Часть 10.

Но можно ли выяснить какая геометрия пригодна для нашего реального пространства? Конечно, можно: надо измерить сумму углов треугольника на основе геодезических и астрономических наблюдений. Это пытались делать и Гаусс и Лобачевский и не нашли отклонения от двух прямых. Значит ли это, что евклидова геометрия доказана? Нет, так как доказать (в абсолютном смысле, а не в смысле пригодности ее для нашей практики) евклидову геометрию вообще невозможно. Дело в том, что в геометрии Лобачевского существует постоянная к, и ни один треугольник не может иметь площадь большую к2; этот треугольник называется "нулевым треугольником", так как сумма всех его углов равна нулю. Величина к должна быть установлена опытным путем; с какой бы точностью мы не измеряли углы, и не находили сумму углов равную двум прямым, всегда можно сказать, что невозможность найти отклонение от двух прямых объясняется тем, что в пределах нашего опыта и при нашей точности опыта нет возможности найти отклонение суммы углов от двух прямых. Это кажется каким-то чрезмерным педантизмом, но история науки показывает, что этот "педантизм" вполне обоснован.

Мы сейчас привыкли к коперниковскому пониманию солнечной системы, а ведь это понимание имеет длинную историю. Не зря противники Галилея называли его взгляды пифагорейскими, так как уже в школе Пифагора Земля не считалась центром Вселенной. Аристарх Самосский, живший в III веке до нашей эры, высказал определенно мысль, что Земля вращается вокруг своей оси и обращается вокруг Солнца. Эти взгляды сочувствия не вызвали и получила признание система Птолемея, жившего во II в. н. э., т.е. много позже Аристарха. Почему же не были признаны взгляды Аристарха?

Потому что не были известны? Они были прекрасно известны, но великий Аристотель совершенно безупречно указывал, что если бы система Аристарха Самосского была справедлива, то мы должны были бы наблюдать периодические годовые смещения (так называемые параллактические) звезд на небесной сфере3. Несмотря на все попытки астрономов, доказательство параллактического смещения звезд не удавалось вплоть до 1839 года. До этого теория Коперника основывалась только на доводах косвенного характера. Поэтому те ученые, которые считают, что косвенные доводы не имеют ценности, уподобляются перипатетикам (сторонникам Аристотеля) - противникам Галилея.

Аналогичное случилось и с геометрией. В обычных условиях и на коротких сравнительно расстояниях невозможно найти отклонение от евклидовой геометрии, но одно из величайших достижений XX века, теория относительности приводит к заключению, что для описания законов поведения твердых тел в реальном пространстве требуется неевклидова, так называемая риманова геометрия (по имени математика Римана), в которой сумма углов треугольника уже не меньше, а больше двух прямых. Это положение, как известно, согласуется с наиболее точными астрономическими данными.

Сейчас теорию относительности и другие не менее революционные завоевания человеческого духа принуждены "признать" даже наши философы, потратившие немало труда и бумаги на критику этих неприемлемых для нас доктрин, так как совершенно исключительная практическая ценность их очевидна всякому. Творцы неевклидовой геометрии не имели никаких практических стимулов к своей работе и никаких непосредственно полезных выводов из их теории не вытекало. Неудивительно, что Лобачевский умер непризнанным, а знаменитая диссертация Римана "О гипотезах лежащих в основании геометрии", написанная в 1854 году, была напечатана только в 1868 году. Если нового направления не поняли даже многие крупные математики, то понятно, что люди, далеко стоящие от точной науки, но имевшие претензию на монополию прогрессивного мышления, отрицали неевклидову геометрию "с порога" даже тогда, когда она получила признание у математиков. Почитайте совершенно потрясающее по неприличию тона и по невежеству письмо Н.Г.Чернышевского своим детям от 8 марта 1878 года, где он глумится над Гельмгольцем, Бельтрами, а Лобачевского просто назы-вает круглым дураком4. Пожалуй, еще курьезнее высказывания зятя К.Маркса, П.Лафарга. Он уже признает неевклидову геометрию, но, следуя любимым догматам, полагает, что стимулом к ее разработке были кругосветные путешествия; он, очевидно, не понимает разницы между неевклидовой геометрией и сферической тригонометрией.

Не следует думать, что переворот в математике коснулся только геометрии. Если неевклидова геометрия опровергла незыблемость такого положения как равенство суммы углов треугольника двум прямым, то и старая почтенная арифметика подверглась не меньшей ревизии. Как пишет известный французский математик Лебег: «Но что станется в таком случае с "математической достоверностью", столь привлекавшей к себе внимание философов всех времен, если осталась лишь "прикладная математика". Ее авторитет падает, и она становится лишь наименее сомнительной из всех наших достоверностей»5. Другой известный математик и философ Б.Рассел выразился даже так: "Математика - это такая наука, в которой мы никогда не знаем, о чем мы говорим, и верно ли то, что мы говорим"6. В такой парадоксальной форме выражена глубокая мысль, что математика лишена абсолютной достоверности и что очень часто математические символы и понятия имеют самое разнообразное реальное истолкование, которое сплошь и рядом запаздывает по сравнению с применением этих символов. Эволюция понятия числа за весь период развития человечества шла по пути преодоления препятствий, воздвигаемых так называемым здравым смыслом, и каждая победа над "здравым смыслом" обозначала крупный шаг вперед. Огромным шагом было введение числа ноль. "Что же это за число ноль?" Можно было сказать, "нужно ли число для обозначения небытия?" и, однако, введение нуля имело следствием позиционную систему исчисления - огромный прогресс математики. Дальше: отрицательные числа (как может что-то реальное быть отрицательным?), ирра-циональные (т.е. неразумные или бессознательные), трансцедентные (выходящие за пределы), мнимые (тут комментарии излишни) и т.д. Кажется, что нет ни одной привычной аксиомы, которая той или иной отраслью математики не опровергалась бы. Уж чего, казалось бы, самоочевиднее: порядок множителей не влияет на величину произведения, однако исчисление кватернионов использует такие единицы измерения, для которых справедливо (назовем их а и б, хотя обычно изображают иначе): А х В = - В х А, т.е. от изменения порядка изменяется знак произведения.

И, однако, все эти нововведения, часто кажущиеся какой-то произвольной фантазией, оказываются чрезвычайно полезными и немало способствовали прогрессу точных наук. Люди далекие от науки часто боятся ревизионизма полагая, что ревизия незыблемых основ науки повредит науке: это возражение и делали Галилею его противники, защищавшие незыблемость основ учения Аристотеля. Практика показывает, что это совершенно неверно. Именно радикальная ревизия основ математики и физики не только сопутствовала, но и содействовала тому неслыханному прогрессу точных наук, свидетелями которого мы все являемся.

