Часть 3.

Этот троп употребил Павел: «Поэтому и тот, кто поливает,- ничто, но все дает Бог взращивающий» [306]. То, что имеет очень малое значение или же само по себе бесполезно, он называет «ничто». Это же и в Первом Послании к коринфянам, глава тринадцатая: «Если я любви не имею, то я - ничто» [307]. И вскоре: «Нет мне никакой пользы» [308]. В Послании к римлянам, глава четвертая, снова: «Называет то, что не существует, так, будто оно существует» [309]. И опять вслед за Осией отторгнутый и презренный народ он называет «не народ» [310]. Подобное выражение есть и в псалмах: «Я же червь, а не человек» [311].

В противном случае, если кто-нибудь будет настаивать па таком значении слова «ничто», то нельзя будет и согрешить без Христа. Потому что, я полагаю, «Христос» здесь значит «Его милость». Если только здесь не следуют отвергнутому учению, по которому грех - это ничто. И это в каком-то смысле верно, потому что без Христа мы не можем ни быть, ни жить, ни двигаться. И все-таки они допускают, что свободная воля грешить может без благодати. Это предполагает Лютер в начале своего «Утверждения» [312].

Сюда относится то, что говорит Иоанн Креститель: «Человек не может ничего принять, если это не будет ему дано с неба» [313]. Но отсюда не следует, что у свободной воли нет никакой силы и ей нет никакого применения. То, что огонь согревает, приходит с неба. То, что мы в соответствии с нашими естественными чувствами стремимся к полезному и избегаем вредного,- это с неба. То, что после падения воля побуждается к лучшим делам,- это с неба. То, что слезами, милостыней и молитвами мы достигаем благодати, которая делает нас угодными Богу,- это с неба. Но при этом наша воля нисколько не бездействует, даже если она и достигает того, к чему стремится, только с помощью Божьей благодати; но так как то, что мы делаем, очень незначительно, все приписывает-

267

ся Богу, подобно тому как корабельщик, который в тяжелую непогоду привел корабль в гавань невредимо, не говорит: «Я спас корабль», а говорит: «Бог спас». Однако искусство этого корабельщика и его усилия не были излишними [314]. Также и землепашец, свозящий с полей в амбары богатый урожай, не говорит: «Я дал столько хлеба», а говорит: «Бог дал». Тем не менее разве кто-нибудь скажет, что землепашец ничего не сделал для успешной жатвы? [315] В народе так и говорят: «Бог дал тебе красивых детей», хотя они родились не без участия их отца. Говорят: «Бог вернул мне здоровье», хотя в этом немало помог врач. Подобно тому как мы говорим: «Царь победил врагов», хотя весьма много сделали полководцы и воины. Ничего не растет без дождя небесного, однако хорошая земля приносит плоды, а плохая земля не приносит хороших плодов. Но так как дела человеческие не имеют никакого значения, если нет на то Божьей милости, то все приписывается благодеянию Божьему. «Если Господь не построит дом, то напрасно трудятся те, которые его строят. Если Господь не охранит город, то напрасно бодрствует тот, кто охраняет его» [316]. Однако между тем при строительстве мастера не бездействуют, и при охране сторожа бодрствуют [317].

Потом: «ведь не вы говорите, но Дух Отца вашего говорит в вас» [318]. На первый взгляд кажется, что эти слова устраняют свободную волю, но в действительности они освобождают нас от тревожного беспокойства предварительного обдумывания, а это, надо сказать, дело Христово. В противном случае грешили бы проповедники, которые старательно готовятся к священной проповеди. Если когда-то Дух излил на непросвещенных учеников то, что они должны говорить, подобно тому как Он излил дар языков, то не следует этого дожидаться всем. И когда Он излился на них, то при говорении их воля совпадала с дыханием Духа и действовала вместе с Делателем. И это, конечно, дело свободной воли, если только мы случайно не думаем, что Бог устами апостолов говорит так, как Он говорил Валааму устами его ослицы [319].

268

Но больше теснит нас то, что говорит Иоанн, глава шестая: «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец Мой» [320]. Слово «привлечет», кажется, обозначает необходимость и исключает свободу воли. Но здесь привлечение не насильное; оно действует так, что ты хочешь того, чего, однако, можешь не хотеть; подобно тому как мы показываем мальчику яблоко - и он прибегает, показываем овце зеленую ивовую ветку - и она идет [321]. Так Бог подгоняет нас своей благодатью - и мы охотно принимаем это. Так следует понимать также и то, что стоит у Иоанна же в главе четырнадцатой: «Никто не приходит к Богу иначе, чем через Меня» [322]. Как Отец славит Сына, так Сын - Отца, так Отец привлекает к Сыну, а Сын - к Отцу. Но нас Он привлекает так, что мы тотчас же охотно бежим. Это же ты читаешь в Песни Песней: «Влеки меня за собой, мы побежим» [323].

Из Посланий Павла тоже можно выбрать несколько мест, которые, кажется, полностью уничтожают какую-либо силу свободной воли. Например, Второе послание к коринфянам, глава третья: «Не потому, что мы способны помыслить что-нибудь от себя как бы из себя, но вся наша способность от Бога» [324]. Здесь, однако, нам может помочь учение о двух видах свободной воли.

Ведь сначала благочестивые отцы [325] различали три ступени человеческого деяния. Первая - помышление, вторая - воление, третья - исполнение.

Первую и третью ступени они не наделяют никакой свободной волей для свершения чего-либо. Потому что только одна благодать побуждает душу помышлять о добром и только одна благодать приводит к исполнению того, о чем человек помышляет. Впрочем, посередине благодать и человеческая воля действуют совместно, однако же так, что главное зависит от благодати, а менее главное - от нашей воли. Но так как все дело следует приписывать Тому, Кто сделал все для исполнения, то нельзя, чтобы человек приписывал себе что-нибудь хорошее, потому что как раз то, на что он способен - согласиться с божьей благодатью и действовать вместе с нею,- это и есть дар Божий. Затем предлог «от» обозначает происхождение и источник. Поэтому Павел четко говорит: «от себя, как бы от себя» (###), т. е. «из нас самих». Это мог бы сказать Тот, кто наделил человека природными способностями действительно желать добра, поскольку человек имеет эти способности не от себя [326].

