Часть 9.

Следовательно, в предфилософский период развития человеческой мысли господствовала эпигенетическая парадигма, хотя и в очень примитивном выражении. Она переходит в Элладу и от Эмпедокла (490-430 гг. до н.э.) берет начало своеобразная эпигенетическая “линия”, в которой с элементами эпигенеза сочетается механистическая тенденция в объяснении движущих сил развития. Согласно взглядам этого мыслителя, различные части зародыша развиваются естественным путем - сухожилия путем смешения равных частей земли и воздуха, кости - из равных частей земли и воды и т.д. В то же время Эмпедокл предполагал, что воображение матери имеет настолько сильное влияние, что может направлять и изменять процесс образования зародыша10.

Эмпедоклу в развитии эпигенетической “линии” следует Гиппократ (460-377 гг. до н.э.), у которого, однако, видны и некоторые преформистские тенденции11.

Таким образом, в доаристотелевский период в Древней Греции, по-видимому, не было еще сформированной эмбриологической парадигмы - была неупорядоченная смесь эпигенетических и преформистских представлений, а если выразиться точнее, на господствующие эпигенетико-виталистические взгляды начинают накладываться некоторые моменты преформистского и механистического мышления.

Установление господства определенной, а именно эпигенетической, парадигмы было впервые произведено Аристотелем (384-322 гг до н.э.), развившим до логического конца выдвинутый школой Гиппократа метод наблюдения и тем самым поставившим эмбриологию на научную основу.

Он первым противопоставил эпигенез и преформацию и отверг преформизм, исходя не из фактов, а из своих представлений об активной форме и пассивной материи и предположив, что “форму” зародышу дает семя, а менструальная кровь самки является материалом, принимающим эту форму и развивающимся в законченный зародыш. Формирующая сила находится, таким образом, не вне, а внутри зародыша, части зародыша возникают не все одновременно, т.к. вскрытие куриного яйца на разных стадиях их развития демонстрирует, что одни части уже существуют, а другие еще нет. Эпигенетическая парадигма выглядит у Аристотеля виталистически, поскольку постулируется наличие некоего целеполагающего начала - энтелехии. В таком виде аристотелевская парадигма на длительное, почти не прерывающееся время прочно захватила господствующее положение в науке.

Необходимо отметить, что Аристотель предвосхитил эволюционные аспекты эмбриогенеза. Выдвинутые им на основе впервые использованного в эмбриологии сравнительного метода учения о последовательном вхождении различных душ в зародыш во время его роста напоминают концепцию рекапитуляции, которая была отчетливо сформулирована лишь в XIX веке12.

Более того, в эпигенетической парадигме уже содержалась в скрытом виде идея морфогенетических полей, зародившаяся, однако, в среде родоначальников преформизма. Так, Анаксагор учил, что внутри зародыша есть огонь, который приводит в порядок части его по мере развития (чем не поле!). У эпигенетика Гиппократа сказано по сути то же самое: “каков бы ни был пол зародыша, последний, будучи во влажном состоянии, приводится в движение огнем”13. Наконец, в учении Аристотеля о формообразовательной энтелехии уже содержится принцип морфогенетического поля, детерми­нирующего специфичность формообразовательного процесса.

От Аристотеля потянулась преемственная цепочка сторонников эпигенетической парадигмы - Клеопатра (возможно, царица из династии Птолемеев), изучавшая человеческих зародышей, вскрывая рабынь в разные сроки беременности, Сорак (I век), Самуил эль Иегуди (II век), Гален (131-201), виталист и телеолог крайнего толка, Гильдегарда (1098-1180), Альберт Великий (1193-1280), Фома Аквинский (1225-1274), многочисленные представители XVI-XVII вв. - Альдрованди, Марко Марчи, макроиконографы, Дигби, Гарвей и другие. Последовавшее торжество преформизма было прервано воскрешением эпигенетических представлений вскоре после работ Вольфа (см. ниже).

Преформистская трактовка развития таится в зародыше уже в философском течении, берущем начало от Пифагора и Платона14 ибо представления о числах и эйдосах как прообразах всех существующих вещей при их последовательном проведении в жизнь завершается заключением о преформации (в оригинальном варианте - духовной) каждого живого существа. У Анаксагора (500-428 гг. до н.э.) уже заметны проблески преформизма применительно к индивидуальному развитию живого. Согласно его учению, волосы не могут образовываться из неволос, также и плоть из неплоти. Этот тезис является следствием из общего принципа Анаксагора: все заключается во всем15.

Но в четкой форме преформистские идеи выразил впервые, пожалуй, лишь Сенека (6 г.до н.э. - 65 г. н.э.). В его “Вопросах природы” сказано: “В семени содержатся все будущие части тела человека. Младенец в утробе матери имеет уже корни бороды и волос, которые он некогда будет носить. Подобным образом в этой небольшой массе заключены все очертания тела и все то, что будет у его потомства”16.

К предшественникам Сенеки, наряду с Анаксагором, можно в известной мере отнести и стоиков (IV век до н.э.) с их учением о “семенах” всех вещей и намечающейся склонностью к телеологизации природы17. От стоиков и Сенеки преформистский мостик перебрасывается прямо к раннехристианским писателям, которые в большинстве своем придерживались преформистских виталистических взглядов. Впрочем, преформизм раннехристианских писателей был умеренным. Так, Лактанций, например, (по-видимому, систематически исследовавший куриные яйца на разных стадиях развития) признавал неравномерность развития органов. По его описанию голова образуется раньше, чем сердце. Такая трактовка эмбриогенеза, естественно, не может быть признана тождественной крайнему преформизму.

Представления же раннехристианского виталистического преформизма были суммированы Григорием Нисским следующим образом: “Вещь, посеянная мужским организмом в женский, преобразуется в различные разновидности членов и внутренних органов (здесь выражен скорее не экстремистский преформизм, а то, что принято называть преформированным эпигенезом - Л.К.) не путем внесения какой-либо силы извне, а лишь при помощи силы, пребывающей в ней и преобразующей ее”18.

Будучи четко сформулированной в IV-V веке преформистская идея нашла своих продолжателей лишь в XVII веке, столь сильным оказалось в дальнейшем влияние авторитета Аристотеля на господствовавшее теологическое мировоззрение, которое через эпигенез Фомы Аквинского на время преодолело направление Августина.

Смена парадигм в биологии развития.

Факторы, влиявшие на процесс.

Древняя и античная эмбриологическая парадигма носит выраженный эпигенетический характер в преимущественно виталистическом выражении, хотя встречались и механистические тенденции в описании движущих сил эмбриогенеза.