Современное положение аксиоматики

Каждая Наука в своем построении исходит из определенного количества аксиом, т.е. таких положений, которые мы принимаем без доказательства, но понимание "что такое аксиома" существенно изменилось. Раньше аксиомами считались истины, по своей очевидности не нуждающиеся в доказательствах. Тогда ясно, что не может существовать другая аксиома, отличная от первой. Сейчас под аксиомой понимается одно из тех положений, которое мы принимаем без доказательств; все остальные положения данной науки (теоремы) уже доказываются на основе принятых аксиом и определений. Наиболее совершенная система аксиом должна обладать тремя свойствами: 1) непротиворечивости: не допустимо, чтобы одна аксиома противоречила другой; 2) независимости: не должно быть "лишних" аксиом, т.е. таких положений, которые могут быть выведены из ранее установленных; 3) полноты: данная система должна быть достаточна для построения всей данной науки. Но многие математические теории используют неполную систему аксиом и, чем менее полна система аксиом, тем обширнее могут быть приложения.

Непротиворечивость является главным свойством системы аксиом и в одной и той же науке могут быть разные системы аксиом, каждая из которых лишена внутренних противоречий и поэтому имеет полное право считаться научной системой. А можно ли решать, которая из них верная? Можно говорить не о верности, а о реализуемости, т.е. о пригодности данной системы аксиом для исследования реального мира. Этот вопрос должен решаться опытом, т.е. совокупностью наших данных как косвенных, так и прямых экспериментальных. Мы можем считать верной (не придавая этому слову абсолютного значения) ту систему аксиом, с помощью которой мы можем достичь наиболее полного и краткого описания исследуемой нами области явлений. Достаточная полнота описания данной области проверяется возможностью прогноза и целенаправленного руководства данной областью явлений. "Объяснение" явлений играет совершенно второстепенную роль. Как известно, упор на "описание" по сравнению с "объяснением" в науке как будто впервые сделал Кирхгоф, открывший (вместе с Бунзеном) спектральный анализ; это мнение, как известно, было поддержано и развито Э.Махом, Пуанкаре, Дюгемом и другими учеными, внесшими наибольший вклад в дело философского понимания точных наук. Мы знаем, что этих взглядов придерживались если не все, то подавляющее большинство тех физиков, которые осуществили блестящий переворот в этой науке. Предпочтение объяснению описания кажется очень странным, но никто и не предпочитает простое описание, а речь идет о наиболее полном и наиболее кратком описании, т.е. обычно облеченном в математическую форму.

Старое понимание прогресса науки: описание, объяснение, прогноз и овладение предметом. В современном понимании упор делается на все большую точность и краткость описания. Самые высшие достижения науки являются довольно короткими или совсем короткими формулами: дифференциальные уравнения Максвелла, формула Эйнштейна о соотношении между массой и энергией. Сокращение описания не обязательно носит математический характер. Периодическая система Менделеева дала в концентрированном виде картину связей элементов, позволявшей делать прогнозы, хотя она и не имеет вид математической формулы. Никакого объяснения периодическая система не давала, напротив, она обнаружила связи, которые раньше большинством химиков не предвиделись. Можно отметить, что когда один из предшественников Менделеева, Ньюленде, делая доклад об очень несовершенном прообразе периодической системы в английском химическом обществе, председатель собрания, крупный химик, не нашел ничего лучшего, чтобы не заметить иронически: "А не пробовали ли Вы располагать элементы по их начальным буквам?" Впоследствии под периодическую систему было подведено толкование и ее сейчас можно считать более или менее объясненной, но в ее истории описание предшествовало объяснению.

Подчеркивание преимущественного значения описания не обозначает полного отрицания значения объяснения. Наиболее сильно критиковал роль объяснения в науке, видимо, выдающийся ученый Дюгем, уподоблявший модель и образ (помощники объяснению) паразитическим растениям; однако, несмотря на то, что сам Дюгем посвятил свою исключительно интересную и важную книгу “Фи-зическая теория, ее цель и строение” Э.Маху, Мах в предисловии к этой книге находит, что Дюгем здесь заходит слишком далеко. Видимо, слово “объяснение” имеет совершенно различный смысл у разных людей. В современной науке слово объяснение понимают например так: 1) выведение изолированных фактов или теорий из общего принципа: Ньютон “объяснил” такие изолированные факты, как движение небесных тел, падение яблока и качание маятника единым принципом всемирного тяготения, хотя каким образом одно тело может действовать там, где его нет, оставалось совершенно неясным самому Ньютону и его последователям; 2) как нечто логически идентичное с предсказанием, с тем отличием, что предсказание касается будущего, а объяснение прошлого.

Эти понимания объяснения нисколько не мешают прогрессу науки, но есть третье, наиболее распространеное понимание объяснения. Эта третья форма объяснения отвечает не рациональной, а эмоциональной сфере нашей психики, служит для “подтверж-дения” наших привычных прочно укоренившихся философских и иных взглядов. В этих случаях объяснением мы называем подбор фактов благоприятных для наших догматических построений и игнорирование всего на свете не соответствующего нашим догматам. Такая форма “объяснений” мешает прогрессу науки, является в полном смысле слова “опиумом” для науки. Она притупляет научную бдительность, заставляет думать, что имеющиеся еще “неувязки” будут разрешены легкими поправками к существующим теориям. Такое положение в физике господствовало до конца XIX века. Наш известный физик И.Е.Тамм в статье, посвященной Эйнштейну: «...К концу прошлого века среди физиков распространилась известная самоуверенность и самодовольство. Преобладало мнение, что основные физические закономерности уже выяснены, остались недоделки - пусть существенные, но все же невыходящие за рамки твердо установленных основ. Такой выдающийся физик, как В.Томсон (лорд Кельвин) выступил именно с такого рода заявлением в речи, произнесенной им при наступлении нашего столетия. При этом он, правда, оговорился, что на ясном и спокойном физическом небосклоне пока еще не рассеялись два облачка: одно, связанное с опытом Майкельсона, другое - с так называемой ультрафиолетовой катастрофой, возникающей при рассмотрении теплового равновесия между веществом и излучением. Из первого “облачка” возникла впоследствии теория относительности, из второго - квантовая теория»7.

“Создание теории относительности в корне разрушило это неправильное научное умонастроение, создало понимание того, что каждый новый этап развития физики неизбежно требует коренного пересмотра, обновления и расширения самых фундаментальных основ и понятий, таких, например, как понятия пространства и времени”8.

