Часть 15.

тическое преобразование осуществилось в городах. В контекст нашего изложения гармонично вписывается классическое описание первого появления современного человека в Италии в эпоху Ренессанса, принадлежащее Якобу Буркхардту. «В Средние века, - говорит он, - обе стороны сознания - и та, что направлена на внешний мир, и та, что обращена на внутренний мир самого человека, - покоятся, словно под единой пеленой, в состоянии сна или полудремы. Эта пелена рассеивается сперва в Италии; зарождается объективное отношение к государству и ко всем вещам этого мира; но наряду с этим мощно заявляет о себе и субъективное: человек становится духовным индивидом и познает себя в качестве такового». То, что здесь обозначено как объективное отношение, обусловлено, прежде всего, обретением отдельными сферами бытия относительной самостоятельности. Наука, отказываясь подчиняться средневековой схеме религиозного способа представления, разрывает опосредующую связь между религиозными идеями как конструктивными средствами и действительностью; последняя теперь воспринимается в непосредственном созерцании, и там, где некогда метафизическая дедукция удерживала феномен в неразрывной связи с глубинным средоточием совокупной духовной жизни, возникает объективный подход и позитивная наука. С другой стороны, изменение положения индивида во внешней организации общества способствовало освобождению индивидуальных сил и индивидуального самоощущения. Возникает новое отношение познающего субъекта к действительности. Наконец, с ростом индивидуального самоощущения и формированием объективного подхода росло и свободное многообразие мировоззрении. Метафизическая мысль, как и поэтическое творчество, прорабатывала все возможности миропонимания. И хотя солнце этой новой эпохи во всей полноте засияло сначала над Италией, однако предвещавшая его заря, забрезжившая па севере Европы, была явлением куда более значительным. У Оккама мы находим более глубокую основу современного сознания, чем у его младшего современника Петрарки, - самоочевидность внутреннего опыта. В противоположность авторитету, словесному доказательству, выходящему за границы опыта силлогизму здесь постигается воля как могущественная реальность, как правдивая и истинная сущность.

Так изменения, происшедшие во всем status hominis, оказываются действенными, а впрочем, и определяющими также и внутри относительно самостоятельной области интеллектуального развития. Те, кто связывают изменение духа науки, начавшееся в XIV веке, с гуманизмом,

654

видят лишь внешнюю сторону дела. На протяжении всего Средневековья идет интенсивное изучение творческого и научно-технического наследия античности.1 И если внутреннее понимание духа античных авторов вновь явилось поначалу в Италии в XIV столетии, а потом уже в других странах, то это было следствием более глубоких причин. У молодых народов - особенно у городских жителей - складывались социальные и политические отношения, аналогичные тем, что имели место в античных городах-государствах. Это имело следствием личное жизнеощущение, личные настроения, интересы и представления, родственные античным и потому позволявшие заново понять античный мир. Ведь тот, кому предстоит воссоздать в себе прошлое, должен быть подготовлен к этому внутренним избирательным сродством с этим прошлым.

Такое изменение духовного уклада, выразившееся в росте самостоятельности религии, науки и искусства и растущей свободе индивида от уз корпоративной жизни, есть глубочайшая, заложенная в самом психическом строе современного человека, причина того, что метафизика оказалась теперь уже неспособной исполнять свою прежнюю историческую роль. Христианская религия, которую Лютер и Цвингли утвердили на почве внутреннего опыта, искусство, которое Леонардо научил улавливать сокровенную мудрость действительности, наука, обращенная Галилеем к анализу опыта, - вот что конституировало современное сознание, свободное в своих жизненных проявлениях.

Метафизика как теология служила в Средневековье той реальной связью, которая соединяла воедино религию, науку и искусство как различные стороны духовной жизни. Теперь эта связь была разорвана. Интеллектуальная жизнь новых народов достигла такого уровня развития, а ум их, прошедший школу схоластики, был настолько дисциплинирован и подготовлен для исследования ради самого исследования, что с помощью более строгих методов начали ставить (да и решать) более конкретные задачи. Наступило время самостоятельного развития частных наук. Сделалось возможным усвоение позитивных результатов античной эпохи. Где Архимед, Гиппарх и Гален выронили из рук нить позитивного исследования, ее оказалось возможным продолжить опять. Античность и Средневековье искали в науке ответ на загадку мироздания, в действительности - воплощение высших идей; таким образом, рас-

Исчерпывающим образом это важное положение на примере только одной отрасли научной литературы описал Прантль своей «Истории логики в Западной Европе» (1855 и последующие издания).

655

смотрение идеального значения явлений смешивалось с анализом их причинной взаимосвязи. Теперь же, когда наука отделилась от религии, не желая заменять ее собой, причинное исследование освободилось от этой ложной зависимости и приблизилось к потребностям жизни. Всеми этими абстрактными логическими заключениями, направленными на трансцендентные объекты, всей этой метафизической паутиной, тянущейся от посюстороннего мира в потусторонний, люди были сыты по горло. Однако честное искание истины по ту сторону явлений продолжалась. И вот человек романского мира обращается к опыту внешней природы и внешней окружающей жизни, а человек нордический - преимущественно к живому религиозному опыту.

И теперь, на этом повороте интеллектуального развития, явился и новый класс людей как носитель нового направления. Духовное лицо уступает место литератору, писателю или профессору в одном из университетов, основываемых или реформируемых городскими властями или же просвещенными князьями. В городах, в которых такие люди появлялись, не было различия между огромной массой деятельных, но необученных рабов и небольшой группой свободных граждан, считавших зазорным любой вид физического труда. Если в городах Древней Греции подобное обстоятельство сильно сдерживало прогресс изобретений, то в современных городах под влиянием промышленности были сделаны крупномасштабные открытия. Обширное поле деятельности, которое предоставляла наша часть света, и гигантские средства, которыми располагал новый мир, обусловили постоянное взаимодействие множества работников. Однако природа уже не предстояла перед ними как божественный сад: человек вторгался в самые недра природы, чтобы постичь силы, скрытые за ее формами. Это движение определило характер современной науки: изучение действительности как она дана нам в опыте путем выявления причинной взаимосвязи, то есть через расчленение сложной действительности на составляющие ее факторы, и прежде всего, с помощью эксперимента. Задача выявления устойчивого в природных изменениях решалась через поиск законов природы. Закон природы не претендует на выражение сущности вещей, а поскольку по этой причине позитивные науки выявили свою ограниченность, то изучение действительности было дополнено теорией познания, которая стала задавать масштаб науке.

Так возникли, как собственные порождения современной науки, исследования причинных законов действительности - как в области природы, так и в области общественно-исторического мира, - а также

656

теория познания. С тех пор они ведут войну на уничтожение с метафизикой и в настоящий момент тяготеют к тому, чтобы на базе теории познания установить взаимосвязь всех частных наук о действительности.

