Часть 8.

Человек есть «мера всех вещей, существующих - что они существуют, несуществующих - что они не существуют». Этими знаменитыми словами начиналось главное философское сочинение Протагора. Что каждому человеку является, то для него и есть. Отметим, однако, что анализировать эти слова Протагора следует, постоянно помня о крайней отрывочности дошедших до нас сведений, а значит, и о границах, в которых суждения о них вообще оправданны. Протагоровы положения не являются выражением некой общей теории сознания, которой подчинялся бы каждый данный в сознании факт. Поэтому ожидать, что автор этих положений мог ориентироваться на нашу сегодняшнюю критическую позицию (пусть даже как на одну среди прочих), было бы неправомерно. Положения Протагора уместно рассматривать скорее лишь в качестве отдельных формул его гениальной теории восприятия, выдвинутой им, вероятно, под впечатлением медицинских открытий его времени; соответственно, и в отношении внешнего мира эти положения ограничиваются предикативными определениями, а потому и не ставят под сомнение реальность внешнего мира.

Поясним, что мы имеем в виду. Большая посылка умозаключения, приведшего Протагора к этой формуле, выглядела так: знание есть внешнее восприятие. Сейчас мы уже не можем установить, была ли эта большая посылка еще не совсем ясным для -самого Протагора выражением исходных посылок его философской позиции, или же он выдвинул ее совершенно осознанно. Меньшая посылка указывала на ту особенность процесса восприятия, что восприятие не может отделяться от предмета, на который оно направлено, то есть что воспринимаемый предмет не может рассматриваться отдельно от воспринимающего его субъекта, для которого он только и существует; таким образом, Прота-

460

гор - родоначальник теории релятивизма, теории, которая впоследствии нашла свое продолжение и дальнейшее развитие у скептиков.1

Но этот релятивизм его хотя и утверждал о качествах вещей, что существо их заключается лишь в отношении, однако он отнюдь не говорил этого о самой по себе вещности. Так, если взять субъект, ощущающий вкус сладкого, и убрать этот субъект, то в результате не останется ровно ничего; сладкое существует лишь в отношении к данному ощущению. Однако на то, что вместе с исчезновением ощущения сладкого для Протаго-ра не исчезал сам объект, указывает подробно разработанная им теория восприятия. Пусть некий объект воздействует на орган восприятия; объект этот деятелен, орган восприятия - страдателен. В процессе восприятия в воспринимающем органе возникает видение, слышание, то есть определенное чувственное ощущение; с другой стороны, объект воспринимается теперь субъектом иначе - как наделенный цветом, звуком и т.п., короче говоря, в различных чувственных качествах. Дать объяснение этой механике восприятия Протагорову релятивизму позволила именно теория восприятия; и нетрудно видеть, что Протагор уже не мог отмахнуться от реальности движения вне субъекта, благодаря которому и состоялся сам факт восприятия, не ставя, собственно, под сомнение вещность как таковую.2 Чтобы выбраться из этого затруднения, он выдвинул идею существования различных состояний у воспринимающего субъекта и таким образом указал на обусловленность качеств воспринимаемого объекта состояниями субъекта. Так из его теории восприятия родился парадокс, заключающийся в том, что отдельные восприятия [объекта] находятся в противоречии друг с другом, но все они в равной степени истинны. *

Релятивистом Протагора называет уже Секст Эмпирик (Adv. Math., VII, 60): ????... ??? ???? ?? ????? ??? ??????? ?.*

2 Соотнесенность Протагорова учения о восприятии с Гераклитом и объяснение восприятия через встречу различных движений, т. е. через соприкосновение, получает, как представляется, свое обоснование уже за счет того, что наглядность своей теореме Протагор в принципе мог придать лишь благодаря детальному рассмотрению процесса восприятия; однако возможность того, что он это сделал, а Платон подставил на ее место совершенно иного рода наглядность, - решительно исключена. Эта соотнесенность подтверждается изложением темы у Секста Эмпирика (Hypot., I, 216 f.; Adv. Math., VII, 60 ff.), причем нельзя считать, что источником его является целиком и исключительно Платон (Zeller, Г, 984). Вне связи с этими различиями хочу отослать читателя также к трактовке вопроса у Лааса (Laas. Idealismus und Positivismus, I, 1879). * Arist. Metaph., IV, 4, p. 1007 b 22.

461

Этот релятивизм вкупе со скептицизмом элеатов и последователей Гераклита предопределил направление философского поиска Платона - устремленность к познанию мира по ту сторону изменчивых феноменов. Аристотелю, мужественно боровшемуся с релятивизмом, удалось лишь потеснить, но не опровергнуть его; релятивизм сумел удержать своих приверженцев, а после Аристотеля стал выступать в доспехах скептической школы, неуязвимых для греческой метафизики космоса.

Значительно меньше философских трудов мы находим у тех софистов, кто из негативного направления элейской школы делал выводы скептического свойства. Одним из таких трудов была нигилистическая работа Горгия «О несуществующем, или О природе», знаменующая собой предел, до которого сумел дойти бессодержательный скептицизм. Важно отметить, однако, что и достигшему этого предела скептицизму преодолеть предпосылки античной метафизики не удалось. У нас нет ни малейших оснований предполагать, что Горгий мог утверждать феноменальность внешнего мира. Этого не сделал ни один грек, ибо сделай он нечто подобное, это означало бы, что он с позиции объективности перешел на позицию самосознания. Полемический тезис Горгия предполагает, скорее, что иного бытия, кроме бытия внешнего мира, нет. Горгий, чисто по-гречески, просто упраздняет бытие, показывая, что внешний мир не может быть мыслим через понятия, в нем самом содержащиеся. Причем делает он это посредством того допущения бытия, которое свидетельствует, что сам он полностью остается внутри объективной науки о космосе. Дело в том, что Горгий разрушает доставшуюся ему в наследство от элеатов возможность мыслить бытие как безначальное и единое, делая выводы из представления о пространственности сущего. Так пространственность бытия становится предпосылкой его мышления.1 Соответственно, Горгий ожидает, что все сущее находится либо в движении, либо в состоянии покоя, но движение понимает расширительно - так, что оно у него включает в себя и деление. Вне интеллектуального горизонта Горгия полностью оказывается та мысль, что после уничтожения понятий, в которых может быть мыслим внешний мир, сам воспринимающий и мыслящий субъект как реальность мог бы сохраниться. Так, мы видим, что скептицизм у этого мыслителя наталкивается на границы греческого духа, но границ этих не переступает.

До того, как самоосмысление открыло в самом субъекте не подлежащую сомнению реальность, реальность искали, только углубляясь во

1 PS. Arist. De Melisso etc., p. 979 b 21 ff.

462

взаимосвязь природы. А потому там, где в античности отрицается реальность, это отрицание либо связано с трагическим сознанием разрыва между познанием и его объектом, либо с фривольным сознанием, играющим с видимостью и находящим в этой игре удовольствие.1

Усилиями столь мощного ума, каким был Сократ? совершилась огромная работа, благодаря которой в процессе выяснения целевой взаимосвязи познания была достигнута новая ступень. В софистике он обнаружил пытливого и сомневающегося субъекта, соответствовать запросам которого прежняя метафизика была неспособна. В невероятном потрясении всех представлений он искал некоторой опоры. Этой позитивной стороной своей великой, жаждавшей истины натуры он отличался от софистов. Сократ первым начал последовательно применять метод восхождения от всякого наличного знания и всякого верования к правомочности всякого положения.

