Часть 10.

Ведь его исходный пункт - именно отдельный индивид, абстрактный человек, свойства которого определяются признаками, в равной мере присущими ему во все времена, человек, стоящий в абстрактных отношениях, складывающихся как следствие этих признаков на столь же абстрактной почве. На основе таких предпосылок естественное право формулирует общие определения, применимые к любому общественному порядку. Они становятся для него масштабом критики старого европейского общества и вадения устройства общества будущего. Эти понятийные фантазии обрели чудовищную реальность в революции и в предпринятой ею попытке построить общество из абстрактных людей-атомов.

Естественное право может быть названо метафизикой общества, если позволительно употребить выражение «метафизика» в том узком смысле слова, в каком оно обозначало бы науку, представляющую всю объективную внутреннюю взаимосвязь фактов общественной жизни в рамках некой теории. От метафизики в полном понимании этого термина естественное право отличается как раз тем, что его задачи связаны только с построением внутренней взаимосвязи общества. Поэтому именно в своей наиболее зрелой форме оно не кладет в основу изучения общества объективную внутреннюю взаимосвязь всех явлений, а самостоятельно рассматривает этот предмет. В этих пределах естественное право обладает свойствами, присущими метафизике. Оно не анализирует

514

действительность, а составляет ее из абстрактных частных качеств индивидов как veris cousis? и рассматривает возникающую таким образом взаимосвязь как реальную причину общественного устройства.1

Проявил ли себя этот социальный атомизм при тогдашнем состоянии науки более плодотворным для специального объяснения общественных феноменов образом, чем естественнонаучный атомизм - для объяснения явлений космоса? Дошедшие до нас остатки естественного права той поры не позволяют дать на этот вопрос окончательный ответ. Но мы и здесь можем констатировать наличие отношения, аналогичного тому, которое наблюдалось в тогдашнем естествознании.2 Естественное право исходило из существования психических единств и намеревалось дать объяснение гражданскому обществу, какое включает в себя отдельный ?????, ибо это конкретное политическое тело и составляет предмет древнегреческой политической науки. Между тем основные психологические представления об интересе, удовольствии, пользе, к которым прибегали софисты в своих обоснованиях естественного права, в высшей степени несовершенны. Между основными психологическими представлениями и сложным фактом политического целого стоят такие промежуточные члены логической цепи, как разделение труда, национальное богатство, этапы развития научной жизни, формы семейного права и порядок отношений собственности, религиозная вера и т.п., научное осмысление которых является единственным условием строго научного изучения сложного политического целого. Но эти факты могут быть осмыслены лишь посредством абстрактных наук, сопоставляющих и объединяющих близкие по своему содержанию частные явления психической жизни, которые имеют место в обществе; мы показали это в книге первой. Если соответствующие абстрактные науки в русле исследования природы начали формироваться лишь в александрийскую эпоху, делая первые, еще очень разобщенные попытки, то теории, более непосредственно связанные с практической деятельностью, вроде грамматики, логики, риторики, поэтики, теории национального богатства, юриспруденции существовали уже в очень ранний период; их создала, как было показано в книге первой, общественная потребность. Несмотря на это, представления античных греков о разделении труда, о факторах национального богатства, о деньгах никогда не достигали ступеней развития, сколько-нибудь превосходивших раз-

1 См. с. 356.

2 См. с. 454 и след., 483.

33* 515

витие их сугубо физических представлений о давлении, движении и силе тяжести, и в рамках этих спекулятивных понятий греки, как мы видим, никогда не пользовались точной юридической терминологией. Поэтому их естественно-правовая конструкция общества была точно так же обречена на сравнительное бесплодие, как и их атомистическая конструкция космоса. И в этой области сократическая школа, метафизика субстанциальных форм на долгие столетия одержала победу над метафизикой общественных атомов.

Сократическая школа возникла из потребности найти твердую точку опоры в относительных истинах, оставленных после себя софистикой. Такую точку в пределах схемы древнегреческих представлений можно искать или в отражении объективного бытия в мышлении, или в определении бытия посредством действия. Она существует или в качестве субстанции действительности, или как высшее благо в мире воли и действия, будь то мир отдельного человека или целого общества. Сократ разрушил возможность существования прочной точки опоры в познании мира; но он нашел ее для сферы человеческого действия, а именно в нравственных понятиях. Это разделение философии на теоретическую и практическую, как и соответствующая граница между ними, свидетельствует об ограниченности греческого духа вообще. Сама мысль о том, что прочная опора для любого познания, в том числе и познания объективного мира, находится внутри человека, в его сознании, лежит за пределами мысленного кругозора Сократа. Только тогда, когда появляется ясное понимание этого, мир нравственности, прочная точка опоры всей человеческой деятельности в нем, становится составной частью всеобъемлющей совокупности человеческой науки. Только с этого момента преодолевается ложное разделение наук на теоретические и практические и становится возможным обосновать истинное размежевание между науками о природе и науками о духе

По мере того как Сократ открывает в понятиях нравственности некое неизменное начало, ясную цель обретает и политическая паука. Теперь цель, преследуемая государством, выводится не из игры составляющих его атомов. Для Сократа в знании заключен непоколебимый пункт, являющийся центром притяжения отдельных индивидов - благо. Благо достоверно не относительным, но безусловным образом. Эта цель, стало быть, подчиняет себе индивидов как мысль, управляющая всем разделением государства. Политические воззрения Сократа вступают в противоречие с господствующим демократическим устройством

516

и с идеей равного права всех составляющих общество атомов на управление государством, которая в условиях данной демократии наиболее резко проявляется в распределении государственных должностей с помощью жребия. Знание дает власть; оно есть предварительное условие участия в управлении государством.

Великий организующий гений Платона конструирует на основе этой идеи идеальное государство как коррелят внешнего космоса, государство как произведение искусства. Платон пришел к выводу, что афинское общество расщеплено на атомы; поэтому он решил и не встраивать отношение политического знания и мастерства к участию в руководстве государством в наличную политическую систему, а конструировать государство исходя из этого абстрактного отношения. Эта мысль оказала влияние на дальнейшее формирование наличного государственного устройства у народов Нового времени, так что Платон предстает гениальным пророком, предсказавшим существенные черты современного бюрократического государства. Наблюдая за соперничеством политий и борьбой интересов, он пришел к выводу о необходимости максимальной концентрации всех партикулярных интересов и сил, целенаправленно осуществляемой мудрой государственной волей. Поэтому он наделил свое идеальное государство чрезвычайными средствами (реальное греческое государство располагало ими и без того) как в сфере отношений собственности, так и в том, что касалось свободы его граждан, виртуозно используя всю полноту власти - чтобы подчинить частную волю, частные интересы индивидов руководящему разуму. Так возникает структура, в которой мудрые правят, сильные их поддерживают, а занятая добыванием хлеба насущного масса повинуется: образ и подобие души. Добродетели различных частей души суть добродетели различных сословий в государстве. Так же, как стремление к благу коренится в связи души с миром идей, это стремление, опять-таки в сопряженности с миром идей, учреждает идеал общественного космоса - государство как возникшее из частей, но благодаря соразмерности сил многих душ представляющее собой неразрывное единство. Политическое искусство в соответствии с идеями справедливости и прочих добродетелей строит из материала души общественный космос, как благое божество - внешний космос. Так возникает «совокупный человек»: реальное единство, подобное отдельному индивиду.

