Часть 5.

Своеобразной взаимосвязью своей жизни я - в соответствии с природой времени - обладаю только тогда, когда мое воспоминание обращается к ее течению. Длинный ряд процессов оказывает совокупное воздействие в моем воспоминании, и ни один из них не может быть воспроизведен сам по себе. Уже в памяти осуществляется выбор, и его принцип определяется значением, которое имели отдельные переживания для понимания взаимосвязи моего течения жизни в то время, когда они протекали, а также сохранившимися оценками былых времен или же - если воспоминание еще свежо - новым постижением взаимосвязи моей жизни. И теперь, когда я размышляю о прошлом, из того, что все еще может быть мной воспроизведено, только то сохраняет место во взаимосвязи моей жизни, что имеет для нее значение с моей сегодняшней точки зрения. Именно благодаря этому моему нынешнему постижению жизни каждая ее часть, являющаяся значительной, получает в свете этого постижения форму, в которой эта часть сейчас постигается мной. Отсюда она сопрягается с другими значительными частями; эта часть принадлежит взаимосвязи, которая определена отношениями значительных моментов жизни к моему нынешнему ее истолкованию. Эти сопряжения значений конституируют настоящее переживание и пронизывают его. Если меня вновь посетит человек, который имеет для меня значение, это переживание черпает свою полноту из того значительного, что было в предшествующих встречах. В таком случае прежние переживания соединяются в мощное единство, возникающее из их сопряжения с настоящим. Поэтому у меня может быть такое чувство, словно я никогда с этим человеком не расставался, - настолько внутренним и личным является это сопряжение. Я вновь прихожу в какую-то картинную галерею; из того, что было для меня значительным, вырастает теперь - сколько бы времени ни отделяло сегодняшний приход от предшествующего - вся полнота нынешнего переживания произведений искусства.

Выражением этого является автобиография. Она представляет собой толкование жизни в таинственной связи случайности, судьбы и характера. К чему бы мы ни обратились - наше сознание работает над тем, чтобы дать завершение жизни. Мы страдаем от наших судеб и от нашего существа, и они заставляют нас понимающе примиряться с ними. Прошлое загадочно влечет нас к тому, чтобы познать паутину значений отдельных его моментов. Но его истолкование остается, тем не менее, неудовлетворительным. Нам никогда не совладать с тем, что мы называем случаем: то, что имело значение для нашей жизни - будь то нечто прекрасное или ужасное, - всегда происходит по воле случая.

119

Это же отношение между значением отдельного переживания и смыслом всего течения жизни господствует и в поэзии. Здесь оно господствует, однако, с совершенно новой свободой, ибо фантазия оформляет события из сознания их значения для жизни, не будучи принуждаема действительностью17. Героический эпос возникает, когда с точки зрения значительного для жизни отношения, которое мы называем мотивом, историческое растворяется в изображении его значительности. В событии исчезает в таком случае все, что не является необходимым моментом для изображения значения этого события. Поэтому героический эпос представляет собой более высокое агрегатное состояние, в котором отдельные героические сказания, принадлежащие охватывающей их взаимосвязи, обретают более высокую ценность с точки зрения постижения значения жизни в силу сопряжения их мотивов с охватывающей их взаимосвязью значения. Следующую ступень в истолковании жизни занимает рыцарский эпос.

Еще более высокой формой толкования является драма. Здесь перед нами все сконцентрировано на достижении как можно более отчетливого выражения значения жизни (в трагедии и т. д.).

И в изобразительном искусстве господствует то же соотношение, когда значение единичного служит пониманию совокупной взаимосвязи переживаний. Именно на этом основывается внутренняя взаимосвязь различных искусств друг с другом в определенную эпоху, равно как и понимание, достигаемое через значение единичного, а также зависимая от этого техника, используемая во всех областях. Изобразительное искусство отлично от фотографии или восковой копии именно потому, что оно позволяет понять, обнаружить момент значительности. В многообразии мимолетных переживаний образов пейзажа, интерьера или человеческого лица постоянно сменяется постижение значительных моментов. Однако являющееся никогда не есть объективное изображение, но представляет собой жизнеотношение. Лес в вечерних сумерках предстает перед зрителем величественно и почти страшно; строения в долине своим ясным покоем вызывают впечатление уютной сокровенности - это вытекает из жизненного отношения к ним. Изображение человека обусловлено многообразным отношением к нему. Еще сильнее это обнаруживается при изображении фигуры в целом, где все сосредоточено на схватывании движения.

Все изменения, которые в своем развитии претерпевает искусство, ничего не меняют в том отношении, согласно которому любое произведение изобразительного искусства позволяет понять то, что явлено в пространстве, в силу сопряжения значения его частей, и лишь вид этого отношения различен ...

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

ПОСТРОЕНИЕ

ИСТОРИЧЕСКОГО

МИРА В НАУКАХ

О ДУХЕ

SXS

I. ОТГРАНИЧЕНИЕ НАУК О ДУХЕ*

Необходимо с помощью надежных признаков провести предварительное отграничение наук о духе от наук о природе. В последние десятилетия те и другие, и особенно такой предмет, как история, служили поводом для интересных дебатов. Не разбирая подробно мнений, которые выдвигались оппонентами в этих дискуссиях, я предпринимаю здесь самостоятельную попытку проникнуть в сущность наук о духе и отграничить их от наук о природе. Полная формулировка этого различия будет осуществлена лишь в ходе дальнейшего исследования.

1.

Я исхожу из того обширного факта, который образует прочное основание любого размышления о науках о духе. Наряду с науками о природе возникла некая группа знаний, - возникла естественно, из задач самой жизни, - которые связаны друг с другом общностью предмета. Такие науки суть история, политическая экономия, юридические и политические науки, религиоведение, исследования в области литературы и по-

* В основе настоящей работы лежат статьи об отграничении наук о духе, о структурной взаимосвязи знания, о переживании и понимании, которые я зачитывал в Академии наук в течение многих лет вплоть до 20 января 1910 года. В частности, очерк «Структурная взаимосвязь знания» отталкивается от работы «Психическая структурная взаимосвязь», которая была прочитана 2 марта 1905 года и напечатана в Отчете о заседании от 16 марта. Поэтому этот очерк представлен здесь лишь в несколько обобщенном и немного дополненном варианте [см. первую часть книги]. Из ненапечатанных статей, которые вошли в настоящую работу, «Отграничение наук о духе» воспроизводится в первоначальном виде, статьи о переживании и понимании расширены. В остальном же изложенное здесь опирается на мои лекции по логике и системе философии.

123

эзии, изобразительного искусства и музыки, философских мировоззрений и систем и, наконец, психология. Все эти науки восходят к одному и тому же существенному факту: роду человеческому. Они описывают и повествуют, выносят суждения и образуют понятия и теории относительно этого факта.

То, что обычно разделяют как физическое и психическое, в этом факте является неразделенным. В нем содержится живая взаимосвязь того и другого. Все мы имеем одну природу, и она действует в нас - неосознанно, в темных инстинктах; состояния сознания постоянно выражаются в жестикуляции, мимике, в словах, объективируются же они в институтах, государствах, церквях, научных учреждениях: в таких именно взаимосвязях и совершается движение истории.

