Часть 12.

король уже отстранен от своей власти и этим людям не нужно было для этого браться за оружие. Ибо я не могу представить себе, как король смог бы каким-либо образом сопротивляться им.

А. Это, конечно, было бы трудно. Но об этом вы лучше узнаете в ходе рассказа.

Б. Но я хотел бы сначала узнать некоторые корни претензий как папы, таи и пресвитериан, которыми они обосновывали свое право управлять нами, а после этого - откуда и когда возникли претензии Долгого парламента 1 на демократию.

А. Что касается папистов, то они требуют этого права, исходя из текста Второзакония 17, 12 и других подобных текстов. Этот текст, согласно старому латинскому переводу, гласит: А кто поступит так дерзко, что не послушает свя­щенника, стоящего там на служении перед Господом, Богом твоим, или судьи... тот должен умереть. Отсюда они выводят, что все христиане, которые ныне, как тогда евреи, являются народом Божьим, должны под страхом смерти также подчиняться всем постановлениям папы, которого они считают высшим священником христианских народов. Кроме того, в Новом завете (Матф, 28, 18-20) Христос сказал: Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам. Отсюда они выводят, что этому приказу должны были повиноваться апостолы, а следовательно, народы должны управляться ими, и особенно первым апостолом - св. Петром и его преемниками - римскими папами.

Б. Что касается текста в Ветхом завете, то я не вижу, каким образом заповедь Бога евреям, предписывающая им повиноваться своим священникам, может быть истолкована как обладающая той же силой для христианских народов и даже большей, чем для народов нехристианских (ибо все люди - народ Божий), если только не допустить, что никакой король-иноверец не может стать христианином, не подчинившись законам того апостола или католического или протестантского священника, который его обратит. Евреи были избранным народом Божьим, священническим царством, и не подчинялись иному закону, кроме того, который сначала Моисей, а затем каждый высший жрец отправлял и получал непосредственно из уст Бога на горе Синай, в скинии ковчега и в sanctum sanctorum 2 храма. Что же касается текста из Евангелия от Матфея, то я знаю, что Евангелие содержит не слова «идите, научите», а «идите,

594

приобретайте учеников»; а между подданными и учеником и между учением и повелением есть большая разница. И если следует истолковывать эти тексты подобным обра­зом, то почему бы христианским королям не сложить с себя титулы величества и суверена и не назвать себя наместниками папы? Но учители римской церкви как будто откло­няют этот титул абсолютной власти, различая власть духовную и светскую. Но я не очень понимаю это разли­чение.

А. Под духовной властью они имеют в виду власть решать вопросы веры, быть судьей моральных обязанно­стей на внутреннем суде совести и наказывать тех, кто не повинуется их предписаниям, посредством церковной цензуры, т. е. отлучения от церкви. Эту власть, говорят они, папа получил непосредственно от Христа и независимо от короля или верховного собрания, подданными которых являются отлученные. Что касается светской власти, кото­рая состоит в осуждении и наказании действий, совершаю­щихся вопреки гражданским законам, говорят они, то они претендуют на нее не прямо, а лишь косвенно, т. е. постоль­ку, поскольку такие действия препятствуют или способ­ствуют религии и благонравию, что они и имеют в виду, говоря in ordine ad spiritualia 3.

Б. Какая же власть остается тогда королю и другим гражданским властям, относительно которой папа не мог бы претендовать на то, что она была бы in ordine ad spiritualia?

А. Никакая или очень малая. На эту власть в христиан­ском мире претендует не только папа: большинство еписко­пов в их собственных диоцезах также претендуют на нее jure divino, т. е. на основе права непосредственно от Христа, а не от папы.

Б. А если человек отказывается повиноваться этой мнимой власти папы и его епископов? Какой вред может нанести ему отлучение, особенно если он подданный другого государя?

А. Очень большой вред. Ибо, после того как папа или епископ уведомит об атом гражданские власти, тот человек будет серьезно наказан.

Б. В скверном же положении окажется тот, кто отва­жится писать или говорить в защиту гражданской власти. Он должен будет быть наказан тем, чьи права он защищал, подобно тому как Оза был поражен за то, что он по необходимости, не прощенный, простер свою руку, чтобы придержать ковчег от падения. Но если сразу целый народ

595

восстанет против папы, то какое действие окажет отлуче­ние на весь этот народ?

А. Как же, у них не будут больше служиться обедни, по крайней мере священниками папы. Кроме того, папа не имел бы больше дела с ними, покинув их, и они оказались бы в таком же положении, как народ, покинутый королем и оставленный сам по себе или управляемый кем вздума­ется.

Б. Это нельзя принять за наказание для народа, скорее это наказание для короля. Поэтому, когда папа отлучает целый народ, он скорее отлучает, мне думается, самого себя, чем их. Но я прошу рассказать мне, каковы те права, на которые претендовал папа в государствах других властителей?

А. Во-первых, изъятие уголовных дел всех священни­ков, чернецов и монахов из компетенции гражданских судей. Во-вторых, пожалование бенефиций тем, к кому он благоволил, будь то местные жители или иностранцы, и взимание десятин, первых плодов и прочих платежей. В-третьих, апелляция к Риму во всех случаях, когда цер­ковь могла претендовать на заинтересованность в деле. В-четвертых, высшие судебные решения в вопросах за­конности брака королей, т. е. относительно их наслед­ственной преемственности, и рассмотрение всех дел, касающихся нарушения супружеской верности и прелюбодеяния.

Б. 3дорово! Женская монополия!

А. В-пятых, власть освобождать подданных от их обязанностей и клятв верности своим законным правите­лям, когда папа сочтет это подходящим для искоренения ереси.

Б. Эта власть освобождать подданных от подчинения, как и власть быть судьей нравов и доктрин, представляет собой столь абсолютную власть, какая только возможна: Следовательно, у одного и того же народа должно быть два королевства, и никто не в состоянии будет знать, кому же из своих господ повиноваться.

А. С моей стороны я скорее подчинился бы тому госпо­дину, который имеет право издавать законы и налагать наказания, чем тому, кто претендует только на право фор­мулировать каноны (т. е. правила) и не имеет права принуждения или иного наказания, кроме отлучения.

Б. Но папа считает также, что его каноны являются законами; что же касается наказания, то может ли быть большее наказание, чем отлучение? Предположим, как

596

папа это утверждает, будто правда, что тот, кто умирает отлученным, осужден. В это предположение вы как будто не очень верите, иначе вы скорее избрали бы повиновение папе, который в противном случае вверг бы ваши тело и душу в ад, чем королю, который может только убить тело.

А. Верно. Ибо с моей стороны было бы жестоко считать, что все англичане, за исключением нескольких папистов, родившиеся после реформации церкви в Англии и называе­мые еретиками, должны быть осуждены.

Б. Ну а те, кто умирают отлученными сейчас от англи­канской церкви, - не думаете ли вы, что они также осужде­ны?

А. Без сомнения, так как тот, кто умирает в грехе, без покаяния, осужден, а тот, кто отлучен за неповиновение королевским законам, духовным или светским, отлучен за грех. Поэтому, если он умирает отлученным и без желания примириться, он умирает нераскаявшимся. Вы видите, что отсюда следует. Но умереть, не подчиняясь предписаниям и доктринам тех людей, которые не имеют над нами власти или юрисдикции, совершенно иное дело, и это не влечет за собой такой опасности.

Б. Но что такое эта ересь, которую римская церковь преследует столь жестоко, что свергает королей, которые не изгоняют, когда им предлагается, всех еретиков из своих владений?

