Часть 6.

этого основополагающего воззрения немецкой исторической школе и философии истории Шеллинга. Однако интуитивный ум Карлейля в полную мощь проявляет себя лишь в применении этих идей к пониманию великих исторических личностей - к творцам жизни и общества, опирающимся на веру. Карлейль читал в их душах глубже, чем кто бы то ни было до него: внутреннее существо их воли он актуали-зует для себя в каждом из их лиц, жестов, в каждом звуке их речи. Поэт или мыслитель, политик или религиозный гений - все они понятны не из отдельных талантов, а из одной простейшей силы, посредством веры связывающей и принуждающей человека. Во всем этом отчетливо слышится влияние на него Фихте.

Третьим из оригинальных исторических умов эпохи Ранке был Ток-виль. Среди исследователей-историков эпохи он - аналитик, а среди всех аналитиков политического мира - величайший со времен Аристотеля и Макиавелли. Если Ранке и его школа с педантичной тщательностью эксплуатировали архивы, чтобы постичь переплетение дипломатической деятельности нового времени, охватывающее всю Европу, то Токвиль использует архивы с другой целью. Он ищет в них отсылку к господствующему положению вещей, к тому, что имеет значение для понимания внутренней политической структуры наций. Он расчленяет взаимодействие функций в современном политическом теле и с прилежанием и педантизмом препарирующего анатома прежде всего использует каждую часть политической жизни, которая отложилась в литературе, архивах и самой жизни, для изучения этих внутренних постоянных структурных отношений. Он первым по-настоящему проанализировал американскую демократию. Осознание того, что в ней содержится «движение», «непрерывная, непреодолимая тенденция» создать демократический порядок во всех государствах, родилось в нем из наблюдения над развитием общества в разных странах. С тех пор это нашло свое подтверждение в событиях, происходивших во всех частях мира. Как подлинный исторический и политический ум, он не видел в такой ориентации общества ни прогресса, ни чего-то иного, что в любом случае могло бы нанести вред. Политическому искусству надлежит считаться с ней и в каждой стране приспосабливать соответствующий ей политический порядок к этой ориентации общества. И в другой своей книге Токвиль в первую очередь проник в действительную взаимосвязь политического порядка Франции XVIII века и Революции24. Такого рода политическая наука допускала свое использование и в политической практике. В особенности плодотворным оказалось развитое им положение Аристотеля, что здоровый уклад любого государ-

149

ства зиждется на правильном отношении действий и прав, и нарушение этого отношения, превращение прав в привилегии, должно обязательно привести к гибели. Еще одно важное прикладное значение его исследований для практики заключалось в осознании опасностей, связанных с очень высокой централизацией, и понимании выгод суверенности и автономии. Так он, исходя из самой истории, сделал плодотворные обобщения, и тем самым из нового анализа реалий прошлого возникло новое, более фундаментальное отношение к современной действительности.

Хотелось бы отметить, что в ходе этого процесса совершилось рождение исторического сознания. Оно охватывает все феномены исторического мира в качестве продуктов исторического развития. Под его влиянием в основу систематических наук о духе легли история развития и сравнительный метод. Сделав идею развития центральным пунктом наук о духе, рассматриваемых по схеме прогресса во времени, Гегель связал перспективу прошлого с прогрессом, направленным в будущее, к идеалу. История приобрела новое достоинство. Вплоть до настоящего времени формировавшееся в таком виде историческое сознание распространялось крупными историками на все новые и новые области и проблемы, что преобразило науки об обществе. Это выдающееся развитие, где в споре с господствующими политическими и общественными устремлениями берет верх тенденция более чистой и строгой разработки объективного знания о духовном мире как в общественных науках, так и в истории, не нуждается здесь в представлении, поскольку его задачи совпадают с кругом проблем дальнейших исследований.

Теория должна понятийно представить возникшую таким образом связь наук о духе и дать ей теоретико-познавательное обоснование. А если отталкиваться от Ранке и связывать с ним историческую школу, то возникает и вторая проблема. В своих крупных исторических работах Ранке помещает смысл, значение, ценность эпох и наций в них самих. Они как бы центрированы в самих себе. Эти работы никогда не соизмеряют историческую действительность с какой-то безусловной ценностью, принципом или целью. Если в таком случае ставить вопрос о внутреннем отношении, которое в иерархии индивида, отдельных человеческих общностей и целых сообществ делает возможным это центрирование истории в себе самой, то здесь вступают в дело исследования исторической школы. Необходимо обосновать саму эту историческую мысль с точки зрения теории познания и посредством понятий придать ей большую ясность, но не превращать ее в нечто

150

трансцендентальное и метафизическое, каким-либо образом связывая с безусловным, абсолютным.

4.

Так, в Германии с конца XVIII века и вплоть до второй половины XIX века науки о духе, устанавливая истинную взаимосвязь своих задач, постепенно достигали той стадии, которая позволила им ближе подойти к их логической и теоретико-познавательной проблеме. Отныне возникает исторический мир как их единый предмет и историческое сознание как единое к нему отношение. Весь остальной прогресс наук о духе, каким бы значительным он ни был, лишь расширил постепенно сложившуюся с эпохи Просвещения связь, которая сумела бы подвести под универсально-историческую точку зрения всякое частное историческое исследование, основать науки о духе на понимаемой так истории и связать в единое целое филологию, критику, историографию, сравнительные методы и историю развития. Так история стала философской и благодаря Вольтеру, Монтескье, Канту, 1ердеру, Шиллеру, 1егелю приобрела новое достоинство и значение, а благодаря исторической школе размышления о ней получили свою основу в изображенной выше широкой взаимосвязи. С того времени и до сего дня теория истории медленно и постепенно использовала понимание этой взаимосвязи, достигнутое исторической школой, и мы еще присутствуем при решении данной задачи. Однако какими бы ни были связанные с этим решением позиции, все они ориентированы на великий факт нового построения наук о духе.

Развитие историографии всегда сопровождали работы по изучению истории в новейшее время, и их число в различных культурных странах в период Просвещения постоянно росло. В частности, с конца XVII века началась борьба скепсиса против всех классов знания. Она была также направлена и против исторической традиции, а отсюда родились сильные импульсы к методическому рассмотрению. Наряду с возникшими работами по обоснованию исторического знания в университетской науке приобрели актуальность энциклопедии исторической науки. Однако какая значительная дистанция между попыткой Ваксмута создать теорию истории, которая возникла в 1820 году на пике новой историографии25, и сочинением Гумбольдта того же времени26, проникнутым духом новой историографии! Здесь проходит четкая граница.

Разумеется, новая теория истории одну свою исходную точку имела в немецком философском идеализме, а другую - в перевороте, совершившемся в исторической науке. Мы будем отталкиваться от первого.

