Часть 8.

Оставим пока в стороне вопрос о том, правомерен ли аборт с моральной точки зрения. Переведем его в чисто методологическую плоскость. Насколько мы можем полагаться на сам метод изучения моральных принципов человека с помощью мысленных экспериментов? Открывается ли нам в этих экспериментальных процедурах некая достоверность морального сознания или моральной “при-роды” человека? Не становимся ли мы жертвой своеобразного биоэтического редукционизма?

В традициях эмотивизма, к которым в большей или меньшей степени относят себя авторы, ответы, получаемые в мысленных экспериментах, трактуются как своеобразные “эмоциональные реакции”, предопределяющие моральный выбор человека. Отечественная традиция методологического анализа естественно-научных экспериментов в сочетании с опытом постмодернистского подхода создает качественно отличную перспективу осмысления поставленных проблем.

Для начала попытаемся ответить на вопрос, - в какой степени мысленные эксперименты в биоэтике отвечают нормам научного эксперимента как такового? Сразу же отметим, что в отличие от мысленных экспериментов в биологии или физике где исследование осуществляется как бы в материале инородном с материалом изучаемого предмета (биологическая и физическая реальность качественно отличаются от реальности мышления), мысленные эксперименты в биоэтике имеют дело с реальностью самого мышления. Биоэтический мысленный эксперимент принципиально аутентичен предмету своего исследования. По своей сути он ближе всего натурным экспериментам в естественных науках.

Применимы ли к подобному эксперименту принципы контролируемости и воспроизводимости? На этот вопрос в принципе следует ответить положительно. В рамках общей европейской культуры достаточно простые и не требующие герменевтического истолкования описания экспериментальных ситуаций (например с виолончелистом или инопланетянином) можно воспроизвести в сознании (воображении) читателя, повторяющего мысленный эксперимент, без серьезных “субъективных” искажений в любой “точке” морального сообщества (т.е. в менталитете практически любого его члена) и в любое время.

Вопрос об объективности метода мысленных экспериментов в биоэтике более сложен. Принцип объективности требует обеспечить максимально возможное очищение предмета исследования от субъективных привнесений. Однако материалом мысленного эксперимента служит материя самой человеческой субъективности. В каком смысле мы можем очистить ее от нее самой? Основоположник естественно-научной методики Френсис Бекон настаивал прежде всего на исключении из предмета того, что он называл “идолами рода”. К идолам рода относятся, например, представления о предмете исследования, некритически заимствованные в процессе воспитания от окружающих - так называемые предрассудки, с которыми так ожесточенно боролось потом Просвещение.

С этой точки зрения представляется возможным рассмотреть человеческий менталитет как бы в двух планах - как представленный самому себе в совокупности заимствованных или самостоятельно разработанных представлений о самом себе и как чистый источник всех этих актов представления, заимствования и т.п. Проведя феноменологическую редукцию, и заключив в скобки все заимствованное содержания о своих моральных принципах, мы сможем теперь фиксировать ту реальность сознания, которая в мысленном эксперименте становится предметом объективного исследования. Именно акты сознания, взятые в экспериментальных моделях жизненного мира, максимально блокирующих любую опору на содержание регистрируются нами как достаточно устойчивые ситуационные моральные реакции, выражающие некоторые инварианты моральной “природы” человека.

Структура объективного отношения в этическом эксперименте отличается от субъект-объектного в естественно-научном экспериментировании. Из отношения “экспериментатор-прибор-объект” она преобразует в отношение “автор-текст-читатель”. Так же как и гносеологический субъект, автор дистанцирован от мира экспериментальной ситуации. Он, как и экспериментатор, задает рамочные условия развития экспериментальной ситуации (прежде всего начальные условия), предоставляя далее возможность событиям произойти в силу собственных “внутренних” тенденций. Для задания рамочных условий естественник использует определенную, жестко фиксированную методикой совокупность приборных манипуляций (измерений, процедур, поддерживающих необходимые параметры состояния исследуемой системы и т.д.). Эту же роль в мысленном эксперименте играет текст с описанием некоторой нарративной (повествовательной) конструкции, неукоснительное воспроизведение которого обеспечивает контролируемость мира экспериментальной ситуации в менталитете потенциального читателя. Методология мысленных биоэтических экспериментов легко может быть подвергнута критике по поводу достаточно явного редукционизма.

В свое время менделевско-моргановская генетика, а затем и молекулярная биология подвергались аналогичным нападкам. Заслуга поколения отечественных специалистов в области философии биологии, среди которых наиболее яркую позицию занимала Р.С.Кар­пинская, заключается в убедительной демонстрации того факта, что редукционизм и интегративизм являются не взаимоисключающими, а взаимодополняющими и обогащающими исследовательскими стратегиями, которые в реальной практике науки невозможно отсепарировать в чистом виде. Ответ природы в каждом эксперименте “частный”, поскольку вопрос задается по поводу “частности”, но ответчик (природа) - всегда предстает как тотальность естественной необходимости.

Биоэтический эксперимент создает чрезвычайно искусственную ситуацию для того, чтобы изолировать определенный феномен моральной “природы”. Но ответ - моральная реакция - происходит не из некоторой “части”, а из духовной глубины данного целостного человека. Жесткое ограничение ситуации позволяет предъявить как бы в чистом виде существенные черты моральной конституции человека, которые обычно существуют подспудно в неартикулированной связи с другими ценностными ориентациями, интересами и т.п.

Ученый работает фактически как садовник “разбивающий” сад, предоставляющий возможность необходимости земли проявиться в своей суверенности. Если рациональный замысел садовника не учтет особенностей именно данного участка почвы, то его ждет неудача. Земля не будет плодоносить. Так же и ученый, сколько бы он не планировал и заранее не рассчитывал, ему нужен особый такт, особое мастерство приноравливания универсальных знаний к уникальным ситуациям для того, чтобы проявилась истина. Но так же как и ученый-редукционист, садовник вынужден постоянно заниматься раскорчевкой, вырубкой, прополкой всего того, что из дикости природы прет, мешая саду быть настоящим или истинным садом. Та раскорчевка и прополка языка как дома бытия, которой заняты некоторые философы, дает превосходные результаты. Одно непонятно - как им удается не замечать своей “субъективной” ангажированности в технологиях демаркации - чему жить и свидетельствовать об истине, а чему под топор и в печь или в компостную яму неподлинного.

Редукционизм плох не тогда, когда он отбирает, отсекает или изолирует, а тогда, когда он полагает, что “так и было”, что все эти отсечения идут по “природе вещей” и никакой ответственности за отсекающим не признается. Редукционистский подход в биоэтических экспериментах дает хорошие и надежные результаты. Заблуждение возникает лишь тогда, когда полученное свидетельство истины берется как истина сама по себе вне условий (технологии) ее научного произведения. Физик не может утверждать, что мир состоит из волн или частиц не указав тип прибора, с помощью которого он собирается удостовериться в этой истине. Точно так же и биоэтик, занимаясь мысленными экспериментами, должен отрефлектировать свою технологию.