269

Кто же отрицает, что всякое добро происходит от Бога как источника? И это часто вдалбливает Павел, чтобы лишить нас гордыни и самоуверенности, как он это и делает в другом месте: «Что ты имеешь, чего бы не получил?» «Если же получил, почему гордишься, как будто бы не получил?» [327] Ты слышишь? Здесь говорится о тщеславии, которое Павел хочет притупить этими словами. Это же услышал бы раб, отчитывающийся своему господину в прибыли, полученной при пользовании деньгами [328], если бы он потребовал похвалы за хорошо примененные усилия. «Что ты имеешь, чего бы не получил?» - однако за проворный, усердный труд господин его хвалит.

Ту же песню поет Иаков, глава первая: «Всякое доброе даяние и всякий дар совершенный нисходит свыше» [329]. То же у Павла в Послании к эфесянам, глава первая: «Все совершается по решению воли Его» [330]. И это относится к тому, чтобы мы не заносились и приписывали все, полученное нами, Божьей благодати Того, Кто позвал нас, отпавших, Кто очистил нас верой и Кто сделал так, что наша воля может быть ###, * [331] с Его благодатью, хотя благодать, конечно, предостаточно способна сделать все сама и не нуждается в помощи человеческой воли.

* сотрудницей (греч).

Впрочем, в Послании к филиппинцам, глава вторая, он не исключает свободную волю. Там сказано: «Потому что Бог производит в нас и хотение и свершение по доброй воле» [332]. Когда он говорит: «по доброй воле», то, если ты отнесешь эти слова к человеку, как толкует это место Амвросий [333], ты поймешь, что добрая воля действует совместно с действующей благодатью. Тут же перед этим он говорит: «Со страхом и трепетом созидайте свое спасение» 334. Ты видишь здесь, что как Бог творит в нас, так и наша воля и наша тревога тоже прилагают усилия совместно с Богом. Пусть никто не подумает, что это толкование можно отбросить, потому что - как сказано - он предпосылает такое место: «Созидайте свое собственное спасение», ###, что вернее обозначает понятие «созидать», чем глагол ###, который употребляют по отношению к Богу - ###. ###, собственно, значит, что Он действует и побуждает. Однако слова ### и ### могут иметь одно и то же значение; это место определенно учит, что создает как человек, так и Бог.

270

Но что созидает человек, если для Бога наша воля то же, что и глина для горшечника? «Ибо не вы говорите, по Дух Отца вашего говорит в вас» [335] Так было сказано апостолам. Однако в Деяниях мы читаем слова Петра: «Тогда, исполнившись Духа Святого, Петр сказал им» [336]. Так можно примирить друг с другом эти противоречивые места: «говоришь не ты, но Дух» и «Петр, исполнившись Духа Святого, сказал», если не считать, что Дух в апостолах говорил так, что в это же время, послушные Духу, они и сами говорили? Хотя верно, что они не говорили, но не в том смысле, что они ничего не делали, а в том, что они не были главными созидателями речи.

То же самое мы читаем о Стефане: «И они не могли противостоять мудрости и Духу, Которым он говорил» [337]. При этом он говорил перед Советом сам. То же и у Павла: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» [338]. Однако «праведный,- следуя ему же,- живет верой» [339]. Как это он, живя, не живет? Так как то, что он живет, он приписывает Святому Духу.

Это же в Первом Послании к коринфянам, глава пятнадцатая: «Не сам я, но благодать Божья, которая со мной» [340]. Если Павел ничего не совершил, то почему он прежде говорил, что трудился: «Я более всех их потрудился»? [341] Если верно то, что он сказал, то почему он здесь исправляет, будто бы тогда он ошибся? Исправление как раз ведет к тому, чтобы не думали, что он ничего не делал, и чтобы не казалось, будто он приписывает своим силам то, что исполнил при помощи Божьей благодати. Поэтому исправление исключает подозрение в заносчивости, а не в совместности действия.

Ведь Бог не хочет, чтобы человек себе что-нибудь приписывал, даже если и существует что-то, что человек мог бы себе заслуженно приписать. «Когда вы исполните все, что вам повелели, говорите: „Мы - ничтожные рабы, потому что мы сделали то, что должны были сделать"» [342]. Разве тот, кто исполнил все повеления Божьи, не совершил выдающегося дела? Я не знаю, можно ли вообще сыскать такого. И все-таки тем, которые это исполняют, приказано говорить: «Мы - ничтожные рабы». Того, что они сделали, не отрицают, но учат избегать опасной самонадеянности.

271

Одно говорит человек, другое - Бог. Человек говорит: «Я - раб, и раб ничтожный». А что говорит господин? - «Хорошо, добрый и верный раб» [343]. И - «Я уже не называю вас рабами, но - друзьями» [344]. Их же он называет не рабами, а братьями [345]. И тех, которые о самих себе говорят как о ничтожных рабах, Бог называет Своими детьми [346]. Те, которые только что говорили, что они - ничтожные рабы, слышат от Господа: «Придите, благословенные Отца Моего» [347]. И они слышат, что упоминают их добрые дела, о которых сами они и не знали, что они их сделали.

Но я думаю, что у нас был бы замечательный ключ к пониманию Священного писания, если бы мы смотрели, что именно говорится в данном месте. Тогда получилось бы, что из притчей и примеров надо выбирать то, что к этому относится. Много ли есть такого, что не относится к ее смыслу, в притче об управителе, который, когда его должны сместить, хитростью меняет списки должников своего господина [348]. А берут лишь то, что каждый человек до самой смерти с великим усердием обязан щедро раздавать дары, полученные от Бога, ближним, нуждающимся в помощи. То же самое и с той притчей, которую мы упомянули: «Кто из вас, имея раба, пашущего или пасущего быков, по возвращении его с поля скажет ему тотчас же: „Пойди и отдохни", а не говорит: „Приготовь мне поужинать, подпояшись и служи мне, пока я буду есть и пить"? Неужели он станет благодарить этого раба за то, что тот исполнил приказание? Не думаю» [349]. Главное в этой притче то, что надо просто выполнять свой долг, повинуясь Божьим повелениям, и не ждать для себя за это никакой похвалы. В противном случае сам Господь расходится с этой притчей, потому что Он повел себя как слуга, уступив ученикам честь возлежать за столом [350]. Он благодарит, когда говорит: «Хорошо, добрый раб!» [351] и «Придите, благословенные» [352]. Поэтому Он не добавляет: «Так и вас, когда вы исполните всё, Господь не признает недостойными никакой благодарности и не сочтет ничтожными рабами», но Он сказал: «Вы говорите: „Мы - рабы ничтожные"» [353]. Так называет себя Павел, который трудился больше всех. Он считает, что он худший из апостолов и недостоин называться апостолом [354].