С чем же мы должны связать это пробуждение физиков от догматического сна? На этот вопрос дает ответ величайший физик современности А.Эйнштейн в своей творческой биографии: “...Максвелл и Герц в своем сознательном мышлении также считали механику надежной основой физики, хотя в исторической перспективе следует признать, что именно они и подорвали доверие к механике, как основе основ всего физического мышления. Эрнст Мах в своей истории механики потряс эту догматическую веру; на меня, студента, эта книга оказала глубокое влияние именно в этом отношении. Я вижу действительное величие Маха в его неподкупном скепсисе и независимости; в мои молодые годы на меня произвела сильное впечатление также и гносеологическая установка Маха, которая сегодня представляется мне в существенных пунктах несостоятельной. А именно, он недостаточно подчеркнул конструктивный и спекулятивный характер всякого мышления, в особенности научного мышления”9.

Современные крупные физики не отличаются единством философских взглядов, но это характерно для всякой развивающейся науки, а несомненно, за всю историю человечества ни одна наука не развивалась так стремительно, как физика XX века. Но имеется общее для всех крупных физиков: преодоление догматизма в той или иной форме. Это создание научной атмосферы, лишенной всякого догмата, и позволяет очень многим крупным физикам не интересоваться философией. Все внутренние философские помехи уже начисто выметены из физики и математики. Были, конечно, внешние философские помехи у нас в лице наших ортодоксов (вернее вертодоксов), но сейчас эти помехи крупным ученым уже не мешают (остались в вузах в преподавании), так как ученые физики обладают двумя свойствами: 1) когда они выступают с научными докладами и работами, то понять их решительно невозможно без очень солидной подготовки; 2) но производят они такие вещи, что даже неграмотный может понять, что этот говорящий на непонятном языке народ очень полезен, в отличие от критикующих их наших философов.

Методологические выводы

Изложенный беглый обзор позволяет сделать выводы, интересные для всех наук, а не только для точных, а в особенности для тех, которые становятся на путь точных наук, например, биология. Эпохальное открытие законов Менделя математизировало уже генетику, а связь с хромосомной теорией позволила довести этот отдел биологии до уровня, приближающегося к физическому. В разработке этого принимает большое участие ряд видных физиков и математиков. Несомненно, это только один рукав для продвижения математики в биологию; другим, более ранним, но не столь блестящим (хотя практически не менее важным) рукавом было продвижение математической статистики. Есть много и других полезных начинаний. Но не меньшее, а даже большее значение, чем проникновение собственно математических и физических методов в биологию, должно иметь, как правильно указал профессор А.А.Ляпунов, проникновение в биологию духа точных наук; это и следует называть методологией науки в противоположность современному пониманию в нашем Союзе, где под “методологией” понимают строгое выполнение очередных цуртов. Я позволю себе вкратце резюмировать эти методологические выводы, отнюдь не претендуя здесь исчерпать предмет.

Польза изучения истории наук

История науки вовсе не является просто интересным, но не обязательным дополнением к изложению современного состояния

науки, якобы преодолевшего все ошибки прошлого. Нет, это лучшее средство для преодоления догматических настроений. Как говорит Дюгем, история полезна в двух отношениях: 1) когда мы слишком уверены в абсолютной достоверности определенных положений или системы положений, история нам показывает, величайшие умы прошлого именно так думали о таких положениях, которые сейчас полностью опровергнуты; 2) напротив, тогда, когда мы впадаем в уныние по поводу, казалось бы, безысходного тупика, в который мы зашли, история выступает в качестве утешительницы и показывает, что в прошлом часто величайшие умы говорили о неразрешимости определенной задачи, которая была затем разрешена гораздо менее выдающимися людьми; вспомним роль Ньютона и Доллонда в проблеме устранения хроматической аберрации.

Выдающийся чешский ученый Эмиль Радль в книге, опубликованной по-немецки в 1905-1909 году, с этой же точки зрения подвергает анализу историю биологических явлений. Он прекрасно показывает, как крупное открытие настолько ослепляет сторонников нового учения, что им кажется, что наука началась только с этого учения и при том приобрела окончательно доказанную основу, позабывая при этом, что совершенно то же высказывалось при появлении учения предшествовавшей эпохи.

Диалектическое развитие наук

В противоположность старому пониманию: развитие наук путем постепенного накопления окончательно доказанных истин, новое понимание предполагает радикальную перестройку всего здания науки при каждом новом крупном преобразовании. При этом очень часто мы возвращаемся на повышенном основании к тем положениям, которые были отвергнуты на предыдущем этапе развития науки. Эмиссионная теория света Ньютона была отвергнута волновой теорией и возродилась совсем в иной форме в квантовой теории. При этом диалектика заключается не только в смене воззрений, но и в синтезе воззрений. Современные теории примиряют как будто непримиримые понятия частицы и волны и это примирение получает блестящее практическое применение в электронном микроскопе. В области геологии мы имели такую же непримиримую противоположность в теории катастроф Кювье и сменившей ее теорией монотонного развития Ляйелля. Сейчас имеется синтез: нет катастроф без всякой преемственности, но нет и единственно возможного монотонного развития: периоды бурных горно-образовательных процессов сменяются длительными периодами спокойной эволюции. Таких примеров можно привести сколько угодно.

Пробабилизм

В отличие от старого аподиктизма, ценившего абсолютно достоверное знание, выступает третья черта диалектического мышления: отсутствие абсолютной достоверности, распространения вероятности решительно на все наши суждения. Отрицание нам доступной абсолютной истины не означает отрицание бесспорной истины. Под последней мы подразумеваем такое положение, которое полностью согласуется со всеми нашими данными. Отличие ее от абсолютной в том, что мы допускаем возможность появления человека, который сумеет доказать, что наша бесспорная истина только приближение к другой, более бесспорной.

Все эти три черты диалектики в современной науке заставляют вспоминать о величайшем диалектике, Платоне, интерес к философии которого в последнее время чрезвычайно возрос.

Важность косвенных данных

Всякие успехи экспериментальной науки способствуют переоценке экспериментальных данных вплоть до полного или почти полного игнорирования косвенных данных. История точных наук предостерегает нас от этого заблуждения. Кроме приведенных уже примеров коснусь одного весьма актуального. Весь XIX век проходил под знаком признания полного постоянства химических элементов, хотя никогда не замолкали голоса (к числу их относится и великий Фарадей), допускавшие возможность превращения элементов. Прямые опыты в XIX веке давали неизменно отрицательный результат. В качестве косвенного довода Проут указал на кратность атомных весов большинства элементов атомному весу водорода. Но оказалось, что из 81 известных в то время элементов большинство не подчиняются закону Проута. И Пирсон, вычисливший по просьбе Рамси вероятность, что здесь имеет место случайная ошибка, нашел, что против такого предположения имеется 27 миллиардов шансов.

