Часть 9.

это явствует из многих упреков нашего Спасителя по их адресу, исказили текст закона своими ложными коммента­риями и бессмысленными традициями и так мало понима­ли пророков, что не признали ни Христа, ни совершенных им деяний, о чем пророчествовали пророки. Таким образом, они своими лекциями и диспутами в синагогах превратили изучение своего закона в фантастический род философии относительно непостижимой природы бога и духов, в фило­софию, составленную из философии и теологии греков, смешанной с их собственными фантазиями, почерпнутыми из наиболее темных мест Писания, которые легко было истолковать в желательном для них смысле, а также из фантастических преданий их предков.

Что такое университет. То, что теперь называется университетом, представляет собой соединение и объедине­ние под общим управлением многих государственных школ в одном городе. Основные школы в таком университете установлены для трех профессий, т. е. католической теоло­гии, римского права и медицины. Философии же отведена роль служанки католической теологии. А с тех пор, как в этой области установилось безраздельное господство Ари­стотеля, дисциплина эта перестала быть философией, природа которой не зависит от авторов, а стала аристотелизмом. Для геометрии, служащей лишь строгой истине, в университетах до самого последнего времени совсем не было места. А если кто-нибудь благодаря собственной гениальности достигал в этой науке известной степени совершенства, то его считали магом, а его искусство - чем­-то бесовским.

3аблуждения, вошедшие в религию из аристотелевской метафизики. Чтобы перейти теперь к отдельным разделам пустой философии (vain philosophy), утвердившейся в университетах и перешедшей в церковь отчасти под влия­нием Аристотеля, а отчасти вследствие умственной слепо­ты, я прежде всего рассмотрю их принципы. Имеется определенная Philosophia Prima, от которой должна зави­сеть всякая другая философия и задача которой состоит главным образом в правильном ограничении значений та­ких названий или имен, которые из всех других являются наиболее универсальными. Такие ограничения имеют своей задачей способствовать избежанию двусмысленности в рассуждении и обычно называются определениями. Тако­вы, например, определения тела, времени, места, материи, формы, сущности, субъекта, субстанции, акциденции, си­лы, действия, конечного, бесконечного, количества, каче­-

512

ства, движения, деятельности, страсти и многих других слов, необходимых для объяснения человеческих понятий относительно природы тел и их производства. Объяснение, т. е. установление смысла, этих и подобных терминов назы­вается обычно у схоластов метафизикой, ибо именно так называлась эта часть философии Аристотеля. Однако шко­лы придают этому слову иной смысл, чем оно имеет у Ари­стотеля. У Аристотеля под этим названием разумеются книги, написанные или помещенные после его естествен­ной философии; схоласты же понимают под этим словом книги о сверхъестественной философии, ибо слово «мета­физика» может иметь и тот и другой смысл. И в самом деле, то, что написано в «Метафизике», в большей своей части настолько далеко от вразумительности и настолько идет вразрез с естественным разумом, что всякий, кто полагает, что под этим скрывается какое-нибудь содержание, должен считать это содержание чем-то сверхъестественным.

3аблуждения относительно абстрактных сущностей. Метафизика, которая в сочетании с Писанием образует школьную теологию, говорит нам, что существуют в мире определенные сущности, отделенные от тел, которые она называет абстрактными сущностями и субстанциональными формами. Для истолкования этого жаргона требуется нечто большее, чем обычное внимание. Я извиняюсь поэто­му перед теми, кто не привык к такого рода рассуждениям, за то, что я приспособляюсь к лицам, питающим к подоб­ным рассуждениям живой интерес. Мир (world) - пони­мая под этим не одно только земное, благодаря чему любящие это земное называются мирскими людьми, но универсум, т. е. массу всего существующего, - телесен, иначе говоря, является телом и имеет измерения величины, называемые длиной, шириной и глубиной. Всякая часть тела является точно так же телом и имеет те же измерения, и, следовательно, телом является всякая часть универсума, а то, что не есть тело, не является частью универсума. Универсум есть все, поэтому то, что не является его частью, есть ничто и, следовательно, нигде не существует. Но отсю­да не следует, что духи ничто, ибо они имеют измерения и являются поэтому реальными телами, хотя в обиходной речи имя «тело» дается лишь видимым и ощутимым телам, т. е. таким, которые являются в некоторой степени не­прозрачными. А что касается духов, то люди их обыкно­венно называют бестелесными, что является более по­четным именем и может быть более благочестиво примене­но к самому Богу, к которому мы применяем известные

513

атрибуты не для того, чтобы характеризовать ими его при­роду, которая непостижима, а чтобы выразить нашу волю почитать его.

Чтобы понять, на чем основано утверждение теологов, что существуют абстрактные сущности или субстанциаль­ные формы, мы должны рассмотреть, что, собственно, эти слова обозначают. Слова служат для того, чтобы регистри­ровать для нас самих и сообщать другим наши мысли и представления. Из этих слов некоторые суть имена пред­ставляемых вещей, как, например, названия всех родов тел, действующих на наши чувства и оставляющих отпечаток в нашем представлении; другие суть имена самих пред­ставлений, т. е. тех идей, или умственных образов, которые вызывают у нас видимые или вспоминаемые нами предме­ты. Иные суть имена имен или различных форм речи; так, универсальное, множественное, единственное - имена имен, а определение, утверждение, отрицание, истина, ложь, силлогизм, вопрос, обещание, соглашение - имена определенных форм речи. Четвертые служат для обозначе­ния того, что одно имя вытекает из другого или, наоборот, что они взаимно исключают друг друга. Так, например, когда кто-либо утверждает, что человек есть тело, он этим утверждает, что имя «тело» есть необходимое следствие имени «человек», так как и то и другое имя суть лишь различные названия одного и того же объекта, именно человека. Эта логическая связь между указанными двумя именами обозначается связкой «есть». И подобно тому как мы употребляем глагол «есть», латиняне употребляют глагол est, а греки ???? во всех его формах. Я не могу ска­зать, имеют ли все другие нации мира в их языках слово, со­ответствующее указанным глаголам, но я уверен, что они в этом не обязательно нуждаются, ибо расстановка рядом двух имен может служить для обозначения их логической связи, если это общепринято (ибо силу словам придает обычай), так же хорошо, как и глаголы «есть», или «быть», или «суть» и подобные.

И если бы оказалось, что имеется такой язык, в котором отсутствует глагол, соответствующий глаголу est, или «есть», или «быть», то люди, пользующиеся таким языком, были бы, однако, не менее способны делать умозаключения, выводить следствия и рассуждать обо всем, чем это делали греки и латиняне. Однако что стало бы тогда с такими наиболее часто употребляемыми терминами, как сущность, существенное, существо, которые произведены от указан­ных глаголов, и со многими другими словами, зависящими

514

от вышеупомянутых терминов? Эти термины являются поэтому не именами существующих предметов, а лишь знаками, при помощи которых мы обозначаем, что мы постигаем логическую связь между одним именем или атрибутом и другим. Так, например, когда мы говорим: человек есть одушевленное тело, мы это понимаем не так, что человек есть одно, одушевленное тело - нечто другое, а есть, или бытие, - нечто третье, а понимаем это так, что человек и одушевленное тело одно и то же, ибо последова­тельность двух предложений: Если он человек, то он одушевленное тело - есть истинная последовательность, обозначенная словом есть. Поэтому быть телом, гулять, быть говорящим, жить, видеть и подобные неопределенные формы глаголов, точно так же телесность, гуляние, говоре­ние, жизнь, зрение и другие отглагольные существитель­ные, обозначающие то же самое, не являются именами чего-­либо существующего, как я уже более подробно рассмотрел это в другом месте.

