Часть 2.

27

Дильтей различает два класса наук: науки, объектом которых являются «системы культуры», и науки, чьим объектом выступают «внешние формы организации». Наука, философия, религия - это культурные системы: истина, общее представление о Вселенной, связь с потусторонним миром - общие для всех индивидов, характеристики человеческой природы. Деятельность, которая стремится к удовлетворению этих потребностей, развивается путем сотрудничества индивидов, направленного к универсальной цели (истина, контакт с божественным), поведение каждого не может не быть связано с поведением всех. Так устанавливается целостность, представляющая собой реальность, поскольку она переживает людей, которые создают ее своими действиями и взаимоотношениями. Такая целостность имеет структуру, внутренний порядок, вытекающий из преследуемой цели. Как «Хитрость разума» в философии Гегеля, она собирает индивидуальные действия и придает им смысл, который выходит за их рамки.

Будучи надындивидуальными, в некотором другом смысле, эти системы остаются человеческими, а не социальными. Можно себе представить, что отдельный человек заботится об объективной истине или испытывает потребность в религиозном чувстве. Научное сотрудничество может быть понято, по крайней мере, абстрактно, независимо от какой бы то ни было политики. Проблемы социальной организации относятся к другому типу. Совместная жизнь нуждается в высшей воле: постоянное приложение сил должно преобразовать в органическое единство анархию человеческих страстей. Науки о формах организации изучают социальную природу человека-животного: их основными понятиями являются понятия интереса, иерархии, принуждения, потребностей и т.д. Они должны анализировать неисчерпаемое разнообразие групп, государства, церкви, общности и т.д. Но они повсюду находят постоянные данные о политической жизни, власти и жизни сообщества.

Науки о системах и формах касаются части реальности, изолированной абстракцией реальности в целом. В действительности системы разделить нельзя. Как общее условие жизни государство тоже есть условие существования культурных систем. Без внешней дисциплины индивиды сами не подчинились бы дисциплине поиска истины. И нет религии без церкви. Более того, одно и то же действие может принадлежать нескольким общностям: контракт, например, - праву, экономике, политике. Наконец, человек полностью вовлекается в каждое из своих дел, но ограничивает предвидение, а также закономерность эволюции.

Несмотря на эти оговорки, абстракция, которая изолирует системы и формы, хорошо согласуется с самим расчленением реальности: структура систем и форм, которую анализируют общественные науки, одновременно понятна и соответствует реальности. Такие системы представляют собой выражение человеческой природы, условие духовных достижений, объект гуманитарных наук. В них индивид вносит свой вклад в некое творение, которое превосходит его. история, сотворенная индивидами, получает смысл, имманентный целостности. В строго позитивных терминах мы возвращаемся к традиционным формулировкам: дух, конструирующий науку, сам пребывает в истории.

Эти три группы наук- антропологических, культурологических, общественных- части одного и того же целого. Но их взаимосвязи носят более сложный характер, чем взаимосвязи наук о природе. Последние, на взгляд Дильтея, который по этому вопросу воспроизводит теорию Конта, действительно располагаются в иерархическом порядке от математики до биологии: переходя от более простых к более сложным, они зависят друг от друга. Не давая четкой формулировки закона организации гуманитарных наук, Дильтей уже намечает некоторые фундаментальные идеи. Прежде всего, в этих науках единичное представляет собой конечную цель исследования так же, как и общее. Характерные черты того или иного индивида или той или иной группы являются предметом исследования в той же мере, что и черты, свойственные всем.

Таким образом, между теоретическим и историческим существует постоянное взаимодействие. Культурологические науки анализируют системы и формулируют общие высказывания. Этнология же выделяет качества, присущие всем людям некоторой группы. Универсальные связи теоретических наук (например, закон Тюнена), применение сравнительного метода представляют собой необходимые средства для понимания становления: как и в естественных науках, аналитическое расчленение есть условие объективного познания. Но, с другой стороны, мы должны восстановить целостность этих систем, изучать их взаимоотношения, аналогии, которые возникают между ними, их соответствие своей эпохе и причины этого соответствия. История и теория, система и конкретная целостность представляют собой неразделимые цели науки, потому что в отдельности они непостижимы. Историю можно понять только через теорию, а теорию - только через историю.

Таким же важным, как эта комбинация единичного и общего, является единство факта и ценностей в гуманитарных науках. Синтез требуемого и действительного есть данное жизни, а не изобретение ученого. Было бы произволом упразднять категорию высказываний. Правила и ценности связаны с самой деятельностью поэта, юриста и логика, они неотделимы от науки до тех пор, пока в качестве объекта она имеет целостного человека. Если мы хотим полностью понять произведение искусства, то нам, прежде всего, нужно знать психологические законы, которые объясняют создание произведения и то воздействие, которое оно оказывает на умы. Нам нужно также рассматривать произведение в соответствующем контексте; историческая же интерпретация все больше и больше обязывает нас воссоздать эпоху или процесс развития во всей его целостности. И наконец, если понять фрески Микеланджело - значит понять их красоту, то не нужно ли, чтобы мы могли вывести, исходя из «канонов» эстетики, свои ценностные суждения? То же самое касается морали или права.

Можно было бы удивляться тому, что Дильтей не исключает из позитивной науки ценностные суждения или императивы и не следует приписывать ему грубое смешение нормативных суждений и истории этих суждений, (которые складываются только из суждений факта). Отказ очищать реальные науки связан с глубинными тенденциями творчества Дильтея. Прежде всего, повторим, что для него речь идет о том, чтобы понимать науки, а не реконструировать их. На его взгляд, они представляют собой естественные продук-

28

ты жизни и выходят за рамки логики. Такие абсолютные противоположности, как бытие и ценность, особенное и общее, количество высказываний (или субъектов) и правильность суждений кажутся ему абстрактными и бесполезными. Риккерт сочтет такой подход ошибкой.

Кроме того, под наукой Дильтей понимает связную совокупность высказываний, сформулированных в строго определенных терминах. Такая дефиниция шире общепринятой. Наука необязательно имеет каузальный характер. Поэтому присутствие императивов или ценностных суждений, по существу, подрывает достоинство гуманитарных наук. Мы можем рассматривать правила юриста, требования моралиста, ценностные суждения художника: наука о праве, морали, эстетике старается уточнить, организовать эти высказывания. Трудность появляется только в связи с требованием универсальной применимости.

Проблемы, которые должна решить «фундаментальная» теория гуманитарных наук, - те же, какие мы только что указали. Сначала важно сопоставить антропологические, культурологические и социальные науки: факты второго порядка (интерес, потребность, власть и т.д.), из которых исходят перечисленные группы наук, должны быть дедуцированы из психологии. Затем следует объединить теорию и историю в двояком смысле слова: показать взаимозависимость систематического знания и исторического описания и разграничить универсально употребимые высказывания и исторически обусловленные суждения. Наконец, необходимо осуществить синтез факта и долга, противопоставляя вдобавок вечное и случайное.

Таким образом, методологическая и критическая задача, которую предлагают гуманитарные науки, соответствует потребностям исторического сознания. Синтез теории и практики, факта и ценности, универсального и исторически преходящего представляет собой возобновление традиционной работы философии и отвечает требованиям позитивной науки.

Для точной постановки проблемы нам остается лишь устранить иллюзорные или преодоленные решения: ни филоеофия истории, ни социология не способны адекватно понять всеобщность.