А. Ересь - это слово, которое, когда оно употребляется без пристрастия, означает частное мнение. Так, различные школы древних философов - академики, перипатетики, эпикурейцы, стоики и т. д. - назывались ересями. Но в христианской церкви, которая является главной судьей учений, касающихся спасения человеческих душ, значение этого слова включает греховную оппозицию ей. Следова­тельно, можно сказать, что ересь находится в таком же отношении к духовной власти, в каком восстание - к власти светской, и должна преследоваться тем, кто желает сохранить духовную власть и господство над совестью людей.

Б. Было 6 очень хорошо (поскольку всем нам дозволено читать Священное писание и все мы обязаны сделать его правилом наших поступков, как общественных, так и частных), чтобы ересь была определена некоторым законом и были бы изложены особые мнения, за которые человека следует осуждать и наказывать как еретика. Ибо иначе не только люди средних способностей, но даже самые мудрые и благочестивые христиане могут впасть в ересь, ничуть не

597

желая противоречить церкви. Ведь Писание трудно для понимания, и разные люди толкуют его по-разному.

А. 3начение слова «ересь» законодательно определено в акте парламента, относящемся к первому году царствова­ния королевы Елизаветы. Там определено, что лица, которым жалованная грамота королевы дает духовную власть, а именно Верховная комиссия, не будут иметь власти признавать какое бы то ни было учение еретическим, за исключением таких, которые были прежде признаны ере­сью на основе авторитета канонического Писания или первыми четырьмя вселенскими соборами, или любым другим вселенским собором, где то же самое было объявле­но ересью в ясных и простых выражениях указанного канонического Писания, либо таких, которые будут впос­ледствии признаны ересью верховным судом парламента данного государства с санкции духовенства, данной его собором.

Б. Поэтому мне кажется, что если возникает новое заблуждение, которое не было ранее объявлено ересью (а таковых может возникнуть много), то оно не может быть признано ересью без парламента. Ибо, сколь бы отврати­тельным ни было это заблуждение, оно не могло быть объявлено ересью ни в Писании, ни на соборах, ибо о нем никогда прежде не было слышно. А следовательно, не может быть заблуждения, если только оно не входит в об­ласть богохульства или предательства па отношению к ко­ролю, за которое человек может быть справедливо наказан. Кроме того, кто может сказать, что провозглашается Писанием, читать и толковать для себя которое дозволено каждому человеку? Более того, если каждый вселенский собор может быть компетентным судьей ереси, то кто из протестантов, мирян или духовенства уже не осужден? Ведь различные соборы объявили многие наши учения ересью, и это, как они считают, на основе авторитета Писания. [...] 4

А. [...] В это самое время, т. е. между временем импера­тора Карла Великого и короля Англии Эдуарда III 5, началась их политика второго рода, состоявшая в превращении религии в практическое знание и, следовательно, в выведении всех решений римской церкви путем диспутов не только из Писания, но также из философии Аристотеля, нравственной и естественной. С этой целью папа письменно убеждал упомянутого императора учреждать всякого рода школы; отсюда началось учреждение университетов, ибо вскоре после этого возникли университеты в Париже и Ок-

598

сфорде. Верно, что и прежде в нескольких местах в Англии имелись школы для обучения детей латинскому языку, т. е. языку церкви. Но что касается университета для обуче­ния, то до того времени ни один из них не был учрежден, хотя похоже, кое-кто тогда учил философии, логике и дру­гим знаниям в различных монастырях, поскольку у мона­хов было мало иных дел, кроме как заниматься обучением. Прошло немного времени, после того как с этой целью были созданы некоторые колледжи и к ним прибавились многие другие, созданные рвением государей и епископов, а также богатых людей. Порядок там был утвержден тогдашними папами; и множество школяров посылалось туда их друзь­ями учиться как в место, откуда открывался простой путь к продвижению по службе как в церкви, так и в государ­стве. Польза, которую римская церковь ожидала и в действительности получила от них, состояла в поддержке доктрины папы и его власти над королями и их подданны­ми со стороны богословов-схоластов, которые, стремясь сделать непонятными многие вопросы веры и призывая на помощь себе философию Аристотеля, писали толстые бо­гословские книги, которых никто, даже они сами, не могли понять, как это признает всякий, кто обдумает писания Петра Ломбардского, или Скота, который писал к ним комментарии, или Суареса, или любого другого богослова позднейшего времени 6. Тем не менее два типа людей, в дру­гих отношениях достаточно благоразумных, восхищались такого рода учением. Одни из них - это те, кто уже были преданны римской церкви и действительно страстно люби­ли ее, ибо они и прежде верили в доктрину, но восхищались доказательствами, поскольку они их не понимали, и все же приходили к определенным умозаключениям. Другие - беспечные люди, которые скорее восхищались другими, чем стремились исследовать. Так что все они были совершенно убеждены и что доктрина истинна, и что власть папы не превышает той, которая ему полагается.

Б. Я вижу, что там, где римская церковь обладает подобной властью, христианский король или государство, как ни достаточно будет у них денег и оружия, едва ли смогут сравняться с ней из-за недостатка в людях. Ибо едва ли их подданные выйдут на поле битвы и будут храбро сражаться вопреки своей совести.

А. Верно, что церковники поднимали большие восста­ния во время ссор пап с королями, например в Англии против короля Иоанна, а во Франции против короля Генри­ха IV. В этих случаях на стороне королей было больше

599

народа, чем на стороне пап, и так всегда будет, если у коро­лей будет достаточно денег. Ибо мало у кого совесть так чувствительна, чтобы заставить отказаться от всегда не­достающих денег. Но самый большой вред наносится королям под предлогом религии в тех случаях, когда папа дает одному королю право вторгаться во владения другого. […] 7

А. Этот спор между папистской и реформистской церквами не позволял выбрать между ними, но заставлял каждого в меру своих сил исследовать по Писанию, которая из них права. С этой целью Писание было переведено на простонародный язык, в то время как прежде это не дозволялось, как не дозволялось читать его никому, кроме имеющих на это особое разрешение. Ибо папа сделал с Пи­санием то же, что Моисей с горой Синай. Моисей не позво­лил никому, кроме тех, кого сам он взял с собой, пойти на эту гору, чтобы услышать Бога или увидеть его; а папа не позволял говорить с Богом в Писании никому, кто не имеет в себе частицы папского духа, в силу которой ему можно доверять.

Б. Конечно, Моисей поступил очень мудро и согласно повелению самого Бога.

А. Без сомнения, и сам результат заставляет так думать. Ибо, после того как Библия была переведена на английский язык, каждый человек, более того, каждый мальчишка и девчонка, которые могут читать по-английски, стали думать, что они говорят с самим Всемогущим и понимают, что он говорит, когда, читая по нескольку глав в день, пару раз прочли Писание. Итак, благодаря реформированной церкви и ее епископам и пасторам было отброшено уваже­ние и повиновение и каждый стал судьей религии и истол­кователем Писания для самого себя.

Б. А разве англиканская церковь не имела намерения, чтобы так и было? Какую иную цель могла она преследо­вать, рекомендуя мне Библию, если не ту, что я должен сделать ее правилом моих действий? Иначе духовенство могло бы держать ее хотя и открытой для них, но скрытой от меня еврейским, греческим и латинским языками и пи­тать меня из нее в той мере, в какой это необходимо для спасения моей души и церковного мира.

