Часть 2.

ЧАСТЬ 1

Р.С.КАРПИНСКАЯ КАК УЧЕНЫЙ

И ЧЕЛОВЕК

Л.П.Буева

Памяти друга: о роли личности в науке

Наука никогда не существует и не развивается абстрактно в виде некоего объективного поля, или процесса, в котором по мере накопления каких-то неведомых потенциалов рано или поздно что-то кем-то открывается. Такое внеличностное представление о науке, в которой человек лишь функция объективного процесса, на мой взгляд, не совсем правильно отражает и движение науки, и тем более роль личности в науке. Нет такого целиком объективного процесса в познании мира, который бы не осуществлялся человеком, а следовательно, не был бы зависим от его личных качеств. Иначе - создается впечатление, что плоды науки зреют как бы сами по себе и чистая случайность, кому они упадут на голову и кто первый воскликнет: “Эврика!”. Вроде бы это азбучные истины, но, увы, место и роль той или иной личности в науке зачастую определяются посмертно.

О Регине Семеновне Карпинской мне хочется прежде всего сказать как о человеке, который не только исследовал человека как объект и субъект научного знания, но и показаk всей своей жизнью, какова роль личных качеств в развитии научного знания, в поиске объективных истин. Сама ее жизнь в науке это своего рода подвижничество, добровольное и страстное. В этой связи вспоминается подход Н.А.Бердяева к изучению человека, выявлению его сути, который он продемонстрировал при изучении творчества Ф.М.Достоевского, для которого характерным было рассмотрение человека “в пограничной ситуации” бытия, в экстазе, в борении и горении страстей. Я хочу сказать, что Регина Семеновна в науке - это и есть человек в состоянии некоего творческого экстаза, восторга, высшего восхищения и вдохновения. Наука для нее была, если так можно выразиться, образом жизни. Конечно, она любила жизнь во всех ее проявлениях, ее образ жизни, ее “жизнепроживание” (ее термин) всегда отличались удивительным жизнелюбием. Мало этого - она любила жизнь как предмет познания и философского осмысления. Эта ее личная особенность предполагала особый способ мышления и организации знаний, выбор проблем и активную (подчас максималистскую) защиту своих позиций, в которых главным была приоритетность научного подхода к оценке любых явлений действительности.

Вот эта личная страстность, целеустремленность исследователя и создает непредсказуемость в развитии науки как некоторого скучного однообразного потока, в котором каждый может заменить каждого, и в котором мы все не более чем винтики. А вот такая личностно-творческая непредсказуемость, творческая нота предполагает, что всякая из возможностей и альтернатив, возникающих в данном поле научного знания, реализуется совершенно определенным человеком. Именно этот определенный человек выбирает тематику, он же и стимулирует ее развитие, он является ее энергетическим началом. Так и работала Регина Семеновна. И она не только сама “горела” в области избранных ею проблем, но заражала этим горением и окружающих, создавая своего рода поле духовного притяжения. И как мне кажется, невозможно рассматривать такого типа исследователей как Регина Семеновна Карпинская вне ее незримого и зримого колледжа со-исследователей, который она собирала вокруг себя, заряжала не только своими идеями, но и своим отношением к познанию, служением науке. Это поле проблем, поле напряжения, в которое попадал каждый, кто общался с ней, было чрез­вычайно велико и важно для развития науки. Это был тот личностный стимул, без которого наука вообще не может развиваться. Ее образ жизни - преданность науке, максимальная требовательность к себе и окружающим, ответственность за научные результаты - очень характерные черты Регины Семеновны, которые определяли то тяготение к общению с ней у всех, кто хоть единожды попал под ее обаяние. Товарищ и коллега она была просто замечательный, ее порядочность, честность, открытость - “душа нараспашку”, ее способность увлекаться идеями и людьми были уникальны. Я знаю ее с 1945 года и счастлива тем, что была одним из ее друзей, которых, кстати, у нее было немало.

Мне хотелось бы в этом памятном слове о ней сказать еще о наших последних беседах по той проблематике, которая, возможно, не успела еще полностью реализоваться в ее трудах и статьях - ее научный потенциал был далеко не исчерпан. Ее мысли и “научные заготовки” последних лет говорили не только о том, что это был живой и мудрый человек, жизнь которого оборвалась на взлете творчества. Она говорила о замыслах, неоконченных статьях, можно сказать, до последнего дня своей жизни. Поразительно было ее мужество в борьбе со смертельной болезнью, о трагизме которой она как биолог знала слишком хорошо. Более того, она нашла в себе силу и мужество выступить по этому вопросу на научном форуме в Париже - это было ее последнее выступление, в котором личный психологический опыт борьбы соединялся со знанием биологических основ жизни.

Одной из актуальных тем наших бесед последних лет была проблема интеграции естественнонаучных и социо-гуманитарных знаний в изучении человека, в философском осмыслении тех данных о нем, которые накопила современная наука. Наше нащупывание общего поля проблем и языка тоже объяснялось тем, что она “шла” к этому полю от биологии, от естественнонаучной методологии, а я - от социокультурных контекстов изучения человека. Сложность “наведения мостов” и попыток интеграции разного типа знаний была нами измерена лично. У философии человека как минимум два языка. Один язык - это тот, которым работают методологи науки, он близок к научному содержанию и логике понятий. Другой - язык аксиологический, экзистенциальный, в нем другая мера точности и определенности, в нем всегда присутствуют образы, символика, метафоры и т.п. При переходе к “человековедению” возникает ограниченность и недостаточность тех способов мышления, которые применимы к изучению любой “вещи среди вещей”, каковыми пре­имущественно являются объекты естествознания. “Субъектное” знание, включающее в себя внутренний, далеко не полностью объективирующийся контекст, предполагает особое соотношение систем детерминации и свободы. В этой сфере интеграция знаний и “языков” особенно сложна, ибо ощутима некая недостаточность “объективных методов” изучения человека по его объективации в поступках. Человек индивидуален и это осложняет его научное познание, к тому же он никогда не равен своим поступкам, в нем всегда бездна нереализованных возможностей, которые не вписываются в объективированный “текст” его поведения. К тому же человек и сам “говорит” о себе разными языками, и это не только слово, но и мимика, жест, но и “язык” человеческой телесности, в котором своеобразно выражена динамика чувств - танец, например, или “технология” социально-функциональных действий и т.п. И все они участвуют в “тексте” его жизни. Поэтому само понимание человеческой жизни, ее жизнепроживания, жизнепереживания (понятия, которые вводила Регина Семеновна) уже выводили ее за пределы только естественнонаучной методологии.

Эти колоссальной сложности проблемы, в которых как бы скрещиваются комплексы социальных, культурологических и естественных наук, в которых понятийное мышление прибегает к символизму, метафоричности, где столь важными оказываются аксиологические контексты, в которые включается любое знание - были предметом интереса Регины Семеновны в последние годы. Особо хотелось бы отметить, что в их изучении для нас ключевым понятием была “жизнь” - разные уровни и контексты ее смыслового звучания. Можно сказать, что в изучении философских проблем биологии Регина Семеновна испытывала “благоговение перед жизнью” и это ее исповедание было не только научным, но этическим и эстетическим. Таковым было ее восприятие “организменного” построения целостности живого бытия - сложность “много-составности”, соразмерность, гармония, симметрия, синергичность самого понятия - образа “организм” - своеобразный этап в понимании проблем целостности человека. Сложность соединения разнопорядковых систем знаний, поиски некоего единства в естественнонаучном и социо-гуманитарном знании особенно ощущалась Региной Семеновной при подходе к проблемам “биологии человека”. Как известно, само это словосочетание спорно и свидетельствует о том, насколько “социоцентрично” по сей день понимание человека, насколько силен еще разрыв между его природой, которая вся идет по “естественнонаучному ведомству”, и сущностью, которая, соответственно, вся “прописана” только в социуме. Отрадно, что Регина Семеновна хорошо понимала ограниченность и метафизическую жесткость этого разрыва, в свое время ярко выразившегося в дебатах по так называемой “биосоциальной” проблеме.