Социология и философия истории

По мнению Дильтея, философия истории всегда вдохновляется христианством. Она имеет силу только тогда, когда поддерживается религиозными догмами. Секуляризированная, как в учении Гегеля, она проявляет свой противоречивый характер, претендуя на то, чтобы единственной формулировкой определить сразу и смысл, и причину всего исторического развития. Но, как и любая формулировка, она с необходимостью носит частичный характер, насилует реальность, чтобы загнать ее в абстрактные рамки. Более того, признавая смысл только за целым, она жертвует индивидом. Почему жизнь требует абсолютной преданности коллективу? Почему коллектив есть цель в себе? Такое понимание оскорбляло в Дильтее острое чувство личности, являющейся, на его взгляд, единственной ценностью, абсолютной и непосредственной. Он

предпочел бы такую философию истории, которая избегала бы того, чтобы приносить в жертву индивидов. Биография для него так и осталась одной из высших форм истории. Социология, с которой сражается Дильтей, - это социология Конта или Спенсера, возобновляющая амбиции философии истории. Такая социология, несмотря на свои научные претензии, использует методы, которые, по существу, не отличаются от методов Боссюэ или Гегеля и употребляет понятия так, как если бы они могли исчерпать многообразие становления. Она формулирует поспешные и туманные обобщения, например такие, как закон трех стадий: этот закон никак не верифицируется фактами, а если бы даже он подтверждался, все равно его было бы недостаточно для подтверждения иерархии ценностей.

Социология нарушает сам принцип позитивной науки - ее анализ. Нет науки, которая бы непосредственно касалась всего: социальные науки сформировались путем вычленения относительных общностей, рассматриваемых в рамках общества. Французская школа социологии всегда напоминает о необходимости сближения различных социальных наук, чтобы они осознали свою взаимосвязь. Дильтей тоже провозглашает эту взаимозависимость социальных исследований, но лишь для того, чтобы критиковать социологию. Несомненно, абстрактные высказывания различных наук имеют смысл только в их отношении к реальности, для них нужно найти место в рамках целого, которое они исследуют с разных точек зрения, но если такой синтез необходим, то только потому, что также необходим и предварительный анализ. И в этом случае социологии, в понимании Конта или Спенсера, не существует, поскольку она порывает с методом, являющимся составной частью позитивной науки, - изоляцией системы.

В этих условиях, чтобы стать наукой, социология должна выделить часть еще не исследованной социальной реальности. И Дильтей в этом случае не особенно прислушивается к теоретическим аргументам. Если, согласно концепции Зиммеля, должна существовать наука о социальных «формах», то она должна появиться только благодаря конкретному исследованию, а не рассуждению, что такая дисциплина сама себя проявит.

Критика исторического разума не ограничивается осуждением. Из философии истории или из социологии она заимствует законные устремления: сблизить различные гуманитарные науки, преобразовать их в некое единство, имманентное, а не внешнее самим наукам, как, например, в попытках социологии, и не трансцендентное, как в философии истории. Но могут возразить, что такое преобразование невозможно. Каким образом позитивная наука, аналитическая по определению, может быть соединена со всеобщим? Объективно всеобщее может достигаться только объединенными усилиями. Только благодаря движению наука приближается к этому последнему термину. Желание уловить его сразу имеет специфически метафизический характер.

В каком-то плане мысль Дильтея именно такова. Но. рассмотренная сама по себе, она знаменует не отречение, а интуитивное понимание реального. Всякая философия истории ведет к подчинению средств целям, так сказать, подчинению эволюции целям, которые ей предписы-

30

вают. Однако этому обесцениванию прошлого противостояло историческое чутье или даже человеческое чувство Дильтея. В каждой эпохе, в каждом человеке он признавал единственную, незаменимую ценность. Детство- это не только подготовка зрелости, оно имеет собственный смысл6.

С другой стороны, в рамках новой теории гуманитарные науки перестают стремиться к достижению законченного знания об объекте. Всеобщность теряет объективный характер, который делал ее недоступной: возможно, она заключена в самой структуре жизни, а может быть, присутствует в самих науках?

Таким образом, критика действительно является наследницей философии истории, она стремится к всеобщности, но не отказывается от того, чтобы быть позитивной. Она отвергает социологию, но не пренебрегает синтезом гуманитарных наук. Единство находится не по ту сторону конкретных результатов науки, а в самом их источнике, в духе, который развивается во времени и осознает себя благодаря исторической науке.

3. Аналитическая психология и философия жизни

Первое решение проблемы «фундамента» гуманитарных наук дает длинное исследование, озаглавленное «Идеи описательной и аналитической психологии» (Ideen einer beschreibenden uns zergliedernden Psychologie), появившееся в 1893 г., спустя десять лет после «Введения». Существенную часть второго тома «Введения» как бы составляет новая психология.

Несмотря на собственное значение этого исследования, его нельзя воспринимать изолированно от других. Оно есть завершение долгой предварительной работы, которой нельзя пренебрегать. Труды по педагогике и поэтике помогают нам понять, в каком смысле психология могла бы решить проблемы моральной философии.

Более того, аналитическая философия представляет собой часть нового учения, которое полностью никогда не излагалось Дильтеем. Представление о нем можно извлечь из коротких статей, появившихся в то же время. Однако несмотря на свою незавершенность, эта философия должна найти место в нашем изложении, ибо только она позволяет правильно истолковать мысль Дильтея. Вот почему «Идеи» будут находиться в центре нашего анализа. В дополнение этого текста мы будем использовать все работы того же периода. Аналитическая психология приобретает особое значение в виду наук о духе. Она увлекает нас по ту сторону, к философии жизни.

Критика конструктивной психологии

Идея обновленной психологии, которая должна объединить науки о духе или, по крайней мере, стать для них необходимым вспомогательным средством, восходит к началу творчества Дильтея. Сам он указы-

вал что, начиная со своей статьи о Новалисе (1865), он говорил о психологии' реальности (Realpsychologie). Во «Введении» он намекал на необходимость описательной психологии, объектом которой выступает человек в целом.

В самом деле, прежде чем составить четкое представление об истинной психологии, он, по крайней мере, понимал, каким требованиям она должна отвечать, почему недостаточно так называемой научной и экспериментальной психологии. Подлинное познание не может ограничиться анализом «функции» души, «форм» ментальной жизни. Ибо гуманитарные науки также и главным образом исследуют содержание, конкретное развертывание психических феноменов*Знание того, что есть суждение или эмоция, не учит нас тому, как в нас связываются суждения и эмоции. Другими словами, психология, которая нам нужна, изучает реальную жизнь личностей в ее конкретном разнообразии. В этом смысле она могла бы быть синтезом так называемой научной психологии и психологии общераспространенной и придать «мудрости наций», мудрости моралистов недостающую им строгость: ей удалось бы выразить опыт жизни, включенной в литературные произведения.

Конечно, Дильтей восставал против поверхностных противопоставлений: неверно говорить, что романисты или поэты- более глубокие и тонкие психологи, чем ученые-экспериментаторы. В действительности, в прозе или стихах содержится не психологическая наука, а человеческий опыт. Пробелы науки объясняют и оправдывают обращение к искусству.