151

Кант поставил такую проблему: как в историческом течении событий может быть обнаружена единая взаимосвязь, «закономерный ход»27. Он не задается вопросом с теоретико-познавательной точки зрения об условиях взаимосвязи, которая содержится в существующей науке; он спрашивает о том, как из нравственного закона, которому подчинены все поступки, могут быть a priori выведены принципы понимания исторического материала. Исторический процесс - это член большой природной связи; но она, находясь выше органического, не может подводиться под причинные законы, а доступна лишь телеологическому способу рассмотрения. Так Кант отрицает возможность найти в обществе и истории причинные законы. Напротив, те цели прогресса, которые Просвещение усматривало в совершенстве, блаженстве, развитии наших способностей, нашего разума и культуры вообще, он намеревается связать с априори нравственного закона и таким образом a priori фиксировать смысл и значение телеологической взаимосвязи. Тем самым Кант просто превращает принятую в вольфи-анской школе обязанность совершенствования, понимаемую как телеологический принцип исторического прогресса, в свое априори нравственного закона. Противоположность эмпирических и философских наук у Вольфа также превращается в противоположность эмпирического, антропологического понимания человеческого рода и априорного понимания, требуемого практическим разумом. Телеологическое рассмотрение истории как прогресса в развитии тех самых природных способностей, которые нацелены на использование разума и ведут к его господству в осуществляющем общее право обществе, к «совершенно справедливому гражданскому устройству» как «высшей задаче природы для человеческого рода»28 - это руководящая нить a priori, благодаря которой становится объяснимой столь запутанная игра человеческой жизни. И в других местах у Канта еще яснее, чем в «идее всеобщей истории, «ограниченной» всемирно-гражданским планом», становится видно, как живущее в мире правовое общество, которое должно упразднить отношения, основанные на властных позициях, находит свое разумное оправдание в том, что оно будет представлять собой не «простое физическое благо», а состояние, проистекающее из признания долга, и благодаря его существованию будет сделан «большой шаг в сторону моральности»29. Следовательно, значение Канта в этой области состоит прежде всего в том, что он сумел применить к истории обоснованную им вместе с Фихте трансцендентально-философскую точку зрения и тем самым ввести продолженное впоследствии понимание истории, сущность которого заключается в установлении

152

некоего абсолютного, основанного в сущности самого разума масштаба, чего-то безусловного в своем качестве ценности или нормы. Сильная сторона такой трактовки состоит в том, что она указывает поступкам определенную, оправдываемую собственной нравственной тенденцией направленность на прочный идеал и оценивает каждую часть истории по степени исполнения этого идеала.

Из этой принципиальной точки зрения выводятся дальнейшие важные определения. Господство разума реализуется только в человеческом роде. Однако эта цель не может быть достигнута путем мирного взаимодействия отдельных людей. «Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что для его рода хорошо: она желает раздора»30. А именно, свое намерение она пытается осуществить посредством движения страстей, эгоизма, конфликта сил.

Влияние идей Канта совпало с замыслами и делом Фридриха Кри-стофа Шлоссера. В его историографии точка зрения Канта нашла свое применение. Всякая частная историческая работа рассматривалась им с универсально-исторической точки зрения; историческую личность он подчинил неизменному моральному понятию и таким образом свел на нет блеск и привлекательность исторической жизни и индивидуальное обаяние великой личности. Так она оказалась не в состоянии преодолеть дуализм, существующий между этим моральным суждением и признанием свободного от морали стремления государств к власти и ничем не стесненному политическому величию. Вместе с Кантом Шлоссер ищет средоточия истории в культуре, и культурно-историческое рассмотрение - основная тенденция его исторического анализа, а история духовной жизни - самая блестящая часть его работ: можно даже сказать, что именно на них основывается в своих главных чертах описание Гервинусом нашей национальной литературы XVIII столетия. Роскоши мира Шлоссер противопоставляет спокойную и глубокую внутреннюю сосредоточенность, и, что самое главное, - его история преследовала цель воспитать в своем народе вполне определенное практическое мировоззрение*.

Трансцендентально-философская точка зрения идет от данности к ее априорным условиям. Отныне Фихте также уверенно придерживается ее в противоположность философии истории Гегеля: фактическое, историческое никогда не может быть «ометафизичено», зияния

* За более подробным изложением я отсылаю к своей статье о Шлоссере (Preu?ischejahrb?cher, Bd. 9).

153

между ним и идеями никогда не заполнить никакой поэзией понятий, безусловное нельзя растворить в потоке истории в качестве его идеальной понятийной взаимосвязи. Идеи, как неподвижные звезды над миром, указывают путь человеку.

Итак, опираясь на эту точку зрения, Фихте пошел дальше Канта и значительно способствовал прогрессу в понимании истории. Его развитие шло от кантовского Просвещения вплоть до представленного выше возникновения исторического сознания. В период между Йенской катастрофой31 и началом освободительных войн Фихте пережил смещение всех интересов немецкого духа в область исторического мира и государства. На тот же самый период в науке пришлось и обращение романтиков к истории, шеллинговская конструкция последней, гегелевская феноменология духа и начало его логики. Вот те обстоятельства, в которых Фихте формулировал свою проблему: как из идеального порядка можно понять историю. Вопреки Канту он вовсе не ставил теоретико-познавательного вопроса: как возможно знание о взаимосвязи истории, содержащееся в фактически существующей исторической науке. Напротив, с самого начала всю сумму исторических обстоятельств он подчинил априорной оценочной точке зрения своего морального принципа, которая является основной мыслью всех его философско-исторических исследований вплоть до их самого последнего шага в «дедукции предмета человеческой истории»32. С этой точки зрения история оказывается взаимосвязью, обоснованной свободным деянием абсолютного Я и содержащейся во временном развитии человеческого рода, - взаимосвязью, в которой, соответственно божественному замыслу о мире, происходит «культивирование человечества». «Для философа универсум разума развивается из чистой мысли как таковой»33. И «философия кончается там», где «исчерпано понятное»34. Поэтому философ истории «ищет в потоке времени только это и обретает основу там, где человечество действительно движется к своей цели - все остальное он оставляет без внимания и отвергает»35. Следовательно, здесь с точки зрения безусловной ценности совершается выбор исторического материала и устанавливается взаимосвязь. «Эмпирический историк», то есть «анналист», напротив, исходит из фактического существования настоящего36. Он стремится как можно более точно постичь его состояние и обнаружить его предпосылки в более ранних фактах. Его задача заключается в том, чтобы кропотливо собирать исторические факты и вскрывать их последовательность и взаимодействие во времени. «История есть чистая эмпирия; она должна давать только факты, и все ее доказательства могут быть построены только фактически»37. Эти конста-

154

тации историка служат не для доказательства философской дедукции, а исключительно для ее разъяснения. В сфере двух этих методических подходов может находиться лишь то, что Фихте однажды назвал «логикой исторической истины»38 и что, стало быть, не может означать сознательного методологического анализа исторической науки. Тем не менее следует признать, что на пути этой телеологической дедукции Фихте открылись важнейшие истины. Он отделил друг от друга физику, имеющую своим предметом постоянное и периодически возвращающееся в бытии, и историю, объект которой - течение событий во времени. Это течение событий он - в соответствии со своим наукоучением - превратил в развитие: ведь и Гегель замышлял свое понятие развития, отталкиваясь от Фихте*. Уже теоретическое и практическое наукоучение ставило задачу изобразить внутреннюю диалектику реального движения, которое исходит из творческой способности Я; оно хотело проследить ход событий в Я и сделать набросок прагматической истории человеческого духа. Здесь понятие развития было открыто в определениях: Я - это деятельность, всякая деятельность начинается изнутри и ее осуществление есть условие последующей деятельности. Итак, в дедукции 1813 года Фихте борется с той самой интуицией свободной силы в Я в противоположность природе, которая не движется и мертва. История обнаруживает телеологически необходимую взаимосвязь, отдельные члены которой порождены свободой и которая ориентируется на нравственный закон. Каждый член этого ряда фактичен, уникален, индивидуален. Та ценность, которой Кант наделил личность, поскольку в ней реализуется нравственный закон, у Фихте и Шлейермахера обрела индивидуальность. Если рационалистическое понимание усматривало ценность личности лишь в осуществлении всеобщего нравственного закона, а индивидуальное превращалось длялего в некую эмпирическую, случайную примесь, то теперь у Фихте более тесно связывается значение индивидуального с проблемой истории: ценность индивидуального он объединяет с родовой ориентацией на цель благодаря той глубокой мысли, что творческие индивиды постигают эту цель с новой, прежде скрытой стороны, и придают ей в себе новую форму, так что их индивидуальное существование возвышается до ценностной составляющей взаимосвязи исторического целого. Героическая природа Фихте, задачи эпохи и ее историческая проблематика, объединившись вместе, дали

* См. мою книгу «История молодого Гегеля» (Jugendgeschichte Hegels S. 54

[GSIV]).