272

Подобнее есть и у Матфея, глава десятая: «Разве не продают двух пташек за ассарий? И ни одна из них не падает на землю без воли Отца вашего» [355]. Сначала надо посмотреть, о чем здесь говорит Господь. Ведь Он хочет научить не только, как говорят, Диомедовой необходимости [356] всего, что происходит; этот пример направлен на то, чтобы избавить учеников от страха перед людьми, потому что они должны понимать, что о них печется Бог, что люди не могут причинить им вреда без его попущения, а Он этого не допустит, если только не будет в том пользы им и Евангелию. В противном случае, как говорит Павел в Первом Послании к коринфянам, глава девятая, «о волах ли печется Бог?» [357].

Кажется, здесь в том, что у евангелиста следует за этим, есть гипербола. «Даже все волосы у нас на голове сочтены» [358]. Каждый день на пол падает столько волос! Они тоже идут в счет? Но для чего эта гипербола? Конечно, для того, что за этим идет: «Поэтому не бойтесь!» [359].

Подобно тому как эти тропы устраняют страх перед людьми и укрепляют доверие к Богу, без предвидения которого вообще ничего не происходит, так и то, что мы приводили выше, было не для того, чтобы устранить свободную волю, а для того, чтобы удержать нас от самонадеянности, которую Бог ненавидит. Надежнее все приписать Богу; Он добр, и не только отдаст нам наше, но прикажет, чтобы и его было нашим.

Как сказать о расточительном сыне [360], что он расточил часть своего состояния, если у него ничего не было? То, что он имел, он получил от отца. Мы думаем, что все дары природы - это Божьи дары. У него была своя часть и тогда, когда она находилась у отца - это было надежнее. Какой же смысл в требовании и отторжении своей части от отца? Конечно, смысл в том, чтобы присвоить себе дары природы, и не для того, чтобы исполнить повеления Божии, а для удовлетворения плотских желаний. В чем смысл голода? - В нужде, при помощи которой Бог побуждает ум грешника к тому, чтобы тот за-

273

думался о себе, возненавидел себя и затосковал о покинутом отце. - Что означает, что сын разговаривает сам с собой, обдумывая исповедь и возвращение домой? - Человеческую волю, устремляющуюся к побуждающей благодати, которую - как мы сказали - называют «предваряющей». - Что означает отец, спешащий навстречу сыну? - Это Божья благодать, которая увлекает нашу волю исполнить то, чего мы желаем.

Это толкование, если я даже ошибаюсь, было бы, конечно, приемлемее, чем толкование тех, которые для доказательства того, что человеческая воля ничего не делает, слова «простри руку на что хочешь» объясняют так: благодать простирает твою руку, на что она сама хочет. Но так как это толкование дали нам благочестивые отцы [361], я не вижу, почему им следует пренебречь.

Сюда же относится и то, что бедная вдова положила в жертвенный ящик две лепты, т. е. все свое состояние [362].

Я спрашиваю, в каких своих заслугах может быть уверен тот, который всем, на что способен человек со своим природным умом и свободой воли, полностью обязан Тому, от Кого он получил свои силы? И все-таки Бог как раз это и вменяет нам в заслугу, потому что мы не отвращаем свою душу от его благодати и потому что свои природные силы мы направляем на скромное послушание. Это, конечно, значит, что не будет неправдой сказать, что человек что-то делает, но все, что он совершает, он всецело обязан приписать Богу-творцу, волей которого и происходит, что человек способен объединить свое усилие с Божьей благодатью. Так говорит Павел: «Благодатью Божьей я еcмь то, что еcмь» [363]. Он признает Творца. Но когда ты слышишь: «Благодать его во мне не была тщетной» [364], ты знаешь, что человеческая воля действует вместе с Божьей помощью. На это же он указывает, когда говорит: «Не я, но Божья благодать, которая со мною» [365]. По-гречески это ### *.

* благодать, которая со мной (греч.).

274

И еврейский проповедник мудрости желает, чтобы ему споспешествовала божественная мудрость, «чтобы она была с ним и трудилась вместе с ним» [366]. Она стоит рядом, смиряющая и помогающая, как архитектор стоит рядом с исполнителем, предписывает, что надлежит делать, показывает способ, как делать; прерывает, если тот начинает что-нибудь делать неправильно; если он утомился - приходит к нему. Свершение дела приписывают архитектору, без помощи которого ничего бы не вышло, однако никто не говорит, что исполнитель и подмастерье ничего не сделали. Что архитектор для подмастерья, то и благодать для нашей воли. Это и говорит Павел в Послании к римлянам, глава восьмая: «Так же и Дух помогает нашей немощи» [367]. Никто не называет немощным того, кто ничего не может; но так называют того, у кого не хватает сил исполнить то, к чему он стремится. И не зовут помощником того, кто все делает один. Все Писание кричит о помощи, поддержке, подспорье, подкреплении. Разве говорят о помощи тому, кто ничего не делает? Ведь и горшечник не помогает глине, чтобы получился сосуд, и ремесленник не помогает топору, чтобы получилась скамья.