Тем не менее недостаточность позитивной психологии не является случайной и временной: она связана с используемыми методами. Натуралистическая психология Дж. Ст. Милля или Тэна заимствует методы наук о природе, не задаваясь вопросом, применимы ли они к объекту или нет. Как и физика, она исходит из простых элементов, воспроизводя с помощью связей между простыми телами разнообразие конкретных вещей. Она имеет гипотетический характер, хотя и не в том банальном смысле, что результаты, которых она достигает, как и все научные результаты, лишь вероятны: она гипотетична по существу. И если бы даже она имела полный успех, то все равно можно было бы предположить, что Другие гипотезы позволят получить тот же результат. Реконструкция из простых элементов гипотетична, ибо элементы это понятия, разработанные для объяснения, и одна гипотеза, по определению, не может исключать другие.

Как выбрать среди различных принципов объяснения- таинственные превращения мысли, законы ассоциации, наследственность- такие, с помощью которых можно было бы заполнить интервал, отделяющий первичные факты от конкретных данных эксперимента? В действительности, конструированию нет конца и нельзя объяснить сложные чувства, высшие операции ума, приняв в качестве элементов ощущения или по принципу психо-физического параллелизма, не прибегая к некоему творческому акту. То, что этого достигают путем неявного введения в элементы объяснения части непосредственно данного нам живого целого- несомненно, иллюзия успеха, которая делает еще более явной ошибку натуралистической психологии, претензию на то, чтобы рекон-

32

33

струировать живое целое, в то время как мы хотим только наблюдать его, описывать и анализировать в соответствии со свойственными ему принципами сочленения (zergliedern).

Науки о духе не могут и не должны подражать наукам о природе, потому что реальные объекты, которые они изучают, имеют особую структуру. Психическое целое, прежде всего дано нам в наблюдении, поскольку является условием нашего познания. Своеобразие гуманитарных наук связано с этим фундаментальным фактом: вместо того чтобы постепенно собирать целое, как в науках о природе, мы должны лишь вычленить его; целое есть исходный пункт любой науки, поскольку оно представляет собой источник всякого отношения, предшествует элементам (или, по крайней мере, присутствует во всех элементах) и поскольку понимание элементов возможно только через понимание целого.

Критика конструктивной психологии, стало быть, имеет двойное значение. С одной стороны, в плане научных методов она противостоит позитивистской традиции и отвергает подражание физическим наукам. Хотя Дильтей не всегда остается верным своему намерению и неоднократно предлагает компромиссы и возможности для сотрудничества7 в пятой главе, антиномия между двумя методами кажется абсолютной: аналитическая психология не дополняет, а отвергает и заменяет конструктивную психологию (только психо-физиологические проблемы сохраняют связь с этой последней).

С другой стороны, как мы увидим дальше, примат психического целого составляет фундамент не только психологии, но и философии. Психическое целое одновременно имеет отношение к единству «я мыслю» и к единству потока сознания. Можно было бы сказать, что Дильтей переводит в психологические термины кантовский анализ духа-творца. Наблюдение за внутренним становлением заменяет трансцендентальную рефлексию. Более того, в своем стремлении к науке Дильтей подчиняет единство становления закону структуры, который, по его мнению, является таким же позитивным, как и дарвиновская биология.

Понятие структуры

Сознание есть становление, а не вещь. Мы никогда не переживаем два раза одно и то же состояние. Внутренний опыт состоит из вечного исчезновения и постоянного обновления. Поэтому Дильтей описывает психическую длительность наподобие того, как это делает Джемс или Бергсон. Но он не останавливается на этом описании, ибо для него важно, прежде всего, чтобы душа имела структуру.

Переживаемое в настоящий момент никогда не заполняется только одним чувством, чистым ощущением или актом желания. Оно всегда есть единство многообразия. Нет такого мгновения в нашей жизни, которое не имело бы эмоциональной окраски. Нет такого представления, которое не содержало бы - неважно, в форме ли внимания или едва уловимого движения - некоторого минимума активности. Нет такого состояния чувств (за исключением, может быть, органических состояний)

которое не заключало бы в себе, по крайней мере, в неявном виде, представления. Стало быть, учение о способностях дает неточное понимание психической реальности. Изолированных функций в душе не больше, чем частей, которые можно выделить. Когда мы указываем на какое-либо состояние как на репрезентативное, мы упускаем из виду некий аспект реального. Но такой способ рассмотрения оправдан, ибо сложность каждого момента нашей жизни определяется некоторой внутренней целью. Идет ли речь о том, чтобы видеть пейзаж или картину, внимание и интерес находятся на службе у представления. Идет ли речь о сопричастности музыкальным переживаниям, ум и воля все равно подчиняются одному и тому же закону чувства. Умственное многообразие всегда упорядочено.

Здесь мы имеем первый пример структуры, которую можно определить как телеологическое целое (Zweckzusammenhang}. Структура добавляет к целому мысль о том, что система стремится к цели, которая организует множество феноменов. Более того, наблюдение показывает нам, что структуру нельзя ограничить в один момент. Между представлениями, воспоминаниями и словами существует структурная связь, и целое имеет тенденцию к выражению мысли. И еще, между сравнением причин, решением и осуществлением некоторых шагов проходит мыслительный процесс, целью которого является акт воли. Наконец, чувства тоже образуют структурное целое.

Указание на эти структуры не возрождает никакого учения о способностях, напротив, оно его опровергает. Способности представляют собой зеркало всех действий души. Они могут быть «глазом желания». Говорить о способностях как о целом - значит сказать о том, что представление об изолированном существовании способностей есть только ложное понимание разграничения структур (различение, основанное только на идее внутренней конечной цели жизни). Целиком и полностью присутствуя в каждом из своих проявлений в каждый данный момент, душа устремляется к разным целям.

Однако обе эти структуры остаются частичными. Направлено ли к цели также живое целое? Ответ дают следующие высказывания. Человек - это букет стремлений. Цель, к которой стремится жизнь, представляет собой удовлетворение стремлений, все более полное соответствие среде. Между стремлением и его удовлетворением вклиниваются чувства и представления. Чувства показывают нам, что полезно, а что вредно, представления же знакомят нас с реальностью, в которой осуществляется наше действие. Эмоциональность и понимание первоначально находятся на службе у жизненных инстинктов.

Понятая таким образом конечная цель жизни не заключает в себе ни метафизики, ни даже спиритуализма. Дарвиновская целесообразность, если можно так выразиться, следует из детерминизма. Испытываем ли мы радость, ощущаем ли силу или чувствуем потребность в душевных излияниях, - во всем этом мы склонны видеть внешнюю причину. Напротив, когда мы испытываем страх, страдание, нам хочется, чтобы причины для них не было. С помощью внутреннего наблюдения мы улавливаем переход от боли к акту защиты. И эта связь есть фрагмент психической структуры. Мы также понимаем и наблюдаем, по крайней

34

мере частично, постепенное усложнение простого процесса возбуждения-реакции. Наши ответы миру все больше и больше зависят от чувств, которые мы испытываем, от знания, которое мы приобрели. Вся наша жизнь умещается в жизненном круговороте, соединяющем индивида со средой.

Сама природа психической структуры позволяет понять, почему человек эволюционирует. В самом деле, в поисках лучшего приспособления к среде, в поисках жизненной полноты и счастья человеческая жизнь стихийно склонна к самообогащению и самоутверждению. Более точные и более тонкие восприятия, большая гибкость и внимание, более развитая воля помогают индивиду удовлетворять свои потребности. Но это психическое развитие в свою очередь приводит к новым возросшим желаниям. Обслуживая инстинкты, умственная и эмоциональная сферы развиваются и сам этот прогресс воздействует на жизнь, которая, преодолевая чисто животное начало, достигает духа.