Но к чему такие тонкости, спросит, пожалуй, кто­-нибудь, в таком сочинении, в котором я исследую лишь то, что относится к учению об управлении и повиновении? А для того, чтобы люди не позволяли больше злоупотреб­лять собой тем, кто этим учением о независимых сущно­стях, построенным на пустой философии Аристотеля, т. е. бессодержательными словами, стал бы отпугивать их от повиновения законам своей страны, подобно тому как люди отпугивают птиц от зерна фуфайкой, шапкой или кривой палкой. Ибо именно на этом основании они говорят об умершем и похороненном человеке, что его душа (т. е. его жизнь), отделенная от тела, может бродить и быть замеченной ночью между гробами. На этом же основании они говорят, что фигура, цвет и вкус куска хлеба имеют бытие там, где нет никакого хлеба. И на таком же основа­нии они утверждают, что вера, мудрость и другие доброде­тели могут быть иногда влиты, а иногда вдунуты в человека с неба, как будто добродетельные люди и их добродетели могут быть отделены друг от друга. На этом основании они утверждают еще многое другое, что служит к уменьшению зависимости подданных от верховной власти их страны. Ибо кто будет делать усилие повиноваться законам, если он ожидает, что повиновение будет в него влито или вдунуто? Или кто не будет повиноваться священнику, умеющему изображать Бога, скорее, чем своему суверену, нет, даже скорее, чем самому Богу? Или кто из тех, кто боится привидений, не будет чувствовать большого уважения к тем, кто

515

умеет делать святую воду, которая прогоняет эти привиде­ния от него? Сказанное служит достаточным примером ошибок, внесенных в церковь сущностями Аристотеля, который, может быть, понимал всю ложность своей филосо­фии и писал ее как нечто согласующееся с греческой религией и подкрепляющее последнюю, так как опасался, что его может постигнуть судьба Сократа 14.

Впав раз в эту ошибку относительно самостоятельных сущностей, метафизики и теологи были втянуты во многие другие вытекающие из нее нелепости. Желая, чтобы эти формы были реальны, они вынуждены указать им некото­рое место. Но так как они считают их бестелесными, без всякого измерения, присущего пространственной величи­не, а все люди знают, что место измеряемо и может быть заполнено только чем-либо телесным, они вынуждены для поддержания своей репутации прибегать к словесному различению, говоря, что эти сущности на самом деле нигде не бывают circumsctiptive, а лишь definitive, каковые тер­мины являются в данном случае словами, не имеющими никакого смысла, а их латинская форма лишь скрывает их внутреннюю пустоту. Ибо всякое ограничение какого-ни­будь предмета есть лишь ограничение, или определение, его места. Оба термина обозначают, таким образом, одно и то же. И в частности, что касается сущности человека, являющейся, как они говорят, его душой, то они утвержда­ют, что она целиком находится в его мизинце и во всякой другой части его тела, как бы мала она ни была, и тем не менее во всем теле имеется не больше души, чем в каждой из этих частей. Может ли кто-нибудь думать, что можно угодить Богу такой бессмыслицей? И тем не менее во все это необходимо верить тем, кто желает верить в существо­вание бестелесной души независимо от тела.

А когда им приходится держать ответ на вопрос, каким образом бестелесная субстанция может испытывать боль и быть пытаема огнем ада или чистилища, то они могут ответить лишь, что не дано нам знать, как огонь может сжигать души.

Кроме того, так как движение есть перемена места, а бестелесные субстанции не способны занимать места, то сторонники указанного учения бессильны показать нам, как души могут уходить отсюда без тела на небо, в ад, в чистилище и как привидения людей (и я могу приба­вить - их платье, в котором привидения появляются) могут бродить ночью по церквам, кладбищам и другим местам погребения. И я себе не представляю, что они могут

516

ответить нам на это, разве только скажут, что привидения людей бродят definitive, а не circumscriptive или что они бродят духовно, но не земно, ибо такие отменные различе­ния одинаково применимы при любой трудности.

Nunc-stans. Что касается смысла слова «вечность», то указанные метафизики и теологи не хотят понимать его как бесконечную последовательность времени, ибо тогда они не были бы способны объяснить, каким образом воля Бога и предопределение будущего не предшествовали его предвидению, подобно тому как действующая причина пред­шествует следствию или как действующий предшествует действию; точно так же они не могли бы указать основания многих других их смелых взглядов относительно непости­жимой природы Бога. Но они хотят учить нас, что вечность есть застывшее теперь - nunc-stans, как называют его схоласты, и этот термин как для нас самих, так и для кого­-либо другого не более понятен, чем если бы они обозначали бесконечность пространства словом hic-stans 15.

Одно тело во многих местах и множество тел в одном месте одновременно. А так как, когда люди мысленно делят тело, они считают его части, а считая эти части, они считают также части заполняемого телом пространства, то, разделив тело на много частей, мы не можем не представ­лять себе соответствующих им многих мест; при этом мы не можем себе представить, чтобы этих частей было больше или меньше, чем соответствующих им мест. Однако теологи хотят нас уверить, что благодаря всемогуществу Бога одно тело может в одно и то же время быть в разных местах и многие тела в одно и то же время - в одном месте, как если бы было признанием всемогущества Бога сказать, что то, что есть, не существует, а того, что было, не было. Итак, мы указали лишь малую часть тех несообразностей, кото­рые вынуждены утверждать теологи, благодаря тому что они ведут философские споры о непостижимой природе Бога, вместо того чтобы поклоняться ей, не понимая, что атрибуты, которые мы приписываем Богу, не могут обозна­чить то, что Он есть, а должны лишь обозначить наше желание почитать Его наилучшими наименованиями, ка­кие только мы способны придумать. Те же, кто осмелива­ется при помощи этих атрибутов почитания рассуждать о природе Бога, теряют свой разум уже при самой первой попытке и впадают из одной несообразности в другую без конца и числа, подобно тому как человек, не знакомый с придворными церемониями, явившись к лицу более высокопоставленному, чем те, с кем он до того имел дело,

517

и споткнувшись при входе, при усилии удержаться от падения роняет свой плащ, а при усилии поднять свой плащ роняет свою шапку и одной неловкостью за другой обнаруживает свою растерянность и невоспитанность.

Бессмыслица в натурфилософии, как, например, утвер­ждение, что сила тяготения (gravity) есть причина тяжести (heaviness). Что же касается физики, т. е. науки о подчиненных и вторичных причинах всех естественных явлений, то в этом отношении схоласты не дают ничего, кроме пустых слов. Если вы желаете знать, почему известного рода тела падают по своей природе на землю, тогда как другие подымаются, то схоласты, основываясь на Аристо­теле, скажут вам, что тела, падающие вниз, обладают тяжестью и что именно эта тяжесть заставляет их падать вниз. Если же вы спросите их, что они понимают под тяже­стью, то они определят ее как стремление к центру земли. Выходит, таким образом, что причиной падения тел явля­ется стремление быть внизу, - сказать так - все равно что сказать, будто тела падают и подымаются, потому что они так делают. Или они вам скажут, что центр земли есть место покоя и сохранения тяжелых вещей и поэтому тяже­лые тела стремятся туда. Как будто бы камни и металлы подобно людям имеют желание и могут наметить место, где бы им хотелось быть, или будто эти тела в отличие от людей любят покой, или будто кусок стекла чувствует себя в окне менее удобно, чем после падения на улицу.

