаконное убийство - большее пре-

239

ступление, чем всякое другое повреждение, при котором жизнь сохраняется.

Убийство, сопровождаемое пытками,- большее пре­ступление, чем простое убийство.

Членовредительство - большее преступление, чем гра­беж.

Похитить имущество, угрожая владельцу смертью или увечьем,- большее преступление, чем тайное похищение.

Тайное похищение - большее преступление, чем похи­щение имущества с согласия его владельца, полученного путем обмана.

Изнасиловать женщину - большее преступление, чем соблазнить ее лестью.

Соблазнить замужнюю женщину - большее преступ­ление, чем соблазнить незамужнюю.

Ибо такова общая оценка, хотя некоторые люди более, другие менее чувствительны к одному и тому же преступле­нию. Однако закон считается не с личными склонностями, а с общей склонностью человеческого рода.

Поэтому оскорбления, нанесенные людям обидным сло­вом или жестом, когда они не причиняют иного вреда, кроме непосредственного огорчения того, по чьему адресу эти обидные слова или жесты направлены,- такие оскор­бления не считались преступлениями законами греков и римлян, а также законами других, как древних, так и но­вых, государств, ибо соответствующие законодатели пола­гали, что истинная причина огорчения обиженного кроется не в оскорблении (которое не должно производить впе­чатления на людей, знающих себе цену), а в его соб­ственном малодушии.

Преступления против частных лиц точно так же усу­губляются обстоятельствами, касающимися лиц, времени и места. Убить родителя - большее преступление, чем убить чужого, так как родитель должен почитаться как суверен (хотя он уступил свою власть гражданскому зако­ну), каким он был в естественном состоянии. А ограбление бедняка есть большее преступление, чем ограбление богача, ибо для бедняка это более чувствительный ущерб.

Преступление, совершенное в месте, отведенном для богослужения, и в часы богослужения, является более серьезным, чем то же преступление, совершенное в другое время и в другом месте, ибо первое проистекает из больше­го презрения к закону.

Можно было бы привести еще много других отягчаю­щих и смягчающих вину обстоятельств, но из приведенных

240

мной примеров всякому человеку ясно, как определить степень преступности любого противозаконного действия. Что такое государственное преступление. Наконец, так как почти во всех преступлениях пострадавшей стороной являются не только какие-нибудь частные лица, но также и государство, то, если обвинение в каком-нибудь пре­ступлении возбуждено от имени государства, преступление называется государственным преступлением; если же об­винение в том же преступлении возбуждено от имени частного лица, преступление называется частным преступ­лением; и обвинение соответственно этому называется государственным обвинением - judicia publica, обвинени­ем короны, или частным обвинением. Так, например, при обвинении в убийстве, если обвинителем выступает частное лицо, то обвинение называется частным обвинением; если же обвинителем выступает суверен, обвинение называется государственным.

ГЛАВА XXVIII

О НАКАЗАНИЯХ И НАГРАДАХ

Определение наказания. Наказание есть зло, причи­ненное государственной властью тому, кто совершением или несовершением какого-либо деяния совершил, соглас­но суждению той же власти, правонарушение, причем это зло причиняется с целью сделать волю людей более распо­ложенной к повиновению.

Откуда проистекает право наказания. Прежде чем вынести какое-нибудь заключение из этого определения, следует ответить на один чрезвычайной важности вопрос, а именно: откуда взялось право, или власть, наказывать в каком бы то ни было случае? Ибо согласно тому, что было сказано раньше, никто не может быть обязан на основании договора не оказывать сопротивление насилию, и, следова­тельно, нельзя предположить, чтобы кто-либо дал другому право применять насилие по отношению к нему. При обра­зовании государства каждый человек отказывается от права защищать другого, но не от права самозащиты. Каж­дый обязывается также при образовании государства ока­зывать содействие суверену, когда тот наказывает другого, но не тогда, когда он хочет наказать самого обязывающего­ся. Но договор подданного о содействии суверену в причи­нении вреда другому не переносит на суверена права наказывать, если сам договаривающийся подданный не

241

имеет этого права. Отсюда ясно, что право государства (т. е. того или тех, кто представляет его) наказывать не имеет своим основанием какую-либо уступку или дар подданных. Но я уже показал раньше, что до образования государства всякий человек имел право на все, а также право делать все, что считал необходимым для своего самосохранения, например подчинить, искалечить и убить любого человека, поскольку это необходимо было для ука­занной цели. В этом и состоит основа того права наказы­вать, которое практикуется в каждом государстве. Ибо подданные не дают суверену этого права, и лишь одним тем, что они отказываются от своего права, они расширяют его возможность использовать свое право так, как он это считает нужным в целях сохранения их всех. Таким обра­зом, указанное право было не дано суверену, а лишь оставлено ему, и только ему, и (за исключением границ, поставленных ему естественным законом), оставлено ему в таком же виде, как оно существовало в естественном состоянии и в состоянии войны каждого против своих соседей.