Таким образом, жизнь склонна к самоусовершенствованию. Она также склонна к дифференциации и к объединению частей. Разум и восприимчивость, хотя и в рамках психического целого, приобретают достаточную самостоятельность, чтобы руководствоваться собственными побуждениями. Разум достигает объективного познания вещей, но он остается на службе у жизни, которая использует науку, чтобы преобразовывать среду. Опыт постепенно нас учит тому, чтобы соизмерять ценности, упорядочивать и определять место наших суждений о вещах и о людях. Вместо того чтобы быть рабом впечатления от реальности, человек становится сам себе хозяином. Выражаясь словами Дильтея, достигнутое целое складывается постепенно. Прошлое присутствует в нас во всей полноте, наши печали и радости, наше знание и воспоминания определяют и организуют наше поведение в настоящем. Так развивается человек.

Эта эволюция носит творческий характер. Она творит ценности, поскольку наши чувства являются мерилом ценностей, поскольку ценности изменяются вместе с требованиями наших чувств и поскольку в этом становлении рождаются наука и искусство. Она творит формы, ибо если каждый момент имеет свой смысл в самом себе, потому что он способен на полноту, то эволюция имеет тенденцию к более богатому и гармоничному целому: индивид становится личностью, достигнутое целое приобретает еще большую стабильность, самостоятельность достигнутого целого означает присутствие всеобщего в мгновении, обогащение каждого явным или неявным действием накопленного опыта.

Достигнутое целое представляет собой самое сложное и самое богатое, но вместе с тем и самое неопределенное понятие. Согласно Дильтею, оно охватывает одновременно правила нашего действия, систему наших ценностей и все, что касается наших знаний. С другой стороны, оно играет роль, которую приписывают синтетической мощи сознания, поскольку некоторые психологические расстройства сводятся к недостаткам достигнутого целого. В то же время оно представляет собой заимствование «Я» из кантов-ской критики; но оно - не пустая форма, а конкретная сила единства (точнее, унификации), которая постепенно отделяется от пережитого опыта.

Наконец, оно дает отчет об истории, о разнообразии наций, групп, эпох, в нем откладывается коллективная мудрость. Оно делает нас наследниками прошлого и членами сообщества.

Мы начали с жизненной целесообразности реакции, а приходим к творческой силе жизни. И попутно мы снова столкнулись с синтетическим единством сознания и описали на языке науки, но в соответствии с нравственной традицией, «тип человека». Усилие мысли, которое сегодня кажется парадоксальным и, может быть, бесполезным. Но нужно помнить о времени, когда при выдвижении философских идей считали необходимым окрестить их научными.

Психология и гуманитарные науки

Отвечает ли аналитическая психология потребностям гуманитарных наук? На первый взгляд кажется, что мы должны ответить утвердительно. В самом деле, все понятия этих наук (эпоха, возникновение, эволюция, тип, система) могут быть рассмотрены в свете аналитической психологии. Как мы уже видели, системы культуры следуют из многообразных человеческих действий, из универсального характера преследуемой цели. Они развиваются благодаря взаимодействию индивидов и стабилизации связей между личностями. Отныне структура, имманентная целесообразность в более общем виде объясняются самой природой психической жизни. Разграничения исторической реальности представляют собой отражение различий душевной жизни индивидов. Если историк никогда не сталкивается с несвязным множеством событий, если он все время находит в реальности доступную пониманию взаимосвязь, то это потому, что история есть развитие духа, а порядок внутренне присущ человеческому сознанию.

Далее, если целое есть эволюция, то это потому, что оно похоже на индивида: эволюция означает непредсказуемое становление, постоянное творение, непрерывность, независимую ценность каждого мгновения, прогрессивное развитие целого. Эволюция реальна: зародыш не заключает в себе в уменьшенном виде зрелое существо; жизнь есть творение, но это творение, которое не может быть дедуцировано и познано заранее, оно не возникает вдруг, оно связано с прошлым, из которого формируется и которое продолжает. Поэтому каждое осуществление жизни существует не только для будущего, каждое мгновение имеет цель, потому что оно имеет структуру, оно завершается в полноте, не исключающей полноты становящегося целого. Несмотря на их завершенность, все отдельные моменты также имеют значение для всеобщей эволюции. Последняя в свою очередь устремлена к цели, имманентной самой жизни. Все эти особенности развития значимы как для судьбы индивида, так и Для человеческого прошлого.

Дедукция или, по крайней мере, анализ понятий продолжается затем в сторону выявления конкретного разнообразия: исходя из общего определения структуры, объединяют разнообразие типов, индивидов и народов. Двигаясь в этом направлении, Дильтей дал набросок теории индивидуальности. Все элементы человеческого типа представлены в каждом

36

индивиде. Скряга, ветреник, честолюбец, апатичный отличаются друг от друга не присутствием или отсутствием той или иной функции, а неравномерным развитием одних и тех же функций. Тип определяется преобладанием определенных склонностей, определенным сочетанием частей души. Разграничение по качеству позволяет объяснить качественные особенности.

Такая дедукция исторических форм на базе общих признаков могла бы неукоснительно применяться к группам, нациям и т.д. На самом же деле, если не считать беглых указаний, Дильтей никогда не распространял ее на все формы человеческой общности. Поколение, эпоху Дильтей понимает в свете индивидуальной структуры, но через преобразование признаков, а не через реконструкцию. Если у всех индивидов и во всех общностях находят одну и ту же структуру, то это - только общая тема вариаций, совершенно уникальных и незаменимых.

Кроме того, аналитическая психология, по-видимому, разрешает также собственно философские трудности теории гуманитарных наук.

Рассмотрим оба исследования, предшествующие «Идеям» и руководящиеся тем же принципом: небольшой труд «О возможности универсальной педагогики» и «Материалы поэтики».

В обоих случаях в центре внимания находится анализ души. Характерные особенности психической структуры дают представление об универсальных законах, которые предписываются всякой педагогике, как, например, природа воображения объясняет универсальные свойства всякого произведения искусства и, следовательно, правила, которые предписываются всякому художественному творчеству. Не развивая эту мысль (она проста) и не приводя примеров, можно догадаться, что означает понятие «фундамент»: универсальная педагогика возможна в той мере, в какой мы в состоянии вывести признаки любой психической структуры, нормы любой педагогики (совершенствование различных процессов, соединение и унификация функций). Педагогика имеет исторический характер в той мере, в какой каждый народ, каждая эпоха осуществляет по-своему эту общую цель. Идеал культуры дан в самой реальности, ибо прежде, чем перейти к спецификации, педагогика должна формировать людей, существа, так сказать, унифицированные, которые были бы хозяевами самим себе. Далее, в поэтике на основе универсальных признаков всякого художественного произведения развивается историческое разнообразие форм творчества.

Все проблемы, с которыми столкнулся Дильтей при определении фундамента гуманитарных наук, отныне, кажется, находят решение. Нужно ли сделать гуманитарные науки экспликативными? Психологии это удается: как раз природа чувства объясняет религию, а природа воли объясняет право. Не идет ли речь даже о формулировке законов? Психологические законы превращения образов дают представление о правилах, которые соблюдают в поэтическом творчестве.

