Часть 10.

власть - против гражданской. Эти ученые оперируют сло­вами и различными определениями, которые сами по себе ничего не означают и лишь выдают своей неясностью, что здесь, в темноте, как некоторые думают, невидимо бродит другое царство, как бы царство фей. Так как мы знаем, что гражданская власть и власть государства одно и то же и что верховенство и власть делать каноны и жаловать привиле­гии подразумевают наличие государства, то отсюда следу­ет, что там, где один является сувереном, а другой - верховным представителем духовной власти, где один может издавать законы, а другой - каноны, необходимо имеются два государства над одними и теми же подданны­ми, а это значит, что государство раздвоено в самом себе и не может существовать. Ибо, несмотря на ничего не гово­рящее различие между светским та духовным, здесь име­ются два царства, и каждый подданный подчинен двум властелинам. В самом деле, так как мы видим, что духовная власть требует для себя права объявлять, что есть грех, и, следовательно, требует для себя права объявлять, что есть закон (так как грех есть лишь нарушение закона), а, с дру­гой стороны, гражданская власть требует для себя права объявлять, что такое закон, то всякий подданный вынуж­ден подчиняться двум властелинам, причем оба требуют, чтобы их приказы соблюдались как закон, что невозможно. А если имеется лишь одно царство, тогда или гражданская власть, которая есть власть государства, должна быть подчинена духовной, и тогда имеется лишь духовный суверенитет, или же духовная власть должна быть подчи­нена светской власти, и тогда имеется лишь светское верховенство. Поэтому, когда обе эти власти противостоят друг другу, государство подвергается большой опасности гражданской войны и распада, ибо гражданская власть, будучи более очевидной и понятной естественному разуму, не может не перетянуть на свою сторону значительную часть народа. С другой стороны, сильнее всякого иного страха духовная власть, хотя и окутана тьмой различных схоластических определений и непонятных слов, не может не иметь на своей стороне партии, достаточной, чтобы внести смуту в государство, а иногда и разрушить его. И это есть болезнь, которую не без основания можно сравнить с эпилепсией, или падучей (принимаемой евреями за

изве­стный вид одержимости духом), в естественном теле. Ибо, подобно тому как при этой болезни имеется неестественный дух, или дуновение, в голове, который парализует корни нервов и, насильственно двигая нервы, лишает их движе-

256

ний, которые они естественным образом получили бы от мозга, и этим сообщает сильные и непрерывные движения (которые люди называют конвульсиями) частям тела, так что человек, охваченный ими, падает, как бы лишенный чувств, иногда в воду, иногда в огонь

- точно так же и в по­литическом теле, когда духовная власть движет члены государства страхом наказаний и надеждой на награду (которые являются нервами государства) не так, как они должны были бы быть движимы гражданской властью (которая является душой государства), и странными и не­понятными словами путает разум людей, то этим она неминуемо вносит смуту в умы и или подавляет госу­дарство насилием, или бросает его в огонь гражданской войны.

Смешанное правление. Иногда бывает более одной души и при чисто гражданском правлении. Например, в тех случаях, когда право взимания податей и налогов (пита­тельная способность) зависит от решения общего собрания, право управления и командования (двигательная способ­ность) принадлежит одному человеку, а власть издавать законы (разумная способность) зависит от случайного согласия не только этих двух сил, но также и третьей. Такое положение подвергает государство опасности иногда вследствие того, что отсутствие согласия мешает изданию хороших законов, но чаще всего вследствие недостатка той пищи, которая необходима для жизни и движения. Ибо хотя некоторые люди и понимают, что такое правительство есть не правительство, а государство, поделенное между тремя партиями, и называют такую форму правления смешанной монархией, однако в действительности имеется в этом случае не одно независимое государство, а три неза­висимые партии, не одно представительное лицо, а три.

8 Царстве Божием могут быть без нарушения единства Бога, который царствует, три независимых лица; но там, где царствуют люди, которые могут поддаваться различ­

ным мнениям, это невозможно. Поэтому если король является носителем лица народа и общее собрание также является носителем лица народа, а другое собрание явля­

ется носителем лица части народа, то перед нами не одно лицо или не один суверен, а три лица и три суверена.

Я не знаю, с какого рода болезнью человеческого тела можно точно сравнить указанное ненормальное устройство государства. Однако я видел человека, из бока которого вырос другой человек с собственной головой, руками, грудью и желудком. Если бы у этого человека вырос из

257

другого бока еще один человек, сравнение с этой аномалией могло бы быть точным.