В последние годы наше общение с Региной Семеновной все больше происходило на почве философско-антропологической проблематики. Мы дискутировали с ней по поводу ограниченности такого просветительски-рационалистического определения человека как Homo sapiens. Не отрицая существенность этой характеристики, мы все более приходили к выводу о том, что человек изначально, “по природе” противоречив, амбивалентен, а в силу этого он не только рационален, но иррационален, что его влечения, побуждения, эмоции, страсти, переживания обладают своей логикой развития и проявления в поведении и что многое в самом человеке неподконтрольно его разуму, хотя бы потому, что объем и уровень наших знаний о человеке, а тем более тех, которые входят в жизненный опыт каждого обычного человека, не научного исследователя, слишком несопоставим с тем, что человек уже знает об “объективном мире”. О своем же субъективном мире - о духе и душе - человек знает и того меньше, не говоря о том, что сами эти понятия пока выпали из научного освоения, хотя и существуют от века в философском осмыслении. Регина Семеновна, если можно так выразиться, была восхищена совершенством телесной организации человека, которая выступает своеобразным “средством и орудием”, формой проявления сложного внутреннего субъективного контекста “жизне­переживания”, вне которого никакая “организменная модель” не раскрывает ни специфическую природу человека, ни человеческие формы детерминации его поведения и жизнедеятельности.

Регина Семеновна Карпинская - многогранный исследователь и мне не дано охватить всю разрабатывавшуюся ею проблематику. Я останавливаюсь лишь на некоторых проблемах, которые в последние годы представляли наш обоюдный интерес и были предметом наших диалогов. Все они вокруг проблем философии человека. Она сама выделила среди них три группы вопросов, которые вошли в ее небольшую, но очень емкую и перспективную по содержанию брошюру “Человек и его жизнедеятельность”, изданную в 1988 году в издательстве “Знание”. Популярность постановки и изложения проблем отнюдь не помеха их научной значимости.

Первая группа вопросов касается того, как перейти от крайностей биологизаторского и социологизаторского подхода к описанию диалектического единства, целостности природного и социального в человеке? Как преодолеть тот разрыв между объективной целост­ностью природного и социокультурного в человеческом бытии и чрезвычайной трудностью, а может быть и невозможностью “схва-тить” эту целостность дифференцированным научным знанием? Ясно, что просто заменить ситуацию “или - или” на ситуацию “и то - и другое” вряд ли достаточно, хотя некий обмен информацией в этих “парадигмах” исследования происходит при междисциплинарном подходе.

Вторая группа вопросов, о которой речь шла выше, касалась выработки методологии подобного познания, исходя, по мысли Регины Семеновны, из ключевой категории “жизнедеятельность”, рассматривая разноуровневые знания в некой единой системе, которая предполагала бы присутствие не только определенного смысла этого понятия, с учетом ракурса научного изучения (биологии, психологии, социологии, антропологии и т.п.), но и присутствия как бы скрытой, “затекстовой” информации о всех других возможных ракурсах изучения разных форм жизнедеятельности. Эти мысли представляются весьма важными, хотя Регина Семеновна делала по существу первые шаги в этом направлении.

Наконец, третья группа вопросов по замыслу автора должна “восходить” к мировоззренческому контексту всех этих знаний, к тому ценностно-смысловому обеспечению реальной жизнедеятельности каждого человека, осуществляющейся как в “пространствен-но-временном” континууме природно-биологических взаимосвязей и детерминант, так и в социокультурном, реально-историческом пространстве и времени индивидуального человеческого бытия.

Здесь мы уже вступаем в область смыслов, отвечающих на вопрос о том, зачем человеку то или иное знание о себе и какое именно знание нужно ему? При этом возникает новая группа вопросов о том, как мировоззренчески сопоставимы два все более расходящихся “уровня” рациональности в познании вообще и человека в особенности, а именно, научный и основанный на нем философский способ мышления о человеке и тот “повседневный”, который связан с рассудочной деятельностью, со здравым смыслом. Ведь последний не менее значим хотя бы потому, что именно он “вплетен” в реальность человеческого бытия, созидающего и мир, и самого человека. Именно в этой сфере каждый человек философствует о своей жизни и ее смысле, зачастую, как мольеровский герой, не подозревая о том, что “говорит прозою”. Он отвечает при этом на проклятые вечные вопросы о своем бытии, о том, “откуда он”, зачем он на этой земле и что он на ней может сделать, насколько он свободен созидать свою жизнь, а насколько подчинен судьбе-законам-обстоятельствам, какую роль при этом играют его личные качества, а какую “его величество Случай”, “шанс”, “удача” и т.п.

Не секрет, что растущая система научных и философских знаний о человеке с возрастанием специализации и сложности научных “языков” и углубления содержания философских понятий все более отрывается от “эмпирического человека”, уменьшая его возможность и способность соотнести опыт научно-философского осмысления с жизненным опытом своего индивидуального бытия. Каким же в этой ситуации должен быть способ современного философствования о человеке, чтобы это знание могло стать основанием его жизнедеятельности, помогая осмысливать не только очередную абстрактную модель человека, но и собственную жизнь, мотивировать его выбор и определять меру личной свободы в организации жизненного пути не только в согласии, но и вопреки обстоятельствам. Р.С.Карпинская для себя не только как философа-исследователя сформулировала эту совокупность проблем, но и пришла к выводу, что “философское размышление о Человеке должно быть доступно и крайне важно, практически важно любому мало-мальски образованному человеку. Только так ... мы сумеем убедить людей в том, что процессы социального переустройства непременно предполагают приобщение к философской культуре, к осознанной выработке нового мышления, научно обоснованного мировоззрения”. Этим было по существу сказано, что “язык” философии человека должен отличаться от “языка”, с помощью которого выражено “объектно-вещное знание”. В нем должны занять свое место и те понятия, те образы, символы и мысли, с помощью которых человек, его “душа” сами говорят о себе, переживая свою жизнь и смерть в экзистенциально-повседневных понятиях страха, страдания, тоски, блаженства, добра и зла, вины и совести, в которых дано человеку целостное самоощущение процесса жизни, не просто как функционирование в качестве и пространстве “био” и “соц” систем, а как неповторимое творческое самобытие единства души и тела. И только тогда философская культура нужна будет не только исследователям абстрактно-сущностных моделей человека, но и будет “обслуживать” личностное становление и жизнепроживание - выбор и прокладку собственного жизненного пути каждым человеком.