Внутренняя несостоятельность такого рода метафизики общества очевидна. Аналогией с «совокупным человеком» только отодвигается, но отнюдь не решается проблема, каким образом из отдельных воль

517

возникает совокупная воля, то есть такая волевая целостность, которая действует в качестве некоторого единства. Платон не решил стоявшей перед ним задачи ни в отношении единичной души, ни в отношении государства. Выделенные им части души в столь же малой степени образуют реальное психическое единство, в какой три описанных им сословия в состоянии cociaBHib единое общество.

Поскольку Платон исходил не из интересов индивидов, не из существующей в данный момент реальности человеческой природы1, для него осталась неизвестной система общности интересов, образующая основание действительного государства. Он скорее презрительно относился к этой системе как к чему-то низкому и не исследовал труд, ремесла и торговлю. Лежащая в основании этого отношения ложно-аристократическая тенденция родственна той, которую греки проявляли повсеместно в сфере познания природы. Так, в качестве удерживающих государство моментов по-прежнему выступают мысль и физическая сила, тогда как интересы сословий приходят в столкновение с ним и обрекают государство на распад. Проявляя своего рода абсолютизм мысли, Платон относится к реальным интересам индивидов не более как к материалу, сопротивляющемуся усилиям государственного деятеля, искушенного в искусстве политики, вместо того чтобы признать в системе зависимостей и общностей, предстающей в виде государственной воли, результат совместного действия этих интересов. Государство строится на воздухе. Возникает в высшей степени концентрированное, но в то же время бессильное что-либо противопоставить игре интересов единство. «Совокупный человек» - это, по существу, троп; утверждаемое этим тропом реальное единство государства не только непостижимо (оно везде и всегда остается непостижимым, ибо единство это имеет именно метафизический характер), но и не делается никаких попыток прояснить содержание этого тропа с помощью понятий. Так чреватые тяжелыми последствиями содержательные недостатки этой теории соединяются с более общей ошибкой методологического свойства. Утверждается, что необходимо постичь сущность государства еще до того, как проанализированы интересы и целевые взаимосвязи, которые образуют его реальность в человеке и благодаря которым оно

То обстоятельство, что Платон в «Государстве» (369 и далее) выводит происхождение ????? из разделения труда и обмена, только подтверждает наше предположение. Это выведение показывает, что Платон учитывал значение частных интересов для жизни сообщества, однако не считал возможным положить их в основу едино ва воли в своем проекте государства.

518

живет и сохраняет силу. В результате этой ошибки оказывается, что взаимосвязь фактов (целевые взаимосвязи, интересы) заменяется метафизическим сказочным существом, каким выступает платоновский «совокупный человек».

Аристотель предпринял попытку придать этому тропу формально определенный вид. Он намеревался разработать понятие реального единства, каким представлялось ему государство. Именно благодаря этому его учение о государстве и здесь настолько поучительно, что показывает, как это фундаментальное понятие социальной метафизики проявляет родственное с основными метафизическими понятиями качество - способность противиться полному распаду на простейшие в своей прозрачности элементы мышления.

Мы показали, что субъектами высказываний об общественной действительности являются индивиды. Субъекты высказываний о природе недоступны нашему пониманию, тогда как субъекты общественной жизни, действия и его претерпевания, равно как и состояний общественной жизни, содержатся во внутреннем опыте человека.2 Аристотель определял разумные индивидуальные существа как субстанции. С другой стороны, в соответствии со своей метафизикой он рассматривал государство, состоящее из таких единичных существ, как некое единство, не являющееся результатом их последующего соединения. Правда, он не ввел в систему своей метафизики понятие государства, ибо метафизика эта заканчивается в преддверии практического мира, то есть как раз там, где наталкивается на великую проблему воли, а в его системе область практического разума отделена от области теоретической науки. Но предпосылки его представления о единстве государства заключаются в следующем. Телеологическая взаимосвязь в царстве органических существ проявляет тенденцию к усложнению функций, - этой тенденции, в свою очередь, соответствует тенденция и к усложнению психической сферы. Таким образом, человек как родовое единство есть наивысшая из субстанциальных форм в иерархии органических существ. Но отдельные существа в рамках этого рода связаны друг с другом не только в силу того, что они суть воплощения одной субстанциальной формы. Отдельные люди входят в состав общественной целостности, в рамках которой они, как индивидуальные сущности, ведут себя как ее

1 См. описание этой же ошибки в «Philosophie dei Geschichte», S. 109 ff. " См. с. 387 и след.

519

составные части. Такие целостности составляют уже пчелы и прочие представители животного мира, ведущие совместный образ жизни, но еще более тесный союз образуют люди, от природы наделенные для этой цели языком и разумом и обладающие способностью отличать право от бесправия. Это сообщество (койнония) дано как семья, неразрывно связанная с человеческим бытием вообще, и по мере того, как семья, расширяясь, перерастает в деревенскую общину, а затем в полис, стремление к совместной жизни, коренящееся в самой природе, достигает в последнем своей конечной цели - автаркии, то есть полной самодостаточности. Полис есть та цель, к которой стремятся более элементарные формы сообщества и которая проявляется уже в менее сложных типах общежития. В этой связи и возникает формула Аристотеля, согласно которой государство есть целое, существующее до семьи и индивидов как его частей.1 Эта формула выражает ту мысль, что государство представляет собой не продукт человеческого произвола, а систему, основы которой заложены в телесной природе человека, в «фюсис». В «фюсис», где действует данная цель, заложена взаимосвязь определений, которые осуществляются только через индивидов и в индивидах и которые ведут этих индивидов к объединению (?????) в рамках государственного образования, поскольку лишь в них самодостаточным образом достигается цель эвдемонии. Такими определениями выступают, например, неравенство индивидов, противоположность между власть имущими и подчиненными, соотношение между затраченными человеком усилиями и обретенной им политической властью. Эти определения обладают необходимостью цели. Причем система (???????), в которой благодаря действующей цели объединено все множество людей (??????) в форме государства, состоит из разнородных частей. Индивид также не полностью поглощается этой целью. Взаимодействие разнородных индивидов в качестве частей некоторого целого сравнимо с взаимодействием отдельных частей организма. Отдельный человек относится к государству так же, как нога или рука - к телу.

Так Аристотелем было подготовлено представление о государстве как организме, сыгравшее столь роковую роль в истории политических наук. Понятие организма было в известном смысле последним словом этой метафизики государства. И оно, как любое другое понятие государственного единства, которое не проясняет аналитически, опираясь на изучение действительной жизни государства, существо государствен-

1 Подробнее об этом см. Arist. Polit., I, 2, p. 1252 b 30, p. 1253 a 19.