Поэтому тем, которые заключают, что человек ни на что не способен без помощи Божьей благодати и, значит, у человека нет никаких добрых дел, мы противопоставляем, как я полагаю, более приемлемое заключение: нет ничего, на что не был бы способен человек с помощью Божьей благодати, и значит все его дела могут быть добрыми. Поэтому, сколько есть в Священных писаниях мест, в которых упоминается о помощи, столько раз и утверждается там свободная воля. А мест этих несчетное множество. И если дело будет в количестве подтверждений, то я одержу победу.

До сих пор мы приводили из священных книг места, которые утверждают свободную волю, и, наоборот, те, которые, кажется, полностью ее отрицают. Но так как Святой Дух, который нам все это передал, не может себе противоречить, то мы волей-неволей вынуждены искать какое-то умеренное решение. Впрочем, причина того, что из одного и того же Писания одни получили одно суждение, а другие - другое, заключается в том, что все смотрели по-разному и каждый по-своему толковал то, что он читал.

Те, которые думали, сколь равнодушны люди к тому, что касается благочестия [368], и сколь великое зло - отчаяние в спасении, стремясь смягчить эти два вида зла, неосторожно впадали в другое зло и приписывали свободной воле человека слишком много.

275

Другие же, напротив, размышляя о том, какая гибель для истинного благочестия заключена в том, что человек верит в собственные силы и заслуги, сколь невыносима самонадеянность тех, кто похваляется своими добрыми делами и даже продает их другим в зависимости от меры и веса - вроде того, как торгуют маслом или мылом, очень стараясь избежать этого зла, либо делят свободную волю пополам, так что для добра она вовсе ничего не может сделать, либо полностью ее уничтожают, вводя для всего абсолютную необходимость [369].

Ясно, что, по мнению этих людей [370], для скромного послушания христианского сердца очень подходит, чтобы человек полностью зависел от воли Божьей; на его обетования он возглагает всю веру свою и надежду, и, зная, насколько он сам по себе жалок, восхищается Им, и любит его неизмеримое милосердие, которое щедро дается нам даром; человек полностью подчиняется воле Бога - безразлично, хочет ли Он его спасти или же погубить, не думает о похвалах за свои добрые дела, но всю славу приписывает его благодати, зная, что человек не что иное, как живое орудие божественного Духа, которое Дух очистил и для себя освятил своей бескорыстной благостью и которое Он направляет и ведет по своей неисследимой мудрости. Здесь нет ничего, что кто-нибудь мог бы приписать своим силам, однако человек, полностью доверяя Богу, надеется получить в награду вечную жизнь не из-за того, что он заслужил это своими добрыми делами, а из-за того, что Богу по доброте его было угодно пообещать это тем, кто в пего верит. Человеку же следует усердно молить Бога, чтобы Он наделил нас своим духом и усилил его в нас, благодарить, если что-то, сделанное через нас, будет хорошо, во всем почитать его могущество, повсюду восхищаться его мудростью и всюду любить его доброту.

Эти слова и по моему мнению заслуживают великой похвалы - ведь они совпадают с божественными Писаниями, соответствуют признанию тех, которые умерли для мира при крещении и были погребены вместе с Христом, чтобы после умерщвления плоти жить и действовать духом Иисуса, к телу Которого они были привиты через веру [371].

276

Конечно, это благочестивое и желанное суждение, которое отнимает у нас всякую самонадеянность и всю славу, всю надежду переносит на Христа, лишает нас страха перед людьми и демонами, делает нас сильными и отважными в Боге. Мы охотнейшим образом рукоплещем этому суждению.

Но когда я слышу, что у человека до такой степени нет никакой заслуги, что все дела, даже и благочестивых людей,- это грехи, когда я слышу, что все, что мы свершаем или чего мы хотим, относится к абсолютной необходимости, то душу охватывают большие сомнения.

Во-первых, каким образом ты столько раз читаешь, что святые, совершавшие множество добрых дел, творили справедливость, ходили перед лицом Господа, не уклонялись ни вправо ни влево, если все, что делают даже исключительно благочестивые люди,- это грех, и такой грех, что без помощи Божьего милосердия тот, за кого умер Христос, провалился бы в Тартар?! Каким образом столько говорят о награде, если вообще не существует никаких заслуг?! В каком смысле одобряют послушание тех, которые повинуются Божьим повелениям, и осуждают непослушание тех, которые не повинуются?! Почему в Священных писаниях столько раз упоминается о суде, если заслуги вообще невозможно оценить? Или же почему нас принуждают предстать перед судилищем, если вообще ничто не свершается по нашей воле, а все в нас делается по чистой необходимости? Мешает мысль о том, для чего столько наставлений, столько заповедей, столько угроз, столько увещеваний, требований, если мы ничего не делаем, а все в нас свершает Бог по своей неизменяемой воле - от желания до исполнения?! [372] Он хочет, чтобы мы все время молились, хочет, чтобы мы бодрствовали, боролись, оспаривали награду вечной жизни. Почему Он хочет, чтобы мы все время просили, если Он уже сам решил, давать ее или не давать, и Он не может изменить своих постановлений, потому что Он сам неизменяем! Почему Он приказывает, чтобы мы изо всех сил добивались того, что Он сам постановил предоставить нам даром? Нас пригвождают, выбрасывают, освистывают, истязают, убивают: так борется в нас Божья благодать, так она побеждает, так одерживает триумф. Мученик терпит такие жестокости, но никакой заслуги у него нет;

277

более того, говорят, что он грешит, отдавая свое тело на мучения в надежде обрести жизнь небесную. Но почему милосерднейший Бог пожелал так поступить по отношению к своим мученикам? Ведь человек, который решил бы предоставить своему другу что-то даром, но не давал до тех пор, пока того не замучают и он не впадет в отчаяние, казался бы жестоким.