Величина вложена в тело уже после того, как оно было сделано. Если вы желаете знать, почему то же тело кажется иной раз больше, чем в другое время, между тем как мы ничего не прибавили к нему, то схоласты скажут, что, когда тело кажется меньшим, оно сгущено, а когда оно кажется большим, оно разрежено. Если же спросите, что значит сгущено и разрежено, они вам ответят, что тело сгущено, когда та же самая материя имеет меньшую величину, чем раньше, а разрежено, когда она имеет большую величину. Как будто может существовать материя, не имеющая опре­деленной величины, в то время как величина есть не что иное, как определение материи, т. е. тела, - определение, в силу которого мы говорим, что одно тело настолько-то больше или меньше другого тела. Или как будто бы тела были сделаны без всякой величины, и лишь затем была вложена в них большая или меньшая величина соответ­ственно тому, предполагалось ли сделать их более плот­ными.

Влитие душ. О причине наличия души в человеке

518

схоласты говорят: creatur infundendo и creando infunditur, т. е. душа была сотворена тем, что была влита, и была влита сотворением.

Вездесущность привидений. Причиной наших внешних чувств они считают вездесущность образов (species), т. е. видимых призраков (apparition), причем призрак для глаза есть зрение, для уха - слух, для нёба - вкус, для ноздрей - обоняние, для остальной части тела - осяза­ние.

Воля и ее причина. Как на причину воли совершать какое-нибудь действие, т. е. как на причину того, что назы­вается volitio, они указывают на дарование, т. е. на общую способность человека желать иногда одно, а иногда - другое, т. е. на то, что называется voluntas. Этим они превращают способность к действию в причину действия, что так же бессмысленно, как если бы кто-нибудь объявил причиной добрых и злых деяний людей способность людей совершать их.

Незнание скрытых причин. И во многих случаях они ставят как причину естественных явлений свое собственное незнание, только прикрытое другими словами. Так, например, когда они объявляют судьбу [fortune] причиной случайных явлений, т. е. явлений, причины которых они не знают, или когда они приписывают многие действия скры­тым качествам, т. е. качествам, не известным им и поэтому также (как они убеждены) никому другому, или симпатии, антипатии - действию двух противоположных качеств, специфическим качествам и другим подобным терминам, не обозначающим ни деятеля, производящего данные дей­ствия, ни операции, при помощи которой они были произведены.

Если такие метафизика и физика, как эти, не являются пустой философией, то пустой философии вообще никогда не было и незачем было апостолу Павлу предостерегать нас против таковой.

Одни нелепости ведут за собой другие. А что касается моральной и гражданской философии схоластов, то в ней имеются те же, если не еще большие, нелепости. Если человек совершает противозаконное действие, т. е. дей­ствие, противное законам, то схоласты говорят, что Бог - первая причина закона, а также первая причина этого и всех других действий, но он не причина противозаконно­сти действия, заключающейся в несоответствии закону. Это пустая философия. С таким же основанием можно было бы сказать, что один человек делает как прямую, так и кривую

519

линию, а другой человек делает их несоответствие. Такова философия людей, которые выводят заключения, прежде чем познают их предпосылки, которые претендуют на понимание непостижимого и из атрибутов, выражающих почитание, выводят атрибуты, характеризующие природу почитаемого существа, как это было сделано для поддержа­ния учения о свободе воли, т. е. воли человека, не подчи­ненного воле Бога.

Личные влечения кладутся в основу правил обще­ственного блага. Аристотель и другие языческие философы делают критерием добра и зла влечения людей. И это совершенно правильно, пока мы предполагаем людей живу­щими в состоянии, при котором каждый управляется своим собственным законом. Ибо в том состоянии, когда люди не имеют других законов, кроме своих собственных влечений, не может быть общего правила относительно добрых и злых деяний. Однако в государстве такое мерило неправильно: Ибо здесь мерилом служит не влечение частных лиц, а за­кон, являющийся волей и стремлением государства. Тем не менее это учение еще господствует в практике, и люди судят о честности и бесчестности действий, как своих соб­ственных, так и других людей, а также и самого государ­ства, руководствуясь собственными страстями, и всякий называет честным и бесчестным лишь то, что ему таковым кажется, совершенно не сообразуясь при этом с государ­ственным законом. Исключение представляют в этом отно­шении лишь монахи и чернецы, обязанные в силу своего обета тем простым повиновением по отношению к своему настоятелю, к которому всякий подданный должен считать себя обязанным в силу естественного закона по отношению к гражданскому суверену. Это частное мерило добра явля­ется не только несостоятельным, но и гибельным для государства учением.

Утверждение о том, что законный брак противоречит целомудрию. Несостоятельная и ложная философия состо­ит также в утверждении, что брак противоречит цело­мудрию или воздержанию и, следовательно, является мо­ральным пороком, как это делают те, кто из соображений целомудрия и воздержания устанавливает для духовенства безбрачие. 3ащитники безбрачия признают, что оно не более как установление церкви, требующей от духовного сана, обслуживающего постоянно алтарь и таинство свято­го причащения, постоянного воздержания от женщин под именем постоянного целомудрия, воздержания и чистоты. Поэтому они называют законное сожительство с женщина­-

520

ми отсутствием целомудрия и воздержания и, таким обра­зом, считают брак грехом или по крайней мере настолько нечистой вещью, что он делает человека непригодным для алтаря. Если закон о безбрачии духовенства был издан потому, что сожительство с женщинами есть невоздержа­ние и нарушение целомудрия, тогда всякий брак является пороком. Если же он издан потому, что сожительство с жен­щиной есть нечто слишком нечистое для человека, посвя­тившего себя Богу, то еще более недостойными быть священниками должны были бы сделать людей другие естественные, необходимые и ежедневно отправляемые функции, так как последние еще более нечистые.

Невероятно, однако, чтобы провозглашение безбрачия для духовенства имело своим основанием лишь морально-­философскую ошибку. Точно так же не является основанием этого провозглашения предпочтение холостой жизни брачному состоянию по примеру апостола Павла, который благодаря своей мудрости понимал, насколько неудобно было, чтобы в ту эпоху гонений на христиан люди, являв­шиеся проповедниками Евангелия и вынужденные коче­вать из страны в страну, были обременены заботами о жене и детях. Основанием указанного запрещения было, скорее, намерение пап и позднейших священников сделать себя духовенством, т. е. наследниками Царства Божиего в этом мире. А для этого необходимо было лишить духовенство права жениться, так как наш Спаситель говорит, что по наступлении Его Царства дети Божии не будут ни женить­ся, ни выходить замуж, а будут как ангелы на небесах, т. е. будут жить духовно. А так как священники присвоили себе имя духовенства, разрешить им обладание женщина­ми, когда в этом не было никакой нужды, было бы несо­образно.