520

ного единства, представляет собой плод метафизической поэзии понятий. Анализ в известной степени может разложить на составные части лишь то, что переживается в опыте социальной жизни, но он не в состоянии выразить в одной-единственной формуле все богатство жизни.1 Поэтому реальность государства не может быть представлена с помощью определенного числа понятийных элементов. Это видно уже здесь, у самого Аристотеля, о чем свидетельствует неясность его идеи государства как органического целого, причем эта неясность, имеющая тривиальный характер, так никогда и не была преодолена.2

И тем не менее предложенный Аристотелем способ рассмотрения, согласно которому государство мыслилось как реальная целевая взаимосвязь, оказался в высшей степени плодотворным для сравнительного изучения государства. Он позволил осуществить в области духа почти столь же глубокие исследования государства, как телеологический метод Аристотеля в области природы при исследовании биологических наук. Применительно к политической сфере данный способ рассмотрения был еще более оправдан. Государство, правда, не следует понимать как реализацию единой целеполагающей идеи. Даже столь убедительно разработанное Аристотелем понятие эвдемонии3 как цели человеческого существования - всего лишь абстрактная формула. Но ведь в действительности воля человека, его интересы и цели образуют строение государства, и потому предполагаемую ориентацию общества на осуществление принципа эвдемонии следует расценивать по меньшей мере как недостаточную аббревиатуру фактического положения дел. Применяемое Аристотелем рассмотрение проблемы с точки зрения цели обретает под собой тем самым почву фактичности. Поэтому данное рассмотрение, благодаря сравнительному анализу различных государств, сумело установить основные черты их структуры и определить главные формы политической жизни. И сделано это было с таким совершенством, что созданные в его ходе понятия сохранили ценность по сей день. Эта работа Аристотеля и его школы заложила основы объясняющих методов в сфере наук о государстве так же, как это имело место в области биологии.

1 См. с. 373 и след.

2 См. с. 347 и след.

s Цель государства - в осуществлении принципа эвдемонии, ?? ???, а также ???? ??????? ??? ?????????.*

521

Так что и здесь метафизика субстанциальных форм показала себя полезной на той стадии развития науки, где еще не существовало средств анализа, расчленяющего явление и выявляющего взаимосвязь процессов согласно определенным законам.

Как показали наши собственные теоретические разыскания,1 с пси-холо!ической ючки зрения все отношения союзов, а значит, и государство, состоят из отношений зависимости и общности. Из этой системы пассивных и активных волевых определений рождается психологическое отношение между повелением и послушанием, властью и подданными, на котором и зиждется волевое единство государства. Но эта система зависимостей и общностей представляет собой всего лишь внешнюю сторону реальных взаимосвязей интересов. Содержательные факторы государственной жизни заключаются в первую очередь в целях и интересах, достигающих удовлетворения отнюдь не в результате свободного сопряжения различных действий индивидов. Здесь мы нащупываем реальную сторону того, что, будучи рассмотрено под углом чисто волевых отношений, выступает как механика общества и государственной жизни и находит свое завершение в существовании господствующей над всем государственной воли. Этот статус внешних волевых отношений в государстве мы можем обозначить как форму государства или же как государственное устройство.

Этому положению дел соответствует то обстоятельство, что политическая наука в сочинениях Аристотеля сначала определила с помощью сравнительного метода внешние формы или типы государственного устройства. Реальная жизнь государства отличается столь исключительной сложностью, что даже современная, поистине аналитическая наука только приступает к научному исследованию этого вопроса. А ведь античность еще не имела условий для возникновения подобной поистине аналитической методики исследования. Она не знала достаточно развитой психологии, как и частных наук, находящихся между психологией и политикой. Таким образом, плодотворный анализ состава реальных целей в жизни государства оказался для нее невозможен, и этот анализ гораздо позднее начали осуществлять такие науки, как политическая экономия, и такие писатели, как Нибур и Токвиль.

Таким образом, древнегреческая наука о государстве, представленная в пору своего наивысшего расцвета сочинениями Аристотеля, занималась преимущественно анализом государственного уложения. Эта огра-

1 См г 344 и след

522

ниченность способа научного рассмотрения привела к тому, что в представлении Аристотеля государство становится другим, если изменяется его устройство. Государство (?????) есть некое сообщество (????????), сущность которого (???????? ???????) определяется его устройством (????????). Стало быть, с изменением устройства меняется и само государство. Действующие лица остаются при этом неизменными: трагический хор сменяется хором комическим. Аристотель не улавливает за изменениями государственных форм той долговременной общности народных интересов, которая является основой создания политической структуры: существенным фактором ему представляется государственное устройство.1 Этому соответствует аристотелевское представление об отношении между государственным деятелем и отдельными гражданами как отношении между художником и подвластным ему материалом. Масса населения образует материал для построения государства.2 Так на место реальной взаимосвязи общества Аристотель ставит ложную оппозицию материала и формы, и оппозиция эта в области науки о государстве оказалась для него столь же роковой, как и в области наук о природе. В действительности же в государстве везде существуют созидающая сила, целевые взаимосвязи, связи интересов и везде существует материал - ибо повсюду существуют конкретные люди. В жизненных целях народа, образующего государство, коренится и жизнь государства. Но здесь, как это до известной степени вообще свойственно античному греку, историческое понимание развития природы исчезает за чувством власти, которым проникнут государственный деятель, претендующий на то, чтобы лепить государство в соответствии со своим замыслом, подобно ваятелю. И одновременно отступает на задний план сознание правового континуума. Не случайно Аристотель в связи с вышесказанным ставит следующий вопрос: в какой мере сохраняются после изменения государственного устройства обязательства, принятые на себя прежним государством, или же они упраздняются вместе с ним.

Так и в сфере наук о духе поразительным образом подтверждается сформулированный нами закон развития европейской науки. Сначала она стремится непосредственно познать в высшей мере сложную действительность, описывая, сравнивая и выявляя предполагаемые или положенные метафизикой в основу наблюдаемых явлений причины. И лишь постепенно вычленяет она из действительности отдельные сферы ча-

'Arist. Poht.,111, 3, p. 1276 b 1 2 Arist. Poht., VII, 3, p. 1325 b 40.

523

стных содержаний и подвергает их настойчивому и абстрактному исследованию с точки зрения причинно-следственных связей. Например, одну из таких частей действительности образуют явления движения, другую - феномены хозяйственной жизни. В ходе познания абстрактные науки разрабатывают основные качества явлений, составляющих отдельные сферы действительности, и заменяют, например, теологические представления, какими пользовался для объяснения явлений Аристотель, адекватными понятиями. Метафизика, занимающая господствующее положение в науках, была фактом, соответствующим первой стадии научного рассмотрения действительности.

Внешняя организация общества, обретшая форму государства, особенно привлекала к себе взоры исследователей, сделавших предметом изучения общественно-историческую действительность. Ведь именно здесь перед ними явился удивительный феномен волевого единства как многократно усиленное произведение единичных воль. Этот феномен, должно быть, представляется античным грекам еще более поразительным, чем народам Востока, государственное устройство которых было монархическим. Ведь для последних единство воли воплощалось в личностях их царей, тогда как в греческих полисах это единство было как бы бестелесным. Эта проблема единства воли в государстве занимала писателей, называемых софистами. Вступающие в единоборство друг с другом государства стали объектами исследования великих греческих историков. Но среднестатистического человека, который живет, трудится, наслаждается жизнью и страдает здесь и сейчас, история замечала столь же мало, сколь и человечество как таковое. Та же проблема занимала первейшее место и у философов сократической школы, став впоследствии предметом теории общества, соответствовавшей метафизическим установкам европейской мысли. В созданной в этот период сравнительной науке об устройстве и формах государства на первый план выдвигаются поиски соответствия между весьма успешным описательным изучением политических форм и метафизикой.

Эта сравнительная наука о типах государств исходит, согласно вышеизложенному, из рассмотрения отношения господства, находящего свое выражение в государственном устройстве. Государственное устройство для Аристотеля - это распорядок в области организации государ-сгвенных должностей вообще и в первую очередь верховной власти, которой все они подчинены.1 В соответствии с этим гражданином в его

1 Arisr. Polit., Ill, 6, p. 1278 b 8.

524

глазах является тот, кто участвует в отправлении функций государственного управления и судопроизводства.1 И Аристотель в основу аналитического расчленения государственного устройства на его формальные компоненты (что следует отличать от познания на основе факторов государственной жизни как некой реальности) и поиска основных форм государственного устройства кладет разработанное философами сократической школы понятие взаимосвязи между политическим успехом и участием в отправлении властных полномочий, равно как и в распределении благ. Аристотель расширяет это понятие политического успеха в непредвзято реалистическом духе на основе сравнительного изучения фактов.