Недостаток денежных средств. До сих пор я называл наиболее серьезные и чреватые опасностями болезни госу­дарства. Бывают и другие, не столь серьезные болезни, которые, однако, нельзя обойти молчанием. Первой из этих болезней является трудность взимания денег, необходимых для потребностей государства, особенно когда надвигается война. Эта трудность возникает из того мнения, которое каждый подданный имеет о своем праве собственности на свои земли и движимое имущество, а именно будто это право исключает право суверена пользоваться им. След­ствием этого бывает, что верховная власть, которая предви­дит нужды и опасности государства,- замечая, что приток средств в государственное казначейство вследствие упор­ства народа прекратился, между тем как должен был бы расшириться,- чтобы иметь возможность встретить и предупредить опасность в самом начале, пока можно, сокращает свои расходы; когда же это становится дольше невозможным, она начинает бороться с народом орудием закона, чтобы получить небольшие суммы, но так как эти суммы недостаточны, то в конце концов верховная власть вынуждена или насильственными мерами собрать необхо­димые ей средства, или же погибнуть. И если верховная власть часто бывает вынуждена прибегать к этим крайним мерам, она в конце концов приводит народ к требуемому повиновению, иначе государство должно погибнуть. Эту болезнь мы можем вполне обоснованно сравнивать с лихо­радкой, при которой мясистые части застывают или бывают закупорены каким-нибудь ядовитым веществом, вслед­ствие чего вены, которые при нормальном состоянии организма являются проводниками крови к сердцу, не получают ее в той мере, как это должно быть от артерий. Результатом этого бывают в первый момент холодное сжа­тие и дрожь членов, а затем горячее и энергичное усилие сердца протолкнуть кровь. Но прежде чем сердце может сделать это, оно довольствуется освежительным действием вещей, которые временно его охлаждают, пока (если орга­низм достаточно силен) оно не сломит упорства закупо­ренных частей и не испарит яда в пот, иначе (если орга­низм слишком слаб) больной умирает.

Монополии и злоупотребления в области государствен­ных откупов. Кроме того, бывает иногда болезнь государ­ства, похожая на плеврит. Это бывает тогда, когда государ­ственные финансы, оставив русло, по которому они обычно

258

текут, в слишком большом количестве концентрируются в руках одного или немногих частных лиц - монополистов или откупщиков государственных доходов, подобно тому как при плеврите кровь, концентрируясь в грудной обо­лочке, производит здесь воспаление, сопровождающееся лихорадкой и острой болью.

Популярность отдельных лиц. Опасной болезнью явля­ется также популярность могущественных подданных, если государство не имеет очень хорошего залога их верно­сти. Ибо народ, который должен бы быть подвигнут автори­тетом суверена, получает отвращение к повиновению зако­нам вследствие лести и славы какого-нибудь честолюбца, чтобы следовать за ним, хотя нравственных качеств и наме­рений его он не знает. Это обычно более чревато опасностя­ми при демократии, чем при монархии, ибо армия пред­ставляет собой такую силу и охватывает собой такую массу людей, что ей легко внушить, будто она является народом. Такими именно средствами Юлий Цезарь - он был под­держан народом в борьбе с сенатом, завоевав любовь своей армии,- и сделал себя властелином над народом и сена­том. Этот образ действия популярных и честолюбивых людей представляет собой явный мятеж и может быть сравним с действием колдовства.

Чрезмерная величина одного города, множество корпо­раций. Другим недугом государства является наличие в нем неумеренно большого города, если тот имеет

воз­можность снарядить из среды своего населения и за свой счет большую армию. Болезнью является также наличие большого числа корпораций, представляющих собой как бы много маленьких государств в недрах одного большого, как черви во внутренностях живого человека.

Свобода высказываний против верховной власти. К этим болезням может быть прибавлена свобода высказы­ваться против абсолютной власти, предоставленная людям, претендующим на политическую мудрость. И хотя эти люди в большинстве случаев являются выходцами из низов народа, однако, будучи воодушевлены ложными учениями, они своими непрерывными нападками на основные законы производят беспокойство в государстве и подобны в этом отношении маленьким червячкам, которых врачи называют аскаридами.

Мы можем, далее, прибавить к болезням государства: неутомимую жажду, или роиДлцш, расширения своих вла­дений, имеющую часто своим следствием неисцелимые раны, полученные от врагов; опухоль неприсоединенных

259

завоеванных земель, которые часто являются бременем и теряются с меньшей опасностью, чем приобретаются, j a также летаргию изнеженности и мотовство пиршеств и не­нужных расходов.