Утверждение, что все формы правления, кроме на­родного, являются тиранией. От политической философии Аристотеля схоласты позаимствовали и тот взгляд, со­гласно которому они считают тиранией все формы государ­ства, за исключением народного, каким было в то время государство Афины. Всех царей они называют тиранами, а аристократию тридцати правителей, поставленных поко­рившими Афины лакедемонянами, - правлением тридцати тиранов. Состояние народа под властью демократии они называют свободой. Слово «тиран» означало первоначально лишь «монарх». Впоследствии же, когда эта форма правле­ния была упразднена в большей части Греции, слово «тиран» стало обозначать не только то, что оно обозначало

521

раньше, но вместе с этим также и ту ненависть, которую народные государства питали к указанному образу правле­ния, подобно тому как имя царя стало одиозным в Риме после свержения царей, ибо все люди, естественно, вклады­вают элемент хулы в атрибут, который по злобе приписыва­ется ими большому врагу. А если эти же люди бывают недовольны теми, кто правит при демократии или аристок­ратии, то им не приходится искать бранных слов и они охотно называют одну форму анархией, другую - оли­гархией, или тиранией кучки. А недовольны в этих случаях люди лишь тем, что ими управляют не так, как каждый из них хотел бы для себя, а так, как это считает нужным представитель государства, будь то один человек или собра­ние людей, иными словами, люди недовольны тем, что верховная власть управляет ими по своему произволу, за что они дают своим верховным правителям всякие бранные названия, не понимая никогда (а если понимают, то разве лишь короткое время после гражданской войны), что без такого произвола правительства гражданская война не­обходимо становится перманентным состоянием и что люди и оружие, а не слова и обещания придают законам силу и влияние.

Что управляют не люди, но законы. Поэтому второй ошибкой «Политики» Аристотеля является положение, что в хорошо организованном государстве должны управлять не люди, а законы. Ибо даже человек, не умеющий ни чи­тать, ни писать, если только он в здравом рассудке и твер­дой памяти, понимает, что он управляется теми, кого он боится и кто может убить или так или иначе наказать его в случае неповиновения им. Ибо верит ли кто-нибудь, что его могут наказать законы, т. е. слова и бумага, без помощи рук и меча людей? И эта ошибка принадлежит к числу гибельных. Ибо такие ошибки побуждают людей каждый раз, когда они недовольны своими правителями, соединить­ся с теми, кто называет этих правителей тиранами и счита­ет законным поднять против своих правителей восстание. Тем не менее такие ошибки часто одобряются духовенством с амвона.

Утверждение, что законы превыше совести. Имеется еще другая ошибка в гражданской философии схоластов (которую они уже не позаимствовали ни у Аристотеля, ни у Цицерона, ни у кого-либо другого из язычников), а именно стремление распространить влияние закона, являюще­гося правилом для действий, на мысли и совесть людей, доискиваясь и допытываясь того, что люди думают в глуби

­522

не души, несмотря на полное соответствие их речей и дей­ствий закону. В силу этого люди или подвергаются наказа­нию, говоря правду о своих мыслях, или из боязни наказа­ния вынуждены говорить неправду. Верно, конечно, что гражданское должностное лицо, намереваясь поручить ко­му-нибудь дело преподавания, может спросить его, взял ли бы он на себя проповедовать такие-то и такие-то учения, и в случае его отрицательного ответа может отказаться от своего поручения. Но заставлять людей, не совершивших незаконных действий, обвинять себя за мысли - значит противоречить естественному закону. Это особенно неле­по со стороны, тех, кто учит, что человек, умерший с лож­ным взглядом на какой-нибудь догмат христианской веры, будет осужден на вечные и величайшие мучения. Ибо всякого, кто знает, что ошибка грозит ему большой опасно­стью, собственная забота о себе заставит рисковать своей душой скорее из-за своего собственного суждения, чем из­-за суждения кого-либо, кто равнодушен к его осуждению.

Частное толкование закона. Предположение, что частное лицо может толковать закон по внушению соб­ственного духа, не имея на то полномочий государства, т. е. разрешения представителя государства, - другая ошибка в политике. Однако эта ошибка не позаимствована ни у Аристотеля, ни у кого-либо из других языческих философов. Ибо никто из этих философов не отрицает, что право создания законов содержит в себе также право толко­вать их, когда это требуется. И разве во всех тех местах, где Писание стало законом, оно не сделано таковым властью государства и не является, следовательно, частью граждан­ского закона?

Покушение на прерогативы государства имеет место и тогда, когда кто-нибудь, помимо суверена, ограничивает кого-либо в отношении какого-нибудь права, в котором государство его не ограничивает, как это делают те, кто присваивает право проповедовать Евангелие определенно­му сословию там, где закон предоставляет это право всякому человеку. Если государство разрешает, т. е. не запрещает мне учить и проповедовать, то никто не может мне этого запретить. Если я, будучи христианином, но не являясь членом какого-нибудь ордена, очутился бы среди идолопоклонников Америки, то разве я считал бы грехом проповедовать христианство, не дожидаясь соответствую­щего предписания из Рима? Или, проповедуя, не должен ли я разрешить их сомнения и истолковать им Писание, т. е. не должен ли я их учить? На это, так же как и насчет

523

совершения для них таинств, могут, конечно, возразить, что необходимость в указанном случае имеет силу полномочий. И это верно. Однако верно также и то, что если какие-нибудь запрещенные законом деяния должны быть разре­шены, если этого требует необходимость, то на совершение тех же действий, если они не запрещены законом, не требу­ется вообще никакого разрешения. Поэтому отрицать право на исполнение указанных функций за лицами, которых гражданский суверен не лишил этого права, - значит ли­шать эти лица их законной свободы и нарушать прерогати­вы гражданского государства.

Язык ученых-богословов. Можно было бы привести еще больше примеров несостоятельной философии, внесенной в религию учеными-теологами, однако другие люди могут, если это им угодно, сами рассмотреть их. К сказанному я хочу только прибавить, что все сочинения ученых-теоло­гов представляют собой не что иное, как бессмысленный набор нелепых и варварских слов или слов, употребленных в ином смысле, чем тот, в котором они обычно употребля­ются в латинском языке, т. е. в котором их употребили бы Цицерон, Варрон 16 и грамматики Древнего Рима. Если кто-нибудь хочет убедиться в правильности этого моего утверждения, то пусть он (как я уже сказал раньше) по­смотрит, сможет ли он перевести сочинение какого-нибудь ученого-теолога на один из современных языков, например на французский или английский. Ибо то, что не может быть сделано вразумительным на большинстве из этих языков, невразумительно и по-латыни. И хотя этот несуразный язык сам по себе еще не свидетельствует о ложности их философии, однако он обладает качеством не только скрывать истину, но и побуждать людей думать, что они эту истину имеют, и отказаться от дальнейшего исследования.