Это, разумеется, не исключает того, что науки о духе используют в своих целях различение физического и психического. Однако они должны сознавать, что в таком случае работают с абстракциями, а не с сущностями, и что эти абстракции обладают значимостью лишь в той перспективе, в которой они создавались. Я представляю ту точку зрения, исходя из которой в ходе дальнейшего обоснования проводится различие между психическим и физическим и которая определяет тот смысл, в каком здесь употребляются данные выражения. Ближайшим образом данное -это переживания. Однако последние, как я попытался доказать ранее*, находятся во взаимосвязи, которая на протяжении всего течения жизни сохраняет постоянство; на ее основе возникает то, что я ранее описывал как приобретенную взаимосвязь душевной жизни; она объемлет наши представления, ценностные определения и цели и существует как связь всех этих членов**. Таким образом, в каждом из них приобретенная взаимосвязь существует в особых связях, в отношениях представлений, в оценках, в порядке целей. Мы обладаем этой взаимосвязью, она постоянно действует в нас, в соответствии с ней ориентируются находящиеся в сознании представления и состояния, посредством нее апперцепируют-ся наши впечатления, она регулирует наши аффекты: так, она всегда наличествует и всегда действует, оставаясь, однако, неосознанной. Я не

* Sitzungsbericht vom 16. M?rz 1905, S. 332 ff. [Наст. изд. С. 51 и далее].

** О приобретенной связи душевной жизни см. «Dichterische Einbildungskraft und Wahnsinn». Rede 1886, S. 13 ff., Die Einbildungskraft des Dichters, in «Philosophische Aufs?tze», Zeller gewidmet, 1887, S. 355 ff., «Ideen ?ber eine beschreibende und zergliedernde Psychologie», Sitzungsber. d. Akad. d. Wiss. 1894, S. 80 ff. [GS VI, S. 142 ff., 167 ff.; GS V, 217 ff.].

124

знаю, что можно было бы против этого возразить, когда применительно к человеку эта взаимосвязь посредством абстрагирования отделяется от переживаний в пределах его течения жизни и в качестве психического начала делается логическим субъектом суждений и теоретических истолкований. Образование этого понятия оправдано тем, что выделенное в нем в качестве логического субъекта делает возможными суждения и теории, необходимые в науках о духе. Таким же легитимным представляется и понятие физического. В переживании мы имеем дело с впечатлениями, ощущениями, образами. Физические же предметы суть то, что в практических целях полагается как их основание, посредством чего становится возможным конструирование ощущений. Оба понятия могут применяться только тогда, когда мы сознаем, что они представляют собой только абстракции от факта, называемого «человек», - они обозначают не полную действительность, а являются лишь легитимно образованными абстракциями.

Субъекты высказываний в данных науках имеют различный объем - индивиды, семьи, более сложные союзы, нации, эпохи, исторические движения или эволюционные ряды, общественные организации, системы культуры и иные частные фрагменты, вычлененные из целого человечества, - и в конце концов само это человечество. О них можно рассказывать, их можно описывать, можно разрабатывать относящиеся к ним теории. Но они всегда будут сопряжены с одним и тем же фактом, человечеством, или человеческой общественно-исторической действительностью. И таким образом прежде всего появляется возможность определить эту группу наук посредством общего для нее отношения к одному и тому же факту, человечеству, отграничивая ее от наук о природе. Кроме того, из этого общего отношения вытекает, что высказывания о логических субъектах, содержащихся в факте «человечество», обосновывают друг друга. Два больших класса данных наук - изучение истории вплоть до описания сегодняшнего состояния общества и систематические науки духа - в каждом пункте зависят друг от друга и образуют таким образом некую прочную взаимосвязь.

2.

Хотя это определение понятия наук о духе и содержит правильные высказывания, однако оно не исчерпывает их сущности. Мы должны найти тот тип отношения, каким науки о духе относятся к факту «человечество». Лишь так можно точно установить их предмет. Ибо ясно, что науки о ду-

125 _

хе и науки о природе не могут быть логически корректно разведены как два класса, если исходить из двух фактических областей, которые они образуют. В конце концов, физиология тоже рассматривает некий аспект человека и тем не менее является наукой о природе. Стало быть, в фактах самих по себе и для себя не может иметь места принцип разделения на два класса. Науки о духе должны относиться к физической стороне человека иначе, чем к психической. И так на самом деле и происходит.

В указанных науках действует некая тенденция, укорененная в самом предмете. В изучение языка входит, конечно, как физиология речевых органов, так и учение о значении слов и смысле предложений. Современная война включает в себя как химические воздействия пороха, так и моральные свойства стоящих в пороховом дыме солдат. Однако в природе рассматриваемой нами группы наук содержится определенная тенденция, - а по мере их прогресса она развивается все сильнее, -вследствие которой физическая сторона процессов низводится до простой роли условий, средств понимания. Речь идет об ориентации на самоосмысление, о пути понимания, ведущем извне внутрь. Эта тенденция использует любое жизнепроявление для того, чтобы постичь тот внутренний мир, из которого оно вытекает. История повествует о научной работе, колонизации, войнах, основании государств. Эти повествования наполняют наши души великими картинами, рассказывают об историческом мире, нас окружающем; однако в этих свидетельствах нас волнует главным образом недоступное чувствам, только переживаемое, из которого возникли внешние события, которое им имманентно и на которое они оказывают обратное воздействие. Эта тенденция зиждется не на способе рассмотрения, применяемого к жизни извне, а имеет основание в ней самой. Ибо все ценности жизни содержатся в этом переживаемом, вокруг которого и сосредотачивается вся внешняя суета истории. Здесь возникают цели, о которых природе ничего не известно. Воля производит развитие, формообразование. В этом духовном мире, наполняющем нас творчеством, ответственностью, суверенностью, и только в нем, жизнь обладает своей ценностью, целью и значением.

Можно сказать, что во всех научных работах заявляют о себе две великие тенденции.

Человек застает себя определенным природой. Она охватывает редкие, возникающие то тут, то там психические процессы. С этой точки зрения они оказываются интерполяциями в великом тексте физического мира. В то же самое время такое представление о мире, основывающееся на пространственном протяжении, является исходным пунктом всякого знания о единообразии, и мы с самого начала вынуждены с этим

126

считаться. Мы овладеваем этим физическим миром, изучая его законы. Эти законы могут быть открыты лишь в том случае, если характер переживания наших впечатлений о природе, та связь, в которой мы находимся с ним в той мере, в какой сами есть природа, то живое чувство, которое позволяет нам наслаждаться ими, все больше и больше скрывается за абстрактным постижением этих законов в соответствии с отношениями пространства, времени, массы, движения. Все эти моменты ведут к тому, что человек исключает сам себя, чтобы, конструируя из своих впечатлений этот грандиозный предмет «природа» согласно законам, представить его как порядок. В таком случае она становится для человека центром действительности.

Но тогда тот же самый человек обращается от нее назад к жизни, к себе самому. Это возвращение человека в переживание, через которое для него только и наличествует природа, возвращение в жизнь, в которой только и возникает значение, ценность и цель, - другая великая тенденция, определяющая научную работу. Возникает второй центр. Все, с чем сталкивается человечество, что оно создает и как оно поступает, системы целей, в которых оно себя проявляет, внешние организации общества, в которые объединяются отдельные люди, - все это обретает здесь свое единство. От чувственно данного в истории человечества понимание возвращается к тому, что недоступно чувствам и тем не менее проявляется и выражается в этом внешнем.

Как первая тенденция нацелена на то, чтобы с помощью своих методов постичь саму психическую взаимосвязь в языке естественнонаучной мысли и в ее понятиях, словно отчуждаясь от себя самой, так и эта вторая тенденция сказывается в обратной взаимосвязи внешне воспринимаемых событий человеческой истории с тем, что недоступно чувствам, в осмыслении того, что манифестирует себя в этом внешнем течении событий. История показывает, как науки, относящиеся к человеку, непрерывно приближаются к более отдаленной цели осмысления человеком самого себя.