А. Сознаюсь, что это дозволение толковать Писание было причиной возникновения множества отдельных сект, которые существовали скрытно до начала правления покойного короля [Карла I] , а затем обнаружились, чтобы произвести беспорядки в государстве. Но вернемся к исто-

600

рии. Те, кто бежал из-за религии во времена королевы Марии, поселились в большинстве там, где исповедовалась реформированная религия и где правили собрания свя­щенников, которые использовались большей частью (из-за отсутствия лучших государственных деятелей) и для гражданского управления. Это так понравилось многим англий­ским и шотландским протестантам, которые среди них жили, что по возвращении они пожелали, чтобы в их стра­нах священникам оказывались такие же честь и уважение. И вскоре в Шотландии (король Яков был тогда молод) они этого добились (с помощью некоторых влиятельных дво­рян). Те, кто вернулся в Англию в начале правления королевы Елизаветы, попытались сделать здесь то же самое, но не преуспели в этом вплоть до последнего восстания, и то не без помощи шотландцев. Тем не менее, как только они этого добились, они потерпели поражение от других сект, которые под влиянием проповеди пресвитериан и частного истолкования Писания чрезвычайно размно­жились.

Б. Я знаю, конечно, что в начале последней войны сила пресвитериан была столь велика, что их поддерживали не только жители Лондона, но и большинство других крупных городов и торговых центров Англии. Но вы еще не расска­зали мне, каким образом и в какой степени они так усили­лись.

А. Не одна только собственная ловкость привела их к этому, но и то, что они пользовались согласием многих дворян, которые желали народоправства в гражданском государстве не меньше, чем эти священники в церкви. И тогда как одни с кафедры склоняли народ к своим мнени­ям и проповедовали неприязнь к церковному управлению, канонам и молитвенникам, другие заставляли его полюбить демократию и разглагольствованиями в парламенте, и сво­ими беседами и общением с народом в провинции, посто­янно превознося свободу и порицая тиранию, причем народу оставалось только заключить, что тиранией было существующее правительство страны. Подобно тому как пресвитериане перенесли свое богословие из университетов в церковь, так многие из дворян перенесли свою политику оттуда в парламент. Однако никто из них не делал этого слишком смело во времена королевы Елизаветы. И хотя непохоже на то, чтобы все они занимались этим с преступ­ными намерениями, но многие по заблуждению, все же ясно, что главными их предводителями были честолюбивые священники и дворяне - священники, завидовавшие

601

власти епископов, которых они считали менее учеными, и дворяне, завидовавшие Тайному совету и высшим при­дворным, которых они считали не умнее себя. Ибо людей высокого мнения о своих способностях, да к тому же полу­чивших университетское образование, трудно убедить в том, что им недостает способностей, необходимых для управления государством; особенно же их трудно убедить в этом, если они изучили славную историю и нравоучитель­ную политику древних народных правительств греков и римлян, которые ненавидели царей и клеймили их име­нем тиранов, а народное правительство (хотя ни один тиран не был когда-либо столь жесток, как народное собра­ние) называлось у них именем свободы. В начале правле­ния королевы Елизаветы пресвитерианские священники не проповедовали (потому что не смели) публично и явно против церковной дисциплины. Но немного спустя, воз­можно благодаря покровительству некоторых высших при­дворных, они разошлись по стране, проповедуя по утрам в большинстве ярмарочных центров Англии, подобно тому как раньше проповедовали монахи. В этих проповедях и те и другие, имев целью - судя по манере и по теме пропове­ди - заботу о душах, прилагали все усилия, чтобы скло­нить людей к своим учениям и создать хорошее мнение о себе самих.

Во-первых, что касается манеры их проповеди: они поднимались на кафедру с таким выражением лица и произносили свои молитвы и проповеди, как и фразы из Писания (независимо от того, понимали их люди или нет), с такими жестами, что ни один трагик мира не сыграл бы роль праведного, богоугодного человека лучше, чем они. И человек, незнакомый с таким искусством, никогда не смог бы заподозрить у них замышлявшийся тогда честолю­бивый заговор с целью призвать к мятежу против государства или усомниться в том, что страстность их речи (ибо те же самые слова, произнесенные обычным тоном, имели малую силу) и напряжение их жестов и взглядов могли проистекать откуда-нибудь еще, кроме рвения на службе Богу. Посредством этого искусства они приобрели такое доверие, что множество людей покидали свои приходы и города по рабочим дням, бросали свое дело, а по воскресеньям оставляли свои церкви, чтобы услышать, как они проповедуют в других местах, и презирали своих со­бственных и всех иных проповедников, которые не действо­вали столь хорошо, как эти. А что касается тех священни­ков, которые обычно не проповедовали и вместо проповедей

602

читали людям такие поучения, которые предписывала цер­ковь, - их считали и называли бессловесными собаками. Во-вторых, что касается содержания их проповедей, то, поскольку был еще свеж гнев народа, вызванный недавней римской узурпацией, они не видели для себя ничего более благоприятного, как проповедовать против тех пунктов римской религии, которые еще не были осуждены [англиканскими] епископами; так что, удаляясь от папства больше, чем последние, они могли со славой для себя бросать на епископов подозрение как на людей, еще не очистившихся от идолопоклонства.

В-третьих, их молитва, произносимая перед проповедями, была или казалась extempore 8 а якобы продиктованной им Духом Божиим, и многие верили или притворялись, будто верили атому. Ибо любой, кто мог судить об этом, видел, что они не заботились заблаговременно о содержа­нии своих молитв. А отсюда проистекала неприязнь к молитвеннику, который представляет собой установленную форму, предопределяющую, что может найти в нем чело­век и чему должен он сказать «аминь».

В-четвертых, в своих проповедях они почти никогда не нападали (или делали это слегка) на прибыльные пороки торговцев или ремесленников, такие, как притворство, ложь, надувательство, лицемерие или другого рода немилосердие, за исключением недостатка милосердия по отношению к их пастырям и верующим. Это приносило облегчение большинству граждан и обитателей торговых центров и не меньшую выгоду им самим.

В-пятых, проповедовали мнение, что люди должны быть уверены, что они спасутся на основании показаний их собственного духа, что означало Святого Духа, пребывающего в них самих. А на основе этого мнения люди, обнару­жившие в себе достаточную ненависть к папистам и способность повторять проповеди пресвитериан по возвращении домой, ничуть не сомневались, что обладала всем необходимым, как бы мошеннически и недоброжелательно они ни вели себя по отношению к тем своим соседям, кото­рые не причислены к святым, а иногда даже и к таковым.

В-шестых, они часто нападали, конечно с величайшей серьезностью и суровостью, на два греха: плотские вожде­ления и суетные клятвы, что, без сомнения, было очень хорошо. Однако этим простонародье склонялось к мысли, будто не существует иных грехов, кроме тех, что были запрещены третьей и седьмой заповедями (так как мало кто понимал под именем вожделения другое желание,

603

кроме того, что запрещено в седьмой заповеди, ибо обычно не говорят, что человек испытывает вожделение к скоту или другому добру или имуществу другого человека). Поэтому никто не стеснялся мошенничества и преступле­ний, и только пытались уберечься от того, чтобы быть запачканными ими, или по меньшей мере от связанного с этим скандала. И поскольку они утверждали и внушали в своих проповедях, что самые первые движения души, скажем чувство восхищения, испытываемое мужчинами и женщинами при виде друг друга, хотя бы они и сдерживали его проявления, не давая ему вырасти в намерение, тем не менее являются грехом, они приводили молодых людей в отчаяние, заставляя думать, что они осуждены уже пото­му, что не могут видеть прелестный объект без восхищения (чего не может ни один человек и что противоречит устроению природы). А вследствие этого они стали исповедника­ми тех, кто обладал неспокойной совестью, и последние повиновались им как своим духовным врачевателям во всех случаях, связанных с совестью.