Нужно ли преодолевать антиномию натуралистической и исторической школ? Связывать факты с ценностями и с предписаниями? Иногда бывает достаточно того, что есть в реальности наблюдения. Универсальность структуры объясняет, почему натуралистическая школа обладает частичной истиной, но естественный человек есть только фикция, пото-

му что нет конкретного человека, который не был бы историческим. Универсальный человек есть своего рода общая тема всех исторических изменений. Только аналитическая психология дает возможность понять, почему человек всегда историчен, почему разнообразие форм его существования бесконечно, как непредсказуемо и бесконечно его становление.

Что касается ценностей, то мы знаем, что они следуют из самой жизни, так как чувства в ней являются мерилом. Предписания же выходят за рамки реальности, они являются выражением индивидуальной или коллективной воли. Однако здесь возникает одна трудность: социальные предписания каждой эпохи объясняется как предписания природой воли. Но их содержание изменчиво: нужно ли принять их, несмотря на их разнообразие, или отвергнуть, поскольку они не имеют универсального характера? Такое же соображение относится и к ценностям. На самом же деле это возражение в то время не беспокоило Диль-тея, ибо каждая историческая эпоха имеет свой центр тяжести, свое собственное значение: разнообразие норм следует из эволюции стихийной жизни. Нынешние предписания прекрасного также законно базируются на восприимчивости сегодняшних людей, как предписания вечной красоты имеют в качестве основы характерные особенности психической структуры.

Поэтому единство теории и практики, синтез универсального и исторического обеспечиваются, по-видимому, благодаря этой психологии, верной глубокой идее научной философии: поскольку спиритуализм связан с наблюдением, философия неотделима от науки.

Философия жизни

Философия жизни, о которой думает Дильтей в 1885-1895 гг., должна быть синтезом и преодолением рационализма и эмпиризма. Будучи философией интегрального опыта, направленной против эмпиризма, она должна как бы снова найти разум в действительности и таким образом преодолеть антиномию умозрения и жизни и избежать выбора между метафизикой постулатов и подчинением миру чистых феноменов.

Возьмем в качестве руководства тексты, опубликованные самим Дильтеем. Положение рационализма как в картезианской, так и в кантианской форме представлено в работе «Познавать и мыслить» (Erfahren und denken, 1892).

Картезианство предполагает метафизическую гармонию между человеческим и божественным разумом. Если человеческий разум есть только эпизодический земной факт, не связанный с абсолютом, то претензия реконструировать мир с помощью простых идей становится чрезмерной. Кантианство более скромно, но оно сохраняет суверенитет интеллекта, способного уловить реальность. Фактически оно терпит неудачу, ибо ему не удается с полным основанием защитить доверие, которое оно оказывает разуму. Нет никаких гарантий, что восприятие каких-либо явлений соответствует подлинной реальности.

39

Эмпиризм Дж. Ст. Милля, бесспорно, был самым решительным об-разом опровергнут Зигвартом и другими немецкими философами: с его стороны напрасно было стремиться извлечь из чувственного восприятия связи, законы, категории. Однако это опровержение остается неэффективным до тех пор, пока оно сталкивается с трудностями, которые создает себе трансцендентальная философия. Если мы разделили чувственную интуицию и мысль, то как их снова соединить? Как объяснить, что эти формы приложимы к материи, если они так или иначе не были заложены в материи заранее? С другой стороны, если единственным действительным критерием является логическая очевидность, то как можно утверждать, что наши логически верные суждения достигают истины? Таким образом можно прийти к постулированию согласия, которое нельзя доказать, к колебаниям между миром теней и наивной и цельной метафизикой. На самом деле, форма имманентна интуитивно данному, непосредственный опыт есть такой же необходимый источник уверенности, как и логическая очевидность8. Примат формальной логики обнаруживает тенденцию реконструировать мир - так сказать, возврат к традиционной метафизике. Описание чистое, интегральное - таков философский метод Дильтея. И это описание, которое снова находит разум, имманентный интуиции, преодолевает традиционный конфликт рационализма и эмпиризма.

Другое исследование, относящееся к тому же периоду, «Происхождение нашей веры в реальность внешнего мира», подсказывает нам еще одну важную тему. Прежде всего поставленная проблема имеет одновременно и психологический, и критический характер: откуда возникает наша вера в реальность внешнего мира? Ответ такой: в основе этой веры - сопротивления, с которыми сталкивается наша воля и которые обнаруживают для нас тактильные ощущения. Это утверждение устанавливается с помощью психологических и психопатологических фактов. Впрочем, смешение критики и психологии не делает учение Дильтея оригинальным. В этом вопросе он принадлежит своей эпохе.

Важность исследования состоит в том, что этот результат подтверждает необходимость для критики познания изучать целостного человека. Если бы человек был чистым духом, то он был бы только созерцательным существом, он не знал бы реальности. Именно потому, что он хочет, имеет желания и встречает препятствия со стороны реальных вещей, он познает и организует мир. Этим и объясняется, что все учения, которые провозглашают в качестве основания только способность мыслить, почти не находят подлинной природы, разве что через постулат или метафизическую фикцию. Вместо того чтобы рассматривать отношение субъекта к объекту как фундаментальное, философия должна исходить из пережитых отношений существа к своей среде. Объективация реального для целей положительного познания есть шаг, который следует за открытием вещей: ничто не доказывает, что мир в целом может стать объектом.

Таким образом, мы пришли к решающей идее: предмет философии - это тот, кто философствует, и то, что следует брать в качестве принципа философии, это не чистое «Я», а жизнь. Критическая проблема теперь ставится не только разумом, потому что разум потерял свой примат.

Порядок познания больше не представляет собой замкнутую самодостаточную систему: мышление есть только функция жизни.

Является ли эта замена абстрактного субъекта живым, составляющая главную идею учения Дильтея, оригинальной и в каком смысле? Несомненно, все предшествующие формулировки могли показаться банальными: философская литература популяризировала такие выражения, как «философия существования» или «философия конкретного». И, кто когда-либо сомневался в том, что в некотором смысле, мысль - это функция жизни? Тем не менее оригинальность Дильтея не становится меньше, ибо он попытался строго и до конца осмыслить идею философии в случае, когда рефлексия и даже рефлексия философа является выражением индивидуальной жизни.

Кроме того, чтобы понять разработку теории Дильтеем, нам следует вспомнить две другие проблемы, с которыми мы встретились выше: во-первых, примат целого над элементами при рассмотрении жизни, во-вторых, присутствие разума в интуициях.

Жизнь есть субъект, но вместе с тем она есть целое: мы можем сказать, что психическое целое - проблема философии. Эта проблема снова играет решающую роль. Прежде всего, она объясняет распространение на теорию познания и на философию отказа от конструирования. В ее противопоставлении неокантианству, а затем и «схоластике» Гуссерля9 вновь видят ту же тенденцию, которую мы рассматривали в связи с натуралистической психологией. По эту сторону психического целого ничего изменить нельзя, ибо всякая реконструкция процесса познания с помощью элементарных методов будет иметь в той же мере гипотетический характер и по тем же причинам, что и психологические реконструкции. Первичное данное - это само целое. Именно из этого должны исходить критика и философия.