Наказаниями не являются ни ущерб, нанесенный частными лицами, ни личная месть. Из определения нака­зания я заключаю, во-первых, что ни личная месть, ни ущерб, нанесенные частными лицами, не могут называться наказаниями в собственном смысле слова, так как они не исходят от государственной власти.

Ни отказ в продвижении по службе. Во-вторых, отсут­ствие внимания к подданному со стороны государства и непродвижение его по службе не есть наказание, ибо всем этим не причиняется человеку какое-нибудь новое зло; он лишь оставляется в том состоянии, в котором был раньше.

Ни зло, причиненное без судебного приговора. В-треть­их, зло, причиненное по полномочию государства без предварительного судебного приговора, может называться не наказанием, а лишь враждебным деянием, ибо поступок, за который человек наказывается, должен быть предвари­тельно квалифицированно определен судебным решением как правонарушение.

Ни зло, причиненное узурпатором власти. В-четвертых, зло, причиненное незаконной властью на основании реше­ния судей, не уполномоченных сувереном, является не наказанием, а лишь враждебным действием, ибо осужден­ное лицо не приняло на свою ответственность действия, совершенные этой властью, и поэтому они не являются действиями государственной власти.

242

Ни зло, причиненное безотносительно к будущей цели.

В-пятых, зло, причиненное без намерения или возможно­сти расположить правонарушителя или благодаря его примеру других людей к повиновению законам, есть не наказание, а лишь враждебное действие, ибо без такой цели никакое причиненное зло не может быть обозначено име­нем наказания.

Ни зло в силу естественного хода вещей. В-шестых, там, где некоторые действия влекут за собой в силу естественно­го хода вещей пагубные последствия для действующего лица, например когда человек при совершении покушения на другого сам убит или ранен или когда человек заболева­ет при совершении какого-либо противозаконного дей­ствия, то хотя и можно сказать, что это зло причинено Богом - творцом природы и поэтому является Божьим наказанием, но оно не может быть названо человеческим наказанием, ибо оно не причинено человеческой властью.

Если ущерб, проистекающий из наказания, оказывается меньшим, чем благо от преступления, то это не наказание. В-седьмых, если причиненное преступнику зло перевеши­вается благом или удовольствием, естественно связанным с совершением преступления, то это зло не подпадает под определение наказания, а является скорее ценой, запла­ченной за преступление, или выкупом за него. Ибо в приро­ду наказания входит цель расположить людей к повинове­нию законам, каковая цель - если зло наказания

переве­шивается выгодой, проистекающей из правонарушения,- не достигается, и наказание оказывает обратное действие.

Если наказание определено законом, то нанесение большего повреждения за преступление есть не наказание, а враждебное действие. В-восьмых, если наказание за известное преступление определено и предписано самим законом, а на человека, повинного в этом преступлении, наложено большее наказание, то излишек есть не наказа­ние, а враждебное действие. Так как мы видим, что целью наказания является не месть, а устрашение, страх же неизвестного большего наказания не мог иметь места в дан­ном случае ввиду того, что в законе определено более мягкое наказание, то непредвиденный излишек не является частью наказания. Но там, где закон совсем не определяет наказания, всякое причиненное зло имеет природу наказа­ния. Ибо тот, кто решается на правонарушение, наказание за которое не определено законом, ждет неопределенного, т. е. произвольного, наказания.

Ущерб, причиненный за деяние, совершенное до изда-

243

ния закона, не является наказанием. В-девятых, зло, причиненное за деяние, совершенное до появления закона, запрещающего это деяние, есть не наказание, а враждебное действие. Ибо пока нет закона, последний не может быть нарушен. Наказание же предполагает, что совершенное деяние определено судом как правонарушение. Поэтому зло, причиненное за деяние, совершенное до издания зако­на, есть не наказание, а враждебное действие.