Б. Однако многие из них часто проповедовали против угнетения.

А. Это верно, я об этом забыл. Но они проповедовали перед теми, кто был достаточно свободен от него. Я имею в виду простонародье, которое легко поверило бы, что оно угнетено, и никогда - что оно угнетатель. Поэтому вы можете отнести к их приемам умение заставлять людей думать, что они угнетены королем или, возможно, еписко­пами, или тем и другими вместе, и склонять худших из них примкнуть впоследствии к их партии, когда представится случай. Это делалось очень редко во времена королевы Елизаветы, страха и подозрительности которой они боя­лись. Они не обладали тогда сколько-нибудь большой силой в парламенте, чтобы поставить под вопрос прерогативы королевы путем петиций о правах и других средств, как они делали впоследствии, когда демократически настроенные дворяне приняли их в свои советы с намерением превра­тить монархическое правление в народное, которое они именовали свободой.

Б. Кто бы подумал, что столь ужасные намерения так легко и так долго могли оставаться скрытыми под маской благочестия? Ведь тот факт, что они - самые нечестивые лицемеры, достаточно очевиден из той войны, которой закончились их дела, и из нечестивых действий, совершен­ных в этой войне. Но когда и кто впервые начал предприни­мать в парламенте попытки установить народовластие?

604

А. Что касается времени, когда попытались превратить монархическое правление в демократическое, то это со­вершилось не сразу. Они открыто не нападали на верховную власть как таковую, пока не убили короля; они не оспаривали его прав по отдельным пунктам, пока король не был изгнан из Лондона поднятыми там мятежами и не удалился в целях своей личной безопасности в Йорк. Ко­роль отсутствовал в Лондоне довольно долго, когда ему прислали девятнадцать предложений, дюжина из которых были требованием отказа от нескольких полномочий, яв­лявшихся существенными частями верховной власти. Не­которые из этих требований уже до этого содержались в петиции, которую называли Петицией о праве. Тем не менее король уже гарантировал их в прежнем парламенте, хотя этим он лишал себя не только власти взимать деньги без согласия парламента, но также своей обычной пошлины с веса и права заключать под стражу людей, которые, как он считает, способны нарушить мир и поднять волнения в королевстве. Что же касается людей, которые это сделали, то достаточно сказать, что они были членами последнего парламента и некоторых других парламентов в начале правления короля Карла и в конце правления короля Яко­ва. Нет необходимости приводить их имена, за исключени­ем тех, которые потребуются в ходе изложения. Большин­ство из них были членами палаты общин, некоторые - палаты лордов. Но все они были высокого мнения о своих политических способностях, которые, как они думали, недостаточно принимаются во внимание королем.

Б. Как же мог парламент начать войну, когда у короля был большой флот и большое число обученных солдат и в его власти находились все склады амуниции?

А. Конечно, в распоряжении короля все это было. Но это мало что значило, потому что в распоряжении парламента была охрана флота и складов, а вместе с нею все обученные солдаты, а некоторым образом и все его подданные, кото­рых проповедь пресвитерианских священников и подстре­кательские наговоры лживых и невежественных политиков сделали врагами короля. А теперь 9 король уже не мог иметь денег, за исключением тех, которые дал бы ему пар­ламент, которых, можете быть уверены, не хватило бы для поддержки его королевской власти, которую они намерева­лись отобрать у него. И все же я думаю, что они никогда не отважились бы на войну, если бы не эта несчастная затея навязать наш требник шотландцам-пресвитерианам. Ибо я считаю, что англичане никогда не одобрили бы объявле-

605

ние парламентом войны королю на основании любого повода, кроме как в свою собственную защиту, если бы король первым объявил войну. А поэтому следовало спровоцировать короля, чтобы он сделал что-либо такое, что могло походить на враждебный акт.

Случилось так, что в 1637 г. король, как считают, по совету архиепископа Кентерберийского направил в Шот­ландию требник, не отличавшийся существенно от нашего ни по содержанию, ни по терминологии, за исключением того, что вместо слова «священнослужитель» было по­ставлено слово «пресвитер», предписывая священникам использовать его в качестве обычной формы богослужения (чтобы оно было согласовано с английским). 3ачитанное в церкви в Эдинбурге, это постановление вызвало там такое волнение, что читавший его вынужден был спасаться бег­ством. Оно дало повод большинству дворян и народу вступить по доброй воле в соглашение между собой, кото­рое они дерзостно назвали соглашением с Богом, дабы низложить епископство, не согласовывая этого с королем, что они и сделали тотчас же, побужденные к этому своей уверенностью или уверениями, полученными от неких демократически настроенных англичан, что в прежнем парламенте было много противников интересов короля и что король не сможет мобилизовать армию с целью нака­зать их, не созвав парламента, который определённо высту­пил бы в их пользу. Ибо все, чего желали эти демократы, -это заставить короля созвать парламент, чего он не делал в течение последних десяти лет, поскольку не нашел в пар­ламенте предыдущего созыва поддержки, а видел в нем скорее помеху своим намерениям. Однако вопреки их ожиданию король ухитрился с помощью сочувствовавших ему подданных из числа дворян и джентри собрать достаточную армию, чтобы принудить шотландцев к повинове­нию, если бы дело дошло до битвы. С этой армией он вторгся в Шотландию, где шотландская армия также была выведена против него, как будто намереваясь сражаться. Однако затем шотландцы послали к королю уполномоченных обеих сторон за разрешением начать переговоры, и король, желая избежать гибели своих подданных, удостоил их этого разрешения. Результатом был мир, после чего король вступил в Эдинбург и провел там, к их удовлетворе­нию, акт парламента.

Б. А он не утвердил тогда епископство?

А. Нет, но согласился даже [в Шотландии] на его отмену. Однако посредством этого англичане были обману­-

606

ты в своих надеждах на парламент. Но указанные демокра­ты, прежде еще бывшие противниками интересов короля, не прекратили своих попыток ввергнуть эти два народа в войну. С этой целью король не мог бы купить поддержку парламента меньшей ценой, чем сам суверенитет.

Б. Но в чем причина того, что джентри и дворянство Шотландии испытывали такое отвращение и епископству? Ибо я с трудом могу поверить, что их совесть были слишком чувствительна; или что они были столь великими богосло­вами, чтобы знать, в чем состоит истинная церковная дисциплина, установленная нашим Спасителем и его апостолами; или что они так любили своих священников, чтобы подчиняться их власти в церковном или гражданском правительстве. Ибо в своей жизни они совершенно так же, как все остальные люди, преследовали свои собствен­ные интересы, в чем епископы противодействовали им не больше, чем их пресвитерианские священники.