1 Ланге, размышляя над эволюцией духовного развития Греции, приходит к следующей антитезе: «Выше мы показали, каким образом - рассуждая чисто абстрактно - могла бы развиваться позиция софистов; но если бы от нас потребовали указать на движущие силы, которые могли бы, вероятно, привести к такому результату, не вмешайся в дело сократическая реакция, - мы впали бы в нерешительное смущение». См.: Lange. Geschichte d. Materialismus, I, 43. По Ланге получается, что в V веке до Р. X. уже существовали все предпосылки для формирования теории познания в современном смысле слова и просто не нашлось людей, способных эту теорию ясно выразить.

2 Трудности, вытекающие из различий в образах Сократа, рисуемых Ксе-нофонтом и Платоном, не удается преодолеть, опираясь на введенный Шлейермахером и с тех пор по большей части принимавшийся исследователями канон (ср. кроме указанной литературы также у Целлера: Zeller, \? 85 ff.); более приемлемый результат достигается в случае, если излагаемая Платоном «апология» Сократа используется в целях критического сопоставления толкования Сократа у Ксенофонта с его образом Сократа, рисуемым другими его трудами. «Апология» заслуживает внимания только в том случае, если она дает верное представление о Сократе, по крайней мере в отношении того или иного предмета обвинения. В данном случае точность воспроизведения фактов соблюдена, что же касается других сочинений Платона, то она здесь может быть обеспечена лишь путем специального исследования, более открытого для обсуждения.

По этому ключевому вопросу отмечается единство прямого изложения «апологии», общего описания, какое дает Платон своему Сократу, и основного фрагмента Ксенофонта о методе Сократа- Xenoph. Memorab., IV, 6; ср. Особенно § 13: ??? ??? ???????? ???????? ?? ????? ??? ?????,* а также § 14: ???? ?? ??? ????? ???????????? ??? ???? ???????????? ?????? ?????? ? ???????? ???????/ Он искал ????????? ?????* (§ 15).

463

На место построений, выводимых из сколь угодно гениальных постулатов, Сократ поставил метод, предусматривавший тщательное выяснение их логической обоснованности. Поскольку в античной Греции публичной была и научная жизнь, то простейшей формой проверки правомочности расхожих мнений должно было выступать вопрогиание об этой правомочности, не оставляющее в покое вопрошаемого, пока он не высказал своих последних доводов, - т. е. сократический диалог.1 С этим диалогом - впервые в истории мысли - рождался на свет аналитический метод, восходивший к предельному познавательному основанию содержания научных знаний и, в конце концов, научных убеждений вообще. А потому этот диалог, после того как неутомимого вопрошателя его судьи силой заставили замолчать, сделался художественной формой философии его школы. Действуя подобным образом, то есть подвергая наличную науку, наличные убеждения проверке на их правомочность, Сократ доказал, что пауки еще нет, причем ни в одной области знания.2 Из всей совокупности научных идей о космосе проверку его методом выдержала лишь идея сведения целесообразной взаимосвязи космоса к мирообразующему разуму. Но в сфере нравственной и общественной жизни отчетливого сознания научной необходимости Сократ не нашел. Ни в деяниях государственных деятелей, ни в творениях поэтов он не усмотрел ясного понимания правильности их оснований и потому отказал им в оправдании перед судом мысли. Вместе с тем Сократ обнаружил, что такие определения, как справедливое и несправедливое, доброе и злое, прекрасное и безобразное, имеют неизменный, независящий от столкновений человеческих мнений смысл.

Здесь, в области практического действия, сила самоосмысления, вошедшая в историю вместе с Сократом, добилась положительных результатов. Познавательные основания понятий и положений этой области коренятся прежде всего в нравственном сознании. Отправляясь от общепринятых представлений и господствовавших теоретических установок, Сократ подвергал их критической проверке на конкретном материале и исследовал то, как они относятся к нравственному сознанию, и таким образом, в столкновении противоположных мнений, формулировал моральные понятия. Сократический метод уточнялся здесь поэтому в смысле вопрошания нравственного сознания, цель ко-

Эта тема изложена Платоном с сократической иронией в «Апологии Сократа», 21 В и далее., ср.: Xenoph. Memorab., IV, 5, § 12. 2CM.Plat.,Apol.,22-24.

464

торого состояла в том, чтобы, опираясь на него как на основание познания, вывести из общих представлений ясные понятия и оправдать эти понятия в качестве надежного мерила деятельной жизни.1

Возникает вопрос, удалось ли Сократу выйти за пределы, которые мы обозначили как границы античного грека вообще? Ведь сократическому самоосмыслению тоже не удается постичь, что внешний мир есть феномен самосознания, но что в этом самосознании нам дано бытие, дана действительность, познание которой и открывает перед нами несомненную реальность. Самоосмысление это представляло собой наивысшую точку, до которой сумел дойти античный грек в его возвратном движении к истинной позитивности, равным образом как фривольное «ничто» Горгия обозначало предел, которого смог достичь его скептический анализ. Но это самоосмысление было лишь движением «вспять» в поиске познавательных оснований знания; именно поэтому из сократовского самоосмысления возникает логика как учение о науке, возможность которой наметил Платон и практически осуществил Аристотель. С этим связан и процесс выяснения познавательного основания нравственных постулатов сознания, а из этих поисков вырастает затем Платоново-аристотелевская этика. Самоосмысление представляет собой поэтому одновременно и логический и этический процесс. Оно намечает правила отношения мышления к внешнему миру в практическом действии. Но сократическое самоосмысление еще не догадывается о том, что в самосознании нам открывается могучая реальность, собственно, единственная реальность, которая дана нам непосредственно; еще более далек Сократ от уразумения того, что всякая реальность может быть дана нам только в нашем переживании. Реальность эта откроется лишь метафизическому осмыслению, когда в горизонте его выступит воля.

1 Ср. то, как у Ксенофонта соотносятся разные типы сократовской беседы, а также его несколько неуклюжую, но точную характеристику Сократова метода (IV, 6), согласно которой нравственные и политические вопросы Сократ решал посредством понятий, «проверенных» на истинность путем соотнесения их с нравственным сознанием. Тут следует постоянно иметь в виду особую природу этих ценностных понятий, на которых строятся те или иные тезисы. Ср. далее у Аристотеля (места у Боница- Bonitz. Ind. Arist., p. 741); если последний (Metaph., XIII, 4, p. 1078 b 27) приписывает Сократу индукцию и определение понятий (не только последнее), то следует учитывать, что Аристотелю аналитический метод как составная часть логической операции еще неведом и потому он вынужден подверстывать весь сократический метод под индукцию.

30-805 ла-

465

ГЛАВА ПЯТАЯ ПЛАТОН

Применяя новый метод Сократа, Платон развивает науку о космосе, его строении, его мыслесоразмерной взаимосвязи и лежащей в его основе единой разумной первопричине. Так рождается на свет созвучная научным достижениям Сократа метафизика как наука разума. Из всего наследия Платона мы сосредоточимся только на этом прогрессе в сфере познания и попытаемся при этом не поддаваться магии его стиля, обусловленной характерным для него сплавом теоретически выверенных положений с гениальной чувствительностью, впитавшей в себя красоту греческого мира.