Распад государства. Наконец, когда в войне (внешней или внутренней) враги одержали решительную победу, так что подданные не находят больше никакой защиты в своей лояльности (ибо военные силы государства покинули поле сражения), тогда государство распадается, и каждый чело­век волен защищать себя теми средствами, какие ему подскажет собственное разумение. Ибо суверен есть душа государства, дающая ему жизнь и движение, и, когда эта душа умирает, члены управляются ею не более, чем труп человека управляется покинувшей его (хотя и бессмер­тной) душой. И хотя право суверенного монарха не может быть уничтожено актом другого, однако обязательство членов - может. Ибо тот, кто нуждается в защите, может ее искать где угодно, и если он имеет ее, то обязан защи­щать своего защитника, пока хватит его сил (не прибегая к мошеннической отговорке, что он, мол, подчинился ему из страха). Если же низвержена власть собрания, то его право угасает раз и навсегда, ибо само собрание прекратило свое существование и, следовательно, не может снова стать носителем верховной власти.

ГЛАВА XXX

ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ СУВЕРЕНА

Обеспечение блага народа. Обязанности суверена (будь то монарх или собрание) определяются той целью, ради которой он был облечен верховной властью, а именно целью обеспечения безопасности народа, к чему он обязывается естественным законом и за что он отвечает перед Богом, творцом этого закона, и ни перед кем другим. Но под обес­печением безопасности подразумевается не одно лишь обеспечение безопасности голого существования, но также обеспечение за всяким человеком всех благ жизни, при­обретенных законным трудом, безопасным и безвредным для государства.

Посредством просвещения и законов. Выполнение этой задачи подразумевает не только заботы об отдельных инди­видуумах помимо защиты их от обид, когда они на таковые жалуются, а общие меры, состоящие в просвещении народа посредством учения и примера и в издании и применении

260

хороших законов, которые отдельные лица могли бы приме­нять к обстоятельствам своей жизни.

Отказ от какого-либо из его существенных прав проти­воречит долгу суверена. Так же как и оставление народа в неведении об их основах. Так как упразднение

суще­ственных прав верховной власти (специально изложенных в XVIII главе) повлекло бы за собой распад государства и возвращение каждого человека к состоянию и бедствиям войны всех против всех (что было бы величайшим из всех несчастий, могущих произойти в его жизни), то обязан­ность суверена - удержать за собой эти права в полном объеме. Следовательно, суверен поступает прежде всего против долга, уступая другому или отрекаясь от какого-нибудь из этих прав. Ибо тот, кто отказывается от средств, ведущих к определенным целям, тем самым отказывается также и от этих целей, а отказывается от средств тот, кто, будучи сувереном, признает себя подчиненным граждан­ским законам или отказывается от права высшей юрисдик­ции, или от права собственной властью объявлять войну и заключать мир, или от права определять нужды государ­ства, или от права взимания налогов и набора солдат, когда и сколько он по совести сочтет нужным, или от права

назна­чения военных и гражданских чиновников и должностных лиц, или от права назначения учителей и от права опреде­лять, какие учения соответствуют и какие противоречат интересам защиты, мира и блага народа. Суверен, во-вто­рых, поступает против долга, если он оставляет народ в неведении или в полузнании об основах и смысле этих его существенных прав, так как вследствие этого люди могут поддаться соблазну и подстрекательству и оказывать про­тиводействие суверену именно тогда, когда интересы

госу­дарства требовали бы использования и осуществления этих прав.

А основы этих прав тем более необходимо старательно и правильно разъяснять, что они не могут быть поддержа­ны ни гражданским законом, ни страхом законного наказа­ния. Ибо гражданский закон, который запретил бы бунт (а таковым является всякое противодействие существен­ным правам верховной власти), имел бы (как гражданский закон) обязательную силу лишь на основании естественно­го закона, запрещающего нарушение верности. А если люди не знают этой естественной обязанности, то они не могут знать и права суверена на составление закона. Нака­зание же они принимают лишь за враждебный акт, который они будут стремиться отвратить от себя враждебными

261

действиями со своей стороны, если считают себя достаточно сильными для этого.