И если в современном мире, на пороге которого мы сейчас стоим, метафизика все же пытается защищаться, то характер ее и положение тем, не менее постепенно меняются. Место в общей взаимосвязи наук, которое она пытается отвоевать для себя, стало иным. По мере того как позитивные науки анализируют действительность, стремясь зафиксировать самые общие ее условия в виде некоторой системы элементов и законов, по мере того как они критически постигают отношение своего положения к действительности и сознанию, метафизика утрачивает свою роль как основы объяснения действительности в частных науках, и возможной задачей ее остается только сводить результаты позитивных наук в некоторую общую картину мира. Степень вероятности, которая достижима для такого рода попытки, может быть лишь незначительной. Равным образом меняется и функция подобных метафизических систем в обществе. Повсюду, где продолжала существовать метафизика, она, как система, превращалась в сугубо частное дело- как своего создателя, так и тех лиц, которые обнаруживали в себе наклонность к этой системе вследствие сходного настроя души. Причиной тому было изменение положения вещей. По той же причине была подорвана власть и единой монотеистической метафизики. Претерпевшие существенное изменение основополагающие понятия в физике и астрономии разрушили выводы монотеистической метафизики. Возникло свободное многообразие метафизических систем, ни одна из которых не является доказуемой. Поэтому у метафизики осталась лишь одна задача - создание центров, где в рамках некой обладающей относительной ценностью конструкции результаты позитивных наук могли бы накапливаться, удовлетворительным образом представляя общую связь явлений. С точки зрения метафизиков, позитивная наука способна создавать лишь отдельные слова и правила их сочетания, в стихи же они могут слагаться только при непосредственном участии метафизиков. Но в стихах нет общезначимой истины. Приблизительно в одно и то же время мы слышим, как друг рядом с другом Шеллинг доказывает свою философию откровения, Гегель- существование мирового разума, Шопенгауэр- мировой воли, материалисты - свои теории о беспорядочном движении атомов; и все пользуются одинаково надежными или одинаково слабыми аргументами. Разве же дело в том, чтобы отыскать среди этих систем одну

42 - 805 657

истинную? Это было бы странным суеверием. Подобная метафизическая анархия как нельзя более ясно убеждает нас в относительности всех метафизических систем. Каждая из них являет собой ровно столько, сколько содержит в себе. В каждой из них истины столько, сколько ограниченных фактов и истин лежит в основе ее безграничных обобщений. Она есть орган зрения, созданный для того, чтобы мыслью углублять мир индивидов, поддерживая их связь с незримым единством. Это и многое подобное образует новую функцию метафизики в современном обществе. В этих системах нашла свое выражение мысль крупнейших личностей, устремленная далеко за пределы их частного бытия. Подлинные метафизики жили тем, что писали. Современные историки философии все более склонны рассматривать как ее центральные фигуры Декарта, Спинозу, Гоббса, Лейбница, в широкой душе которых относительным образом отражается состояние научных идей. Именно этот репрезентативный характер доказывает относительность содержащихся в этих системах истин. Истина не есть нечто репрезентативное.

Однако и такая функция метафизических систем в современном обществе может быть только преходящей, ибо эти мерцающие таинственным светом волшебные замки научной фантазии больше не способны ввести в заблуждение глаз после того, как обнаружилась относительность содержащихся в них истин. И сколь бы долго еще метафизические системы ни оказывали влияние на образованное общество, возможность того, что одна такая относительно истинная система, стоящая в ряду многих других систем, будет использована в качестве основы наук, безвозвратно утрачена.

ГЛАВА ВТОРАЯ ЕСТЕСТВЕННЫЕ НАУКИ

Вот в каком общем контексте возникло современное естествознание. Дух молодых народов прошел дисциплинирующую школу научных корпораций Средневековья. Наука как профессия, передаваемая в крупных корпорациях по наследству, повышала требования к техническому совершенству, сосредоточиваясь на том, что было в ее власти. Причем в этом отношении она имела поддержку в тех мощных импульсах, которые обнаруживала в обществе. По мере того как она устранялась от исследования основ бытия, перед ней начинали возникать новые задачи, диктуемые растущими практическими потребностями общества, тор-

658

говли, медицины, промышленности. Дух изобретательства, который был присущ трудолюбивой буржуазии, соединявшей деловую хватку со способностью к вдумчивому исследованию, создал важное неоценимое подспорье для экспериментальной и измерительной науки. А благодаря христианству в этих германских и романских народах присутствовало живое и могучее сознание того, что- как это выразил Френсис Бэкон, - Духу подобает господствовать над природой. Так, уверенно преследуя свои ограниченные цели, позитивная наука о природе все заметнее отрывается от того целостного духовного образования, которое, в облике метафизики, питалось целостностью душевных сил человека. Познание природы уже не связано с целостностью душевной жизни. Все большее число допущений, имеющих место в этой целостности, элиминируется познанием природы. Основания познания природы упрощаются и все определеннее ограничиваются данными внешнего восприятия. Естествознание XVI века еще оперировало фантастическими представлениями о психических отношениях в природных процессах, но уже Галилей и Декарт начали успешную борьбу с этими пережитками метафизической эпохи. Постепенно даже такие понятия, как «субстанция», «причина» и «сила» превращаются в простые вспомогательные средства для решения методологической задачи поиска тех условий, данных во внешнем опыте явлений, при которых можно было бы объяснить сосуществование и смену явлений, а также предсказать их возникновение.

Это современное естествознание постепенно привело к разложению метафизики субстанциальных форм.

Разумно-необходимая взаимосвязь, которой, как основания объяснения данных действительности, ищет (сообразно идеалу познания, выработанному и предписанному естествознанию метафизикой) современное естествознание, материалом своим имеет понятия «субстанция» и «каузальность» (действующая причина), которые были абстрагированы из опыта целостной человеческой природы и научно разработаны все той же метафизикой. Когда в процессе развития метафизики появились такие понятия, как «основание познания» и «рациональная необходимость», они нашли уже имеющимися эти два фундаментальных представления, которые обращают человеческую мысль от данности к основаниям. Мы видим, таким образом, что естествознание стремится разложить наглядную картину изменений и движений объектов на сцепление причин и следствий, выявить в них закономерности, делающие их доступными для мысли, и сконструировать движущие силы

42* 659

этих процессов- субстанции, которые, в отличие от чувственно воспринимаемых объектов, не подвластны возникновению и исчезновению. Таким образом, и мыслительная работа современного естествознания совершенно не отличается от мыслительной работы древних греков, искавших первопричины космоса. В чем же тогда состоит основная отличительная черта исследования природы, осуществляемого новейшими народами, в чем особенность того подхода, который позволил им разрушить старую систему космологии?

Уже в алхимии немаловажное значение приобретает обращение к истинным факторам природы. Аристотелевское учение об элементах взяло за основу качества, доступные простому восприятию, - тепло, холод, влажность, сухость. На той стадии развития химии, которую представляет Парацельс, применяется химический анализ, позволяющий пойти дальше этого описательного метода исследования - к реальным факторам, составляющим материю. Различаются три основные субстанции (tr?s primas substantias): то, что горит, - сера; то, что дымится и возгоняется, - ртуть и то, что остается несгораемым пеплом, - соль. И только уже из этих основных веществ, которые хотя и нельзя представить изолированно, но можно различить в процессе сгорания с помощью искусства химии, Парацельс выводит аристотелевские элементы. Так обозначился путь, позволяющий посредством фактического разложения материи в эксперименте приблизиться к химическим элементам; возможно, что именно процесс горения, который был для Па-рацельса исходным, дал Лавуазье возможность перейти к количественным методам анализа. Однако задолго до того, как химия обрела прочную основу, точной наукой, благодаря Галилею, стала механика. Говоря об этой заслуге Галилея, Лагранж подчеркивал, что если для обнаружения спутников Юпитера, фаз Венеры и пятен на Солнце требовались только телескоп да исследовательское терпение, то выявить законы природы в явлениях, которые все время были перед глазами, но до сих пор не находили себе объяснения, мог только человек исключительного ума. Простые, понятийно и количественно определенные представления, положенные Галилеем в основу рассуждений, предполагали разложение процесса движения на абстрактные компоненты, и именно в силу простоты фундаментальных взаимосвязей они позволяли подчинить движения законам математики. Внешне столь очевидный принцип инерции перечеркивал всю описанную нами выше метафизическую теорию, согласно которой движение осуществляется только благодаря продолженному действию породившей его причины, а следова-