155

новый взгляд на ценность деяния и действующего человека. Но в то же время он понял и героизм религиозного провидца, художника, мыслителя. В этом он предварил Карлейля. Уникальное и фактическое в истории получает новое значение, понимаясь как свершение творческой способности и свободы. И если он, стало быть, схватывает иррациональность исторического под этим углом зрения, то становится необходимым придать ценность и самому иррациональному в соответствии с его сущностью как свободного действия и его отношением к культуре и нравственному порядку.

Наряду с этими теориями истории, выдвинувшими на первый план трансцендентально-философскую точку зрения, параллельно начали развиваться такие же теории и в других направлениях, также надолго утвердив свое значение. В плане исследования природы во Франции и Англии возникли работы, из которых французские основывались преимущественно на эволюции вселенной, на истории Земли, возникновении на ней растений и животных, затем - на родстве типа высших животных с типом человека, наконец - на закономерной взаимосвязи человеческой истории и обнаружении в ней интеллектуального и социального прогресса, - английские же, напротив, брали в качестве основы новую ассоциативную психологию и ее приложения к обществу. Их дальнейшее развитие, которое они получили у Конта и Милля, будет представлено позднее. Другое направление сформировали в то же самое время немецкие монисты, Шеллинг, Шлейермахер и Гегель, предпринявшие попытку сделать исторический процесс доступным для понятийного конструирования*.

Итак, начиная с двадцатых годов в Германии наступает время, когда историческая школа берется за разработку взаимосвязи своего методического подхода, а в идеализме складываются различные формы, так что сочетание этих идей становится определяющим для всей литературы в области наук о духе. Тогда из широкого движения самого исторического исследования выходят несколько теоретических сочинений по истории. Эти исторические работы оказали многообразное влияние на философские направления, как, впрочем, и наоборот: на исторических мыслителей значительное влияние имела трансцендентальная философия Гегеля и Шлейермахера. Они восходили к действенным творческим силам в человеке, схватывали их в коллективном

* Ср. S. 26 и далее настоящего сочинения, а также и мою цитировавшуюся ранее «Историю молодого Гегеля» [Наст. изд. С. 144 и далее; GSIV].

156

духе и организованных общностях, а во взаимодействии наций искали выход в основанную на невидимом взаимосвязь истории. Отсюда в общих размышлениях Гумбольдта, Гервинуса, Дройзена и других возникло понятие об идеях в истории.

Знаменитый трактат Гумбольдта о задаче историографа39 исходит из трансцендентально-философского положения: то, что действует в мировой истории, совершается также и во внутренней жизни человека. Отправная точка Гумбольдта - в отдельном человеке. Эпоха искала новую культуру в формировании личности; когда она нашла ее осуществление в греческом мире, возник идеал греческой гуманности, однако благодаря трансцендентальной философии он приобрел новую глубину в лице таких важнейших его представителей, как Гумбольдт, Шиллер, Гёльдерлин, ранний Фр. Шлегель. Самоценность личности в школе Лейбница определялась как совершенство, в школе Канта -как достоинство, вытекающее из личности как самоцели, а в школе Фихте - как энергия формирования; и в каждой из этих форм на фоне индивидуального существования идеал гуманности содержал общезначимую регулярность человеческой сущности, ее формирования и цели. На этом зиждилось представление Гумбольдта и Шлейермахера о трансцендентальном единстве человеческой природы во всех индивидах, лежащей в основе организованных общностей и коллективного духа, индивидуализируемой в расах, нациях и отдельных личностях и действующей в этих формах в качестве высшей организующей силы. И в то время, как творческая сила этого осуществляющегося через индивидуальное человечества была соотнесена с невидимым, возникла вера в реализацию врожденного человечеству идеала посредством истории. «Целью истории может быть только осуществление идеи, которую должны воплотить люди, - во всех направлениях и во всех видах, в которых конечная форма способна соединиться с идеей»40. Отсюда берет начало понятие Гумбольдта об идеях в истории. Они суть творческие силы, основанные на трансцендентальной общезначимости человеческой природы. Они пронизывают собой потребности, страсти и мнимую случайность, будто свет - земную атмосферу. Мы обнаруживаем их в вечных первоидеях красоты, истины и права; историческому процессу они придают силу и одновременно цель; они проявляются в направлениях, по которым непоколебимо движется человечество, и наделяют силой такого размаха и такого величия, которые нельзя вывести из сопровождающих обстоятельств. Всякий раз, когда историограф пытается исследовать облик и превращения почвы, изменения климата, духовные способности и нравы народов, еще

157

более своеобразный характер отдельных людей, влияния искусства и науки, гражданские учреждения во всей их глубине и широте, то у него всегда остается некий непосредственно невидимый, но более мощный принцип, дающий тем силам импульс и направление, а именно идеи. В конце концов, свое последнее основание они имеют в божественном управлении миром. Действующий человек должен следовать тенденции, которая содержится в идеях, чтобы достичь позитивных исторических результатов. Их постижение - высшая цель также и историографа. Как свободное подражание художника руководствуется идеями, так и историограф должен постичь такие идеи, восходя к ним от воздействия, оказываемого на события конечными силами. Он художник, раскрывающий в событиях эту невидимую взаимосвязь. Находясь в самой гуще широкого движения наук о духе, Гумбольдт опубликовал свой трактат в начале двадцатых годов. Он оказал очень большое влияние, отразив взаимодействие отдельных моментов в этом движении.

В 1837 году увидели свет «Основы историки» Гервинуса41. Хотя эта книга и давала богатое представление об исторической литературе, ее формах и направлениях, однако ядром ее оставалось то же самое историческое настроение и тот же самый основополагающий взгляд на исторические идеи, которые «невидимо пронизывают события и внешние явления»42, ибо в них открывается провидение; проникновение в их сущность и воздействие - вот подлинное дело историка. Исторические взгляды Ранке, постепенно сложившиеся у него на основании отдельных работ, все еще родственны взглядам Гумбольдта, но они схватывают историческое движение гораздо живее и правдивее. Идеи для него - тенденции, господствующие в исторической ситуации; «они суть моральные энергии»43, всегда односторонни и воплощаются в великих личностях и действуют через них: как раз на пике их власти возникают противодействия, и они разделяют судьбу всякой конечной силы. Их нельзя выразить в понятиях, «однако их можно созерцать, воспринимать», у нас есть чувство их бытия. Когда Ранке рассматривает исторический процесс в перспективе божественного правления миром, они становятся для него «мыслями Бога в мире». В них «заключена тайна мировой истории»44. В сознательной оппозиции к Ранке, и все же внутренне близкая к нему благодаря общему идеализму эпохи, явилась далее «Историка» Дройзена 1868 года45. Еще глубже, чем Гумбольдт, Дройзен пропитан спекулятивной философией эпохи, понятием действующих идей в истории, внешней телеологией в исторической взаимосвязи, которая порождает мир нравственных идей. Он

158

J

подчиняет историю нравственному порядку вещей, и это противоречило непредвзятому взгляду на действительную поступь мира, было выражением веры в безусловную идеальную взаимосвязь вещей в Боге.