Политический успех находится в связи с целью политического целого, о жизни и деятельности которого и идет речь. Эта цель определяется в его системе восходящим рядом функций, по которым различаются между собою виды живых существ, и заключается в эвдемонии целого и его частей - отдельных граждан. В согласии с этими представлениями государство сравнимо с живым, целесообразно действующим существом. Различие видов эвдемонии, к которой в силу своих жизненных условий стремится живое политическое целое, определяет и различие в оценке политических достижений, что влияет на соотношение между политическими достижениями и участием в господстве и полезной деятельности.

Эти взаимосвязи образуют структуру политического целого. Аристотель дополняет образ такой структуры живого существа, ретроспективно прослеживая взаимосвязи между политическими достижениями и лежащими в их основании отношениями и условиями жизни. Так возникает основа для морфологического, сравнительного изучения различных типов государств, как и для гениальной теории о нарушении этой пропорции и генезисе революций.

Ограниченность сравнительной науки о государстве, разработанной Аристотелем, состоит в том, что она не может использовать для аналитического расчленения понятия о причинно-следственных связях, почерпнутые из более развитых наук, а вынуждена опираться главным образом на несовершенные представления о целях. Так Аристотель делал поспешный вывод о заложенной в природе вещей необходимости рабства, поскольку, предполагая, что неравенство между людьми коренится в самой «фюсис», он не ставил вопроса о происхождении неравенства из исторически сложившихся отношений и не рассматривал

'Ibid., Ш, 1, р. 1275 а 22

525

возникающую отсюда возможность его преодоления. Он применял и к политике идею различия между естественно-совершенными, соответствующими целям явлениями, и отклонениями от нормы, идею, нанесшую такой ущерб его физике. Проведенное им различие между совершенными и выродившимися формами государственного строя необходимо отвергнуть как произвольную конструкцию действительности, свидетельствующую разве что о степени развития. Но самую роковую роль сыграла односторонняя точка зрения Аристотеля, отождествлявшего государство и форму государственного устройства. Политический формализм Аристотеля оказался существенным препятствием для реалистического исследования природы государства.

Однако Аристотель и философы аристотелевской школы оказываются, помимо прочего, тем центром, вокруг которого была сосредоточена не имеющая исторических аналогий научная деятельность по собиранию исторических фактов, а также их теоретическому осмыслению, выходящая за рамки науки о государстве. Наряду с теориями поэзии, ораторского искусства, научного мышления и нравственной жизни в аристотелевской школе мы находим сочинения по истории науки, искусства, религиозных представлений. Более того, Дикеарх в своей «???? ???????» уже переходит к культурно-историческому способу рассмотрения. Он выделяет в развитии человечества такие периоды, как мифический золотой век умеренного, мирного естественного состояния, затем возникновение кочевого образа жизни и, как следующий исторический этап, эпоху оседлости, когда зародилось земледелие. Он связывает с природными условиями Греции образ жизни греков, рассматривая во внутренней связи присущие ему обычаи, способы наслаждения жизнью, празднества и политические установления. Так что достижения аристотелевской школы в области наук о духе нисколько не уступают тому, что сделано ею для естественных наук.

Обозначим, наконец, место изучения человеческого общества в общей взаимосвязи науки в рассмотренную нами эпоху. Отдельные теории в системах культур и внешней организации общества, возникшие в силу необходимости дать технические рекомендации в различных отраслях профессиональной деятельности, сохранили свой практический характер и в отношении политики, указав ей пути к созданию наилучших форм государственного устройства. Теоретическая наука в строгом смысле слова заканчивается для этих философов там, где воля начинает создавать свое царство. Уже отсюда следует, что эта эпоха еще не видела проблем в согласовании свободы воли с подчинением всех явлений

526

закону причинно-следственных связей. Но еще более длительным, чем эта ограниченность метафизики, имевшая по необходимости лишь преходящий характер, было влияние, которое в этом направлении оказывало общее и постоянное отношение всей метафизики субстанциальных форм к проблеме свободы. Эта метафизика делала предметом познания только общие формы действительности, но эти формы не затрагивали свободы индивида. С завидной уверенностью, свойственной данному в рамках внутреннего опыта сознанию свободы, не задумываясь еще над вопросом о месте этого сознания в системе каузальных взаимосвязей, который ставит наука, Аристотель утверждает, что деятельность и бездействие, добродетель и порок находятся в нашей власти.1

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СКЕПТИЦИЗМ ПОДРЫВАЕТ ОСНОВЫ МЕТАФИЗИКИ.

НАРОДЫ АНТИЧНОСТИ ВСТУПАЮТ

В ЭПОХУ РАЗВИТИЯ ЧАСТНЫХ НАУК

Место, которое у Аристотеля занимает познание по отношению к действительности, предписано познанию самой метафизикой. Наша объясняющая история метафизики выполнила свою основную работу; теперь нам предстоит осветить дальнейшие этапы развития метафизики.

Между тем скептицизм, зародившийся в эпоху софистов, продолжал свое существование. Непосредственно после Аристотеля на сцену выступает Пиррон, основатель скептической школы. Дебатами, которые велись этой школой, в особенности же новой Академией скептического направления, наполнены III и II столетия до Р. X.; черту под ними подводит составленный Секстом Эмпириком свод аргументов, направленный против всех наук. Эти аргументы, если их сравнить с релятивистскими доводами Протагора, свидетельствуют о прогрессе скептической мысли, что видно из того, как их участники, опираясь на созданные уже логику и метафизику, используют, для проведения главной мысли скептицизма, различия между восприятием и мышлением, феноменом и лежащей в его основе объективной причиной, силлогизмом и индукцией и пр. Здесь еще отчетливее обнаружились границы, положенные скептицизму греческим духом. Но внутри той системы допуще-

1 Eth. Nie., Ill, 7, p. 1113 b 6. Более подробно см.: Trendelenburg. Hist. Beitrage, И, 149 ff.

527

ний, от которой отправлялись народы античности, этот скептицизм оказался совершенно неопровержимым. Он вышел победителем в сражении, развернувшемся на широком поле греческой метафизики.

СКЕПТИЦИЗМ

Каковы же границы аргументации, применявшейся скептическими школами античности? Если ознакомиться с письменными свидетельствами, оставшимися от той эпохи, то станет понятным наше желание прийти на помощь скептикам, взирая на них с нашей более высокой точки зрения, - когда нашему взору предстает то, что лежало вне их горизонта. Таким образом выясняется, что как бы скептики ни оспаривали и ни упраздняли идею объективного познания мира, выработанную античностью и входящую в их философский кругозор, их критика, тем не менее, абсолютно не замечала другого - и поэтому не затрагивала его. Сократовское незнание, проникнутое страстным чувством истины, обращено в будущее. Погруженный в свои мысли Пиррон стоит на границе древнегреческого мира. Он невозмутимо констатирует, что никакая метафизика, никакое положительное знание, на которое вообще был способен греческий дух, не способны стать объективной истиной. Еще должно было наступить время, когда с более высокой точки зрения было увидено другое, то, что скептики от Пиррона до Секста Эмпирика не сумели заметить. Их окончательный приговор, вынесенный позиции метафизиков в целом, сохранил свое значение: они подорвали основы метафизики, но ведь истина-то как раз и не есть метафизика.