Представитель государства не наказуем. В-десятых, ущерб, причиненный представителю государства, есть не наказание, а враждебное действие. Ибо существенной осо­бенностью наказания является то, что оно есть зло, причи­няемое государственной властью, которая есть власть лишь самого представителя государства.

Ущерб бунтовщикам наносится не по праву наказания, а по праву войны. Наконец, зло, причиненное тому, кто объявлен врагом государства, не подходит под понятие наказания, так как такие враги государства или никогда не были подчинены закону и поэтому не могут нарушать его, или если они были раньше подчинены, а потом заявили, что не намерены больше подчиняться ему, то этим заявлением сделали для себя невозможным нарушать его. Вот почему всякое зло, причиненное таким врагам государства, должно быть рассматриваемо как враждебное действие. Однако тот, кто объявлен врагом государства, может по праву быть подвергнут любой расправе. Отсюда следует, что если подданный станет делом или словом умышленно и предна­меренно подкапываться под авторитет представителя госу­дарства, то он может быть по праву подвергнут любой расправе, которую представитель государства пожелает (какое бы наказание ни было предварительно установлено за измену). Ибо своим отказом подчиниться закону он отвергает и установленное законом наказание, а поэтому подвергается расправе как враг государства, т. е. согласно воле представителя. Ибо наказания, установленные в зако­не, предназначены для подданных, а не для врагов, каковы­ми являются те, кто, будучи подданными на основании своих собственных действий, умышленным бунтом отрица­ют верховную власть.

Первое и наиболее общее разделение наказаний есть деление на Божьи и человеческие. О первых я позже буду иметь повод говорить в более подходящем месте.

Человеческими являются такие наказания, которые применяются по приказанию человека; они бывают или телесные, или денежные, или бесчестье, или заточение, или

244

изгнание, или смешанные, состоящие из указанных выше.

Телесное наказание. Телесное наказание - то, которо­му подвергается непосредственно тело наказуемого со­гласно намерению применяющего наказание. Таковы, на­пример, удары бичом, нанесение ран или лишение таких физических удовольствий, которым наказуемый мог до этого законным образом предаваться.

Смертная казнь. Телесные наказания делятся на смер­тную казнь и на наказания меньшие. Смертная казнь бывает или простая, или соединенная с пытками. Меньшие суть удары бичом, нанесение ран, наложение оков и причи­нение всякой другой телесной боли, не смертельной по своей природе. Ибо если за применением наказания следу­ет смерть, что не входило в намерение применяющего наказание, то наказание не следует рассматривать как смертную казнь, хотя повреждение в силу непредвиденной случайности и оказалось смертельным, так как в этом случае смерть была не сознательно причинена, а лишь случайно вызвана.

Денежные наказания. Денежное наказание состоит в лишении не только определенной суммы денег, но и по­местий и любых других благ, которые обычно покупаются и продаются за деньги. Но в том случае, когда закон, уста­навливающий это наказание, создан специально с целью собрать деньги с его нарушителей, это, собственно, не наказание, а цена за привилегии или освобождение от закона, который запрещает действие не всем безусловно, а лишь тем, кто не в состоянии заплатить деньги.

Иначе обстоит дело, когда закон является естественным или частью религии, ибо в этом случае мы имеем не изъятие из закона, а его нарушение. Например, там, где закон тре­бует наложения денежного взыскания на тех, кто употреб­ляет имя Бога всуе, уплата взыскания есть не уплата за разрешение божиться, а наказание за нарушение неруши­мого закона. Точно так же если закон требует уплаты известной суммы денег потерпевшему, то это лишь возме­щение нанесенного ущерба, которое отменяет лишь иск пострадавшей стороны, но не преступление правонаруши­теля.

Бесчестье. Бесчестье есть причинение такого зла, кото­рое является позорным, или лишение такого блага, которое является почетным в государстве. Ибо есть вещи почетные по природе, как, например, проявление храбрости, велико­душия, физической силы, мудрости и других физических и душевных качеств; другие же сделаны почетными госу-

245

дарством, таковы, например, ордена, титулы, должности и другие особые знаки милости суверена. Первые (хотя они и могут исчезнуть в силу естественных причин или случай­ности) не могут быть отняты законом, поэтому их потеря не является наказанием. Последние же могут быть отняты государственной властью, сделавшей их почетными, и та­кое лишение является наказанием в собственном смысле слова. Таково, например, лишение осужденных людей их орденов, титулов и должностей или объявление их неспо­собными иметь таковые в будущем.