Действительно, когда приблизимся к этому туману божественного решения, то, может быть, нам прикажут молиться тому, чего нельзя понять, чтобы человеческий разум сказал: «Он - Господь, Он может все, что хочет; и так как Он по природе Своей наилучший, то и все, чего Он хочет, не может не быть наилучшим». Вызывает достаточное одобрение утверждение, что Бог увенчивает в нас свои дары и приказывает, чтобы его доброе дело было нам наградой, и то, что Он совершил в нас по своей бескорыстной благости, Он волен как бы отдать в долг верующим в Него для обретения бессмертия. Но я не знаю, каким образом у них согласуется, что, превознося Божье милосердие по отношению к благочестивым, они допускают, что по отношению к другим Он почти жесток. Благочестивые уши принимают благость Того, Кто приписывает нам свои добрые дела; впрочем, трудно объяснить, как может быть справедливым (я уже не говорю о милосердии) то, что других людей, которых Он не удостоил сотворением в них добра, Он осуждает на вечные мучения, несмотря па то что эти люди сами по себе не в состоянии совершить ничего хорошего, так как у них нет никакой свободной воли, а если и есть, то она ни на что не способна, кроме греха.

Если какой-нибудь царь даст большую награду тому, кто на войне ничего не сделал, а тем, кто все делал хорошо, не даст ничего, кроме обычного жалованья, то, возможно, услышав ропот солдат, он ответит: «Почему вы обижаетесь, если мне беспричинно захотелось быть к нему щедрым?» Но может ли показаться справедливым и милостивым тот, кто, изрядно снарядив полководца военными машинами, войском, деньгами и вспомогательными отрядами, богато наградит его за успешный исход дела, а другого полководца, которого он бросил на войне безоружным, без всякой помощи, при несчастливом исходе осудит на казнь? Разве не будет тот вправе сказать царю перед смертью: «Почему ты наказываешь меня за то, что совершилось по твоей вине? Если бы ты меня снарядил, как и того, я бы тоже одержал победу».

278

И еще. Если хозяин отпускает раба на волю без его заслуги, то, может быть, услышав ропот остальных рабов, он ответит: «Вас не касается, что я по отношению к нему более щедр; у вас есть то, что вам причитается». Однако никто не скажет, что не жесток и не несправедлив тот господин, который станет бить плетьми раба за то, что тот недостаточно строен, у него слишком длинный нос и не очень красивый вид [373]. Разве не будет тот вправе возмутиться и сказать господину, который его бьет: «Почему ты наказываешь меня за то, что не в коей власти?» Было бы еще справедливее сказать это, если господин был властен изменить телесные недостатки раба, подобно тому как Бог властен изменить нашу волю, или если господин сам был причиной тех недостатков, за которые он наказывает (если бы он отрезал рабу нос или обезобразил лицо шрамами), подобно тому как Бог, Который, по мнению некоторых, творит в нас даже и все зло.

Снова о том, что касается заповедей. Если бы господин давал разные приказания рабу, лежащему на мельнице в оковах: «Пойди туда! Сделай это! Беги! Воротись!», если в случае неповиновения он угрожает, но не освобождает раба, а показывает неповинующемуся розги, то разве раб не вправе назвать господина безумным или жестоким, если тот забивает его плетьми за то, что раб не сделал того, чего он не имел возможности сделать?!

Что касается того, что эти люди так сильно превозносят любовь к Богу и веру в Него, то мы к этому относимся благосклонно и думаем, что жизнь христиан повсеместно запятнана всяческими преступлениями не из-за чего-нибудь, а из-за холодности и сонливости той веры, с которой мы верим в Бога на словах и которая у нас на кончике языка, тогда как Павел говорил: «Сердцем веруют к праведности» [374].

Я не стану также слишком спорить с теми, которые сводят все к вере как к источнику и началу, хотя мне кажется, что вера рождается из любви, как и любовь из веры; конечно, любовь питает веру, подобно тому как масло питает свет в светильнике; ведь мы охотнее верим тому, кого сильнее любим. Нет недостатка в тех людях, которые считают веру скорее началом спасения, чем его вершиной. Но об этом мы не спорим.

279

Впрочем, здесь надо опасаться того, чтобы, усиленно прославляя веру, мы не утратили свободу воли. Если ее устранить, то я не вижу, каким образом можно будет ответить на вопрос о справедливости и милосердии Божьем. Так как древние не смогли объяснить такого рода трудности, некоторые из них были вынуждены принять существование двух богов: одного из Ветхого завета, которого они считали только справедливым, но не добрым, другого - из Нового завета, которого они считали только добрым, а не справедливым. Эту нечестивую выдумку достаточно освистал Тертуллиан [375].

Мани, как мы говорили, бредил двойной природой человека: в соответствии с одной он не может не грешить, в соответствии с другой - он не может не свершать добра.

Пелагий, озабоченный Божьей справедливостью, приписывал свободной воле больше чем достаточно; не очень далеки от него и те, которые приписывают свободной воле только то, что но природе она способна при помощи нравственно добрых дел заслужить ту высшую благодать, которой мы оправдаемся [376]. Мне кажется, что они, дав человеку добрую надежду на достижение спасения, хотели призвать его к усилию; подобно тому как Корнилий молитвами и милостыней заслужил, чтобы его научил Петр [377]; евнух - чтобы его научил Филипп [378]. Когда святой Августин с усердием искал Христа в Посланиях Павла, то он заслужил найти Его.

Здесь мы можем умилостивить тех, которые не считают, что человек способен свершить что-то хорошее, не будучи обязан Богу, сказав, что мы тем не менее всем обязаны Богу, без которого ничего не завершаем, а то, что делает свободная воля, очень мало, и дар Божий в том, что мы способны склонить дух свой к достижению спасения или к ### * с благодатью.

* соработничеству (греч.).

280

Августин после борьбы с Пелагием оказался менее прав по отношению к свободной воле, чем был прежде. Лютер же прежде хоть чем-то наделял свободную волю, а в пылу обороны дошел до того, что вовсе ее уничтожил. Я думаю, греки осудили Ликурга за то, что из-за отвращения к пьянству он приказал срезать виноградные лозы, хотя, подливая больше воды, он мог бы искоренить пьянство и не упразднять винопитие [379].

По-моему, можно было бы признать свободную золю, избежав веры в наши заслуги и прочих невыгод, которых стремится избежать Лютер, а также тех невыгод, которые мы выше перечислили, не погубив той выгоды, которой Лютер восторгается.