В этих работах содержатся глубокие прозрения: здесь Дройзен впервые в чисто методических целях использует герменевтическую теорию Шлейермахера и Бека. Однако эти мыслители так и не пришли к теоретическому построению наук о духе. Гумбольдт живет сознанием новой глубины нашей немецкой науки о духе, которая восходит к общезначимости духа; так он прежде всего постигает, что историк, вопреки своей связанности предметом, все же творит из своего внутреннего существа: ему известно свое родство с художником. И все, что было наработано в исторических исследованиях, каким-то образом обобщено и содержится в тесных рамках его трактата. И все же он никак не структурирует свои глубокие общие взгляды. Главная причина в том, что ему не удается связать проблему истории с задачей теории познания, которую перед нами ставит история; этот вопрос привел бы его к более широкому исследованию построения исторического мира в науках о духе и тем самым - к познанию возможности их объективного знания. В конечном счете предмет его трактата таков: как выглядит история в идеалистическом мировоззрении и как ее следует писать. Его учение об идеях - экспликация этой точки зрения. Примешивание к исторической науке религиозной веры и идеалистической метафизики - то, что как раз и связывало ее с прошлым - было для Гумбольдта и следующих за ним исторических мыслителей точкой отсчета в понимании истории. Вместо того, чтобы вернуться, с одной стороны, к теоретико-познавательным предпосылкам исторической школы, а с другой - к предпосылкам идеализма от Канта до Гегеля и таким образом увидеть их несовместимость, они некритически объединили эти позиции. Они не смогли осознать взаимосвязь между недавно сформировавшимися науками о духе, проблемой критики исторического разума и построением исторического мира в науках о духе.

Ближайшая задача заключалась в том, чтобы, в противоположность самой истории, добиться подобной чисто теоретико-познавательной и логической постановки вопроса, исключив из нее попытки философского конструирования исторического процесса, как это пы-* тались сделать Фихте с его пятью эпохами46 и Гегель со своими ступенями развития. Эту постановку вопроса необходимо было отделить от той, которой придерживались философы истории, чтобы последовательно проводить различные позиции, которые теоретики познания и логики могли занимать в этой сфере. Начиная с последних десятиле-

159

тий прошлого столетия вплоть до настоящего времени разрабатывались различные точки зрения на решение названной задачи. Более ранние позиции претерпели теперь изменения, стали появляться новые: если обозреть их многообразие, то можно отметить в них наличие высшей противоположности. Делались попытки решить эту задачу либо исходя из нашего идеализма, формировавшегося от Канта до Гегеля, либо отыскивая взаимосвязь истории в реальности самого духовного мира.

Основываясь на первой позиции, решением этой задачи занимались преимущественно два направления, что было обусловлено движением немецкой спекулятивной философии. Первое из них опиралось на Канта и Фихте. Ее исходной точкой являлось всеобщее или сверхиндивидуальное сознание, в котором трансцендентальный метод вскрывал нечто безусловное в качестве норм и ценностей. Определение этого безусловного и его отношения к пониманию истории в этой обширной и влиятельной школе было очень многообразно. Две последние предпосылки, обнаруженные Кантом в ходе его трансцендентального анализа, а именно: теоретическое и практическое априори, были объединены после Фихте в нечто целостно-безусловное. Оно могло пониматься как норма, как идея или как ценность. Но построение духовного мира с точки зрения априори не могло стать проблемой, как и принцип выбора и взаимосвязи для ограниченного круга индивидуального исторического процесса.

По сравнению с этим направлением немецкого идеализма гегелевские гениальные достижения в области исторической науки вплоть до сегодняшнего дня оказывались решительно потесненными. Его метафизическая позиция была подвержена критике со стороны теории познания. В систематических науках о духе, наоборот, его великие идеи до сего дня продолжают играть великую роль в позитивном исследовании. В историографии его влияние сохраняется как раз в упорядочении ступеней духа. И близится время, когда будет по достоинству оценена его попытка образовать связь понятий, которая могла бы преодолеть непрерывный поток истории.

В оппозиции к этой теории возникло воззрение, отвергающее значение любого трансцендентального и метафизического принципа для понимания духовного мира. Оно отрицает ценность трансцендентального и метафизического метода. Отрицает всякое знание о безусловной ценности, значимой норме как таковой, о божественном плане или разумной взаимосвязи, основанной на абсолютном. Признавая, таким образом, относительность всякой человеческой, исторической

160

данности без каких-либо ограничений, оно ставит перед собой такую задачу: из материала этой данности получить объективное знание о духовной действительности и взаимосвязи ее частей. Для решения этой задачи в распоряжении у него находится лишь комбинация различных видов данности и различных методических подходов.

В той группе наук, которые предприняли попытку теоретического обоснования этой точки зрения со всеми вытекающими отсюда последствиями, так же, как и в другой группе, сложились в высшей степени разнообразные направления. Как правило, различия в построении исторического мира определялись противоположностью, которая разделила уже школы Конта и Милля. Взаимосвязь духовного мира дана, с одной стороны, только в единичном психическом существовании, а с другой - в историческом процессе и состояниях общества. И вот, когда в исследовании два эти вида данности комбинируются в зависимости от понимания их важности, возникает многообразие методических подходов при построении наук о духе из этой позиции. Она охватывает как те, которые стремятся обойтись без психологии, так и те, которые признают за ней особое место в науках о духе, подобное тому, которое в науках о природе занимает механика. Другие различия обнаруживаются в теоретико-познавательном и логическом обосновании построения, в формировании психологии или науки о жизненных единствах, в определении закономерностей, рождающихся из социальных отношений между этими единствами. И от таких различий зависят, в конце концов, разнообразные решения последних вопросов об исторических и социальных законах, о прогрессе и порядке в историческом процессе.

5.

Теперь я попытаюсь определить задачу, поставленную в рамках этого научного движения в настоящем исследовании о построении исторического мира в науках о духе. Эта задача примыкает к первому тому моего «Введения в науки о духе» (1883). Указанная работа руководствовалась задачей критики исторического разума. Она отталкивалась от факта существования наук о духе, который уже присутствовал во взаимосвязи этих наук, созданной исторической школой, и пыталась дать им теоретико-познавательное обоснование. В этом обосновании она противопоставила себя интеллектуализму господствующей тогда теории познания. «Меня мои исторические и психологические занятия, посвященные че-

6 - 9904

161

ловеку как целому, привели, однако, к тому, что человека в многообразии его сил и способностей, это воляще-чувствующе-представляю-щее существо, я стал брать за основу даже при объяснении познания и его понятий (таких, как «внешний мир», «время», «субстанция», «причина»)»*. Таким образом, ее исходными пунктами были жизнь и понимание, а также содержащееся в жизни отношение действительности, ценности и цели, и она попыталась представить собственное место наук о духе наряду с науками о природе, показать основные черты теоретико-познавательной и логической взаимосвязи в этом законченном целом и выявить важность понимания сингулярного в истории. Теперь я постараюсь более тщательно обосновать мою позицию в этой книге, исследуя построение исторического мира в науках о духе с точки зрения проблемы наук о духе. Связь между проблемой познания и этим построением заключается в том, что анализ последнего ведет к взаимодействию процессов, которые благодаря такому расчленению теперь становятся доступными для теоретико-познавательного исследования.