А. Поистине я не знаю. Я не могу проникнуть в мысли других людей дальше, чем меня ведет размышление о чело­веческой природе вообще. Но, размышляя о ней, я вижу, во-первых, что богатые и родовитые люди не склонны терпеть, чтобы жалкие ученики стали их собратьями (каковыми они должны быть, когда их сделали епископами). Во-вторых, что в силу соперничества в славе между нациями они, возможно, пожелали увидеть английскую нацию страдаю­щей от гражданской войны и надеялись, помогая здешним мятежникам, приобрести некоторую власть над англичанами, по меньшей мере в такой степени, чтобы установить здесь пресвитерианство, что было одним из пунктов, выполнения которого они впоследствии открыто потребовали. Наконец, они, возможно, надеялись в результате войны получить большую сумму денег в качестве вознаграждения за свою помощь, кроме той добычи, которую они впослед­ствии получили. Но какова бы ни была причина на ненависти к епископам, низложение их не было единственной их целью; если бы была так, то теперь, когда епископство отменено актом парламента, они должны были бы быть удовлетворены, чего, однако, не последовало. Ибо, после того как король вернулся в Лондон, английские пресвитериане и демократы, с позволения которых были низложены епископы н Шотландии, сочли это основанием для получения помощи от шотландцев, чтобы низложить епископов в Англии. А с этой целью они, возможно, вели тайные переговоры с шотландцами, оставаясь не удовлетворёнными умиротворением, против которого они прежде боролись.

607

Как бы то ни было, вскоре после возвращения короля в Лондон они разослали некоторым своим друзьям при дворе документ, содержавший, как они считали, пункты ука­занного мирного договора, - документ лживый и скандаль­ный, который, как я слышал, был по повелению короля публично сожжен. Таким образом, обе партии вернулись к тому положению, в котором они находились, когда король с его армией потерпел поражение.

Б. Итак, было напрасно потрачено много денег. Но вы не сказали мне, кто командовал этой армией.

А. Я говорил вам, что король был там лично. Командо­вал под его контролем граф Эрендел, человек, не лишенный достоинств и рассудительности. Но начинать битву или переговоры было во власти не его, а короля.

Б. Он был человек из очень благородной и лояльной семьи, предок которого в прошлом нанес шотландцам крупное поражение в их стране, и, судя по всему, если бы они вступили в сражение, он победил бы их и сейчас.

А. Конечно, но лишь в силу какого-то предрассудка граф был на этом основании сделан главнокомандующим, хотя многие командующие и до этого избирались в подобных случаях в силу удачливости их предков. Во время длительной войны между Афинами и Спартой командую­щий афинским флотом одержал много побед над спартан­цами, поэтому после его смерти афиняне избрали команду­ющим его сына, но неудачно. Римляне, которые покорили Карфаген благодаря доблести и руководству Сципиона, когда им снова пришлось воевать в Африке против Цезаря, избрали командующим другого Сципиона; достаточно до­блестный и мудрый человек, он, однако, погиб в этом предприятии. Но вернемся домой, в нашу страну. Граф Эссекс совершил удачную экспедицию в Кадикс; однако его сын, посланный позже туда же, ничего не смог сделать. Надеяться, что Бог закрепляет военный успех за именем или семьей, - только глупый предрассудок.

Б. Но что последовало за прекращением перемирия? А. Король послал герцога Гамильтона в Шотландию с поручением и инструкциями созвать там парламент и использовать для этого все средства, но все было тщетно. Ибо шотландцы теперь решили собрать армию и вступить в Англию под предлогом вручения его величеству петиции, излагающей их жалобы, потому что, поскольку король, говорили они, находится в руках дурных советников, они не могут иначе добиться своих прав. Но истина состоит в том, что они были воодушевлены на это английскими

608

демократами и пресвитерианцами, обещавшими им воз­награждение и добычу. Некоторые говорили, что герцог Гамильтон также скорее ободрил их, чем удержал от экспе­диции, надеясь, что беспорядок в отношениях между двумя королевствами позволит ему привести в исполнение то, в чем его прежде обвиняли, - сделаться королем Шотлан­дии. Но я считаю, что было бы слишком немилосердно на столь незначительном основании так сурово судить о чело­веке, который впоследствии лишился своей жизни, стре­мясь обеспечить свободу короля, своего повелителя. Это решение шотландцев вторгнуться в Англию стало известно, и, поскольку королю недоставало денег, чтобы собрать против них армию, ему пришлось, как того и желали его здешние враги, созвать парламент, который должен был собраться в Вестминстере 13 апреля 1640 г.

Б. Мне думается, что английский парламент в любом случае должен был бы теперь снабдить короля деньгами для войны против шотландцев, исходя из закоренелой нелюбви к ним, издревле объединявшихся с врагами англи­чан - французами и всегда считавших славу Англии при­нижением собственной славы.

А. Конечно, все знают; что соседние нации завидуют славе друг друга и что, чем слабее нация, тем большую злобу она таит. Но это не мешает им приходить к соглашению относительно того, к чему побуждает их общая цель. Поэтому король нашел в парламенте не большую, а мень­шую помощь. Большинство членов парламента в своих речах, казалось, удивлялись, почему король должен вести войну против Шотландии, а иногда называли шотландцев нашими братьями. Вместо того чтобы принять к рассмотре­нию поставленный королем вопрос о деньгах, они заговори­ли о возмещении убытков, особенно нападая на такие способы взимания денег, какие вынужден был использо­вать король во время последнего перерыва в деятельности парламента, - корабельная подать, налог на рыцарство и прочие поборы (как их можно назвать) королевской казны, которые юристы находили оправданными, исходя из древних королевских грамот. Кроме того, они нападали на действия различных государственных министров, хотя и совершенные по повелению и полномочию короля. Поэтому еще до того, как они приступили к делу, ради которого были созваны, деньги, необходимые для этой войны (если бы парламент что-нибудь и дал, чего он не имел в виду), безнадежно запоздали. Правда, о некоторой сумме денег, которую, поторговавшись, следовало бы дать королю за его

609

отказ от права на корабельную подать и некоторых иных прерогатив, упоминалось, но так редко и неопределенно, что король напрасно надеялся бы на успех. Поэтому 5 мая он распустил парламент.

Б. Где же достал тогда король деньги, чтобы уплатить своей армии?

А. Он был вынужден второй раз использовать дворян и джентри, которые внесли свой вклад соответственно величине своих поместий, и из них составилась достаточ­ная армия.

Б. Мне кажется, что те же самые люди, которые пре­пятствовали королю в парламенте, теперь вне парламента способствовали ему как только могли. В чем причина этого?

А. Большинство лордов в парламенте и джентри по всей Англии скорее сочувствовали монархии, чем народному правлению, но н слышать больше не хотели об абсолютной власти короля. Это заставило их во время парламента унизиться до урезывания власти короля и превращения правительства в смешанную монархию, как они ее называ­ли, в которой абсолютная верховная власть должка была быть разделена между королем, палатой лордов и палатой общин.

Б. Н о что было бы, если бы они не согласились?

А. Я полагаю, что они никогда об этом не думали. Но я уверен, что они никогда не имели в виду, чтобы верховная власть целиком принадлежала одной палате или обеим вместе. Кроме того, они не желали покинуть короля, когда на него напали, ибо считали шотландцев чуждой нацией. [...] 10

А. [...] Во всяком случае король обладал весьма значительной армией, с которой он направился в Шотландию, и ко времени его прибытия в Йорк шотландская армия подошла к границам, готовая вступить в Англию, что она тотчас же и сделала. Шотландцы постоянно объявляли, что их поход будет происходить без нанесения ущерба стране и что их намерение состоит только в том, чтобы вручить королю петицию с просьбой о возмещении большого ущерба, якобы нанесенного им двором, чьему совету в большинстве случаев король следовал. Так они спокойно прошли через Нортумберленд, пока не подошли к броду на реке Тайн, несколько выше Ньюкасла, где встретили слабый отпор со стороны отряда королевской армии, посланного остановить их. Шотландцы легко одолели его и, перепра­вившись, овладели Ньюкаслом, а затем, продвигаясь даль­ше, - Даремом. Они послали королю предложение всту-

610

пить в переговоры, которое было принято, и уполномоченные обеих сторон встретились в Райпене. Было решено, что все вопросы должны быть переданы на рассмотрение парламента, который король должен был созвать в Вестминстере 3 ноября того же 1640 г. После этого король возвратился в Лондон.