Почему же, в силу каких обстоятельств в этот период истории науки эпигенетическая парадигма больше “пришлась ко двору”? Думаю потому, что система взглядов в эмбриологии (как, впрочем, и любая другая конкретная естественно-научная парадигма), подчиненная в своем движении в первую очередь имманентным законам, развивается не изолированно, но в связи с общим состоянием науки и в связи с состоянием общей мировоззренческой парадигмы, основным требованиям которой она должна удовлетворять. Кроме всего прочего она с несомненностью подлежит влияниям культуры, технологии и т.д. Как справедливо заметила Р.С.Карпинская:

« ...естественно-научное мировоззрение, включаясь в общий “интеллектуальный климат” науки, способно либо убыстрить, либо задерживать до поры развитие целых экспериментальных направлений, поскольку воздействует на скорость признания лежащего в их основе научного открытия»19.

Схематически, как мне кажется, эти сложные взаимоотношения в упрощенном виде могут быть представлены следующим образом:

В этой схеме и заключен ответ на поставленный вопрос. Эпигенетическая парадигма лучше соответствовала условиям древности. Господствовавшая в ранний исторический период жизни человечества мифологическая система мировоззрения детерминировала эпигенетическую трактовку эмбриогенеза. Сознание, наполненное мыслями о бесчисленных стихиях и духах, добрых и злых, ими управляющих и противостоящих природе, иначе не могло себе представить развитие. Мир виделся человеку как нечто лишенное имманентных законов, но постоянно порождающее множество неожиданных и непредсказуемых событий, творимых богами и демонами из пассивной бесформенной материи или из чудесных, ничем не ограниченных трансформаций одних форм в другие20. Очевидно, для преформизма, предполагающего некоторую заданность события и определенные законы реализации этой заданности, это неприемлемо.

Античное мировоззрение, несмотря на отделенность созданной в то время философии от мифологии, несло на себе незримую печать мифологической парадигмы, и при всем разнообразии духовных течений в этот период все же преобладал общий психологический настрой, благоприятствующий торжеству эпигенетических взглядов, которые со времен Аристотеля удерживаются достаточно прочно вплоть до появления христианства.

Христианство (внезапно, прямо-таки по схеме Фейерабенда) принесло в мир систему мировоззрения, существенно отличавшу-юся от античной. Признание, что Творец создал мир из ничего и вложил в него определенную гармонию, основанную на законах, превращает природу из хаотического, подвластного произволу духов начала в гармонически единое целое, подчиненное в своих проявлениях не произволу, но законам: “Все чудеса мы называем явлениями, противными природе. Но на самом деле они не противны природе. Ибо как может быть противно природе то, что совершается по воле божией, когда воля Творца есть природа всякой сотворенной вещи? Чудо противно не природе, а тому, как известна нам природа”21.

Поскольку трансцендентный Абсолют в своем непосредственном бытии непознаваем, - путь к нему может быть лишь косвенным - через восприятие гармонии и красоты, Им сотворенной, и через познание тех законов, которые были привнесены Им в природу. П.П.Гайденко22 справедливо считает, что научная революция, происшедшая в конце XVI-XVII вв., была бы невозможна, если бы христианство не произвело того радикального мировоззренческого переворота, который изменил как отношение человека к природе, так и понимание им самого себя.

Укладывается ли в такую систему взглядов эпигенетическая парадигма? Мне думается, никак нет. Раннехристианские писатели (Августин, Григорий Нисский, Василий Великий)23 разоблачали языческие “чудеса”, - прочно вошедшие в “свод” представлений о природе и вполне вытекавшие из эпигенетических принципов сказки о метемпсихозе, о порождении червей тиной, об удивительных превращениях одних живых существ в другие, о появлении необыкновенных монстров и т.д. Все это противоречило идее об упорядоченности и законосообразном устроении мира. И в создавшихся условиях торжество пребывавшей где-то в “небытии” преформистской парадигмы стало объективно необходимым. Субъективным же фактором, извлекшим ее из небытия явились усилия и авторитет Аврелия Августина, воспринявшего ее, по-видимому, от стоиков и Сенеки. Епископы, собравшиеся в 629 г. в Византию на собор, утвердили преформистские взгляды как догму, заявив, что не придают значения тонкому различию между сформированным и не-сформированным зародышем24. Разумеется, преформистские взгляды возродились в виталистическом варианте25.

В то же время преформистское решение эмбриологической проблемы в этот период тесно увязывалось с представлением раннехристианской церкви о душе, и в этом отчетливо сказывалось общеми­ровоззренческое влияние на становление конкретных научных взглядов.

Внезапно вытеснив эпигенез, преформистская трактовка зародышевого развития столь же внезапно вновь уступила ему место в X-XI вв.

Победа эпигенетической парадигмы в Средние века была определена установлением и упрочением авторитета Аристотеля, сначала в арабских трактатах IX-X вв, затем и в особенности в трудах Альберта Великого (1193-1280) и Фомы Аквинского (1225-1274)26. Альберт Великий всецело принимал, а порою просто переписывал концепции Аристотеля. Он сравнивал менструальную кровь с мрамором, а семя - с человеком, владеющим резцом. Точно также воспроизводит эмбриологические взгляды Аристотеля и Фома Аквинский в трактате “О размножении человека в отношении его тела”. Вслед за Аристотелем он повествует о сложности процесса одухотворения зародыша (теологический вариант гипотезы о рекапитуляции): сначала зародыш обладает питающей душой, которая затем погибает; тогда зародыш обретает чувствующую душу, со смертью которой зародыш непосредственно от Бога получает разумную душу.

Победу эпигенетических взглядов облегчило и общее состояние культуры в XI-XVI вв. Это был период, наполненный суевериями, колдовством, алхимией и прочими элементами язычества, прямо-таки пронизывающиvb христианство тех времен. Ожили фантастические россказни, вроде повествования о зарождении гусей из морских уточек, берущего начало, вероятно, еще в Микенскую эру. Епископ Лозанны в X веке утверждал, будто с помощью диавола кудесники превращали многих людей в червей, саранчу, жаб, майских жуков и т.д.

Не случайно преформист Аврелий Августин в IV веке категорически отвергал нашедшее одобрение в эпигенетической парадигме наивное и нелепое сочинительство о “чудесных” превращениях живых существ, как это ни странно, вновь увидевшее свет в XX веке, когда у нас в стране на некоторое время27 утвердилась антигенетическая точка зрения (классическое подтверждение возможности осуществления смены парадигм по Фейерабенду). Именно таким способом побеждает по его мнению любая парадигма. Взгляды такого рода были возрождены в “теориях” о происхождении тканей куриного зародыша из белка и желтка, о появлении клеток из прокипяченной в формалине кости, из фекальных масс и даже из тертого перламутра (Лепешинская, Кузнецов и др.), о превращении проростков ячменя в брюшину кролика (Шипачев), пшеницы в рожь, овса в овсюг, о вылуплении кукушки из яйца пеночки (Лы-сенко и его сторонники). Следовательно, сами принципы, заложенные в экстремальном варианте эпигенетической трактовки онтогенеза, весьма живучи и могут восторжествовать, благодаря активности (не научной!) своих пропагандистов при соответствующих благоприятствующих им условиях.