Возражение тех, кто утверждает, будто абсолютная власть основана не на принципах разума. Я слышал, как некоторые утверждали, что «справедливость» есть лишь слово без всякого содержания и все, что человек может приобрести силой или хитростью, есть не только в состоя­нии войны, но и в государстве его собственное. Ложность этих утверждений я уже показал. Точно так же имеются люди, которые утверждают, что эти существенные права, делающие верховную власть абсолютной, не имеют ника­ких оснований и не могут быть подкреплены никакими принципами разума. Ибо, если бы такие основания и прин­ципы имелись, они были бы найдены в том или другом месте, между тем как мы видим, что до сих пор не суще­ствовало государства, в котором эти права признавались бы или требовались. Эти люди рассуждают так же плохо, как дикие жители Америки - если бы те стали отрицать существование каких бы то ни было оснований или принци­пов разума, в силу которых построенный дом должен сохраняться так же долго, как и материал, из которого он сделан, обосновывая свое отрицание тем, что они, мол, еще не видели столь хорошо построенного дома. Время и чело­веческое трудолюбие рождают каждый день новое знание. И подобно тому как лишь много времени спустя, после того как человеческий род начал (хотя плохо) строить, было изобретено искусство хорошо строить на основании приме­нений принципов разума, открытых трудолюбивыми людь­ми, которые долго изучали природу материалов и различ­ное влияние фигуры и пропорции, точно так же много времени спустя, после того как люди начали создавать несовершенные и подверженные возврату в беспорядочное состояние государства, могут быть прилежным размышле­нием найдены принципы разума, применение которых сделало бы существование государства долговечным (если только оно не подвергается насилию извне). И это именно те принципы, которые я изложил в настоящем трактате, причем меня в данный момент мало интересует, обратят ли внимание на эти принципы те, кто имеет власть практиче­ски применять их, отнесутся ли они к ним с пренебрежени­ем или нет. Но если мы предположим, что изложенные мной принципы не являются принципами разума, то я во всяком случае уверен, что они являются принципами, имеющими за собой авторитет Писания, как я это покажу, когда буду говорить о царствовании Бога (при посредстве

262

Моисея) над еврейским народом, принадлежавшим ему на основании заключенного с ним завета.

Возражение против мнения о неспособности простого народа. Говорят еще, что хотя эти принципы правильны, однако простой народ не обладает в достаточной степени умственными способностями, чтобы его можно было про­светить на их счет. Я был бы рад, если бы богатые и могу­щественные подданные какого-либо королевства или те, кто считается наиболее ученым, оказались не менее неспо­собными, чем простой народ. Но все знают, что помехой признанию этого рода учения служат не трудности его содержания, а интересы тех, кто должен им проникнуться. Сильные люди с трудом переваривают что-либо, клоняще­еся к установлению власти, которая обуздывала бы их страсти, а ученые люди - с тем, что обнаруживает их ошибки и этим умаляет их авторитет, между тем как умы простых людей, если они не зависят от сильных и не запу­таны мнениями ученых, представляют собой чистую бума­гу, способную воспринимать все, что государственная власть запечатлеет на ней. Если целым народам можно было внушить убеждение в истинности великих таинств христианской религии, которые выше человеческого разу­ма, а миллионам людей внушить веру в то, что одно и то же тело может находиться одновременно в бесчисленных местах, что противоречит разуму, то разве не могут люди учением и проповедью, покровительствуемыми государ­ством, заставить признать учение, в такой степени

со­гласное с разумом, что всякому непредубежденному чело­веку стоит лишь прислушаться к нему, чтобы проникнуть­ся им? Поэтому я заключаю, что, пока суверен удерживает за собой всю полноту власти, трудности просвещения народа относительно существенных прав верховной власти, которые являются естественными и основными законами, создаются лишь ошибками самого суверена или тех, кому он доверил управление государством. Следовательно, долг суверена заставить просвещать народ относительно этих прав: этого требует не только его долг, но и интересы его блага и безопасности, ибо лишь так он может предотвра­тить опасность, которая грозит ему лично от восстания. н Подданные обязаны понимать бесполезность измене­ния формы правления. И (чтобы перейти к частностям) народ следует просвещать насчет того, во-первых, что он не должен увлекаться формами правления соседних народов больше, чем своей формой правления, и что он не должен стремиться к изменению последней, какое бы благоден-