660

тельно, в основе равномерно продолжающихся движений должна лежать равномерно действующая причина. На эту теорию, которая напрашивалась сама собой из чувственной наглядности движения тел, получающих толчок и возвращающихся в состояние покоя, опиралось допущение о психических сущностях как причинах широкого круга природных изменений, хотя, с другой стороны, сила его в большей мере обусловливалась рациональностью движений. Теперь же открытый Галилеем принцип показал, что причина продолжения движения заключена в существующей у самого объекта необходимости в продолжении такого движения. Соответственно этой необходимости, движущееся тело проходит каждый последующий дифференциал своего пути постольку, поскольку оно прошло предыдущий. Основание метафизического подхода к природе было уничтожено.

Первым приложением механики к запутанной системе фактов, и в то же время самым блестящим и высоким, на какое она способна, стало применение ее к движениям больших космических масс. Так возникла небесная механика. Ее возможность была обусловлена прогрессом математики в области аналитической геометрии и дифференциального исчисления. Теория гравитации - этой незримой связующей силы звездного мира - подчинила сложный механизм обращающихся в космосе тел механическому способу рассмотрения. А души небесных тел, с помощью которых метафизика пыталась объяснить природу, потеряли свое значение и стали легендами ушедшей эпохи.

Осуществлявшееся таким образом неизмеримо громадное изменение человеческого представления о мире началось, когда Коперник - следуя грекам, ставившим в своих изысканиях ту же цель, - поместил Солнце в центр мироздания. « Ибо кто мог бы, - говорит он, - указать этому факелу иное место в великолепном храме природы?» В трех законах Кеплера было развернуто описание фигур и числовых соотношений гелиоцентрических движений планет, в которых он, идя по стопам пифагорейцев, созерцал небесную гармонию. Ньютон попытался найти объяснение процессам движения. В его основу он положил два различных фактора движения. Первый из них - это толчок, полученный планетой и направленный по касательной к траектории, по которой она движется. Второй - гравитация. Влиянием этих двух факторов объясняется искривление планетных траекторий. Таким образом, после того как проблема, благодаря гелиоцентрической модели Коперника, получила более простую, а после трудов Кеплера - детально уточненную формулировку, на место духовных сущностей, чья способность

661

представления и внутренняя духовная взаимосвязь прежде служили основой объяснения сложных видимых траекторий планет и их механически не связанных друг с другом взаимодействий, теперь встает механизм, сравнимый с гигантскими часами. Средством объяснения Ньютону служит анализ, сводящий форму к взаимодействию различных объясняющих факторов, тогда как ранее форма могла быть предметом только эстетического и телеологически-описательного рассмотрения.

Мы не собираемся здесь детально разбирать значение прогресса химии и физики, совершенно преобразившего прежнюю метафизику; в частности, в химии аналитический метод был, видимо, направлен на экспериментальное обнаружение субстанций, существующих в космосе в нерасчлененном виде; формы органической жизни были для метафизики субстанциальных форм вторым опорным пунктом, однако и от него ей пришлось отказаться. Введя понятие «жизненной души», anima vegetativa, метафизика субстанциальных форм еще какое-то время сопротивлялась требованию свести также и органические формы и функции - как самые сложные из всех природных феноменов - к физическому и химическому механизму. Тогдашняя биология использовала понятие «жизненной души», по крайней мере, для объяснения действия химических и физических сил, пока, наконец, большинство биологов - особенно в Германии - не отвергло понятие «жизненной души» и «жизненной силы» как неплодотворные с исследовательской точки зрения и не попыталось полностью устранить их. И здесь расчленение forma naturae, считавшейся прежде живой целостностью, развившейся из психического начала, вновь было той силой, которая низвергла старую метафизику. Таким образом, аналитический метод - причем не просто метод мысленного разложения, а разложения фактического, посредством вмешательства извне, - жаждал познания природных первопричин и разрушал представление о психических сущностях и субстанциальных формах.

Если в основе прежней метафизики лежало монотеистическое учение и главной опорой в сфере точных наук ей служило выведение из астрономических фактов, то теперь нарушается уже строгость и этого выведения.

Едва Кеплер в результате своих открытий перенес на Солнце как центральную точку всех траекторий планет ту божественную силу, которая производит движения планет, как он тут же был вынужден допустить наличие некой центральной силы в Солнце. «Мы вынуждены предположить одно из двух: либо движущие планетами духи тем слабее,

662

чем дальше они от Солнца, либо существует только один движущий дух, находящийся в центре всех их траекторий, а именно в Солнце, и этот дух сообщает небесным телам движение, которое тем быстрее, чем ближе они к нему находятся, а у более отдаленных тел из-за расстояния и уменьшения силы воздействия он как бы истощается».1

И у Ньютона тоже всего лишь одно основание объяснения форм траекторий планет относится к сфере материального. Наряду с этим ему понадобилось допущение, согласно которому движение планеты в определенном направлении и с определенной скоростью вызвано неким толчком. Стало быть, перводвигатель все еще был необходим, хотя теперь ему отводилась уже подчиненная роль. Более того, Ньютон заявляет, что хотя планеты и кометы удерживаются на своих траекториях благодаря закону тяготения, но изначальная регулярность траекторий не может быть результатом действия этого закона. «Такое совершенное устройство, которое образуют Солнце, планеты и кометы, могло возникнуть только благодаря решению мудрого и могущественного существа»2. Его духовная субстанция служит основой взаимодействия элементов Вселенной. Таким образом, астрономическая часть космологического доказательства бытия Божиего еще продолжала некоторое время оказывать влияние, хотя уже не с прежней силой. И немало выдающихся умов, в остальном страстно боровшихся против церковного вероучения, считали этот- несколько смягченный- аргумент убедительным. Однако когда для объяснения возникновения планетной системы стали использовать механическую теорию Канта и Лапласа, то место божества в новой гипотезе заняло некое механическое устройство.

В этот момент окончательно подорванным оказывается метафизическое доказательство как таковое, сохранявшее силу на протяжении всей истории метафизики. Кроме того, благодаря открытиям, касающимся изменений, происходящих в небесных телах, а также открытиям, сделанным в сфере механики и физики неба, было упразднено различение высшего, неизменного мира и переменчивого мира подлунного. Все, что осталось, - это метафизическое настроение, фундаментальное метафизическое чувство, которое было свойственно человеку на протяжении долгого периода его истории, еще с тех времен, когда пастушеские народы Востока устремляли свой взор к звездному небу, а жрецы в об-

1 Kepler. Mysterium cosmographicum, с. 20.

2 Мы цитируем здесь знаменитые общие замечания к третьей книге «Принципов математики» Ньютона.