Заточение. Заточение имеет место, когда человек лиша­ется государственной властью свободы. Такое лишение свободы имеет место в двух разных случаях. В одном слу­чае берется под стражу человек, против которого возбужде­но обвинение, в другом случае причиняется страдание человеку осужденному. Первое не есть наказание, ибо никто не может быть наказан, до того как его дело слуша­лось в судебном порядке и он был объявлен виновным. Поэтому всякое страдание, причиненное неосужденному человеку наложением оков или каким-либо ограничением сверх того, что необходимо для обеспечения его охраны, противоречит естественному закону.

Во втором случае мы имеем наказание, ибо налицо зло, причиненное государственной властью за нечто, признанное той же властью нарушением закона. Под словом заточение я понимаю всякое ограничение свободы передвижения, причиненное внешним препятствием, будь то здание, кото­рое обычно называют тюрьмой, или остров, куда люди, как выражаются, заточены, или место принудительных работ (так, например, в старое время люди приговаривались к принудительным работам в каменоломнях, а сейчас - к работам на галерах), или будь то цепь или иное подобное препятствие.

Изгнание. Изгнание - это когда человек за какое-нибудь преступление принуждается оставить пределы го­сударства или какой-либо его части без права возвращения в течение определенного времени или навсегда. Сама по себе без других привходящих обстоятельств такая мера является не наказанием, а скорее бегством или приказом государства избавиться от наказания при помощи бегства. Цицерон утверждает, что подобное наказание никогда не было установлено в городе Риме, и называет это спасением людей, которым грозит опасность. Ибо если изгнанному разрешено пользоваться своим имуществом и доходами со своих земель, то одна перемена воздуха не является наказа-

246

нием. Такая мера служит не ко благу государства (а для этой цели установлены все наказания, т. е. чтобы направить волю людей к соблюдению закона), а часто даже во вред ему. Ибо изгнанный человек, перестав быть членом изгнав­шего его государства, является его законным врагом. Если же вместе с изгнанием он лишается своих земельных владе­ний или имущества, тогда наказание заключается не в изгнании, а должно причисляться к видам денежного наказания.

Наказание невиновных подданных противоречит есте­ственному закону. Всякое наказание невиновных поддан­ных, большое или малое, противоречит естественному закону. Ибо наказание может быть наложено лишь за правонарушение. Наказание невиновного есть поэтому пре­жде всего нарушение того естественного закона, который запрещает всем людям руководствоваться в своей мести чем-либо, кроме соображения какого-нибудь будущего бла­га, ибо наказание невиновного не может принести государ­ству никакой пользы. Такое наказание, во-вторых, противо­речит естественному закону, запрещающему неблагодар­ность. Так как всякая верховная власть, как мы знаем, дана вначале с согласия каждого из подданных, дабы получать защиту от этой верховной власти в течение всего времени, пока он будет повиноваться ее повелениям, то наказание невиновного есть воздаяние злом за добро. Такое наказа­ние, в-третьих, есть нарушение естественного закона, пред­писывающего справедливость, т. е. воздаяние каждому должного, что при наказании невиновного не соблюдается.

Но зло, причиненное невиновному на войне, не про­тиворечит этому закону. Однако причинение какого угодно зла невиновному человеку, который не является подданным, не есть нарушение естественного закона, если это требуется в интересах государства и не является нару­шением заключенного ранее договора. Ибо все люди, которые не являются подданными, или суть враги, или перестали быть таковыми в силу предшествующего

догово­ра. Против врагов же, которых государство считает спо­собными причинить вред ему, первоначальное естественное право разрешает вести войну, в которой меч не разбирает, а победитель, как и встарь, не делает различия между виновным и невиновным и щадит лишь постольку, посколь­ку это может идти на пользу его собственному народу.

Как и зло, причиненное тем, кто поднял мятеж. На том же основании и по отношению к подданным, которые предумышленно подкапываются под авторитет установлен-

247

ного государства, месть государства законно распространя­ется не только на их отцов, но и на третье и четвертое поколения, которые еще не существуют и, следовательно, не могут быть повинны в том преступлении, за которое они наказываются. Ибо природа этого преступления состоит в отказе от подданства, что является возвращением к состо­янию войны, обычно называемому бунтом; и те, кто со­вершает такие преступления, подвергаются расправе не как подданные, а как враги, ибо бунт есть лишь возобновле ние состояния войны.