Когда писалась и издавалась эта книжечка, в которой “в свернутом виде” были замыслы и подходы к дальнейшим исследованиям биологии и философии человека, мы еще находились в эйфории перестроечных процессов, надеясь на то, что “человеческим измерением” будет пронизано всякое знание о мире, а необходимым условием разработки и реализации социальных проектов станет “антропологическая экспертиза”, целью которой станет утверждение принципа “не навреди” самому человеку делами рук человеческих. Реальная жизнь оказалась противоречивее и суровее, развеяв иллюзии периода “первоначального накопления” духовного потенциала. Но все же, оглядываясь назад и осмысливая замыслы и реалии, все более острым становится ощущение неподготовленности как самого философского мышления, так и менталитета народа к грядущим драматическим и трагическим переменам общественного и личного бытия. В этой брошюре звучало и предупреждение о том, что существенные катастрофические перемены социального бытия должны быть предварительно, а не только post factum осмысленны и спрогнозированы, особенно в контексте той человеческой цены, которая должна быть уплачена за предполагаемое реформирование. Р.С.Карпинская именно в этом видела цель, смысл и назначение научного философского мировоззрения. В ее работах звучала оптимистическая вера в абсолютную необходимость научного знания и философской культуры как существенных условий всякого социального реформаторства и вообще человеческой жизнедеятельности в этом сложном, преобразованном наукой и техникой современном мире. Дело здесь не только в профессионально-научной интуиции, но и в мировоззренческой позиции Р.С.Карпинской, отвергающей как стихийное движение методом “проб и ошибок”, так и запоздалые покаяния на развалинах содеянного, верящей в прогнозирующую силу науки и философии. Научная честность не позволяла ей стать и на позиции тех скороспелых реформаторов, кто забывал о традициях в развитии науки, философии и всей духовной культуры общества. Помню, она не раз возвращалась к мысли о необходимости теоретической “разборки” с наследием нашего философского менталитета, не в целях простого самоедства, а для “сведения счетов” со своей научной совестью, с тем, чтобы в интересах дальнейшего честного развития определить “от какого наследства мы отказываемся” и какие рациональные зерна нужно отделить от плевел. Не только философ по складу ума, но и биолог-исследователь, она была против суетливых и зряшных переворотов, понимая, что “древо познания”, как и всякое живое дерево, прирастает кольцами по стволу и нельзя ускорить этот процесс бессмысленными и хищными “вырубками” тех или иных проблем, решений или этапов становления.

Я была счастлива теми годами личной дружбы, которая нас соединяла, но не менее счастлива теми часами дискуссий, обсуждений как теоретических проблем философии человека, так и трагических противоречий нашего социального бытия, современниками и участниками которого мы были. С ней всегда было не только интересно и полезно, но и приятно обсуждать практически любой вопрос. При всей эмоциональности при доказательстве своих позиций она умела проникновенно слушать и вникать в ход и логику мысли собеседника. Последнее, к сожалению, весьма редкое качество среди многих моих коллег-философов, каждый из которых зачастую занят только самовыражением, токуя как глухарь и не слыша ни дополнений, ни возражений своих оппонентов. Регина Семеновна могла увлечься мыслью собеседника, могла резко не согласиться, но ей всегда был чужд менторский тон по отношению к коллегам. Она как никто чувствовала, что диалог возможен только на равных, за что ее ценили и любили и начинающие мыслить студенты, и почтенные мэтры науки.

Яркая человеческая индивидуальность Р.С.Карпинской сказывалась во всем, о чем она думала, спорила, что она делала. Думаю, что многие ее друзья и ныне ощущают, что та “ниша”, которую она занимала в жизни каждого, кто ее хорошо знал и любил, не может быть никем восполнена. Поэтому столь трагично чувство утраты, в которую так не хочется верить ...

В заключение я хочу задать один вопрос - почему мы не устраиваем научные “бенефисы” при жизни ученого? Как важно было бы для Регины Семеновны услышать, что она работает не впустую, что в познании методологических проблем биологии и философии человека ею сказано свое слово, и к ее работам будут неоднократно обращаться ее коллеги. Очень жаль, что мы зачастую не только “ленивы и нелюбопытны” друг к другу, но и безумно расточительны к человеческой жизни, к бесценному капиталу талантливости личности. Исправимся ли мы когда-нибудь? И есть ли надежда, что перестанем говорить человеку приятную правду только над его гробом?

И.Т.Фролов

Р.С.Карпинская и формирование отечественной школы философии биологии

Мне трудно говорить сегодня о Регине Семеновне в прошедшем времени. Всего несколько месяцев не дожила она до научных чтений, посвященных анализу ее творчества. К сожалению так у нас всегда и бывает: только когда человек умирает, мы начинаем понимать, что он значил не только для науки, но и для всех нас.

Говорить о Регине Семеновне мне и трудно и легко. Легко, потому что я, конечно же, знаю все ее работы, все изгибы ее творчества. И те идеи, которые она развивала, и многие идеи, которые она просто высказывала, но не успела оформить в своих работах. Правда, я несколько хуже знаком с теми работами и идеями, которые она интенсивно обсуждала в созданном ею самой секторе в последнее время. Но тем не менее, что-то мы с ней все-таки обсуждали.

Р.С.Карпинская - это очень близкий мне человек. Мы познакомились, когда нам было всего по 19-20 лет. Это были очень интересные годы нашей работы. Я имею в виду не только социальные, экономические и политические характеристики того времени, но и личные, творческие импульсы. Поскольку они проявляются в любых условиях, а в тяжелых условиях, быть может, - наиболее четко и ясно, т.к. сопротивление тоже дает определенный импульс к работе. Именно о работах 50-х, 60-х годов я и буду говорить в связи с деятельностью Регины Семеновны, т.е. о начале разработки философии биологии. Возможно идеи, выдвигавшиеся в то время, сегодня не пользуются особой популярностью. Но я считаю, что именно тогда был заложен фундамент того, что мы называем философскими вопросами биологии. Не надо думать, что эти разработки велись на пустом месте, не имели традиций. И если сегодня основным западным источником является англоязычная литература, то в то время, когда складывался контур, каркас философских вопросов биологии, их истоком была немецкая традиция. Причем, не только классическая философия, от которой мы несомненно отталкивались: и от идей Гегеля, и от идеи Канта, в частности, оттуда шло то, что мы называем сегодня "этикой науки". Но, кроме того, в то время существовало ныне исчезнувшее классическое образование, одно из требований которого заключалось в том, что всякое исследование должно начинаться с изучения всего, относящегося к данному вопросу, всего, что было написано до тебя, и только потом можно выдвигать свои "блестящие" идеи. Сейчас у нас просто выдвигаются "блестящие" или не "блестящие" идеи, а о подведении под них фундамента никто не заботится. Отсюда возникает та фрагментарность, которой отличаются многие современные работы, не позволяющие ощутить логику исторического развития познания. Я недавно поинтересовался в библиотеке Московского Университета, обращаются ли нынешние студенты к тем трудам немецких ученых, которые я читал будучи аспирантом (Берталанфи, Гартман и др.). Так вот, судя по формуляру, я остался единственным их читателем.

А мы работали больше как исследователи. Это одна из характеристик нашего поколения. Официальное образование было довольно плохое, и наше самообразование продолжалось затем от 3 до 5 лет. Например, Регина Семеновна, вслед за философским окончила и биологический факультет (тогда он назывался биолого-почвен-ным). Я посмеивался над ней, т.к. сам посещал только отдельные лекции, не поступая туда официально и не тратя времени на практики и все такое, что мне как философу было не нужно. Но Регина Семеновна решила по-другому: она была преподавателем, а положение философа в то время было таково, что для подкрепления авторитета среди специалистов, как она считала, естественнонаучное образование было бы весьма полезно. Возможно, она была права.

Еще следует сказать о марксистской традиции исследования философских вопросов биологии, о которой сейчас вообще не говорят. Но историки науки знают, уже в первых номерах журнала "Под знаменем марксизма" были очень интересные работы Агола, Левита и других, в которых широко рассматривались философские вопросы науки с опорой на мировую литературу, не ограничиваясь узко-марксистским подходом. То же можно сказать о журнале "Ес-тествознание и марксизм" и даже о книгах Деборина и Бухарина о естествознании, которые были довольно интересны, т.к. во время своего пребывания за границей эти авторы имели возможность ознакомиться с мировой литературой, освоить многие фундаментальные идеи.