Другой, необходимой характеристикой научного эксперимента является его способность приводить в сопоставление “порядок идей” в “голове” экспериментатора с “порядком вещей” в объективной реальности. В физике, например, это осуществляется за счет того, что в пространство экспериментальной ситуации равным образом можно спроецировать как теоретически предсказанные события, так и эмпирически регистрируемые результаты. Теоретически вычисленное сопоставляется с эмпирически измеренным. Согласование (или рассогласование) теоретически предсказанных результатов с данными эмпирических измерений свидетельствует о том, насколько порядок теоретических идей коррелирует с порядком природных вещей. В объекте экспериментатор как бы встречается с природой самой по себе, которая получает возможность судить

насколько разум обладает истиной. Природа как бы дает ответы на вопросы экспериментатора.

Биоэтический мысленный эксперимент предоставляет аналогичную возможность. Мы всегда можем представить - как должны развиваться события в мире экспериментальной ситуации, если руководствоваться определенными этическими принципами (напри­мер, принципом - “Не убий!”) и сопоставить это теоретически ожидаемое развитие событий с тем порядком развития событий, которое достаточно устойчиво спонтанно возникает в сознании современного человека и мало зависит от содержания ранее наличествовавших в его сознании представлений о собственных ценностях. Встреча этической идеи с судящей о ее адекватности моральной природой осуществляется в ментальном пространстве читателя (в том числе и самого автора текста, который постоянно занят чтением “себя”).

Одна из центральных идей объективного метода заключается в том, что с помощью определенного рода исследовательских процедур сознание ученого как бы “сталкивается” с суверенной плотностью бытия, которое приобретает возможность “возражать” на те или иные высказывания ученого о природе вещей, “фальсифи-цировать” их. “Возражать” - является одним из значений английского глагола “to object”, которому этимологически родственно прилагательное “объективный”, выражающее существеннейшую черту научного метода. По Людвигу Виттгенштейну, в словесном высказывании “происходит пробное составление мира (как в парижском зале суда автомобильная катастрофа изображается куклами). Нарративное описание биоэтического мысленного эксперимента осуществляет пробное задание мира морального сообщества, которое в процессе судебного (судящего) “слушания” в голове потенциального “читателя” или “слушателя” судится на достоверность.

В мысленном эксперименте исследователь мыслит не предикатами, дающими описание мира, а возможными мирами. Одной из навязчивых идей современных “понимающих” философем является противопоставление истины и метода. Предполагается, что мыслить бытие означает дарить истине бытия возможность самой сбыться в мысли, ничего при этом не навязывая “от себя” (т.е. без “отсе­бятины”). В отличии от научного метода якобы насильственно открывающего истину, необходимо дать возможность истине через послушание человека бытию высказаться самой. Гадамер эпиграфом своей книги взял стихотворение Рильке: “Пока ты ловишь то, что сам бросил, все сводиться к умению поймать, и обладание обеспечено; но только тогда, когда ты вдруг станешь ловцом мяча, который бросила тебе вечная партнерша в сердцевину твоего существа, с ее безошибочной точностью, по дуге из тех, что применяет Бог в своем великом мостостроительстве, - только тогда умение поймать есть способность - не твоя, мира”.

Бьющееся сердце любого научного эксперимента заключается в напряженном “схватывании” парадокса мысли - бросать мяч должен каждый сам (в любом месте и в любое время), но мяч обратно он получает не от себя, а от природы по дуге, проложенной в силу естественной необходимости.

Утверждается, что понимание представляет собой не столько захват бытия мыслью, сколько схваченность мысли бытием. В естественно-научном и биоэтическом экспериментах мысль пульсирует как бы в двух тактах - она активно пытается ухватить истину мира, чтобы в этой схватке пережить захваченность и обусловленность этой истиной. Она не уклоняется, но берет на себя всю тяжесть и неудобство интеллектуальной ситуации, четко фиксированной первой и третьей антиномиями И.Канта. Мир экспериментальной ситуации необходимо мыслить как имеющий начало в пространстве и времени, как созданный этим экспериментатором и могущий быть созданным в любое время в любом месте любым другим экспериментатором.

Но как только мир экспериментальной ситуации уже создан и присутствует “здесь и теперь” как “вот бытие”, происходящее в нем мысль вынуждена мыслить как естественно обусловленное природной причинной связью и не имеющее никакого сверхестественного (субъективного” начала в пространстве и времени. Для ученого созданный им мир экспериментальной ситуации представляет собой то привилегированное место, в котором природе предоставляется возможность проявиться в чистом виде - так как она по сути есть до всякого возможного опыта в дикой и подспудной форме.

Мне представляется, что методом биоэтических мысленных экспериментов достаточно аутентично приоткрывается своеобразная “моральная натура” современного человечества, которая властно вторгается в осуществление человеческих поступков, уводя их в сторону от целей, выставляемых с позиции долга или, например, принципа полезности. Зная эту натуру, которая наиболее властно прокладывает свой путь в толпе или массе, возможно предсказать, в каком направлении будет развиваться “общее мнение” по поводу основных биоэтических проблем (аборт, эвтаназия и т.д.).

Однако в какой степени знание подобного рода “моральной природы” человека решает вопрос о моральности аборта, эвтаназии или другой биоэтической проблемы? Я думаю, не в большей степени, чем знание о природном свойстве человеческого тела притягиваться к земле решает вопрос о его принципиальной способности летать. В том-то и дело, что человек в некотором смысле существо противоестественное.

В мысленных экспериментах мы сталкиваемся с сопротивляющейся инерционностью и неподатливой плотностью человеческой моральной “природы”, познание которой не завершает, а лишь начинает разговор о морали и нравственности.

Данного рода мысленные этические эксперименты представляют собой еще один аргумент против иллюзии прозрачности сознания для самого себя, способности человеческого разума быть самовластным хозяином в собственном доме. Гумбольт доказал власть языка над сознанием, Маркс показал его (сознания) вписанность в способы материального производства, Фрейд разоблачил власть бессознательного.

Устанавливая себя в ситуации нравственного выбора, стремясь с помощью этической аргументации сделать этот выбор общезначимым, представляется принципиально важным дать себе отчет в присутствии в мире собственного сознания некой суверенной “природы” - чего-то постоянно суверенно произрастающего помимо нашего “хочу” или “должен”. Как отнести себя к дикости этой “моральной природы”, ее своеобычной необузданности? Как к врагу и источнику зла? И на этом основании поставить проблему его подчинения автономной воле индивида или моральным ценностям религиозной или светской общности. Не является ли кризис современного морального сознания своеобразной “экологической катастрофой” - платой за попытку определить моральную самость через категории самовластия, самодетерминации, самоконтроля, самопринуждения? Собственно говоря, вся деонтологическая этика, исходящая из понятия “долга” как раз и пытается с помощью законодательства разума подчинить себе природную стихию.

С другой стороны, наблюдая многочисленные примеры вандализма неотягощенной моральными принципами толпы, вряд ли стоит обольщаться руссоистским упованием на мудрость моральной “природы” человека, которая как бы демонстрируется в биоэтических экспериментах в виде устойчивых эмоциональных реакций - предпочтения или отрицания.

В любом случае, следует признать, что в мысленных биоэтических экспериментах мы сталкиваемся с суверенной плотностью собственного бытия (моральной природой), в отношении которого в равной степени неубедительна ни идея подчинения ему, ни идея его покорения. Нужен третий путь.