263

ствие он ни наблюдал у народов, управляемых иначе, чем он. Ибо благоденствие народа, управляемого аристократи­ческим или демократическим собранием, обусловлено не формой правления, а послушанием и согласием подданных, и в монархии народ процветает не потому, что право управ­лять им принадлежит одному человеку, а потому, что народ повинуется этому человеку. Устраните в каком-либо госу­дарстве послушание народа, следовательно, и его внутрен­нее согласие, и народ не только не будет процветать, но в короткое время погибнет. Те, которые своим неповинове­нием думают лишь реформировать государство, найдут, что они его этим разрушили, и, таким образом, очутятся в поло­жении глупых дочерей Пелея, которые, как гласит легенда, желая омолодить своего дряхлеющего отца, разрубили его по совету Медеи на куски и сварили вместе с какими-то дикими травами, но этим не сделали из него нового челове­ка. Это стремление к изменению существующей в государ­стве формы правления есть как бы нарушение первой заповеди Бога, которая гласит: поп habebis Deos alienos - да не будет у тебя Богов других народов; а в другом месте Бог говорит о царях, что они Боги.

И не отдавать предпочтение какому-либо популярному лицу в противовес суверену. Следует, во-вторых, внушать народу, что он не должен поддаваться восторгу перед до­блестью кого-нибудь из сограждан, какое бы высокое положение он ни занимал и как бы ярко ни блистала его слава в государстве, или перед доблестью какого-нибудь собрания (за исключением верховного) так, чтобы оказы­вать им то повиновение и те почести, которые приличеству­ет оказывать лишь суверену, которого они каждый на своем месте представляют, а также что он должен поддаваться их влиянию лишь постольку, поскольку они проводят влияние верховной власти. Ибо нельзя себе представить, чтобы суверен любил свой народ должным образом, если не рев­нует его и терпит, чтобы, соблазненный лестью попу­лярных людей, народ отказался от преданности ему, что часто бывало не только тайно, но и открыто, когда народ устами проповедников объявлял брачный союз с этими популярными людьми in facie Ecclesiae 28 и провозглашал его среди улицы. Это можно было без натяжки сравнивать с нарушением второй из десяти заповедей .

И не спорить о верховной власти. В-третьих, вследствие этого народ должен знать, сколь большим преступлением является дурной отзыв о верховном представителе - будь то один человек или собрание людей - или рассуждать

264

и спорить о его власти, или так или иначе непочтительно >употреблять его имя, так как всем этим суверен может быть унижен в глазах народа и может быть поколеблено повино­вение народа, в котором заключается спасение государства, и таковое учение представляет собой аналогию третьей заповеди.

И иметь время для изучения своего долга по отноше­нию к суверену. В-четвертых, ввиду того что народ не может учиться, а если учился, не может запомнить, а по прошествии поколений не может даже знать, кому при­надлежит верховная власть, если время от времени, не отложив в сторону своих обычных занятий, он не послуша­ет тех, кто назначен просвещать его,- ввиду этого необхо­димо, чтобы было установлено время, когда народ мог бы собираться и по вознесении молитв и хвалы Богу - царю царей слушать поучение о своих обязанностях, а также чтение и толкование положительных законов, поскольку они касаются всех подданных, и напоминание о той власти, благодаря авторитету которой они становятся законами. Для этой цели евреи каждый седьмой день имели субботу, когда им читался и толковался закон и торжественность которого напоминала им, что их царем является Бог, кото­рый, сотворив мир в шесть дней, в седьмой почил. А отдых от всякой работы напоминал им о том, что царем их явля­ется тот Бог, который вывел их из Египта, страны рабства, и дал им время, когда они могут после торжественного богослужения сами наслаждаться законным покоем. Пер­вая скрижаль Завета, таким образом, вся заполнена изло­жением содержания абсолютной власти Бога, не только как Бога, но и как царя в силу завета, заключенного (в отличие от всех других народов) с евреями, и эта скрижаль Завета может служить всем суверенам, имеющим власть в силу их договора с людьми, указанием, чему они должны учить своих подданных.

И почитать своих родителей. А так как первоначальное обучение детей предоставлено заботам их родителей, не­обходимо, чтобы дети, пока они находятся под опекой родителей, были послушны им, а также и потом, как этого требует благодарность, внешними знаками почтения при-з-навали бы благотворность полученного воспитания. С этой целью детям надо внушить, что вначале отец всякого чело­века был и его сувереном, властелином, имевшим власть над его жизнью и смертью, и хотя по установлении государ­ства отцы семейств отреклись от этой абсолютной власти, однако никогда не имелось в виду, чтобы они теряли право

265

на то уважение, которое заслужили от своих детей заботами об их воспитании. В самом деле, отказ от такого права вовсе не требовался в целях установления суверенной власти; да и не было бы побудительных мотивов у людей к тому, чтобы иметь детей и заботиться об их содержании и воспитании, если бы они впоследствии имели от них не больше благоде­яний, чем от прочих людей. И это согласуется с пятой заповедью.