Вознаграждение является или жалованьем, или награ­дой. Вознаграждение бывает или в качестве дара, или по договору. Вознаграждение по договору называется жало­ваньем, или заработной платой, и представляет собой благо, причитающееся за оказанную или обещанную услу­гу. Если же это вознаграждение является даром, то оно представляет собой благо, проистекающее из милости тех, кто это благо жалует, и имеющее целью поощрять людей к оказыванию услуг дарующим или дать людям возмож­ность оказывать эти услуги. И поэтому если суверен назначает жалованье за исполнение какой-нибудь государ­ственной должности, то получающий это жалованье юриди­чески обязан исполнять эту должность; в противном случае он обязан лишь из почтения быть признательным и поста­раться отплатить за оказанную почесть. Ведь хотя люди не имеют никакой законной возможности отказаться, когда суверен повелевает им бросить собственные дела и служить государству без вознаграждения, или жалованья, однако они не обязываются к этому ни естественным законом, ни в силу установления государства, за исключением того случая, когда соответствующие государственные функции не могут быть выполнены иным путем. Ибо предполага­ется, что суверен может использовать все средства своих подданных в такой же мере, как и самый простой солдат - требовать причитающееся ему жалованье за военную служ-бу.

Блага, пожалованные из боязни, не являются возна­граждением. Блага, которые суверен жалует подданному из боязни, что тот может принести вред государству, не служат вознаграждением в собственном смысле, ибо они не есть жалованье, предварительным условием которого явля­ется договор, который в данном случае не мог иметь места, так как всякий человек и без такого договора обязан не вредить государству. Но эти блага также и не милость, ибо они исторгнуты страхом, который не должен быть присущ

248

верховной власти. Эти пожалованные блага поэтому скорее жертвы, которые суверен (лично, а не в качестве предста­вителя государства) приносит, чтобы задобрить тех недо­вольных, которых он считает могущественнее себя, и такие жалованные блага поощряют не к повиновению, а, напро­тив, к дальнейшему продолжению и усилению вымога­тельств.

Жалованье постоянное и случайное. Притом в некото­рых случаях жалованье бывает твердым и получается из государственной казны, а в других - неопределенным и случайным и зависит от выполнения тех обязанностей, за которые оно установлено. Последнего рода жалованье в не­которых случаях вредно для государства, например в су­дебных органах, ибо, если жалованье судей и служителей суда определяется количеством рассмотренных ими дел, необходимо возникают два неудобства. Такое положение, во-первых, плодит тяжбы, раз, чем больше дел, тем больше жалованье, а во-вторых, оно ведет к спорам о подсудности, ибо каждая судебная инстанция тащит к себе как можно больше дел. Однако в органах исполнения такие неудобства не существуют, ибо эти органы не могут собственными усилиями увеличивать круг своих дел. И этого довольно о наказаниях и вознаграждениях, которые представляют собой как бы нервы и сухожилия, приводящие в движение члены и суставы государства.

До сих пор я обрисовывал природу человека, чья гордость и другие страсти вынудили его подчиниться госу­дарству, и одновременно огромную власть его властителя, которого я сравнивал с Левиафаном, взяв это сравнение из последних двух стихов 41-й главы книги Иова, где Бог, рисуя великую силу Левиафана, называет его царем гордо­сти 24. Нет на земле,- говорит Бог,- подобного ему, он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости. Но так как этот Левиафан смертен и подвержен тлению, как и все другие земные существа, и так как на небесах (хотя не на земле)

суще­ствует тот, кого он должен страшиться и чьим законам он должен повиноваться, то в последующих главах я бу­ду говорить о его болезнях, о том, отчего он умирает, и о тех естественных законах, которым он обязан повино­ваться.