Торжество эпигенетиков в XI веке, в общем, также не имело научных оснований, но явилось результатом преобразования системы взглядов, выдвинутых раннехристианскими писателями, и шагом назад по сравнению с предшествовавшим вариантом преформизма. Действительно, преформисты раннего средневековья предполагали наличие каких-то законов, пусть касающихся лишь количественной стороны развития, но подлежащих экспериментальному изучению (кстати, Августин, Лактанций и некоторые другие мыслители того времени были очень тонкими наблюдателями и сторонниками экспериментального изучения феноменов и изучения законов природы). На смену их представлениям в схоластический период средневековья28 пришли умозрительные эпигенетические схемы, в основе которых (хотели или не хотели этого авторы) лежали элементы произвола, а “экспериментальные” поиски, проводившиеся в рамках этой парадигмы, имели целью не столько выявить законосообразность природы, сколько найти способы, вроде языческих заклинаний, с помощью которых можно было бы подчинить темные и светлые духи и использовать их для овладения силами природы, для извлечения из нее пользы и выгоды, вопреки свойственным ей законам и естественному состоянию.

Эпигенетическая парадигма в эпоху Возрождения

Лишь в эпоху Возрождения эмбриологические изыскания, хотя и проводившиеся в рамках эпигенетической парадигмы, обрели научную почву, в первую очередь в трудах Леонардо да Винчи (1452-1519). Принято считать, что Аристотель является отцом эмбриологии как отрасли естествознания, а да Винчи - отцом эмбриологии как точной науки. Леонардо первым ввел в биологию количественный метод исследования, - почти на 400 лет опередив свою эпоху, он производил количественные измерения на растущем эмбрионе. Кое-что он знал о наследственности и тем самым снова привлек внимание к преформизму29.

Последующие эмбриологи эпохи Возрождения проводили уже систематические наблюдения над развивающимися зародышами. Это так называемые макроиконографы XVI века - Албдрованди, Аранци, Койтер, Лавренци, Иероним Фабриций, Паризан и другие.

Следует также отметить Томаса Брауна, впервые приложившего к эмбриологии химические методы. Но крупнейшими фигурами были в этот период Марко Марчи, Дигби, Хаймор и Гарвей.

Богемец Марко Марчи, находившийся под влиянием философских идей Декарта, выдвинувшего оригинальную механистическую теорию эпигенеза30, синтезировал в 1635 г.:

1. аристотелевскую эпигенетическую теорию семени и крови;

2. рационалистически-математическую трактовку проблемы зарож

дения в духе Гассенди и Декарта;

3. новые экспериментальные методы оптики;

4. каббалистический мистицизм света как источник и причину

всех вещей.

В последнем случае он объяснил гетерогенизацию зародыша по аналогии с линзами, создающими сложные лучи из простого света. Формообразующая сила испускает лучи из геометрического центра тела зародыша, в результате чего создаются сложные образования. Уродства возникают как результат случайного удвоения излучающего центра.

Иными словами, здесь содержится дальнейшее развитие идеи морфогенетических полей, мимоходом брошенной Аристотелем.

Английский эмбриолог Киннел Дигби (1603-1665), подражая Галилею и Гоббсу, пытался объяснить эмбриогенез двумя силами - плотностью и разреженностью, действующими на основе местных движений. Он ясно высказался в пользу эпигенеза31. Особенностью представлений Дигсби является их механистический характер, он отрицал существование особой формообразующей силы и рассматривал развитие как результат взаимодействия частей зародыша, предвосхищая многие идеи механики развития.

Дигби вторит Натаниель Хаймор. В своей книге “История зарождения” (1651) он, пожалуй, в еще большей степени привлекает к объяснению эпигенетических механизмов развития принципы механицизма и атомистики.

Уильям Гарвей (1578-1658), лейб-медик Карла I, обобщил факты, свидетельствующие в пользу эпигенеза, ему принадлежит крылатая фраза: “Все живое - из яйца”. В трудах Гарвея эмбриология заяв-ляет о себе как серьезная научная дисциплина. Тем ярче проявляется в них сдерживающая уже дальнейший прогресс эмбриологии роль средневекового варианта эпигенетической парадигмы, с ее скрыто отрицательным отношением к выяснению закономерностей развития. Процесс зарождения, говорит Гарвей, столь божественен и чудесен, что “лежит за пределами нашего познания и не может быть охвачен нашей мыслью или нашим пониманием”32.

Торжество преформизма

Несмотря на определенные успехи, эпигенез вступил в XVII век в состоянии идейной истощенности, он буквально изживал себя, поскольку в рамках самой парадигмы не просматривались пути дальнейших исследований, мысль зашла в безысходный тупик. Построение теории остановилось на феноменологическом уровне, жизнь не требовала проникновения в механизмы. Подобная ситуация не могла не разрешиться коренным поворотом во взглядах, особенно если принять во внимание ряд существенных превходящих факторов.

Движение реформации, начатое Лютером, потрясло основы общества и затронуло все его сферы, включая культуру. Одним из следствий этого движения было возвышение августинизма (а следовательно, по крайней мере среди протестантов - и преформизма).

Руководящая роль в мировоззрении переходила из рук теологии в руки философии, проявившей тенденцию рассматривать природу с позиций механистических, а происходящие в ней изменения и события начали оценивать как чисто количественные, выражающиеся в росте (или уменьшении) предсуществующего.

Такого рода мировоззренческий поворот не мог не отразиться на отношении к учению Аристотеля (моментом которого был и эпигенез) причем в отрицательном смысле.

В результате многовековых наблюдений накопились факты, не соответствующие теории эпигенеза. Например, в семенах растений при внимательном их изучении усмотрели сформированные зачатки всех растительных органов - это ли не свидетельство в пользу преформации!

Появление микроскопа вызвало к жизни так называемую микроиконографию, продемонстрировавшую, что кажущаяся гомогенной масса раннего зародыша на самом деле расчленена на хорошо различимые части, которые постепенно растут и становятся в конце концов видимыми невооруженным глазом.