Однако с точки зрения той же теории вероятности, надо с той же решительностью отвергнуть гипотезу, что атомные веса совершенно друг от друга независимы, так как большая часть их очень близка к величинам все же кратным атомному весу водорода. В настоящее время мы знаем в чем дело и каким образом случилось, что пришлось отвергнуть обе взаимно исключающие гипотезы. Все дело в наличии изотопов, кстати сказать предвиденных шлиссельбуржцем Н.А.Морозовым, но существование которых отвергалось, например, Максвеллом. Максвелл полагал, что если бы вообще было какое-то различие в атомных весах одного элемента, то различные по весу атомы можно было бы отделить повторной перегонкой. Мы знаем, однако, что в воде содержится водород с атомным весом один и два, и даже при таком огромном различии в весе разделение этих элементов представляет большие технические трудности, преодоленные только в XX веке.

Этот пример, как и многие другие, иллюстрирует неубедительность в опытных науках “доказательства от противного” и неприменимость логического закона исключения третьего, так как, формулируя две, казалось бы, единственные возможные и взаимно исключающие друг друга, альтернативы, противники часто не подозревают, что они оба принимают за бесспорное такое положение, которое оказывается неверным и тем устраняет постулируемую ими “единственную возможность”. Впрочем, известный математик Бауэр полагает, что и в математике закон исключенного третьего не имеет бесспорного характера.

Построение аксиоматики науки

Очередной философской задачей для каждой науки является продумывание системы аксиом, обладающих (каждая из этих систем) свойством непротиворечивости. В отношении конкурирующих в науке направлений необходимо выяснить сферы приложения той или иной системы аксиом и стремиться создать такую обобщенную систему аксиом, которая была бы приложима ко всей области данной основной науки. Аксиомы каждой науки, конечно, не являются изолированными от общих онтологических (мировоззренческих) аксиом и такая работа несомненно связана с критическим пересмотром основ мировоззрения. Так как основой нашей приверженности к тому или иному мировоззрению является не только наш разум, но также чувство, мы должны тщательно следить за тем, чтобы эмоциональная сторона не влияла на нашу свободу мышления, не успокаивала бы наше беспокойство призрачными объяснениями часто под маской не менее призрачного квазипрогрессивного мышления.

Положение в современной философии биологии

В современной биологии, конечно, нет философского единодушия, как и во всякой науке, но, несомненно, что доминирует сейчас материалистическое понимание биологических процессов. Это связано, в частности, с огромными успехами менделистской генетики и хромосомной теории наследственности. Успехи настолько велики, что привлекают внимание ряда представителей точных наук, физики (Шредингер, Гамов, Тамм и др.), математики (Р.Фишер, А.А.Ляпунов и др.), химии и проч. В биологии это направление называется механизмом (в противоположность витализму) и связано с основной аксиомой: “Все жизненные процессы суть процессы физико-химические” или “Не существует каких-либо биологических явлений, лишенных физико-химической основы”.

При таком понимании этой основной биологической аксиомы, биология перестает быть одной из основных наук, имеющей собственные основные аксиомы, независимые от аксиом других, точных наук. Вместе с тем эволюция физики и химии, хотя бы она сопровождалась радикальной ревизией аксиом этих наук, не требует пересмотра основной аксиоматики биологии, хотя, конечно, прогресс физики и математики благоприятно отражается на прогрессе биологических теорий. Это мы и видим на примере применения теории информации, кибернетики и генетики.

Но можно ли считать, что указанная основная аксиома приведена в соответствие со всеми обширными областями биологии? Конечно, нет! Даже в генетике достаточно хорошо разработана лишь проблема передачи наследственной информации, и то не доказано, что эта информация касается всей совокупности признаков организмов. Едва затронута важнейшая проблема реализации наследственной информации, проблема осуществления. В физиологии

имеется чрезвычайно много трудных проблем еще намеченных к разрешению. Наконец, в обширнейшей, но еле затронутой подлинно научной обработкой области морфологии и систематики мы встречаемся с рядом проблем: формы, системы, приспособления, движущих факторов эволюции?

Почему же, затронув ничтожно малый отрезок биологии, сторонники физикохимического понимания биологии находят возможным принимать свою основную аксиому за универсальную и единственно возможную? Здесь приходит на помощь то, что можно назвать системой аксиом Дарвина:

1. Многообразие органических форм есть отображение истории

организмов.

2. Форма организмов есть эпифеномен физико-химических

процессов.

3. Ведущая проблема эволюции есть проблема приспособления.

4. Ведущим фактором эволюции является естественный отбор, или

переживание наиболее приспособленных в борьбе за жизнь.

Из этих положений специфически дарвинистической является четвертая аксиома, первые три могут считаться от нее независимыми.

Господство дарвинизма в настоящее время настолько сильно, что многие современные, независимо мыслящие ученые склонны формулировать свое отношение к нему так: “Ведущая роль естественного отбора для подавляющего большинства честных биологов несомненна. Эта истина для них настолько доказана, насколько вообще истина существует и может быть доказана. Отрицающие же это люди - оригинальничающие чудаки, утверждающие, что дважды два - стеариновая свечка”.

Справедливо ли такое изображение идеологии подавляющего большинства честных биологов? Совершенно справедливо, но эту истину надо дополнить двумя другими истинами, и тогда положение в современной биологии будет охарактеризовано кратко, полно и правильно: 1) приведенное суждение подавляющего большинства честных биологов имеет совершенно такую же научную ценность, как такие утверждения: “Подавляющее большинство честных жителей Пакистана являются убежденными мусульманами”; “Паскаль, Пастер, Дюгем, Мориак - искренно убежденные католики, а Ньютон - не менее убежденный антипапист”; 2) если внимательно ознакомиться с тем меньшинством, которое “подавлено” большинством честных биологов, то нетрудно убедиться в том, что в этом меньшинстве находится подавляющее большинство биологов, отличающихся широтой биологической и философской эрудиции. Как ни мало антидарвинистов по сравнению с числом дарвинистов, список более или менее крупных антидарвинистов настолько велик, что не считаться с их мнением, откидывать их мнение “с порога” может только крайне самонадеянный и фанатичный человек. Приведу краткий перечень таких лиц безо всякого стремления к полноте: Коп, Осборн, Бейлейн, Даке, Дриш, К.К.Шнейдер, Виллис, у нас: Коржинский, И.П.Бородин, Фаминицын, Л.С.Берг, Соболев, А.Г.Гурвич. Так как сейчас большинство менделистов являются неодарвинистами, то стоящие в стороне от науки люди могут думать, что менделизм тесно связан с дарвинизмом. Это неверно; как раз начальный период развития менделизма носил ярко выраженный антидарвинистический характер, упомяну: Бетсона, Пеннета, Шелла. Наш Н.И.Вавилов, не будучи противником дарвинизма, не был догматическим дарвинистом, весьма сочувствовал идее номогенеза Л.С.Берга (также и А.А.Заварзин) и сам, и через своих учеников подвергал критике, например, дарвинистическое толкование явлений миметизма. Целый ряд авторов у нас (например, Никольский, Крыжановский, Е.С.Смирнов) защищают в той или иной форме ламаркизм; и нельзя считать ламаркизм несомненным только потому, что на дарвинизм (под лозунгом защиты дарвинизма) за последние два десятилетия велась и ведется яростная атака невежественными и нечестными людьми.