И уклоняться от совершения незаконных деяний. Каж­дый суверен обязан, кроме того, заботиться о том, чтобы народ учили справедливости, которая состоит в том, что ни у кого нельзя отнимать того, что ему принадлежит, т. е.- о том, чтобы людям было внушено не отнимать у своих соседей насилием и хитростью то, что принадлежит тем на основании права, признанного сувереном. Из объектов права собственности наиболее дороги для человека его жизнь и члены его тела; следующим по степени является для большинства людей то, что относится к супружеской привязанности, а затем богатство и средства к существова­нию. Поэтому следует внушать людям, чтобы они воз­держивались от совершения из мести насилия над лично­стью другого, от покушения на супружескую честь и от насильственного похищения и мошеннического присвое­ния чужого имущества. В указанных выше целях необходи­мо также показать людям пагубные последствия неспра­ведливого суда вследствие продажности судей или свидете­лей, когда теряется всякое понятие о собственности и правосудие перестает оказывать какое бы то ни было действие. Все эти принципы содержатся в шестой, седь­мой, восьмой и девятой заповедях.

И все это делать искренне, от всей души. Наконец, надо людям внушать, что не только незаконные деяния, но и намерения совершать их, хотя случайно и неосуще­ствленные, являются беззаконием. Ибо в порочности воли беззаконие заключается точно так же, как в преступности деяния. В этом и состоит смысл десятой заповеди и со­держание второй скрижали, которое сводится целиком к заповеди взаимной любви: возлюби ближнего своего, как самого себя, подобно тому как содержание первой скрижа­ли сводится к заповеди любви к Богу, которого евреи незадолго перед этим поставили царем над собой.

Практика университетов. Что же касается средств и путей доведения этих принципов до сознания людей, то мы должны исследовать, какими средствами укоренялись в сознании столь многие взгляды, враждебные интересам

266

мира человеческого рода, несмотря на то что они зиждутся на слабых и ложных принципах. Я имею в виду те взгляды, на которых я подробно останавливался в предыдущей главе, а именно будто люди должны судить о том, что зако­номерно и что незакономерно, не на основании самого закона, а по указаниям своей собственной совести, т. е. на основании своего личного разумения; будто подданные совершают грех, повинуясь велениям государства, если они сами предварительно не признали этих явлений законо­мерными; будто право собственности подданных на свое имущество исключает господство государства над этим имуществом; будто подданные имеют право убивать тех, кого они называют тиранами; будто верховная власть может быть разделена,- и все другое в этом духе, что может быть внушено людям этими средствами. Люди, которых нужда или корыстолюбие заставляют всецело отдаться своим промыслам и труду, а с другой стороны, люди, которых избыток средств или лень побуждают отда­ваться чувственным удовольствиям (обе эти категории людей составляют большую часть человеческого рода), не имея времени предаваться глубоким размышлениям, кото­рых требует исследование истины не только в вопросах естественного права, но и во всех других отраслях знания, получают понятия о своем долге главным образом от теоло­гов на кафедре и отчасти от таких соседей или знакомых, которые кажутся им благодаря своей способности говорить плавно и общедоступно более мудрыми и более сведущими в вопросах права и совести, чем они сами. А теологи и дру­гие претендующие на ученость получают свои знания из университетов и правовых школ или из книг, опублико­ванных выдающимися представителями этих школ и уни­верситетов. Из этого очевидно, что просвещение людей всецело зависит от правильной постановки обучения юно­шества в университетах. Но разве, могут спросить некото­рые, университеты Англии не научились еще делать это? Или ты задумал учить университеты? Серьезные вопросы. Однако, что касается первого из них, я, не колеблясь, отве­чаю, что до самого конца царствования Генриха VIII главным образом университеты поддерживали власть папы против власти государства, и тот факт, что многие учения, направленные против верховной власти короля, поддержи­ваются столькими проповедниками, юристами и другими людьми, получившими свое образование в университетах, достаточно ясно свидетельствует о том, что хотя универси­теты и не были творцами этих ложных доктрин, но они не

267

сумели внушить своим питомцам истинных учений. Ибо противоречивые взгляды, господствующие среди воспитан­ников университетов, доказывают, что они недостаточно обучены, и не приходится удивляться тому, что они сохра­нили вкус того тонкого напитка, которым напоили их против гражданской власти. Что же касается второго во­проса, то мне не приличествует, да и нет необходимости, отвечать да или нет. Ибо всякий, видящий то, что я делаю, легко может понять, что я думаю.