Мог ли в такой ситуации устоять эпигенез? По-видимому - нет, и его падение было закономерным. Через тысячу с лишним лет после Августина венецианец Джузеппе Ароматари (1586-1610) выпустил в свет трактат “Письмо о зарождении растений из семян”, в котором изложил основные положения преформизма: “Зародыш уже грубо очерчен, - писал он, - прежде чем он кажется сформированным наседкой”33. Философские обоснования не заставили себя ждать и сначала Пьер Гассенди (1592-1655), а затем в более явной форме Никола Мальбранш (1638-1715) провозгласили преформизм основой развития34.

А фактический материал рос как снежный ком - еще бы, микроскоп открыл невиданные доселе миры. Ян Сваммердам (1637-1685) исследовал кокон насекомых и нашел там тело со всеми органами бабочки или жука, он предположил, что и под кожей гусеницы тоже скрыты бабочка или жук. Отсюда последовало научное обоснование догмы о “первородном грехе”: “в природе нет зарождения, но только размножение, рост частей. Следовательно, первородный грех объясним, ибо все человечество было заключено в чреслах Адама и Евы. Когда иссякнет запас их яиц, человеческий род прекратит свое существование”35. Антон Левенгук (1632-1727) при изучении зародышей у овец пришел к заключению, что в них с самого начала налицо все органы, хотя и признал неравномерность развертывания и роста предобразованных частей зародыша. Марчелло Мальпиги (1628-1694) вслед за Уильямом Круном представил свидетельства преформации цыпленка в яйце. Мальпиги поддержали Лоренцини, Винеус и другие. К XVIII веку теория преформизма приобрела уже четкие очертания и многочисленных сторонников, одержав полную победу над эпигенезом. Оформляется теория “вложения”, которая у Альбрехта Галлера (1708-1777) звучит так: ”яичник прародительницы должен содержать не только дочь, но и внучку, правнучку и праправнучку. Но если однажды доказали, что яичник может содержать много поколений, нет ничего нелепого в утверждении, что он содержит их все”36.

Швейцарский зоолог и ботаник Шарль Боннэ (1720-1793) не преминул провозгласить теорию вложения “величайшим триумфом разумного убеждения над чувствами”37 и стал активнейшим ее пропагандистом. Дальнейшее развитие победившего преформизма осу-ществлялось по принципу, сформулированному Фейерабендом: никаких дискуссий с отмиравшим эпигенезом, обсуждение проблем только в рамках существующей парадигмы по мере накопления новых фактов. В связи с этим вскоре произошло разделение преформистов на две “партии” - овистов и анималькулистов. Первые (Свам­мердам, Мальпиги, Боннэ, Галлер, Уинслоу, Валлисниери, Рюйш, Спалланцани при поддержке Мальбранша, а также Бианки, Бурге, Бюиссьер, Коштвиц и др.) считали, что роль мужского начала заключается лишь в нематериальном одухотворении зародыша, а сам зародыш “нарисован” в яйце. Дюашель якобы видел зародыша цыпленка в неоплодотворенном яйце, Якобеус утверждал то же относительно лягушки. Анималькулистов было меньше, наиболее известны из них - Левенгук, Гартсекер, Лейбниц (из философов), кардинал де Полиньяк, в Англии - врачи Кейль и Чейн, Эразм Дарвин, во Франции - Жофруа и акушер дела Мотт, в Германии - Витгоф и Людвиг, в Бельгии - Льето и др. Они считали, что зародыш преформирован в спермиях, менее, чем овисты придерживались фактов и проявляли фантазию, часто безудержную. Врач д'Омон, автор статьи о зарождении в знаменитой энциклопедии Дидро, выступил против анималькулистов в защиту овистов. Он аргументировал свои возражения тем, что природа не может быть столь расточительной, чтобы бесцельно производить миллионы сперматических анималькулов, имеющих каждый собственную душу и тем, что непонятно, как они воспроизводят себе подобных38. Таким образом, творения, редактируемые французскими энциклопедистами XVIII века, венец механистического материализма, выражали преформистские взгляды. К преформизму тяготели и сами французские материалисты. Ламеттри, например, утверждал, что семенные живчики “содержат человеческое растение в миниатюре”39. И хотя Дидро, по-видимому, отклонялся от преформизма в сторону эпигенеза, возможно, под влиянием антиматериалиста Вольфа40, все же очевидна возможность существования преформизма в рамках как теологического, так и материалистического мировоззрения. Тем не менее в XIX веке преформизм пал.

Возвращение эпигенеза.

Диалектическое совмещение эпигенеза и преформизма

П.А.Баранов и в какой-то степени Дж.Нидхэм полагают основанием крушения преформистов в конце XVIII - начале XIX века те трудности, с которыми они столкнулись при распространении своих концепций на различные сферы биологии. Это, в частности, трудности, связанные с объяснением уродств, явлений регенерации, результатов межвидовых скрещиваний, а также сходства зародышей млекопитающих, птиц и т.д. на ранних стадиях развития. В действительности, преформисты находили удобные и в рамках парадигмы вполне удовлетворительные решения этих проблем и, следовательно, всерьез подорвать устои преформизма они не могли. Что же обусловило неудачу столь успешно развивавшегося преформизма? Прежде всего следует отметить, что расшатывание этой парадигмы началось еще в XVIII веке, в период ее господства. Этим занимались, и довольно активно, натурфилософы Пьер Мопертюи (1698-1759), Джон Нидхэм (1713-1781), Джордж Бюффон (1707-1788), а также химик Георг Шталь (1660-1734)41. Однако то, что они, чуждавшиеся наблюдения и опыта, предлагали взамен преформизма, едва ли могло устроить науку даже в те далекие времена. Сперматозоиды рассматривались как паразитирующие в семени животные, которые зарождались в женской и мужской семенной жидкости, подобно тому, как в настоях растительных и животных веществ зарождаются “подвижные тела”. Зародыша “производили” от смешения двух жидкостей, женской и мужской, по аналогии со смесью серебра и азотной кислоты с водой и ртутью, в которой возникают образования, похожие на дерево.

Между тем в возобновившихся дискуссиях между преформистами и эпигенетиками встали новые проблемы, например, - вопрос о соотношении роста и дифференциации, возникли некоторые промежуточные позиции, начал объективно проявляться и стихийный обмен идеями между обоими конкурирующими направлениями. Дж.Нидхэм42 дает такую классификацию различных сложившихся в то время направлений в зависимости от ответов на вопросы:

А. Эпигенез: дифференциация + рост (Гарвей).

B. Преформация: только рост (Мальпиги, Сваммердам и др.).

C. Метаморфоз: только дифференциация (Аристотель, Фабриций).

D. Преципитация: на очень ранних стадиях А (эпигенез), вслед

за ним В (преформация) (Шталь, Кэз).