Литература

1. Warren Mary Anne. On Moral and Legal Status of Abortion // The Monist. 1973. Vol. 57. № 1. January. P. 47-48.

2. Tooley M. Abortion and Infanticide. Princeton Univ. Press, 1983.

3. Thomson Judith Jarvis. A Defence of Abortion // Philosophy and Public Affairs. 1971. Vol. 1. P. 4-66.

4. Гадамер Х. Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. C. 37.

Р.А.Чиженкова

Проблема редукции в биологии и

нейрофизиологии

"В философском анализе научного знания важно не то, как должны думать естествоиспытатели, а как они думают на самом деле и как, каким образом из этого думания вырастают проблемы, созвучные философии, решаемые философией присущим ей способом"1.

В настоящее время проблема редукции, можно сказать, занимает центральное место в методологии научного познания. Именно с этой проблемой оказались связанными другие, решение которых является неотложной задачей сегодняшнего дня: соотношение части и целого, проблемы иерархии, классификации, детерминации и даже самоорганизации.

Редукция, в широком понимании, - это "упрощение, сведение сложного к более простому, понимаемому, более доступному для анализа или решения"2. "И тем не менее мы вправе говорить о незавершенности спора вокруг проблемы сведения"3. "Редукция, как бы она не понималась, есть метод познания одного явления через другие ... Само собой разумеется, что такой путь познания оправдан и эффективен лишь в той мере, в какой он ориентирован на постижение целого. Но это означает, что редукция разумна и целесообразна лишь до тех пределов, в которых еще сохраняются те или иные свойства целого"4. Недостаточное исследование проблемы редукции, несмотря на обилие публикаций по данному поводу в последние годы, привело к ее недооценке, что выразилось в отождествлении редукции с различными видами механистических концепций, которые, разумеется, подвергались суровой критике. Метафизический подход к проблеме редукции можно рассматривать в качестве причины (но не единственной) отрицательного к ней отношения.

Внимательное непредвзятое исследование проблемы редукции позволяет выявить ее рациональное содержание, весьма ценное для биологии и, в частности, нейрофизиологии. В естествознании споры в основном ведутся по поводу онтологической редукции, которая охватывает взаимоотношения между понятиями, законами и теориями, описывающими исследуемые процессы5. Различают два варианта онтологической редукции. В первом предполагается наличие двух сформулированных теорий. При этом если соблюдаются определенные условия, то из одной теории можно вывести другую. Во втором исходно сформулирована только одна теория, а вместо второй присутствует феноменологическое описание свойств исследуемого объекта. Оба варианта могут иметь отношение к одному уровню организации системы, что представляет однородную редукцию. Если они отражают разные уровни организации систем, редукция считается неоднородной. Следует отметить, что в нейрофизиологии исследователям до сих пор часто приходится иметь дело именно с набором феноменологических показателей и, как следствие этого, с желанием привести их в какую-либо четкую схему. Кроме того, нейрофизиология располагает многоуровневыми подходами исследования. Отсюда крайняя важность для нейрофизиологии - разработка проблемы неоднородной редукции.

В настоящем сообщении наибольшее внимание уделяется анализу редукции в нейрофизиологии, поскольку в этой науке сейчас сложилось несколько негативное отношение к этому методу. В связи с тем, что данный материал логически требует представления состояния рассматриваемой проблемы в биологии в целом, приведено краткое описание редукции в биологии. В конце работы суммированы причины критики редукции в этих областях знания.

Проблема редукции в биологии

Несомненно, в организации живой материи принимают участие известные физические и химические процессы, существующие в неживой природе, что проистекает уже из устоявшихся положений о взаимоотношении видов движений материи. Действительно, развитие биологии последних десятилетий показало отсутствие особых физических и химических закономерностей в организме, которые были бы принципиально отличны от таковых в неживой природе. Тем не менее явная четкая редукция в биологии, как правило не наблюдается и ведутся споры даже о ее наличии. По-видимому, необходимо обратить пристальное внимание на выявление тех условий, при которых она может возникать. В пределах областей других наук, в частности в физике и химии, наличие редукции также может оспариваться, поскольку интерпретация процессов допускает совершенно различные подходы.

В естествознании существует уже давнее тесное взаимодействие и взаимопроникновение биологии, физики и химии. Для многих исследователей, работающих в той или иной узкой области биологии, не существует вопроса о реальности физико-химической основы биологических процессов. Исследователь-эмпирик их просто анализирует, не задумываясь о тех методологических последствиях, к которым могут привести его междисциплинарные увлечения.

Методологическое обоснование взаимоотношения биологии с другими естественными науками связано с именем Н.Бора, который ввел понятие принцип дополнительности6. В пределах физики ярким примером последнего является принцип неопределенности квантовой механики и соотношение механики Ньютона и теории относительности Эйнштейна. Суть принципа дополнительности в том, что одновременно есть комплекс истин, которые могут быть несовместимыми, но не противоречащими друг другу. Эти истины не исключают друг друга, а дополняют. Собственно биологические законы являются дополнительными относительно тех законов, которые действуют в неживой природе. Изучив биологические законы, нельзя сказать - на каких физико-химических законах они выполняются. Это - давно известная в физиологии постановка вопроса в стиле "черного ящика". Обратно, как бы тщательно не были исследованы физические и химические свойства живой ткани, - ее функции останутся за пределами возможности их полного описания посредством законов физики и химии. Данный парадокс послужил второй причиной возникновения критики редукционизма. Однако сам Н.Бор считал, что ни один результат биологических исследований не может быть описан вне понятий физики и химии, а применение принципа дополнительности в биологии он аргументировал чрезвычайной сложностью живой системы. Существуют специальные исследования детерминации в биологических системах7. В этих работах рассматривается своеобразие причинности в живой природе и доказывается ведущая роль статистических закономерностей в дискретных системах. Любой биологический объект содержит множество различных уровней, в одних из которых может преобладать жесткая детерминация, в других - статистическая. Законы физики, которые в неживой природе действуют с вероятностью, близкой к единице, в биологических системах могут проявляться в иной мере. И вероятность проявления тех или иных законов будет служить не субъективной характеристикой изучаемых явлений, а их реальным объективным свойством. Однако это положение, наиболее ярко выступающее в биологии, не является исключительно ее атрибутом и может встречаться и в физике.

В физике в принципе нет границ между живым и неживым8. При исследовании биологических объектов пока еще не было затруднений с описанием физических и химических законов. Может быть, в дальнейшем известных сейчас законов физики и химии окажется недостаточно для понимания биологических процессов. Это может привести к открытию новых законов, что принадлежит физике и химии будущего. Непреодолимых противоречий в связи с открытием новых законов не возникает. Сходные ситуации уже имели место в физике. Пока ведется спор - можно или нет не основе физических законов объяснять явления в биологических системах, развитие науки идет своим путем. И в настоящее время уже сформировано целое направление в науке - биофизика, которая прекрасно справляется с поставленными задачами.