Таким образом, эти годы не следует полностью списывать со счетов. Тем более, что именно тогда проводилась тяжелая работа по преодолению догматического, априористского подхода к философскому знанию, который до тех пор был очень распространен. И в этой работе приняла активное участие Р.С.Карпинская.

Добрые традиции, нашедшие отражение даже в журнале "Под знаменем марксизма", были уничтожены, сглажены, затерты во времена сталинизма. Возрождать их пришлось нашему поколению в 50-60 годы. Перед нами стояла задача по овладению конкретным знанием. Возможно, при этом мы несколько перехлестывали, иногда просто пересказывая в своих работах некоторые сведения, скажем, из новейших разделов биологии. Не забывайте, ведь у нас был Лысенко. Кому-то повезло больше, мне, например, т.к. я познакомился с работами И.И.Шмальгаузена, немецких авторов и др. еще на студенческой скамье. Но постепенно, под страшным давлением лженаучных систем, все это позитивное стиралось (и в моих работах тоже). Кроме того, нельзя не учитывать и влияние конъюнктурных соображений. В результате все философы вдруг оказались "биологами", как они стали "экономистами", когда вышли работы Сталина по экономике, а затем - "языковедами". А когда пришло время настоящей науки, все это исчезло. Исчезли "экономисты", исчезли "языковеды", исчезли и "философы". Философами остались буквально единицы, в их числе была и Р.С.Карпинская. Этого нельзя не учитывать, отдавая должное ее работам. Она с самого начала оказалась на переднем плане в развитии философии биологии.

Учась и одновременно работая на биофаке, Регина Семеновна имела возможность общаться с такими учеными, как А.Н.Бе-лозерский, В.А.Энгельгардт, А.А.Баев, А.С.Спирин и т.д., и, таким образом, вначале вышла на философские проблемы молекулярной биологии. В то время это была огромная проблема и большое благородное дело со стороны истинного философа. И эти усилия были встречены с одобрением, нас тогда никто не упрекал, как это случилось позже, в позитивистских тенденциях, в том, что мы даем слишком много эмпирического материала. Мы вынуждены были это делать, мы должны были вводить этот материал. Именно поэтому в первых работах Регины Семеновны было меньше философии, чем изложения такого материала. Я очень горжусь тем, что первую

статью Р.С.Карпинской в журнале "Вопросы философии", редактором которого я тогда был, нам удалось опубликовать несмотря на определенное сопротивление. Очень много мытарств было у Регины Семеновны и с преподаванием. И я также горжусь тем, что имел возможность помочь ей перейти на работу в Институт философии, где Регина Семеновна Карпинская создала свой сектор, воспитала учеников, и где сегодня у нее много последователей. И то, что с того времени она больше сил отдавала исследовательской работе, нежели преподаванию, более отвечало и ее характеру, и ее творческому потенциалу.

Обращение всякого исследователя к такому объекту, как жизнь, является показателем его зрелости. Для нас это всегда был наиболее сложный объект (я не хочу проводить никаких параллелей с физикой и т.д.). Мы больше сосредоточивались на гносеологических аспектах познания жизни: жизнь и познание - вот что нас больше всего интересовало, немного в противовес прежнему априористскому подходу; прежде всего - субъект-объектные отношения. Наша установка на исследование главным образом гносеологических проблем, не возникла на пустом месте и не была только актом нашего творческого произвола. И гносеологизм (в отрицательном смысле слова), в котором нас обвиняли наши противники в 60-70-х годах, был своего рода ответом на запросы естествознания того времени - именно гносеологический анализ биологической реальности.

Но биологический объект может рассматриваться не только в гносеологических аспектах, особенно когда он включает человека. Эта кропотливая работа началась позже, после 1972 г. При этом постоянно возникали все новые заслоны, особенно при переходе от общего анализа жизни к проблематике человека. А это уже сразу предполагало выход на две большие темы: экология (и не случайно многие из нас стали заниматься проблемами экологии на мировоззренческом уровне) и проблема человека. Но, перейдя от сферы биологического познания в общем виде к теме человека, мы сразу же столкнулись с множеством препятствий. Это было связано с тем, что, разрабатывая проблематику человека, мы не могли оставить в стороне его биологию, генетику и т.д. Таким образом, фактически, мы повторяли путь, уже проделанный философией биологии прежде. У нас были великие предшественники, например, Н.К.Кольцов, один из создателей генетики человека, автор поистине провидческих работ и создатель "Русского евгенического журнала". Но нам-то приходилось сталкиваться с вульгарно интерпретированным понятием человека, где признавалась одна только социальность. И вот, совершенно неожиданно, открылся новый фронт сопротивления философии биологии: те самые биологи, которые были "выпороты" за "биоло­гизаторство", сыграли плохую роль в разработке проблемы человека. Их жалко, они много пострадали в свое время, так что не подумайте, что я сейчас говорю о них уничижительно. Нас тоже пытались "пороть", и Регину Семеновну, и меня. Очень многие биологи выступили против нас. Н.П.Дубинин, человек, который так упорно и мужественно боролся, защищая генетику, в новой ситуации вдруг оказался ярым сторонником вульгарного понимания философии, социологизма и т.д. Были, конечно и другие исследователи, например, Д.К.Беляев, с которыми мы тогда контактировали и которые нам очень помогли.

И вот, этот переход к анализу, я бы сказал, этики научной деятельности, к анализу природы биологического познания - происходил в работах Р.С.Карпинской. Особый интерес представляет также понимание самой философии биологии, развивавшееся Региной Семеновной в последнее время. Это понимание того, что само биологическое познание не является абсолютной и самодостаточной ценностью, и что кроме научного биологического познания есть еще и чисто чувственное, субъективное восприятие жизни, этические и эстетические переживания, связанные с жизнью. К этим переживаниям жизни, помимо ее концептуального понимания, и обращалась Регина Семеновна. В этой интенции нашло отражение признание того факта, что несмотря на то, что мы все больше углубляемся в понимание жизни, она остается неразгаданной тайной.

Я в свое время решил, что полностью распрощался с этой проблематикой в книге "Жизнь и познание". Но оказалось, что эти проблемы не отпускают, от них нельзя отмахнуться. И Регина Семеновна это понимала и развивала новые идеи, новые подходы буквально до своего последнего дня.

В.С.Степин

Р.С.Карпинская как методолог науки

Я хочу остановиться на проблемах методологии науки. Регина Семеновна Карпинская интенсивно работала над этими пробле­мами и внесла немалый вклад в эту область исследований. В 70-х годах у нас сложилось сообщество методологов. Это было действи­тельно единое научное сообщество. Мы знали работы друг друга, мы дискутировали, мы собирались и обсуждали полученные резуль­таты. Сейчас, к сожалению, эта общность куда-то исчезла, мы раз­бились на мелкие группы, кланы. Возможно, это - знамение вре­мени, а, возможно, накопление сил перед новым прорывом, сейчас об этом трудно судить. В данный момент я просто хочу констатиро­вать, что в развитии нашей отечественной и мировой методологии науки 70-80-е гг. были переломным и очень интересным этапом. В 70-х годах мы начали интенсивно разрабатывать проблематику струк­туры и динамики научного знания применительно к разным облас­тям науки. В первую очередь, и наиболее интенсивно, работа шла в сфере анализа структуры и динамики опытных наук на примере физики. И это, конечно, имеет свои резоны, потому что действи­тельно физика - это наука, которая достигла высокой степени тео­ретизации и математизации. Всегда на объектах и образцах, кото­рые достигли высоких стадий развития (если речь идет о сложных исторически развивающихся системах), легче проследить структуру и динамику, чем там, где теория находится в эмбриональном со­стоянии. Поэтому, естественно, методология в анализе структуры и динамики науки больше ориентировалась на физическое знание.