Б. Итак, армии были распущены?

А. Нет, шотландская армия должна была оплачиваться графствами Нортумберленд и Дарем, а король должен был оплачивать свою армию до тех пор, пока роспуск обеих армий не будет согласован в парламенте.

Б. Так что фактически обе армии содержались за счет короля, а спор должен был быть решен парламентом, и поскольку парламент почти целиком был пресвитерианским и сочувствовал шотландцам, то спор и был решен в их пользу.

А. И все же, несмотря на это, они не смели сразу же развязать войну против короля: к нему в сердцах народа осталось еще столько уважения, что они навлекли бы на себя ненависть народа, если бы объявили свои намерения. Они должны были придать правдоподобие мысли, что король первым начал войну против парламента, или как-то иначе заставить в это поверить. А кроме того, они еще недостаточно дискредитировали короля и его действия в проповедях и памфлетах, как и не удалили от него тех, кто, по их мнению, мог давать ему наилучшие советы. Поэтому они решили поступить с ним как искусные охот­ники: сначала изолировать его, расставив повсюду людей, дабы выгнать его шумом в открытое поле, а затем, если только покажется, что он повернул голову, объявить это развязыванием войны против парламента.

Сначала они поставили под сомнение все, что проповедовалось или писалось в защиту тех принадлежащих короне прав, которые они намеревались захватить; на основании этого были заключены в тюрьму несколько проповедников и писателей. Когда же король не защитил их, они поставили под сомнение некоторые действия коро­ля, осуществленные его министрами, кое-кто из них был заключён в тюрьму, а кое-кто отправился за море. Когда же некоторые лица, пытавшиеся с помощью книг и проповеди поднять волнение и совершившие другие государственные преступления, были по этой причине осуждены королев­ским советом Звёздной палаты и заключены в тюрьму, парламент собственной властью приказал выпустить их на свободу, пытаясь, по-видимому, выяснить, как воспримут

611

это король и народ (число осужденных лиц было незначи­тельно). Это было сделано с одобрения народа, который собирался вокруг освобожденных на улицах Лондона, как во время триумфа. Так как это прошло без сопротивления, они поставили под сомнение право короля на корабельную подать.

Б. Корабельная подать! Что это такое?

А. В целях морской обороны страны короли Англии имели право облагать налогом все графства Англии, даже не приморские, для постройки и снаряжения кораблей. Незадолго до того король нашел причину ввести этот налог, и парламент протестовал против него как против притеснения. Одного из членов парламента, который был обложен налогом только в размере 20 шиллингов (заметьте, какое притеснение: член парламента, получающий 500 фунтов в год, должен уплатить 20 шиллингов!), вынуждены были отдать под суд: он отказался платить и был приговорен к уплате. Когда же все судьи Вестминстера были опрошены относительно законности этого налога, десять из двенадца­ти присутствовавших признали его законным. Хотя они и не были за это наказаны, но были напуганы парламентом.

Б. Что имел в виду парламент, протестуя против этого налога как незаконного? Считали ли члены парламента, что он противоречит statute-law 11 или вынесенным до того приговорам юристов, которые обычно называются преце­дентами и содержатся в так называемых отчетах, или они имели в виду, что он противоречит справедливости, кото­рую я считаю тем же самым, что закон природы?

А. Трудно или даже невозможно узнать, что имеют в виду другие, особенно если они хитрят. Но я уверен, что, претендуя на освобождение от королевского налога, они основывались не на справедливости, а на своем собствен­ном удовольствии. Ибо когда они возложили бремя защиты всего королевства и управления на одно лицо, кем бы оно ни было, то очень мало справедливости в том, что это лицо должно зависеть от других в отношении средства для вы­полнения своих задач. А если это так, то скорее они явля­ются сувереном этого человека, а не он - их. А что каса­ется обычного права, содержащегося в отчетах, то оно не имеет иной силы, кроме той, какую придает ему король. Кроме того, было бы неразумно, чтобы несправедливый приговор продажного или глупого судьи по прошествии сколь угодно долгого времени приобретал авторитет и силу закона. Но среди писаных законов есть один, называемый Magna Charta, или Великая хартия вольностей англичан 12,

612

в котором есть статья, где король гарантирует, что впредь не будет налагаться арест на чье-либо имущество, т. е. что оно не будет у него отобрано иначе как по закону страны. Б. Не достаточное ли это основание для их целей?

А. Нет, это оставляет нас в том же сомнении, от которо­го, как вы думаете, эта статья нас освобождает. Ибо где был тогда закон этой страны? Разве они имеют в виду другую Magna Charta, которая была создана каким-либо более древним королем? Нет, этот статус был создан не для того, чтобы освобождать кого бы то ни было от платежей в пользу общества, а для того, чтобы обезопасить каждого человека от тех, кто злоупотребляет властью короля, исподтишка получая от короля полномочия для притеснения тех, про­тив кого он ведет в суде тяжбу. Но истолкование его в неверном смысле способствовало целям некоторых мятежных душ в парламенте и подходило для того, чтобы убедить остальных или большую их часть и позволить его принять.

Б. Вы превращаете членов парламента в простаков; однако же народ избрал их как мудрейших в стране.

А. Если бы их хитрость была мудростью, они были бы достаточно мудры. Но мудрый, как я его определяю, - это тот, кто знает, как осуществить свое дело без мошенничества и низких средств, одной только силой своей изобрета­тельности. И дурак может выиграть у хорошего игрока с помощью фальшивых костей или карт.

Б. По вашему определению выходит, что сейчас мало умных людей. Такая мудрость - род изысканной любезности, которой сейчас мало кто пользуется, а многие считают ее глупостью. Хорошее платье, большие перья, вежливость по отношению к тем, кто не стерпит оскорбления, и оскор­бление по отношению к тем, кто его проглотит, - вот современная галантность. Но что сказали люди потом, когда парламент, получив власть в свои руки, стал взимать деньги в свою пользу?

А. Что же еще, как не то, что это законно и налог должен быть уплачен, ибо введен с согласия парламента?

Б. Я часто слышал, что следует платить налоги, вве­денные с согласия парламента, в пользу короля, но никогда прежде не слышал, чтобы они платились в пользу парла­мента. Я вижу отсюда, что проще обмануть множество людей, чем какого-нибудь одного. Ибо какого человека, не лишенного вследствие какой-либо случайности своей есте­ственной способности суждения, можно так легко надуть в делах, касающихся его кошелька, если только он не

613

увлекаем горячо остальными к изменению правления или, скорее, к свободе каждого управлять собой?

А. Посудите сами, каких людей невежественный народ склонен избирать в члены парламента от самоуправляю­щихся городов и графств.