Итак, мы дополним наши знания этой интуицией, чтобы основательнее понять скептиков. Они говорят о состоянии восприятия, которое переживает человек1, отличая его от познания.2 Но они не имеют ни малейшего представления о том, что осознание такого состояния, не оспариваемое ими, само по себе уже есть знание, и притом самое надежное знание, от которого любое познание должно заимствовать свою достоверность. Но скептики, в соответствии с метафизической позицией, ищут истину исключительно в ???, что мышление за данным во внешнем восприятии феноменом усматривает в качестве его объективной основы/ Поэтому хотя они и признают зрение и мышление не-

1 См.: Диоген, IX, 103: ???? ??? ?? ?? ???????? ????????, ???????????.*

2 Там же.

См.: Секст Эмпирик. Пирроновы положения, I, 19 и далее.

528

сомненным фактом, но факт этот в их глазах не содержит в себе полноценного знания, а именно знания о фактах сознания. В результате скептики не делают окончательного и ясного вывода о том, что внешний мир является лишь феноменом для сознания, и в силу этого не приходят к воззрению, которое совершенно последовательно трактовало бы внешний мир в этом духе; они лишь задаются вопросом, может ли данное в сознании чувственное впечатление использоваться как знак объективной основы таких феноменов. И справедливо отвечают на этот вопрос отрицательно. Они правы, когда отрицают любой вид познания этой объективной основы феноменов, кантовской вещи-в-себе.2 Таким образом, они заблуждаются лишь в том, что на этом основании оспаривают возможность знания.

Секст Эмпирик, в частности, решительно заявляет: скептик не упраздняет являющееся. Скептик признает то пассивное состояние, в котором он пребывает в момент восприятия, и подвергает сомнению лишь утверждение относительно объективной основы этого состояния.3 В полном согласии с вышесказанным мы находим у Диогена Ла-эртского указание на границы скептицизма, как их установили сами скептики в противоположность искажающим воззрениям метафизиков. В состояниях, нами переживаемых, то есть в феноменах (?? ?????????), скептики не сомневаются, они ставят под сомнение лишь возможность какого бы то ни было познания того, что в них истинно, то есть того, что лежит в основе феноменов во внешнем мире.4 Эти категорические заявления показывают, что скептики совершенно неспособны правильно оценить значение признаваемых ими феноменов сознания для решения проблемы знания. Отрицая знание об истинно сущем как таковом, на деле они опровергали лишь познание внешнего мира. Границы, очерчивающие горизонт мышления скептиков, отчетливее всего проявились в одном примечательном споре. Если скептики заявляют: «все ложно», то метафизики возражают: «значит, ложно и данное утверждение, следовательно оно отрицает само себя». Наиболее основательный ответ скептиков на это возражение таков: говоря

Там же. См. также Диоген, там же.

??? ??? ??? ????? ???? ??? ??? ????? ??? ???? ????? ??? ?? ?? ??? ?????????? ????????????? ???? ?'?? ?? ?????????? ?????????????? ?? ????, ??????? ???????????, ???? ?????? ???????? ?? ??????, ???? ?? ?? ???? ??????????.

Секст Эмпирик. Пирроновы положения, I, 13, 20. 4 Диоген, там же, IX, 102-108.

34-805

гак, скептик отражает лишь свое собственное состояние, не выражая никакого мнения на этот счет, не высказывая никаких суждений по поводу того, что находится вне его и лежит в основе феноменов.1 Разрешить этот спор может лишь теоретик познания, заявив: как раз в этом состоянии человеку и дано подлинное знание, и как раз в нем заключен исходный пункт всякого философствования.

Уяснив для себя эту ограниченность скептицизма, мы, тем не менее, решительно рекомендуем всем, кто считает возможным познание объективной основы того, что явлено нам в наших впечатлениях, обратиться к дошедшим до нас фрагментам философии скептической школы, образцовым способом опровергнувшей возможность такого познания. Релятивизм современных философов, в той мере, в какой он доказывает невозможность метафизики как таковой, ничем не отличается от релятивизма Секста Эмпирика. Современный релятивизм разве что шире релятивизма скептиков в том отношении, что, признавая относительность феноменов, он создает теорию их взаимосвязи. Хотя надо сказать, что в учении о «вероятности», развитом самым знаменитым из скептиков, Карнеадом, тоже высказывается мысль, что после отказа от постижения истины еще остается возможность создать непротиворечивую взаимосвязь феноменов с целью установления ценности каждого отдельного впечатления.

Релятивизм скептиков доказывает невозможность познания объективных взаимосвязей внешнего мира, прибегая для этого к критике восприятия и мышления. Тем самым он подготавливает возникновение великой системы доказательств, которую дали XVII и XVIII века: эмпирическая школа, начиная с Локка, подвергла аналитическому расчленению акт восприятия, стремясь найти в нем возможности для объективного познания, в то время как рациональная школа в тех же целях расчленила процесс мышления. При этом с несомненностью выяснилось, что ни там, ни здесь невозможно обнаружить источник метафизического познания объективной взаимосвязи явлений.

Поэтому сразу же встает вопрос: какова познавательная ценность данных чувственного восприятия? Образы явлений обусловлены прежде всего органами чувств. Обоснование, которое дает Протагор релятивизму посредством наблюдений за чувствами, в наше время было углублено благодаря прогрессу биологических исследований. Аппарат зрения у различных живых существ очень разный, что побуждает сделать вывод о

1 Секст Эмпирик, там же, I, 15.

530

различии возникающих благодаря этому аппарату зрительных образов. Здесь эта школа применяет метод наблюдения за субъективными чувственными явлениями, используя условия, при которых они возникают, как аналогии, чтобы составить себе представление об отклонении зрительных образов, возникающих у животных, от обычных зрительных впечатлений у человека. Такая же процедура применяется и в отношении других органов чувств. При высокой температуре пересохший язык дает нам иные вкусовые ощущения, чем в нормальном состоянии, вследствие чего можно предположить, что и соответствующие состояния у животных сопровождаются различием вкусовых ощущений. Итогом будет такая картина: касаясь струн лиры, наши пальцы извлекают из нее то низкий, то высокий звук - так и игра одних и тех же действующих на органы чувств объектов, вследствие тонкой и разнообразной настройки ощущений, зависящей от самого строения живых существ, порождает совершенно различные феномены.

Такое же различие можно обнаружить и в человеческом мире. Доказательством тому служат зрительные фантазии, а также широкое разнообразие реакций на внешние впечатления, вызывающее в одних случаях удовольствие, в других отвращение. Кроме того, объекты даны нам посредством чувственных ощущений пяти видов; одно и то же яблоко может восприниматься нами как гладкое, ароматное, сладкое, желтое. И кто может сказать, обладает ли оно только одним качеством и лишь в силу различного устройства органов чувств предстает в различных видах? Приведенное нами сравнение с пальцами, касающимися струн лиры, наглядно показывает эту возможность. И разве не может яблоко с той же вероятностью обладать пятью или даже большим количеством неизвестных нам качеств? Человек, слепой и глухой от рождения, считает, что у объектов лишь три типа качеств. Перед лицом такого рода фактов мы не вправе апеллировать к природе, якобы приводящей наши органы чувств в соответствие с воспринимаемыми предметами. Ведь даже впечатления, воспринимаемые одним органом чувств, зависят от изменений состояния этого органа. Вода, которой смачивают воспаленное место, кажется кипящей, тогда как при нормальной температуре кожи она ощущается тепловатой. Вот насколько тесно учение скептиков смыкается с теорией чувственных энергий, созданной Иоганном Мюллером.1

В этом абзаце сведены воедино четыре первых тропа, используемых Сек-стом Эмпириком, см.: Пирроновы положения, I, 40-117.