Проблема редукции в нейрофизиологии

Нейрофизиология с самого начала была ориентирована на взаимодействие с другими науками - физикой, химией. Показательны в этом отношении опыты Г.Гельмгольца. Еще в пору отсутствия тонких физических и химических методик для исследования биологических объектов И.П.Павлов считал, что физиология (ней-рофизиология) должна пройти три исторических этапа: физиология органов и систем, физиология клетки и физиология живой молекулы9. Ему принадлежит прекрасное раскрытие целей нейрофизиологии, сделанное еще в конце прошлого века: "Почти бесконечною физиологическою задачею является подробное изучение физиологического явления, его состав, ход и зависимость от каких-нибудь внешних или внутренних, в теле возникающих условий и в конце концов как идеал сведение на физико-химические силы"10.

Применение физико-химических методов исследования началось с физиологии пищеварения и анализа термодинамики, так называемого основного обмена веществ. Позднее физико-химическая направленность исследований вошла в нейрофизиологию. На первых этапах это не всегда приводило к успеху. Неудачи объяснения физиологических процессов посредством физико-химических исследований, по мнению И.П.Павлова, были вызваны недостатками методического плана. И.П.Павлов считал, что данные неудачи обусловлены уровнем развития науки и причина их кроется в реальных технических и методических возможностях. Иными словами, они носят не принципиальный, а практический характер. Как наиболее удачные точки приложения понятий физики и химии в то время И.П.Павлов рассматривал физиологию сердца и пищеварение. Для соответствующих подходов в нейрофизиологии требовалось адекватное методическое обеспечение, к которому наука подошла в настоящее время. Преждевременное необоснованное применение недостаточно разработанных физико-химических методов в биоло-гических исследованиях не дает обнадеживающих результатов, но может послужить еще одной причиной критики редукции.

В настоящее время достигнуты немалые успехи в исследовании молекулярных механизмов нервных процессов11. В поверхностной мембране нервных клеток обнаружены белковые макромолекулы, которые служат для восприятия действия на клетку внешних раздражений, генерации ответной реакции в виде электрического сигнала, распространяющегося по отросткам клетки в незатухающем состоянии на довольно большие расстояния. Выявлены определенные макромолекулы, которые избирательно чувствительны к некоторым веществам. Представляет интерес тот факт, что близкие молекулярные структуры были найдены в поверхностной мембране также у клеток, не являющихся нервными, - например, у мышечных клеток. Они играют существенную роль в передаче химических влияний, в сократительном процессе. В последние годы в нервной системе были описаны молекулярные структуры, получившие название нейроспецифических белков (белок S-100, белок 14-3-2 и др.). Значение этих белков пока досконально не изучено.

С одной стороны, сейчас развертываются исследования по определению внутренней структуры специфических макромолекул, ответственных за функцию клеток. Для некоторых макромолекул уже получены четкие характеристики. Показано, что данные макромолекулы представляют комплексы, содержащие определенное число более простых элементов, которые могут входить в иные органические и неорганические молекулы. С другой стороны, проводятся модельные исследования возникновения и распространения импульса, интегративных свойств нейронов, взаимодействия нервных клеток. Результаты и тех, и других работ приводят к однозначному выводу: объяснение функций нервной клетки вполне можно проводить в терминах современной физики и химии.

Подтверждением вышесказанного является само существование такой науки, как биофизика. Одна из задач биофизики: "Физическое истолкование обширного комплекса физиологических явлений, в частности генерации и распространения нервного импульса, мышечного сокращения, рецепции внешних сигналов органами чувств, фотосинтез и т.д."12. Надо признать, что полученные знания в совершенно различных областях науки отражаются на нашем представлении о функциях мозга13.

В качестве структурной единицы нервной системы принято рассматривать нейрон - нервную клетку, которая имеет отростки: дендриты (дендритное дерево) и аксон. Как правило (с некоторыми вариациями в разных случаях), через дендриты нейроны получают информацию и после ее некоторой переработки передают сигнал другим нейронам или на периферию. Опыт электрофизиологов, накопленный за последние четверть века, убедительно показал, что принципы деятельности нервных клеток и принципы их взаимодействия удивительно сходны на всех уровнях нервной системы, а также у представителей всего многообразия животного мира. Такой вывод проистекает и из опыта гистохимии и биохимии, который хотя и более короткий, но не менее серьезный.

Объединение нейронов в системы позволяет на их основе выполнять довольно сложные функции. У моллюсков, нервные ганглии которых насчитывают относительно небольшое число нервных клеток, в ряде случаев удается досконально рассмотреть, как осуществляются отдельные функции - какие нейроны принимают участие в их обеспечении и какова последовательность событий. Вполне четкие результаты были получены при анализе даже динамики поведения - на основе каких следовых явлений в объединении нейронов она строится14.

В головном мозге различают объединения нейронов разного порядка. Это прежде всего популяции (скопления) клеток. В коре они представлены модулями, "бочонками", "колонками". Далее такие скопления клеток формируют образования мозга (его структуры, ядра). В коре они выступают в виде полей, областей. Затем следуют объединения более высокого порядка, вплоть до головного мозга как такового и всей нервной системы.

Популяции нейронов в виде вертикально ориентированных модулей в коре рассматриваются как интегративные единицы коры15. На основе электро-физиологических, морфологических и фармакологических наблюдений сейчас делаются попытки разобраться в работе (функциональной организации) этих интегративных единиц16. Способы обработки информации и процессы интеграции у модулей разных корковых полей, по-видимому, принципиально сходны. Конкретный эффект деятельности модулей определяется их "входами" и "выходами" (адресатами) и той конкретной системой, в которую они включены. Здесь выступают воедино крайняя специфичность и эквипотенциальность нервной ткани.

Неимоверно колоссальные сложности подстерегают исследователя при попытке понять механизмы функций структур, областей мозга и всего мозга. Положение отягощается не только недостаточным знанием того, что происходит в отдельных популяциях, модулях, но и тем, что мозаика "задействованных" нейронных скоплений статистическая, вероятностная. Даже безусловный рефлекс, характеризующийся строгим постоянством, осуществляется на основе только вероятностного включения в деятельность центральных нейронных структур. Экспериментальный материал в нейрофизиологии включает в себя одновременно строго детерминированное поведение организма и совершенно непредсказуемые явления на нейронном уровне. Электро-физиологические исследования при их недостаточном методологическом анализе на первых этапах не пролили свет на организацию психических функций и в какой-то степени даже подчеркнули и без того большой разрыв между нейрофизиологией и психологией. Некоторыми исследователями был сделан поспешный вывод, что на основе нейрофизиологии, в частности электрофизиологии, нельзя подойти к пониманию психических функций17. Данное положение принципиально не отличается от дискуссии - можно ли для познания процессов в организме использовать достижения физики и химии. Причины возникновения нигилизма в познании высших функций мозга те же, что были описаны выше как причины критики редукции.

Примитивный подход к решению вопросов детерминации в нервной системе в свое время породил френологию, а затем привел к психоморфологизму. Последний ставил равенство между понятиями локализации клинических нарушений функции и локализации самой функции и справедливо был подвергнут критике18. Более поздний вариант узкого локализационизма возник сравнительно недавно в виде центрэнцефалической теории, согласно которой сознание постулировалось в качестве функции срединных структур ствола мозга. Но и эта теория оказалась вскоре похороненной. Известны и некоторые другие примеры локализационизма. К сожалению, эти крайние и поспешные объяснения серьезного экспериментального материала были восприняты рядом нейрофизиологов как проявление редукционизма, что, по-видимому, связано с упрощением трактовки самой проблемы редукции.