Б. Я могу сделать вывод, что те, кого избрали тогда, были такие же, как те, кто избирался в прежние парламенты, и вроде тех, кого будут избирать в будущие. Ибо народ всегда находился и будет находиться в неведении относительно своих общественных обязанностей, посколь­ку он никогда не задумывается ни над чем, кроме своих частных интересов. Во всех прочих делах он следует своим ближайшим руководителям - проповедникам или наибо­лее могущественным дворянам, так же как рядовые солдаты большей частью следуют за своими непосредственными командирами, если они им нравятся. Если же вы думаете, что несчастья прошлого сделали народ умнее, то мы не становимся умнее, чем были, так как эти несчастья быстро забываются.

А. Почему же нельзя научить людей их обязанностям, т. е. науке о справедливом и несправедливом, как учат атому другие науки, исходя из истинных принципов и очевидных доказательств, и притом куда проще, чем любой из этих проповедников и дворян-демократов может научить мятежу и предательству?

Б. Но кто может научиться тому, чему никто не учил? Или если человек и изучил в одиночку науку о справедли­вости, то как может он без опаски учить ей, если она направлена против интересов тек, кто обладает властью вредить ему?

А. Существует достаточно правил справедливости и не­справедливости, доказанных и выведенных ив принципов, очевидных для самых слабых умов. И несмотря на неизвестность их автора, они ясны для хорошо образованных людей не только в этой, но и в других странах. Но этих людей меньше, чем остальных, из которых одни не умеют читать, другие хотя и грамотны, но не имеют досуга, а те из них, кто имеет досуг, большей частью посвящают свой ум своим частным делам или удовольствиям. Так что невозможно, чтобы массы научились своим обязанностям иначе как с кафедры и по праздникам. А таким образом они учат­ся неповиновению. Поэтому свет этого учения был до сих пор скрыт, и скрывался он тучей противников, рассеять которую без авторитета университетов не могла никакая репутация частного лица. Но из этих университетов выхо-

614

дили проповедники, учившие противоположному. Уни­верситеты были для этой нации тем же, чем деревянный конь для троянцев.

Б. Но каково было намерение папы, когда он учреждал университеты?

А. Какое иное намерение склонен он был иметь, кроме (как вы слышали ранее) увеличения своего авторитета в странах, где были созданы университеты? Там учились вести полемику в его пользу, непонятными рассуждениями пускали пыль в глаза, в то время как производились поку­шения на права королей. И очевидным свидетельством такого намерения было то, что они весьма быстро освоились с этим делом. Ибо первым ректором Парижского универси­тета (как я где-то читал) был Петр Ломбардский, который впервые ввел учение так называемого схоластического богословия. 3а ним следовал Иоанн Дунс Скот 13, который жил в то же самое время или около этого. Любой простой читатель, не зная, что они писали так преднамеренно, решил бы, что это два самых отъявленных тупицы на свете, столь темны и бессмысленны их писания. А от них последу­ющие схоласты научились различными хитростями навязывать своим читателям все; что им хотелось, и отклонять силу истинного разума словесными зигзагами, т. е. я имею в виду ничего не значащие тонкости, которые служат лишь для того, чтобы удивлять невежественных людей. Что же касается понимающих людей, то их было так мало, что эти новые надменные учители не заботились о том, что те поду­мают. Эти схоласты должны были одобрять все статьи веры, которым папа время от времени повелел верить, среди них было много статей, противоречащих правам королей и других гражданских правителей и приписывающих папе всю власть, какую они ни объявили бы необходи­мой in ordine ad spiritualia, т. е. в целях религии.

Из университетов выходили также все проповедники и валом валили в города и сельскую местность, чтобы стра­хом вселить в людей абсолютное повиновение папским канонам и повелениям, которые они лишь из опасения слишком сильно ослабить королей и князей не осмеливались еще назвать законами.

Из университетов пришло и то, что философия Аристо­теля была сделана составной частью религии и служила спасению многих нелепых догматов веры относительно природы Христова тела и состояния ангелов и святых на небесах - догматов, которые считались подходящими для верования, потому что одни из них были прибыльны, а дру­-

615

гие побуждали уважать священников, даже самых наи­худших. Ибо, когда они заставили людей верить, что самый худший из них может сотворить тело Христово, кто же мог не оказать им уважения и не быть щедрым к ним или к цер­кви, особенно во время своей болезни, когда думаешь, что они делают и приносят тебе твоего Спасителя?

Б. Но чем же благоприятствовало им в этом обмане учение Аристотеля?

А. Они больше использовали его темноту, чем учение. Ибо ни одно из писаний древних философов не сравнимо с писаниями Аристотеля с точки зрения их пригодности для того, чтобы озадачить и запутать людей словами и пи­тать споры, которые в конечном счете должны завершиться решением римской церкви. И все же они использовали многие пункты учения Аристотеля, как, например, во-­первых, учение об отдельных сущностях.

Б. Что такое отдельные сущности?

А. Отдельные существа.

Б. Отдельные от чего?

Б. Я не могу представить существование какой бы то ни было вещи, которую я представляю несуществующей. Но что они могли отсюда вывести?

А. Очень многое в вопросах, касающихся природы Бога и состояния человеческой души после смерти на небе, в аду и чистилище; а вы знаете, как и всякий иной, какое повиновение внушается этим простому народу и сколько денег добывается этим у него. Поскольку Аристотель утверждает, что душа человека - первый двигатель тела, а следовательно, самой себя, они используют это в учении о сво­бодной воле. Как и что они приобретают этим, я, право, не скажу. Аристотель утверждает далее, что многие вещи появляются в этом мире не по необходимости причин, а случайно, непреднамеренно и по счастью.

Б. Мне думается, что этим они заставляют Бога праздно стоять в стороне и быть просто зрителем игрищ фортуны. Ибо должно возникать то, причиной чего является Бог, и (по моему мнению) ничто кроме. Но поскольку должна быть какая-то основа для справедливости вечных мучений осужденных, это, возможно, ведет к мнению, что (как они думают) воля и склонности людей находятся не в руке Божьей, но в их собственных. А в этом я вижу также нечто ведущее к власти церкви.

А. Мало того, они не только верили Аристотелю, но там, где его мнение противоречило их взглядам, могли пре­небречь им. Если он говорит, что что-либо невозможно, они

616

могут достаточно убедительно доказать, что оно возможно, исходя из всемогущества Бога, который может заставить много тел находиться в одном и том же месте, а одно тело - во многих местах в одно и то же время, если только этого требует учение о транссубстанции, хотя Аристотель это и отрицает. Мне не нравится намерение превратить рели­гию в практическое знание, в то время как она должна быть законом, хотя и не одним и тем же во всех странах, но все же неоспоримым. Мне не нравится ни то, что они не учат ей, как следует учить знанию, показывая сначала смысл ее терминов, а затем выводя из них истину, верить в которую они хотели бы нас заставить; ни то, что употребляемые ими термины большей частью непостижимы, хотя для того, чтобы казалось, что виной этому скорее недостаток знаний у читателя, чем недостаток честности в них самих, они используют в качестве этих терминов большей частью латинские и греческие слова, несколько искаженные в духе родного языка тех стран, где они употребляются. Но более всего нетерпимо то, что духовенство заставляют поступать так, как будто оно во все это верит, если только оно хочет получить повышение по службе, ключи к которому нахо­дятся в руках папы. Простые же люди, сколь ни верят они в эти утонченные учения, никогда не оцениваются за эти свои знания как лучшие сыны Божьи. Для них есть только один путь к спасению - чрезвычайная преданность и щедрость по отношению к церкви и готовность, если потребу­ется, во имя церкви бороться против своих естественных и законных правителей.

Б. Я понимаю, как они используют логику, физику и метафизику Аристотеля, но я не могу еще понять, как может служить им его политика.