Эта тенденция выходит за пределы человеческого мира и распространяется на саму природу, стремясь сделать ее понятной посредством понятий, обоснованных в психической взаимосвязи, хотя природу можно только сконструировать, но понять нельзя. Мы видим, что это имеет место у Фихте, Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра, Фехнера, Л отце и их последователей: они хотят выведать у природы ее смысл, который она все же никогда не позволит постичь.

В данной точке для нас раскрывается смысл понятийной пары внешнего и внутреннего, а также право применять эти понятия. Они обозна-

127

чают то отношение, которое существует в понимании между внешним чувственным явлением жизни и тем, что его произвело, что в нем обнаруживается. Отношение внешнего и внутреннего существует только в сфере понимания, отношение же феноменов к тому, посредством чего они конструируются, - только в сфере познания природы.

3.

Теперь мы подходим к тому моменту, когда возникает возможность более точного определения сущности и взаимосвязи группы наук, из которой мы исходили.

Прежде всего мы отграничили человечество от близкой к нему органической природы и далее, спускаясь ниже, - от неорганической природы. Это было разделением частей в целом Земли. Части образуют уровни, и человечество как определенная ступень развития, на которой появляются понятие, оценка, реализация целей, ответственность, сознание значения жизни, вполне может быть отделено от уровня животного существования. Стало быть, самое общее свойство, объединяющее нашу группу наук, мы определили бы так: все они имеют непосредственное отношение к человеку, к человечеству. В этом отношении и кроется основание взаимосвязи этих наук. Далее мы обратили внимание на особую природу этого отношения, существующего между фактами человек, человечество и самими науками. Данный факт мы не вправе просто обозначать как общий предмет этих наук. Напротив, их предмет впервые возникает благодаря особому подходу к человечеству, которое не навязывается им извне, а фундировано в сущности этих наук. Речь идет о государственных и церковных образованиях, об институциях, нравах, книгах, произведениях искусства; подобные факты, как и сам человек, всегда содержат в себе отношение некоей внешней чувственной стороны к стороне, сокрытой от чувств, а потому внутренней.

Итак, далее необходимо определить это внутреннее. Здесь мы совершаем обычную ошибку, подменяя наше знание этой внутренней стороны психическим течением жизни, психологией. Я попытаюсь прояснить это заблуждение в нижеследующих рассуждениях.

Все эти законоуложения, все эти судьи, следователи, обвиняемые, словом весь этот аппарат судопроизводства, как его можно видеть в определенное время и в определенном месте, сначала является выражением некоей целевой системы правовых определений, в силу которой этот аппарат и действует. Эта целевая взаимосвязь направлена на внеш-

128

нее сопряжение воль в однозначном измерении, которое принудительно реализует условия совершенства жизненных отношений и размежевывает властные сферы индивидов в их отношении друг к другу, к вещам и коллективной воле. Оттого формой права должны являться императивы, за которыми стоит некая общность, достаточно сильная, чтобы навязывать их. Так, историческое понимание права, как оно существует внутри подобной общности в определенную эпоху, состоит в возвращении от внешнего аппарата к духовной систематике правовых императивов, которые порождены и должны быть проникнуты коллективной волей, тогда как в том аппарате они имеют свое внешнее бытие. В таком смысле Иеринг и трактовал дух римского права. Понимание этого духа - не психологическое познание. Это возвращение к духовному образованию, наделенному свойственной ему структурой и закономерностью. Здесь основа всей юриспруденции - от интерпретации какого-нибудь места в «Corpus iuris» вплоть до постижения римского права и сравнения отдельных правовых систем между собой. Соответственно, ее предмет не тождествен внешним фактам и обстоятельствам, посредством и при наличии которых осуществляется право. Лишь в той мере, в какой эти факты реализуют право, они являются предметом юриспруденции. Поимка преступника, болезни свидетелей или способ осуществления казни принадлежат как таковые к сфере патологии и к технической науке.

Точно так же обстоит дело и с эстетической наукой. Передо мною творение поэта. Оно сложено из букв, составлено наборщиками и напечатано типографским способом. Однако история литературы и поэтика имеют дело лишь с отношением этой чувственной связи слов к тому, что ими выражено. И это является решающим: не внутренние процессы в голове поэта, а созидаемая, но в то же время и отделимая от них взаимосвязь. Взаимосвязь драмы состоит в особом соотношении материала, поэтического настроения, мотива, фабулы и изобразительных средств. Каждый из этих моментов играет свою роль в структуре произведения. И эти роли сопряжены друг с другом неким внутренним законом поэзии. Так, предмет, с которым история литературы или поэтика имеют дело в первую очередь, всецело отличен от психических процессов в голове поэта или в головах читателей. Здесь реализована духовная взаимосвязь, которая вступает в чувственный мир и которую мы понимаем, двигаясь в обратном направлении.

Эти примеры показывают, что составляет предмет наук, о которых здесь идет речь, на чем, следовательно, основана их сущность и как они отграничиваются от наук о природе. Последние тоже имеют свой пред-

5 - 9904

129

мет - но не во впечатлениях, как они обнаруживаются в переживаниях, а в объектах, которые позволяют эти впечатления сконструировать. Как тут, так и там предмет - закономерное создание самих фактов. В этом обе группы наук согласуются друг с другом. Их различие заключается в направленности при образовании предмета. Оно проявляет себя в методе, которым эти группы конституируются. В первом случае возникает духовный объект понимания, во втором - физический предмет познания.

Теперь мы вправе произнести и само выражение «науки о духе». Его смысл отныне очевиден. Когда в начале XVIII века возникла потребность в общем наименовании для этой группы наук, их обозначили как sciences morales, или науки о духе, а затем, наконец, как науки о культуре. Уже сама смена имен демонстрирует, что ни одно из них не подходит всецело для того, что оно призвано обозначить. Итак, здесь следует указать тот смысл, в каком я использую это слово. Таким же образом Монтескье говорил о духе законов, 1егель - об объективном духе или Иеринг - о духе римского права. Выяснение пригодности этого выражения в сравнении с применявшимися ранее будет возможно лишь в дальнейшем.

4.

И вот теперь мы можем удовлетворить последнему требованию сущностного определения наук о духе. Сейчас мы можем отграничить науки о духе от наук о природе, опираясь на совершенно очевидные признаки. Они состоят в указанном выше действии духа, посредством которого, в отличие от естественнонаучного познания, формируется предмет наук о духе. Человечество, постигаемое в восприятии и познании, было бы для нас физическим фактом и в качестве такового было бы доступно только естественнонаучному познанию. Но как предмет наук о духе оно фигурирует лишь в той мере, в какой человеческие состояния переживаются и выражаются в жизнепроявлениях и в какой эти выражения понимаются. Причем эта взаимосвязь жизни, выражения и понимания охватывает не только жесты, мимику и слова, посредством которых люди общаются между собой, или долговечные творения духа, в которых для постигающего открывается глубинная сущность творца, или устойчивые объективации духа в общественных образованиях, через которые просвечивает общность человеческого существа и постоянно предстает для нас в своей наглядности и достоверности, - психофизическое единство жизни тоже узнает себя благодаря этому

130

двойному отношению переживания и понимания, оно осознает себя в настоящем и вновь находит себя в воспоминании как прошедшее. Однако в то время как оно стремится удерживать и постигать свои состояния, направлять внимание на себя самое, становится очевидной ограниченность подобного интроспективного метода самопознания: человек узнает о себе самом лишь из своих поступков, из своих фиксированных жизнепроявлений, а также из их воздействия на других; так он учится узнавать себя, лишь следуя окольным путем понимания. То, чем мы некогда были, как развивались, чем стали и чем являемся, мы узнаем из того, какие поступки мы совершали, какие жизненные планы некогда задумывали, как выполняли свои профессиональные обязанности, узнаем из старых, давно позабытых писем, из суждений о нас, которые высказывались когда-то давно. Короче, именно этот процесс понимания проливает свет в глубины нашей жизни, и, с другой стороны, мы понимаем самих себя и других лишь тогда, когда привносим пережитую нами жизнь во всякого рода выражения собственной и чужой жизни. Поэтому повсюду взаимосвязь переживания, выражения и понимания есть своеобразная процедура, благодаря которой человечество наличествует для нас как предмет наук о духе. Таким образом, последние фундированы в этой связи жизни, выражения и понимания. Здесь мы впервые приходим к совершенно ясному признаку, который позволяет провести однозначное отграничение наук о духе. Какая-либо наука принадлежит к числу наук о духе лишь в том случае, если ее предмет становится для нас доступным через процедуру, фундированную во взаимосвязи жизни, выражения и понимания.