Прибавлю, что многие убежденные дарвинисты, такие как Н.Г.Холодный и ныне здравствующий И.И.Шмальгаузен, не только не проявляли никаких попыток отрицать право на существование антидарвинистических учений, но очень интересуются этими учениями и даже выступают с докладами на съездах антидарвинистов (хорошо знаю по личному опыту). Они верны традиции самого великого Дарвина, в сочинениях которого вы не найдете той уверенности в собственной непогрешимости, которая так характерна для фанатических дарвинистов, прекрасным образцом которых был выдающийся ученый К.А.Тимирязев. Читая превосходный старый очерк о теории Дарвина нашего выдающегося ученого И.И.Мечникова, видишь там весьма осторожное отношение к этой теории, без всякой попытки возвести ее в ранг неподлежащих критике воззрений.

В чем же источник фанатического отношения к теории естественного отбора? В том, что главное ее значение, способствовавшее необычайному ее престижу в глазах широких кругов интеллигенции, - не в науке, а в философии.

Дарвинизм есть, так сказать, купол на здании механистического материализма. Этим и объясняется та фраза, которую в свое время произнес выдающийся физик Больцман: “XIX век есть век механического понимания природы, век Дарвина”. Выдающийся физик назвал XIX век, богатый научными достижениями во всех областях точных наук, именем ученого, теории которого по своему научному совершенству не идут ни в какое сравнение с многими достижениями математики, физики, химии и даже некоторых отделов в биологии: возьмем, например, многие физиологические работы Гельмгольца. Такая самокритичность физика объясняется тем, что в данной фразе он высказался не как физик, а как философ. Как известно, Больцман был одним из последних представителей классического или механического атомизма - славного направления в науке, давшего огромное количества выдающихся имен. Известная формула лапласовского детерминизма в свое время казалась абсолютной истиной в последней инстанции. Механический атомизм, ведущий начало от Демокрита, имеет следствием принципиальное отрицание самостоятельной формы, жизненной силы или деятельности души. Такое механическое понимание по Дюбуа-Реймону - палица для борьбы с жизненной силой и другими нематериальными факторами. И вот на фоне огромных бесспорных успехов механического атомизма в биологии существовала проблема целесообразности, последнее, казалось бы, обоснование аристотелевской категории конечных причин. Естественный отбор Дарвина, казалось, уничтожил это последнее убежище теологии. Понятно ликование крупного ученого, который узнал, что далеко от его науки защищаемое им мировоззрение одержало как будто бы такую блестящую победу. Ему не было надобности проверять реальность такой победы: он мог довериться словам биологов.

Механический атомизм в той форме, как его защищал Больц-ман, уже отошел в прошлое. На смену ему пришли другие формы материализма, приспособленные к современным данным физики, но значение дарвинизма сохранилось, так как дарвинизм вовсе не был связан с частной формой материализма; но он связан органически с отрицанием конечных причин, целеполагающих начал. Понятно поэтому, что отношение к дарвинизму со стороны современных материалистов в физике совершенно то же, что было у Больцмана. Для примера возьму известного физика Дж.Бернала и его книгу “Наука в истории общества”10. Там указано о связи дарвинизма с устранением конечных причин, а также Бернал говорит, что известное сочинение Ньютона “Математические начала натуральной философии” можно сравнить по влиянию на идеи того времени только с “Происхождением видов” Дарвина.

Не следует, однако, думать, что все материалисты так безоговорочно принимали селекционную теорию.

Энгельс в письме П.Лаврову писал: “... я признаю в учении Дарвина теорию развития, но способ доказательства (борьба за существование, естественный отбор) Дарвина принимаю лишь как первое, временное несовершенное выражение недавно открытого факта”11. Такая осторожность Энгельса вполне понятна, так как ему была ясна несостоятельность мальтузианства, с которым связана теория естественного отбора, и к механическому материализму он относился далеко не доброжелательно. Можно вспомнить и Ленина, который делал резкое отличие между метафизическим и диалектическим материализмом: “Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм. Диалектический материализм вместо умный; метафизический, неразвитой, мертвый, грубый, неподвижный вместо глупый”12. А как отличить умный материализм от глупого? Одним из отличий является неподвижность старого метафизического материализма и гибкость нового, диалектического, т.е. использование им всех достижений точных наук. Но в точных науках - большой разнобой, в частности по вопросу признания индетерминизма. Из разговоров со сведущими людьми получается впечатление, что если не “подавляющее”, то несомненное большинство современных физиков-теоретиков склонно к индетерминизму, что “открывает лазейку” для проникновения в науку свободы воли, души и прочих метафизических понятий, по мнению материалистов, удаленных из науки и философии безусловно и навсегда. Дж.Бернал в цитированной уже книге считает возможным окрестить все подобные ревизионистские попытки процветающих школ Рассела, Витгенштейна, Карнапа, Уайтхеда и др. как обскурантистские13.

Научная ценность отрицания “с порога”

Таким образом, хотя современный диалектический материализм и отрицает догматизм и неподвижность, но в некоторых отношениях он не допускает сдвига, и если то или иное направление “открывает лазейку” для проникновения метафизических понятий, то такое направление отвергается без рассмотрения “с порога”. А если в том или ином споре усматриваются только две альтернативы, то для доказательства своих взглядов считается достаточно показать, что взгляды противника ведут к принципиально отрицаемой альтернативе, в частности к возрождению в биологии целеполагающих начал, субстанциональных форм, конечных причин и проч. Может ли такой подход считаться научным? Конечно, нет, по следующим соображениям:

1) Недопустимо возрождение господства над наукой вненаучных положений. В свое время борцы за свободу мысли боролись со старым лозунгом: “Философия (подразумевалась вся светская наука) - служанка богословия”. Правда, этот лозунг, как где-то заметил Кант, можно понимать двояко: одна служанка носит шлейф за госпожой, а другая освещает ей путь и последняя роль отнюдь не позорна. В XIX веке была завоевана свобода науки от теологии, а сейчас делаются попытки подчинить науку антирелигиозной догматике. Догматизм недопустим ни в том, ни в другом случае и опять, вспоминая Дарвина, мы можем сказать, что он аргументацией современных дарвинистов никогда не пользовался. Называл он себя агностиком, вполне сознавая невозможность “окончательного” решения онтологических проблем.