Мы не должны излагать то, чем была бы завершенная теория Дильтея. Нам достаточно указать на руководящие идеи. Исходя из отношений человека и природы, пережитых на опыте, развивается поступательное исследование реального. Пространство и время, вместо того чтобы быть чувственными формами, являются средой, в которой развертывается жизнь. Время дано нам в сознании, пространство организуется по мере нашего развития в мире. Категории (каузальность и субстанция) происходят из жизненного опыта. Что же касается хода познания,, то мы должны его описать, поскольку он представляет собой некое целое, целое «объективного схватывания», направленное к внутренней цели и к распространению и углублению истины.

Как нам известно, постоянная забота Дильтея состоит в том, чтобы найти разум в интуиции: связи должны быть имманентны чувственно данному. Различные стадии интеллектуальной обработки (прояснение, воспроизводство, представление в понятии или суждении) отмечают развитие и порождение отношений, включенных в жизненный опыт, причем до такой степени, что эта имманентность порядка в чувственном иной раз кажется противоречащей идее о том. что «система» наук о природе построена (Дилыей сохраняет трансцендентность целого, когда говорит об отнесении феноменов к внешней Целостности).

40

С другой стороны, вместо того чтобы в соответствии с традиционной логикой анализировать операции рассудка, он стремится наблюдать за мыслью в момент, когда она исходит из жизни: приемы «тихой мысли» - сравнение, различение, сопоставление и т.д. - лежат в основе разума и формальных категорий. Исходя именно из такого исследования чувственного и приходят к пониманию в духе конкретного даже законов разума.

Таким образом в этой описательной теории познания сочетаются фундаментальные идеи, которые мы вычленили выше. Мы лишь коснемся их, потому что эти теории не помогают решению проблем истории. Зато они создают новые проблемы, которые мы должны обозначить.

Во-первых, субъектом познания первоначально является психическая целостность. В случае с естественными науками деятельность рассудка изолируется, философия жизни в этом случае ведет лишь к тому, чтобы особым образом показать границы физических объяснений. Но и в науках о духе психическое целое остается субъектом. Конечно, стремление к объективному пониманию есть, но именно целостное существо хочет объективно понять свой объект, т.е. жизнь.

С другой стороны, поскольку эти науки касаются жизни, поскольку всякая жизнь есть всеобщность, они постоянно сталкиваются с ситуацией порочного круга, ведь какую бы то ни было деталь жизни, художественного произведения, определенной эпохи можно понять только через обращение к целому, которому она принадлежит.

Более того, чтобы мыслить жизнь, необходимо использовать понятия, но они должны быть уже представлены в данном, т.е. в самой жизни.

Наконец, по-видимому, существует антиномия между фактом, что думает именно живой индивид, и претензией науки на универсальность. Каким образом ему удается выйти за рамки самого себя? Как ему удается понять других? Как он может открыть себя универсальному?

Таковы вкратце вопросы, которые философия жизни ставит наукам о духе. В своих последних работах Дильтей это полностью осознавал. Но эти трудности едва ли появились в работах того периода, который мы изучаем. Почему? Именно это теперь мы должны исследовать.

Неудачная попытка

Будучи современницей философии чистого опыта, аналитическая психология руководствуется тем же принципом. И здесь и там лозунг один и тот же: описывать, а не конструировать, находить взаимосвязи вещей, а не выдумывать воображаемые единства, расчленять целое, а не претендовать на его создание.

Сходство даже более тесное. Глава об описательной психологии смешивается с теорией познания. Конкретная логика определяется как изучение психического целого, целью которого является истинное познание. Подобно тому как жизнь в целом имеет тенденцию к удовлетворению потребностей, жизнь в той мере, в какой она подчиняется желанию знать, имеет тенденцию к познанию, более широкому и более глубокому.

Однако если проблемы философии жизни не возникают, то это вина аналитической психологии. В самом деле, она представляет общие высказывания, которые теоретически допускают систему гуманитарных наук. Особенности психической структуры способствуют объяснению и являются гарантией особых истин, которые лежат в основе гуманитарных наук. Бесспорно, трансформация приобретенного целого от страны к стране и от века к веку, разнообразие индивидуальностей делают всякую дедукцию невозможной, изменения непредсказуемы. Тем не менее эта фундаментальная наука предлагает нам образ здания гуманитарных наук, аналогичный образу здания естественных: от более общего и простого к более частному и сложному.

Эта психология, таким образом, предполагает, что проблемы, на которые мы указали, решены. В самом деле, либо она базируется только на самонаблюдении и тогда она не может претендовать на универсальную пригодность, либо она предполагает, что субъект уже открыл других индивидов. Поскольку Дильтей провозглашает необходимость для психологии наблюдать историю и жизнь, мы должны придерживаться именно последнего. Стало быть, отсюда следует, что аналитическая психология игнорирует трудность для живого индивида как субъекта философии и науки, состоящую в том, чтобы выйти за собственные рамки и понять жизнь другого. Конечно, остается вопрос о познании других людей в открытии внешнего мира10. Тем не менее, несмотря на эти замечания, психология трактуется как наука о внешних реалиях, а не о тех трудностях, которые возникают в собственной жизни индивида.

Почему Дильтей не завершил психологическую теорию «обоснования»? Несомненно, этот провал имеет случайные и личные причины (манера работы Дильтея). Более того, философия чистого опыта трудно организуема, так как она не носит систематического характера, не предполагает ни логического порядка проблем, ни фундаментальной дисциплины. Дильтей даже не представляет себе теорию познания, которая по праву предшествовала бы наукам. Напротив, на его взгляд, критика имеет право заимствовать у всех наук частные высказывания при одном условии, что эти высказывания будут очевидными. И именно в этом заключается препятствие, на которое наталкивается психологическое решение проблемы.

Чтобы психология могла обслуживать фундаментальную науку, необходима очевидность этих высказываний или, по крайней мере, нужно, например, чтобы наше познание воли было более достоверным, чем познание правовых норм, а наше познание чувственности - более достоверным, чем познание ценностей или искусства. Мы знаем, что эти трудности Дильтей четко осознавал. И в самом деле, в поисках позитивной философии для духа они представляют собой самое яркое проявление

провала теории.

Наконец, аналитическая психология предполагает возможность познать себя прежде как структуру, чем как определенного индивида, уловить структуру человеческой души, не проходя через наблюдение конкретных душ. Она предполагает подчинение истории общим истинам. Конечно, в философии последнего периода идентичность человеческой природы сохраняется, но она больше не имеет первичного характера. В

42

43

одном случае человека снова находят, исходя из определенной структуры; в другом, исходя из самосознания и истории, идут на поиски универсального человека.

4. Построение исторического мира

Последние работы Дильтея также посвящены проблеме «обоснования». И, как и в предшествующую эпоху, под этим термином следует одновременно понимать методологию, энциклопедию и критику наук о духе.

Не претендуя на то, чтобы проследить в деталях нюансы мысли Дильтея, для ясности нашего изложения выделим сразу же существенные различия, которые можно наблюдать по отношению к психологической системе.

Прежде всего, стремление организовать или реформировать науки о духе все больше и больше сменяется желанием осветить целое, имманентное самим наукам.

Эволюция эта связана с упадком позитивизма. Дильтей использует новые понятия, заимствованные из его эстетических исследований (значение11) или из его практики как историка (Wirkungszusammenhang). Он углубляет мысль о том, что для описания мира человека нужны специальные понятия (тип, сущность), особые категории. При этом он доходит до отказа от каузальности. В то же время он возобновляет психологические описания, формулируя их не столь по-дарвиновски (цель, которая определяет направление целого, - больше не удовольствие, а производство).