Из этой общей сущности указанных наук проистекают все те свойства, которые в дискуссиях по поводу наук о духе или наук о культуре и истории выделялись как сущностно конституирующие. Например, особое отношение, в котором уникальное, сингулярное, индивидуальное состоит здесь ко всеобщему единообразию*. Затем, связь высказываний о действительности, ценностных суждений и понятий цели**. Далее: «постижение сингулярного, индивидуального является для них такой же последней целью, как и развитие абстрактного единообразия»***. Однако еще больше мы извлечем из следующего об-

* Einleitung in die Geisteswissenschaften, 33 [GS I, S. 26 ff. (Дилътей. Собр. соч. Т. I. С. 303)]. ** Ibid. S. 33, 34. *** Ibid. S. 33.

131

стоятельства: все главные понятия, которыми оперирует эта группа наук, отличаются от соответствующих понятий из области естествознания.

Итак, эта главная тенденция состоит в том, чтобы от человечества, от реализованного посредством него объективного духа вернуться - со всеми вытекающими отсюда последствиями - к творящему, оценивающему, действующему, самовыражающемуся, самообъективирующемуся; и эта тенденция дает нам право называть науки, в которых она находит свое выражение, науками о духе.

И. РАЗЛИЧИЕ ПОСТРОЕНИЯ В НАУКАХ О ПРИРОДЕ И НАУКАХ О ДУХЕ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ

1.

Таким образом, в науках о духе осуществляется построение исторического мира. Этим образным выражением я обозначаю ту идеальную взаимосвязь, где имеет свое бытие объективное знание об историческом мире, которое последовательно расширяет свою сферу, основываясь на переживании и понимании.

Какова же взаимосвязь, соединяющая теорию подобного рода с наиболее родственными ей науками? Прежде всего это обусловливающие друг друга идеальное построение духовного мира и историческое знание о прошлых событиях, в которых постепенно обозначается духовный мир. Они разделены между собой, однако имеют в духовном мире свой общий предмет: на этом и основано их внутреннее сопряжение. Процесс, в ходе которого развивалось знание об этом мире, дает руководящую нить для понимания его идеального построения, и построение это делает возможным более глубокое понимание истории наук о духе.

Тогда основой подобной теории будет проникновение в структуру знания, в формы мышления и научные методы. Так, из логической теории вычленяется только то, что в данном случае необходимо. Обращение же к самой этой теории уже с первых шагов впутало бы наше исследование в бесконечные споры.

Наконец, существует еще и отношение нашего учения о построении, осуществляемом в науках о духе, к критике способности познания. Намереваясь прояснить это отношение, мы впервые обнаруживаем все значение нашего предмета. Критика познания, как и логика, представляет собой анализ наличной взаимосвязи наук. В теории познания анализ возвращается от этой взаимосвязи к условиям, при которых возможна наука. Но здесь мы сталкиваемся с обстоятельством, которое является определяющим для развития теории познания и ее современного положения. Науки о природе были сначала тем предметом, применительно к которому осуществлялся этот анализ. Ведь причина того, что прежде всего сформировалось именно познание природы, лежит в самом развитии наук. На-

133

уки о духе лишь в прошлом веке достигли той стадии, когда стало возможно использовать их в теории познания. Получается, что изучение построения обоих классов наук предшествует по времени взаимосвязанному теоретико-познавательному обоснованию, ибо подготавливает как в целом, так и в отдельных пунктах взаимосвязанную теорию познания. Оно существует в аспекте проблемы познания и работает над ее разрешением.

2.

Когда европейские народы новейшей истории, достигшие совершеннолетия во времена Гуманизма и Реформации, вышли во второй половине XVI века из стадии метафизики и теологии и вступили в стадию самостоятельных опытных наук, этот процесс осуществлялся более полно, чем у греков в III веке до Р. Хр. Тогда математика, механика, астрономия и математическая география тоже освободились от логики и метафизики. Они оказались взаимосвязаны в силу отношения взаимозависимости, однако в этом построении наук о природе индукция и эксперимент еще не получили своего истинного статуса и значения и не развернулись во всей своей плодотворности. Лишь в нерабовладельческих индустриальных и торговых городах современных наций, равно как при дворах, в академиях и университетах крупных, нуждавшихся в деньгах военных государств, стали более мощно развиваться сознательное вторжение в природу, механический труд, изобретение, открытие, эксперимент; они объединились с математическим конструированием, и так возник действительный анализ природы. И вот в результате совместной деятельности Кеплера, Галилея, Бэкона и Декарта в первой половине XVII века сформировалось математическое естествознание как познание порядка природы согласно законам. И благодаря постоянно возрастающему числу исследователей оно еще в том же столетии развернуло весь свой потенциал. Итак, оно было тем предметом, анализом которого преимущественно и занималась теория познания конца XVII - XVIII века в лице Локка, Беркли, Юма, Даламбера, Ламберта и Канта.

Построение наук о природе определяется способом, каким дан их предмет, природа. Образы постоянно сменяются, они сопрягаются с предметами, эти предметы наполняют и занимают эмпирическое сознание, и из них складывается объект описательного естествознания. Однако уже эмпирическое сознание замечает, что те чувственные качества, которые обнаруживаются в образах, зависят от точки рассмотрения, от расстояния, от освещения. Все отчетливей физика и физиология пока-

134

зывают феноменальность этих чувственных качеств. Следовательно, возникает задача представить себе эти предметы так, чтобы можно было постичь единообразие, все отчетливей проступающее в этой смене. Понятия, с помощью которых осуществляется это схватывание, суть вспомогательные конструкции, создаваемые мыслью с этой целью. Так природа оказывается для нас чужой, трансцендентной постигающему субъекту, примысленной к феноменально данному в используемых им же вспомогательных конструкциях.

Однако в том способе, как нам дана природа, одновременно содержатся средства, позволяющие подчинить ее мысли и поставить на службу задачам жизни. Артикуляция чувств обусловливает возможность сравнения впечатлений в любой системе чувственного многообразия. На этом зиждется возможность анализа природы. Тогда в отдельных кругах принадлежащих друг к другу чувственных феноменов существуют закономерности в последовательности или в отношениях одновременного сосуществования. Подводя под эти закономерности неизменных носителей событий, их можно свести к некоторому порядку согласно законам в помысленном многообразии вещей.