УСПЕХИ МЕТАФИЗИЧЕСКОГО МЕТОДА

Прогресс метафизики был достигнут в сократической школе. Наука - тогда ее называли философией - отныне уже не занята выведением явлений из одного принципа, а становится совокупностью идей, в которой истина того или иного положения обеспечивается его познавательным основанием. Логическому сознанию Платона все мыслители до-сократической эпохи предстают своего рода сказочниками. «Каждый из них, представляется мне, рассказывает нам какую-нибудь сказку, будто детям: один - что существующее тройственно и его части то враждуют друг с другом, то становятся дружными, вступают в браки, рождают детей и питают потомков; другой - называя существующее двойственным - влажным и сухим или теплым и холодным, - заставляет жить то и другое вместе и сочетаться браком. Наше элейское племя, начиная с Ксенофана, а то и раньше, говорит в своих речах, будто то, что называется "всем", - едино».1

В противоположность этим подходам для ученика Сократа признаком подлинного знания выступает взаимосвязь между суждениями и основаниями познания и обусловленная этой связью мыслительная необходимость.2 Эта присущая познанию взаимосвязь оснований и выводов

1 Платон, «Софист», 242 cd. Ср. схожий пассаж в «Теэтете» (180 и далее) и соответствующий переход к задаче вернуться от рассмотрения утверждений старых школ к вопросу о выяснении познавательной обоснованности положений этих школ. " «Тимей», 51 Е, «Менон», 97 и далее, «Политика», VI, 506.

466

осознается теперь как конститутивное начало науки. При этом организующий дух Платона обращается не к тем, кто ему случайно повстречался на рынке, как это по обыкновению делал Сократ, а ко всем сказочникам прошлых дней - так, «будто они присутствуют здесь и сейчас собственной персоной», с сократическим вопросом о связи того, что они утверждают, с тем, что дано нам в сознании.1 Следуя сократовскому методу, он задает вопросы: диалог является, таким образом, его художественной формой, а диалектика - его методом. А ведущий этого диалога - Сократ, которого умертвили враги, не желавшие больше слышать его вопросов; врагам Сократа и мстит теперь Платон.

В то время, пока организующий дух Платона сосредоточивал математику вокруг своей школы и превращал эту школу в центр математической мысли того времени, занимаясь перепроверкой математического естествознания, в первую очередь астрономии, с целью выяснить его теоретическую ценность и очевидность, - требование самоотчетности знания начинает приносить свои плоды: возникают первые прозрения относительно глубинной взаимосвязи организации наук о космосе. Перед философией встает теперь задача, отказавшись от теоретических положений, принятых в этих науках неправомочно, без учета их соответствия действительности, дойти до самых последних оснований познания, заключающих в себе саму возможность такой правомочности.2 Так у Платона вызревает ясное осознание проблемы, решение которой в формальном отношении привело к возникновению греческой теории науки, а в реальном отношении - греческой метафизики. Обе эти основополагающие философские науки существуют в сознании Платона еще в нерасчлененном виде; они и для Аристотеля - лишь две стороны одной и той же познавательной совокупности. Платон называет эту познавательную совокупность диалектикой.

Так проблема правомочности знания входит в научное исследование, которое до сих пор было направлено исключительно на постижение первопричин. Познание стремится выявить фактические условия, при которых могут быть мыслимы как бытие, так и знание, как космос, так и

1 «Софист», 243 и далее, «Теэтет», 181 и далее.

2 В «Государстве» (VI, 511) впервые в истории наук Платон ставит эту проблему теории науки; в нем же (VII, 523-534), кроме того, дается обзор упомянутых позитивных наук и из него выводится проблема диалектики: «... только один диалектический метод действует таким образом, что он, снимая предпосылки (?????????), возвращается к самим началам- с тем, чтобы укрепить их основание» (533 с).

30* 467

нравственная воля. Эти условия, по Платону, заключены в идеях и их взаимоотношениях. На идеи не распространяется ни относительность чувственного восприятия, ни трудности, связанные с познанием изменчивого мира; они стоят в одном ряду с познанием покоящихся, всегда равных себе типических пространственных образований и их взаимосвязей, а также с познанием чисел и их соотношений. Подобно им, идеи никогда не даны в изменчивом мире как единичные зрительно воспринимаемые внешние объекты; но в своем типическом содержании они представляют условия, доступные научно вышколенному уму и содержащие в себе возможность наличного бытия, равно как и познания мира.1

Революционное потрясение основ европейской науки привело, таким образом, к тому, что методологическая мысль поднялась на более высокую ступень. Мы описываем здесь то, как эта новая ступень соотносится с более ранними опытами мысли, на анализе которых мы больше не будем останавливаться.

Интеллектуальный прогресс, как показывает развитие мышления со времен Фалеса, достигался в основном за счет расширения сферы опыта и приспособления имеющихся объяснений к его показаниям. Метод мышления, который обнаруживает перед нами история науки, состоял в полагании предпосылок (Substitution), за которым следовали пробные попытки их применения. Неудачные объяснения то и дело отбрасываются и подвергаются забвению, - мы постоянно наблюдаем вокруг подобную нетерпимость целевой взаимосвязи по отношению к кропотливому труду индивидов, нетерпимость, грозящую и нам самим. Жизнеспособные же объяснения фактов окружающего мира приспосабливаются к запросам познания действительности и таким образом совершенствуются. Так постепенно формировалась атомистическая

1 В «Государстве» (VII, 527 В) искусство геометра названо «наукой вечно сущего» и, соответственно, поставлено в один ряд с развитием идей. В чисто теоретической мыслительной работе Платона ведущую роль играла математика, которая в ту пору уже выделилась в отдельную науку. Если числа представали Платону поначалу как чувственные схемы чисто понятийного мира, то последовательная реализация его системы потребовала подчинения математических величин и идей некоему единому понятию, которое могло бы затем фигурировать как наиболее всеобщее выражение условий, способных сделать мир мыслимым. Это общее понятие Платон позднее нашел в более абстрактном понятии числа: соответственно этому он проводил различие между числами в узком смысле, то есть составленными из однородных единиц, каждое из которых отличается от прочих лишь по величине, и идеальными числами, отличающимися одно от другого по типу.

468

теория и учение о субстанциальных формах. В качестве основы, на которой конкретному опыту давались выдерживающие проверку временем объяснения, теперь уже привлекается математика, хотя еще и в скромном объеме.

Таким образом, в эпоху, предшествовавшую платоновскому перевороту в науке, суть научных объяснений мира состоит в лишенном строгой методики конструировании умозаключений, направленном на выявление причин явлений и первопричины космоса. Начиная с Платона каждая новая попытка объяснения мироздания или отдельного явления теперь строится на методическом восхождении к условиям, при которых наука о космосе вообще возможна. Данный метод исходит из соответствия взаимосвязи познания реальной взаимосвязи космоса. Вот почему этот метод, опираясь на естественное миросозерцание, одновременно рассматривает эти условия в известном смысле и как причины (а значит, как и предпосылки, принципы).

Когда это форма научной процедуры сама становится предметом осмысления, происходит отделение логики от метафизической системы, хотя обе, в силу исходной посылки соответствия, остаются внутренне связанными. Этот шаг суждено было сделать уже Аристотелю. Совершив его, Аристотель помог метафизике, основывавшейся на естественном миросозерцании, обрести ясность относительно ее собственных методологических процедур. Его логика представляет собой, таким образом, лишь четкое изложение той формы усовершенствованного метода метафизики, который мы только что описали.

УЧЕНИЕ О СУБСТАНЦИАЛЬНЫХ ФОРМАХ КОСМОСА ВХОДИТ В СОСТАВ МОНОТЕИСТИЧЕСКОЙ МЕТАФИЗИКИ

Каковы же принципы, которые обнаруживает этого рода самоотчет нашего знания и развитие которых составляет последнюю цель Платоновой науки?