Вначале я коротко обозначу ту линию, которая должна вести от обсуждаемого нами на предыдущих страницах к познанию этого построения, дабы уже здесь сделать явной противоположность построения наук о природе и наук о духе. Мы описали факт существования наук о духе и время их формирования; далее было показано, как эти науки основываются на переживании и понимании. Таким образом, отсюда и следует понимать задачу их построения, уже содержащегося в указанном факте самостоятельного конституирования наук о духе в исторической школе; тем самым перед нами во всей полноте предстает отличие этого построения от изложенного построения наук о природе. Особенность построения наук о духе становится, стало быть, главной темой всей этой работы.

Построение берет за отправную точку переживание и движется от реальности к реальности; оно все глубже и глубже проникает в историческую действительность, извлекает из нее все больше и больше, все шире и шире простирается над ней. Здесь не существует никаких гипотетических допущений, которые бы предшествовали этой данности. Ибо понимание проникает в проявления чужой жизни, руководствуясь множеством собственных переживаний. Как мы видели, природа является составной частью истории лишь постольку, поскольку она оказыва-

* Einleitung in die Geisteswissenschaften, Vorrede XVII [GSI, XVIII. (Дилътей. Собр. соч. Т. I. С. 274)].

162

ет на нее влияние и сама может испытывать влияние с ее стороны. Сфера истории в собственном смысле - тоже нечто внешнее; однако звуки, которые образуют музыкальное произведение, холст, на котором нарисована картина, зал суда, в котором отправляется правосудие, тюрьма, в которой отбывается срок наказания, включают природу лишь в качестве материала. Напротив, всякая операция наук о духе, производимая с такими внешними фактами, имеет дело лишь со смыслом и значением, которые они получили благодаря воздействию духа. Она служит для понимания, которое схватывает в них это значение и этот смысл. И здесь мы выходим за пределы того, о чем шла речь прежде. Понимание обозначает не только своеобразный методический подход в отношении таких предметов; дело не только в различии позиции, которую занимает субъект по отношению к объекту в науках о природе и науках о духе, не в подходе и не в методе - сама процедура понимания по существу основана на том, что внешнее, составляющее их предмет, целиком и полностью отличается от предмета наук о природе. В них объективировался дух, в них формировались цели, в них осуществлялись ценности, и понимание схватывает именно то духовное, что вложено в них. Между мной и ними существует жизненное отношение. Их целесообразность имеет основание в моем целеполагании, их красота и благо - в моем наделении их ценностью, их разумность - в моем интеллекте. Далее, реальности возникают не только в моем переживании и понимании: они образуют взаимосвязь мира представления, которая объединяет внешнюю данность и мое течение жизни. Я живу в этом мире представления, и его объективная значимость гарантирована мне постоянным обменом с переживанием и пониманием; наконец, понятия, общие суждения, общие теории не являются гипотезами о чем-то, к чему мы относим наши впечатления, но происходят из переживаний и понимания. И как здесь всегда присутствует целостность нашей жизни, так и полнота жизни звучит даже в самых абстрактных положениях этой науки.

Тем самым мы способны теперь обобщить отношение этих двух классов наук друг к другу и основные различия их построения, выявленные нами до этого. Природа - основание наук о духе. Природа - не только сцена истории; физические процессы, заключающиеся в них необходимости и исходящие от них воздействия образуют основание всех отношений в историческом мире: деяния и претерпевания, действия и противодействия. Психический же мир также образует материал для целой сферы, в которой дух выразил свои цели, свои ценности - свою сущность; однако на этой основе рождается действительность, в которую науки о духе все глубже и глубже проникают с двух сторон - исходя из пе-

163

реживания собственных состояний и из понимания духовного начала, объективированного во внешнем мире. И тем самым нам дано различие двух видов наук. Во внешней природе в основание явлений помещается взаимосвязь, состоящая из абстрактных понятий. Связь в духовном мире, напротив, переживается и последующим образом понимается. Связь природы абстрактна, а психическая и историческая связь является живой, преисполненной жизни. Науки о природе восполняют феномены путем примысливания; и если свойства органического тела и принцип индивидуации в органическом мире до сих пор противостояли такому постижению, то в них, тем не менее, всегда постулируется возможность этого постижения, для осуществления которого им не хватает лишь промежуточных причинных звеньев. Необходимость их обнаружения остается для них идеалом, и то воззрение, которое стремится ввести в эти промежуточные уровни между неорганической природой и духом новый принцип объяснения, всегда будет находиться с этим идеалом в нерешенном споре. Науки о духе устанавливают порядок главным образом путем перевода неизмеримо более широкой внешней действительности человеческих исторически-общественных отношений обратно, в живой духовный опыт, из которой она вышла. Там подыскиваются гипотетические объяснения индивидуации, здесь же, напротив, ее причины познаются в живом опыте.

Итак, отсюда вытекает та точка зрения на теорию познания, которой будут руководствоваться последующие исследования о построении исторического мира в науках о духе. Центральная проблема теории познания, связанная исключительно с науками о природе, состоит в фундировании абстрактных истин, характера их необходимости, каузального закона, а также того, что касается связи достоверности индуктивных умозаключений с их абстрактными основаниями. И вот, поскольку теория познания, опирающаяся на науки о природе, раскололась на различные направления, так что многим может показаться, что она разделит судьбу метафизики, а с другой стороны, уже один наш обзор строения наук о духе выявил в этой области весьма большое различие в отношении познания к своему предмету, то прогресс общей теории познания в первую очередь оказывается зависимым от того, сможет ли она разобраться с науками о духе. Но для этого необходимо, чтобы построение исторического мира в науках о духе было изучено как проблема теории познания; лишь тогда, отталкиваясь от результатов этого изучения, можно будет провести ревизию общей теории познания.

III. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ О ВЗАИМОСВЯЗИ НАУК О ДУХЕ

Перед обоснованием наук о духе стоят три различные задачи. Оно определяет общий характер взаимосвязи, в которой в этой области на базе данного возникает общезначимое знание. Здесь речь идет об общей логической структуре наук о духе*. Затем необходимо объяснить построение духовного мира в отдельных областях, осуществляющееся в науках о духе посредством взаимопроникновения их операций. Это вторая задача, и, решая ее, можно постепенно вывести методологию наук о духе путем извлечения присущего им подхода. Наконец, спрашивается, какова познавательная ценность этих операций наук о духе и в каком объеме возможно объективное знание наук о духе, получаемое в результате их взаимодействия.

Между двумя последними задачами существует более глубокая внутренняя связь. Разделение операций позволяет испытать их познавательную ценность, а тем самым и выявить, в каком объеме действительность в науках о духе и присутствующая в них реальная взаимосвязь поднимаются благодаря этому до уровня знания: тем самым закладывается самостоятельное основание теории познания в нашей области, и открывается перспектива на всеобщую связь теории познания, исходная точка которой, как можно предполагать, находится в науках о духе.

Итак, нашей ближайшей проблемой является общий характер взаимосвязи в науках о духе. Исходная точка - это учение о структуре предметного постижения в целом. Во всяком постижении это учение обнаруживает прогрессирующую линию от данности к основным отношениям действительности, которые открываются понятийной мысли за этой данностью. Те же самые формы мысли и те же самые подчиненные им классы мыслительных операций делают возможной научную взаимосвязь в науках о природе и науках о духе. Далее на этом основа-

* Ср. мою работу: Studien zur Grundlegung der Geisteswissenschaften. Sitzungsberichte der Berl. Akad. d. Wiss. 1905, S. 332 ff. [Наст. изд. С. 51 и далее].

165

нии в сфере применения этих форм и операций мысли из особых задач и при особых условиях наук о духе возникают их специфические методы. А поскольку задачи наук порождают и методы их разрешения, то отдельные методические подходы образуют внутреннюю взаимосвязь, обусловленную целью знания.