34* 531

Уразумение относительности чувственных образов становится более ясным по мере осознания нами того, каким образом меняющиеся внешние обстоятельства, при которых нам дан объект, обусловливают различие впечатлений. Звучание одного и того же объекта в разреженном воздухе порождает иное впечатление, нежели в сгущенной атмосфере. Козий рог, обычно черный, если его поскрести, будет выглядеть белым; песчинка на ощупь кажется жесткой, а куча песка - мягкой.1

Так Секст Эмпирик выводит общую формулу относительности всякого воспринимаемого образа пли чувственного впечатления. Все приведенные им тропы оказываются, в конце концов, детализацией всеобъемлющей теоремы относительности впечатлений.2

Эти впечатления обусловлены особенностями субъекта и внешними условиями, при которых явлено объективное. Таким образом, вопреки всей метафизике, утверждающей, что она в состоянии проникнуть в сущность вещей, можно полагать, что восприятие способно выразить лишь отношения объективного.

А что же разум? Мышление? Опровержение скептиками объективного познания природы в этой области выглядит куда менее убедительным, нежели при исследовании познавательной ценности чувственного восприятия. Опирающаяся на доводы разума наука, которую развивали Платон и Аристотель, лишилась доверия. Карнеад исходит из того, что разум должен черпать свой материал из восприятия. Согласимся пока с этой посылкой. Данная проблема обретает наиболее общую форму благодаря понятию критерия. Ясно, что восприятие не содержит в себе критерия, позволяющего различать между ложными и истинными восприятиями. Мы не можем отличить одни от других на основании некоего внутренне присущего им свойства. Стало быть, критерий надлежит искать в мышлении, в разуме. Но мышление в данном случае находится в положении человека, перед которым поставили портрет незнакомого ему лица и попросили оценить, пользуясь только этим портретом, насколько изображение близко к оригиналу; наш разум не в силах, опираясь на образы, запечатлеваемые чувствами, делать какие-либо заключения о том неизвестном, что лежит в их основе.

Если же мы, напротив, вместе с Платоном и Аристотелем предположим, что мышление обладает своим собственным содержанием, мы

1 Те же тропы - с пятого по седьмой, там же, 118-134.

2 О восьмом тропе см. там же, 135 и далее.; см. также: Gellius. N. ?., ??, 5, 7: omnes omnino res, quae sensus hominum movent, ??? ???? ?? esse dicunt.

532

не сможем установить его отношения к реальности. Разум, помещающийся во внутреннем мире человека, не содержит в себе никаких данных, позволяющих определить то, что находится вовне. Не поможет разрешить эти трудности и метод умозаключений. Уже скептикам было совершенно ясно, что большая посылка силлогизма должна быть достоверна, не будучи выведена из других силлогизмов, ее необходимо доказать посредством полной индукции, и в этом случае вывод, якобы сделанный в заключении силлогизма, уже содержится в большой посылке; следовательно, в заключении не рождается новая истина. Любой метод умозаключения, таким образом, заранее предполагает наличие истины в последней инстанции, которая, однако, не дана человеку ни в восприятии, ни в разуме.

Эти доказательства невозможности познания объективного одержали полную победу над метафизикой в той мере, в какой она претендует на познание объективной взаимосвязи мира вне нас. Но они не опровергают возможности познания вообще. В них не учитывается то обстоятельство, что в нас самих существует реальность, которую невозможно отрицать. В дизъюнкции, предлагающей выбор - или внешнее восприятие, или мышление - налицо изъян. Этого не сознавали скептики; этого не видел даже Кант.

Скептицизм, однако, вскрывает трудности в реальных понятиях, представляющих собой те связующие нити, которые скрепляют всякую метафизическую конструкцию мира, причем трудности эти в самом деле отчасти непреодолимы. Так, скептицизм совершенно верно видит, что понятие причины выражает не реальность, а всего лишь отношение; но в качестве такого отношения причина не обладает реальным существованием, она лишь примысливается к сфере действительного.1 Он подмечает, что причина не может мыслиться ни предваряющей следствие, ни существующей одновременно с ним. В рамках скептицизма показано, что любая попытка ясно представить отношение между причиной и следствием в его единичных компонентах невыполнима. Так что атака, какой скептицизм подверг умопостигаемость отношения между причиной и следствием, так и не была отбита.

Карнеад ставит под сомнение понятие Бога как первопричины мира в своей плоской полемике с не менее плоской телеологией, считавшей человека целью природы, после чего прибегает к аргументации, построенной на антиномии между качествами личного существа, с одной

Секст Эмпирик. Против ученых, IX, 204 и след.

533

стороны, и природой совершенного и бесконечного, с другой.1 Равным образом в основных понятиях математики и физики - таких, как тело, протяженность, движение, соединение- скептики обнаруживают известные трудности для аналитического ума.

Антагонизм скептической школы по отношению к практической философии метафизиков концентрируется в их полемике с основополагающей для метафизики теорией высшего блага. И эта полемика отчетливо демонстрирует слабое место в позиции скептиков. Их наиболее убедительный аргумент таков. Стремление воли к благу как к своему объекту предполагает, что благо заложено не в самом этом стремлении (ибо мы хотим выйти из состояния устремленности), а в цели этого стремления. Эта цель не может быть фактом, находящимся вне нас, она должна быть переживаемым нами состоянием, расположенностью нашей души; равным образом и некоторое телесное состояние существует для нас как благо лишь благодаря нашей душевной расположенности. До этого момента аргументация скептиков безупречна. Но гут снова заявляет о себе постоянно возникающее у скептиков смешение непосредственного знания с абстрактным познанием. Мы не в состоянии узнать, какая расположенность души есть для нас благо, ибо не знаем даже, существует ли и что есть та самая душа, о расположенности которой идет речь. Грубая ошибка скептицизма!

МЕТАФИЗИКА ПОСЛЕ АРИСТОТЕЛЯ И ЕЕ СУБЪЕКТИВНЫЙ ХАРАКТЕР

Той силой, которая в аристотелевской школе концентрировала всю совокупность научных изысканий, была философия, в отличие от школы Платона, в которой это место отводилось математике и астрономии. История скептического мировосприятия, описанная нами, показывает, однако, что и придание усилиями Аристотеля метафизике законченной формы не смогло преодолеть отрицающую ее теоретико-познавательную концепцию, которую софисты противопоставили еще не совершенной метафизике. С другой стороны, теперь была подготовлена почва для изменений благодаря тому, что под организующим влиянием метафизической философии получили развитие пауки о природе а науки о духе. Так в ходе всеохватывающего процесса дифференциации

1 Однако Карнеад и не думал отрицать существование богов. См.: Cicero. N. D., ??, 17, 44. Haec Carneades aieba?, non ut deos tolleret, sed ut Stoicos nihil de dus exphcaie convinceret.