663

серваториях храмов соединяли поклонение звездам с их наблюдением. Это фундаментальное метафизическое чувство в человеческом сознании всегда тесно связано с психологическими истоками веры в Бога. В его основе - безмерность пространства как символа бесконечности, чистый свет звезд, словно свидетельствующий о существовании горнего мира, но прежде всего - умопостигаемый порядок, который даже между привычным движением звезды на небосклоне и нашим геометрическим представлением о пространстве устанавливает таинственную, но живо ощущаемую связь. Когда все это соединяется в одно настроение, душа растет и ширится, а окружающая ее умопостигаемая божественная взаимосвязь простирается в бесконечность. Это чувство не может исчезнуть, растворившись в том или ином научном доказательстве. Метафизика умолкает. Но когда над миром спускается ночь, то в ее тиши нам еще слышна гармония сфер, о которой пифагорейцы говорили, что ее заглушает лишь мирской шум, и нас охватывает метафизическое настроение, которое лежало в основе всякого доказательства и которое переживет все доказательства вместе взятые.

Однако если современное естествознание привело таким образом к разложению всей описанной выше метафизики субстанциальных форм и психических сущностей, вплоть до ее сокровеннейшей сердцевины - идеи единой духовной причины мира, то встает вопрос: что же пришло ей па смену ?

Что анализ сложных форм природы поставил на место этих formae substantiales,* которые прежде были предметом дескриптивного познания и возведения к духоподобным сущностям? Отвечали на это, правда, так: новую метафизику. И в самом деле, пока разделяют точку зрения (недавно названную Фехнером «ночным взглядом на вещи»), для которой атомы и гравитация суть метафизические сущности, подобные субстанциальным формам прошлого, до тех пор можно говорить, конечно, только о замене старой метафизики на новую, причем нельзя даже утверждать, что на лучшую. Такой новой метафизикой был материализм, и современный естественнонаучный монизм является его преемником и наследником именно потому, что считает атомы, молекулы и гравитацию сущностями, такими же реальностями, как любой другой объект, который можно увидеть и ощупать. Однако отношение настоящего позитивного исследователя к понятиям, с помощью которых он познает природу, иное, чем у метафизических монистов. Сам Ньютон усматривал в силе притяжения лишь вспомогательное, необходимое для формулировки закона понятие, никак не связанное с познанием

664

физической причины.1 Для большинства выдающихся естествоиспытателей такие понятия, как «сила», «атом», «молекула», суть система вспомогательных конструкций, посредством которых человек постигает условия налично существующего, выстраивая из них ясную и практически полезную взаимосвязь. И это соответствует действительному положению дел.

Вещь и причина не могут быть указаны в чувственных данных в качестве составных частей восприятия. Не являются они и результатом формального требования необходимой логической взаимосвязи между элементами восприятия, и тем более- результатом простых отношений сосуществования и последования элементов восприятия. Поэтому им, с точки зрения естествоиспытателя, недостает легитимности происхождения. Они образуют содержательные, коренящиеся в переживании представления, благодаря которым нашим восприятиям свойственна внутренняя взаимосвязь и развертывание которых происходит на уровне, предшествующем сознательному воспоминанию.

Из них, как было показано в нашем историческом обзоре, возникают абстрактные понятия субстанции и причинности. Отличие же вещи от действия, претерпевания воздействия и состояния (наряду с логически выводимыми из него познавательными различиями, которые задаются понятиями субстанции и причинности) определяет форму суждения. Поэтому, хотя мы и способны удалить эти понятия как слова, но отнюдь не в акте действительного представления, изыскание природы может иметь целью лишь одно - с помощью этих представлений и понятий, образующих единственно возможную для нас, присущую нашему сознанию взаимосвязь, построить достаточную и замкнутую в себе систему условий для объяснения природы.

И мы вновь лишь делаем вывод из предыдущего исторического обозрения, когда утверждаем далее следующее. Возникновение понятия субстанции и опирающегося на него конструктивного понятия атома было ответом на требования познания к тому, что полагается в качестве устойчивого основания изменчивости вещи. Эти понятия суть исто-

1 Newton. Principia def., VIII: Voces autem attractionis, impulsus vel propensio-nis cujuscunque in centrum, indifferenter et pro se mutuo promiscue usurpo; has vires non physice, sed mathematice tantum considerando. Unde caveat lector, ne per hujusmodi voces cogitet me speciem vel modum actionis causamve aut rationem physicam alicubi definire vel centris (quae sunt puncta mathemati-ca) vires vere et physice tribuere; si forte aut centra trahere, aut vires centrorum esse dixero.

665

рическое порождение борющегося с предметами логического духа. Они представляют собой, стало быть, не сущности более высокого, по сравнению с отдельной вещью, порядка, а порождения логики, призванные сделать вещь мыслимой и обусловленные в своей познавательной ценности тем переживанием и созерцанием, в которых эта вещь нам дана. Схеме этих понятий были подчинены великие открытия, которые в границах нашего химического опыта подтвердили неизменность массы и свойств элементов в чередовании химических реакций соединений и разложений. Так появляется возможность, от которой зависит плодотворность любого естественнонаучного исследования, - возможность ретроспективно рассматривать данные в созерцании явления и отношения как основу того, что ускользает от созерцания, и проводить таким образом единый взгляд на природу. Ясные представления о массе, весе, движении, скорости, расстоянии, которые были сформированы в процессе наблюдения за большими видимыми телами и подтверждены изучением движения масс в космическом пространстве, используются и там, где на место чувств приходится ставить способность представления. Именно поэтому попытка немецкого идеализма вытеснить это фундаментальное представление о строении материи так и осталась не более чем бесплодным эпизодом, тогда как атомистика, пусть и прибегая часто к довольно причудливым представлениям о частицах массы, все же неуклонно движется в своем развитии вперед. Быть может, эти странные представления и не отвечают нашим идеальным требованиям к первоосновам космоса, но зато они однородны видимым явлениям и позволяют выстроить понятийную взаимосвязь, наиболее подходящую для объяснения этих явлений соответственно состоянию науки в настоящее время. Напротив, представления идеалистической философии природы, хотя и кажутся в силу своего сродства с духовной жизнью в высшей степени достойными лечь в основу объяснения природы, однако, приписывая видимым объектам инородную им духовную реальность, они, с другой стороны, не могли их по-настоящему объяснить и остались поэтому совершенно бесплодными.1

Тот же вывод можно сделать и применительно к познавательной ценности понятия сила и родственных ему понятий причинности и закона. Если понятие субстанции сформировалось в древности, то понятие силы приобрело свой современный облик лишь в связи с развитием

1 См.: Fechner. ?ber die physikaliche und philosophische Atomenlehre.2 Leipzig, 1864.