Мне кажется, что этого достигает суждение тех людей, которые первое побуждение души полностью приписывают благодати и только в дальнейшем приписывают что-то и человеческой воле, которая не лишена Божьей благодати. Но так как у всего происходящего есть три части: начало, продвижение и завершение, то две крайних они приписывают благодати и считают, что только в продвижении что-то свершает свободная воля, однако так, что в том же самом неделимом деле одновременно действуют две причины: Божья благодать и человеческая воля. Однако же благодать - это главная причина, а вопя - второстепенная, которая без главной ни на что не способна, если главная ей не поможет. Подобно тому как «гореть» - природное свойство огня, однако главная причина этого - Бог, который действует при помощи огня; этой одной причины было бы достаточно; без нее - если бы она не помогла - огонь ничего не сделал бы. Из этого смешения получается, что всем своим обретенным спасением человек обязан Божьей благодати, так как то, что свершает здесь свободная воля, очень мало; и то, что она свершает, дело Божьей благодати, которая сначала сотворила свободную волю, а затем освободила ее и исцелила. Так можно примириться с теми - если только они способны примириться,- которые не соглашаются, что у человека есть нечто доброе, в чем он не обязан Богу. Он обязан и этим, но иначе, на ином основании. Подобно тому как наследство, достающееся детям поровну, не называют добротой, так как соответственно общему закону оно причитается всем. Если же тому или другому дается что-то сверх установленного в общем порядке, то говорят о щедрости. Несмотря на это, дети обязаны родителям и за наследство.

Попробуем пояснить притчей то, что мы говорим.

281

Даже и здоровые человеческие глаза ничего не видят в темноте; ослепший - и на свету ничего не видит. Так и воля, хотя она и свободна, однако ничего не может, если ей не поможет благодать. Но тот человек, у которого глаза здоровы, может их закрыть при свете, чтобы перестать видеть, может отвести глаза, чтобы не видеть того, что он может видеть. Тот, у кого глаза ослепли после какого-то несчастья (но потом он прозрел), обязан больше. Во-первых, он обязан Создателю, во-вторых,- врачу. До прегрешения глаза у него были так или иначе здоровы; согрешив, он повредил глаза. Что здесь может приписать себе человек, который видит? Все-таки есть нечто, что он может приписать себе, если он умышленно закрывал пли же отводил глаза.

Возьмем другую притчу. Отец поднимает упавшего, всячески стремящегося встать ребенка, который еще не умеет ходить, и показывает ему лежащее перед ним яблоко. Мальчик начинает спешить, но из-за слабости своих членов он вскоре упал бы снова, если бы отец не поддержал его, протянув ему руку, и не направил его шаги. Так, под руководством отца он подошел к яблоку, которое отец охотно дал ему в награду за то, что он ходил. Ребенок не смог бы встать, если бы отец его не поднял; он не увидел бы яблока, если бы отец не показал ему его; он не смог бы идти, если бы отец не помогал ему все время в его нетвердой поступи; он не смог бы достать яблоко, если бы отец не дал ему в руки. Что здесь может приписать себе ребенок? Однако он кое-что сделал, хотя и не столько, чтобы хвастаться своими силами, потому что он полностью обязан отцу.

Но предположим между тем, что это так же происходит и с Богом. Что здесь делает ребенок? Всячески стремясь встать, он поднимается, как может, приноравливает свои некрепкие шаги к тому, что им руководит. Отец мог тащить его против желания, детская душа могла сопротивляться и не хотеть брать яблоко, отец мог дать яблоко и без того, чтобы ребенок шел, но предпочел дать ему так, потому что это для мальчика лучше.

И легко допускаю, что в обретении вечной жизни мы обязаны нашему усердию несколько меньше, чем мальчик, бегущий под рукой отца.

282

Хотя мы здесь видим, что свободной воле приписывается очень мало, некоторым кажется, что это больше чем достаточно [380]. Ведь они хотят, чтобы в нас действовала только благодать, и утверждают, что наш дух, подобно орудию Божественного Духа, способен только терпеть, так что ни при каких условиях нельзя назвать доброе дело нашим, если соответственно божественная доброта не уступит нам этого даром; потому что благодать воздействует на нас не столько при помощи свободной воли, сколько она воздействует на свободную волю подобно тому, как горшечник воздействует на глину, а не при помощи глины.

Но откуда упоминание о призе и награде? Они говорят, что Бог увенчивает в нас свои дары и предлагает, чтобы его доброе дело было нашей наградой; Он благоволит уступить нам то, что совершил сам, чтобы мы были в царстве небесном. Здесь я не понимаю, как они могут утверждать свободную волю, которая ничего не совершает. Потому что если бы они сказали, что по благодати делается так, что Он действует одновременно, то объяснить было бы легче. Подобно тому как, по мнению врачей, главный толчок движения нашего тела исходит от души и без души оно вообще не могло бы двигаться, однако оно не только движется само, но и движет другими; его можно назвать как бы союзником общей славы. Если Бог действует на нас так, как горшечник на глину, то можно ли нам приписать хотя бы что-нибудь - хорошее или плохое?

Здесь как раз неправильно указывать на душу Иисуса Христа, которая, несомненно, была орудием Святого Духа. Но если слабость плоти мешает человеку иметь заслуги, то и Он ведь ужаснулся перед смертью, однако захотел, чтобы свершилась не Его воля, но воля Отца [381]. Однако люди, которые утверждают, что все остальные святые за добрые дела ничего не заслужили, говорят, что воля Христа и есть источник заслуг.

Впрочем, те, которые говорят, что вообще нет никакой свободной воли и все свершается по абсолютной необходимости [382], утверждают, что Бог творит во всех не только добрые дела, но также и злые; и кажется, отсюда следует, что подобно тому, как нельзя говорить, что человек - совершитель добрых дел, так никоим образом нельзя сказать, что он - совершитель злых дел.