Существует мнение, что взаимоотношение психического и физиологического можно рассматривать на основе принципа дополнительности. Психическое и физиологическое представляют разные виды одной и той же отражательно-регуляторной деятельности мозга19. Вероятно, применение принципа дополнительности уместно также и в пределах одной нейрофизиологии для понимания постро-ения структур мозга из нейронных популяций, а последних - из отдельных нервных клеток.

Отрицательное отношение к редукции проявило себя в полной мере в проведении жесткой грани между функцией и морфологической картиной структуры нервной ткани. В течение ряда десятилетий функциональные перестройки и органические изменения образований мозга считались диаметрально противоположными явле-ниями и любые изменения нервной ткани были склонны описывать как показатели патологии. При этом функция отделялась от структуры наподобие души от тела. Лишь в последнее время появление тонких методик заставило пересмотреть утверждение о стабильной структуре и попытаться объяснить функции тонкими лабильными изменениями структурного плана20, что, по сути дела, представляет редукционный подход.

Взаимоотношения структуры и функции чрезвычайно сложны. Сочетание жестко детерминированных и статистических процессов в нервной системе дополняется вероятностной организацией среды обитания организма. В эволюции формируется отражение действительности с учетом вероятности происходящих событий, при котором сама вероятность выступает наравне с физическими, химическими и временными факторами. Вероятность реакции зависит не только от характеристик внешней среды, но и от биологической (социальной) потребности в данный момент21. Хотя в каждом конкретном случае возникновение реакции организма нельзя предсказать с вероятностью, равной единице, все эти реакции определяются реальными объективными факторами. Любая реакция организма носит принципиально объяснимый характер. Затруднения в интерпретации поведения определяются, во-первых, несовершенством имеющихся знаний промежуточных систем и, во-вторых, игнорированием принципа дополнительности.

Заключение

Принятие или неприятие редукции связано с методологическими установками исследователей, с их субъективным отношением к своему собственному экспериментальному материалу. Основными причинами отрицательного отношения к проблеме редукции могут быть следующие.

1. Механистическая трактовка проблемы редукции в духе вульгарного материализма. Сначала проблему доводят до примитива, а затем подвергают критике.

2. Одновременное существование в природе статистических и динамических явлений, жесткой и статистической детерминации, функций живых объектов и их физико-химических (и в широком смысле структурных) свойств, многоуровневой организации нервной системы и описания поведения в духе "черного ящика" и пр., что требует для своего познания привлечения принципа дополнительности.

3. Несовершенство методических подходов сегодняшнего дня. Многие представления, бывшие в прошлом, с позиций современной науки кажутся наивными. Познание развивается. Невозможность объяснить те или иные явления носит не принципиальный, а практический характер.

Само отрицание возможности редукции в биологии, и в частности в нейрофизиологии, представляется одним из вариантов витализма. Именно из такого отношения к проблеме редукции произрастают удивительно трогательные "научные теории", достойные жанра научной фантастики и временами освещаемые в научно-популярной литературе. Но надо быть справедливым к представителям обоих направлений. Если признать вслед за В.А.Энгельгартом молекулярную биологию "детищем редукционизма"22, то теоретическую биологию можно рассматривать как наследие витализма23.

Каким бы не было отношение к проблеме редукции у исследователей, в частности нейрофизиологов, они не смогут обойтись без редукции в своей работе. Обращение к проблеме редукции, использование метода редукции может происходить даже стихийно, неосознанно. Нельзя отрицать необходимость познания физико-химических процессов в клетках для понимания деятельности этих клеток; нельзя обойтись без анализа деятельности отдельных клеток, чтобы объяснить функции их скоплений - "элементарных интегративных единиц"; нельзя изучать функции образований мозга, игнорируя результаты анализа деятельности составных структурных элементов этих образований; нельзя объяснять сложные функции всего мозга, не интересуясь деятельностью его отделов, образований, структур. Понимание явлений и процессов на каждом уровне может происходить только на основе познания нижележащего уровня. В свою очередь, выявленные закономерности исследуемого уровня будут служить основой для познания вышележащего. Во всех случаях для получения эффективных результатов следует рассматривать ближайшие уровни. Осторожность при использовании редукции заключается в учете именно смежных уровней, в которых действуют взаимосвязи. В удаленных уровнях взаимоотношения носят опосредованный характер и крайне завуалированы. Перескок через уровни может привести к таким результатам, как например, в утрированном виде - попытка сведения психических функций к физико-химическим процессам. "...Все биологические явления, в том числе и интегративная деятельность мозга, обладают специфичностью. Редукция как методологический принцип выступает как средство постижения этой специфичности. Очевидно, редукция как познавательный принцип теряет смысл там, где эта специфичность утрачивается"24.

«Таким образом, сущностью "сведения" сложных биологических процессов к более простым является обнаружение на молекулярном уровне таких фундаментальных для всего живого характеристик, которые при их теоретическом обобщении позволят сформулировать некое абстрактное понятие, выступающее начальным пунктом движения познания "вверх", ко все более сложным уровням организации. Это понятие должно обладать достаточной всеобщностью, чтобы "работать" на всех уровнях, наполняясь все более конкретным, все более богатым содержанием. Только в этом случае "сведение" окажется необходимым и закономерным этапом "восхождения", то есть выведения совокупного теоретического знания из его фундаментальных основ»25.

Спор о состоятельности применения редукции очень напоминает старую дискуссию о монополистическом преимуществе индукции или дедукции в познании. Уже настало время от утверждений типа "быть или не быть" перейти к изучению редукции как необходимого метода познания. Сейчас очень актуален вопрос о разработке условий, при которых соблюдается редукция в нейрофизиологии: какие условия необходимы, чтобы из одной теории, если не вывести другую, то хотя бы обосновать набор феноменологических показателей. В настоящее время данная задача решается в других областях науки, имеющих отношение к живой природе26, и далеко не полностью решена в науках, рассматривающих неживую природу.

Именно как применение редукции можно описать современные достижения нейрофизиологии в области исследования интегрирующих свойств нейронов27, интеграции информации в нейронных популяциях28, интегрирующих механизмов структур мозга29, обоснование подходов к анализу структурно-системной организации мозга30, системных механизмов его деятельности31 и, наконец, успехи в изучении мозгового обеспечения мыслительных процессов32. Вопрос: может ли один биологический объект (вернее, субъект, исследователь) познать другой биологический объект, может ли мозг познать самого себя (может ли мозг являться объектом познания) - граничит с вопросом о состоятельности биологии и нейрофизиологии как наук и требует оптимистического ответа. Процесс познания в биологии и нейрофизиологии, как и в других науках, может происходить только с применением редукции. В противном случае будет не познание мира с его многообразием, закономерностями и взаимосвязями, а мертвый набор ничем не связанных между собой картин без знания механизмов процессов.

Литература

1. Карпинская Р.С. Теория и эксперимент в биологии (Мировоззренческий аспект). М.: Наука, 1984. С. 18.

2. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1983.

3. Карпинская Р.С. Указ. Соч. С. 32.

4. Кругликов Р.И. Принцип детерминизма и деятельность мозга. М.: Наука, 1988. С. 97.