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ: ПРЕДМЕТНОЕ ПОСТИЖЕНИЕ

Предметное постижение образует определенную систему отношений, в которой содержатся восприятия и переживания, воспоминания, суждения, понятия, умозаключения и их взаимосвязь. Все эти операции в системе предметного постижения объединяет то, что в них присутствуют только сопряжения фактически данного. Так, в силлогизме присутствуют лишь содержания и их отношения, и они не сопровождаются никаким осознанием мыслительных операций. Методический подход, который предпосылает такому данному в качестве условий сознания отдельные акты, понимаемые в соответствии с предметными отношениями, а затем из их взаимодействия выводит фактический состав предметного постижения, содержит неверифицируемую гипотезу.

Отдельные переживания в рамках этого предметного постижения суть члены целого, определяемого психической взаимосвязью. В этой психической взаимосвязи объективное познание действительности является условием правильного установления ценностей и целесообразных поступков. Так что восприятие, представление, суждение, умозаключение - это не что иное, как операции, пронизывающие друг друга в некоей телеологии взаимосвязи постижения, которая далее занимает свое место во взаимосвязи жизни.

1.

Первая операция предметного постижения данного возвышает содержащееся в нем до отчетливого осознания, притом что форма данности не претерпевает никаких изменений. Эту операцию я называю первичной, поскольку анализ, который движется в обратном направлении от дискурсивного мышления, не обнаруживает более простой операции. Она протекает за пределами дискурсивного мышления, привязанного к языку и осуществляющегося в суждениях, ибо предме-

166

ты, о которых эти суждения выносятся, уже предполагают мыслительные операции.

Начну с операции сравнения. Я нахожу равенство и неравенство, схватываю ступени различия. Передо мной два листа серой бумаги различных оттенков. Они отмечены различием и степенью различия, причем не в рефлексии о данном, а в качестве факта, каковым является сам цвет. Таким же образом и в переживании можно отметить степени удовольствия, если, скажем, переходить от сочетания основного тона и его октавы к полному аккорду. Сама эта мыслительная операция, с которой логика только и имеет дело, проста. А результат ее, в том, что касается истинности, ничем не отличается от того, который мы имеем, когда замечаем некоторый цвет или звук: нечто наличествующее становится приметным. Равенство и различие - не свойства вещей, как протяжение или цвет. Они возникают тогда, когда психическое единство осознает отношения, содержащиеся в данном. Поскольку приравнивание и различение находят лишь то, что дано, как даны протяжение и цвет, то они являются аналогом самого восприятия, но так как они создают логические понятия отношений, такие как равенство, различие, степень, родство, которые хотя и содержатся в восприятии, но не даны в нем, то они принадлежат к сфере мышления. На основании мыслительной операции сравнения возникает еще и другая операция. Ибо если я разделяю два факта, то с логической точки зрения - а о психологических процессах здесь вообще не идет речи - в этом действии заключена мыслительная операция, отличная от операции различения. В том, что дано, эти два факта отделены, и я схватываю их внеположенность. Так в лесу человеческий голос, шум ветра, пение птицы воспринимаются не только как отличные друг от друга по качеству, но и по количеству. И если какой-то звук, имеющий то же самое свойство, то есть такой же высоты, оттенка, интенсивности и длительности, повторяется еще раз в другой момент времени, то в этой второй мыслительной операции возникает сознание того, что следующий звук отличен от первого. Другой случай размежевания позволяет постичь еще одно отношение. Взяв зеленый лист, я могу отделить друг от друга цвет и форму, и тогда это будет той взаимопринадлежностью в единстве предмета, которую нельзя реально разделить, однако можно обнаружить разделенной идеально. Также и там, где условия этой операции разделения очень сложны, сама операция оказывается простой. Она, как и сравнение, определяется тем положением дел, которое постигается благодаря ей.

Здесь открывается возможность проникновения в важный для построения логики процесс абстрагирования. При размежевании элемен-

167

TOB тела их связь с конкретной его действительностью не прерывается: в каждой из его частей сохраняется эта конкретная действительность; но если протяжение и цвет отделяются друг от друга и мысль обращается к цвету, то из такого размежевания возникает мыслительная операция абстрагирования: из идеально расчлененного выделяется одна сторона сама по себе.

Сочетание нескольких разделенных членов может осуществляться лишь на основании сопряжения между несколькими уже разделенными частями. Мы схватываем пространственное положение разделенных фактов или временные промежутки в последовательности сменяющих друг друга событий. Это сопряжение и связывание также позволяют осознать лишь наличные отношения. Однако делается это посредством мыслительных операций, которые имеют своим основанием такие отношения, как отношения пространства и времени, действия и претерпевания. Такое соединение - условие образования созерцания времени. Если часы бьют несколько раз, то мы имеем лишь последовательность этих впечатлений, однако в их соединении только и возможно схватывание этой последовательности. Сочетание порождает логическое отношение целого и его частей. На основании отношений разделейности, градации различий в рамках системы звуков в их соединении возникает нечто обусловленное, впервые порождаемое самим этим сочетанием, - аккорд или мелодия. Здесь особенно отчетливо видно, как происходит сочетание того, что содержится в переживании восприятия или воспоминания, но при этом в нем возникает и нечто такое, чего не существовало бы без самого это сочетания. И тут, фиксируя содержание фактов, мы достигаем предела, за которым лежит область свободной фантазии.

Эти примеры - а ни о чем большем здесь не идет речи - доказывают, что элементарные мыслительные операции проясняют данное. Предшествуя дискурсивному мышлению, они дают к нему импульс, поскольку установление равенства подготавливает почву для формирования общих суждений, общих понятий и процедуры сравнения, разделение - для абстрагирования и аналитического подхода, сопряжения же -для всякого рода синтетических операций. Так внутренняя взаимосвязь обоснования движется от элементарных мыслительных операций к дискурсивному мышлению, от постижения положения дел в сфере предметов - к суждениям о них.

Данность чувственно воспринятого или пережитого переходит на другой уровень сознания, становясь представлением из сферы воспоминания. В нем осуществляется еще одна операция предметного постиже-

168

ния, и этой операции соответствует особое отношение нового образа к своему основанию. Это отношение воспоминания к чувственно схваченному и пережитому - отношение отображения. Ибо свободная подвижность представлений в сфере предметного постижения ограничена интенцией уподобления действительности, и все виды образования представлений определяются ориентацией на действительность. В этой ориентации возникают целостные и общие представления и подготавливается новая ступень сознания.

Эта новая ступень обнаруживается в дискурсивном мышлении. Отношение отображения подготавливает здесь почву для другой связи внутри предметного постижения.

Дискурсивное мышление сопряжено с выражением, и прежде всего -с языком. Здесь существует отношение выражения и выраженного, благодаря которому из движений речевых органов и представления их продуктов рождаются языковые формы. Связь с тем, что в них выражено, наделяет их определенной функцией. Отныне они обретают значение как составные части предложения, тогда как само предложение обладает смыслом. Постижение движется от слова и предложения к предмету, который они выражают. Тем самым возникает отношение между грамматическим предложением или выражением, составленным из иного рода знаков, и суждением, порождающим все части дискурсивного мышления.