Наконец, «обоснование» больше не является учением об общих высказываниях относительно определенного объекта. Дильтей ищет наиболее впечатляющие данные науки, стремится понять жизнь, так сказать, как ее субъект и объект. Исходя из индивида, он пытается описать приемы, которые ведут к построению исторического мира в сознании историка. И одновременно с описанием он хочет найти обоснование (в том смысле, в каком Кант говорил о «выводе» категорий): каким образом познание в том виде, в каком оно развертывается в действительности, достигает понимания объекта, универсального целого?

Впрочем, не что иное как понимание (Verstehen) полностью отвергает психологию. Дильтей же сохраняет ее, по крайней мере, в трех случаях: чтобы описать «жизнь-субъект» и процесс познания, он прибегает к психологическим целостностям. Чтобы доказать, что индивид способен понять жизнь других людей, он обращается к психологии аналитической, которая обеспечивает идентичность человеческой природы. Наконец, психология дает интерпретацию, которая не является ни самой первой, ни самой глубокой, но которая кажется ему строгой, имеющей «всеобщий характер» жизни.

Последний период творчества Дильтея существует только во фрагментах (самым главным из которых является труд, опубликованный под названием «Структура исторического мира в науках о духе» - Der Aufbau der historischen Well in den Geisieswissenscha?en]. Мы не будем пытаться конструировать систему, но мы должны будем сделать выбор. Мы пойдем от

44

внешнего к внутреннему, от факта к праву. Исходя из специфики гуманитарных наук, мы рассмотрим новые понятия, с помощью которых Дильтей описывает науки о духе, затем мы дойдем до первоначальных данных (жизненный опыт, значение и понимание), чтобы с полным основанием поставить проблему: каковы критические условия и значение исторического познания?

Науки о духе

Как мы уже отмечали, одним из первоначальных намерений Дильтея было очертить сферу действия наук о духе и уточнить их специфику. В последние годы он неоднократно возвращался к этому вопросу.

Науки о духе изучают постоянное движение от чувственного к психическому: мы оживляем объект, данный нам чувственно, путем интерпретации его значения. Такой научный подход в то же время характерен и для человеческой природы, ибо он представляет собой возврат к первичному действию самой жизни: переходя от внутреннего опыта к его выражению, мы возвращаемся от выражения к жизни. Или, скорее, наука движется от выражения к жизни, от вещи к духу.

Таким образом, жизнь есть целое, которое охватывает человеческий род. Индивиды в нем связаны с индивидами, поколения с поколениями. Все темы гуманитарных наук- личность, семья, нация, эпоха, эволюция, система - представляют собой само это, образованное взаимной солидарностью единство, которое мы называем целым. Эта имманентность целого, хотя она часто анализируется с помощью психологических понятий, подтверждается раньше всякой общей теории. Дело в том, что в истории каждое событие рассматривается в связи с целым, а каждое целое - по ту сторону самого себя. Но отсюда не следует, что последовательность исторических фактов понятна сама по себе. Напротив, только благодаря интеллектуальной обработке, анализу систем, построению духовного мира, взятого из реальности, нам удается действительно понять становление.

Организация наук о духе не имеет такого линейного характера, как организация наук о природе. Последние конструируют с помощью элементов искусственные системы, они следуют друг за другом в правильном порядке: физика обусловливает химию, которая в свою очередь обусловливает биологию. Науки о духе, напротив, зависят друг от друга, поскольку здесь целое имманентно частям. Исследование постоянно идет по кругу. Кругу части и целого. Мы идем от события к целому, в котором оно находит свое место и свое значение, но понимание события обусловлено, кроме всего прочего, нашим предшествующим представлением о целом. Сфера исторического повествования и систематических наук: эти последние могут базироваться только на познании фактов и их сцепления, но наука о становлении возможна только благодаря анализу изолированных систем. Сфера детерминации систем: чтобы изолировать систему - науку, религию или философию - нужно знать, какие факты охватывает это понятие, т.е. уже иметь его определение. Но это определение в свою очередь может быть выделено

45

только из самой истории. Бесполезно продолжать это перечисление. Этих нескольких примеров достаточно для доказательства того, что мы здесь встречаемся с существенным признаком наук о духе, т.е. существенным признаком одновременно жизни-субъекта и жизни-объекта: все методы объяснения взаимосвязаны, поскольку в конечном итоге, чтобы исчерпать объяснение фрагмента жизни, нужно было бы понять все становление и познать все законы. Теоретически этого круга избежать нельзя, но практически это затруднение разрешается в бесконечном движении в двух направлениях конкретного и абстрактного: универсальное открывается как в становящемся человечестве, так и в общих понятиях, которые выделяет наука. Вот почему целостное понимание представляет собой «идею» в кантовском смысле, предполагающем неопределенную задачу.

Успех этих наук - это не только результат их внутреннего развития, он следует из прогресса самого человечества. Он выражает все более широкую и глубокую рефлексию человека над самим собой, рефлексию, которая сопровождает прожитую жизнь, но которая никогда от нее не отрывается. Блаженный Августин и Паскаль навсегда остаются учителями. И если наука делает эту рефлексию более строгой, то она не может углубить познание так, как это делает интуиция гения, не прибегая к помощи метода.

Человек, бесспорно, может относиться к самому себе как к вещи, он, например, может изучать свое тело как физиолог, но он также может вновь овладеть духом, который он оставил в чувственном мире. Таким образом, науки о духе в конечном счете сохранят свою специфику, причем сохранят не только характерные особенности своего содержания, не только способ передачи нам этого содержания, но и характерную позицию субъекта. Науки о природе организуют для объяснения и практики восприятие вещей, науки о духе служат выражением сознающей себя жизни.

Итак, неважно, что природа - это театр и условие для событий, которыми занимаются науки о духе. Специфика этих наук не предполагает различения двух «сущностей». Мы сами - природа так же, как история и органическое единство - первичное данное. Не то, чтобы Дильтей хотел преуменьшить, насколько можно, эту противоположность наук о духе и реальности. Но самая глубокая противоположность, которая может иметь место в философии, - это противоположность двух образов жизни, двух структур реальности. Задавать вопросы по ту сторону этих положительных и наблюдаемых результатов, на взгляд Дильтея, означало вернуться к метафизике, а остаться по эту сторону жизни - претендовать на реконструкцию данного целого. Поэтому он должен был отказаться либо от ответа, либо от постановки вопроса: он хотел, чтобы учение о жизни сделало бесполезными онтологические вопросы, но ему самому не всегда удавалось преодолеть колебания между невозможностью знания и неправомерностью вопросов.

Новые концепты

Исходя из этих фундаментальных признаков, мы могли бы снова найти отличительные черты гуманитарных наук, на которые указывали выше, проследить образование этих наук в индивидуальной и общественной жизни, проанализировать целостности, которые представляют «предмет» этих знаний. Однако было бы слишком долго и бесполезно снова излагать систему наук о духе. Поэтому мы ограничимся указанием на новые

идеи.

фундаментальное различие между разграничением гуманитарных наук, которое можно найти в «Структуре» и разграничением во «Введении» связано с понятием «выражение жизни» (Lebens?usserung) или с понятием «объективный дух». Что касается описания наук, то оно обновлено понятием Wirkungszusammenhang. He будем переводить это слово, ибо «динамическое целое» или «целое действия» едва ли понятны по-французски, а «целое-творец» перекрывает значение немецкого термина. Поэтому попытаемся донести то, что хочет выразить Дильтей этим термином, странным и по-немецки.