2) Недопустимо доказательство от противного в опытных науках. Как было указано выше, метод “эксперимента креста”, “дока-зательство от противного”, “исключение третьего” приводил к ошибочным выводам в точных науках, так как мы никогда не можем быть уверены, что перечислили все возможности, и что опровергнутая нами точная гипотеза не возродится в модифицированном виде. Если в настоящее время дарвинистическое “объяснение” проблемы целесообразности нам кажется единственно возможным материалистическим объяснением, то не надо забывать, что до Дарвина это объяснение если и приходило в голову философам, то в столь несовершенной и отнюдь не “универсальной” форме, что его даже не считали нужным опровергать и только в виде шутки Фехнер написал статью о том, что мир был создан не творческим, а разрушительным началом.

3) Полное изгнание целеполагающих начал невозможно при наличии человека. Каждый из нас отлично сознает, что он может ставить определенные цели и свободно выбирать средства для их осуществления. Но говорят, что это - иллюзия. Нам только кажется, что мы свободно выбираем наши поступки: молекулы нашего мозга решают за нас и существует еще какой-то неоткрытый материалистами аппарат, создающий иллюзию свободы и навевающий золотой сон человечеству. Мне это лишение свободы кажется абсурдом, но может придется воскликнуть вместе с Тертуллианом “Credo quia absurdum” (верю, потому что это нелепо), тем более, что Тертуллиан в учении о познании придерживался стоического материализма и полагал, что “все действительно существующее телесно; в том числе бог и телесная душа”14. Я не склонен входить здесь в философскую дискуссию, но полагаю, что если приходится выбирать из двух абсурдов: а) я как личность в действительности не существую, мне просто снится всю жизнь, что я могу свободно ставить себе цели; б) весь мир существует только в моем сознании, - то, пожалуй, второе положение менее абсурдно, тем более, что высказывающие его просто по существу утверждают, что мир, как он мне представляется на основе данных моих чувств, в этой форме существует в моем сознании и исчезнет с моим сознанием. Но думаю, что такой альтернативы нет, и можно стремиться к мировоззрению, свободному от всяких абсурдов. Поэтому, не будучи в состоянии полностью разобраться в аргументации физиков, защищающих индетерминизм, мне это направление кажется весьма перспективным.

Наличие целеполагания как фикции, по крайней мере (с точки зрения материалистов) в отношении человека, мы отрицать никак не можем. Тогда почему мы этой фикцией не можем воспользоваться за пределами человечества? В человечестве сейчас восторжествовала идея “вменяемости”, т.е. признание того, что то или иное событие могло быть, а могло и не быть в зависимости от воли данного индивидуума. Следовательно, практически мы принимаем индетерминизм в нашей практике, в отличие от прежнего мировоззрения (рок, судьба, фатализм и проч.), где считали возможным предвидеть уже заранее намеченную судьбу каждого человека.

Ясно поэтому, что как принятие индетерминизма, так и признание конечных причин не связано органически с теологическим мировоззрением. Ведь надо вспомнить старый средневековый аргумент против защитников свободы воли. Если имеется свобода воли, если нельзя принципиально предвидеть все будущее, то как же совместить с этим догмат всеведения бога, который знает наперед, что, когда и с кем случиться.

С другой стороны, если мы, принимая, хотя бы как фикцию, наличие целеполагающего начала в человеке, будем утверждать, что за пределами человека мы не в праве эту фикцию использовать, то опять попадем в неловкое положение. Мы этим поставим человека в особо привилегированное положение, отделив его исключительно резкой чертой от всего органического мира. Не означает ли это, что мы и здесь “открываем дорогу поповщине”?

4) История показывает, что отвержение “с порога” приводило к серьезным ошибкам.

Напомним несколько примеров. Вольтер справедливо считался поборником свободы мысли, однако по вопросу об окаменелостях он оказался противником прогрессивной геологии. Как говорит К.А.Тимирязев: “Должно, однако, сознаться, что нигде остроумие Вольтера не сослужило ему такой плохой услуги. Опасаясь, чтобы теологи не воспользовались открытием геологов для доказательства библейского потопа, он предпочел закрывать глаза перед действительностью, готов был примириться хотя бы с учением об “игре природы” - утверждал, что морские раковины, встречаемые в Альпах, осыпались со шляп пилигримов, веками будто бы двигавшихся этими путями из Палестины”15. Не все аргументы Вольтера были так неудачны. Он резонно (для своего времени) говорил о невозможности сосуществования в одном месте тигра, северного оленя и бегемота, но сейчас мы знаем, что тигр и северный олень сосуществуют в Уссурийском крае, а карликовый бегемот, открытый только в двадцатом веке, резко отличается от давно известного сородича. Это - не единственный провал Вольтера. Опять-таки “в пику” библейской истории о происхождении людей от Адама он принимал полигеническое происхождение человечества и считал, что люди иных рас решительно отличаются от белой расы: этим он, выражаясь современным языком, “открывал лазейку расизму”, т.е. чему-то худшему, чем фидеизм, так как многие открытые фидеисты фигурируют в числе почитаемых всем Советским Союзом лауреатов премий мира, расизм же для подлинно прогрессивных людей принципиально неприемлем.

Сообщения о падении метеоритов с неба рассматривалось как подтверждение библейских рассказов о каменных дождях, как чистое суеверие и как таковые были осуждены в свое время Парижской Академией наук. Как указал Хладни, большая часть старинных метеоритов, хранившихся в общественных собраниях и церквях, была из них выброшена из опасений быть ославленными как невежды, поддерживающие вредное суеверие. Большого труда стоило Хладни преодолеть этот “просветительный вандализм”16.

Мы знаем, что в разгар спора Пастера - с одной стороны, Пуше и Бастиана - с другой по вопросу о самозарождении, ряд наших прогрессивных публицистов, в частности Писарев, резко обрушились на Пастера тоже с “идеологических позиций” и, что всего курьезнее, в середине XX века в Советском Союзе нашлись “нова-торы” (Бошьян, Лепешинская), зачислившие Пастера в “реакцио-неры”, а Пуше в “прогрессисты”. Как затормозилось бы развитие медицины, если бы такие “прогрессисты” в свое время одержали верх над такими “реакционерами”.

Недавно на позорнейшей и вреднейшей для нашей культуры сессии ВАСХНИЛ 1948 года главным “философским” аргументом против менделизма-морганизма было то, что один из крупнейших современных физиков, Шредингер, поддерживающий менделизм, договорился до бога и бессмертия души17.