Итак, каково же отношение между данным или представленным, которое обусловлено протекающими операциями переживаний схватывания, и суждением? В нем выражается некоторое положение дел, связанное с определенным предметом. Уже из этого следует, что речь здесь не идет об отображении данного или представленного. Для позитивного определения этого отношения я буду исходить из мыслительной взаимосвязи. Всякое суждение содержится здесь в аналитическом виде и понимается как часть этой взаимосвязи. В мыслительной взаимосвязи предметного постижения каждая его часть относится к тому, что содержится в действительности, посредством связи, в которой она находится. И вот главное правило, которому следует любое суждение: его содержание должно быть включено в то, что дано, согласно формальным законам мышления и формам мысли. Даже суждения, свойства или поступки Зевса или Гамлета в мыслительной взаимосвязи имеют отношение к такого рода данности.

Так между суждением и рассмотренными выше формами предметного понимания возникает новое отношение. В нем обнаруживаются две стороны. Эта двусторонность определена тем, что суждение, с одной

169

стороны, фундировано в данном, а с другой стороны, эксплицирует то, что в нем содержится лишь имплицитно, лишь в качестве очевидного. В случае первой связи возникает отношение замещения. Посредством элементов мышления, которые в своем постоянстве, ясности, отчетливое1 ти и надежной связи со словесными знаками соответствуют требованиям знания, суждение замещает положение дел, содержащееся в данном. Если смотреть с другой стороны, то суждения реализуют интенцию предметного постижения, которая состоит в том, чтобы, исходя из обусловленного, частного и изменчивого, приблизиться к основным отношениям действительности.

Отношение замещения распространяется на всю дискурсивную мыслительную взаимосвязь предметного постижения, поскольку она реализуется в суждениях. Данное в своей конкретной наглядности и отображающий его мир представления в каждой форме дискурсивного мышления замещаются системой отношений устойчивых элементов мышления. И, наоборот, этому соответствует то, что, при возвращении к предмету, последний во всей полноте своего наглядного существования подтверждает, верифицирует суждение или понятие. Для наук о духе как раз особенно важно вернуть себе всю свежесть и силу переживания - либо прямо, либо в возвратном движении от понимания к переживанию. Отношение замещения подразумевает то, что в определенных границах данное и дискурсивно помысленное являются взаимозаменимыми.

Если расчленять дискурсивную мыслительную взаимосвязь, то в ней можно найти те виды отношения, которые регулярно возвращаются независимо от смены содержаний мысли и в каждом фрагменте мыслительной взаимосвязи находятся друг с другом в тесной связи. Такие формы мысли суть суждение, понятие и умозаключение: они являют себя в каждой отдельной части дискурсивной мыслительной взаимосвязи и образуют ее структуру. Однако даже подчиненные этим элементарным формам классы операций дискурсивного мышления, как то: сравнение, заключение по аналогии, индукция, подразделение, дефиниция и, наконец, связь обоснования независимы от отграничения отдельных сфер мысли, в частности, сфер наук о природе и наук о духе. Они разделяются в соответствии с задачами всей мыслительной взаимосвязи, которые определяются основными общими отношениями действительности, в то время как особые формы методов обусловлены лишь свойствами отдельных областей.

Регулярности этих форм соответствует значимость их мыслительной операции, а ее гарантирует нам сознание очевидности. Самые об-

170

щие свойства, которые в этих различных формах наделены значимостью независимо от смены предметов, при сохранении постоянства в возникновении и исчезновении переживаний мысли и их субъектов, находят свое выражение в законах мышления. Мы не должны пренебрегать отношением замещения, или репрезентации, переходя от суждений о действительности к необходимым суждениям. Аксиома геометрии необходима, потому что выражает основные отношения, констатируемые посредством анализа во всех моментах созерцания пространства; таким же образом объясняется и характер необходимости в законах мышления, поскольку они аналитически содержатся во всех моментах мыслительной взаимосвязи.

Научный метод возникает тогда, когда формы и общие операции мышления соединяются в сложное целое посредством цели, которая заключается в решении определенной научной задачи. Если существуют проблемы, подобные этой поставленной задаче, то метод, применяемый в некоей ограниченной области, может принести плоды и в области более обширной. Зачастую метод в уме его изобретателя еще никак не связывается с сознанием его логического характера и значимости: это сознание добавляется лишь задним числом. В том виде, в каком понятие метода сложилось за несколько последних столетий, особенно в словоупотреблении естествоиспытателей, его можно применить и к тому подходу, который проявляет особую тщательность в отдельных вопросах и потому является очень сложным. Там, где для решения одной и той же проблемы испытывается несколько путей, их разводят в качестве различных методов. Там, где подходы какого-то изобретательного ума обнаруживают общие свойства, история наук говорит о методе Кювье в палеонтологии или методе Нибура в исторической критике. Вместе с учением о методе мы оказываемся в области, где начинает обнаруживаться особый характер наук о духе.

Все переживания, относящиеся к предметному постижению, в телеологической взаимосвязи последнего направлены на схватывание того, что есть, - действительности. Знание образует иерархию операций: данное проясняется в элементарных операциях мысли, отображается в представлениях и замещается в дискурсивном мышлении, репрезентируясь различными способами. Ибо прояснение данного посредством элементарных операций мысли, отображение в воспоминании и замещение в дискурсивном мышлении могут быть подведены под широкое понятие репрезентации. Время и воспоминание освобождают процесс постижения от зависимости от данного и осуществляют выбор того,

171

что имеет значение для постижения; через связь с целым и через подведение под всеобщее единичное подчиняется целям постижения действительности; изменчивость интуитивно данного возвышается в связи понятий до общезначимой репрезентации; конкретное посредством абстракции и аналитического подхода распределяется по однородным рядам, позволяющим производить определенные высказывания о закономерностях, или постигается посредством членений. В ходе этого процесса постижение все больше вычерпывает из данного то, что нам доступно.

2.

Переживания, которые относятся к предметному постижению, логически связаны в двух направлениях. В одном направлении переживания вступают друг с другом в определенные отношения, поскольку они, как ступени в постижении одного и того же предмета, пытаются исчерпать его посредством того, что содержится в переживании или созерцании, а в другом постижение связывает один факт с другим с помощью схваченных отношений, которые существуют между ними. В первом случае происходит углубление в отдельный предмет, во втором - универсальное расширение. Процессы углубления и расширения зависят друг от друга.

Созерцание, воспоминание, целостное представление, именование, суждение, подведение особого под общее, соединение частей в целое - все это способы постижения: предмет остается неизменным, меняется лишь способ сознания, в котором он наличествует, когда мы переходим от созерцания к воспоминанию или суждению. Общая им направленность на тот же самый предмет связывает их в единую телеологическую взаимосвязь. В ней имеют место лишь те переживания, которые осуществляют какую-то операцию в направлении на постижение этой определенной предметности. Этим телеологическим характером наличествующей здесь взаимосвязи обусловлено осуществляющееся внутри нее продвижение от одного члена к другому. Пока переживание еще не исчерпано или пока предметность, данная в отдельных созерцаниях фрагментарно и односторонне, еще полностью не постигнута и не выражена, всегда существует некая незавершенность, и она-то и побуждает к дальнейшим шагам. Восприятия соотносятся друг с другом в телеологической взаимосвязи, поскольку следуют друг за другом, касаясь одного и того же предмета. Так, отдельное чувственное восприятие всегда подразумевает еще несколько восприятий, которые бы дополнили постижение предмета. В этом