Целое обозначает просто сложное единство, состоящее из взаимосвязанных элементов. Но объединяющая их друг с другом связь не имеет каузального характера, она следует из человеческих отношений, из их перенесенного или стихийного действия. Поэтому речь идет о внутреннем единстве множества жизненных отношений: именно целое соответствует природным целостностям в сфере жизни, где господствует каузальный детерминизм. Однако это выражение имеет более глубокий смысл, потому что все человечество в целом - творец: оно творит ценности, осуществляет цели (хранит эти особенности структуры души).

Таким образом, мы снова находим здесь имманентную целесообразность духовных целых, плодотворную силу жизни и истории. И аналитическая психология уже довольно близко познакомила нас с этими идеями.

Тем не менее есть и кое-что новое. Вместо того чтобы переводить на позитивистский язык духовное видение, Дильтей описывает свой мир в адекватных терминах. Эти термины непосредственно соответствуют реальности, которую они обозначают. Вместо того чтобы выводиться из науки о человеческом типе, они вычленяются из анализа самого исторического мира.

Это же понятие (Wirkungszusammenhang} применяется ко всем индивидуальным и сверхиндивидуальным единствам, а именно: к семье, группе, государству, нации, а также экономике, праву и, наконец, религии, морали, философии. Несомненно, индивидуальное целое - это первое, что предстает перед нами. Однако такой подход больше не является методом аналитической психологии. И все целостности, имманентные реальности, выделяются постепенно, причем нет необходимости в определении человека вообще для объяснения или обоснования исторических целостностей.

Кроме того, данный термин исключает понятия, заимствованные из наук о природе. Для каузальности больше нет места в человеческом мире: действие, энергия, становление, длительность- это специфические категории, приспособленные к духовной реальности12.

46

47

С другой стороны, в понятии Wirkungszusammenhangп.м\ сам принцип эволюции. Он заключается в неудовлетворенности природы духа, потому что дух страдает от ограничения: отсюда исходят ориентация на будущее и созидательная воля, которые постоянно обновляют человеческую историю. Эволюция неотделима от структуры, потому что само целое есть не столько неподвижная система, сколько временная фиксация момента движения, интеллигибельный порядок некоторой тенденции: структура жизни есть только имманентная причина становления.

Наконец- и это, несомненно, главное, - каждое целое имеет свое значение. Исторический момент существует не ввиду той или иной цели, он имеет свое оправдание в самом себе. Мы снова находим мысль, которая нам уже встречалась выше и которая характеризует деятельность Дильтея как историка: каждая эпоха несет свои мысли в самой себе, даже если она занимает определенное место в эволюции, которая ее преодолевает. Нынешняя формулировка выражает эту мысль в более непосредственной форме и придает ей большую силу, потому что «человеческий тип» и естественная целесообразность исчезли. В русле духа становится понятнее, что каждое мгновение неповторимо.

И, может быть, эта простая мысль важнее всех остальных, потому что положительно преодолевает традиционную философию истории. Все интерпретации - христианские или философские - были всегда трансцен-дентны, так как они искали причину становления в отдаленной цели или в высшей воле. Отныне смысл истории имманентен жизни.

Под экспрессией (или экстериоризацией) жизни Дильтей понимает всю чувственную реальность, на которую дух наложил свой отпечаток. Бумага, на которой написана поэма, мрамор, который получил форму, обструганное дерево, даже лицо, которое мне улыбается, все вещи, среди которых мы живем, являются «экспрессиями» жизни, потому что они содержат в себе дух, ставший объективным. Два понятия «экспрессия жизни» и «объективный дух» не равноценны в том смысле, что они обозначают два аспекта одной и той же реальности: обтесанный камень, рассматриваемый сам по себе, исполнен духа, ставшего объективным, но. рассматриваемый по отношению к жизни, он представляет собой ее выражение.

Вероятно, термин «объективный дух» исходит от Гегеля. И частично благодаря работам, посвященным молодому Гегелю, произошло углубление исторической теории Дильтея. Но Дильтей стремится противопоставить эмпирическое понятие объективного духа одноименному метафизическому понятию в философии Гегеля. Объективный дух больше не является моментом развития между субъективным и абсолютным духом. Далее, он больше не является проявлением разума или универсального, он есть проявление психического целого, ибо субъект эволюции - это сама жизнь. Так происходит расширение значения термина: язык, обычаи, форма или стиль жизни, а также семья, буржуазное общество обозначаются этим термином. Государство, право, даже искусство, религия или философия относятся к объективному духу: действительно, жизнь поместила дух в чувственных реальностях. Начиная от самой беглой речи и кончая «бронзой, неподвластной времени».

от индивида до рода, - все, что надо чувствам и поддается пониманию, есть данное наук о духе.

Каковы функции этого понятия в теории Дильтея? Прежде всего, как мы уже видели, «объективный дух» позволяет определить и описать науки о духе. С другой стороны, объективация жизни есть условие самого факта истории. Несомненно, дух носит существенно исторический характер, и если даже прошлое не остается в вещах, все равно можно еще понять историю. И во всяком случае возможность существования науки связана с сохранением духа, который, запечатлеваясь в материи, ускользает от бега времени. Окруженный реальным, но мертвым прошлым, среди руин, монументов и книг, человек строит исторический мир, потому что он возвращает жизнь этим духовным следам.

Более того, объект наук о духе больше не является несвязным становлением жизненного опыта. Чтобы образовать целое, науки о духе должны соотносить случайное, единичное с необходимым и значимым целым. Наука о праве больше не касается психических явлений, благодаря которым было разработано законодательство, она касается некоторой невещественной конструкции, а именно, духа законодательства.

Поэтому становится понятнее, почему Дильтей, начиная с «Идей», сравнивал системы культуры или общества с формами пространства и времени. Эти формы относятся к чувственным впечатлениям в науках о природе так же, как эти системы относятся к жизненному опыту в науках о духе. Они играют роль организационных принципов, обеспечивают пригодность целого, сконструированного науками для всех. Но здесь это целое имманентно данному, такому же реальному, как и целое, и именно сам объективный дух организуется в интеллигибельную структуру от универсального человеческого к индивидуальности.

Эти новые понятия позволяют Дильтею точно описать свою практическую деятельность историка. Хотя до настоящего момента мы сознательно не принимали во внимание этот аспект его мысли, мы должны сказать о нем несколько слов.

Дух, о котором пишет Дильтей, не оторван, он не парит над материальными вещами, а связан с почвой, с потребностью, с силой. Вот откуда берется исключительная сложность исторического мира, который Дильтей стремится оживить и который должен охватить всю жизнь людей от дикой природы до Бога.

С другой стороны, различные целостности, даже включенные в более широкую общность, сохраняют свою автономию, потому что каждая имеет свою особую структуру. Их единство вытекает только из их значения. Ибо не только каждый индивид принадлежит огромному числу це-лостностей, но вдобавок он входит в каждую из них со всем своим бытием. Именно целостный человек пытается выразить жизнь согласно истине или достигая божественного.

Кроме того, аналитические единства (системы культуры, формы организации) сочетаются с временными единствами: эпоха, социальная эволюция тоже составляют целостности. С чем связано единство эпохи'? Конечно, не со всемогуществом какого-либо экономического или исторического фактора (каково бы ни было влияние государства или каких-

48