5. Борзенков В.Г. Биология и физика (логико-методологический анализ развития биологического знания). М.: Знание, 1982.

6. Niels Bohr. Hans liv of virke. Kobenhovn, 1964.

7. Вишаренко В.С. Детерминация в биологических процессах. Л.: Наука, 1975; Кругликов Р.И. Принцип детерминизма и деятельность мозга; Фролов И.Т. Жизнь и познание: о диалектике в современной биологии. М.: Мысль, 1981.

8. Волькенштейн М.В. Физика и биология. М.: Наука, 1980.

9. Павлов И.П. Полное собрание сочинений. М.;Л., 1951.

10. Там же. С. 12.

11. Костюк П.Г., Крышталь О.А. Механизмы электрической возбудимости нервной клетки. М.: Наука, 1981.

12. Волькенштейн М.В. Физика и биология. С. 11.

13. Чиженкова Р.А. Диалектическое единство подходов в изучении мозга: нейрофизиология и биоэнергетика // Биология и Медицина: философские и социальные проблемы взаимодействия. М., 1985. C. 118-129.

14. Соколов Е.Н. Нейронные механизмы памяти и обучения. М.: Наука, 1981.

15. Mountcastle V.B. An organizing principle for cerebral function: the unit module and distributed system // The mindful brain. G.M.Edelman, V.B. Mountcastle. Cambridge, 1978. P. 7-50.

16. Чиженкова Р.А. Структурно-функциональная организация сенсомоторной коры (морфологический, электро-физиологический и нейромедиаторный аспекты). М.: Наука, 1986.

17. Шингаров Г.Х. Условный рефлекс и проблема знака и значения. М.: Наука, 1978.

18. Лурия А.Р. Основы нейропсихологии. М.: Изд-во МГУ, 1973; Филимонов И.Н. Сравнительная анатомия коры большого мозга млекопитающих. М., 1949.

19. Шингаров Г.Х. Условный рефлекс и проблема знака и значения.

20. Машков Д.А. Адаптация и ультраструктура нейрона. М.: Наука, 1985; Чиженкова Р.А. Структурно-функциональная организация сенсомоторной коры.

21. Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966; Симонов П.В. Эмоциональный мозг (Физиология, нейроанатомия, психология эмоций). М.: Наука, 1981.

22. Карпинская Р.С. Философские проблемы молекулярной биологии. М.: Наука, 1971.

23. Чиженкова Р.А. Наука о мозге. Соотношение экспериментального и теоретического знания с позиции взглядов Э.Бауэра // Эрвин Бауэр и теоретическая биология (к 100-летию со дня рождения. Пущино, 1993. C. 76-84.

24. Кругликов Р.И. Принцип детерминизма и деятельность мозга. С. 98.

25. Карпинская Р.С. Теория и эксперимент в биологии. С. 37.

26. Борзенков В.Г. Биология и физика.

27. Бабминдра В.П., Брагина Т.А. Структурные основы межнейронной интеграции. М.: Наука, 1982.

28. Чиженкова Р.А. Структурно-функциональная организация сенсомоторной коры. М.: Наука, 1986.

29. Батуев А.С. Высшие интегративные системы мозга. Л.: Наука, 1981.

30. Андрианов О.С. О принципах организации интегративной деятельности мозга. М.: Медицина, 1976.

31. Анохин П.К. Системные механизмы высшей нервной деятельности (Избр. труды). М.: Наука, 1979; Судаков К.В. Общая теория функциональных систем. М.: Медицина, 1984.

32. Бехтерева Н.П. Здоровый и больной мозг человека. Л.: Наука, 1980.

А.Т.Шаталов

Биологическое познание и практика

При работе над темой статьи Р.С.Карпинская предложила ее автору рассмотреть специфику биологического познания через призму практического отношения человека к живой природе и на этой основе раскрыть механизм влияния практики на различные направления биологического исследования. Такой подход нашел свое отражение в научных трудах Р.С.Карпинской “Биология и мировоззрение” (М., 1980), “Теория и эксперимент: мировоззренческий аспект” (М., 1984), “Человек и его жизнедеятельность (М., 1988), а также в коллективном труде подготовленном сотрудниками Сектора философии биологии под руководством Р.С.Карпинской: “Биология и современное научное познание” (М., 1980). Теоретическое осмысление результатов исследований проведенных Р.С.Карпинской и руководимого ею коллектива составили содержание предлагаемой читателю статьи.

В статье биологическое познание рассматривается через призму практического отношения человека к живой природе. Цель статьи - осмыслить специфику биологического познания с этих позиций и раскрыть механизм влияния общественной практики на различные направления биологического исследования.

Духовная жизнь людей, производство новых идей находятся в зависимости не только от уровня овладения знаниями, накопленными предшествующими поколениями, но и от современного состояния и условий развития самой творческой деятельности, ее апробации практикой. Познание и его результат - знание, в конечном итоге основываются на духовно-творческой и чувственно-предметной деятельности. Успех познания в немалой мере зависит и от материально-технического обеспечения, производственного опыта, мастерства, трудовых навыков, умения, от сознательного использования как собственно научных знаний, применяемых на практике, так и от психологических, нравственных и идеологических установок, от культуры общения людей, занятых материально-трудовой и научно-исследовательской работой.

Практика и формирующаяся на ее основе теория познания не просто влияют друг на друга, они взаимно стимулируют, дополняют и обогащают друг друга. Чистой практики, не связанной с определенной духовной, творческой деятельностью, человеческой любознательностью, нет и не может быть. Рационально-целевая практическая деятельность лежит и в основе любой теоретической системы. Без знания практических оснований человеческой деятельности невозможно понять специфику того или иного вида теоретической деятельности.

Современный этап развития общих представлений о практике требует перехода от констатации ее сущности к раскрытию всего богатства и специфики ее содержания как в производственной, так и в научно-экспериментальной деятельности.

Практика специфицируется в различных видах материально-трудовой деятельности. Прикладные науки в отличие от теоретических стоят ближе к практике. Между прикладными науками и практикой есть специфический слой знания, основанный на житейском опыте общения народа с миром живой природы: домашними животными, культурными растениями и др. Этот пласт знания по аналогии с народной медициной правомерно было бы назвать народной биологией. Замечательные ее представители, истинные подвижники биологической практики: А.Т.Болотов, Л.Бербанк, И.В.Мичурин, В.С.Пустовойт, Т.С.Мальцев и др.

Общетеоретические, фундаментальные области биологического познания связаны с практикой опосредованно, через прикладные области научного познания. Взгляды, воззрения, концепции, теории биологии ориентированы как на дальнейшую разработку и конкретизацию общей теории биологии, так и на получение знаний, имеющих чисто прикладное значение. К числу последних относятся знания о возможных средствах, способах, формах, методах, условиях производства и воспроизводства какого-либо полезного конечного результата: биологических средств жизни и повышения работоспособности человека, новых видов биологически активных веществ, лекарственных и диагностических препаратов для применения в лечебном деле, промышленности, сельском хозяйстве, быту и экспериментальной деятельности с объектами живой природы.

Это свидетельствует о том, что практическое отношение человека к живой природе независимо от уровня этого отношения - прикладного или теоретического - выступает в качестве естественной основы, источника биологического познания, условия его корректировки и обогащения новым знанием.