Эта задача решается только тогда, когда к закономерностям в феноменах, устанавливаемых индукцией и экспериментом, добавляется другое свойство данности. Все физическое имеет величину: его можно исчислить; оно простирается во времени; по большей части наполняет также и пространство и может быть измерено; затем в пространстве возникают измеримые движения, и если феномены слуха не включают в себя пространственное протяжение и движение, то их все же можно подвести под эти феномены, и сочетание сильных звуковых впечатлений с восприятием сотрясения воздуха ведет именно к этому. Так математические и механические конструкции становятся средством, с помощью которого все чувственные феномены по неизменным законам гипотетически сводятся к движению их неизменных носителей. Любые выражения типа: носитель события, нечто, факт, субстанция, обозначают лишь трансцендентные познанию логические субъекты, которым предициру-ются законосообразные математические и механические отношения. Они являются всего лишь пограничными понятиями, чем-то, что делает возможными естественнонаучные высказывания, они суть исходная точка подобных высказываний.

Тем самым определяется дальнейшая структура и построение наук о природе.

В природе пространство и число даны как условия качественных определений и движений, последнее же в таком случае является все-

135

общим условием перемещения частей или колебаний воздуха и эфира, которые химия и физика кладут в основу изменений. Результатом этого становятся отношения самих наук в естественнонаучном познании. Каждая из наук имеет свои предпосылки в предваряющей ее науке; однако осуществить себя она способна, когда эти предпосылки применяются ею к некоей новой области фактов и содержащихся в них отношений. Этот естественный порядок науки, насколько я понимаю, был впервые установлен Гоббсом. Предмет естественной науки - как известно, Гоббс идет дальше и включает в эту связь также и науки о духе, - согласно ему, суть тела, а их самое фундаментальное свойство - отношения пространства и времени, устанавливаемые математикой. От них зависит механика, и, по мере объяснения света, цвета, звука, тепла движением мельчайших частиц материи, возникает физика. Вот схема, которая была расширена в ходе дальнейшей научной работы и соотнесена Контом с историей наук. Чем больше математика осваивала безграничную область свободных образований, тем дальше она перешагивала границы своей ближайшей задачи: обосновывать естественные науки. Однако это никак не изменило содержащегося в самих предметах отношения, согласно которому в закономерности пространственных и числовых величин имеются предпосылки механики; благодаря прогрессу математики расширилось лишь поле дедуктивных возможностей. Такое же отношение имеет место и между механикой и физикой с химией. Там, где живое тело фигурирует в качестве новой совокупности фактов, его изучение основывается на химико-физических истинах. Всюду - то же многоуровневое построение наук о природе. Каждый из этих уровней образует замкнутую в себе область и одновременно обосновывается и обусловливается другим, лежащим под ним уровнем. Если спускаться от биологии вниз, то каждая естественная наука будет содержать закономерные отношения, обнаруживающие уровни других наук самих по себе, вплоть до самого общего математического основания. Если же подниматься вверх, то с каждым последующим уровнем будет прибавляться нечто, чего не было в предыдущем научном уровне - дальнейшая и, если смотреть снизу, новая фактичность. От группы наук о природе, где познание обращено на законы природы, отлична другая группа наук из числа тех, которые описывают мир как нечто уникальное на каждом отдельном его уровне, фиксируют его эволюцию во времени и, предполагая некий первоначальный порядок, применяют для объяснения его устройства полученные в первой группе законы природы. В той мере, в какой они выходят за пределы констата-

136

ции, математического определения, описания фактического устройства и исторического хода событий, основу под них подводит первая группа. Стало быть, и здесь исследование природы зависит от построения познания согласно законам природы.

Итак, поскольку объектом теории познания было преимущественно это построение наук о природе, отсюда и возникла связь ее проблем. Мыслящий субъект и лежащие перед ним чувственные предметы отделены друг от друга; чувственные предметы обладают своим феноменальным характером, и поскольку теория познания ограничена областью знания о природе, то она никогда не сможет преодолеть феноменальность лежащей перед ней действительности. В порядке согласно законам, который науки о природе подводят под чувственные феномены, чувственные качества репрезентируются формами движения, относящимися к этим качествам. И даже если чувственные факты, с принятия и репрезентации которых и началось знание о природе, становятся предметом сравнительной физиологии, то, тем не менее, никакое эволюционно-историческое исследование не может ухватить того, как одни чувственные данные переходят в другие. Можно постулировать такое превращение тактильного ощущения в ощущение звука или цвета, однако его никогда нельзя представить безусловно. Не существует понимания этого мира: мы можем переносить в него ценность, значение, смысл лишь по аналогии с нами самими, и лишь с того момента, когда в органическом мире начинает проявляться душевная жизнь. В таком случае из построения наук о природе следует, что дефиниции и аксиомы, образующие их фундамент, свойственный им характер необходимости, а также закон причинности приобретают здесь для теории познания особое значение.

Из построения наук о природе, позволявшего осуществлять эту двойную интерпретацию, развились и два подготовленных уже в Средневековье направления теории познания, каждое из которых открывало новые возможности.

Аксиомы, служившие основой этого построения, в одном из указанных направлений комбинировались с логикой, которая фундировала в формулах правильный мыслительный комплекс, достигая таким образом высшей степени абстрагирования от материала мышления. В законах и формах мышления, этих предельных абстракциях, видели обоснование связи знания. В этом направлении Лейбницем был сформулирован закон достаточного основания. Когда же Кант вычленил все составляющие математики и логики и обнаружил для них условия в сознании, возникло его учение об априори. Такое происхождение его учения

137

красноречиво свидетельствует о том, что это априори в первую очередь создано с целью обоснования. Такие значительные логики, как Шлейер-махер, Л отце и Зигварт, упростили и преобразовали этот способ рассмотрения, предложив в его рамках совершенно различные попытки разрешения этой проблемы.

Другое направление имеет свой исходный пункт в единообразиях, выявляемых индукцией и экспериментом, а также в предсказаниях и практическом применении, которые из них вытекают. Затем внутри этого направления были созданы совершенно различные возможности, касавшиеся, в частности, понимания математических и механических основ познания у Авенариуса, Маха, прагматистов и Пуанкаре. Таким образом, это направление теории познания тоже раскололось на множество гипотетических допущений.

3.

Как в первой половине XVII века происходило быстрое развитие и формирование наук о природе, так для наук о духе имел основополагающее значение один небольшой период, отмеченный деятельностью Вольфа, Гумбольдта, Нибура, Эйхгорна, Савиньи, Гегеля, Шлейермахера, Боппа и Якоба Гримма. Нам следует попытаться понять внутреннюю связь этого движения. Его крупным методическим достижением было фундирование наук о духе в исторически-общественной фактичности. Оно сделало возможной новую организацию наук о духе, которая впервые поставила в тесное отношение филологию, критику, историографию, различные методы систематических наук о духе и приложение идеи развития ко всем областям духовного мира. Тем самым проблема наук о духе вступила в новую стадию, и каждый сделанный и еще не сделанный шаг на пути разрешения этой проблемы теперь будет зависеть от углубления в эту новую фактическую взаимосвязь наук о духе, в рамках которой должны рассматриваться все их позднейшие достижения вплоть до сегодняшних.

Развитие, о котором сейчас пойдет речь, было подготовлено в XVIII веке. Тогда же возникло и универсально-историческое понимание отдельных частей истории. От естественных наук пришли ведущие идеи Просвещения, которые впервые привнесли в исторический процесс научно обоснованную взаимосвязь: солидарность наций, обнаруживающуюся в разгар их борьбы за власть, их общий прогресс, имеющий свою основу в универсальности научных истин, постоянно увеличивающихся в

138

числе и как бы наслаивающихся друг на друга, наконец, растущее господство человеческого духа над земным миром, осуществляемое посредством этого познания. Великие монархии Европы рассматривались в качестве надежных опор этого прогрессивного движения. В результате наблюдения над происходившим на этой основе развитием промышленности, торговли, благосостояния, цивилизации, вкуса и искусства вся совокупность этих достижений была обобщена под понятием культуры: начали изучать прогресс этой культуры, изображать ее периоды, всячески членить ее, подвергая специальным исследованиям отдельные ее стороны и соотнося их друг с другом в рамках одной эпохи. Вольтер, Юм, Гиббон - вот типичные представители этого нового способа рассмотрения. И когда в отдельных сферах культуры начали применяться правила, выводимые из их рациональной конструкции, то уже здесь постепенно подготавливалась почва для исторического понимания областей культуры.