534

европейского духа происходило дальнейшее обособление наук. Частные науки теперь в известной мере начали отделяться от метафизики, натурфилософии и практической философии. Однако это отделение совершалось еще не так последовательно, как в Новое время. Многие из крупнейших позитивных ученых по-прежнему разделяли позиции той или иной метафизической школы или, по крайней мере, сохраняли с ними внутреннюю связь. Такому ходу развития соответствовало то, что одновременно возникали новые философские секты, имевшие целью удовлетворение душевных потребностей своих создателей.

Так обособились друг от друга метафизика, отказавшаяся играть главенствующую роль в научном движении, и частные науки, развивавшиеся в позитивном духе на основе эмпирических данных и сравнительного анализа. Метафизика- стоическая, эпикурейская, эклектическая- была влиятельной силой в сфере культуры, в широких кругах образованного общества. Частные же науки опирались исключительно на опыт, встав на службу цивилизации, стремившейся установить свое повсеместное господство.

Перечисленные метафизические системы обобщили и сделали доступным изучению результаты своих разысканий более простым способом. Они по возможности уберегали эти результаты от нападок скептиков, понизив требования к строгости доказательств и приблизив их к набиравшему силу эмпиризму. Таким образом, их целью стала расположенность души, сферой применения - общая культура, формой выражения - упрощение. Атомизм отнюдь не стал более плодотворным для объяснения сложных фактов природы, чем он был в системе Демокрита. Ибо допущение эпикурейцев, согласно которому атомы в пустом пространстве падают сверху вниз вследствие собственной тяжести, двигаясь с одинаковой скоростью и отклоняясь от вертикали, настолько очевидно не годилось для объяснения явлений космоса, что только легкомыслием членов школы и их отсталыми астрономическими воззрениями можно объяснить этот раздел их философской системы. Монотеизм, хотя стоическая школа сближает его теперь с эмпиризмом или придает ему пантеистическую окраску, не преодолел противоположности между движущей, заключающей в себе различные формы силой и материей.

Истории остается лишь указать на тот факт, что с начала деятельности Левкиппа и на всем протяжении существования народов античности сохранялась противоположность между механическим, атомистическим и теистическим, телеологическим объяснением природы. Работа ато-

535

мистической мысли не прерывалась ни на один день. Для нее космос - просто некое скопление вещей; части в нем наличествуют каждая сама по себе, словно других частей и не существует. Начальное состояние мира, от которого отправляется эта теория, сопоставимо разве что с первичным состоянием общества, измысленным теоретиками естественного права, couiacHo с» тому подход), в мир с самого начала были заброшены индивиды, думающие каждый только о себе и просто сталкивающиеся друг с другом в тесноте мира. Со все большей отчетливостью оформляется это одностороннее направление мысли, устраняющее, по с\ти, проблему того, каким образом единичные вещи могут подчиняться общим законам и оказывать воздействие друг на друга? Так от поколения к поколению продолжается борьба между ясностью, признающей только чувственно представленное, и глубиной, стремящейся выразить непостижимое, но тем не менее реально существующее во взаимосвязи, которая не может быть дана ни в одном чувственном элементе. Гёте как-то назвал это явление борьбой неверия с верой, объявив это противоречие глубочайшим из всех противоречий истории. Механистическая философия, а с другой стороны, и философия скептическая в античную эпоху избегали сводить созерцаемый в природе порядок вещей, особенно наглядный в мире звезд, к некой интеллектуальной причине. Скептицизм, в силу бесплодной, чисто негативной позиции, какую он занял по отношению к феноменам, вообще отрицал познаваемость сущего. Философия атомистов по меньшей мере осознавала проблему, научная разработка которой новыми народами поставит впоследствии под сомнение метафизику интеллектуальной причины - проблему механистического объяснения космоса.

В определенный момент в познании происходит изменение, которое, распространившись из сферы метафизики на наиболее существенные вопросы частных наук, будет иметь исключительно важное значение для дальнейшего интеллектуального развития.

Условия, в которых прежде находилась греческая наука о государстве, теперь остались в прошлом. В эпоху ее господства было принято уподоблять отдельное государство атлету; свобода, существовавшая в этих государствах, понималась как участие в господстве, и современному человеку положение, в котором находился афинский гражданин времен Клеона, во многих отношениях показалось бы положением раба. Правда, уже в эпоху развития греков как нации раздавались голоса против такого положения дел. В политических трактатах до сих пор не оцененного по достоинству Антисфена, а также Диогена, из которых пер-

536

вый был неполноправным гражданином, а второй изгнанником, утверждалась мысль о внутренней свободе мудреца, противостоящего давлению со стороны государства, более того, несовместимость внутренней жизни человека и внешней суеты публичной жизни. Когда формирование греческой нации подходило к завершению, когда в результате походов Александра Македонского грекам открылся Восток и, наконец, когда сложилась Римская империя, стремившаяся осуществить свою всемирно-историческую миссию и объединить все культурные нации под эгидой единого права и общего государя, постепенно изменяется и жизнеощущение человека, который теперь, ежедневно сравнивая греков и италиков с темнокожими обитателями стран Востока, начинает ощущать то общечеловеческое, что присутствует у тех и других. Узы, связывавшие с государством восточного человека, который жил и преподавал в Греции, грека по национальности, подданного македонских царей, а затем римских оптиматов, носят совершенно иной характер, нежели те, что связывали, например, Сократа с законами его родного города. Так возникает совершенно новая политическая философия.

Идет непрерывный рост литературы о государстве. Цицерон с восхищением говорит о большом количестве и духовном значении политических сочинений, созданных школами Платона и Аристотеля. До нас дошли названия политических трактатов Спевсиппа из Афин, Ксено-крата из Халкедона, Гераклита из Гераклеи Понтийской, а также Те-офраста из Эреса (множество трактатов), Деметрия Фалерского, Дике-арха из Мессены. Резко контрастируя с очевидно небольшим числом политических или, скорее, заостренных против политической жизни писаний эпикурейцев, появляется богатая политическая литература стоиков, сочинения Зенона из Китиона, Клеанфа Асского, Герилла из Карфагена, Персея из Китиона, Хрисиппа из Сол, Сфера Босфорского, Диогена из Селевкии, Панеция Родосского. Заметно, что среди философов стоической школы значительно преобладают уроженцы варварских стран. Зенон по происхождению финикиец; Персей поначалу был рабом Зенона. По мере того как Стоя привлекает к себе преде гави-телей варварских народов, по мере того как впоследствии принципы греческого умозрения о государстве и праве передаются римлянам, осуществляется связь политической науки, в особенности стоической, с монархиями, ставшими наследницами государства Александра Македонского, с их жизненными потребностями, а позднее и с жизнью римского государства. Стоическая школа связывает упрощенную телеологическую метафизику с идеей естественного права, и как раз в этой, отвечав-

537

шей практическим потребностям жизни, связи и заключалась главная особенность ее влияния. Впоследствии римляне осуществят эпохальное объединение умозрений о естественном правее позитивной юриспруденцией. В этой литературе постепенно пробивает себе дорогу новое общественное чувство, присущее человеку последних столетий до Р. X. Это видно по тому, как эгоистический квиетизм эпикурейцев преобразует естественное право прежней национальной эпохи. Согласно воззрению этой школы, государство основано на договоре о безопасности, продиктованном личным интересом. Так частный человек и его интерес становятся масштабом ценности государства. Но более достойным выражением изменившегося общественного чувства стала политическая наука стоической школы. Монотеистическая метафизика продолжает разрабатывать здесь идеи, развитию которых прежде препятствовал национально-греческий дух и созданные им институты. Теперь совокупность всех разумных существ рассматривается как государство, в состав которого входят отдельные государственные единицы, как отдельные дома - в состав города. Это государство живет по единому закону, который в качестве всеобщего естественного закона стоит над всеми частными политическими правопорядками. Отдельные граждане этого государства наделены известными правами, предоставляемыми этим всеобщим законом. Такое всемирное государство и мыслится как сфера приложения усилий мудреца.

САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ ЧАСТНЫХ НАУК

В этот же период, как мы уже упоминали, у античных народов наблюдается возникновение частных наук. Столь глубокие интеллектуальные изменения связаны, как правило, с изменениями во взглядах лиц, являющихся проводниками новых жизненных перемен, а также с организацией научных учреждений. Наряду с философскими школами теперь появляются целые научные учреждения, основанные государством или отдельными правителями. Александрия, благодаря щедрой и дальновидной политике ее правителей, стала* центром нового духовного движения; тем самым интеллектуальное главенство переходит от Афин к Александрии. Возникает потребность в обсерваториях с постоянно усложняющимся оборудованием, в зоологическом и ботаническом садах, анатомических театрах и гигантских библиотеках, чтобы и впредь оставаться на переднем крае позитивных наук. Происходившее в это время не уступало по значению тому, что на тот момент было создано

538

метафизическим движением в философии. И если о вступлении новых европейских народов в стадию развития позитивных наук, начавшемся в XV столетии, можно говорить как о Возрождении, то и в ту пору позитивные исследования возобновляются на том самом месте, где частные науки античности вынуждены были прервать нить своей деятельности, и пусть никто не подумает, что суть европейского Возрождения, в той мере, в какой оно является интеллектуальным движением, сводилась к эпизодическому расцвету итальянского неоплатонизма или обновленному прочтению подлинного Аристотеля в Италии или Германии.

II все же знания, приобретенные на метафизической стадии развития античной науки, послужили основой для достижений последующей эпохи, когда главное направление интеллектуального прогресса было связано с областью частных наук. Первым условием этого прогресса явились понятия, разработанные учеными прошлого. Так, греческая метафизика сформулировала понятия субстанции и атома, которые отличались от понятий причины, условия или основания, а также воплотила в жизнь понятие формы в отдельных областях. Она выявила основные виды отношений, такие, как взаимосвязь между структурой, функцией и целью в организме, или между политическим успехом и участием в распределении властных полномочий в рамках политического целого.

Второе условие заключалось в развитии фундаментальных, хотя и неоднородных по своей очевидности положений. В этих положениях утверждалось: не существует перехода от ничто к бытию, или обратно, от бытия к ничто; нельзя одновременно утверждать и отрицать что-либо в одном и том же отношении; предпосылкой движения в пространстве является пустота. Наконец, важное условие состояло в логическом сознании. Усилия, предпринятые с целью подчинить реальность законам познания, привели греческий ум в эпоху софистов к революции, в водовороте которой могла бы погибнуть вся греческая наука. Аристотелевская логика, введя научное исследование в рамки закона, подавила эту революцию и впервые сделала возможным спокойное поступательное развитие позитивных наук. В этой логике заключалась предпосылка создания математических наук, как об этом свидетельствует, в частности, Евклид. Только благодаря ее помощи, в эпоху, когда метафизики и физики вели распри о возможности критерия истины, смог появиться труд Евклида о началах математики, который своей логически неуязвимой цепью доказательств словно бы оспаривал то, что всему миру казалось бесспорным, став классическим образцом очевидности.

539

Ограниченность этой метафизики последовательно проявилась и на данной стадии развития частных наук. Новых направлений, отчасти проложенных частными науками, не всегда придерживались с одинаковой строгостью. Математика и явилась тем инструментом точных наук, который был призван помочь арабам и романо-германским народам в объяснении явлений природы. Наряду с этим все более широкое применение получали и другие инструменты, позволяющие осуществлять различные измерения, а также эксперимент, в ходе которого можно не только наблюдать за явлениями, но и по своему желанию вызывать их к жизни в измененных условиях. Ярчайший пример систематизированного экспериментального подхода к изучению проблемы - исследования Птолемея по преломлению лучей света в средах с разной плотностью. Свет под различными углами направлялся из воздуха в воду и стекло, из воды в стекло. Наиболее фундаментальные представления, к которым в эту эпоху пришли науки о природе, содержатся в работах Архимеда по статике. На основе преимущественно математических методов, исходя из положения, согласно которому равные по весу тела, расположенные на равном расстоянии от определенной точки, находятся в состоянии равновесия, он разработал общий принцип действия рычага и заложил основы гидростатики. Но динамика осталась совершенно чуждой Архимеду, к тому же в античную эпоху у него не было последователей.1 Не менее характерно и полное отсутствие химической науки на этой стадии развития частных наук у народов античности. Учение Аристотеля о так называемых четырех элементах имеет своим источником более фундаментальное учение о четырех основных качествах, хотя сами эти четыре элемента пришли из более ранних времен. Предмет этой теории составляли, стало быть, лишь предикативные определения и их комбинации. Она не ставила своей целью расчленение на субъективные единства, то есть субстанции. Таким образом, она бы не смогла оказать непосредственного влияния на экспериментальные работы, даже если бы их авторы и попытались разложить существующие объекты на составные части. Учение об атомах осуществляло лишь идеальное расчленение материи и содержащееся в нем представление о качественно тождественных единствах должно было в связи с возникновением основных химических представлений поначалу оказывать скорее тормозящее влияние. Из потребностей искусства ме-

1 См. прекрасное изложение у Тюро: «Recherches historiques sur le principe d'Archim?de par M. Ch. Thurot» («Revue arch?ol.», 1868-1869).

540

дицины возникла попытка Асклепиада Вифинского сблизить представление о корпускулах с наблюдением над организмом,1 а также рекомендации по изготовлению некоторых химических препаратов, какими пользовались тогдашние врачи, обнаруживаемые у Диоскорида. В отличие от этих разобщенных первых попыток, естественные науки, опиравшиеся на геометрические построения или представления о целях, такие, как астрономия, география и биология, неуклонно шли в своем развитии вперед.

Так уже в эту эпоху развития частных наук у античных народов возникла картина космоса, сочетавшая представление о неизмеримости исследуемого пространства с научной точностью, которая станет каркасом изучения этими народами наук о духе. Эратосфен, Гиппарх, Птолемей изучают вращающиеся массы звезд и земной шар. Предпринимается первая попытка градусного измерения с целью приблизительного определения окружности Земли; Эратосфен закладывает основы географии как науки. Обзор растительного покрова Земли и ее животного мира, проведенный Аристотелем и Теофрастом, дополняется успехами в области анатомических исследований тел животных и человека, позволивших особенно глубоко изучить строение кровеносных сосудов.

Знания о народах, населяющих Землю, и различиях между ними чрезвычайно пополнились благодаря завоевательным походам Александра Македонского и росту Римской империи. Вследствие этого предметом научных исследований стало влияние почвы и климата на духовные и нравственные различия между народами. Критически исследуется и накапливается материал наук о духе, предоставляемый древнегреческой жизнью, ныне уже ставшей достоянием истории. Подвергаются анализу отдельные системы культуры, прежде всего язык. Прочным достоянием науки становится сравнительное изучение государств. Опираясь на него, Полибии предпринимает попытку дать объяснение великому всемирно-историческому феномену, составившему содержание его эпохи, - возвышению Рима к всемирному господству. В своей работе он стремится превратить политическую науку, сильные стороны и