Такого же рода якобы “прогрессивной” аргументацией пронизана та бесславная борьба, которую вели наши философы против всех, кажется, подлинно прогрессивных направлений в науке, вплоть до нашумевшей кибернетики.

По поводу выступлений Писарева и др. по вопросу о Пастере, К.А.Тимирязев, сам убежденный материалист, прекрасно высказался, что ученый имеет право приходить к выводам совершенно независимым от тех или иных догматов. Не всегда Тимирязев сам следовал этому завету, но мы должны ему следовать всегда и тщательно разбирать критику наших любимых воззрений.

Обзор эволюционных теорий

Ходячее мнение, что существуют две конкурирующих эволюционных теории: дарвинизм и ламаркизм. Последний однозначен с принятием допущения о наследовании приобретенных качеств или так называемой соматической индукцией. Так как экспериментальные доказательства наследования приобретенных свойств подвергаются критике и так как такое наследование плохо совместимо (если не сказать: совсем не совместимо) с господствующей в биологии теорией передачи наследственной информации, то этим самым исключением одного из конкурентов “доказывается” истинность дарвинизма. Кроме того, приводятся разнообразные доказательства дарвинизма, как прямые (наличие естественного отбора), так и косвенные.

Нетрудно показать, что это рассуждение страдает большими дефектами, прежде всего ограничением теорий, допускаемых, так сказать, на конкурс. Ламаркизм понимается в узком смысле, как результат прямого воздействия внешних условий (Холодковский предлагал даже выделить это направление как жоффруизм) или как исследование результатов упражнения и неупражнения органов. Это вовсе не отображает совокупности воззрений самого Ламарка. У Ламарка имеется ясное сознание, что эволюционный процесс заключает в себе два, а точнее, три момента:

1) то, что он называл градацией, т.е. прогрессивное развитие организмов под влиянием внутренних факторов и независимо от приспособления к конкретным условиям существования;

2) отклонение от этого пути под влиянием приспособления и, в частности, у растений, под непосредственным влиянием внешних условий;

3) у животных под влиянием упражнения и неупражнения органов; в последнем случае изменения возникли под влиянием потребности, т.е. вводился психический фактор. Эти три момента впоследствии обозначались как 1) эндогенез или автогенез; 2) меха-ноламаркизм и 3) психоламаркизм. Первое и третье господствующим направлением дарвинизма отвергалось “с порога”, хотя некоторые дарвинисты отмечали принципиальное отличие разных направлений эволюционного процесса. Так, А.Н.Северцов различал ароморфозы (соответствующие градациям Ламарка) или направление морфофизиологического прогресса (повышение общего уровня организации) и идиоадаптации, т.е. приспособления к узким условиям существования. Нечего и говорить, что хотя проблема идиоадаптаций заключает большие трудности, но наибольшие трудности представляют ароморфозы. Ламарк пытался обойти трудность, возникающую от сосуществования организмов на разных уровнях развития тем, что первичные организмы возникают постоянно во всей истории Земли: это объяснение сейчас можно полностью отвергнуть и трудность проблемы от этого еще увеличилась.

Несмотря на огромный диапазон эволюционных взглядов Ламарка, удивительный для начала XIX века, в них можно найти в смысле широты два существенных дефекта: 1) полностью отсутствует понятие естественного отбора и вообще недооценены разрушительные факторы эволюции, с чем в связи стоит его положение, что виды не вымирают, изменяются (это воззрение пытался восстановить в XX веке талантливый, но мало дисциплинированный немецкий палеонтолог Г.Штейнман); 2) закономерность эволюционного процесса мыслится лишь во внутреннем стремлении к усовершенствованию, но не в законах, связывающих между собой конечный результат эволюции. В противовес первому “недосмотру” Ламарка вырос дарвинизм, который в наиболее последовательной форме - вейсманизм и современный неодарвинизм - придает этому отсутствующему у Ламарка фактору ведущее значение. Особый акцент на втором недосмотре Ламарка делают представители номогенеза - Л.С.Берг, Соболев и другие.

Сам Дарвин отнюдь не был фанатическим “дарвинистом” и признавал известное значение, можно сказать, за всеми факторами, выдвигавшимися его противниками и критическими союзниками, полагая, что естественный отбор и является не монопольным, но ведущим фактором эволюции. Понятие “ведущий” не тождественно с понятиям важный или необходимый. Пища совершенно необходима для существования каждого человека, но в биографиях великих людей, как правило, умалчивают, что любил есть или пить данный великий человек, так как принимается, и совершенно справедливо, что в развитии духовных способностей таланта или гения качество и количество принимаемой им пищи не играет существенной роли. Так и с отбором. Вряд ли можно сомневаться, что естественный отбор важен и даже необходим для эволюции. Если бы действительно не было бы переживания наиболее приспособленных, то мир был бы переполнен менее приспособленными и для прогрессивно эволюционирующих организмов просто не было бы места на Земле. Поэтому все доказательства дарвинизма, основанные просто на доказательстве наличия естественного отбора, не имеют никакого значения для доказательства его ведущего значения в эволюции. Мыслимо, например, считать, что естественный отбор играет роль: 1) как консервативный фактор; 2) как фактор, способствующий упрощению организмов; 3) как фактор, производящий “ревизию” в многообразии организмов, возникшем без его участия; 4) как фактор, вызывающий распределение организмов на земной поверхности; 5) как фактор, играющий ведущую роль на некоторых направлениях идиоадаптивного характера - и, однако, быть противником дарвинизма. Дарвинизм, как учение о ведущей роли естественного отбора на всем протяжении грандиозного эволюционного процесса только тогда сохранит свое философское значение, которому он обязан своей широкой популярностью далеко за пределами биологии, если удастся показать, что остальными факторами эволюции можно пренебречь как совершенно второстепенными. Эти различные факторы связаны с различным пониманием причин изменчивости. Их можно обозначить четырьмя категориями эволюционных изменений.

1) Автогенные, т.е. возникающие в силу внутренних причин независимо от внешних условий и непосредственно вовсе не связанные с проблемой приспособления. Эти автогенные изменения могут быть ненаправлены или иметь тенденцию ко все большему прогрессированию (градации Ламарка). У нас любят всякий автогенез отвергать “с порога”, но мы знаем, что физика сейчас принимает автогенный распад атомов; почему в биологии не может идти процесс совершенно аналогичный этому? Как из физики мы знаем, что существуют радиоактивные и нерадиоактивные элементы, так, вполне возможно, что и в биологии на некоторых этапах эволюции сильна автогенная изменчивость, на других она затухает или меняет знак.