172

процессе дополнения уже возникает необходимость воспоминания как еще одной формы постижения. Во взаимосвязи предметного постижения оно находится в устойчивом отношении к созерцательной основе и имеет функцию отображать эту основу, вспоминать ее и таким образом сохранять ее ценность для предметного постижения. Здесь со всей отчетливостью обнаруживается различие схватывания переживаний воспоминания, которое вычленяет единообразие в составляющем его основу процессе, и проанализированной нами функции воспоминания во взаимосвязи постижения, согласно которой оно отображает пережитое или постигнутое. Воспоминание само по себе под впечатлением или влиянием какого-то душевного состояния может принимать в себя многообразные содержания, отличающиеся от его основы. Именно здесь исток эстетических образов фантазии, но при этом воспоминание, находящееся в указанной телеологической взаимосвязи, нацеленной на постижение предмета, стремится сохранить тождественность с содержанием созерцания или переживания предметного постижения. То, что воспоминание выполнило свою функцию в предметном постижении, подтверждается возможностью фиксировать его подобие с той основой предметного постижения, которую дает восприятие. Эта направленность переживаний постижения на отдельный предмет уже включает в себя продвижение к чему-то новому. Изменения в предмете указывают на комплекс воздействий, в котором он находится, и поскольку положение дел может быть прояснено лишь с помощью таких средств, как имена, понятия, суждения, то требуется дальнейшее движение от частного созерцания к общему. Если, следовательно, в этом первом направлении необходимо движение к целому, к воздействующему и ко всеобщему, то этой задаче соответствует движение от отношений, которые встречаются в отдельном объекте, к тем, которые имеют место в более крупных предметных взаимосвязях. Так первое направление отношений переходит во второе.

В первом из этих направлений в отношения друг с другом вовлекаются те переживания постижения, которые стремятся все точнее схватить один и тот же предмет посредством различных форм репрезентации. Во втором направлении в связь вступают переживания, которые простираются на все новые и новые предметы, схватывая существующие между ними отношения, будь то в форме постижения или же посредством связывания его различных форм. Возникают обширные связи. Особенно отчетливо они просматриваются в гомогенных системах, отображающих пространственные, звуковые и численные отно-

173

шения*. Каждая наука имеет отношение к одной поддающейся отграничению предметности, в которой заключено ее единство, и взаимосвязь внутри этой научной области знания придает ее положениям характер взаимопринадлежности. Завершением всех отношений, заключенных в пережитом или представленном в созерцании, было бы понятие мира. В нем содержится требование выразить все переживаемое и созерцаемое посредством взаимосвязи содержащихся в нем фактических отношений. Это понятие мира является экспликацией той взаимопринадлежности, которая ближайшим образом дана в пространственном горизонте.

Прояснение, отображение и замещение суть уровни сопряжения с данным, преодолеваемые предметным постижением по мере приближения к понятию мира. Они суть уровни постольку, поскольку в каждой из этих позиций предметного постижения более ранняя ступень образует основание для последующего уровня предметного постижения**.

* Ideen ifoer eine beschreibende und zergliedernde Psychologie. Sitzungsber. d. Berl. Akad. d. Wiss. 1894, S. 1352 [GS V, 132].

** Отсюда открывается перспектива решения логической задачи по редуцированию формы дискурсивного мышления к способам выражения отношений в данном, как они обнаруживаются посредством элементарных мыслительных операций. Факты, лежащие в области чувственного постижения, ведут нас к постижению имманентного порядка в материале нашего чувственного опыта, и отделение материала впечатлений от форм обобщения оказывается простым вспомогательным средством абстрагирования. Закон тождества означает, что каждое полагание значимо независимо от его изменяющегося положения в мыслительной взаимосвязи и смены субъектов высказывания. Закон противоречия имеет своим основанием закон тождества. В нем к принципу тождества добавляется отрицание. Оно является лишь отвержением существующего в нас или вне нас допущения и всегда относится к уже предположенному высказыванию, которое может содержаться либо в некоем сознательном мысленном акте, либо в какой-то другой форме. Таким образом, закон тождества приписывает полаганию постоянную значимость. Поэтому упразднение этого полагания исключе-

174

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ: СТРУКТУРА НАУК О ДУХЕ

Теперь же, когда эта взаимосвязь предметного постижения определяется условиями, содержащимися в науках о духе, возникает их особая структура. В силу форм мышления и всеобщих процессов мышления обнаруживаются здесь особенные задачи, и они разрешаются во взаимодействии особых методов.

При формировании этих методов науки о духе всегда находились под влиянием естественных наук. Поскольку же методы последних были развиты ранее, то в широком объеме осуществлялась их подгонка к задачам наук о духе. В двух пунктах это проявляется особенно отчетливо. Поначалу в биологии были обнаружены сравнительные методы, которые затем во все более широком объеме стали применяться и к систематическим наукам о духе, а экспериментальные методы, которые разрабатывались в астрономии и физиологии, переносились на психологию, эстетику и педагогику. Еще и сегодня при подходе к разрешению отдельных задач психолог, педагог, лингвист или эстетик нередко задаются вопросом о том, нельзя ли плодотворно использовать в его особой области средства и методы, изысканные для разрешения аналогичных проблем в естественных науках.

Однако, несмотря на эти отдельные точки соприкосновения, взаимосвязь методов, используемых в науках о духе, уже в своем исходном пункте отличается от таковой в науках о природе.

но. Мы не в состоянии одновременно утверждать и отрицать то же самое, поскольку мы осознаем отношение противоречия. Если же я признаю отрицательное суждение ложным, то я отрицаю отмену полагания и, стало быть, подтверждаю утвердительное высказывание: это положение дел выражено в законе исключенного третьего. Таким образом, законы мышления не означают априорных условий нашего мышления. И те отношения, которые содержатся в сравнении, разделении, абстрагировании, сопряжении, вновь обнаруживаются в дискурсивных мыслительных операциях как в формальных категориях, речь о которых будет идти позже. Излишним является предположение, что суждение предполагает добавление категориального отношения вещи и свойств, поскольку оно может быть понято из связи между предметом и тем, что ему предицируется.

175

ПЕРВАЯ ГЛАВА ЖИЗНЬ И НАУКИ О ДУХЕ

Здесь я попытаюсь высказать лишь общие положения, которые являются решающими для понимания взаимосвязи наук о духе, ибо изложение отдельных методов относится к изложению построения наук о духе. Предварительно я разъясню два наименования. Под психическими жизненными единствами я понимаю элементы общественно-исторического мира. Психической структурой я называю взаимосвязь, которой связаны друг с другом различные процессы в психических жизненных единствах.

L Жизнь

Науки о духе основываются на отношении переживания, выражения и понимания. Поэтому их разработка зависит как от углубления переживаний, так и от всевозрастающей ориентации на исчерпание их содержания, и в то же время она обусловлена распространением понимания на все объективации духа и все более полным и методически выверенным выявлением того духовного, что заключено в различных жизне-проявлениях.

Совокупность того, что открывается нам в переживании и понимании, есть жизнь как взаимосвязь, охватывающая человеческий род. Встречаясь впервые с этим великим фактом, который для нас является исходным пунктом не только наук о духе, но и философии, необходимо вернуться к тому, что предваряет научную обработку этого факта, и постичь сам этот факт в его первозданном виде.

Там же, где жизнь предстает перед нами как факт, присущий человеческому миру, мы встречаемся с ее собственными определениями в отдельных жизненных единствах, с жизнеотношениями, установками, с психическим действием, с творением, выраженным в вещах и людях, и со страданием, доставляемым ими. В неизменном основании, над которым возвышаются дифференцированные свершения, нет ничего, что не заключало бы в себе жизиеотношения определенного «я». Здесь все занимает некоторую позицию по отношению к «я», и, равным образом, его состояние постоянно изменяется в зависимости от отношения вещей и людей к нему. Нет таких людей или вещей, которые были бы для меня только предметом и не оказывали бы на меня влияния, не служили бы мне поддержкой, не были бы целью не-

176