Ибо если каждая часть культуры сначала представлялась Просвещению определенной некоей целью и подчиненной правилам, от которых зависит достижение цели, то впоследствии оно пришло к тому, чтобы видеть в минувших эпохах осуществление своих правил. Арнольд, Землер, Бёмер, школа изучения церковного права, а также Лессинг исследовали характер раннего христианства как подлинного типа христианской религиозности и ее внешних порядков; Вин-кельман и Лессинг видели в Греции осуществление своего следующего правилам идеала искусства и поэзии. Вслед за изучением моральной личности, связанной долгом совершенствования, в психологии и поэзии человек открылся в своей иррациональной и индивидуальной реальности. И если в эпоху Просвещения идея прогресса полагала этому процессу некую рационально определимую цель, если она не придавала значения собственному содержанию и собственной ценности ранних стадий на этом пути, если Шлецер усматривал цель государства в образовании более крупных государственных образований с сильным централизованным управлением, системой общественного призрения и культурной политикой, а Кант - в мирной общности осуществляющих право государств, если естественная теология, Винкельман и Лессинг, также ограниченные идеалами времени, предписывали другим важным силам культуры конечные рациональные цели, то Гердер как раз явился тем, кто совершил революцию в историографии, подчиненной рассудочному понятию цели, признав самостоятельную ценность за каждой отдельной нацией и каждой эпохой. Тем самым XVIII век стоял на пороге новой эры наук

139

Ute...

о духе. Начиная с Вольтера и Монтескье, Юма и Гиббона, через Канта, Гердера и Фихте идет путь к великой эре, в которой науки о духе наконец завоевали свое место наряду с науками о природе.

Германия была ареной конституирования второй взаимосвязи наук. Эта страна середины, внутренней культуры, которая, начиная с Реформации, сохраняла в себе актуальные силы европейского прошлого, греческую культуру, римское право, первоначальное христианство - в каком единстве они были представлены «учителем Германии» Меланхтоном! Так на немецкой почве выросло наиболее полное, наиболее естественное понимание этих сил. В этот период поэзия, музыка и философия раскрыли глубины жизни, до которых до сих пор не проникала ни одна нация. Такие времена расцвета духовной жизни придают историческим мыслителям больше сил, вызывают большее многообразие переживаний и наделяют духовной способностью постижения самых разных форм бытия. Именно романтика, с которой столь тесно была связана наука о духе, а в первую очередь братья Шлегели и Новалис, вместе с новой свободой жизни сформировали свободу проникновения во все самые чуждые сферы. Шлегели расширили горизонт понимания всего многообразия творений в языке и литературе и наслаждения им. Они выработали новый взгляд на литературные произведения, опирающийся на исследование их внутренней формы.

Из этой идеи внутренней формы, композиции выросла реконструкция Шлейермахером взаимосвязи платоновских произведений, а позднее - впервые достигнутое им понимание внутренней формы посланий Павла. В этом строгом рассмотрении формы заключалось также новое вспомогательное средство исторической критики. Именно на этой основе Шлейермахер в своей герменевтике рассматривал процесс создания литературных произведений и их понимания, что было позднее продолжено Беком в его энциклопедии - событие, имевшее огромное значение для развития учения о методе.

В. фон Гумбольдт стоит среди романтиков несколько особняком, выделяясь сосредоточенностью и цельностью своей личности в кантов-ском смысле, и все же он близок к ним своим влечением к наслаждению и пониманию жизни любого рода, близок своей филологией, основанной на этом принципе, экспериментированием с новыми проблемами наук о духе, тенденция которых была такой же систематической, как и проект Энциклопедии Фридриха Шлегеля. В близком духовном родстве с В. фон Гумбольдтом находится Фр. А. Вольф, который сформулировал новый идеал филологии, согласно которому она, имея свою опору в языке, должна охватывать всю культуру нации, чтобы отсюда, наконец, до-

140

стичь понимания ее величайших духовных творений. В этом смысле Нибур и Моммзен, Бек и Отфрид Мюллер, Якоб Гримм и Мюлленхоф были филологами, и это строгое понятие оказало бесконечно благотворное воздействие на науки о духе. Так возникло методически обоснованное, охватывающее всю жизнь историческое знание об отдельных нациях и понимание их места в истории, где происходило формирование идеи национальности.

Итак, изучение древнейших обозримых эпох отдельных народов впервые приобрело здесь свое подлинное значение. Их творящая сила, действующая в религии, нравах и праве, сведение ее к общему духу, который говорит в эти эпохи из общих творений индивидов, обладающих в небольших политических телах большим единообразием, - то были великие открытия исторической школы, и они обусловили все ее представление о развитии наций.

Для такой эпохи, занятой мифами и сказаниями, историческая критика была необходимым дополнением понимания. И здесь Фр. А. Вольф тоже был ведущей фигурой. Исследуя гомеровские поэмы, он выдвинул допущение, что эпическая поэзия греков возникла до появления известных нам «Илиады» и «Одиссеи» в устном исполнении и, соответственно, складывалась из небольших форм. Это было началом критического анализа национальной эпической поэзии. Нибур продолжил линию Вольфа, двигаясь от критики традиции к реконструкции древнейшей римской истории. Наряду с толкованием древних песен в смысле гомеровской критики он выдвинул еще один принцип объяснения традиции: зависимость хронографов от партийных пристрастий и неспособность последующих времен понять более раннюю ситуацию - тот принцип объяснения, который затем наиболее плодотворно был использован Христианом Бауром, великим критиком христианской традиции. Так критика Нибура была теснейшим образом связана с новым построением римской истории.

Нибур понимал древнеримскую эпоху из фундаментального видения общего национального духа, действующего в нравственных и правовых установлениях, в поэтической традиции истории и создающего специфическую структуру определенного народа. И здесь влияние жизни на историческую науку тоже занимает важное место. К вспомогательным филологическим средствам прибавилось приобретенное им существенное знание о хозяйственной деятельности, праве, духовной жизни и сравнение аналогичных традиций. Взгляд Савиньи на историю права, получивший свое наиболее ясное выражение в учении об обычном праве, основывался на тех же самых представлениях. «Все право возникает

141

таким именно образом, который господствующее словоупотребление называет обычным правом». «Оно впервые создается на основе нравственных установлений и народной веры, и лишь потом - на основе юриспруденции, то есть всюду - внутренними, неявными силами, а не произволом законодателя»18. В согласии с этим находились также и великие концепции Якоба Гримма о развитии немецкого духа в языке, праве и религии. Отсюда было совершено второе открытие этой эпохи.

Естественная система наук о духе, согласно просветительским представлениям, видела в религии, праве, нравственности, искусстве прогрессивное движение от варварской беспорядочности к некоей разумной целевой взаимосвязи, имеющей основание в человеческой природе. Ибо согласно этой системе человеческая природа включает в себя закономерные и поддающиеся отображению в четких понятиях отношения, которые повсеместно и единообразно порождают одни и те же направления экономической жизни, правового порядка, морального закона, разумной веры и эстетических правил. В то время как человечество осознает себя и стремится подчинить им свою жизнь в экономике, праве, религии и искусстве, оно достигает совершеннолетия и становится все более и более способным организовывать общественный прогресс, руководствуясь научным познанием. Однако то, что удалось наукам о природе, а именно: сформулировать общезначимую систему понятий, теперь, видимо, оказывалось невозможным в науках о духе. Природа предмета двух этих областей знания обнаружила свое различие. Итак, эта естественная система после своего раскола стала развиваться в различных направлениях, которые все же имели один и тот же научный фундамент, а возможно, один и тот же изъян в этом фундаменте. Таким образом, великая эпоха наук о духе, борясь с понятийной системой XVIII столетия, выявила исторический характер наук об экономике, праве, религии и искусстве. Они развиваются из творческой силы наций.