Безопасность народа требует, далее, от того или тех, кто имеет верховную власть, чтобы справедливость была в оди­наковой мере соблюдена по отношению к людям всех состояний, т. е. чтобы как богатые и высокопоставленные, так и бедные и незаметные люди могли одинаково найти управу против чинимых им обид и знатный человек, учиняя насилие, нанося бесчестье или какую-нибудь другую обиду человеку низшего состояния, имел бы не большую надежду на безнаказанность, чем человек низкого состояния, со­вершивший то же самое по отношению к знатному челове­ку. Ибо в этом заключается принцип нелицеприятия, которому как естественному закону суверен подчинен так же, как последний из его подданных. Всякое нарушение закона есть преступление против государства, но некото­рые являются преступлениями и против частных лиц. И вот те преступления, которые затрагивают только госу­дарство, могут быть прощены без нарушения принципа нелицеприятия, ибо всякий человек волен прощать учи­ненные ему обиды по своему усмотрению. Но обиды, учиненные частным лицам, не могут по справедливости быть прощены без согласия обиженного или без предостав­ления ему разумного удовлетворения.

Неравенство подданных является следствием актов верховной власти, и поэтому оно так же не существует в присутствии суверена, т. е. в суде, как неравенство между королями и их подданными не существует в присутствии Царя царей. Честь высокопоставленных лиц должна оцени­ваться в зависимости от тех благодеяний и помощи, которые они оказывают нижестоящим людям, или же эта честь ничего не стоит. Чинимые ими насилия, притеснения и обиды не смягчаются, а, наоборот, усугубляются высоким положением этих лиц, ибо они меньше всего совершают это из нужды. Последствия лицеприятия по отношению к знат­ным людям развертываются в следующем порядке. Безна­казанность рождает наглость, наглость - ненависть, а не­нависть порождает усилия свергнуть всякую притесняю-

268

щую и наглую знать, хотя бы и ценой гибели государства.

Равномерное налогообложение. К равной справедливо­сти относится также равномерное налогообложение, равен­ство которого зависит не от равенства богатства, а от равенства долга всякого человека государству за свою защиту. Недостаточно, чтобы человек только трудился для поддержания своего существования: он должен также в случае необходимости сражаться для защиты своего труда. Люди должны или поступать, как евреи при восстановле­нии храма после возвращения из плена, когда они одной рукой строили, а в другой держали меч, или же должны нанимать других, чтобы те сражались за них 30. Ибо налоги, которыми верховная власть облагает людей, есть не что иное, как жалованье, причитающееся тем, кто держал государственный меч для защиты людей, занимающихся различными промыслами и ремеслами. Ввиду того что благо, которое всякий при этом получает, есть наслаждение жизнью, одинаково дорогое богатому и бедному, то и долг бедного за защиту его жизни равновелик с долгом богатого, кроме тех случаев, когда богатые, имея на службе у себя бедных, могут быть должниками не только за себя, но и за многих других. В силу сказанного равенство обложения определяется скорее равенством потребления, чем богат­ством тех лиц, которые одинаково потребляют. Ибо на каком основании должен бы быть более обременен тот, кто работает много и, сберегая плоды своего труда, мало

по­требляет, чем тот, кто, живя беспечно, мало приобретает и расходует все приобретенное, в то время как один получа­ет не больше защиты от государства, чем другой? Когда же налогами облагается то, что люди потребляют, тогда всякий платит соразмерно своему потреблению и государство не терпит убытка от расточительности частных лиц.

Государственная благотворительность. Если многие лю­ди вследствие неотвратимых случайностей сделались не­способными поддерживать себя своим трудом, то они не должны быть предоставлены частной благотворительности, а самое необходимое для существования должно быть им обеспечено законами государства. Ибо, подобно тому как было бы жестокостью со стороны кого-либо отказывать в поддержке беспомощному человеку, точно так же было бы жестокостью со стороны суверена - государства подвер­гать таких беспомощных людей случайностям неопреде­ленной благотворительности.