Европейская метафизика делает теперь следующий решающий шаг вперед также и в содержательном отношении. Предпосылки постоянной изменчивости мира при тогдашнем состоянии науки, - исходившей из таких представлений, как изначальность и совершенство кругового движения небесных тел или стремление любого тела на земле, толчком приведенного в движение, вернуться в состояние покоя, - еще нельзя было уточнить, опираясь на упорную, основанную на опыте работу по разложению сложных взаимосвязей на отдельные отношения

469

зависимости, и тем более нельзя было искать их, с действительной пользой для познания, в атомах и их свойствах. Ведь между атомами и взаимосвязью форм космоса не было никакого связующего звена. В системе самих форм и в соответствующих этой системе психических причинах европейский дух должен был увидеть метафизическую взаимосвязь мира, заключающую в себе последние основания его объяснения.

Кто не ощущал в чарующем блеске прекраснейших творений Платона, что идеи как условия всякой данности обитают отнюдь не только в поэтически богатой и нравственно могучей душе самого Платона! Исходные пункты Платона - нравственная личность, энтузиазм, любовь и прекрасный, сообразно масштабу разума упорядоченный мир; идеал Платона- истинно сущее, вобравшее в себя все возможное совершенство, какое только могло вместить в себя его возвышенное умонастроение. Идеи не просто мыслились Платоном как условия подобных явлений - в этих явлениях он созерцал идеи. Мы не будем заниматься обстоятельным выяснением истоков величественного Платонова учения. Сейчас нас интересует общая взаимосвязь его мыслей - в той мере, в какой она проявляется в системе его аргументации и в какой эта система определила дальнейший ход европейской метафизики.

Исходящее от Платона направление метафизического духа обнаруживает бытие, неподвластное становлению и гибели, как бы на заднем плане явлений, развертывающихся в пространстве и во времени, который выражают наши общие представления или к которому они себя возводят. Метафизика, таким образом, лишь продолжает дело, начатое нашим языком. Ведь язык уже вычленил из отдельных явлений некие сущности и запечатлел их в именах общих представлений, прежде всего родов и видов. Употребление нами слов неизбежно ведет к тому, что то постоянно повторяющееся, которое наша сила представления примеряет к вещам как их типический образ, воспринимается нами как нечто, обладающее властью над вещами и заставляющее их следовать определенному закону. Общее представление, обретающее в знаках языка свое завершенное выражение, уже содержит в себе знание о чем-то постоянном в бесконечной череде впечатлений - благодаря чему это знание может складываться без анализа явлений, то есть на основе самых общих наблюдений. В языке, однако, этот процесс протекает без осознания ценности получаемого результата для познания взаимосвязи явлений. Если же пробуждается такое сознание, то есть если вышеупомянутые общие представления начинают определяться и уточняться в отношении к фактам, ими представляемым, а заодно и к другим общим

170

представлениям (будь то родственные, однопорядковые, либо подчиненные или же вышестоящие в иерархии), тогда возникают понятия и целостная взаимосвязь понятий. И когда философия ставит перед собой задачу выяснить содержание и взаимосвязь мира через систему таких понятий, возникает та форма метафизики, которую можно назвать философией понятия. Последняя являлась господствующей в европейской мысли, пока, так сказать, не были обнажены более глубинные закономерности мировой взаимосвязи.

Эта метафизика субстанциальных форм выражала то, что доступно невооруженному глазу познания. То, что беспрестанно порождается на свет игрой сил в космосе, образует познаваемое и всегда тождественное себе содержание мира. Все это снова и снова возникающее в изменениях места, времени и условий, или нет, точнее будет сказать- всегда наличествующее, никогда не исчезающее, образует непреходящую взаимосвязь идей. Если отдельный человек, явившись в отдельной точке пространства и времени, со временем поглощается небытием, то все, что входит в понятие человека, продолжает существовать, никуда не исчезая. То же имеет место и в мышлении, когда мы пытаемся представить себе, в чем заключается содержание мира. Мы думаем о родах и видах, свойствах и формах человеческой деятельности как о буквах в шрифте этого мира. Эти роды и виды, взятые в их отношениях друг к другу, кажутся естественному способу представления неизменным содержанием мира, преднаходимым им как уже наличное, в котором он не в силах абсолютно ничего изменить и которое ему противостоит поэтому в качестве объективной вневременной данности. Сделавшись впоследствии понятиями науки, они, тем не менее, продолжали заключать в себе соответствующее знание о содержании мира, пока мы были не в силах аналитически расчленять явления и, посредством такого расчленения, открывать скрытое за явлениями взаимодействие законов. На протяжении всего описываемого периода метафизика субстанциальных форм оставалась последним словом европейского познания. А когда этот период кончился, новой проблемой метафизического мышления стало отношение природного механизма к этому идеальному и- в данной связи - телеологически понимаемому содержанию мирового процесса.

И все же в рамках естественной системы наших представлений, воспринятых метафизикой, определить отношение идей, образующих постоянное содержание изменчивого мира, к самому этому миру, к действительности- должным образом не удавалось. С одной стороны, лишь теория познания - которая отделяет, по происхождению и обусловлен-

471

ной этим происхождением познавательной значимости, то, что дано в мышлении как объяснительное основание, от того, что дано в восприятии как действительность, - сумела правильно выразить отношение вещи к идее. Поэтому любая теория этого отношения, предлагаемая метафизикой, безнадежно запутывается в противоречиях. Мы видим, что ни одна из метафизических теорий не в силах содержательно выразить в понятиях отношение идей к вещам. С другой стороны, лишь позитивная наука, искавшая всеобщее в законе изменчивого, заложила подлинно научное основание, опираясь на которое она смогла установить границы значимости данных типов действительности и причины их устойчивого существования.

Таково в общих чертах историческое место созданной Платоном метафизики субстанциальных форм в общем контексте интеллектуального развития.

Разрабатывая метафизику субстанциальных форм, Платон осуществил лишь одну из возможностей выражения отношения этих идей к действительности и к единичным вещам, то есть лишь одну из возможностей привести реальное бытие идей в единую объективную внутреннюю взаимосвязь с реальным бытием единичных вещей. Платоновская идея есть предмет понятийного мышления; подобно тому, как мышление вычленяет из вещей идею, содержащуюся в них как прототип, схватываемый лишь мысленно, так и идея, отделившись от единичных вещей, которые, хотя и причастны ей, но не достигают ее совершенства, есть особая самостоятельная сущность. Царство этих не знающих становления непреходящих, невидимых идей, связанное прочными нитями с мифическими представлениями греческого духа, выступает на их золотом фоне. Уделяя особое внимание рассмотрению отдельных составляющих этой взаимосвязи, к которым постоянно отсылают авторы доступных нам работ о Платоне, мы тем самым готовим почву для изложения системы доказательств, лежащих в основе учения об идеях.

Критика чувственного восприятия, равно как и данной в нем действительности, принесла неопровержимые результаты; так Платон оказался перед необходимостью сосредоточить внимание на самом мышлении и на заключенной в нем истине. В этой связи он отделяет объект мышления от объекта восприятия. Он полностью отдает себе отчет в субъективности чувственных впечатлений, но не приходит к осознанию того обстоятельства, что факт самого бытия уже содержится в этих впечатлениях, в опыте: он еще не рассматривает данную в опыте реальность как объект мышления, не берет мышление в его ес-

472

тественной связи с восприятием; мышление для него это, скорее, схватывание особой реальности, а именно - бытия. Платон, сумел избежать внутреннего противоречия, в плену которого позднее оказался аристотелевский объективизм (поскольку Аристотель взял за исходную посылку реальность всеобщего в единичном), хотя и увяз в трудностях иного рода.

Впоследствии у Платона все более брала верх устремленность на разработку строгой науки об отношениях идей друг к другу. Греку той эпохи был достаточно понятен процесс, в ходе которого математика, отделившись как наука от сугубо практических задач, привела свои положения в единую взаимосвязь. Теперь стремления Платона и его школы оказались связанными с обоснованием науки об отношениях понятий- в одном ряду с математикой и, более того, над математикой.