Но в этот же период начинает интенсивно разрабатываться проблематика совершенно новой области - методологии биологических наук. Она разрабатывалась многими исследователями, и среди них выделялась и очень плодотворно работала Регина Семеновна. Тогда возникла проблема сравнения, сопоставления результатов, полученных и апробированных на разных материалах. В частности, мне памятны мои собственные дискуссии с Региной Семеновной на школах в Гурзуфе, в Ноорусе, в Казани, на многочисленных семинарах и конференциях. В процессе обсуждения проблем - как устроена научная теория, можно ли в биологии отыскать сходные единицы, которые уже были обнаружены в структуре физического знания, в чем специфика биологических наук - выявлялись новые подходы и новые видения, которые заставляли по-новому обосновывать уже, казалось бы, известные вещи. В частности, на первый план в этих дискуссиях вышла проблема оснований науки. Работая на материале истории физического знания, я выделял три блока оснований науки: научную картину мира, в частности, физическую картину мира как дисциплинарную онтологию, систему идеалов и норм науки и философские основания науки. Здесь у нас с Региной Семеновной возникла дискуссия. Она утверждала, что выделять по аналогии с физической картиной мира картину биологической реальности нецелесообразно, что такая картина остается в определенной степени фикцией. И в этой связи возник вопрос: можно ли вообще говорить о подобиях физической картины мира в других науках? Этот вопрос широко обсуждался в сообществе методологов 70-х годов. Было много оппонентов идее существования так называемых специально-научных картин мира. Но в основном фиксировалась терминологическая неадекватность самого термина "специально-научная картина мира". Понятно, что говорить о физической картине мира можно, но биологическая картина мира - это уже явно не весь мир, а только мир живого, а если по аналогии говорить об астрономической картине мира или химической картине мира, то возникает терминологическая неувязка, поскольку ясно, что образы, предметы исследования каждой из специальных наук или дисциплинарные онтологии не являются картинами мира в первозданном понимании этого слова "мир". Но большинство усматривало здесь лишь терминологическую проблему. Терминологические трудности можно было легко преодолеть введением специального термина, мы предложили говорить о картине биологической реальности или химической реальности как определенных дисциплинарных онтологиях. Р.С.Кар­пинская ставила вопрос более серьезно. Она фиксировала следую­щую проблему: можно ли в биологии выделить теоретические конструкты, подобные теоретическим конструктам физики? Первоначально она сомневалась в том, что это можно сделать. В процессе обсуждения она изменила свою позицию, значительно ее смягчив, но наиболее важным стало то, что в ее постановке данная проблема требовала конкретного анализа. И действительно, при совместном обсуждении и детальном анализе мы обнаружили, что в онтологических представлениях биологического знания, в картинах реальности, которые выступают как дисциплинарные онтологии для биологических наук, существуют такого рода конструкты идеализации, которые онтологизируются, отождествляются с действительностью. В процессе исторического развития науки выясняются границы этих идеализаций и выясняются проблемы, решение которых может потребовать трансформации прежних представлений об исследуемой реальности. Например: понятие неизменного вида в концепции Кювье совершенно аналогично такому конструкту, как неделимый атом в физической картине мира. Это была своеобразная идеализация, которая позволяла решать целый ряд задач, в том числе теоретических, но на определенном этапе она обнаружила свою ограниченность и было выработано представление о виде изменчивом и возникающем как результат эволюционных процессов.

Затем мы зафиксировали подобную аналогию в представлениях о том, что подходы к новому видению биологической реальности или новому виду физической реальности происходят часто через обнаружение парадоксов. Например, в теории относительности возникли парадоксы, которые потребовали изменения концепции абсолютного пространства и времени.

Решались довольно специальные задачи из области электродинамики движущихся тел и в ходе их решения потребовалось записывать уравнения Максвелла в различных инерциальных системах отсчета. Но тогда обнаружилось, что уравнения перестают быть ковариантными. Для того, чтобы сохранить ковариантность, Фогт и затем Лоренц предложили отказаться от преобразований Галилея и ввели новые, обобщенные преобразования. Из преобразований Лоренца следовало, что временные и пространственные интервалы относительны, а принятая в физике той эпохи картина мира полагала абсолютные пространство и время. Теория перестала согласовываться с картиной мира. Возникли два противоречивых определения одних и тех же фундаментальных понятий.

Это и был импульс к выработке концепции Эйнштейна. Именно этот парадокс стимулировал построение теории относительности.

Р.С.Карпинская обратила внимание на то, что в биологии можно проследить аналогичную ситуацию: когда Дженкинс обнару­жил парадоксы теории Дарвина, началась перестройка эволюцион­ной теории, которая завершилась созданием Синтетической теории эволюции.

Здесь можно зафиксировать, что в той картине реальности, которую создал Ч.Дарвин, единицей отбора была не популяция, а отдельная особь, и эта идеализация явилась причиной возникновения парадокса Дженкинса. Таким образом, шел продуктивный поиск и сопоставление методологических моделей, полученных при анализе разного естественнонаучного материала, приводивших к постановке новых проблем и продуктивным методологическим обобщениям. Однако при этом возникали непредвиденные трудности, в частности, было очень сложно отличить теорию и картину мира на материале биологических наук. Я усматривал причину в том, что в биологии мало математизированных теорий. Когда теория математизирована, в ее структуру вводятся идеализации, которые совершенно отчетливо предстают как идеализированные конструкты, например: материальная точка, абсолютно твердое тело в физике. В биологии таких теорий и понятий очень немного, но они все же существуют, например, в законе Харди-Вайнберга явно введена идеализация бесконечно большой популяции с равновероятным скрещиванием. Фиксация этой трудности стимулировала разработку очень многих методологических исследований в методологии, и я думаю, что критический анализ данной ситуации, предпринятый Р.С.Карпинской, которая была очень хорошим критиком, мгновенно подмечавшим все "болевые точки" методологических построений, во многом помогал дальнейшему конструктивному исследованию.

Но самое главное из того, о чем говорила тогда Регина Семеновна и что затем раскрылось в совершенно новом ключе - это идея мировоззренческих оснований науки.

Вначале я также полагал, что этот пласт присутствует, но его можно редуцировать к философским основаниям. Считалось, что при установлении новых оснований науки, картины мира, идеалов и норм науки решающую роль играют философские идеи, именно философская рефлексия помогает ученому как бы выйти из плана конкретно-научного исследования и занять особую методологическую позицию критика уже сложившихся представлений о реальности. Эта позиция, конечно же, философская, так как здесь исследователь имеет дело не с такими объектами как "частицы", "поля", "гены", "биологические виды", а имеет дело с особым объектом - научным познанием. Когда ученый работает как специалист в своей области, он имеет дело с вещами, составляющими предметную область конкретной науки, но когда он начинает рефлексировать над знанием об этих объектах, то он становится в позицию философа и методолога, ибо у него меняется предмет. Предметом его анализа становится знание и он ставит вопрос о том, как знание, которое отождествляется с миром, соотносится с действительностью. Я полагал, что эта философско-методологическая рефлексия самодостаточна для того, чтобы найти и сформулировать новые идеи в период революционных преобразований науки.