666

новой науки. Взглянем снова назад; истоки этого понятия мы нашли еще в мифологическом представлении - как переживание. Природа последнего станет ниже предметом теоретико-познавательного исследования. А пока необходимо подчеркнуть следующее: как мы обнаруживаем в нашем переживании, воля может управлять представлениями, приводить члены в движение, и эта способность присуща воле всегда, хотя воля и не всегда ее использует. И даже больше того - в случае внешнего препятствия такая способность из-за действия равной ей или большей силы может и не проявлять себя, но ее присутствие все равно ощущается. Так мы приходим к представлению о силе (или способности) действия, которой обусловлен всякий отдельный акт действия. Из своего рода резервуара действующей силы берут начало все отдельные волевые акты и поступки. Первое научное развитие этого представления мы обнаруживаем в Аристотелевом понятийном ряду: потенция, энергия, энтелехия. В то же время Аристотель в своей системе еще не отделяет порождающую силу от основы целесообразной формы ее проявления, и именно в этом мы усматриваем характерную черту и ограниченность Аристотелевой науки. Только такое отделение делает возможным механистическое мировоззрение. В нем абстрактное понятие количества силы (энергии, работы) отделяется от конкретных природных феноменов. Пример любой машины показывает, что существует поддающаяся измерению движущая сила, количество которой отлично от формы, в какой эта сила себя проявляет; и что, кроме того, движущая сила расходуется в процессе работы - vis agendo consumitur.* Идеал объективной, мыслимо постижимой взаимосвязи условий физического мира реализуется в этом направлении через открытие механического эквивалента теплоты и установление закона сохранения силы. И здесь мы снова имеем дело не с априорным законом, а скорее с приближением естествознания к указанному идеалу благодаря положительным открытиям. Одна за другой природные силы растворяются в движении, а оно подчиняется общему закону, согласно которому всякое действие есть следствие предыдущего, равновеликого действия, каждое следствие - причина другого, равновеликого ему следствия. Взаимосвязь замыкается. Применительно к использованию понятия силы закон сохранения силы имеет, таким образом, ту же функцию, какую постулат о неизменности массы в космосе имеет по отношению к веществу. Оба они на основании опытных данных вычленяют в изменениях вселенной то постоянное, что безуспешно стремилась постичь метафизическая эпоха.

667

Итак, ясно одно - нет более грубо-ошибочного воззрения на механическое объяснение природы, явившееся результатом поразительной работы естествоиспытательского духа Европы с конца Средневековья, чем взгляд на него как на новую разновидность метафизики (скажем, как метафизики на индуктивной основе). Разумеется, идеал объясняющего природную взаимосвязь познания отделяет себя от метафизики лишь постепенно и медленно, и только теоретико-познавательное исследование в полной мере может показать, насколько противоположны друг другу метафизический дух и работа современного естествознания. Предваряя изложение нашей теории познания, определим эту противоположность следующим образом.

1. Внешняя действительность дана в тотальности нашего самосознания не как простой феномен, но как реальность, которая оказывает воздействие, противостоит воле и дана чувству в радости и печали. В напоре и сопротивлении воли мы переживаем себя в представлении как самость, отличая от себя Другое. Другое же существует для нашего сознания только через свои предикативные определения, а предикативные определения высвечивают нашим чувствам и нашему сознанию лишь отношения, в то время, как сам субъект или субъекты не даны нам в чувственных впечатлениях. Таким образом, мы, быть может, и знаем, что этот субъект есть, но точно не знаем, что он есть.

2. Механистическое объяснение природы стремится выявить логические условия этого феномена внешней действительности. Причем, поскольку внешняя действительность была дана нам как действующее начало, она всегда была для человека предметом исследования как с точки зрения своей субстанции, так и с точки зрения лежащей в ее основе причинности. Кроме того, мышление из-за присущей ему функции суждения продолжает вынужденно различать субстанцию, с одной стороны, и действие, претерпевание воздействия, свойство, причинность и, наконец, закон, с другой. Различение двух классов понятий, которые суждение разделяет и соединяет, может быть снято только суждением же, то есть только самим мышлением. Однако именно поэтому для изучения внешнего мира развитые таким образом понятия могут быть только знаками, которые в качестве вспомогательного средства сознания включаются в систему восприятий для решения задачи познания. Познание не способно заменить переживание некой не зависимой от него реальностью. Оно способно лишь сделать постижимым то, что дано в переживании и опыте, сводя его к определенной взаимосвязи условий. Оно может установить константные отношения частных содержаний, вос-

668

производящиеся в многообразных формах природной жизни. Если же мы оставим в стороне сферу опыта, то нам придется иметь дело с порожденными мыслью понятиями, а не с реальностью как таковой. С этой точки зрения, атомы - если они притязают быть самостоятельными сущностями - оказываются не лучше субстанциальных форм, ибо они представляют собой творения научного разума.

3. Условия, найти которые стремится механическое объяснение природы, выявляют только часть содержания внешней действительности. Весь этот умопостигаемый мир атомов, эфира, вибраций есть лишь намеренная и чрезвычайно искусно выполненная абстракция данного нам в переживании и опыте. Задача состояла в том, чтобы сконструировать такие условия, которые позволяли бы выводить чувственные впечатления в строгой точности их количественных определений и предсказывать таким образом будущие впечатления. Система движений элементов, в которой такая задача разрешена, есть только фрагмент реальности. Ведь уже само по себе введение неизменных и не имеющих качеств субстанций представляет собой чистую абстракцию, научный прием. Он обусловлен тем, что все действительные изменения переносятся из внешнего мира в сознание, чем достигается освобождение внешнего мира от обременительных изменений чувственных качеств. Ясность, до которой здесь доведены основные понятия, такие как «сила», «движение», «закон», «элемент», есть лишь следствие операции по очищению явлений от всего, что не доступно количественному определению. Поэтому, разумеется, такая механическая взаимосвязь природы есть, прежде всего, необходимый и плодотворный символ, выражающий через отношения количества и движения взаимосвязь всего происходящего в природе, однако утверждать что-либо о том, чем является она сверх этого, не станет ни один естествоиспытатель, если он не хочет покидать почву строгой науки.

4. Взаимосвязь условий, устанавливаемая механическим объяснением природы, пока еще не может быть выявлена для всех точек внешней действительности. Такую границу механическому объяснению природы полагает органическое тело. Витализм вынужден был признать, что физические и химические законы не теряют действенности на границе органического тела. Однако если естествоиспытатели поставили перед собой более общую проблему- каким образом, исключив допущение о жизненной силе, можно вывести из механической природной взаимосвязи процессы жизни, ее органическую форму, особые законы ее об-

669

разования, ее развитие и, наконец, способ разделения органического на типы, - то проблема эта сегодня еще не решена.

5. Природа подобного метода выявления условий внешней действительности имеет своим следствием еще одно обстоятельство. Нельзя удостовериться, что за явлениями не скрываются еще какие-то другие условия, познание которых потребовало бы совершенно иных мыслительных конструкций. И даже если бы круг нашего опыта был шире, то может быть, что эти созданные нами конструкции были бы заменены другими, отражающими более глубокие и как бы первичнейшие свойства бытия. На это прямо указывает еще не объясненный остаток, побуждавший метафизиков исходить из целого, из идеи. Если мы будем рассматривать элементы в качестве первичных данных, нам не избежать известных сомнений: ведь элементы взаимодействуют друг с другом, выказывают общие черты поведения и тем самым способствуют возникновению целесообразно движущихся организмов. Механическое объяснение природы может рассматривать этот первичный порядок, из которого возникла такая логическая взаимосвязь, на первых порах лишь как случайность. Случай, однако, упраздняет логическую необходимость, для отыскания которой воля к познанию приводит в движение сферу естественных наук.