283

Хотя это суждение, кажется, явно приписывает Богу жестокость и несправедливость,- от этих речей благочестивые люди содрогнутся, ведь если бы Он был способен на что-либо порочное или несовершенное, то Он не был бы Богом,- однако и в этом столь мало убедительном случае у них есть ответ: «Есть Бог. То, что Он делает, не может не быть наилучшим и наипрекраснейшим. Если ты посмотришь на красоту всего мира, то даже само по себе плохое здесь хорошо и подтверждает славу Божью. Ни у одного творения нет права судить о решении Творца; напротив, ему следует во всем подчиняться. Настолько, что если покажется, что Бог проклинает того или иного человека, то нельзя роптать, а надо принимать все, что Ему будет угодно, зная раз и навсегда, что все, что Он делает, очень хорошо и не может делаться иначе, чем очень хорошо».

В противном случае кто мог бы вынести, если бы человек сказал Богу: «Почему Ты не сотворил меня ангелом?» Разве не заслужил бы он ответ Бога: «Бесстыдник! Если бы Я сотворил тебя лягушкой?! По какому праву ты жалуешься?» Если бы и лягушка тоже потребовала от Бога: «Почему Ты не сотворил меня павлином с замечательными разноцветными перьями?» - разве не был бы Он вправе сказать: «Неблагодарная! Я бы мог сотворить тебя грибом или луковицей, а теперь ты прыгаешь, пьешь и квакаешь». И опять: если бы василиск или же змея сказали бы: «Почему Ты сотворил меня не овцой, а животным, которое никто не видит и которое всем несет смерть?» - возможно, Он сказал бы: «Мне казалось, что это соответствует красоте п порядку во вселенной. С тобой не произошло ничего несправедливого, не больше, чем с мухами, комарами и прочими насекомыми, каждое из которых Я создал так, чтобы оно являло собой великое чудо для наблюдателей. Паук не менее удивительное и прекрасное существо, чем слон, несмотря на то что он не похож на слона! Тебе мало, что ты существо, совершенное в своем роде? Яд тебе дан не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы этим оружием ты защищал себя и свое потомство. Вроде того как быкам даны рога, львам - когти, волку - зубы, лошадям - копыта. Лошадь - тяжеловоз, вол - пахарь, осел и собака помогают в работе, овца полезна человеку для пропитания и одевания, а ты полезна для врачевания».

284

Но мы не станем приводить разумные доводы тем, кто лишен разума. У нас речь идет о человеке, которого Бог создал по своему образу и подобию [383] и ради него создал все. Но когда мы видим, что некоторые люди рождаются с прекрасным телом и замечательным умом, как бы рожденным для добродетели, а другие, напротив, с уродливым телом; одни подвержены страшным болезням, другие - столь тупоумны, что почти не отличаются от грубых животных, а некоторые даже грубее грубых животных; одни по природе так склонны к преступлениям, что, кажется, их влечет к ним сила судьбы, другие полностью безумные или бесноватые - когда мы все это видим, то как нам ответить на вопрос о справедливости и милосердии Божьем? Скажем ли мы вместе с Павлом: «О бездна...» [384] и прочее? Я думаю, что это лучше, чем с нечестивой дерзостью судить о решениях Божьих, которые для человека неисследимы. Но еще труднее объяснить, почему Бог одних смертных награждает за свои добрые дела, а других за свои злые дела карает вечными муками. Для того чтобы защитить этот парадокс, понадобится много дополнительных парадоксов, которые обезопасят строй перед лицом противника. Значение первородного греха чрезвычайно преувеличивают и таким образом хотят показать, что даже замечательнейшие силы человеческой природы так испорчены, что человек сам по себе не способен ни к чему, кроме отвержения Бога и ненависти к Нему, и никто, даже оправданный верой, не может совершить ничего, кроме греха. Они хотят показать, что сама склонность к прегрешениям, оставшаяся у пас от прародителей, есть грех и эта склонность до такой степени неодолима, что ни одну заповедь Божью не способен исполнить человек, даже оправданный верой, а все заповеди Божьи даны только для того, чтобы возвеличить Божью благодать, дарующую спасение без оглядки па заслуги.

Но мне между тем кажется, что они в одном месте уменьшают Божье милосердие, чтобы в другом месте усилить его - вроде того, как если бы кто-нибудь предложил гостям весьма скудный завтрак с целью больше поразить их обедом. Подобно тому как художники, желая

285

изобразить на картине свет, погружают в тень то, что находится поблизости [385]. Ведь, во-первых, Бога они представляют почти жестоким, потому что из-за чужого греха Он свирепствует по отношению ко всему роду человеческому, особенно при том, что известно, как раскаялись люди, совершившие эти грехи, и как они были наказаны при жизни. Во-вторых, когда они говорят, что, даже оправданные верой, не совершают ничего, кроме греха, и, любя Бога, веря в Бога, мы достойны ненависти Божьей, то разве не делают они при этом Божью благодать очень скудной, такой, которая хотя и оправдывает человека по вере, но так, что он остается не способным ни к чему, кроме греха?

Кроме того, если Бог обременяет человека таким количеством повелений, которые могут только усилить ненависть к Богу и увеличить число проклятий, то разве не делают они из Бога Дионисия Сицилийского [386] безжалостного тирана, намеренно издавшего множество законов, которые, как он и предполагал, многие люди не соблюдали бы, если бы никто на этом не настаивал. И сначала он был снисходителен, а вскоре, когда увидел, что почти каждый в чем-нибудь согрешил, стал призывать их к ответу. Так он сделал всех достойными наказания. Однако его законы были такими, что при желании их легко можно было соблюдать.

Я сейчас не касаюсь причин, по которым мои противники учат, что для нас все Божьи заповеди невыполнимы, потому что не об этом у нас речь; я только хотел мимоходом показать, что мои противники, с чрезмерным усердием расширяя роль благодати в деле спасения, затемняют ее в остальном. Я вижу, что здесь кое-что не сходится. Зарезав свободную волю, они учат, что человека ведет дух Христа, природа которого не соприкасалась с грехом. Однако они же говорят, что человек и после получения благодати способен только к греху.

Такого рода преувеличения, кажется, радуют Лютера, потому что он отвергает преувеличения других и, как говорится, клин клином вышибает [387]. Дерзость некоторых людей дошла до того, что они продают не только свои заслуги, но также и заслуги всех святых. За какие же, наконец, дела? За песнопения, бормотания псалмов, рыбный стол, посты, облачения и титулы! Вот этот клин и выбивал Лютер клином для того, чтобы сказать, что у святых вообще нет никаких заслуг, а все, что делают люди - даже самые благочестивые,- это грехи, за которые они понесут вечное проклятие, если не поможет им вера и милосердие Божье.