E. На очень ранних стадиях В (преформация), затем

С (метаморфоз) (Крун).

F. На очень ранних стадиях С (метаморфоз), вслед за ним В

(преформация) (Бюффон).

Такое многообразие взглядов обычно долго не держится в науке и какой-то из них в конце концов становится преобладающим. Это обстоятельство способствовало возрождению конкурирующего с преформизмом эпигенеза, поскольку упомянутое многообразие возникло в условиях господства преформизма и свидетельствовало о его кризисе.

В этих критических условиях прозвучал (и достаточно мощно) голос в пользу эпигенеза. Подавший голос не был, однако, достаточно сильным борцом и пропагандистом в смысле Фейерабенда, что и отсрочило признание его взглядов. Речь идет о Каспаре Фридрихе Вольфе (1734-1794), работавшем сначала в Германии, а затем в России. Факты, полученные им с помощью микроскопической техники при изучении развития цыпленка были, хотя и более детальными, но по сути своей не отличались существенно от полученных Мальпиги, а вот трактовка была противоположной43.

Иными словами, возрождение эпигенеза произошло в основном не благодаря накоплению каких-то принципиально новых фактов, но вследствие новой трактовки фактов, уже существующих и даже успешно использовавшихся в конкурентной парадигме.

Но что особенно любопытно, при всей доброкачественности работ Вольфа, его эпигенетические взгляды не были приняты и, более того, ему приходилось униженно заискивать и оправдываться перед преформистскими авторитетами44. Совсем по Фейерабенду - в науке, как в мифе, - фундаментальные законы табуированы от критики, авторитет ученых давит с той же беспощадностью и фанатизмом, как авторитет создателей и жрецов мифа; все, что расходится с принятыми теориями отбрасывается, независимо от степени фактической обоснованности.

Однако пропагандисты эпигенетической идеи быстро объявились и активно взялись за ее утверждение. И.Ф.Блюменбах (1752-1840), профессор Геттингенского университета издал в 1781 году памфлет, в котором объяснявшиеся ранее в преформистском духе явления регенерации у гидры, восстановление тканей у человека при заживлении ран и явления галло-образования у растений, перетолковал на эпигенетический лад: опять-таки факты те же, а интерпретация другая. В дальнейшем (1784) появилось положительно оцененное Гете сочинение И.Г.Гердера “Идеи к философии истории человечества” с неоднократными ссылками на Вольфа и поддержкой учения об эпигенезе. Затем Х.Пандер (1794-1865) и особенно К.Бэр (1742-1876) при участии уже многочисленных сторонников (Г.Ратке, К. Рейхтера, К.Бишопа, А.Келликера, А.Крона и др.) и не с пустыми руками, а с новыми фактами окончательно утвердили монополию эпигенетической концепции. Что же способствовало ее победе?

Во-первых, диалектические тенденции немецкой классической философии, наносившие ощутимый урон механистическому взгляду на мир. Уже великий современник Вольфа Иммануил Кант в “Кри­тике способности суждения” (1790) высказался за эпигенез, воздав хвалу Блюменбаху. Идеи Фихте, Шеллинга и, наконец, Гегеля, быстро распространившиеся в мире и, бесспорно, воодушевившие и гуманитариев и естествоиспытателей, открыли теории эпигенеза зеленый свет. Тенденция в развитии общемировоззренческой парадигмы настоятельно требовала оживления эпигенеза и подавления преформизма как символа механистического восприятия мира. Есть некоторые конкретные факты, свидетельствующие о самом прямом влиянии новой философии на эмбриологов: наставник К.Бэра анатом и физиолог И.Деллингер (1770-1841) не только сам был увлечен идеями Шеллинга и основательно изучил его труды, но и рекомендовал это своим ученикам. Его курс “Основы учения о человеческом организме” был основан на философских принципах Шеллинга, Деллингер прямо указал, что подчинил материал своего курса “высшим взглядам, взятым из натурфилософии”45.

Во-вторых, несмотря на существование механистических и явно материалистических вариантов преформизма, он тем не менее рассматривался как учение, связанное с теологией, а поскольку материалистические и атеистические тенденции в XIX веке усилились, престиж его начал падать. И хотя эпигенетическая концепция вполне совместима с виталистическим пониманием движущих сил развития (и среди эмбриологов-эпигенетиков “новой волны” многие были виталистами) все же эпигенез больше соответствовал общей материалистической парадигме, в особенности после ее отхода от крайнего механицизма.

В-третьих, с провозглашением в 1839 г. Шлейденом и Шванном клеточной теории стало ясно, что взрослый организм развивается из одной клетки, образующейся в результате слияния отцовской и материнской половых клеток и подвергающейся затем процессу деления с последующим новообразованием (эпигенезом) частей зародыша и агрегатов многих клеток.

В-четвертых, уровень микроскопической техники существенно повысился и стало возможным увидеть такие детали, которые раньше не удавалось выявить, в результате оказались отвергнутыми доводы преформистов о том, что различные части организма, преформированного в яйце (или спермии) не видны из-за недостаточного разрешения используемых для наблюдения оптических систем.

В-пятых, с развитием философии, по-видимому, вновь возрос интерес к трудам Аристотеля, одного из создателей эпигенетического учения, а вместе с тем и к самому этому учению.

В-шестых, представления о преформистском или эпигенетическом пути развития тесно были связаны с еще одной проблемой - проблемой самозарождения жизни. Начиная с Аристотеля, эпигенетики, как правило, верили в самопроизвольное возникновение рыб, червей, лягушек и даже мышей из ила, росы и грязи. В дальнейшем от допущения, что таким путем могут происходить сложные организмы, пришлось отказаться. В 1668 г. Франческо Реди доказал, что личинки мух появляются в гниющем мясе только при доступе к нему взрослых мух, откладывающих яички.

Однако эпигенетик Дж.Нидхэм почти через сто лет продемонстрировал, что в прокипяченных жидкостях, помещенных в закрытые сосуды, микроорганизмы все же появляются. Преформисты выступили с опровержением. Спалланцани при более тщательной постановке опыта не обнаружил развития микроорганизмов в питательных жидкостях. Но в 1859 г. француз Пуше произвел опыты, якобы свидетельствующие о возможности самопроизвольного за-рождения микробов. На его оказавшиеся ошибочными эксперименты ссылались и их поддерживали “крайние” эпигенетики даже в середине XX века (Лепешинская). Когда в конце XIX века Луи Пастер окончательно доказал невозможность самопроизвольного зарождения живого, а гениальный Р.Вирхов выдвинул знаменитый тезис “клетка только из клетки”, эпигенез был уже в какой-то мере разбавлен элементами преформизма. Таковы, на мой взгляд, обстоятельства, обусловившие торжество принципов эпигенеза на новой, однако, основе, не столь примитивной, как в эпоху средневековья, но опирающейся на богатый и точный фактический материал, добытый в результате тщательных и кропотливых наблюдений с использованием совершенной по тому времени техники.