А. Я тоже. Мне думается, что она не принесла им пользы, хотя и причинила нам здесь много вреда. Ибо люди, устав наконец от наглости попов и исследуя истинность навязываемых им доктрин, начали доискиваться смысла Писания, как оно выражено на классических языках, а следовательно (изучая греческий и латынь), познакомились с демократическими принципами Аристотеля и Цицерона. Полюбив их красноречие, они полюбили и их политику и увлекались ею все более и более, пока любовь эта не переросла в восстание, о котором мы говорим сейчас. Это не принесло римской церкви иной пользы, кроме той, что ослабила нас, т. е. тех, кого они постоянно пытались снова подчинить со времени Генриха VIII, когда мы вырвались из их сетей.

617

Б. Что приобрели они, обучая этике Аристотеля?

А. Им несколько благоприятствует то, что ни аристотелевская, ни какая-либо другая мораль не приносит ни им вреда, ни нам пользы. Их учения породили длительные споры о добродетели и пороке, но не дали ни знания о том, что это такое, ни способа достижения добродетели или избежания порока. Цель моральной философии - учить всех людей их обязанностям по отношению к обществу и друг к другу. Они же оценивали добродетель частью па умеренности человеческих страстей, а частью по тому, что именно хвалят в поступках. В то же время не Много или Мало делает поступок добродетельным, а мотив и не Много или Мало делает его порочным, а несоответствие законам, которым подчинены совершившие его, или несоответствие его общечеловеческой справедливости или милосердию.

Б. Мне кажется, что вы проводите различие между этикой подданных и этикой суверенов.

А. Так я и делаю. Добродетель подданного состоит в подчинении законам государства. Подчиняться зако­нам - это справедливость, т. е. закон природы и, следовательно, гражданский закон у всех народов. Ничто не является несправедливостью, если только оно не противо­речит закону. Таким же образом повиновение закону есть благоразумие подданного, ибо без такого повиновения государство (которое представляет собой безопасность и защи­ту каждого подданного) не может существовать. И хотя благоразумие честных людей состоит также в справедливом и умеренном обогащении, все же попытка хитростью ута­ить от общества или обманом лишить его части своего богатства, требуемого законом, есть признак не благоразумия, а недостаточного знания того, что необходимо для их собственной защиты.

Достоинства суверенов в том, что они поддерживают внутренний мир и защищают от иноземных врагов. Сила духа - королевское достоинство, и, хотя она необходима тем, кто будет солдатами, для государства, как и для людей вообще, тем лучше, чем меньше у них собственной отваги. Бережливость (хотя, возможно, вы сочтете это странным) также королевское достоинство, ибо она увеличивает обще­ственное богатство, которое не может быть чрезмерным, так как ни один человек не может быть чересчур бережлив с тем, что ему доверили. Щедрость также достоинство королей, ибо без чрезвычайного усердия министров и их верности суверену нельзя хорошо служить государству. И их следует поощрять, особенно тех, кто оказывает услуги

618

во время войны. В общем все поступки и привычки следует оценивать как благие или дурные по их мотивам и приноси­мой пользе государству, а не по их умеренности и не потому, что они кем-то предписаны. Ибо разные люди хвалят разные обычаи, и то, что для одного добродетель, хулится другим, и наоборот, что один называет пороком, другой именует добродетелью в зависимости от своих склонностей.

Б. Мне думается, что вам следует поместить в число добродетелей величайшую, по моему мнению, из добродете­лей - религию.

А. Я так и сделал, хотя, кажется, вы этого не заметили. Но не уклоняемся ли мы от того пути, на который встали? Б. Я думаю, что нет, ибо полагаю, что ваша цель состоя­ла в том, чтобы познакомить меня не столько с историей тех событий, которые произошли во время последних волне­ний, сколько с их причинами и теми советами и хитростя­ми, которые их вызвали. Разные люди писали истории, из которых я мог бы узнать, что они делали, а также кое-что об их замыслах; но в них я почти не нахожу того, о чем хотел бы спросить. Поэтому, поскольку вы оказались так любезны начать эту беседу по моей просьбе, будьте любезны также рассказывать мне согласно моему методу. Что же касается могущей отсюда возникнуть опасности запутать­ся, то я позабочусь о том, чтобы вернуть вас к тому месту, откуда я вас увлек, так как я помню, где это было.

А. Хорошо. Тогда отвечу на ваш вопрос о религии. Поскольку, как я вам сказал, добродетель заключается в повиновении законам государства, одним из которых является религия, постольку я поместил ее в число добро­детелей.

Б. Разве религия - закон государства?

А. Нет ни одного народа в мире, религия которого не установлена и не получает свой авторитет из законов этого народа. Правда, закон Божий не находит доказательств в человеческих законах. Но поскольку люди никогда не могут своим умом дойти до познания того, что сказал и наказал Бог, и поскольку их нельзя обязать подчиняться законам, автора которых они не знают, они должны молча подчиниться тому или иному человеческому авторитету. Так что вопрос в том, должен ли человек в религиозных делах, т. е. когда встает вопрос о его долге по отношению к Богу и королю, полагаться на проповедь других под­данных этого короля, или на постороннего, или на глас закона?

619

Б. Этот вопрос не очень труден. Ибо нет людей, которые проповедуют или по крайней мере должны проповедовать где-либо, не имея на это полномочий от того или тех, кто обладает верховной властью. Так что, если король даст нам разрешение, вы или я можем законно проповедовать, как и любой другой. И я считаю, что мы исполняли бы эту обязанность гораздо лучше тех, кто проповедью подбивает нас к восстанию.

А. В отношении учения о добродетели и пороке церков­ная мораль во многом отлична от той, которую я здесь изложил, и все же она совершенно не согласуется с аристотелевской. Ибо, согласно учению римской церкви, главные добродетели состоят в том, чтобы подчиняться ее учению, хотя бы оно вело к измене, и это обозначает для нас быть религиозным; помогать клиру, что для нее равнозначно благочестию и щедрости; наконец, верить на основании слов священников в то, что по совести своей человек считает ложным, и это римская церковь называет верой. Я мог бы назвать множество подобных положений их морали, но то, что знаю я, знаете и вы, будучи так хорошо сведущи в делах о совести, описанных схоластами, которые измеря­ют добродетельность и порочность всех поступков со­вместимостью их с учением римского духовенства. [...] 14

Б. [...] Такие курьезные вопросы богословия впервые начали подниматься в университетах, как и политические вопросы относительно прав гражданского и церковного правительства, и университеты снабдили воспитанников аргументами в пользу свободы, почерпнутыми из трудов Аристотеля, Платона, Цицерона, Сенеки и из греческой и римской истории, необходимыми для оспаривания власти их суверенов. Поэтому я отчаиваюсь ожидать сколько-­нибудь длительного мира у нас, пока университеты не направят свои старания на его установление, т. е. на препо­давание абсолютного повиновения королевским законам и правительственным эдиктам, скрепленным Большой пе­чатью Англии. Ибо я не сомневаюсь, что это солидное основание, подкреплённое авторитетом столь многих ученых, сделает для внутреннего мира больше, чем любая победа над мятежниками. Но я боюсь, что невозможно принудить университеты к такому согласию с действиями государства, которое необходимо для дела.

А. Мы видим, что до сих пор университеты время от времени поддерживали власть папы наперекор всем боже­ственным, гражданским и естественным законам, против права наших королей. Почему же тогда они, имея на своей

620