Сколь ни были, однако, значимы теоретические побудительные мотивы, лежавшие в основе учения об идеях, сам Платон выводил корни этого учения из сфер, далеких от сферы познания. Даже и позднее, после того как мифологический контекст уступил место научному мышлению, мы находим нечто, берущее свое начало в цельности душевной жизни, как некий нерастворимый остаток во всех движениях греческой мысли. Мы находим его и во всемирном законе Гераклита, и в вечном бытии элеатов; он просматривается как некий фон и за числами пифагорейцев, и за любовью и ненавистью Эмпедокла, и за умом Анаксагора, и даже за душевной субстанцией, как бы разлитой по всему мирозданию, о какой учил Демокрит. Переживаемое, данное в опыте, получило еще более широкое философское осмысление благодаря усилиям Сократа и Платона. Методическое самоосмысление лучше высветило великие этические факты, которые, хотя и существовали прежде, но оставались за горизонтом философского размышления. Уместно спросить, а не ограничивалось ли учение об идеях в своей первой версии, запечатленной в «Федре», лишь нравственными идеями. Не важно, каким будет ответ на этот вопрос: типическое, праобразное в идеях доказывает, сколь значительную роль в формировании мира идей играли возвышенный настрой Платона, нравственное и эстетическое.

Вот что, стало быть, открылось гениальному взору юного Платона в понятийных определениях учителя. Истинное, вечное бытие может быть описано через систему понятий, отображающих постоянное во всех его изменениях. Эти отображаемые в понятиях составные части, то есть идеи, и их взаимоотношения образуют мыслимо необходимые условия данного. Платон в этой связи называет учение об идеях не

473

иначе как «надежной гипотезой».1 Потому наука об идеях, наука Платона, представляет собой, как было верно замечено, науку онтологическую, а не генетическую.

Та же «часть» действительности, которая не покрывается понятием и, следовательно, не поддается объяснению из самой идеи, есть материя. Это бесформенная сущность, не имеющая границ и являющаяся причиной и основанием объяснения (если она вообще способна что-либо объяснить) изменчивости и несовершенства феноменального мира, темный остаток, который платоновская наука о действительности квалифицирует как не-мыслящую и, в конечном итоге, как непостижимую; материя - это то, что не имеет понятия, то есть то неизвестное, в результате основательного продумывания которого в будущем будет перечеркнуто все учение о формах.

ОБОСНОВАНИЕ МЕТАФИЗИКИ СУБСТАНЦИАЛЬНЫХ ФОРМ. ЕЕ МОНОТЕИСТИЧЕСКОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ

Из каких же звеньев строится система доказательств, посредством которой Платон проводит мысль о том, что идеи, усматриваемые им в нравственном величии человеческого духа, в исполненном красоты и разумно упорядоченном космосе, суть условия всякой данности? Какова система, из которой он выводил определения идей и намечал основные контуры науки об их взаимоотношениях?

Самому содержанию того великого движения, остановить которое было суждено Платону, вполне соответствовало то, что требование показать возможность знания рассматривалось им как первостепенное. Платон видел, что софистами эта возможность всячески оспаривалась; а ведь именно ее, расширяя границы философского осмысления, отстаивал Сократ, и именно к демонстрации этой возможности был обращен интеллектуальный интерес той эпохи.

Предложенный Платоном способ доказательства, исходящего из знания, носит косвенный характер. Он исключает возможность того, что знание проистекает из внешних восприятий, и предполагает, что оно принадлежит некой самостоятельной мыслительной способности, отличной от восприятия. Он соответствует другому способу аргументации, в основе которого лежит тезис, что высшее благо заключено не в удовольствии, и что справедливость рождается не в борьбе интересов

'Phaedo, 100 f.

474

существ, наделенных способностью к восприятию, а потому мотивы действий, будь то отдельного человека или целого государства, следует искать в независимой от нашего чувственного естества сфере. В основу обоих способов доказательства в качестве большей посылки положена дизъюнкция, чья неполнота делает платоновскую систему обоснования аргументов недостаточной. Взятые вместе, они отделяют разум, как более высокую способность, от чувственности. Исходя из этой разумной способности Платон приходит к умозаключению о существовании идей как самостоятельных сущностей.

Во-первых, независимо от внешнего чувственного опыта человек, по Платону, несет в себе идеальный мир. Самоосмысление, каким мы находим его у Сократа, получает в могучей личности Платона дальнейшее развитие и поднимается на новую ступень. В художественном изображении Сократа, как оно дано в сочинениях Платона- высшем достижении поэтического гения афинян, - это самоосмысление как бы персонифицировано. Во-вторых, Платон аналитически демонстрирует содержательность человеческой природы, проявляющей себя в поэтическом и религиозном воодушевлении. И, наконец, строгое доказательство наличия в человеке знания, присутствующего в нем независимо от опыта, он черпает из науки своего времени и своей школы - математики, выступая и в этом пункте предшественником Канта. Диалог «Менон» с очевидностью показывает, что математическая истина - это не только то, что приобретается: в ней раскрывается и уже имеющееся содержание нашего внутреннего созерцания.1 Условием подобного раскрытия выступает у Платона трансцендентное соприкосновение души с идеями, и это платоновское учение, эта попытка объяснения содержания нашей духовной жизни как существующего независимо от внешнего восприятия, а в данном контексте - прежде всего попытка объяснения нашей познавательной способности, встает в один ряд с теорией Канта.

Особенность духовной жизни, о какой здесь идет речь, у Канта объясняется формой духа - как интеллигенции, так и воли. Подобного, вообще говоря, невозможно себе представить. Из чистой формы мышления никоим образом не может возникнуть содержательное определение. И все-таки такие определения, как причина или благо, очевидным образом суть именно содержательные определения. И если бы представление о причинности или субстанции зиждилось на какой-либо из форм нашей интеллигенции, как это имеет место, например, в пред-

1 Мепо, 82 ff., ср.: Phaedo, 72 ff.

475

ставлении о тождестве или различии, то оно должно было быть столь же однозначно определенным и столь же прозрачным для нашего ума, как эти представления. Потому учение Платона содержит в себе истину, которую, во всяком случае, можно отстаивать и против Канта.

С другой стороны, здесь обнаруживает себя ограниченность греческого духа. Подлинная природа внутреннего опыта была еще вне его горизонта. Для греческого духа всякое познание есть своего рода усмотрение; для него как теоретическая, так и практическая деятельность соотносятся с бытием, которое предстоит созерцанию, и это бытие служит их предпосылкой; для него, следовательно, познание, как и действие, означает соприкосновение интеллигенции с чем-то вне ее лежащим; познание есть восприятие этой противостоящей интеллигенции реальности.