Несмотря на то, что основания современной описательной (да впоследствии и экспериментальной эмбриологии) были заложены главным образом эпигенетиками, преформизм не был окончательно низложен, и в XX веке был осуществлен своеобразный синтез преформизма и эпигенеза, развитие стали рассматривать как преформированный эпигенез, а дискуссии между более преформистски и более эпигенетически настроенными эмбриологами продолжаются и в наши дни вокруг проблем общей и экспериментальной эмбриологии, теории регенерации, гистогенеза, морфогенетических полей и т.д.46.

Действительно, развитие в XX веке учения о материальных основах наследственности, открытие мозаичных и регуляционных яиц, явлений детерминации, самодифференцировки, эмбриональной индукции привели к включению в господствующую эпигенетическую концепцию элементов преформизма и тем самым произошел обмен идеями между двумя конкурирующими парадигмами, так что на определенном этапе развития науки такой обмен, видимо, может происходить (вопреки мнению Фейерабенда). Естественно, преформизм XX века отнюдь не принимает предсуществование формы организма в самом начале онтогенеза, но постулирует преформацию факторов развития47. “Развитие одновременно и преформация и эпигенез”48.

Заключение

В ходе смены парадигм биологии развития известны случаи, удовлетворяющие схеме развития науки, предложенной П.Фейерабендом.

Между различными парадигмами наблюдается преемственность используемого и вновь получаемого фактического материала. Разные парадигмы могут быть построены на основании одного и того же фактического материала.

Чередование преформистской и эпигенетической парадигм сопровождается преемственностью идей между разными вариантами эпигенетической и разными вариантами преформистской парадигмы. Однако границы между самими этими парадигмами сохраняются достаточно отчетливо.

Возможно “перетекание” идей из одной парадигмы в другую и развитие этих идей в рамках новой парадигмы, порою даже более успешное.

Возможен диалектический синтез разных парадигм или отдельных их компонентов.

Развитие конкретной парадигмы - сложный многофакторный процесс зависящий в значительной степени от характера господствующей общей системы мировоззрения, состояния культуры и ряда других факторов.

Литература

1. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.

2. Там же. С. 151.

3. Карнап Р. Философские основания физики. М.: Прогресс, 1971; Карнап Р. Философские основания физики. М.: Прогресс, 1971; Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М.: ИЛ, 1958.

4. Feyerabend P. Against Method. Norfolk, Thelford, 1975.

5. Никифоров А.Л. От формальной логики к истории науки. М., Наука, 1983.

6. Корочкин Л.И. Свет и тьма. СПб: Логос, 1993; Корочкин Л.И. Послесловие к книге А.Лима де Фариа “Эволюция без отбора”. (М.: Мир, 1989).

7. См: Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. М., 1979. C. 159-161.

8. Нидхэм Дж. История эмбриологии. М., 1947. С. 23-26.

9. Тураев Б. История Древнего Востока. Т. I. М., 1935. С. 256-290.

10. Лункевич В.В. От Гераклита до Дарвина. Т. I. М.;Л.: Биомедгиз, 1936. С. 29-30.

11. Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 41-42.

12. Там же. С. 45-69.

13. Гиппократ. Избранные книги. М.;Л., 1937. С. 42-44.

14. См.: Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М.: Наука, 1980.

15. Цит. по: Богомолов А.С. Диалектический логос. М.: Мысль, 1982.

16. Нидхэм Дж. С. 76.

17. История философии. Т. I. М., 1940. С. 283-299.

18. Цит. по Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 88. См. также: Григорий Нисский. Творения. Ч. I. М., 1861. С. 76-222. Василий Великий. Беседы на шестоднев. СПБ, 1824. Немезий. О природе человека. Почаев, 1905. С. 19-50. У этих авторов присутствуют глубокие, хотя и вполне явные об эволюционом выходе принципов эмбриологии.

19. Карпинская Р.С. Теория и эксперимент в биологии. М., 1984. С. 109.

20. См.: Тейлор Э. Первобытная культура. М.: Социоэкгиз, 1939.

21. Августин. О граде божием. Ч. 6. Киев, 1906. С. 266.

22. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980. С. 383-427.

23. Василий Великий. Беседы на шестоднев. СПб, 1824. С. 234.

24. Нидхэм Дж. Указ. оч. С. 87.

25. Григорий Нисский. Творения. Ч. I. М., 1861. С. 80-150.

26. Штекль А. История средневековой философии. М.: Изд. В.Саблина, 1912.

27. См.: Лозинский С.Г. История папства. М., 1961. С. 467-530.

28. См.: Эйкен Г. История и система средневекового миросозерцания. СПб, 1907.

29. Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 114-115; Баранов П.С. История эмбриологии растений. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1955. С. 56-58; Лункевич В.В. Указ. соч. С. 56-58; Бляхер Л.Я. Очерк истории морфологии животных. М., 1962. С. 18-19.

30. Баранов П.С. С. 86-88.

31. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С.140-143.

32. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 162.

33. Цит. по Бляхер Л.Я. Указ. соч. С. 26.

34. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С .194.

35. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 196.

36. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С. 229; Цит. по: Гайсинович А.Е. Указ. соч. С. 52-55.

37. Цит. по: Баранов П.А. Указ. соч. С. 122.

38. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С.260-261.

39. Ламеттри Ж. Избр. соч. М., 1925. С. 238.

40. См.: Гайсинович А.Е. Указ. соч. С. 164-165, 183.

41. Цит. по: Баранов А.П. Указ. соч. С. 132.

42. Цит. по: Нидхэм Дж. Указ. соч. С.211.

43. См.: Гайсинович А.Е. Указ. соч. С. 240-241, 243. Также: Вольф К.Г. Предметы размышлений в связи с теорией уродств. Л.: Наука, 1973.

44. См.: Гайсинович А.Е. Указ. соч. C. 259-340.

45. Райков Б.Е. Карл Бэр. Его жизнь и труды. М.;Л., 1951. С. 418-423; также: Бэр К. Автобиография. Л., 1950.

46. Заварзин А., Румянцев А.В. Курс гистологии. М., 1946. С. 138.

47. СветловП.Г. Физиология (механика) развития. Т. I. Л., 1978. С. 213.