3аблуждения, проистекающие из традиции. Наконец, что касается ошибок, внесенных в религию ложной или недостоверной историей, то что представляют собой все легенды о вымышленных чудесах, совершенных будто бы святыми, и все истории о явлениях и привидениях, на которые ссылаются теологи римской церкви, чтобы оправ­дать свои учения об аде и чистилище, о заклинании духов и другие учения, для которых нет никакого основания ни в разуме, ни в Писании, а также все те традиции, которые они называют неписаным словом Божьим, - что все это представляет собой, если не бабушкины сказки? И хотя кое-какие из этих историй можно найти в сочинениях древних отцов церкви, однако они были людьми, которые

524

легко могли поверить ложным сообщениям. И ссылка на их мнения в доказательство истинности того, чему они верили, имеет обратное действие, ибо, показывая их легковерие, эти мнения в глазах тех, кто (согласно совету апостола Иоанна в 1-м послании 4, 1) испытывает духов, умаляют свидетель­ство в отношении всего, что касается власти римской церкви (злоупотребления которой они не подозревали, или оно было для них выгодно). Такому легковерию обычно более всего подвержены наиболее искренние люди, не обладающие большими знаниями в отношении естествен­ных причин (каковыми были отцы церкви), ибо хорошие люди, естественно, менее всего подозревают кого-либо в мошенничестве. Папе Григорию и святому Бернарду будто бы явились привидения, сообщившие, что они находятся в чистилище, и подобное произошло будто бы с нашим Бедой 17. Однако мы это знаем, как мне кажется, из сообще­ний других людей. Но если указанные лица или кто-либо иной рассказывают такие истории, в которых они якобы сами удостоверились, они этим ни в какой мере не под­тверждают истинности таких пустых сообщений, а разобла­чают лишь собственную слабость или свое мошенничество.

Подавление разума. К распространению ложной фило­софии надо прибавить вытеснение истинной такими людь­ми, которые ни в силу законных полномочий, ни в силу достаточных знаний не являются компетентными судьями в отношении истины. Наше мореходство делает очевидным и люди науки признают, что имеются антиподы, и с каж­дым днем становится все яснее, что годы и дни определя­ются движениями 3емли. Тем не менее люди, лишь предпо­ложившие в своих сочинениях подобные учения с целью доказать их или опровергнуть, были за это наказаны цер­ковными властями. На каком основании? Потому ли, что эти мнения противоречат истинной религии? Но этого не может быть, если они истинны. Пусть поэтому их истина будет сначала испытана компетентными судьями или опро­вергнута утверждающими обратное. Потому ли, что они противоречат установленной религии? Но тогда пусть они будут запрещены законами тех, кому проповедники этих учений подвластны, т. е. гражданскими законами. Ибо за неповиновение могут быть наказаны те, кто против законов учит даже истинной философии. Потому ли, что они ведут к ниспровержению государственного строя, поощряя вос­стание и бунты? Но тогда пусть они будут пресечены и их учителя наказаны властью того, кому вверена забота об общественном спокойствии, т. е. гражданской властью. Ибо

525

все, что церковные власти там, где они подвластны государ­ству, предпринимают по собственному праву, хотя бы они называли это правом Бога, есть незаконное действие.

ГЛАВА XLVII

О ВЫГОДЕ, ПРОИСТЕКАЮЩЕЙ ОТ ТЬМЫ, И КОМУ ЭТА ВЫГОДА ДОСТАЕТСЯ

Тот, кто извлекает выгоду из содеянного, подозревается в качестве виновника. Цицерон с уважением отзывается об одном из Кассиев, строгом судье среди римлян, за его обыкновение в уголовных делах там, где показания свиде­телей были недостаточно убедительны, спрашивать обвини­телей: cui bono, т.е. какого рода выгоду, почести или другое удовольствие, обвиняемый мог извлечь или ожидать от своего деяния? Ибо из всех догадок, которые мы строим при установлении виновника какого-нибудь преступления, наибольшую вероятность имеет та, которая строится на соображении выгоды, проистекающей от преступного дея­ния для того или другого подозреваемого лица. Этим же правилом я намерен руководствоваться здесь при выясне­нии вопроса, кому именно эти учения, противоречащие интересам мирного существования обществ человеческого рода, дали возможность так долго господствовать над людь­ми в этой части христианского мира.

Что воинствующая церковь есть Царство Божие, и это первая установка римской церкви. Начнем с того, что с заблуждением, будто нынешняя воинствующая церковь на земле есть Царство Божие (т. е. Царство Славы, или обетованная земля, а не Царство Благодати, являющееся лишь обетованием земли), связаны следующие земные блага. Первое: что пастырям и учителям церкви этим дано право управлять церковью и, следовательно, - ввиду того что церковь и государство являются одним и тем же ли­цом - быть властителями и правителями государства. Благодаря этому титулу папа заставил подданных всех христианских государей верить, что неповиновение ему есть неповиновение самому Христу, а также добился того, что при всех столкновениях между ним и другими госуда­рями их подданные, зачарованные словами духовная власть, покидают своих законных суверенов; таким обра­зом, папа фактически стал всеобщим монархом всего христианского мира. Ибо хотя первоначально, как это признают и сами папы, право быть верховными учителями

526

христианского учения в пределах Римской империи было пожаловано папам христианскими императорами, на что указывает также пожалованный им титул Pontifex Maximus, обозначавший в Древнем Риме чиновника, подчи­ненного гражданскому государству, однако после разделе­ния и распада Римской империи нетрудно было заставить народ, уже подчиненный папам, признать за ними другой титул, а именно титул, основанный на праве апостола Петра, и этим не только целиком спасти присвоенную ими власть, но и распространить ее на те христианские про­винции, которые даже отпали от Римской империи. Благо обладания властью всеобщего монарха (принимая во вни­мание волю людей к власти) дает достаточное основание предполагать, что претендующие на эту власть папы были авторами учения, при помощи которого эта власть была достигнута: что нынешняя церковь на земле есть Царство Христа. Ибо, допустив это, мы должны допустить также, что Христос имеет некоего наместника среди нас, от кото­рого мы должны узнать, каковы заповеди Христа.

После того как некоторые церкви отвергли эту все­мирную власть папы, можно было с полным основанием ожидать, что во всех этих церквах гражданские суверены снова обретут всю ту полноту власти, которая раньше (до того как они неразумно стали мириться с притязаниями папы) была их собственным правом и в их собственных руках. В Англии это действительно так и было, кроме тех случаев, когда те, кому короли вверили управление рели­гией, придерживались взгляда, будто они занимают свой пост по праву Бога, вследствие чего могло казаться, что они обладают если не верховенством над гражданской властью, то независимостью от нее. Но это было лишь кажущееся верховенство, ибо они признавали за королем право лишать их по его усмотрению права выполнять свои функции.

Эта установка поддерживается также пресвитерианской церковью. В других же местах управление церковью перешло в руки консистории пресвитерианской церкви, которая хотя и запретила проповедование многих учений римской церкви, однако оставила в силе положение о том, что Царство Христа уже пришло и что оно началось с мо­мента воскресения нашего Спасителя. Но cui bono? Какую выгоду ожидали они от этого учения? Ту же самую, какую ожидали папы, а именно иметь верховную власть над наро­дом. Ибо что значит для людей отлучить от церкви своего законного короля, если не запретить ему вход во все места общественного богослужения в собственном королевстве

527

и оказывать вооруженное сопротивление, когда он пыта­ется силой держать их в повиновении? Или что значит отлучить кого-либо от церкви, не имея на то полномочий гражданского суверена, если не лишить отлученного его законной свободы, т. е. незаконным образом захватить власть над своими братьями? Виновником этой религи­озной тьмы является поэтому римское и пресвитерианское духовенство.