Вместе с тем возникло новое воззрение на историю. Речи Шлейер-махера о религии поначалу открыли значение сознания сообщества и его выражения в форме сохраняемого этим сознанием послания для сферы религиозности. На этом открытии зиждется его понимание раннего христианства, критика Евангелий и открытие субъекта религиозности, религиозных высказываний и догмы в сознании общины, что в целом составляло опору его учения о вере. Теперь нам известно*, как

* См. мою книгу «История молодого 1егеля» (Jugendgeschichte Hegels. Abhandl. d. Akad. d. Wiss. 1905 [GSIV, 1-187]).

142

под влиянием «Речей о религии» возникло гегелевское понятие коллективного сознания, этого носителя истории, движение которого вперед делает возможным историческое развитие. Не без влияния со стороны философского движения историческая школа пришла к схожему результату, вернувшись к древнейшим эпохам в жизни народов и обнаружив здесь действующим общий творческий дух, который создает национальное достояние, выраженное в нравах, праве, мифах, эпической поэзии, и определяет все развитие наций. Язык, нравы, жизненный уклад, право, - формулировал это основополагающее воззрение Савиньи, - «не имеют обособленного существования, они суть лишь единичные силы и свершения народа, неразрывно связанные по природе»19. «Что связывает их в единое целое, - так это общее убеждение народа». «Этот юношеский возраст народов беден понятиями, однако он обладает ясным сознанием своего состояния и своей ситуации, он совершенно, полно чувствует их и переживает». «Чистое, природное состояние обнаруживает себя прежде всего в гражданском праве». Его корпус суть «символические действия, где правовые отношения должны возникнуть или прекратиться». «Их важность и достоинство соответствует значительности самих правовых отношений». Они являются «подлинной грамматикой права в этот период». Развитие права осуществляется в некоей органической взаимосвязи; «при росте культуры все свершения народа все более отделяются друг от друга, и то, что прежде делалось сообща, сейчас переходит к частным сословиям»20; возникает обособленное сословие юристов; оно представляет народ в его правовой функции; образование понятий становится теперь инструментом развития права: оно охватывает и ведущие принципы, то есть те определения, в которых даны и все остальные; на их нахождении и зиждется научный характер юриспруденции, и юриспруденция все больше и больше становится основанием для дальнейшего формирования права посредством законодательства. Аналогичное органическое развитие Якоб Гримм продемонстрировал и в языке. Из этой непрерывной линии вышло изучение наций и различных сторон их жизни.

С этой широкой перспективой исторической школы был связан методический прогресс, имеющий величайшее значение. Начиная с аристотелевской школы, формирование сравнительного метода в биологии растений и животных создавало исходный пункт для его применения в науках о духе. Благодаря этому методу античная политическая наука возвысилась в древности до самой высокоразвитой дисциплины наук о духе. В то время как историческая школа отвергла выведение всеобщих истин в науках о духе посредством абстрактной конструктивной мысли,

143

сравнительный метод стал для нее единственным для достижения истин более высокого уровня всеобщности. Она применила этот метод к языку, мифу, национальному эпосу, а сравнение римского и германского права, с научной точки зрения именно тогда достигшее своего расцвета, стало исходным пунктом для складывания того же метода и в области права. Здесь тоже можно провести интересную параллель с тогдашним состоянием биологии. Кювье исходил из понятия комбинации частей в животном типе, которое позволяло из остатков исчезнувших животных воссоздавать их строение. К подобной процедуре прибегал и Нибур, а Франц Бопп и Якоб Гримм применяли сравнительный метод к языку совсем в духе великих биологов. Стремление молодого Гумбольдта проникнуть в суть наций, наконец, осуществилось благодаря средствам сравнительного языкознания. К этому направлению затем примкнул во Франции крупный аналитик политической жизни Токвиль: в духе Аристотеля он исследовал функции, взаимосвязь и развитие политических тел. Единственный, если можно так выразиться, морфологический способ рассмотрения проходит через все эти генерализации и приводит к понятиям, обладающим новой глубиной. Всеобщие истины, согласно этой точке зрения, образуют не основу наук о духе, а ее последний результат.

Ограниченность исторической школы заключалась в том, что она не имела отношения ко всеобщей истории. Всеобщая история Иоганна фон Мюллера, которая, в частности, продолжала несовершенные именно в этом пункте «Идеи» Гердера, обнаружила полную несостоятельность прежних вспомогательных средств для решения этой задачи. И вот тут, сосредоточив свое внимание в том самом месте, где была опорная точка исторической школы, и действуя одновременно с ней, в работу включился Гегель.

Он был одним из величайших исторических гениев всех времен. В спокойных глубинах своего существа он собрал воедино великие силы исторического мира. Тематикой, применительно к которой он развивал свои взгляды, была история религиозного духа. Историческая школа требовала филологически строгих подходов и использовала сравнительный метод; Гегель же проложил путь для совершенно иного подхода. Под влиянием его религиозно-метафизических переживаний, при постоянном общении с источниками, однако везде возвращаясь от них к глубочайшему внутреннему существу религиозной жизни, он открыл развитие религиозности, где низшая ступень коллективного религиозного сознания порождает с помощью действующих в ней сил ступень более высокую, которая включает в себя предыдущую. XVIII столетие об-

144

наружило прогресс человечества, причиной которого является рост знаний о природе и основанное на них господство над ней; Гегель схватил развитие внутреннего существа религиозной жизни. XVIII столетие увидело в этом прогрессе науки солидарность человеческого рода; 1е-гель в сфере религиозности открыл коллективное сознание как субъект развития. Понятия, в которых XVIII век схватывал историю человечества, имеют самое непосредственное отношение к его благополучию, совершенствованию и рассудочному целеполаганию, которое направлено на осуществление этих целей; Гегель был согласен с ним в стремлении выразить различные стороны человеческого существования посредством общезначимой системы понятий. Однако даже историческая школа не оспаривала рассудочное понимание человечески-исторической действительности так, как он: искомая им понятийная система была призвана не абстрактно формулировать и упорядочивать разные стороны жизни, он стремился к новой связи понятий, которая давала бы возможность постичь развитие во всем его объеме. Помимо религиозного он распространил свой метод и на метафизическое развитие, а затем - и на все другие сферы жизни, так что предметом его исследования стал мир истории в целом. Повсюду он искал в нем деятельность, движение вперед, и оно обнаруживает свое существо в любом пункте сопряжения понятий. Так историческая наука постепенно превратились в философию. Это превращение стало возможным потому, что немецкие спекулятивные рассуждения о времени столкнулись с проблемой духовного мира. Кантовский анализ отыскал в глубинах сознания формы интеллигенции, как то: чувственное созерцание, категории, схемы чистых понятий рассудка, понятия рефлексии, теоретические идеи разума, нравственный закон, способность суждения, и определил их структуру. Каждая из этих форм интеллигенции была в сущности деятельностью. Однако впервые это выступило на первый план тогда, когда Фихте увидел возникновение мира сознания из полагания, противополагания и соединения - вскрывая везде энергию, продвижение вперед. Так вот, поскольку история реализуется в сознании, то, согласно Гегелю, в ней, в свою очередь, должно быть найдено то же самое взаимодействие деятельностей, которое делает возможным развитие в сверхиндивидуальном субъекте путем полагания, противополагания и высшего единства. Тем самым был заложен фундамент для решения задачи, выдвинутой Гегелем: представить формообразования сознания в понятиях и посредством них схватить развитие духа как систему понятийных отношений. Сделать постижимым это развитие должна была высшая логика, противоположная логике рассудка, и как раз она-то и явилась сложнейшим трудом всей