6. Естествознанию, таким образом, не удается установить единую взаимосвязь условий данного, на отыскание которой, однако, изначально были нацелены его усилия. Законы природы нельзя объяснить тем, что мы припишем их отдельному элементу как его поведение. Анализ пришел к двум крайним точкам - к атому и к закону, и если атом используется в естественнонаучном мышлении как самостоятельная величина, то в нем самом нет ничего, что можно было бы поставить в познавательную взаимосвязь с системой единообразий в природе. Тот факт, что одна частица материи демонстрирует в системе отношений такое же поведение, как и другая, нельзя объяснить ее характером отдельной величины, более того - он предстает в свете этого характера труднопостижимым. И уж вовсе непредставимо, каким образом между неизменными отдельными величинами может устанавливаться причинная взаимосвязь. Чтобы познавать, наш разум должен разбирать мир на составные части, словно механизм, - вот он и разлагает его на атомы. Однако то, что мир все же есть нечто целое, вывести из этих атомов нельзя. И вновь историческое изложение побуждает нас сделать следующий вывод. Результат, к которому анализ природы подвел современное естествознание, аналогичен тому, к которому, как мы видели,

670

пришли греки со своей метафизикой природы: это субстанциальные формы и материя. Закон природы соответствует субстанциальной форме, материальная частица - материи. В конечном счете, в этих отдельных результатах имеет место всего лишь фиксация различия между свойствами, раскрывающимися единству сознания в закономерностях, и тем, что лежит в их основе как отдельная позитивность. Короче, - природа суждения, следовательно, мышления.

Поэтому даже для изолированного рассмотрения природы монизм представляет собой лишь конструкцию, где связь свойств и поведения с тем, что ведет себя таким образом, является необходимой, ибо она правильно почерпнута из природы действительности как феномена сознания; она, однако, связует то, что различно по своей внутренней природе: отдельные атомные величины и логическую законосообразную взаимосвязь, которая всегда указывает для нашего сознания на некое единство. Если же, однако, естественнонаучный монизм выходит за границы внешнего мира и включает также и духовное в сферу своего объяснения, то тогда естественнонаучное исследование само упраздняет собственное условие и предпосылку. Черпая силу из воли к познанию, оно в своем объяснении может лишь отрицать эту волю в полноте ее реальности.

Отставание, на которое, таким образом, обречено научное объяснение, в действительности связано в нашем сознании с общим отношением к природе, укорененным в целостности нашей духовной жизни вообще и являющимся тем основанием, из которого выделился и затем приобрел самостоятельность современный научный подход к природе. Мы показали, что дух Платона и Аристотеля, Августина и Фомы Аквин-ского такого выделения еще не знал. Для них созерцание природных форм неотделимо от сознания совершенства, умопостигаемой красоты мироздания. Вначале обособление механического объяснения природы из общей взаимосвязи жизни, в которой нам дана природа, привело к устранению из естествознания идеи целесообразности. Но во взаимосвязи жизни, в которой дана природа, эта идея осталась, и если понимать телеологию в том смысле, в котором ее понимали греки, то есть как сознание прекрасной, умопостигаемой и сообразной нашей внутренней жизни взаимосвязи, то идея целесообразности вечно будет жить в человеческом сердце. Природные формы, виды и типы - все несет на себе отпечаток этой имманентной целесообразности, и даже дарвинисты не столько отрицают ее, сколько как бы отодвигают в сторону. Сознание целесообразности, кроме того, теснейшим образом свя-

671

зано с познанием логичности природы, в силу которой в ней закономерно возникают различные типы. Такая логичность, однако, строго доказуема. Ибо не важно, знаками чего именно являются наши впечатления, но сосуществование и последовательность этих знаков, находящихся в жестко установленных отношениях с другим, данным в воле, можно свести в некоторую систему, которая соответствовала бы свойствам нашего познания.

Одновременно с проведением механистического объяснения природы глубинное сознание жизни в природе, данное нам в целостности нашей собственной жизни, с непреодолимостью природного явления находит себе выражение в поэзии - и не как некая прекрасная видимость или форма (что могли бы предположить сторонники формальной эстетики), но как мощное чувство жизни: сначала в ощущении природы у Руссо, обнаруживавшего склонность к естественнонаучным знаниям, а затем в поэзии и философии природы у Гете. Последний со страстью и болью, тщетно, не имея подспорий для ясной полемики, пытался опровергнуть точные результаты ньютоновского механического объяснения природы, усматривая в последнем философию природы, а вовсе не то, чем оно было на самом деле, а именно развитием одной из наличных в природе частичных взаимосвязей в качестве абстрактного подспорья для познания природы и ее использования. Даже Шиллер противопоставлял расчленяющему и умертвляющему научному анализу синтез художественного восприятия мира, считая его методом познания более высокой ступени истины - метафизической, и, соответственно, в своей эстетике приписывал художнику постижение самостоятельной жизни природы. Итак, мы видим, что в процессе дифференциации душевной жизни и общества то святое, незыблемое и всемогущее, что фактически дано нам в жизни как природа и выступает излюбленным предметом поэтов и художников, остается тем не менее недоступным научному анализу. И здесь нельзя хулить ни художника, живущего тем, что абсолютно не существует для ученого, ни ученого, понятия не имеющего о том, что составляет для художника сладчайшую истину. В дифференциации общественной жизни такая система, как поэзия, постоянно изменяла свою функцию. С момента утверждения механического взгляда на природу поэтическое творчество сохраняло замкнутое в себе, не подлежащее никакому объяснению великое чувство жизни в природе, продолжает сохранять то, что переживается, но не может быть постигнуто, дабы оно не испарилось в разлагающих операциях абстрактной науки. В этом смысле писания Карлейля и

672

Эмерсона - это поэзия без образов. Вот почему все популярные описания природы, сентиментально вкладывающие обманчивую игру внутренней жизни в ясные и твердые представления анализирующего чувственную данность рассудка, суть лишь презренные гермафродиты; вот почему немецкая философия природы была сплошным запутыванием познания природы (поскольку вводила в ее объяснение дух) и принижением духа (поскольку погружала дух в природу), тогда как поэзия никогда не изменяла своему бессмертному предназначению:

Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все,

О чем просил я. Ты не понапрасну

Лицом к лицу мне в огне.

Ты отдал в пользованье мне природу,

Дал силу восхищаться ей. Мой глаз

Не гостя дружелюбный взгляд без страсти, -

Но я могу до самого нутра

Заглядывать в нее, как в сердце друга.

Ты предо мной проводишь череду

Живых существ и учишь видеть братьев

Во всем: в зверях, в кустарнике, в траве. *

ГЛАВА ТРЕТЬЯ НАУКИ О ДУХЕ

Из метафизики, наряду с естественными науками, выделилась и другая совокупность наук, равным образом имеющая своим предметом данную в опыте действительность и объясняющая последнюю исходя только из опыта. В этой сфере анализ также навсегда разрушил понятия, посредством которых метафизическая эпоха толковала факты. Так что метафизическая конструкция общества и истории, созданная Средневековьем, ушла в небытие не только из-за противоречий и пробелов в системе доказательств, но и по той причине, что и ее общие представления начали заменяться действительным анализом в отдельных науках о духе.

Метафизика протянула сеть своих всеобщих представлений от сотворения Адама до конца времен. В эпоху гуманизма началось накопление разнообразного исторического материала, критика источников, работа на основе филологического метода. Так, благодаря поэтам и ис-

43 - 805

торикам эры гуманизма вновь стала зримой действительная жизнь античных греков. И так же, как мы, воспаряя над землей, видим все более удаленные от нас ландшафты и города, так и историческому взору неуклонно развивавшихся новых народов открывалась все более широкая панорама, и мифы о начале человеческого рода постепенно уступали место научному исследованию, обнаруживающему исторические черты в самых древних преданиях. Сюда добавилось расширение пространственного, географического горизонта общественной действительности. Уже искатели приключений, пробиравшиеся в неведомые тогда части света по ту сторону океана, встретились с народами на более низкой ступени культуры и иного антропологического типа. Под мощным воздействием этих новых впечатлений вдруг стали замечать, что Адам может иметь любой цвет кожи - черный, красный или белый. Исторические опоры метафизики истории рухнули. Историческая критика повсюду срывала покров мифов, саг и легенд о происхождении законов, опираясь на которые теократическое учение об обществе связывало возникновение человеческих институтов с божественной волей.