Непогрешимость. Сюда я отношу также все те учения, которые являются для духовенства средством удержать в своих руках уже приобретенное духовное верховенство. Прежде всего то, что папа в качестве государя непогрешим. Ибо кто же, уверовав в истинность этого догмата, не будет охотно повиноваться папе во всем, что бы он ни приказал?

Подданство епископов. Во-вторых, то, что все другие епископы в любом государстве получают свое право от папы, а не непосредственно от Бога или от их гражданского суверена. Вследствие этого в каждом христианском госу­дарстве имеется много могущественных людей (ибо таковы епископы), зависящих от папы и обязанных ему повинове­нием, хотя бы он был для них иностранным государем. Поэтому папа может (как он уже много раз это делал) развязать гражданскую войну против государства, не желающего подчиняться в своем управлении его усмотрению и интересам.

Изъятие клира из-под власти гражданских законов. В-третьих, изъятие епископов и других священников, а также монахов и чернецов из-под власти гражданских законов. В силу этого положения в каждом государстве имеется значительная часть подданных, которые пользу­ются благодеянием законов и защитой власти гражданского государства и тем не менее не участвуют в государственных расходах, не подвергаются, как другие подданные, наказа­ниям за совершенные преступления и, следовательно, не имеют причины бояться кого бы то ни было, кроме папы, которому одному они привержены, поддерживая его все­мирную монархическую власть.

Название sacerdotes, т. е. жертвоприносителей. В-чет­вертых, средством для сохранения своей власти служит то, что церковь дает своим священникам (которые в Новом завете называются пресвитерами, т. е. старейшинами) имя sacerdotes, т. е. жертвоприносителей, что было титулом гражданского суверена и его государственных служителей у евреев, пока Бог был их царем. Как это, так и то, что они делают из тайной вечери жертвоприношение, есть средство

528

заставить народ верить, будто папа имеет ту же власть над христианами, какую Моисей и Аарон имели над евреями, т. е. всю власть - как гражданскую, так и церковную, как ее имел тогда первосвященник.

Таинство брака. В-пятых, учение, что брак есть таин­ство, делает духовенство судьей законности брака и в силу этого судьей того, какие дети являются законнорожденными, а следовательно, и судьей права на престолонаследие в наследственных королевствах.

Безбрачие священников. В-шестых, догмат о безбрачии духовенства является средством обеспечить за папой его власть над королями. Ибо если король является священником, то он не может жениться и передать королевство своему потомству. Если же он не священник, тогда папа претендует на церковную власть над ним и его народом.

Исповедь. В-седьмых, благодаря исповеди духовенство лучше информировано о намерениях государей и высокопоставленных лиц в гражданском государстве, чем последние о намерениях церковного государства.

Канонизация святых и провозглашение мучеников. В-восьмых, канонизацией святых и провозглашением муче­ников они обеспечивают свою власть, подстрекают простых людей к упорному, до последней капли крови, сопротивле­нию законам и повелениям своих гражданских суверенов, если последние папским отлучением объявлены еретиками, или врагами церкви, т. е. (как они это толкуют) врагами папы.

Пресуществление, покаяние и отпущение грехов. В-де­вятых, они обеспечивают свою власть тем, что приписыва­ют каждому священнику силу делать Христа 18 и назначать покаяние, а также отпущением и оставлением грехов.

Учение о чистилище, об индульгенциях, об оправдании мирскими делами. В-десятых, учение о чистилище, об оправдании мирскими делами, об индульгенциях служит обогащению духовенства.

Демонология. 3аклинания. В-одиннадцатых, своей де­монологией, заклинаниями бесов и другими относящимися сюда делами они внушают (или думают, что внушают) народу большее уважение к своей власти.

И схоластическое богословие. Наконец, «Метафизика», «Этика» и «Политика» Аристотеля, бессодержательные различения, варварские термины и темный язык схоластов - все то, чему учат в университетах, которые все основаны папами и находятся под их властью, - служит им для того, чтобы сделать невозможным раскрытие этих

529

ошибок и заставить людей принять ignis fatuus 19 ложной философии за свет Евангелия.

Кто они - эти творцы тьмы духовной. Если для доказа­тельства нашего положения приведенные соображения недостаточны, то можно привести еще другие темные их учения, способствующие установлению незаконной власти над законными суверенами христианских народов, или защите этой власти, когда она уже установлена, или приобретению земных богатств, почестей и авторитета теми, кто такую власть поддерживает. Вот почему на основании вышеуказанного правила cui bono мы можем с полным основанием объявить виновниками всей этой духовной тьмы папу и римское духовенство и всех тех, кто стремится внушить людям тот ложный догмат, будто существующая ныне на земле церковь есть Царство Божие, предсказанное в Ветхом и Новом завете.

Однако их соучастниками, принесшими вред и себе самим, и своим государствам, можно считать и тех импера­торов, и других христианских суверенов, во время правления которых впервые возникли эти ошибки и проявились стремления к захвату власти со стороны церковников, внесшие смуту в государства и нарушившие спокойствие подданных, хотя указанные императоры и суверены по­пустительствовали этому из неспособности предвидеть последствия этих тенденций и неумения проникнуть в на­мерения этих учителей. Соучастниками приходится счи­тать их потому, что с самого начала без их разрешения никакие бунтарские учения не могли бы быть публично проповедуемы. Я говорю, что императоры и другие сувере­ны могли бы помешать распространению этих учений вначале. Но когда народ уже подпал под влияние этих духовных лиц, человеческая изобретательность была бес­сильна придумать какое-нибудь средство против их козней. И что касается мер, которые следовало бы принять Богу, в надлежащее время всегда расстраивающему козни людей против истины, то мы и в данном случае должны ждать того момента, когда Богу угодно будет это сделать. Ибо Бог весьма часто допускает, чтобы удачи и честолюбие его врагов возросли до таких размеров, при которых их наси­лие, завуалированное вначале благодаря осторожности их предшественников, стало бы открытым и ясным для всех, и людей, слишком много загребающих, Бог заставляет терять все, подобно тому как сеть Петра разорвалась из-за слишком большого количества рыб. Нетерпение же тех, кто стремился дать отпор таким притязаниям римского духо-­

530

венства, до того как открылись глаза их подданных, привело лишь к росту той власти, против которой они боролись. Я поэтому не порицаю императора Фридриха за то, что он держал стремена нашему земляку папе Адриа­ну 20, ибо таково было настроение его подданных, ибо, если бы он этого не сделал, он не мог бы унаследовать импера­торскую корону. Но я порицаю тех императоров и сувере­нов, которые в самом начале, когда вся полнота власти была еще в их руках, терпели, чтобы такие учения ковались в университетах их владений, и этим как бы придерживали стремена всем последующим папам, взбиравшимся на тро­ны всех христианских суверенов, чтобы оседлать и терзать по своей воле как самих суверенов, так и их народы.