Р.С.Карпинская считала, что многие детали философско-методологических рефлексий не так важны по сравнению с анализом мировоззрения, мировоззренческого каркаса. И после продолжительных дискуссий я пришел к выводу, что нужно, действительно, исследовать более детально подобные мировоззренческие структуры науки. Работы Р.С.Карпинской 80-х гг. в области методологии науки были ориентированы именно в этой плоскости, и их результатом была разработка проблем социокультурной детерминации всего внутреннего развития биологического знания. Об этой детерминации мы стали говорить все чаще, все более интенсивно в 70-80-е годы, но вопрос состоял не в том, чтобы просто ее зафиксировать. Я думаю, что сейчас многие люди, работающие в философии, начинают утрачивать вкус к аналитической работе, к аналитическому расчленению проблемы, господствует стиль намека, метафоры (что-то, где-то, на что-то влияет). Метафорический язык создает иллюзию глубины, подлинное же углубление в проблему требует аналитической работы. Вначале проблему можно зафиксировать на поверхности, а затем ее необходимо конкретизировать и углубить. В этом отношении Р.С.Карпинская всегда ориентировалась на дифференцированное исследование мировоззренческих оснований науки и фиксацию определенных механизмов влияния культуры на развитие научного знания. Это во многом ей удавалось. Особое внимание, конечно, следует обратить на ее последние работы. В них очень четко была зафиксирована идея особенной реальности, которую исследует система биологичеких наук, мысль о том, что биосфера - это единый целостный механизм, по отношению к которому должна исповедоваться идея "благоговения перед жизнью" (А.Швейцер). Это особые мировоззренческие постулаты, особые мировоззренческие подходы, которые обеспечивают не только внутреннюю эффективность исследования. Ученый в любом случае работает с определенным предметом, он только по разному строит этот предмет. Но есть и другая проблема - проблема включения знаний в культуру, проблема влияния культуры на стратегию научного исследования. Разумеется, не только Р.С.Карпинская работала над этой проблематикой, но я хотел бы подчеркнуть, что особенно интересной в ее последних работах была глубокая разработка идеи органической целостности биологического мира. И не только в логико-методологическом, но и в ценностно-мировоззренческом аспекте, Регина Семеновна последние годы постоянно подчеркивала, что биологические науки пролагают путь к новой мировоззренческой парадигме.

Естествознание, сложившееся в Новое время в Европейской культуре, всегда рассматривало природу как нечто внеположенное субъекту, противостоящее ему как мир неживых предметов, как поле объектов закономерно упорядоченное, с которым можно работать и которое подлежит преобразованию, реконструкциям, практическому изменению (и наука, действительно, постоянно нарабатывает схемы такого изменения). Эта парадигма в общем была физикалистской, она обеспечила успех именно физических наук, но сейчас уже в физике назревают очень серьезные изменения этой парадигмы в связи с развитием синергетики и всего комплекса наук о самоорганизации, которые показывают, что видение субъекта и объекта как внеположенных друг другу сущностей и рассмотрение объекта только как того, на что направлена человеческая активность, недостаточно. Приходится учитывать обратные связи, включенность действий субъекта в сам объект. Это проявляется уже и в физических науках, но в биологии - в первую очередь. Таким образом, идея о том, что мы действительно живем не в неживой природе, а нас непосредственно окружает жизнь как единый и целостный организм, после работ В.И.Вернадского, эта новая парадигма действительно начинает постепенно входить в ткань научного сознания, это - новое научное мировоззрение, и я хотел бы отметить очень важную вещь, которая уже сейчас открывается при анализе и дальнейшем развитии этой идеи. Оказывается, что эта идея начинает состыковываться не только с традиционными для науки мировоззренческими смыслами, жизненными смыслами той западной техногенной цивилизации, в русле которой наука возникла. Эта же идея неожиданно обнаруживает аппликации на идеи русского космизма, на идеи восточных культур, в которых мир воспринимался всегда как некий организм, в котором человек живет, а не нечто внеположенное ему. И анализ этой ситуации сейчас самое главное, потому что здесь наука переходит в новое измерение, которое я называю пост-неклассической наукой. Это новое измерение, в котором рождается и новое понимание мира и новое научное мировоззрение. Именно научное мировоззрение, я хочу обратить на это особое внимание. Это не мистика, не какие-то оккультные вещи, а именно научное представление о том, что мы живем и действуем внутри организма - биосферы и, следовательно, к миру мы должны относиться, как к организму (по крайней мере, к той среде, которая является полем нашего непосредственного технического действия), а не как к неживой природе, и все стратегии исследования в соответствии с этим претерпевают кардинальные изменения.

И.Б.Новик

Воспоминание о совместных студенческих годах

Прошла самая большая война. Сам социальный эфир был пронизан стремлением осмыслить, что произошло, и сказать людям как им жить дальше. Наверное, в этом заключался один из мотивов тех, кто пошел в 1945 г. на философский факультет Московского Государственного Университета.

Наш факультет в 1945 г. переживал определенную реконструкцию - резкое расширение набора (порядка 100 человек без психологов). Этот рост рядов философского цеха был связан с подготовкой значительного увеличения философских кафедр в связи с распространением с начала 50-х годов философского образования на технические ВУЗы и среднюю школу. От единиц и десятков уцелевших философов совершался переход к сотням и тысячам профессионалов в этой области. В масштабах социума, думается, эта мера в перспективе была значительна - ведь философия менее однозначно идеологически формализована по сравнению с историей партии и политической экономией. И вообще рефлексия при всей силе государственного контроля над ней не может не расшатывать тоталитарную систему, ведь некоторые начинают задумываться о судьбах общества, пытаются нечто доказывать, хотя бы и по профессиональной апологетической надобности. А в истории всегда так было: доказывающий недоказуемое доказывает недоказуемость.

Все это сработало еще совсем не скоро. Пока же собрались на факультете вместе активная комсомольская молодежь и израненные в боях демобилизованные солдаты. Пока же все взялись за "Галльскую войну" Ю.Цезаря "Дисциплина ин Британия реперта эст" под водительством преподавателей Домбровского и Уйски. При этом девушки скромно краснели произнося вслух хором склонения некоторых латинских местоимений.

Что касается собственно философских дисциплин, то в их преподавании пересекались судьбы отдельных вымирающих "зубров" и новичков, приходящих из аспирантуры. Еще в "Кафе" работала миниатюрная вдова умершего не без участия партийной критики "серой лошади" в прошлом году, прямо на лекции профессора Б.С.Чернышева - специалиста по истории философии. Еще читали курсы Трахтенберг, Дынник, Попов, Баскин, иногда метеором, пролетом "из сфер" появлялся Иовчук, "ниспровергал истину" реформатор Белецкий, развивал русскую философию всегда невозмутимый Васецкий. В то же время все более значимую роль играли молодые - Овсянников, Белов, Мельвиль, Смирнова, Ойзерман.

В этом мире учений, мечтаний и непременной подписки на заем на 200 процентов стипендии сразу засверкала прибывшая из провинции красивая блондинка Регина. Мы с ней оказались в одной группе и вершиной наших лингвистических изысканий явился убедительный тезис: "Регина эст магистер витэ".

Регина была спортивна, уверена в себе, очень активна. Я восхищался ею издали. У нее довольно скоро завязалась красивая дружба с мучеником философии из нашего поколения Эвальдом Ильенковым, которая, правда, все время сталкивалась с некими мета­физическими препятствиями.

Учебная жизнь на факультете во времена Регины была далеко не проста... Более десяти соучеников отсеялись на младших курсах, кого "взяли" (как Т., который после освобождения переучился на биолога и стал видным генетиком), кто не выдержал напряжения и заболел душой (как очень милая девушка Люся). Но большинство зубрило более или менее удачно и про мягкую пахоту, с которой связывался дальнейший сельскохозяйственный прогресс и про то, куда ушел Плеханов, когда Ленин беспощадно громил ревизионистов. И, конечно, кое-что из истории философии усваивали тоже. Регина была среди наиболее успешных студентов.