58. Астауров Б.Л. Проблемы индивидуального развития // Журн. Общ. Биол. 1968. Т. XXIX. № 2. С. 145.

А.А.Любищев

Нужна ли философия для науки?

Бесспорно существуют такие факты: 1) обширная категория выдающихся ученых совершенно не интересуется философией; 2) под нежелание философствовать для некоторых наук, а возможно даже для всех, может быть подведено теоретическое обоснование; 3) наши советские философы нанесли огромный вред своими попытками "руководить" наукой и на них лежит обязанность доказать, какую пользу они принесли; 4) гипертрофия философских предметов в вузах и их особо привилегированное положение чрезвычайно мешают усвоению наук студентами. Значит ли это, что философия для ученых никакого интереса не представляет? Такой вывод был бы необоснован. С таким же правом мы могли бы сделать вывод о ненужности медицины, так как, несомненно, что многие люди, особенно живущие в природе, достигают очень преклонного возраста не обращаясь к врачам, что правильный образ жизни есть лучшее средство для сохранения здоровья, что среди врачей всегда было достаточно шарлатанов и что неосторожное знакомство с медицинскими книгами иногда приводит к чрезмерной мнительности, отнюдь не благоприятной для здоровья. И любопытно, что в настоящее время, наряду с равнодушием к философии, среди значительного числа ученых, имеется повышенный интерес в философии среди других ученых не меньшего ранга, чем первые. Создаются новые направления в философии, возглавляемые крупными математиками (Г.Кантор, Д.Гильберт, Броуер, Вейль, Б.Рассел, Уайтхед) или физиками (Эддингтон, Гейзенберг, Шредингер) и проч. Появился целый ряд новых журналов, посвященных философии науки.

Дело объясняется тем, что философия не нужна для повседневной работы ученого, она требуется лишь для определенных категорий ученых и лишь в определенные периоды развития науки. В науке всегда существовали, но с особенной силой проявляются сейчас, две противоположные тенденции: специализации и унификации. Науки разрослись и усложнились настолько, что вполне овладеть можно, казалось бы, только ничтожным участком обширного поля науки. Многих это вполне устраивает. Существуют хорошие ученые, всерьез думающие, что век универсальных умов прошел, что будущее принадлежит только узким специалистам. Противники такого мнения, доводя эту идею до абсурда, говорят, что в будущем будут врачи, специалисты по лечению правой ноздри в июне месяце. Но даже если бы это было верно, то наряду со специалистами должна была бы быть какая-то организация связи специалистов, иначе получилось бы подлинное вавилонское столпотворение. Эта организация должна была бы как-то согласовывать и увязывать независимую друг от друга работу специалистов.

Но кроме дробления наук на все более и более узкие ручейки, за последнее столетие возникли науки промежуточные, связывающие науки, раньше всегда отграниченные друг от друга. Например, физика и химия были резко отграничены, а потом появилась физическая химия. В XIX веке мыслим был хороший химик, который был только химиком, в настоящее время это становится все менее и менее возможным. Недавно установилась совершенно неожиданная комбинация: "Кибернетика и генетика" к великому соблазну наших философов, считавших обе эти дисциплины (имеется в виду, конечно, генетика менделистская, а не мичуринская) буржуазными лженауками.

Бывает и так, что одна наука, работая своими методами, подрывает привычные представления другой науки, работающей тоже своими методами. Например, химики привыкли считать, что поваренная соль состоит из прочных изолированных друг от друга молекул, каждая из которых содержит по атому натрия и хлора. А вот рентгеновский анализ показал, что никаких изолированных друг от друга молекул хлористого натрия в кристалле поваренной соли нет, а что есть правильное чередование атомов хлора и натрия. Для многих химиков, привыкших к своим представлениям, это казалось совершенно неприемлемым. Сейчас, насколько мне известно, к этому привыкли и химики перестроили свое понимание молекулы. Такая перестройка во многих случаях происходит в рамках данной науки, не затрагивая философских построений, глубокая же перестройка, естественно, их затрагивает. Давно было сказано, что философия начинается с сомнения. Надо прибавить: "С сомнения в общепризнанных истинах". Можно сказать с неменьшим основанием, что философия и кончается с прекращением сомнения, т.е. с выработкой такой уверенности в новых основных тезисах, пришедших на место старых, какая была свойственна защитникам старых. Кальвин создал новую систему догматов взамен католических, и во имя новой системы сжег своего друга, не уступая по фанатизму Торквемаде. Оливер Кромвель был мужественным противником папизма и истребил всех жителей Дрогеды с той же уверенностью в своей правоте, с какой Симон де Монфор истреблял альбигойцев. И не следует думать, что фанатизм свойственен только религиозным деятелям. Самые выдающиеся ученые бывают не лишены твердых убеждений, построенных вовсе не на основе разума, а на основе привычки, внутреннего чувства, подсознательных классовых влияний и прочего. Сейчас пытаются подчеркивать классовые влияния, как главную и чуть ли не единственную причину отклонения от разума крупных ученых ("приказчиков своего класса"), на деле же гораздо чаще имеют место причины, не имеющие ничего общего с классовыми влияниями. К.А.Тимирязев (сам - пламенный фанатик дарвинизма) рассказывает, что Д.И.Менделеев не признавал никаких аргументов в пользу превращения элементов и горячился настолько, что спорившие с ним принуждены были переходить на другую тему, видя, что здесь речь идет об убеждении чувства. Иногда такое внутреннее убеждение приводит к курьезной переоценке выдающимся человеком своей роли в культуре. Ньютон считал величайшим произведением своей жизни "Замечания на книгу пророка Даниила и апокалипсис св.Иоанна". Гете раз сказал Эккерману, что считает свое физическое учение о цветах более ценным, чем свои стихи. Рихард Вагнер, по свидетельству Гельмгольца, ценил свои стихи выше, чем свою музыку.

Поэтому, чем глубже перестройка основных понятий науки и философии, тем более ожесточенное сопротивление встречает такая перестройка у людей привычных к старой системе. Поэтому-то в науке вопросы и не решаются голосованием.

Как же отличить убеждения разума от убеждения чувства? Иногда - это бывает очень просто. Если тот или иной ученый, защищая взгляды другого, доказывает, что этот другой - абсолютно безошибочен и никакой критике не подлежит, то, значит, мы имеем дело с культом личности, враждебным истинной науке. Безошибочных ученых не бывает, и самое глубокое уважение, которое мы питаем к наиболее выдающимся ученым, не заставляет нас воздерживаться от критики тех или иных утверждений этого ученого. Недавно ученый мир оплакивал смерть украшения науки XX века - Альберта Эйнштейна. Немного найдется людей, которые бы внушали такое уважение современникам, так как он совмещал в себе и исключительный интеллект ученого и высокий моральный характер подлинного гуманиста. И, однако, кажется нет физиков, которые бы с ним решительно во всем соглашались, и я знаю, что очень многие крупные физики (если не большинство), в том числе и среди его ближайших друзей, считают, что Эйнштейн, потратив около тридцати лет своей жизни на разработку единой теории поля, стоял на ложном пути. Вот это и есть - уважение, но без примеси культа личности.