Однако человеческие хитросплетения расплетаются так же, как и плетутся. Причем и то и другое совершается одинаково, но только в обратном порядке. Сплетение началось при первых элементах власти, каковыми были муд­рость, смирение, искренность и другие добродетели апосто­лов, которым новообращенные христиане повиновались не по обязанности, а из уважения. Совесть этих новообра­щенных была чиста, и своими словами и поступками они подчинялись лишь гражданской власти. Впоследствии пре­свитеры (когда Христово стадо возросло), собравшись, чтобы обсудить, чему они должны учить, и обязавшись при атом не учить ничему, что шло бы вразрез с постановления­ми их собраний, заставили думать, будто этим вменяется в обязанность всем христианам следовать учению пресвите­ров, а если кто-либо отказывался это делать, то все осталь­ные отказывались от общения с ним, что называлось тогда отлучением, не как с неверным, а как с неповинующимся. И это было первым узлом, завязанным на их свободе. Когда же число пресвитеров возросло, то пресвитеры главного города или главной провинции присвоили себе власть над приходскими пресвитерами и назвали себя епископами: И это был второй узел, зажавший свободу христиан. Нако­нец, римский епископ ввиду положения города Рима как столицы империи присвоил себе - отчасти согласно жела­нию самих императоров и благодаря титулу Pontifex Maximus, а когда власть императоров ослабела, на основа­нии привилегий апостола Петра - власть над всеми други­ми епископами империи, что было третьим и последним узлом, завершившим собой весь синтез и строение папской власти.

И поэтому анализ и разложение идут тем же путем, но они начинают с узла, завязанного последним, как мы мо­-

531

жем это наблюдать при упразднении прежней формы церковного управления в Англии. Прежде всего королевой Елизаветой была целиком упразднена власть папы 21, и епископы, которые раньше отправляли свои обязанности именем папы, после реформы отправляли их именем коро­левы и ее преемников, хотя сохранение в их титуле фразы jure divino давало повод думать, что они их отправляют по непосредственному праву Бога. Таким образом был развя­зан первый узел. После этого недавно пресвитериане добились в Англии отмены епископата. И таким образом был развязан второй узел. И почти одновременно с этим была отнята власть у пресвитериан, и мы, таким образом, возвращаемся к свободе, которой пользовались первона­чальные христиане, - следовать Павлу, Кифе или Аполло­ну, как всякий сочтет для себя наилучшим. И если такое положение не ведет к борьбе и тому, чтобы мы мерили учение Христа нашей привязанностью к личности его служителя (недостаток, который апостол порицал у ко­ринфян), то оно является, пожалуй, наилучшим. Во-­первых, потому, что не должно быть никакой власти над совестью людей, а лишь над их словом, ибо вера развива­ется во всяком человеке не всегда в том направлении, в каком это желательно тем, кто ее насаждает и поливает, а так, как это угодно Богу, дающему ей рост; а во-вторых, потому, что неразумно со стороны говорящих нам, какой опасностью грозит всякая малейшая ошибка в отношении веры, требовать от человека, одаренного собственным разу­мом, чтобы он следовал разуму другого человека или большинству голосов многих других людей, что было бы ненамного лучше, чем рисковать своим спасением, играя в орлянку. И эти учители не должны быть недовольны потерей их древней власти, ибо никто не должен был бы лучше их знать, что власть сохраняется теми же добродете­лями, благодаря которым она была приобретена, т. е. муд­ростью, смирением, чистотой учения и искренностью речи, а не подавлением естественных наук и нравственности, диктуемой естественным разумом, а также не темным языком или преувеличенным представлением о своих зна­ниях, не благочестивым обманом или другими подобными недостатками, которые в пастырях церкви Божией суть не только недостатки, но также бесчестье, способное рано или поздно навести людей на мысль о необходимости подавле­ния такой власти.

Сравнение папства с царством фей. Однако, после того как миром был принят догмат о том, что воинствующая

532

ныне церковь есть Царство Божие, о котором говорится в Ветхом и Новом завете, честолюбие и стремление к свя­занным с этим царством постам, особенно к высокому посту наместника Христа, и к блеску тех, кто получил в этом царстве важнейшие государственные должности, стали на­столько очевидны, что люди в такой мере потеряли то внутреннее уважение к пастырской функции, которого она сама по себе заслуживает, что наиболее мудрые из тех, кто имел некоторую власть в гражданском государстве, нужда­лись лишь в разрешении их государей, чтобы отказать духовенству в дальнейшем повиновении. Ибо, с тех пор как римский епископ был признан в качестве преемника апостола Петра всемирным епископом, вся духовная иерар­хия, или царство тьмы, не без основания может быть сравниваема с царством фей, т. е. со сказками бабушек в Англии относительно привидений и духов и тех фокусов, которые они выкидывают ночью. И всякий, кто займется вопросом о происхождении этой великой церковной власти, легко заметит, что папство представляет собой не что иное, как привидение умершей Римской империи, сидящее в ко­роне на ее гробу. Ибо папство внезапно появилось из развалин этой языческой власти.

Что представляет собой тот латинский язык, которым церковники пользуются как в церкви, так и в своих го­сударственных актах и которым обыкновенно не пользуется сейчас ни один народ в мире, - что представляет собой этот язык, если не отзвук древнего римского язы­ка?

Феи, с каким бы народом они ни общались, имеют лишь одного всемирного царя, которого некоторые наши поэты называют царем Обероном, по Писание называет Вельзевулом, царем демонов. Церковники точно так же, в чьих бы владениях они ни находились, признают лишь одного всемирного царя - папу.

Церковники - духовные люди и духовные отцы. Феи - духи и привидения. Феи и привидения пребывают в темных, уединенных местах и среди гробов. Церковники ходят во тьме учения и пребывают в монастырях, церквах и на кладбищах.

Церковники имеют свои кафедральные соборы, и, в ка­ком бы городе эти соборы ни были воздвигнуты, они с помощью святой воды и определенного колдовства, называемого заклинанием духов, обладают способностью пре­вращать эти города в столицы, т. е. в седалища империи.

Феи также имеют свои заколдованные замки и опреде-­

533

ленных гигантских духов, которые господствуют над всей округой.

Феи неуловимы и не могут быть привлечены к ответ­ственности за причиненный ими вред. Точно так же и церковники ускользают из рук гражданской юстиции.

Церковники разными чарами, составленными из мета­физики, чудес, традиций и злоупотребления Писанием, лишают молодых людей разума, так что последние годятся лишь для выполнения приказаний. Феи также, как говорят, выкрадывают маленьких детей из люлек и превращают их в природных идиотов, которых простой народ называет эльфами и которые являются пригодным орудием для совершения зла.

В какой мастерской феи изготовляют свое волшебство, об этом старые бабки не говорят. Мастерской же духовен­ства, как достаточно хорошо известно, является универси­тет, получивший свой строй от папской власти.

Говорят, что, когда феи недовольны кем-либо, они посылают своих эльфов, чтобы ущипнуть его. Точно так же и церковники, когда они недовольны каким-либо гражданским государством, заставляют своих эльфов, т. е. суе­верных, завороженных подданных, ущипнуть своих госуда­рей мятежной проповедью или же завораживают обещани­ями одного государя и заставляют его ущипнуть другого.

Феи не выходят замуж, но иногда среди них имеются incubi 22, вступающие в половую связь с людьми. Священ­ники также не женятся.

Церковники снимают пенку со страны в виде даров невежественных людей, благоговеющих перед ними, и в ви­де десятины. Точно так же рассказывается в сказках о феях, что они входят в молочные и угощаются пенкой, снимаемой ими с молока.