Практика работы с биологическими объектами, так же как и любой другой вид практической деятельности, представляет собой сложное структурное образование, включающее ряд тесно связанных между собой элементов: потребность, мотив, ценности, норма, идеал, цель, методы, орудия и средства труда. Каждый из них может ускорять или замедлять развитие практической деятельности. Чтобы работать эффективно и со знанием дела, надо знать как теорию, так и тот объект, к которому эта теория относится.

Причем, весьма характерно, что при оценке научных идей приоритеты часто сдвигаются именно в сторону практической значимости применения конкретных идей. Сбывается давнее предвидение Макса Планка, который писал, что “значение научной идеи коренится не в истинности ее содержания, а в ее ценности”1..

Известно, что далеко не все экспериментально апробированные идеи “работают” на практику. Мало выдвинуть хорошую идею, еще важнее быстро и максимально широко внедрить ее в практику. Лишь тогда идея заработает эффективно.

В этом плане именно через апробацию общественной практикой формируются ведущие тенденции развития современного биологического познания, изменения в системе методов биологического исследования, в процессах объективации знаний о мире жизни.

Рассмотрим некоторые из этих тенденций. Характерной особенностью современного этапа развития биологии является рост численности и качественного разнообразия подходов к изучению живого. Это определяется спецификой объекта познания (много­об­ра­зием существования видов жизни и сложностью ее организации), особенностями самого процесса познания, личностными характеристиками субъектов познания, творческим потенциалом общества, всем социокультурным, мировоззренчески-методо-логическим и материально-техническим фоном жизнедеятельности общества.

Многообразие существования видов и особенности их развития создают естественную основу и для спецификации видов и форм активно-преобразовательного отношения человека к живой природе. Теоретический образ современной практики в сфере живого так же, как и образ биологической теории и биологического познания, специфичны. Их специфика определяется особенностями субъекта и объекта познания и преобразования живого.

Требуется новая синтетическая теория для объяснения особенностей работы с живыми объектами, новая методология практического преобразования живой природы. Реализация подобной потребности внесет вклад как в исследование реалий живой природы, так и в развитие теоретического знания и самого процесса познания.

Другой характерной особенностью современного биологического познания, связанной с социализацией целей биологического исследования, является практическая направленность процесса объективации знаний. Эта особенность находит свое отражение в дальнейшем сближении, взаимопроникновении биологической теории и материального производства. Примером тому - биотехнология (биологизация промышленной и сельскохозяйственной технологии), достижения которой поставлены на промышленную основу.

Биотехнология по своим задачам и целевым установкам претендует на одно из центральных мест в ускорении социально-экономического и научно-технического развития нашей страны на современном этапе. Применение биотехнологии в сельском хозяйстве помогает решению задач обеспечения животноводства высококалорийными кормами, ускорению развития животных, решению научно-практических задач, в частности, пересадки эмбрионов от одних племенных коров другим и т.д.

Все более широкое признание завоевывают биотехнические системы в космических исследованиях. Биотехническая система космического корабля представляет собой совокупность взаимосвязанных биологических и технических систем жизнеобеспечения космонавтов: кухня, блоки регенерации воздуха и воды, устройства энергообеспечения, терморегулирования, иногда космическую оранжерею. Развитие биотехнологии свидетельствует о сращении технических и биологических процессов. Развивается микробиологический синтез ферментов, витаминов, аминокислот, лекарственных препаратов (антибиотиков) и т.п. Перспективно промышленное получение других биологически активных веществ с помощью методов генной инженерии и культуры животных и растительных клеток. Дальнейшее расширение масштабов, углубление и интенсификация биотехнологического производства требует осмысления как путей и способов повышения ее экономической эффективности, так и осознания возможных негативных последствий.

Совершенствование старых и формирование новых практических подходов к познанию и преобразованию живого свидетельствуют о повышении уровня профессиональной культуры биологов. Наличие этой тенденции находит свое отражение, с одной стороны, в совершенствовании лабораторных опытов и экспериментов и, с другой, в дополнении этих традиционных методов новыми: полевыми, селекционно-генетическими - в сельском хозяйстве с использованием клеточной инженерии; медицинскими, экологическими, биодемографическими.

В связи с сближением биологической теории и практики, а во многих случаях и изменением их субординации, вызванной опережающим развитием теории, особое значение приобретает отбор наиболее эффективных и перспективных теорий с учетом сфер их приложения на практике.

Следует подчеркнуть, что разные по своему содержанию теоретические системы имеют и разные выходы в практику. Специализированная теоретическая деятельность в сферах природоохранной, биодемографической, биотехнологической политики имеет непосредственный выход в материальную практику: промышленное и сельскохозяйственное производство, здравоохранение. По этой причине отбор различных по своей ценности и приоритетности теорий, ориентированных на непосредственную практику, учет практических возможностей этих теорий имеет важное аксиологическое значение как для общетеоретических исследований, так и для определения приоритетных направлений практической деятельности в рамках биологической проблематики.

Наконец, еще одной характерной особенностью функционирования биологического познания наших дней является ярко выраженная тенденция к интеграции как внутридисциплинарного, так и междисциплинарного плана.

В последнее время обозначился синтез биологических и технологических, генетических и инженерных, наконец, биологических и механических, физических наук. В этой связи определенный интерес для биологической практики представляют формы и методы решения практических проблем механиками, физиками, химиками, что, разумеется, не предполагает их копирования. Однако нельзя пренебрегать тем рациональным, что можно извлечь из форм и методов организации и управления практической деятельностью в сферах механики, физики, химии, геологии и других областях естествознания.

Анализ специфики современного биологического познания, его прямых и обратных связей с “точными” и гуманитарными дисциплинами позволяет сделать вывод о глубокой и разносторонней социализации целей современных биологических исследований, о все возрастающей роли потребностей интеграции знания и потребностей общественной практики в апробации стратегических направлений деятельности человека в сфере живой природы.

Фрагментарный анализ проблемы спецификации биологического познания в контексте практического отношения человека к живой природе далеко не исчерпывает всего разнообразия аспектов исследования этой проблемы талантливым ученым и замечательным человеком каким была при жизни и остается в нашей памяти Регина Семеновна Карпинская.

____________________

1. Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. С. 197.

ЧАСТЬ 3

ИЗ ИСТОРИИ СТАНОВЛЕНИЯ ФИЛОСОФИИ БИОЛОГИИ

Л.И.Корочкин

Конкуренция преформистской

и эпигенетической парадигм в эмбриологии.

Ее историческое и методологическое основание

Развитие науки определяется появлением и проверкой оригинальных идей, позволяющих по-новому интерпретировать факты и формулировать соответствующие системы взглядов - парадигмы.

Как происходит основанный на смене идей и концепций, рождении новых и отмирании старых парадигм процесс, трансформирующий наши представления о мире вообще и его отдельных сферах, в частности?

По аналогии с современными теориями эволюции можно выделить две “конкурирующие” точки зрения.

Первая (традиционная) может быть обозначена как градуалистская, наподобие ортодоксальной дарвинистской гипотезы эволюционного процесса. Она объясняет развитие научных представлений постепенным (градуальным) и преемственным накоплением идей, фактов, теорий, мало-помалу изменяющих свой вид, становясь в конце концов до неузнаваемости новыми.