145

его жизни. Руководящую нить для установления последовательности категорий он заимствовал у Канта, великого открывателя различных порядков отношений, я бы даже сказал: структурных форм знания. Реализация этой связи идей в действительности, согласно Гегелю, достигала своей высшей точки в мировой истории. Так он интеллектуализировал исторический мир. В противоположность исторической школе он нашел общезначимое обоснование систематической науки о духе в системе разума, которая осуществляется духом, и даже больше того - все, что рационализм ????? века изъял из разумной связи, как то: индивидуальное существование, особая форма жизни, случай и произвол, он при помощи средств высшей логики включил в систему разума.

Из взаимодействия всех этих моментов выросло понимание исторического мира, предложенное Ранке.

Он был великим художником. Едва заметно, непрерывно, без борьбы возникает в нем представление о «неизвестной истории мира». Ранке принимает созерцательное жизненное настроение Гёте и его художественную точку зрения на мир, выбирая своим предметом историю. Он стремится изображать лишь то, что было. В полном соответствии с достоверностью, обладая безупречной техникой критики, которой он обязан Нибуру, Ранке дает выражение тому, что содержится в документальных свидетельствах и литературе. Эта художественная натура не испытывает никакой потребности возвращаться к лежащей позади событий взаимосвязи исторических факторов, как то делали великие исследователи исторической школы. Она страшится утратить в этих глубинах не только их достоверность, но и лишиться радости от восприятия переливающегося разными цветами многообразия явлений, как то произошло с Нибуром. Ранке не доходит до анализа и понятийной мысли о взаимосвязях, действующих в истории. Дальше этого его историография не идет. Еще меньше нравился ему бесцветный понятийный порядок исторических категорий в гегелевском воззрении на исторический мир. «В чем больше истины, - вопрошает он, - что подводит нас ближе к познанию существенного бытия: следование за спекулятивными мыслями или постижение состояний человечества, которые, тем не менее, всегда живо обнаруживают врожденный нам образ мыслей? Я сторонник последнего, ибо оно менее подвержено заблуждению». Это новая черта у Ранке: он впервые наиболее полно выражает то, что основание всего исторического знания и его высшая цель состоит в изображении сингулярной взаимосвязи истории. По меньшей мере одна из целей - ибо ограниченность Ранке заключалась в том, что цель он видел исключительно в этом одном, никак не обсуждая других целей. Далее линии развития расходятся.

146

Обладая поэтическим настроением в отношении исторического мира, он наиболее сильно ощутил и выразил судьбу, трагику жизни, весь блеск мира и высокое чувство творчества. В этом переплетении присущего поэзии сознания жизни с историей он близок Геродоту, а также Фу-кидиду, которого он считал своим образцом, Иоганну Мюллеру и Кар-лейлю. Взгляд, обозревающий жизнь с некой высоты, был связан в этой столь родственной Гёте натуре с пониманием исторического начала в соответствии с перспективой целого. Его горизонтом была всеобщая история; любой предмет он схватывал с этой точки зрения, и в этом он совпадал с целым направлением историографии, развивавшимся начиная с Вольтера вплоть до Гегеля и Нибура. Однако другой характерной его чертой было то, как из взаимодействия и противодействия наций он по-новому увидел отношения между политическим стремлением к власти, внутренним государственным развитием и духовной культурой. Эта универсально-историческая точка зрения восходит к годам его юности; впоследствии он упоминал о своем «старом намерении найти легенду мировой истории, то развитие событий нашего рода, которое можно рассматривать как свойственное ей содержание, как центр ее и сущность»21. Всеобщая история была излюбленным предметом его лекций; он всегда помнил о связи своих отдельных работ с нею; она явилась также предметом его последнего труда, предпринятого им на склоне лет, в более чем восьмидесятилетнем возрасте.

Художник в нем требовал изображать чувственную широту событий. Сделать это он мог, лишь используя свой универсально-исторический способ рассмотрения по отношению к одному определенному предмету. Выбор этого предмета определял не только интерес, с которым он изучал сообщения венецианских посланников, но и его чутье к тому, что лежало на самом виду, а также внутренняя симпатия к эпохе великих государств и выдающихся монархов, преисполненных властных амбиций. «Почти без моего участия передо мной постепенно складывается история нового времени в важнейших его моментах. Сделать ее очевидной и написать ее будет задачей моей жизни». Так предметом его повествовательного искусства стало формирование современных государств, их борьба за власть, их обратное влияние на положение внутри страны, рассматриваемое в порядке появления национальных историй.

В этих работах находит свое выражение воля и способность к беспримерной исторической объективности. Универсальное сочувствие к историческим ценностям, радость общения с многообразием исторических явлений, всесторонняя восприимчивость к жизни в ее мельчайших подробностях, которая наполняла Гердера и которая в Иоганне Мюлле-

147

ре доходила до бессилия впечатлительного духа перед лицом исторических сил, - эта неповторимая способность немецкого духа переполняет и Ранке. Он работал не без влияния Гегеля, но все же в отчетливо противоположном направлении. Ведь он повсюду изыскивал средства сугубо исторического характера, чтобы привести к одной объективной исторической связи бесконечное богатство событий, не прибегая к философскому конструированию истории. Здесь нам открывается самая основная черта его историографии. Она хочет постичь действительность, как она есть. Его наполняло то чувство действительности, которое только и может осуществить построение исторического мира в науках о духе. Вопреки часто предъявляемому к историкам требованию напрямую воздействовать на жизнь и ее борьбу посредством какой-то позиции, никто кроме Ранке не отстаивал столь успешно объективный характер исторической науки. Лишь тогда мы сможем оказывать подлинное воздействие на настоящее, когда мы, предварительно отвлекаясь от него, сможем возвыситься до свободной объективной науки. И у Ранке эта цель вела также к совершенствованию всех средств критики. В нем продолжал жить дух Нибура, и лучше всего об этом свидетельствует критическое приложение к его первому главному произведению22.

Новые перспективы на построение исторического мира наряду с Ранке открывают и два других крупных историка.

Карлейль обнаруживает ту же неудержимую волю проникновения в действительность, но уже с другой стороны. Он ищет исторического человека - героя. Если Ранке - весь зрение, если он живет в предметном мире, то историография Карлейля имеет дело с проблемой внутренней жизни. Поэтому они дополняют друг друга, как два направления поэзии, одно из которых исходит из предметов, а другое -из развития собственного существа. Борьбу, которую Карлейль переживал внутри себя, он поместил в историю. Поэтому его автобиографический философский роман23 дает ключ к самой историографии. Его односторонняя и совершенно неповторимая гениальность была интуитивной. Все великое возникает, согласно Карлейлю, под воздействием связующих и организующих сил веры и труда. Они создают внешние формы общества в хозяйственной жизни, праве и жизненном укладе. Те эпохи, в которые связующие силы действуют независимо, открыто и объединяюще, он называет позитивными эпохами - обозначение, используемое до него физиократами. После того, как позитивные эпохи на основании веры порождают прочные институты, прогрессирующая мысль разрушает это содержание, и наступают негативные эпохи. Нельзя не отметить родственности

148