Какого рода деньги имеют хождение в царстве фей, сказки не говорят. Церковники же, получая деньги, берут те же деньги, что и мы. Расплачиваются же они канониза­циями, индульгенциями и обеднями.

К этим и подобным чертам сходства между папством и царством фей можно еще прибавить, что, подобно тому как феи имеют бытие лишь в фантазиях невежественных людей, позаимствованных из преданий старых бабок или древних поэтов, духовная власть папы (вне пределов его собственных владений) существует лишь в боязни одура­ченных людей быть отлученными от церкви, ибо они наслу­шались рассказов о ложных чудесах, ложных традициях и лжетолкованиях Писания.

534

Нетрудно было поэтому Генриху VIII, а также королеве Елизавете совершить в свою очередь заклинание бесов и изгнать церковников. Однако кто знает, не может ли вернуться этот дух Рима, бродящий теперь в лице его мис­сионеров по суровым местам Китая, Японии и Индии, скудно вознаграждающим его старания, или, что еще более возможно, не заберется ли в этот чисто выметенный дом сонм духов, худших, чем дух Рима, и не сделает его конец хуже, чем его начало? Ибо не одно только римское духовенство исповедует догмат, что Царство Божие осуществлено в этом мире, и на этом основании претендует на власть в этом мире, независимую от власти гражданского государ­ства. Это все, что я намерен был сказать относительно учения о политике. И этот мой трактат по предварительном его просмотре я охотно представляю на суд моей страны.

ОБО3РЕНИЕ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ

То, что некоторые естественные способности ума, а так­же некоторые страсти противоположны и играют в обще­нии между людьми различную роль, было использовано как доказательство, что ни один человек не склонен к выполне­нию всех видов гражданских обязанностей. Строгость суждения, говорят представители указанного взгляда, де­лает людей суровыми и неспособными прощать ошибки и слабости других. С другой стороны, быстрая смена пред­ставлений делает мысли менее устойчивыми, чем это необходимо, для того чтобы точно различать справедли­вость и несправедливость. Опять-таки при всяком обдумы­вании и разборе тяжб необходима способность к основа­тельному суждению, ибо без нее человеческие решения поспешны, а приговоры судей несправедливы. Тем не менее, если в этих случаях не приходит на помощь сильное красноречие, приковывающее внимание и вынуждающее согласиться, разум оказывает слабое действие. Но это все способности противоположного характера. Первая основа­на на принципах истины, вторая - на уже принятых мнениях, истинных или ложных, и на страстях и интересах людей, которые различны и изменчивы.

Из страстей храбрость, под которой я разумею презре­ние к ранам и насильственной смерти, располагает людей к личной мести, а иногда к усилиям, направленным к нарушению мира в государстве. Робость же часто располагает к уклонению от защиты государства. Оба качества, говорят

535

представители указанного выше взгляда, несовместимы в одном и том же лице.

И если принять во внимание, указывают далее, противо­положность людских мнений и нравов вообще, то станет ясной невозможность поддерживать постоянную дружбу со всеми теми людьми, с которыми нас заставляют общаться мирские дела. Ибо эти последние состоят лишь в посто­янной борьбе за почести, богатства и власть.

На это я отвечаю, что это в самом деле большие трудно­сти, но не непреодолимые. Ибо воспитанием и дисциплиной указанные противоположные страсти могут быть примирены, а иногда и примиряются. Трезвое рассуждение и фан­тазия могут иметь место в одном и том же человеке, но по очереди в зависимости от того, как этого требует цель, к которой он стремится. Подобно тому как израильтяне в Египте иногда были прикреплены к своей работе по изго­товлению кирпичей, а в другое время бродили, собирая солому, точно так же способность суждения может иногда быть сконцентрирована на определенной мысли, а в другое время фантазия может бродить по миру. Таким же образом могут хорошо уживаться вместе разум и красноречие (хотя, быть может, не в естественных науках, а в мораль­ных). Ибо везде, где есть место для приукрашивания и предпочитания заблуждения, еще больше места для приукрашивания и предпочитания истины, если истина нуждается в приукрашивании. Нет также никакой проти­воположности между боязнью законов и небоязнью врага государства, точно так же между воздержанием от причи­нения вреда кому-либо и прощением такого проступка у других. Человеческая природа и гражданские обязанно­сти поэтому не так уж несовместимы, как это некоторые полагают. Я знал человека, совмещавшего ясность сужде­ния и широту фантазии, строгий ум и изящное красноре­чие, храбрость на войне и страх перед законами, и это был мой благороднейший и почтеннейший друг мистер Сидней Годольфин, который, не питая ни к кому вражды и не имея врагов, был, к несчастью, убит неведомой и не ведающей, что она творит, рукой в начале гражданской войны в одном из столкновений.

К естественным законам, изложенным в главе XV, я хотел бы прибавить следующее, а именно что всякий человек обязан в силу естественного закона защищать на войне всеми силами ту власть, от которой он сам получает защиту в мирное время. Ибо тот, кто на основании есте­ственного права претендует на сохранение самого себя, не

536

может думать, что существует естественное право погубить того, чьей силой он сохраняется. Думать так было бы в са­мом деле явным противоречием. И хотя этот закон может быть выведен путем умозаключения из некоторых уже изложенных законов, однако время требует, чтобы его вдолбили в голову и чтобы его запомнили.

А так как из многих недавно напечатанных английских книг я вижу, что гражданские войны еще недостаточно научили людей определять тот момент, когда подданный становится обязанным повиноваться завоевателю, ни тому, что такое завоевание, ни пониманию того, каким образом факт завоевания обязывает людей повиноваться законам завоевателя, то для полного удовлетворения людей по этим вопросам я говорю, что момент, в который человек стано­вится подвластным завоевателю, наступает тогда, когда, имея свободу подчинить себя, он ясно выраженными слова­ми или другими достаточными знаками выражает свое согласие стать его подданным. Когда же именно человек делается свободен отдать себя в подданство, - об этом я говорил раньше, в конце главы XXV: для того, кто имеет по отношению к своему прежнему суверену лишь обязанно­сти обыкновенного подданного, этот момент наступает тогда, когда средства его существования оказываются под охраной в гарнизонах врага, ибо это именно тот момент, когда подданный уже не получает защиты от своего пре­жнего суверена, а получает ее за контрибуции от противной стороны. Поэтому, ввиду того что такая контрибуция как нечто неизбежное считается везде законной, несмотря на то что это помощь врагу, нельзя считать незаконным полное подчинение, являющееся лишь помощью врагу. Мало того, если принять во внимание, что те, кто подчиняется врагу, помогают ему лишь частью своего состояния, между тем как те, кто отказывается подчиняться, помогают ему всем своим состоянием, то нет оснований считать помощью врагу подчинение ему или примирение с ним. Это скорее причинение убытка ему. Если же кто-нибудь помимо обя­занностей подданного взял на себя еще новую обязанность солдата, то такой не имеет свободы подчиняться новой власти, пока старая власть удерживает свои позиции и дает ему средства существования в армии или гарнизоне. Ибо в этом случае солдат не может жаловаться на недостаток защиты и средств к существованию, какие подобают солда­ту. Однако, если указанных условий нет налицо, тогда и солдат может искать своей защиты там, где он больше всего надеется получить ее, и может законным образом

537