249

ГЛАВА XXIX

О ТОМ, ЧТО ОСЛАБЛЯЕТ ИЛИ ВЕДЕГГ ГОСУДАРСТВО К РАСПАДУ

Распад государств из-за несовершенного их установле­ния. Хотя ничто, сотворенное смертными, не может быть бессмертно, однако, если бы люди руководствовались тем разумом, на обладание которым они претендуют, их госу­дарства могли бы быть по крайней мере застрахованы от смерти вследствие внутренних болезней. Ибо по своей природе эти установления призваны жить так же долго, как человеческий род, или как естественные законы, или как сама справедливость, которая дает им жизнь. Поэтому когда государства приходят в упадок, не вследствие внеш­него насилия, а вследствие внутренних междоусобиц, то это вина людей не в силу того, что они являются материалом, из которого составлены государства, а в силу того, что они являются творцами и распорядителями последних. Ибо когда люди, устав наконец от беспорядочных столкновений и взаимной резни, желают от всей души приладиться друг к другу и образовать совместно прочное и долговечное здание из людского материала, то - вследствие недостатка умения создать справедливые законы, чтобы сообразовать с ними свои деяния, а также скромности и терпения, чтобы мириться с упразднением шероховатых и грубых сторон их прежней безграничной свободы,- без помощи способного архитектора из них не может быть составлено ничего, кроме шаткого здания, которое, едва пережив самих строи­телей, неминуемо обрушится на голову их потомства.

Из немощей государства я поэтому на первом месте полагаю те, которые возникают от несовершенного его установления и которые аналогичны болезням естественно­го тела, проистекающим от ненормальностей зародыша.

Недостаточность абсолютной власти. Одна из этих немощей состоит в том, что человек, добившийся королев­ства, довольствуется иногда меньшей властью, чем та, которая необходима в интересах мира и защиты государ­ства. Из этого вытекает следующее: когда такому королю приходится в интересах безопасности государства исполь­зовать и те права, от которых он отказался, то это имеет видимость незаконного действия с его стороны,

побуждаю­щего огромное число людей (при наличии подходящего повода) к восстанию. Так и тела детей, произведенных на свет больными родителями, или обречены на преждевре-

250

менную смерть, или же дурные последствия их ненормаль­ного зачатия сказываются на них разлитием желчи и бо­лезненными наростами.

А когда короли отказываются от некоторых своих неотъемлемых прав, то это не всегда происходит (хотя иногда и может происходить) от незнания того, что необхо­димо для принимаемого ими поста: часто это делается в надежде на то, что они смогут получить эти права обрат­но, как только пожелают. В этом случае они ошибаются, ибо те, кто заставит их сдержать свое обещание, найдут поддержку против них у иностранных государств, которые в интересах благоденствия своих собственных подданных редко упускают случай ослабить соседние государства. Так, например, архиепископ Кентерберийский Фома Бекет был поддержан папой против Генриха II, ибо подчинение клира государству было отменено Вильгельмом Завоевате­лем, который при вступлении на престол поклялся не стеснять свободы церкви. Точно так же и бароны, власть которых при Вильгельме Рыжем (который благодаря их содействию унаследовал престол вместо своего старшего брата) выросла до степени, несовместимой с правами вер­ховной власти, были поддержаны французами во время восстания против короля Иоанна 25.

И это случается не только в монархиях. Ибо так как девизом древнеримского государства было: сенат и народ Рима, то ни сенат, ни народ не обладали полнотой власти, что прежде всего привело к мятежам Тиберия Гракха, Гая Гракха, Люция Сатурнина и других, затем

- к войнам между сенатом и народом при Марии и Сулле, а затем снова при Помпее и Цезаре - к войнам, которые привели к гибе­ли их демократии и установлению монархии 26.

Народ Афин наложил на себя ограничение лишь в отно­шении одного действия, а именно было запрещено под страхом смерти агитировать за возобновление войны за остров Саламин. Однако, если бы Солон не притворился сумасшедшим и с ужимками и в одеянии сумасшедшего не стал бы в стихах предлагать собравшемуся вокруг него народу возобновление этой войны, афинский народ имел бы перед самыми воротами своего города врага, готового в лю­бую минуту напасть на него 2Т. Такой опасности подверга­ются или к такой хитрости вынуждены прибегать все государства, которые в чем-либо ограничивают свою власть.

Частные суждения о добре и зле. На втором месте я ставлю болезни государства, причиненные ядом мятеж-

251

ных учений; одно из них - учение, что каждый отдельный человек есть судья в вопросе о том, какие действия хороши и какие дурны. Это верно в условиях естественного состоя­ния, когда нет гражданских законов, а при наличии гражданского правления - в таких случаях, которые не определены законом. Во всех же других случаях ясно, что мерилом добра и зла является гражданский закон, а судьей - законодатель, который всегда представляет

госу­дарство. Из-за этого ложного учения люди становятся склонными спорить друг с другом и обсуждать повеления государства, а затем повиноваться или не повиноваться им в зависимости от собственного усмотрения, что вносит смуту и ослабляет государство.