Уже к 3-му курсу вставала острая проблема специализации - проблема индивидуальной траектории в области развития философии. Думается, что для тех, кто заботился о своей будущей респектабельности (кто не брал самое, самое актуальное, что-нибудь подобное теме "Успехи народной демократии в Китае"), вырисовывались три альтернативы. Для сохранения достаточного профессионального статуса можно было или углубиться в историю философской мысли определенных стран, времен и народов, или, сделав упор на гуманистический идеал научного коммунизма, прославлять его как неизбежное будущее страны, тщательно обходя не сильно пристойное настоящее, или, наконец, прикоснуться к нетленным ценностям естествознания, защищая его от дельцов, критикующих опытное знание с позиций философских догм.

Регина довольно успешно шла третьим путем, со все большим мастерством преодолевая крайности, нащупывая разумный синтез редукционизма и интегратизма в науке о живом.

После окончания факультета мы разъехались по разным ВУЗам и городам.

И снова наши дороги встретились в другую эпоху, в период некоторого Ренессанса другого важного философского учреждения - Института философии АН СССР. Благодаря заботам Председателя научного совета по философским проблемам естествознания, Вице-президента АН СССР П.Н.Федосеева, было выделено несколько ставок для сектора философских вопросов естествознания в Институте философии (1968 г.). С заведующим сектором М.Э.Омель-яновским обсуждалась альтернатива - взять ли в сектор начинающих ученых из аспирантуры или найти в ВУЗах Москвы уже сложившихся специалистов. Сделали упор на последних. Тогда и пришла Р.С.Карпинская в Институт философии, где и пережила свое акмэ, став ведущим специалистом мирового класса по философскому анализу молекулярной биологии, ее физико-химических методов и концепций.

Имя Р.С.Карпинской навсегда останется в истории научной борьбы за философское обоснование науки о жизни.

С.В.Туровская

Душа, открытая людям

(Идеи Р.С.Карпинской и проблема

биосоциальности)

Сегодня впервые день рождения Регины Семеновны Карпинской оказался днем ее памяти. Каждый из нас испытывает острое чувство неприятия того, что ее нет среди нас. Свойством души Регины Семеновны была открытость миру, людям. Число людей, которым она помогла, значительно больше ее непосредственного рабочего окружения. Ведь по существу к ней мог обратиться каждый, кто хотел работать и испытывал затруднения. В ней находили чуткого, умного друга люди разных возрастов и разного положения на научной стезе. И во всех ситуациях Регина Семеновна была не просто ученым, философом, но и человеком, замечательной женщиной, с которой было удивительно легко и хорошо общаться. К великому горю нет ее теперь среди живых. Но живут люди, которые несут в себе тепло ее души, остались ее работы, осталось ее идейное наследие.

В работах последнего времени Регина Семеновна исследовала проблематику интегрирующего значения союза современной биологии и философии в развитии современного человеческого знания. Такой союз она не декларировала формально, но старалась содержательно обнаружить в тенденциях развития современного знания. По ее мнению, концентрация этих тенденций свойственна такому направлению современного познания, которое она называла человекознанием. Живая содержательность этой идеи была вскрыта Региной Семеновной в анализе соотношения биологического и социального в учении о человеке.

Нам, современникам, хорошо известно, какой догматически-искусственный характер носила дискуссия по этой проблеме среди советских философов, особенно занимавшихся так называемыми философскими проблемами медицины. Тем более благодарной памяти и продолжения заслуживает тот естественный подход и живое содержание, которое внесла Регина Семеновна в обсуждение этой проблемы. Попробуем воспроизвести постановку и развитие этой идеи в трудах Регины Семеновны.

Мотивируя мировоззренческое значение этой проблемы, она исходила из необходимости целостного подхода в познании человека как центрального предмета и философии, и науки. Между тем, в дискуссиях советских философов человек обсуждался с точки зрения противопоставленности биологического и социального начал. При этом такая альтернатива выводилась из догматического принципа качественного различия этих начал. Считалось, что установкой для разрешения проблемы биологического и социального должно выступать недопущение редукционизма. Спорящие стороны не замечали, что в такой альтернативе биологического и социального они заведомо исключали целостное понимание человека. Регина Семеновна обратила внимание на методологическую значимость реальной представленности жизни в существовании человека и в качестве органических составляющих его бытия, и в содержании его сознательной и социальной деятельности. Иными словами, она исходила из факта совместимости обоих этих начал в бытии человека.

Регина Семеновна конкретно показала, как современная постановка проблемы биологического и социального обогатилась исследованиями палеоантропологии, этологии, когнитологии. Пожалуй, самым важным выводом современного естествознания является обнаружение того, что сама проблема социального и биологического (да еще ее квалификация как философской) является псевдопроблемой ввиду однобокости, метафизической разорванности, апелляции к обыденному сознанию в истолковании как понятий социального и биологического, так и их соотношения.

Развитие самого естествознания показало неправомерность такой постановки вопроса, в которой биологическое отождествляется с животным (органическим), а социальное с человеческим (об-щественным). Ведь именно натуралисты обнаружили социальность животных (этология), другие же углубляли особенности человека как биологического вида вплоть до выделения особой дисциплины - биологии человека. Таким образом даже эмпирически обнаружилась некорректность противопоставления биологического социальному.

Одновременно с этим современное естествознание и обществознание обнаружили и явную методологическую недостаточность представлений о развитии как об одномерном процессе "от низшего к высшему". Что касается естествоиспытателей, то они, начиная с основателя научной биологии Ч.Дарвина, отказались от поисков всеобщего критерия прогрессивного развития животных, потому-то в истолковании эволюции и отдается предпочтение аналогии с "ветвящимся деревом”. Весьма показательны в доказательстве несостоятельности вышеуказанного метода идеи Камшилова, стоящие в одном ряду с учениями Вернадского о биосфере и Сукачева о биогеоценозе, о том, что сама биосфера представлена локальными биогеоценозами, как бы малыми биосферами.

Такими же примечательными оказались и исследования в этнографии, положившие конец представлениям об общественном прогрессе как движении от дикости к цивилизации, и определяющие человеческую историю как многообразие культур, локальных групп, когда речь идет о древнейших обществах. Тем самым данные естествознания и обществознания, изменение методологических установок практически подтвердили искусственность такой "философской" постановки социального и биологического в человеке.

Важно отметить, что к пониманию целостности Регина Семеновна шла от изучения успехов в развитии биологии. Особенно сильное впечатление произвела на нее молекулярная биология. Как философ она естественно заинтересовалась тем нисхождением понятия жизни до его физических основ, которое так детально и содержательно вскрыла молекулярная биология. Вот почему Регина Семеновна резонно поставила вопрос о неправомерности догматического отрицания эвристического значения редукционизма. Однако это был лишь этап в развитии ее концепции. Кульминацией этой концепции явилась разработка “проблемы историзма развития жизни”. В этом направлении плодотворна ”идея” преемственности как осевого стержня единства жизни на Земле. Именно эта идея вывела Регину Семеновну на разработку принципа единства эволюции жизни. Естественно, что такое понимание эволюции привело ее к тезису том, что процесс развития жизни сущностно един, т.е. не может не содержать в себе единого основания. Разработка и прослеживание этой единой основы и привели Регину Семеновну к пониманию философского, мировоззренческого содержания эволюционно-биологической проблематики.

Безвременная кончина трагически прервала творчество Регины Семеновны в разгаре плодотворных усилий построения этой концепции. Ныне мы можем лишь представить себе, в каком направлении Регина Семеновна предвидела развитие своей концепции. Ее критический анализ социобиологии, поиски путей гуманизации естественнонаучного, и прежде всего биологического, знания придают уверенность размышлениям о том, что дальнейшие шаги она видела в направлении конкретизации “идеи о единстве оснований “эволюции живого”. Не случайно ее самое сочувственное внимание привлекла теория В.И.Вернадского о биосфере и ноосфере. Смеем упомянуть и о том, что Регине Семеновне пришлась по душе предпринятая нами попытка привлечь к анализу единого основания эволюционного процесса жизни теорию гиперцикла М.Эйгена. Во в всяком случае, об этом сочувствии свидетельствует ее отзыв-рекомендация к печати нашей статьи о концепции Вернадского в "Вопросах философии".