Вторая точка зрения1 может быть названа сальтационистской. Она сводит становление науки к своеобразным революционным переворотам, сразу, одним скачком изменяющим ее лицо, так, что наука проходит фазы стазиса (когда парадигма сохраняется, обрастая фактами) и трансформации (когда парадигма изменяется и ставятся новые задачи), подобно стадиям стазиса и трансформации (видообразования) в эволюционной концепции прерывистого равновесия Гулда-Элдриджа. Изменения в парадигме вынуждают ученых видеть мир в ином свете. Поскольку они “видят мир не иначе, как через призму своих воззрений, постольку у нас может возникнуть желание сказать, что после революции ученые имеют дело с иным миром”2.

Эта точка зрения существует уже в двух вариантах. Первый - умеренный, просматривающийся у тех же Куна и Поппера, предполагает определенную преемственность идей при смене парадигм, когда кризис, следовательно, вызревает в рамках старой парадигмы, так что накопление новых фактов, несовместимых с нею, в конце концов взрывает ее и ставит новые вопросы: решение проблемы состоит в ее исчезновении3. Таким образом, данная точка зрения, в общем, не отвергает “кумулятивный” характер развития знания.

По-иному выглядит позиция Пола Фейерабенда4, представившего второй, экстремистский вариант сальтационистской концепции развития науки. Он полагает, что преемственности между старой и новой парадигмами нет. Каждый имеет право выдвинуть свою собственную теорию, даже если она окажется абсурдной. Наука ничем принципиально не отличается от мифа и развивается в соответствии с двумя принципами: 1. Принцип несоизмеримости и 2. Принцип пролиферации.

Согласно первому, предполагаемая новая система взглядов не имеет точек соприкосновения с прежней и абсолютно ей противоположна. Основанием выдвижения такой парадигмы служит лишь уверенность авторов в ее истинности. Обсуждение возможно лишь в рамках самой новой парадигмы, а дискуссии со сторонниками противостоящих ей и до поры до времени господствующих взглядов бессмысленны, поскольку новая парадигма несоизмерима с ними5.

Согласно принципупролиферации, наши знания о мире развиваются тем быстрее, чем больше парадигм конкурируют друг с другом. Вновь выдвинутые концепции совершенствуются независимо от господствующей парадигмы и по мере своего укрепления обогащаются новыми фактами, удовлетворительно описываемыми только в их собственных рамках, поскольку сама направленность сбора фактов и их организация целиком ими же и детерминированы.

Факты как бы подгоняются под новую парадигму, так что она постепенно обрастает ими, как скелет мышцами.

Если сравнить фейерабендовский вариант сальтационизма с градуалистской концепцией в свете продолжения и углубления аналогии с эволюционными взглядами в биологии, то можно обнаружить некоторые интересные совпадения и параллели. Так, основные закономерности эволюционного процесcа описываются в неодарвинизме триадой:

монофилия

постепенность ненаправленность, случайность

а в теории номогенеза Л.С.Берга триадой 6:

полифилия

скачкообразность направленность

Представляемая градуалистской концепцией развития науки схема сходна с неодарвинистской трактовкой эволюционных событий. Напротив, в фейерабендовском варианте сальтационизма, напоминающем номогенез, предусматривается полная независимость разных парадигм (полифилия), скачкообразный переход от одной парадигмы к другой и направленная организация фактов в каждой вновь формулируемой теории (сальтационизм и направленность). Более того, естественный отбор рассматривается в неодарвинизме как движущая творческая сила эволюции, в номогенезе как сила консервативная, препятствующая эволюции. Точно так же в градуалистской трактовке развития науки элиминация ошибок выступает как движущая сила развития парадигмы, в фейерабендовском варианте сальтационизма - как охраняющая данную парадигму.

Следовательно, анализ эволюции и знания приводит к появлению гипотез, сходных с теми, что возникли при изучении эволюции живого мира. Может быть, это весьма симптоматично и не случайно.

Таковы два способа объяснения принципов прогресса науки, и теперь я хотел бы приложить их к конкретному случаю становления концепций преформации и эпигенеза и их конкуренции в эмбриологии, крайне поучительному в этом отношении и хорошо изученному.

Проблема характера развития (преформизм или эпигенез) привлекала внимание мыслителей уже в глубокой древности, многие тысячелетия тому назад.

При этом решающее значение для определения системы взглядов имела оценка характера онтогенеза как преформированного, т.е. как простого роста уже имеющегося в миниатюре материала со всеми структурными его частями или как эпигенетического, т.е. обусловленного новообразованием структуры и составляющих ее частей. Нельзя, впрочем, все преформистское направление сводить к примитивному взгляду о точном соответствии преформированного и осуществленного в развитии. Среди преформистов, наряду с занимавшими экстремальную позицию, были и умеренные, практически исповедовавшие скорее изоморфизм между начальным и конечным этапами развития, т.е. положение, что будущий организм преформирован, но каким-то неизвестным нам способом. Например, по Григорию Нисскому, все вещи и события были созданы творцом сразу, но не в готовой вполне, а в потенциальной форме, в виде “сперматических логосов”, семян, которые содержали в себе скрытую энергию и как бы программу будущего развития. Сходными были взгляды и Аврелия Августина7.

Точно так же и среди эпигенетиков были ученые, понимавшие, что развивающаяся в сложный организм система изначально не является вполне гомогенной. Иными словами, обе системы взглядов не были вполне однородными, но исходно имели внутри себя самих различающиеся течения, не выходящие, однако, за рамки собственной парадигмы, хотя иногда и находившиеся буквально на границе с конкурирующими взглядами.

Едва ли можно упрощенно и однозначно соотнести решение вопроса о характере и движущих силах развития, как иногда пытаются это делать: были и преформисты, и эпигенетики виталистического толка, подобно тому как среди сторонников того и другого направления можно найти механистов.

Зарождение эмбриологических парадигм в древнем мире.

Установление господства эпигенетической парадигмы.

Уже в древней Индии и древнем Китае проявляли интерес к эмбриологии. Это, собственно, и понятно, - коль скоро речь шла о воспроизведении и продлении рода человеческого, равнодушных не было во все времена. В “Бхагавадгите”, например,представления эти, очевидно, эпигенетические с умеренно-виталистическим “на-летом”. Сходной эмбриологии придерживались и древние китайцы8.

Древнеегипетские мудрецы, не вдаваясь в тонкости эмбриогенеза, интересовались преимущественно движущими силами развития и, в первую очередь, вопросом о том, когда нисходит в зародыш бессмертная составная часть, его животворящая. Для них понятия жизнь и душа неразрывны9. Они так же придерживались эпигенетической парадигмы в виталистическом ее варианте. При этом “творческое начало”, организующее развитие зародыша, по их представлениям, дает отец, от матери же зародыш получает только кров и пищу.

Несомненно, эпигенетические взгляды выражены также в Талмуде, отражавшем представления древних евреев. Писатели Талмуда считали, что кости и сухожилия, ногти, головной мозг и белок глаза происходят от отца, который сеет “белое”, а кожа, мясо, кровь, волосы и темная часть глаза - от матери, которая сеет “красное”.