И здесь неважно, является ли позиция субъекта скептической или догматической: греческий дух воспринимает познание и действие как виды отношения субъекта к некоторому бытию. Скептицизм лишь утверждает неспособность усилий воспринимающего субъекта воспринять объект таким, каков он есть, а потому он рекомендует субъекту лишь теоретически и практически сосредоточиваться на себе самом, учит его воздержанию, одиночеству посреди сущего. В основе же догматической позиции греческих мыслителей лежит чувство уверенности в родстве со всем природным целым, коренящееся, в конечном итоге, в греческой религии природы и находящее свое выражение, среди прочего, в утверждении, лежащем в основе древних догматических теорий восприятия и мышления: подобное познается подобным. Исходя из этого способа мышления, Платон заключает: содержание, которое душа находит в себе, обретено ею не путем опыта в течение этой земной жизни, а должно быть, еще раньше- до земной жизни. Наше знание есть припоминание, а идеи, которые мы обнаруживаем в себе, мы прежде некогда уже созерцали. Даже наши нравственные идеи, полагает Платон, усвоены нами через подобное созерцание. Фундаментальное обоснование учения о трансценденции идей мы находим уже в «Фед-ре», если верно предположение о более раннем времени его написания.1

1 Провести четкую грань между мифическими и научными представлениями в этих Платоновых построениях трудно уже ввиду самой природы трактуемого предмета. Шлейермахер поэтому (Geschichte der Philos., S. 101) перетолковал ее несколько по-своему: «Вневременное вживание, выводимое из первоначального созерцания, Платон называл словом ?????». Вместе с

476

Все остальные более или менее строгие умозаключения, делаемые Платоном при переходе от такого знания к учению об идеях как его условию, покоятся на тех же основаниях. Знание не выводимо ив восприятия и представления, оно существует отдельно от восприятия и независимо от него; такому самостоятельному знанию должен соответствовать и свой предмет, уже существующий для себя. В результате Платон приходит к выводу: неизменному знанию в силу его отличия от изменчивого восприятия полагается и неизменный предмет; если вещь исчезает, а в душе все же остается понятие, значит, последнему должен соответствовать непреходящий предмет. Или же, заключает Платон, ссылаясь на утверждения элеатов: несуществующее не может быть познано, и поскольку представление соотносится с тем, что объединяет в себе и бытие и небытие, то и представление есть познание лишь отчасти; а поскольку в понятии дано истинное знание, то у этого понятия должен быть свой объект, отличный от объекта представления.

Та же взаимосвязь между знанием и бытием разрабатывается и применительно к понятию бытия. Вещь представляет собой, правда не в чистом виде, то, что заключено в понятии о ней, ее предикаты относительны и изменчивы, стало быть, полностью действительной вещь назвать нельзя; полностью действительно лишь то, что выражено в понятии; понятие же не может быть абстрагировано ни из какого восприятия вещей.

Так в сфере самоосмысления, каким оно вместе с сократической школой вошло в метафизику, расширив ее горизонт, на первом плане оказывается как раз осмысление сути самого знания - осмысление, в ходе которого, отправляясь от знания, восходят к его предпосылкам - идеям. С этим умозаключением тесно связано и другое, выведенное из сферы нравственного. Ибо вся содержательность человеческой природы, какой ее познал в себе самом этот могучий дух с его необычайно развитым чувством реальности, служит ему, в силу невыводимости этой реальности из чувственности, доказательством ее связи с высшим миром.

В соответствии с этим вторая составная часть основополагающего для платоновской системы дизъюнктивного умозаключения о самостоятельности разума имеет своей большей посылкой следующую дизъюнкцию. Цель поступков для отдельного человека определяется или его

тем, предпосылкой учения об идеях и в сфере вневременного остается та же соотнесенность везде и всегда тождественного себе знания с вневременным и повсюду самотождественным бытием, образующим реальный объект этого знания. В остальном же сравни: Zeller, II, l3, S. 555 ff.

477

желаниями, или нравственностью, природа которой, в отличие от непостоянства желаний, имеет прочные самостоятельные основы. Цель государственной воли выявляется и формируется или через противоборство своекорыстных интересов, нацеленных на удовольствие, или же основана на некоторой независимой от этих интересов реальности, имеющей сущностный характер. Полемика Платона с софистами исключает первое звено дизъюнкции, и само это исключение образует меньшую посылку его логического заключения. Рассуждения Платона по этому поводу с величайшей глубиной проникновения раскрывают содержание нашего нравственного сознания. Так, новый круг важнейшего опыта (подготовленного сократической школой) расширяет горизонт философского осмысления мира и с той поры навсегда остается в сознании человечества.

Однако и в этом пункте у Платона, как это уже имело место выше в нашем обсуждении Сократа, мы наталкиваемся на границы, присущие духовному строю греков. Даже там, где греческое сознание, как бы встроенное в сам космос, доходит до самоосмысления, оно не обнаруживает в непосредственном внутреннем переживании реальность реальностей - исполненное воли «Я», в котором мир вообще дан как таковой: созерцание, существующее лишь в самоотдаче созерцаемому, творящая сила, формирующая созерцаемое из материала действительности, - вот та схема, которой ограничено усмотрение духовного и его содержания у греков. И там, где скептический дух отвергает такое отношение к объекту, ему остается только одно- «воздержание». А потому самодовлеющее основание нравственного Платон видит лишь в созерцании праобразов прекрасного и доброго. Так заключение, делаемое на основании указанной дизъюнкции, исходящей из нравственного сознания, в конечном итоге оказывается подчинено заключению, делаемому на основании знания. В этом заключении сначала выводится присутствие независимого от удовольствия сущностного нравственного содержания, а затем, исходя из полученного результата, устанавливается, что факт нравственного имеет своим условием праобразы прекрасного и доброго, созерцая которые мы действуем.1

Можно было бы показать, как любое более строгое обоснование учения об идеях подобным же образом предполагает наличие в созерцающем мышлении представления о соприкосновении с предметом (чувственно не воспринимаемыми идеями). Эта внутренняя взаимосвязь обоснования учения об идеях находится в полном соответствии с тем, что «Федр» по совсем иным, а именно литературно-историческим соображениям, приведен-

478

Эта взаимосвязь была описана Платоном в величественном уподоблении. Идея блага - царица духовного мира, как солнце - царь мира видимого. Наши чувства сами по себе не дают нам возможности видеть действительность, обнаружить ее для нас должен свет, излучаемый солнцем; поэтому наше зрение и воспринимаемый им предмет сопрягаются друг с другом для ведения посредством света. Так что идея блага есть таинственная, но вполне связующая сила космоса. В этом иносказании намечен тот смысловой узел, которым метафизика связывает предельное основание познания с первопричиной действительности.

Здесь уместно вернуться к оставленной нами истории метафизических построений, излагавшейся до этого в основном с опорой на астрономические факты. Умозаключения такого рода, обнаруживаемые в системе Платона, призваны были дать читателю представление о способе действия мира идей, который, впрочем, имеет лишь познавательную ценность мифа. Математика и астрономия еще выступают у Платона как две единственно истинные науки о космосе. Прежде всего, из разумной упорядоченности звездного мира, выражением которой является его красота, Платон делает вывод о том, что в основе этого мира должна лежать разумная первопричина. «Сказать, что ум устрояет все, достойно того, кто предался созерцанию мира- и Солнца, Луны, и звезд, и всего круговращения [небесного свода]».1 В основу своих более конкретных выводов Платон кладет следующую теорию. Всякое движение, сообщенное телу посредством толчка, имеет своей конечной точкой состояние покоя. Такой ошибочный вывод был сделан в те времена из опыта наблюдений за движением тел, получивших внешний толчок: человек видел, что всякое тело на Земле после единичного толчка возвращается в состояние покоя, а о трении и сопротивлении воздуха еще не имели представления. Поэтому только душе приписывалась способность двигать тела изнутри и, стало быть, постоянное движение простых тел рассматривалось как сообщенное извне, а всякое сообщенное извне движение - как преходящее. Все это - положения, разработанные уже в «Федре», и этот психизм - вполне согласуется с мифологическими представлениями. А отсюда следует заключение о том, что эти

ным Шлейермахером, Шпенгелем и Узенером, должен быть признан ранней работой Платона, и что именно в «Федре» впервые в самых общих чертах изложено его учение об идеях, причем в контексте обоснования нравственного сознания через подобное соприкосновение.