Совесть может быть ошибочной. Другим учением, про­тивным гражданскому обществу, является положение: все, что человек делает против своей совести, есть грех. Это положение вытекает из предыдущего, согласно которому каждый человек - судья добра и зла, ибо человеческая совесть и его суждение есть одно и то же, и как суждение, так и совесть человека могут быть ошибочны. Поэтому хотя тот, кто не подчинен никаким гражданским законам, и со­вершает грех во всех тех случаях, когда делает что-либо против своей совести, ибо, кроме своего собственного разу­ма, он не имеет никаких других правил, которым он мог бы следовать, однако с человеком, живущим в государстве, дело обстоит не так, ибо закон есть совесть государства, следовать руководству коего он признал для себя обяза­тельным. Иначе различие, существующее между совестью отдельных людей, которая является лишь личным мнени­ем, должно было бы внести смуту в государство, и всякий стал бы повиноваться верховной власти лишь постольку, поскольку ее повеления встречали бы его личное

одобре­ние.

Претензия на вдохновение. Обычно учили также тому, что вера и святость приобретаются не учением и размышле­нием, а сверхъестественным вдохновением, или внушени­ем. Если признать это положение правильным, то я не вижу, почему кто-либо должен отдавать себе отчет в своей вере, или почему каждый христианин не должен быть также пророком, или почему кто-либо должен руководство­ваться в своих действиях законами своей страны, а не собственным вдохновением. Таким образом, мы снова впа­даем в ошибку, объявляя себя судьями добра и зла или делая судьями в этих вопросах таких лиц, которые пре­тендуют на сверхъестественное внушение, что должно

252

вести к разложению всякой гражданской власти. Вера основана на том, что мы слышим, а то, что мы слышим, обусловлено теми случайностями, которые сталкивают нас с людьми, речи которых мы слышим. Все эти случайности вызваны к жизни всемогущим Богом, однако они являются не сверхъестественными, а лишь незаметными, ибо в выве­дении всякого следствия участвует огромное их число. Вера и святость на самом деле не очень часто встречаются, одна­ко они не чудеса, а результат воспитания, дисциплины, самоконтроля и других естественных средств, при помощи которых Бог производит их в своем избраннике, когда считает это нужным. Данные три мнения, вредные для мира и для власти, получили распространение в этой части света главным образом из-за речей и книг необразованных теологов, у которых связывание слов Священного писания не соответствует разуму и которые делают все, что в их силах, чтобы заставить людей думать, будто святость и естественный разум суть вещи несовместимые.

Мнение о том, что суверен подчинен гражданским законам. Четвертое мнение, противоречащее природе госу­дарства, сводится к тому, что тот, кто имеет верховную власть, подчинен гражданским законам. Верно, что все суверены подчинены естественным законам, так как эти законы даны Богом и не могут быть отменены ни челове­ком, ни государством. Но суверен не подчинен тем законам, которые он сам, т. е. государство, создает. В самом деле, быть подчиненным законам значит быть подчиненным государству, т. е. верховному представителю его, что для суверена означает быть подчиненным самому себе, т. е.- не подчинение законам, а свобода от них. Вышеуказанное ошибочное мнение, ставя законы над сувереном, тем самым ставит над ним и судью, а также власть, которая может его наказывать, но это значит делать нового суверена, и на том же основании

- третьего, чтобы наказывать второго, и так дальше до бесконечности, что должно вести к разрушению и разложению государства.

Приписывание абсолютного права собственности под­данным. Пятое учение, ведущее к распаду государства, заключается в положении, что каждый человек обладает абсолютным правом собственности на свое имущество, исключающим право суверена. Каждый человек обладает в самом деле правом собственности, исключающим право всякого другого подданного. Он имеет это право исключи­тельно от верховной власти, без защиты которой всякий другой человек имел бы равное право на то же самое иму-

253

щество. Если же было бы исключено и право суверена, то последний не мог бы выполнить возложенных на него обязанностей, а именно обязанностей защиты подданных от иноземных врагов и от взаимных обид внутри, и, следова­тельно, государство перестало бы существовать.