2) Тихогенные, т.е. основанные на случайных комбинациях всевозможных внешних (по отношению к половым клеткам, а не по отношению к организму в целом) воздействий, и потому подчиняющиеся только законам случая, основывающимся на теории вероятности. Это та изменчивость, которая лежит в основе классического дарвинизма. Сама по себе она не влечет эволюцию, тем более приспособление, для этого требуется отбор. Именно поэтому Л.С.Берг назвал классический дарвинизм тихогенезом.

3) Номогенные, или основанные на законах, ограничивающих многообразие форм. Причины возникновения могут быть самые разнообразные, как внешние, так и внутренние, и, несомненно, эта группа чрезвычайно гетерогенна. Сюда относится, прежде всего, известный Аристотелю, Кювье и Дарвину закон соотносительной или коррелятивной изменчивости, только Дарвин, отмечая наличие этого закона, оставил его неиспользованным в основной своей концепции. Номогенная изменчивость в той или иной форме может быть на самых разнообразных уровнях и природа законов может быть самой различной. Например, первые исследователи гибридизации поражались той необыкновенной изменчивостью, которая часто наблюдалась в потомстве гибридов. Эта изменчивость казалась им совершенно хаотичной, не подчиненной никакому закону. Они объясняли ее возникновение тем, что скрещивание “расшатывает” наследственность. Одним из эффективнейших приложений законов Менделя и является доказательство, что эта изменчивость: 1) вовсе не хаотична, а, наоборот, подчинена строгим математическим законам, допускающим предвидение результатов скрещивания; 2) свидетельствует не о “расшатывании”, а, наоборот, о наличии очень устойчивых элементов наследственной субстанции. Вместе с тем, это явление показывает о возможности возникновения очень широкой изменчивости без изменения элементов наследственной субстанции.

Но достаточно строго установленная закономерная изменчивость может быть не только на уровне гибридизации, как это имеет место с приложением законов Менделя. Н.И.Вавилов формулировал закон гомологических рядов (указывая многочисленных предшественников), А.А.Заварзин показал приложение этого к гистологии. Многочисленные, хотя и недостаточно критически отсортированные факты приведены в известной книге Л.С.Берга18.

4) Телогенные или возникающие как непосредственный ответ на стоящую перед организмом задачу приспособления к тем или иным условиям. Это понимание в наиболее полной форме приводит к принятию целеполагающих факторов, подобных нашей сознательной деятельности, но лишенной сознания цели, иначе говоря, подобной инстинктивной деятельности. Защитниками такого рода понимания эволюции был, например, известный философ Эд.Гарт-ман и наш крупный ботаник Фаминицын.

Все эти разнообразные теории приводят в свою пользу значительное число фактов, значение которых представителями противоположных взглядов оспаривается или замалчивается. Например, обширнейшие категории фактов параллельного развития, ортогенеза в палеонтологии большинством классических палеонтологов толковались как довод в пользу автогенетического или номогенетического развития. Дарвинисты пытаются представить эти факты как иллюстрацию ортоселекции, т.е. отбора, идущего в разных ветвях в одном и том же направлении. При этом забывается, что сам по себе факт параллельного развития подрывает одно из основных положений дарвинизма - дивергенцию.

Явления миметизма рассматриваются дарвинистами как несокрушимая опора их воззрений. При этом забывается, что весьма цельная критика этих явлений и выведение их из законов Менделя и закона гомологических рядов была сделана Пеннетом и Н.И.Ва­виловым. Совершенно блестящая критика миметизма была сведена в посмертном труде Гейкертингера, ссылающегося и на Н.И.Вави­лова, но эта критика дарвинистами просто игнорируется.

Разнообразие в понимании термина эволюции была отражено мной в работе “Понятие эволюции и кризис эволюционизма”19. Рассмотрение некоторых основных проблем систематикив статье “О форме естественной системы организмов”20.

Изложенное даже в краткой форме не исчерпывает всего многообразия проблем, связанных с эволюцией, оно только показывает как примитивно ходячее мнение о том, что в эволюционном учении конкурируют только дарвинизм и ламаркизм в узком понимании этого слова.

Утверждение, что отбор играет ведущую роль в эволюции может считаться научно-обоснованным только в том случае, если удастся показать второстепенный характер всех форм изменчивости, кроме тихогенной. Это не только не сделано, напротив, накопляется все больше данных, чтобы придти к убеждению, что это совершенно невозможно. Для иллюстрации преимущественно тихогенного и номогенного характера формообразования приведу два примера их неорганического мира. Многие полагают, что естественный отбор, как формообразующий фактор, имеет место только среди организмов. Это совершенно неверно. В неорганической природе, как показал ряд авторов, естественный отбор имеет не меньшее, а, вероятно, даже большее значение, чем в органическом мире. Возьмем гладкие, примерно элипсоидальные камни у морского побережья, в горных реках и дежниковых моренах. Они все имеют очень сходную форму, независимую от внутренней кристаллической, аморфной или крайне гетерогенной структуры валуна. Чем это вызвано? Тем, что острые углы и шероховатости погибли в борьбе за существование при трении камней друг о друга. Вот вам пример тихогенеза и естественного отбора, как ведущего фактора формообразования.

Противоположный процесс - кристаллизация, в особенности в явлениях регенерации кристаллов, часто приводимых как аналогия жизненных процессов. Если обломать конец кристалла и поместить снова в маточный раствор, то происходит восстановление правильной формы кристалла, причем процесс этот может идти двумя путями:

1) если благодаря испарению маточного раствора происходит отложение новых частиц, то регенерация идет путем новообразования, т.е. образования нового конца взамен отломанного;

2) если же не допускать испарения, например, путем покрытия маточного раствора пленкой масла, то регенерация идет путем “переплавки”, так называемого “морфолаксиса” - образования нового правильного кристалла несколько меньшей величины по сравнению с первоначальным. Аналогичные способы имеются и у животных организмов. Явление морфалаксиса у кристаллов кажутся особенно удивительным: что заставляет кристалл снимать часть молекул с неповрежденных граней и восполнять ими места повреждений? Ответ ясен - естественный отбор. Правильная форма кристалла соответствует минимальному поверхностному натяжению, и потому она наиболее устойчива, и в конце концов в результате перемещения частиц это “наиболее приспособленное состояние”. Естественный отбор является не только важным, но и необходимым фактором в формообразовании кристаллов. Но является ли он ведущим? Нет, ведущим является номогенный фактор, вытекающий из химической природы кристалла, в силу чего он обязательно подчиняется определенным геометрическим законам, хотя в рамках этих законов мыслимо большое разнообразие под влиянием внешних условий.

Понятия номогенеза и тихогенеза вовсе не ограничены органическим миром и даже понятие телогенеза, т.е. телеологический подход вовсе не бесплоден (вопреки знаменитому изречению Фр.Беко­на) и в неорганическом мире.