«Филеб», 28 Е. См. там же, 30, в особенности же «Тимей», а также ряд мест в «Законах».

479

постоянные, в закономерной последовательности повторяющиеся движения небесных тел обусловлены постоянным воздействием на эти тела неких психических сущностей. С другой стороны, подобные разумные причины должны быть математически выводимы из гармонических соотношений вращения сфер, на которые разложимы орбиты планет. Ибо соотношения этих вращений - их радиус, направленность и скорость движения, которые в то время совершенно не было возможности изучать средствами механики, рассматривали и трактовали как взаимные отношения между психическими сущностями. И, кроме того, на всем космосе в целом лежал постоянный отсвет идей.

Трансценденция платонического строя идей сделалась впоследствии неотличимой от трансценденции невидимого мира христианства. По существу же они весьма отличны друг от друга. Земной мир Платон в самом деле воспринимал как нечто чуждое, поскольку он не видел в нем чистого выражения сущностных форм. Он как бы совершает бегство в царство этих совершенных форм, но душа его, как бы высоко она ни парила, всегда остается «привязанной» к космосу. Отношения трансцендентных сущностей друг к другу представляются Платону исключительно как рациональные - они познаются, как и отношения геометрических фигур, путем сравнения, выявления различий и частичной общности. И когда он пытается объяснить действительный космос этими трансцендентными сущностями, прибегая к посредничеству идеи блага, то схема, по которой он, - при всем мифологическом блеске его изложения, - представляет себе действие самого божества, оказывается заимствованной из системы внешних космических движений: божество есть демиург, придающий форму некоторой материи.

480

ГЛАВА ШЕСТАЯ

АРИСТОТЕЛЬ И ОБОСОБЛЕНИЕ МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ НАУКИ

Аристотель завершил метафизику* субстанциальных форм. Наука искала в них нечто единообразное при всем разнообразии и изменчивости этих форм, но это устойчивое и потому доступное познанию содержание она обрела поначалу в том, что объемлется общим представлением, понятием. Такая метафизика отвечала естествознанию, которое, аналитически разлагая явления, стремилось дойти до соответственных разумению природных форм. С этим было связано объяснение таких природных форм психическими причинами, которые, как представлялось, направляются идеями ума. В этом допущении обусловленности природных процессов психическими причинами продолжали сказываться элементы мифологического способа представления. Метафизика субстанциальных форм стала средством, позволяющим подчинить действительность познанию, именно у Аристотеля, тогда как Платон видел в действительных объектах лишь гигантские тени, отбрасываемые идеями. Представление Платона о неизменном порядке идей преобразуется у Аристотеля в представление о не-ставшем в процессе становления, вечно существующем действительном мире, в котором формы пребывают в неизменном тождестве с собой, невзирая на череду происходящих на земле процессов зарождения, развития и гибели. Фигура Аристотеля представляет собой, таким образом, важное звено в исторической цепи идей, определивших развитие европейской мысли.

НАУЧНЫЕ УСЛОВИЯ

Аристотель мыслит, исходя из предпосылки, что духовный процесс овладевает сущим вне нас;1 эту позицию можно обозначить как догматизм или объективизм. В самом деле, Аристотель в заключительной теореме развивает представление о познании подобного подобным, являющееся той формой, в которой эту предпосылку воспринимает находящийся под влиянием естественной религии и мифологии греческий дух. Та же мысль направляла и одну влиятельную школу новейшей метафизики/

Сколь велико было для древнегреческих философов значение положения, согласно которому подобное познается только подобным, под-

1 См. с. 476 и след.

31 - 805 481

черкивал и сам Аристотель.1 По Гераклиту; подвижное познается подвижным. По этому поводу Аристотель приводит следующие стихи Эм-педокла:

Землю всегда познаем мы землею, воду - водою,

Эфиром небесным богов - эфир, огнем - пожирающий огнь,

Любовью - любовь и распрей жестокою -распрю.

Равным образом Парменид исходил из того, что родственное ощущает родственное.2 Филолай развивает эту мысль, утверждая, что число устанавливает гармоничные отношения между вещами и душой; наконец, тот же тезис, согласно которому подобное познается подобным, Аристотель находит и у своего учителя Платона/

Эту последовательность Аристотель завершает следующей теоремой. Нус, божественный разум, есть тот принцип, та цель, которой обусловлено - по крайней мере, опосредованно - наличие в вещах разумного начала, а значит, космос, поскольку он разумен, может быть познан человеческим разумом, родственным божественному.4 Благодаря этому соответствию и возможна метафизика, наука разума.

Если Платон возводил процесс, в ходе которого мы как бы считываем с космоса его идеальное содержание, преимущественно к врожденному обладанию этим содержанием и отодвигал другой фактор этого процесса, опыт, на второй план, никогда точно не определяя долю его участия в этом процессе, то у Аристотеля, напротив, внешнее восприятие и опыт занимают весьма заметное и исключительно прочное положение. Теорема соответствия распространяется у него также и на отношение восприятия к воспринимаемому. Поэтому, должно быть, он стремился к устранению возникавших трудностей, заключающихся в том, что человеческий разум содержит в себе основы знания о разумности космоса, однако само это знание приобретается лишь посредством опыта. Он настаивает на том, что мы не можем обладать знанием

1 Arist. De anima, I, 2 p. 403 b f.

2 Theophrast. De sensibus, 3. Ср. у Дильса, р, 499.

4 Arist. De anima, I, 2 p. 404 b 17: ??????????? ??? ?? ????? ?? ??????. Он ссылается на платоновский диалог «Тимей» и на сочинение «???? ??????????», в котором сообщается об учении Платона на основании устных рассказов. См. все это место у Тренделенбурга в его исследовании аристотелевского труда «О душе»: Trendelenburg, 1877, Ausg. 2, S. 181 ff.

Формулировка выбрана с осторожностью из-за известных трудностей, связанных с отношением божественного ????* к субстанциальным формам и душам небесных тел.

482

идей, не обладая сознанием этого знания,1 и пытается решить встающий в связи с этим вопрос в контексте своей метафизики с помощью понятия развития. В человеческом мышлении процессу познания предшествует возможность (дюнамис) непосредственного знания о высших принципах, которая в процессе познания сама становится действительностью.2 Дальнейшее развитие этой важнейшей теоретико-познавательной интуиции, сколь бы глубокой она ни была, не смогло пролить свет на оставшийся у Платона неясным пункт, касающийся отношения содержащегося в человеческом разуме (нусе) условия познания к другим его условиям, заложенным в опыте. Отдельное чувство соответствует предметам отдельного рода; способное к восприятию (согласно вышеописанной общей методике решения проблемы) устроено по его возможности, так же как устроен по его действительности предмет восприятия/ Поэтому в пределах своей объектной сферы здоровый орган чувства воспринимает истинное. Аристотель утверждает даже, что мы обладаем всеми вообще возможными чувствами,4 стало быть, вся совокупная реальность постигается и нашими чувствами, и это убеждение можно рассматривать как краеугольный камень его объективного реализма. Как орган чувства относится к воспринимаемому, так и разум, нус, относится к мыслимому. Равным образом разум постигает первоначала через непосредственное созерцание, исключающее любые ошибки. ' Данный принцип есть мыслительный закон противоречия. Но ни объем заложенных в нусе принципов познания, ни отношение процедуры индукции, восходящей от отдельных восприятий к изначально присутствующим в нусе понятиям и аксиомам, Аристотелем, в конечном счете, так и не проясняются.