Предупреждение отлынивания от работы (idleness). Иначе обстоит дело с физически сильными людьми, ибо

269

таких надо заставить работать, а чтобы они не могли отгова­риваться отсутствием работы, необходимо поощрять всяко­го рода промыслы, как судоходство, земледелие, рыболов­ство, и все отрасли промышленности, требующие рабочих рук. Если же масса бедных, но сильных людей продолжает расти, то они должны быть переселены в еще недостаточно заселенные страны, где они, однако, должны не истреблять находящихся там обитателей, а лишь заставить их потес­ниться: сами же переселенцы не должны растягиваться на большое пространство, захватывая все, что находят, а каж­дый из них должен умело и старательно обрабатывать маленький клочок земли, который мог бы доставить ему пропитание в надлежащее время. А когда весь мир ока­жется перенаселенным, тогда остается как самое последнее средство война, которая заботится о всяком человеке, давая ему победу или смерть.

Что такое хорошие законы. Суверен должен заботиться об издании хороших законов. Но что такое хороший закон? Под хорошим законом я разумею справедливый закон, ибо никакой закон не может быть несправедливым. Закон издается верховной властью, а все, что делается этой властью, делается на основании полномочий и ответствен­ности каждого из ее подданных, а то, что соответствует воле всякого человека, никто не может считать несправедливым. С законами государства дело обстоит точно так же, как с законами игры. Все, о чем договорились все игроки, не является несправедливостью по отношению к кому бы то ни было из них. Хороший закон - это тот, который необходим для блага народа и одновременно общепонятен.

Те, которые необходимы. Дело в том, что задача зако­нов, которые являются лишь установленными верховной властью правилами, состоит не в том, чтобы удержать людей от всяких произвольных действий, а в том, чтобы дать такое направление их движению, при котором они не повредили бы самим себе своими собственными необуздан­ными желаниями, опрометчивостью и неосторожностью, подобно тому как изгороди поставлены не для того, чтобы остановить путешественников, а для того, чтобы не дать им сбиться с дороги. Поэтому ненужный закон плох, ибо он не выполняет своей истинной задачи. Можно было бы думать, что закон хорош, когда он выгоден суверену, хотя бы он не был нужен народу, но это неверно. Ибо нельзя отделить благо суверена от блага народа. Слаб тот суверен, который имеет слабых подданных, и слаб тот народ, суверен которо­го не имеет власти, чтобы управлять им по своей воле.

270

Ненужные законы суть не хорошие законы, а ловушки в целях сбора денег, излишние там, где права суверенной власти признаны, и недостаточные для защиты народа там, где эти права не признаны.

Те, которые понятны. Понятность закона зависит не столько от изложения самого закона, сколько от объявле­ния причин и мотивов его издания. Именно это показывает нам намерение законодателя, а когда намерение известно, тогда легче понять закон, изложенный кратко, а не мно­гословно. Ибо все слова двусмысленны, поэтому умножение слов есть также умножение двусмысленности. Многослов­ный закон, кроме того, дает повод к ошибочному

предполо­жению, будто стоит лишь старательно обойти букву закона, чтобы не подпасть под его действие. И это является причи­ной многих ненужных процессов. Ибо когда я представляю себе, сколь кратко составлялись законы в древние времена и как они постепенно становятся все более и более мно­гословными, то я как будто вижу перед собой состязание между составителями закона и их защитниками, при кото­ром первые стараются ограничить последних, а послед­ние - обойти ограничения, причем победу одержали за­щитники законов. Поэтому обязанность законодателя - каковым бывает во всяком государстве верховный предста­витель, будь то один человек или собрание,- сделать очевидной цель закона, а сам закон сформулировать крат­ко, по возможности более точно и выразительно.

Наказания. На обязанности суверена лежит также правильное применение наказаний и вознаграждений. Вви­ду того что целью наказания являются не месть и излияние гнева, а исправление как самого преступника, так и других людей на его примере, то наиболее суровые наказания должны быть наложены за преступления, наиболее опас­ные для государства. Таковы, например, преступления, проистекающие из стремления к низвержению установлен­ного образа правления; преступления, возникающие из презрения к правосудию; преступления, возбуждающие негодование толпы, и такие преступления, которые, остава­ясь безнаказанными, выдаются за действия, совершенные с разрешения верховной власти, а именно преступления, совершенные сыновьями, слугами или любимцами предста­вителей верховной власти. Ибо вызываемое у людей негодо­вание обращается не только против исполнителей пре­ступлений и подстрекателей, но и против всякой власти, которая может быть заподозрена в том, что она покрови­тельствует им, как, например, в случае с Тарквинием,

271