В других случаях такого явного уклонения от научного духа как культ личности не замечается, но мы обнаруживаем ссылки на "об-щепризнанность", находим у данного ученого нежелание разобрать аргументацию, отклонение того или иного взгляда "с порога", игнорирование широко известных взглядов выдающихся ученых. Такая позиция выражается словами: "Я Вас не понимаю и не желаю понимать", - как возразил мне на первом съезде зоологов в 1922 году один видный советский ученый.

Поэтому на вопрос, нужна ли философия для науки можно ответить так. Наука не развивается монотонно и структуру имеет, как прекрасно указал академик Немчинов, не одноэтажную, а многоэтажную. Главная масса научной работы проходит в пределах одного этажа: это работа ценная, эффективная, но проводится она на прочном основании, разработанными уже методами и поэтому доступна планированию; философия здесь нужна лишь для некоторого общего развития, а творческая философская работа отсутствует. Но накопляются противоречия, заходят в тупики, возникает необходимость пробираться в следующий этаж. Чем многочисленнее тупики, чем труднее пробиваться в следующий этаж, тем радикальнее и глубже оказывается ломка привычных понятий. Передовые умы начинают понимать, что то, что казалось вечной, абсолютной истиной, не является таковой: требуется основательная философская работа. Поэтому самые крупные научные революции всегда связаны непосредственно с перестройкой привычных философских систем. Но в течение долгого периода истории человечества такие умственные революции приводили к тому, что одну систему "абсолютных" истин сменяла другая система с той же претензией на абсолютность. Конечно, были скептические направления, отрицавшие абсолютные истины, например, пирронизм, но, мне кажется, что они большого значения в творческом развитии науки не играли, хотя бесспорно играли роль стимула к пересмотру старых систем.

Уроки истории

Долгое время философы бились построить такую систему, которая была бы "доказана на вечные времена" с абсолютной достоверностью, и старались ее построить путем выбора некоторого числа абсолютно твердых истин, из которых потом логическим путем получали дальнейшие выводы. Образцом для этого у многих философов была "абсолютно достоверная" математика. Некоторые из крупнейших философов были самыми выдающимися математиками, как Декарт, Лейбниц, другие сознательно строили свою философию по образцу геометрии, как Спиноза. Огромную роль в построении философии Канта сыграло его убеждение (тогда кажется никем не оспариваемое) в окончательной и безусловной (так называемой аподиктической) достоверности геометрии. Я полагаю, что эту общую черту почти всех выдающихся философов (стремление к абсолютной достоверности) полезно обозначить термином аподиктизма. Ей противополагался скептицизм, который сомневался во всем, но этому сомнению не давал сколько-нибудь четкую характеристику.

Такая смена аподиктических систем в философии характеризует в основном все развитие философии от Аристотеля до Канта. Этому соответствовало и понимание науки Аристотелем, как совокупности доказанных или хотя бы доказуемых истин о всеобще необходимом. Это понимание точной науки сохранилось у многих, незнакомых с позднейшей эволюцией науки до настоящего времени. Считается, что точность есть синоним достоверности, и наука тем точнее, чем больше достоверных истин она содержит. Нередко приходится слышать, что после Маркса и Ленина и общественные науки сделались точными, так как заключают истины, окончательно доказанные на вечные времена. Это мнение опирается на высказывание Энгельса:

" ...Но ведь существуют же истины настолько твердо установленные, что всякое сомнение в них представляется нам равнозна-чащим сумасшествию? Например, что дважды два равно четырем, что сумма углов треугольника равна двум прямым..."1.

В отношении наук, доступных в большей или меньшей степени математической обработке, Энгельс пишет: «Если кому-нибудь доставляет удовольствие применять большие слова к весьма простым вещам, то можно сказать, что некоторые результаты этих наук представляют собой вечные истины, окончательные истины в последней инстанции, почему эти науки и были названы точными»2. (Подчеркнутое - курсив у Энгельса - А.Л.).

Конечно, понятия точности и достоверности глубоко различны, полагаю, что это станет ясно из дальнейшего.

Положение существенно изменилось в середине XIX века, когда аподиктическое направление, господствовавшее с незапамятных времен в науке и философии, подверглось таким испытаниям, что оказалось окончательно скомпрометированным по крайней мере в точных науках. Образцом абсолютно достоверной науки всегда считалась математика, в частности такие древние науки как геометрия, арифметика. Известно знаменитое утверждение Канта: "Но я утверждаю, что во всяком специальном учении о природе можно найти лишь столько собственной науки, сколько в нем можно найти математики". Как указывает один из комментаторов, Кант наукой, в отличие от более общего понятия "учение", называл аподиктически достоверное знание, а таким, по его мнению, было только знание априорное; образцом априорного же знания была математика.

Вот как раз из математики возникло подлинное самокритическое движение: величайшие математики XIX и XX веков сами спустили свою науку с заоблачных аподиктических высот. Законнейшая гордость русской науки, Лобачевский, создал новую, неевклидову геометрию, отличную от евклидовой, но столь же логически безупречную. Он назвал ее "воображаемой" и она, конечно, не опиралась ни на какие данные опыта, была чистым созданием мощного интеллекта. "Реальную" базу к ней подыскали позже: итальянский математик Бельтрами доказал, что плоская (двухмерная) геометрия Лобачевского вполне применима на так называемой псевдосфере. Лобачевский умер непризнанным и это вполне понятно, так как ломка основ геометрии была настолько серьезна, что его геометрия отрицалась подавляющим большинством даже крупнейших его современников. Одной из особенностей геометрии Лобачевского была

та, что сумма углов треугольника меньше двух прямых и притом тем меньше, чем больше величина треугольника. А из вышеприведенной цитаты видно, что Энгельс в 1878 году (когда было написано первое издание "Анти-Дюринга") считал, что сомневаться равенстве суммы углов треугольника двум прямым могут только сумасшедшие: он, очевидно, не знал не только сочинения Лобачевского, изданного в 1829 году (это простительно, так как Энгельс не был математиком и не знал русского языка), но и предназначенного для нематематиков сочинения, опубликованного на немецком языке его великим соотечественником Гельмгольцом ("О происхождении и значении геометрических аксиом").