И если право собственности подданных не исключает права суверенного представителя на их имущество, то тем менее исключается право суверена на занимаемые под­данными должности, будь то осуществление правосудия или исполнение приговора, где соответствующие долж­ностные лица представляют самого суверена.

Учение о делимости верховной власти. Имеется шестое учение, ясно и прямо направленное против сущности госу­дарства. Оно гласит: верховная власть может быть делима. Ибо делить власть государства - значит разрушать ее, так как разделенные власти взаимно уничтожают друг друга. И этими учениями люди обязаны главным образом

некото­рым из профессиональных юристов, стремящимся делать людей зависимыми от их собственных учений, а не от зако­нодательной власти.

Подражание соседним народам. Как и ложные учения, примеры различных форм правления у соседних народов часто располагают людей к изменению установленного образа правления. Именно это обстоятельство побудило еврейский народ отвергнуть Бога и требовать от пророка Самуила царя по образцу прочих народов. Точно так же и небольшие города Греции непрерывно потрясались мяте­жами аристократических и демократических партий. По­чти в каждом государстве одни желали подражать лакеде­монянам, другие

- афинянам. И я не сомневаюсь, что многие были рады видеть недавние смуты в Англии из желания подражать Нидерландам, полагая, что для увели­чения богатств страны не требуется ничего больше, как изменить, подобно Нидерландам, форму правления. В са­мом деле, люди по самой своей природе жаждут перемен. Если поэтому они имеют перед собой пример соседних народов, которые еще и разбогатели при этом, то они не могут не прислушиваться к тем, кто подстрекает их к пере­менам. И они рады, когда смута начинается, хотя горюют, когда беспорядки принимают затяжной характер, подобно тому как нетерпеливые люди, заболевшие чесоткой, разди­рают себя ногтями, пока боль не становится нестерпимой.

Подражание грекам и римлянам. Что касается восста­ний, в частности против монархии, то одной из наиболее частных причин таковых является чтение политических

254

и исторических книг древних греков и римлян. Ибо, подда­ваясь сильному и приятному впечатлению от великих военных подвигов, совершенных полководцами этих наро­дов, молодые и другие люди, которым не хватает противоя­дия солидного ума, получают вместе с этим яркое пред­ставление обо всем, что, кроме того, сделали народы, и воображают, что их великое преуспевание было обуслов­лено не соперничеством отдельных людей, а демократиче­ской формой правления. При этом такие люди не принима­ют во внимание тех частых мятежей и гражданских войн, к которым приводило несовершенство их политического строя. Благодаря чтению таких книг, говорю я, люди дошли до убийства своих королей, так как греческие и латинские писатели в своих книгах и рассуждениях о политике объ­являют законными и похвальными такие действия, если только, прежде чем их совершить, человек назовет свою жертву тираном. Ибо они не говорят regicide - «цареубий­ство законно», а говорят tyrannicide - «тираноубийство законно». Благодаря этим книгам те, кто живет под властью монарха, получают представление, будто поддан­ные демократического государства наслаждаются свобо­дой, в монархии же все подданные

- рабы. Я говорю, что такое представление составляют себе те, кто живет под властью монархии, а не те, кто живет под властью демокра­тического правительства, ибо последние не имеют пита­тельной почвы для такого представления. Короче говоря, я не могу себе представить более пагубной для монархии вещи, чем разрешение открыто читать подобные книги, без таких поправок благоразумных знатоков, которые могут противодействовать яду этих книг. Не колеблясь, я сравни­ваю этот яд с укусом бешеной собаки, вызывающим

бо­лезнь, которую врачи называют tmdrophobia, или водобо­язнь. Ибо, подобно тому как такой укушенный мучается непрерывной жаждой и все же боится воды и находится в таком состоянии, как будто яд сейчас превратит его в со­баку, так и монархия, раз укушенная теми демократиче­скими писателями, которые постоянно ворчат на эту форму правления, больше всего желает иметь сильного монарха и в то же время из какой-то tyrannophobia, или тиранобо-язни, страшится иметь его.

Подобно тому как были ученые, полагавшие, что чело­век имеет три души, так имеются ученые, полагающие, что государство может иметь более одной души (т. е. более одного суверена), и учреждающие верховенство против суверенитета, каноны - против законов и духовную

255