Эта объективная позиция Аристотеля представляет естественное отношение человеческой интеллигенции к космосу. Причем, той стадией развития, на которой находилась наука в эпоху Аристотеля, было обусловлено то, что интеллигенция тогда распознавал а в космосе.

1 Так, например, в полемике с учением об идеях (Metaph., I, 9, р. 993 al).

2 См. соответствующие места и более подробное изложение у Целлера (II, 2\S. 188 ff.).

Чо ?' ?????????? ??????? ????? ???? ?? ???????? ??? ?????????? (De anima, II,

5, p. 418 a 3).

4 De anima, III, 1, p. 424 b 22.

' См. окончание главного логического труда Аристотеля, представленного

в двух аналитиках: Analyt. post., ?, 19, p. 100 b.

31* 483

Хотя наука о космосе уже и не рассматривала в качестве своих объектов всеобщие отношения, имевшие место между числами и пространственными фигурами,1 однако все еще не велось абстрагирующегося от отдельных объектов, обособленного и завершенного в себе изучения других свойств таких явлений, как движение, сила тяжести или свет. Школы Анаксагора, Левкиппа и Демокрита склонялись, частично или полностью, к механическому способу рассмотрения, но и они использовали в высшей степени неопределенные, несистематизированные, а в какой-то мере и неверные представления о движении, давлении, силе тяжести и т. п. для объяснения космоса, и в этом причина того, почему механистический подход потерпел поражение в борьбе с тем способом рассмотрения, который связывал природные формы с психическими сущностями.2 Ведь только у Архимеда мы встречаем ряд адекватных и достаточно четких представлений о механике. В этих условиях в греческом естествознании все еще преобладало созерцание движений небесных тел, каковые, по причине их большой удаленности, являлись человеческому духу изолированными, в отрыве от остальных качеств этих тел. Вслед за этим созерцанием шло сравнительное рассмотрение объектов, представляющих более земной интерес, среди которых особое внимание, естественно, уделялось органическим телам.

Этой стадии развития позитивных наук лучше всего соответствовала метафизика, которая формы действительности, выраженные в общих представлениях, а также взаимосвязи между этими формами представляла в понятиях и, кроме того, клала их как метафизические сущности в основу объяснения действительности. Атомистика же в меньшей степени была приспособлена к решению этих задач. Ведь в ту эпоху она тоже была только метафизической теоремой, а не орудием эксперимента и вычисления. Постулированные ею материальные частицы, эти закрепленные в понятиях субъекты природных взаимосвязей, оказались бесполезными для объяснения космоса. Ведь между ними и формами природы не существовало промежуточных звеньев - адекватных и достаточно четких представлений о движении, силе тяжести, давлении и т. п., равно как и отсутствовало систематическое развитие таких представлений в рамках отвлеченных наук.

Царственный дух Аристотеля, величие которого обеспечило ему господство над умами на протяжении двух тысячелетий, сказался в том,

1 См. с. 487 и след.

2 См. интересные замечания Симпликия к «De caelo» Аристотеля, р. 491 b 3.

484

как он сумел связать воедино изложенные выше условия науки и в соответствии с ними привести в систему естественное отношение интеллигенции к космосу, - в систему, удовлетворяющую всем требованиям, какие только могли быть выдвинуты на этой стадии развития наук. Он владел всеми позитивными знаниями своего времени (меньше всего нам известно относительно математики); в большинстве из наук он был первопроходцем. Поэтому Аристотель никогда не упрощал их теоретических разработок, так что порой ему приходилось выходить за рамки своих метафизических обоснований. Он всегда воздавал должное восприятию; в становлении, движении, изменении и многообразии он познавал действительность, которая нуждалась не в отрицающем ее бесплодном резонерстве, а в объяснении. Для него единичная вещь, единичная сущность обладали той полнотой реальности, какая нам только дана. Вот почему отдельные направления его мысли легли в основу научных поисков последующих столетий, исходные же принципы его системы удерживались лишь до той поры, пока длилась указанная стадия развития науки. На протяжении всей этой эпохи аристотелевская метафизика дополнялась, но посылки ее оставались неизменными.

ОТДЕЛЕНИЕ ЛОГИКИ ОТ МЕТАФИЗИКИ И ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕЙ

При таких обстоятельствах возникла в качестве отдельной науки метафизика, царица наук. Достижение Аристотеля в этой связи состояло прежде всего в разработке логики как самостоятельной науки. Он подверг теоретическому рассмотрению необходимые взаимосвязи мышления, образующие познание. Он выдвинул первую теорию форм и законов научного доказательства.

Последуем за его изложением. Есть два класса непосредственных истин - восприятия и принципы. Между ними движется всякое прочее познание - как знание опосредованное. Ведь любое научное заключение через свои посылки восходит, в конечном итоге, к непосредственно достоверному, а таковое есть либо восприятие как первое для нас, либо непосредственное разумное созерцание как первое само по себе. Указанием на последнее как на самое глубокое основание опосредующего мышления или рассуждения Аристотель и завершает свою «Аналитику».

1 Analit. post., И, 19, р. 100 b 14: ?? ??? ????? ???? ???' ????????? ????? ?????? ??????, ???? ?? ??? ????????? ????· ??? ? ??? ???? ??? ????? ??? ??, ? ?? ???? ?????? ???? ???? ?? ???? ??????.

485

Всемирно-историческое значение аристотелевской логики состоит в том, что в ней формы опосредующего мышления впервые были отвлеченно рассмотрены с должной полнотой, причем выполнял эту задачу логический ум высшего класса. Так возникло учение об умозаключе нии.1 На уровне своего времени логика дала прежде всего ключ к разрешению апорий софистов и тем самым положила конец длительному революционному движению, определившему собою эпоху Сократа, Ан-тисфена, а также мегариков. Кроме того, аристотелевская логика содержала в себе вспомогательные средства для формального конституи-рования частных наук. Математика служила Аристотелю выразительнейшим примером логического развития той поры, а разработанный им свод логических законов позволил придать геометрии научную строгость и образцовую формальную простоту, свидетельством чему являются «Начала» Евклида; именно эта форма и стала образцом развития математических идей на все последующее время.2

Границы Аристотелевой логики были обусловлены ее слишком тесной связью с метафизикой. По отношению к простому истина представляет собой схватывание в мысли, своего рода соприкосновение с ней (?????????), что явилось последним основанием греческого объективизма. По отношению к сложному истина - это возникающая в мышлении взаимосвязь, соответствующая взаимосвязи самого сущего, заблуждение же есть другого рода взаимосвязь, противоречащая взаимосвязи сущего/ Следовательно, мы должны распространить отношение соответствия и на опосредующее мышление. Формы этого мышления и взаимосвязи сущего соответствуют друг другу. Таким образом, понятие есть выражение сущности. Истинное утвердительное суждение связывает вместе то, что связано в вещах, а отрицательное суждение, соответственно, разъединяет то, что в них разъединено. Так, средний термин в завершенной структуре силлогического умозаключения соответствует причине в структуре действительности. И как бы ни рассматривать, в конце концов, отношение различных типов высказывания о сущем (???? ??? ??????????) или категорий-к логическим взаимосвязям у

1 Об этом заявляет сам Аристотель с вполне понятной гордостью (Elench. soph., 33, p. 183 b 34, ? 184 b 1).

2 Прокл в своем комментарии к Евклиду (р 70 Fnedl) сообщает, что тот написал специальную работу о ложных умозаключениях, что свидетельствует о его обстоятельных занятиях теорией логики.

4 Arist. Metaph , IX, 10, p. 1051 a 34; ср. IV, 7, ? 1011 b 23.

486

Аристотеля, ясно одно- эти категории точно так же соответствуют формам бытия.1