Но разве не осталась нетронутой метафизическая конструкция, которая, опираясь на филологическую и историческую критику, сумела бы связать строго установленнъм факты в осмысленное целое? Средневековое представление об обществе объясняло единство человечества наличием реальных уз, объединяющих людей так же, как душа объединяет отдельные части организма, а такое представление, в отличие от легенды о Кон-стантиновом даре/ не было разрушено исторической критикой. Это основанное на теократическом мышлении Средневековья представление подчиняло взаимосвязь истории телеологическому толкованию, и оно тоже не было полностью уничтожено в результате критики. Но позже, в эпоху, когда незыблемые постулаты этого телеологического толкования растворились в традиционных представлениях о начале, середине и конце истории, а также в положительно-теологическом определении ее смысла, выяснилась безграничная многозначность исторического материала. Этим была доказана непригодность телеологического принципа познания истории. Ведь в большинстве случаев, отжившим догмам несут смерть не столько точно нацеленные аргументы, выдвигаемые в научном диспуте, сколько то, что они начинают казаться несовместимыми со знаниями, почерпнутыми из других областей. Исследование причинных связей и поиск закономерностей были перенесены из естествознания в сферу наук о духе. Контраст в познавательной ценности телеологических интерпретаций и действительных научных объяснений гораздо

674

ярче заявил о себе в сопоставлении открытий Галилея и Ньютона с утверждениями Боссюэ, чем под воздействием любых аргументов. Особое же значение имело применение анализа к сложным духовным явлениям и возникавшим на их основе абстрактным общим представлениям, которое постепенно размывало эти общие представления и сотканную из них метафизику наук о духе.

Но процесс размывания метафизических представлений и создания самостоятельной системы представлений о причинно-следственных связях, основанной на непредвзятом опыте, в области наук о духе протекал много медленнее, чем в науках о природе, и мы должны показать, чем это было обусловлено. Из осмысления отношения духовных фактов к природе сама собою напрашивалась мысль о подчинении наук о духе, в особенности психологии, принципам механического естествознания. Оправданное стремление рассматривать общество и историю как единое целое лишь медленно и трудно избавлялось от возникших во времена Средневековья метафизических подпорок для решения этой задачи. Оба обстоятельства объясняют следующие исторические факты, но вместе с тем они демонстрируют, как прогрессирующее изучение человека, общества и истории разрушало схемы метафизического познания и повсюду начинало заменять их полнокровным действенным знанием.

В анализе человеческого общества сам человек дан как живое единство, в силу чего разложение на составные части этого жизненного единства представляет собой для такого анализа фундаментальную проблему. Способ рассмотрения, присущий прежней метафизике, упраздняется в этой сфере прежде всего благодаря тому, что исследователи от телеологического упорядочения всеобщих форм духовной жизни идут дальше, пытаясь установить объясняющие законы.

Новейшая психология стремилась, таким образом, познать закономерности, согласно которым один процесс в психической жизни обусловлен другими. Тем самым психологическая наука демонстрировала второстепенное значение той психологии, которая сложилась в метафизическую эпоху и которая была занята поиском родовых понятий для отдельных процессов, обнаружив в основе последних некие способности или силы. В высшей степени интересно наблюдать, как во второй трети XVII столетия, среди бесчисленных классифицирующих трудов, подняла голову эта новая психология. А она, что вполне естественно, вначале находилась под влиянием господствующих в ту пору принципов объяснения природных явлений, в рамках которых и был впервые применен плодотворный научный метод. За внедрением меха-

43* 675

нического объяснения природы, осуществленным Галилеем и Декартом, тут же последовало поэтому распространение этого принципа объяснения на человека и государство, что сделал Гоббс, а за ним Спиноза.

Положение Спинозы - mens conatur in suo esse perseverare indef?ni-ta quadam duratione et hujus sui conatus est conscia* - ведет свое происхождение от принципов механистической школы;1 оно очевидным образом подчиняет природному понятию инерции живое содержание неудержимой воли. На основе тех же принципов Спиноза осуществляет дальнейшее создание механики целостных психических состояний (affectus). Он применяет законы, согласно которым такие психические состояния возводятся к их причинам по принципу сходства и подобия, а чужие душевные состояния по принципу симпатии переносятся на собственную жизнь. Эта теория была, конечно, весьма несовершенной. Мертвое и косное понятие самосохранения не достаточно полно выражает жизненный порыв; если мы дополним эту теорию допущением, согласно которому чувства представляют собой осознание состояний воли, то под эту посылку можно будет подвести лишь часть чувственных состояний; выведение же симпатии из самосохранения - результат ложного умозаключения.2 Однако исключительное значение теории Спинозы заключалось в том, что она попыталась в духе великих открытий механики и астрономии подчинить внешне хаотичные и произвольные целостные состояния психической жизни простому закону самосохранения. В ходе осуществления этой попытки жизненное единство - стремящийся к самосохранению модуса «человек» словно вписывается в систему условий, образующую среду его обитания. В силу того, что факторы, обусловливающие самосохранение или ему препятствующие, выводятся из такого контекста, а все возникающие в его рамках аффекты определяются фундаментальным законом взаимосвязи психических состояний, возникает схема каузальной системы психических состояний. Этой схемой строго определены места, занимаемые отдельными психическими переживаниями в рамках механистической взаимосвязи. Дефиниции целостных состояний суть лишь определения

1 О таком происхождении ясно свидетельствует даваемое Спинозой в «Этике» (Spinoza. Eth., Ill, prop. 4) обоснование: nulla res nisi a causa externa po-test destrui, положение, имеющее силу только применительно к простым явлениям, в силу чего оно неприложимо непосредственно к mens и может быть доказано лишь посредством переноса логического на метафизическое, соответственно ложной посылке Спинозы.

2 Spinoza. Eth., Ill, prop. 16 и 27.

676

места, занимаемого этими состояниями в общем механизме самосохранения, и им недостает только количественного определения, чтобы внешне соответствовать требованиям, предъявляемым к объяснению.