286

Точно так же и другая сторона устроила прибыльное дело из исповеди и оправдания, при помощи которых они удивительным образом запугали человеческую совесть, а также из Чистилища, о котором они говорили какую-то невнятицу [388]. Эту ошибку исправляет другая сторона, считая, что исповедь - это измышление сатаны. Во всяком случае, они отрицают, что ее надлежит требовать, полагают, что грехи не нуждаются ни в каком оправдании, так как Христос освободил нас от наказания за грехи, и, наконец, заявляют, что никакого чистилища нет.

Подобным образом одна сторона говорит, что установления ничтожных приоров [389] грозят наказать геенной и без сомнения обещают вечную жизнь тем, кто им покорится. Противоположная сторона облегчает это преувеличение и говорит, что все установления пап, Соборов и епископов - еретические и противохристианские. В то время как одна сторона возвеличивает могущество папы ### *, другая говорит о папе так, что я по осмеливаюсь это передать. И наоборот, одна сторона говорит, что обеты монахов и священников ввергают человека в геенну, и навсегда, а другая сторона говорит, что эти обеты вообще нечестивы, их нельзя на себя брать, а если ты принял их, то не надо их придерживаться.

* сверх всякой меры (греч.).

Из столкновений этих преувеличений и рождаются те громы и молнии, которые сейчас сотрясают мир. Я вижу, что если обе стороны будут мертвой хваткой держаться за свои преувеличения, то начнется такая битва, какая была менаду Ахиллом и Гектором. Несмотря на то что они были одинаково отважны, разделить их могла только смерть [390].

Обыкновенно говорят, что для выпрямления кривой палки надо согнуть ее в другую сторону. Возможно, это имело бы смысл при исправлении нравов, но не знаю, применимо ли это при исправлении учений.

287

Я знаю, что при разубеждениях и убеждениях иногда бывает место для преувеличения. Робкому человеку надо придать уверенность, как бы говоря для этого: «Не бойся, Бог тебе все скажет и все сделает». Для того чтобы сломить нечестивую гордыню, может быть, полезно сказать человеку, что человек - это не что иное, как грех. А тем, которые требуют, чтобы их учение приравняли к каноническим Писаниям, полезно было бы сказать, что человек не что иное, как ложь.

Однако же там, где для выяснения истины предлагают ### *, я не думаю, что есть польза от такого рода парадоксов, которые мало чем отличаются от загадок; что касается меня, то я здесь за умеренность.

* аксиомы (греч.).

Казалось, что Пелагий приписывает свободной воле больше чем достаточно, Скот - много. Лютер ее изуродовал, отрезав ей сперва только правую руку, а потом, не удовлетворившись этим, просто уничтожил свободную волю и полностью устранил ее.

Мне нравится суждение тех, которые кое-что приписывают свободной воле, но больше всего - благодати. Без этого нельзя избежать Сциллы гордыни и не наткнуться на Харибду отчаяния или же равнодушия.

Вывихнутый член следует лечить, не выворачивая его в противоположную сторону, а ставя его на место, принадлежащее ему. Не надо сражаться с врагом лицом к лицу столь неосторожно, чтобы он мог ранить тебя в спину.

При соблюдении умеренности получится, что какое-то доброе дело - пусть оно и несовершенно - все-таки существует, но человек нисколько не может им гордиться. Какая-то заслуга будет, но ею он полностью обязан Богу. В жизни смертных есть очень много слабостей, пороков, преступлений, и каждый, кто захочет на себя посмотреть, быстро опустит хохолок, по мы не стали бы уверять, что человек - несмотря на то что он оправдан! - не что иное, как грех, особенно когда Христос называет человека возрожденным [391], а Павел - новым творением [392].

288

Ты скажешь: «Для чего надо что-то приписывать свободной воле?» Для того чтобы можно было по заслугам обвинять нечестивцев, которые по своей воле пренебрег-ли Божьей благодатью; для того чтобы избавить Бога от ложных обвинений в жестокости и несправедливости; для того чтобы избавить нас от отчаяния, чтобы избавить от равнодушия и побудить к стремлениям. Из-за этого почти все и утверждают свободную волю, которая, однако же - для того чтобы человек не возгордился - ничего не достигает без постоянной Божьей благодати. Кто-нибудь скажет, какое значение имеет свободная воля, если она ничего не достигает? Отвечаю: какое значение имеет весь человек, если Бог на него воздействует подобно тому, как Он мог бы воздействовать на камень?

И если мы уже достаточно хорошо показали, что это вопрос такой, что для благочестия было бы лучше не углубляться в него больше, чем следует, особенно перед профанами, если мы увидели, что это суждение больше подкреплено весьма очевидными свидетельствами Писаний, чем противоположное суждение, если известно, что многие места в Священных писаниях неясны из-за тропов или даже на первый взгляд противоречат сами себе и из-за этого мы должны либо кое-где отступить от буквального понимания, либо смягчить его толкованием, если, наконец, ясно, сколько неприятностей, чтобы не сказать - сколько нелепостей, воспоследствует за решительным устранением свободной воли, если установлено, как я говорил, что, приняв это суждение, мы не утрачиваем ничего из того, что благочестиво и по-христиански говорит Лютер об истинной любви к Богу и необходимости отбросить веру в заслуги, дела и наши собственные силы и полностью довериться Богу и Его обетованиям,- тогда я хотел бы, чтобы читатель оценил, стоит ли, осуждая мнение, установленное столь большим числом учителей церкви и признававшееся столь большим числом пародов в течение стольких веков, принимать какие-то парадоксы, из-за которых ныне неистовствует христианский мир?

Если эти парадоксы верны, тогда я прямодушно заявляю, что по своей душевной тупости я их не понимаю. Разумеется, я не противлюсь истине сознательно и всем сердцем люблю евангельскую свободу и отвращаюсь от всего, что противоречит Евангелию.

289