Зная пытливый ум Регины Семеновны, блестящее знание ею всех новейших достижений естествознания, можно не сомневаться в том, что многое из того, что уже ставилось ею в прежних работах, получило бы дальнейшее развитие, причем не ординарное. Этому свидетельствовал, например, вывод о том, что "возврат к проблеме социального и биологического возможен лишь в новой форме и с непременным личностным к ней отношением"1. А такой новый подход, исходя из последних опубликованных работ Регины Семеновны, она связывала с разработкой проблемы коэволюции природы и культуры, опираясь на учение В.И.Вернадского, находя подтверждение своим идеям в концепциях Н.Н.Моисеева, В.П.Казначеева.

Говоря о перспективности того хода мыслей Регины Семеновны, который получил воплощение в идее коэволюции, следует, на наш взгляд, обратить внимание на необходимость пересмотра методологических подходов при постановке проблемы эволюции как преемственного развития. Здесь обнаруживается недостаточность гегелевской диалектики.

Дело в том, что при всей диалектической гибкости понятий гегелевская концепция развития сохраняет линейный характер, поскольку удерживает его однонаправленность "от низшего к высше­му", "от простого к сложному". Такая заданность развития обусловливает его глобальный монизм, что особенно явствует из лишенности гегелевской логики понятия определенности. Недостаточность такой теории развития особенно обнаруживается в так называемых всеобщих законах, и, прежде всего, в законе "перехода количества в качество". Его дескриптивный характер совершенно лишает адекватности претензию этого "закона" объяснить "возник-новение нового", так что развитие редуцируется до, говоря терминами Гегеля, "узловой линии отношений меры". В результате логика развития резюмируется метафорой "скачка".

Несравненно содержательнее выступает "закон противоречия" как генератор развития. В нем получает выражение идея множественности как начала самоорганизации. Но тогда проясняется, что логика самоорганизации не только не совпадает с логикой саморазвития, которую развивает Гегель, но и прямо противостоит ей. В самом деле, гегелевская концепция развития выполнима лишь постольку, поскольку она есть развертывание предположенного начала и потому строго монистично. В этом смысле развитие по Гегелю есть процесс линейный, а точнее - замыкающийся на себя круг. Вот почему оно не может генерироваться противоречием, которое есть логическое выражение двойственности, или множественности. И это подчеркнуто самим Гегелем, у которого конкретность (в диалектическом значении) противоречия раскрывается лишь в учении о сущности его Науки логики, а именно в завершающих этот раздел категориях взаимодействия и причинности. И таким образом Гегелю только и удается совместить свойственный его веку сциентистский принцип жесткого детерминизма со своим спиритуалистским учением о понятии.

Здесь в диалектике Гегеля обозначается переход к логике эволюции, которую он редуцирует до категории преемственности и выражает под видом формулы отрицания. Надо отдать себе отчет в том, что такая диалектическая формализация понятия эволюции существенно линеаризирует эволюционный процесс, потому что лишает его самого существенного бытийного атрибута - многообразия. Действительно, если преемственность понимать как отрицание отрицания, то прогресс редуцируется до "диалектического" преформизма. При этом образ спирали так и остается метафорой, создающей, разве что, видимость понимания.

Думается, что в идее коэволюции, как ее обсуждала Регина Семеновна, было заложено предположение о методологии адекватного познания эволюционного процесса при органическом включении в него параметров многообразия (соответственно, неопределенности), самоорганизации и случайности как опосредствующего звена между ними. Представляется поэтому далеко не случайным обращение Регины Семеновны к теории самоорганизации и соответственно к методологии синергетики, представленным в трудах И.Пригожина, Н.Н.Моисеева, М. Эйгена, В.П.Казначеева и др.

Действительно, именно в синергетике эволюция понимается как особенное направление самоорганизации, совмещаемое с иным направлением, или иной ветвью, начало которой полагается особой бифуркацией (термин, введенный А.Пуанкаре и принятый И.При-гожиным и другими сторонниками синергетики).

Конечно, полем гипотез пока остается проблема взаимосвязи биологической и человеческой эволюционных линий. Но как раз методология самоорганизации зажигает здесь свет в конце туннеля. Во всяком случае, именно к этому пути вели поиски Р.С.Карпин­ской.

В свое время она связывала свои надежды с успехами молекулярной биологии, о чем свидетельствует ее готовность признать методологическую продуктивность даже в редукционизме. Затем настороженное отношение к новизне мысли связало ее интерес с идеями социобиологии.

Заслуживают особого уважения терпение и настойчивость, с которыми Регина Семеновна не отступала от проблемы биологического и социального. Усилиями многих советских философов, воистину достойными лучшего применения, эта проблема была приведена к противопоставлению биологического и социального, которое фактически сводилось к отрицанию в живом разумного начала во имя благой цели избежать "идеализма". Но тогда камнем преткновения оказывается по-видимости неразрешаемая проблема человека в плане преемственности развития жизни.

И вот здесь узловое значение приобретает смена методологических оснований разрешимости этой проблемы. Синергетика выступает перспективной позицией для такой смены, потому что она преодолевает устаревший субстанциональный подход в установлении преемственности, будь то трактовка ее как последовательности этапов развития понятия (Гегель) или поиски секрета антропогенеза в совершенствовании мозга. И в том, и в другом случае целостность развития редуцируется до умножения функций субстанции (ср. тезис "материалистов": "мышление есть функция мозга"). Синергетика же предлагает исходить не из субстанции, но из взаимодействия, представляя развитие как возможность образования локусов самоорганизации, когда в неопределенности хаотических взаимодействий возникает новая тенденция развития в качестве естественного "случайного" начала, самоорганизующегося в систему, которая с точки зрения развития и образует формирующуюся целостность, или упорядоченность. Такое начало и обозначается в синергетике понятием бифуркации. Вот почему развитие относительно универсума не только не линейно, и не раскручивающаяся спираль, но разветвляющиеся локусы, автономные, и в этом смысле уникальные, открытые относительно универсума.

Самое, пожалуй, удивительное, что, опередив свое время, эту закономерность развития открыл задолго до появления синергетики В.И.Вернадский в своем учении о биосфере и ноосфере. Именно оно ключ к пониманию проблемы биологического и социального, а точнее - к проблеме человека. Именно Вернадский, можно сказать, открыл глаза ученому миру, что биосфера - это уникальная целостность самоорганизации жизни на планете Земля. Она как живое противопоставлена косному, хотя элементный состав живого тождественен косному веществу. Поэтому если и можно проследить знаменитую лестницу развития жизни, то только в пределах самой жизни. Но и здесь не обходится без сальтаций, т.е. без формирования локусов самоорганизации внутри живого.

Исходя из концепции синергетики, следует признать, что развитие осуществляется не как универсальная монистическая глобальность, но как особые самоорганизации в составе неопределенного многообразия Вселенной. Но отсюда вытекает, что развитие осуществляется не однонаправленно, а разветвляясь бифуркациями на множество направлений, которые, самоорганизуясь, взаимодействуют между собой. Вот это взаимодействие множества спонтанных систем самоорганизации и образует новое, синергетическое понимание преемственности. Отсюда следует, что в составе такого понимания преемственность не может быть предопределена. Возможно лишь предположить тенденции ее реализации.