Давид Юм, продолживший дело Спинозы через два поколения после него, занимает по отношению к Ньютону такое же положение, какое Спиноза занимает по отношению к Галилею и Декарту. Его теория ассоциаций представляет собой попытку сформулировать законы группирования представлений по образцу учения о всемирном тяготении. «Астрономы, - поясняет Юм, - долго удовлетворялись тем, что доказывали истинные движения, истинный порядок расположения и величину небесных тел исходя из видимых явлений, пока, наконец, не появился философ, который, благодаря счастливой логике своих рассуждений, похоже, определил силы, повелевающие ходом планет, и законы, его направляющие. То же самое совершилось и в других областях природы. Нет оснований сомневаться в том, что исследователя, стремящегося изучить силы и устройство души, ждет такой же успех, если только он будет проводить свои исследования с таким же умением и осмотрительностью. Весьма вероятно, что одни силы и процессы, протекающие в душе, зависят от других сил и процессов».1

Таково было начало объясняющей психологии, основанной на подчинении фактов духовной жизни механической взаимосвязи природы, и это подчинение было определяющим вплоть до наших дней. В основании попытки обрисовать механизм духовной жизни лежали две теоремы. Представления, оставляемые впечатлениями, рассматриваются как постоянные величины, вступающие во все новые связи, но сами остающиеся при этом неизменными, - и устанавливаются законы взаимных отношений этих величин, из которых требуется вывести психические факты восприятия, фантазии и т. д. Тем самым становилось возможным создать своего рода психическую атомистику. Мы, однако, покажем, что обе эти предпосылки ложны. Впечатления вчерашнего дня в их отношении к впечатлениям дня сегодняшнего нельзя уподобить пробивающимся листьям, которые по весне, пусть и изрядно поблекшие, вновь становятся видимыми. Обновленное представление строится скорее из определенной внутренней точки, равно как восприятие - из некоторой внешней точки. И хотя законы воспроизведения представлений и обозначают условия, в которых осуществляется психическая жизнь, все же невозможно вывести акт воли или логическое

1 Hume. Inquiry cone, human understanding, sect. I.

677

заключение, исходя только из этих процессов, составляющих фон нашей психической жизни. Психическая механика приносит в жертву играющему аналогиями с внешней природой умствованию то, что мы постигаем во внутреннем восприятии. Таким образом направляемая законами естествознания объясняющая психология, в русле которой впоследствии работал и Гербарт, разрушила классифицирующую психологию прежних метафизических школ и показала истинную задачу учения о душе в свете современной науки; но там, где она сама оказывалась под влиянием метафизики естествознания, она не могла сохранить силу своих утверждений. Наука уничтожает метафизику, как старую так и новую, также и в этой области.

Следующую проблему наук о духе образуют системы культуры, тесно сплетенные в обществе между собою, а также внешняя организация общества, следовательно - объяснение общества и руководство им.

Науки, имеющие дело с этими проблемами, включают в себя весьма различные классы высказываний; это и суждения, выражающие нечто о действительности, и императивы и идеалы, желающие направлять жизнь общества. Важнейшая задача мышления об общественных проблемах заключается в том, чтобы связать воедино оба эти класса высказываний. Метафизические и теологические принципы Средневековья позволяли осуществлять такое сопряжение благодаря связи, соединявшей Бога и присущий ему закон с организмом государства, мистическим телом христианского мира. Зрелое состояние общества, сумма накопленных в нем традиций и наполняющее его чувство авторитета, исходящего свыше, органично сочетались в метафизике с идеей Бога. Теперь же эта связь постепенно, шаг за шагом ослаблялась. То же произошло и в сфере наук о духе, по мере того как анализ проник за внешнюю оболочку теологических взаимосвязей согласно идеям формы и занялся поиском взаимосвязей согласно законам. Это стало возможным благодаря применению методов объясняющей психологии и формированию абстрактных научных дисциплин, разрабатывающих основные характеристики частных содержаний применительно к отдельным сферам жизни (право, религия, искусство и-т. д.). Так на смену теологическим представлениям Аристотеля и схоластов пришли адекватные каузальные понятия, отражающие каузальные связи: общие формы были заменены законами, трансцендентное обоснование - имманентным, основанным на изучении человеческой природы. Тем самым был преодолен подход прежней метафизики к фактам общества и истории.

678

Объясняя, как современная наука разрушила теологическое и метафизическое понимание общества, мы ограничиваемся первой фазой этого процесса, завершившейся в XVIII столетии. А именно, сначала возникла естественная система1 познания человеческого общества, его целевых взаимосвязей и внешних форм его организации; создание этой системы в XVII и XVIII веках было задачей не менее величественной, хотя и менее адекватной, чем обоснование естествознания.

Выражение естественная система означает, что общество впредь будет толковаться исходя из человеческой природы, из которой оно возникло. В данной системе науки о духе сначала нашли свой собственный центр - человеческую природу. Особое внимание уделялось теперь анализу психологических истин второго порядка (как мы их обозначили). В душевной жизни индивида были обнаружены побуждения, выступающие мотивами практического поведения, и тем самым была преодолена старая противоположность между теоретической и практической философией. Выражением этого научного переворота в систематике является то, что на место противоположности теоретической и практической философии приходит противоположность основоположения наук о природе и наук о духе. В области наук о духе изучение обоснований для вынесения суждений о действительности связано с изучением обоснований для различного рода ценностных высказываний и императивов, регулирующих жизнь отдельной личности и всего общества.

Метод, с помощью которого естественная система рассматривала проблемы религии, права, нравственности, государства, был несовершенным. Он определялся, в основном, математическими процедурами, давшими механическому объяснению природы столь исключительные по своему значению результаты. Кондорсе был убежден, что права человека были открыты с помощью процедур столь же строгих, как и методы механики. Сэй верил в то, что довел до завершения политику как науку. В основании этого метода лежала абстрактная схема природы человека, которая должна была, опираясь на немногочисленные общие психические содержания жизни индивида, объяснить факты исторической жизни человечества. Так еще один ложный метафизический метод смешивался с зачатками плодотворного анализа. Но какой бы убогой

Данным термином мы обозначаем теории естественного права, естественной теологии, естественной религии и т. д., общим признаком которых было выведение общественных явлений из заключенных в человеке каузальных связей, независимо от того, изучается ли человек с помощью методов психологии или объясняется биологически из взаимосвязи природы.

679

ни казалась нам сегодня эта естественная система, метафизическая стадия познания общества была окончательно преодолена именно благодаря этим несовершенным положениям - естественной теологии о религии, теоретиков морального чувства- о нравственности, школы физиократов - о хозяйственной жизни и т. д. Ведь эти положения развивали основные свойства различных элементов, составляющих систему общества, а эти основные свойства были приведены в связь с человеческой природой, что дало возможность впервые непредвзято взглянуть на внутреннюю работу факторов общественной жизни.

Последнюю и наиболее сложную проблему наук о духе образует история. Присущие естественной системе методы анализа были теперь приложены к историческому процессу. По мере того как последний исследовался на материале различных, относительно самостоятельных областей жизни общества, исчезала теологическая односторонность и грубый дуализм Средневековья. С исследованием побудительных мотивов исторического движения самого человечества пришел конец трансцендентному воззрению на историю. Сформировалось более свободное, более широкое рассмотрение ее хода. В результате развития наук о духе из средневековой метафизики истории в XVIII веке выделился универсально-исторический подход, ядро которого составляет идея развития.

Душу XVIII столетия образуют такие неотрывные друг от друга понятия, как «просвещение», «прогресс человечества», «идея гуманности». С помощью этих понятий с разных сторон рассматривается и выражается одна и та же реальность, одухотворившая XVIII столетие. Сознание внутренней взаимосвязи человеческого рода в том виде, как эту идею выразило на языке метафизики Средневековье, не утратило своей силы. В XVII веке сознание взаимосвязи и единства человеческого рода обосновывалось преимущественно религиозными аргументами и распространялось только на научное сообщество, тогда как в мирской жизни имел силу закон «homo homini lupus» - противоречие, удивительным образом пронизывающее всю систему Спинозы. Теперь же, благодаря особым усилиям школы экономистов и общности интересов просвещения и распространения идей терпимости в обществе, в различных странах сложилась также солидарность и мирских интересов. Так метафизическое объяснение целостности человеческого рода постепенно сменилось растущим знанием о реальных связях, объединяющих индивидов.1