Часть 11.

(14) Говорят2 и так: "Мудрец, конечно, блажен; но высшего блага дос-

тигает он, только если этому способствуют естественные подспорья. Потому

обладающий добродетелью не может быть несчастен, но и высшего блаженства

нет у него, если он лишен естественных благ, таких, как здоровье и от-

сутствие увечий". (15) Однако ты при этом допускаешь вещь более неверо-

ятную: даже терпящий сильную и непрерывную боль может не быть несчастным

и даже быть блаженным; а вот высшее блаженство у него ты отрицаешь, хоть

это и меньше. Ибо если добродетель может сделать так, чтобы человек не

был несчастен, ей еще легче дать ему высшее блаженство, - ведь расстоя-

ние от блаженства до высшего блаженства меньше, чем от несчастья до бла-

женства. Так неужели же то, что способно вырвать человека из всех прев-

ратностей и перенести его в число блаженных, не может сделать и ос-

тального - дать ему высшее блаженство? Неужели оно лишится сил у самой

вершины склона? (16) В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и

то и другое - вне нас. Если человек добра не бывает несчастен даже под

гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего бла-

женства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как

под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчаст-

ным, так недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; выс-

шее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же,

как среди неприятностей не бывает несчастен, - а если его высшее благо

можно уменьшить, значит, можно его и отнять. (17) Я недавно говорил, что

огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит

без-него. - "Но порой застится и солнце!" - Сила и яркость солнца не

убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не

дает нам его увидеть, - оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть

солнце светит за облаками - оно от этого не тусклее и не медлительней,

потому что застить его и препятствовать ему - не одно и то же. (18) Так

же и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не

становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и

бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобье

солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же

бессильны, как облака против солнца.

(19) Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж

цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение:

добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывает-

ся то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недос-

тойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедли-

вость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего

не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие

и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы. (20) И потом, если

считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оста-

вить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или

от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не на-

добно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы не-

зачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны те-

ла не делают несчастным, они позволяют быть и блаженным. Ведь что бес-

сильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно по-

ложить конец.

(21) Мне возразят: "Мы знаем холодное и горячее, но между ними есть

еще теплое; так же один блажен, другой несчастен, третий - ни блажен, ни

несчастен". - Я хочу разбить это выдвинутое против нас сравнение. Если я

добавлю к теплому больше холодного, оно станет холодным, если больше го-

рячего, оно станет в конце концов горячим. А если тому, кто ни блажен,

ни несчастен, я добавлю несчастий, он, по-вашему, не станет несчастным;

значит, ваше сравненье не похоже. (22) И потом: вот тебе человек ни бла-

женный, ни несчастный; я добавлю к его бедам слепоту, - он не станет

несчастным, добавлю изнуренье, - он не станет несчастным, добавлю посто-

янные тяжкие боли, - он не станет несчастным. Чью жизнь столько бед не

сделают несчастной, у того они и блаженной жизни не отнимут. (23) Кто

подался, как ему остановиться? А если что не дает ему скатиться донизу,

оно же удержит его и на вершине. - "Неужели невозможно уничтожить бла-

женство в жизни?" - Его даже и убавить нельзя! Потому-то одной доброде-

тели и довольно для блаженной жизни. - (24) "Что же, стало быть, тот

мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее то-

го, кто всегда боролся со злою судьбой?" - Ответь мне: разве он лучше и

честнее? А если нет, так он и не блаженнее. Чтобы жить блаженнее, нужно

жить правильнее; кто не может жить правильнее, тот и блаженнее не будет.

Добродетель не знает прироста, - значит, не знает его и блаженная жизнь,

чей источник - добродетель. - Сама добродетель - столь великое благо,

что и не замечает привходящих мелочей, таких, как краткость века, горе,

всяческие телесные страдания. Ибо и наслажденье недостойно того, чтоб

она на него оглядывалась. (25) Что главное в добродетели? - Будущее ей

не нужно, дней она не считает: в самый ничтожный срок она вкусит вечные

блага.

Это все кажется нам невероятным, превосходящим человеческую природу -

затем, что мы мерим ее величие собственной немощью и прилагаем имя доб-

родетели к собственным порокам. Но разве не столь же невероятными кажут-

ся слова, которые некто мог сказать среди жесточайших мучений: "Какое

блаженство!" - А ведь этот голос донесся из самой мастерской наслаж-

денья! "Это мой последний и самый блаженный день!" - так сказал Эпикур3,

измученный и задержкой мочи, и болью незаживающих язв на животе. (26)

Так невероятна ли такая вещь для почитателей добродетели, если ее можно

найти и у подданных наслаждения? Они, выродившиеся, низкие духом, ут-

верждают, будто среди тягчайших страданий, тягчайших бедствий мудрец бу-

дет ни несчастен, ни блажен. Но это невероятнее невероятного! Я не вижу,

почему бы добродетели, сброшенной с ее высоты, не скатиться до самого

низа! Она либо должна давать блаженство, либо, если ее от этого отреши-

ли, ей не помешать нам стать несчастными. Покуда она на ногах, ее не

прогнать: ей подобает только полное пораженье - или полная победа.

- (27) Говорят и так: "Только бессмертным богам досталась на долю и

добродетель, и блаженная жизнь, - а нам лишь некое подобье и тень божес-

ких благ, к которым мы приближаемся, чтобы никогда их не достигнуть". -

Но ведь разум у людей и богов один: в них он совершенен, в нас поддается

совершенствованию. (28) А доводят нас до безнадежности наши пороки. Вто-

рым после мудреца стоит тот, в ком еще мало стойкости, чтобы всегда

блюсти наилучшее, чье суждение еще нетвердо и колеблется. Ему хочется

иметь острый слух и зрение, крепкое здоровье, тело, не отталкивающее на

вид и всегда сохраняющее крепость, и срок жизни подольше; (29) так неу-

жели он на всем его протяжении не сделает ничего такого, в чем придется

каяться? В человеке несовершенном пребывает некая сила зла; душа у него

подвижна, сохранившееся в ней зло гонит ее, и, гонимая, она отдаляется

от блага4. Пока он еще не стал человеком добра, - но становится им. А

кто еще добра не достиг, тот плох. Только

Тот, в чьем теле живут и отвага, и добродетель,5

равен богам; к ним он стремится, помня о своем происхожденье. (30) Ни

для кого не зазорны старанья подняться туда, откуда спустился. Какие у

тебя причины не верить в божественность того, кто сам есть частица бога?

Все окружающее нас едино, оно и есть бог, мы же - и его соучастники, и

члены его тела. Наша душа способна вместить его и вознестись к нему, ес-

ли ее не пригнетают пороки. Как положение нашего тела - прямое и устрем-

ленное к небу, так и душа наша, которой можно подняться, насколько она

хочет, с тем и создана природой, чтобы желать равного с богами и так не

оставлять праздными своих сил и самой развертываться во всю ширь. Не чу-

жою дорогой карабкается она ввысь; трудно было бы идти к небу, - а она

возвращается. (31) Встав на этот путь, она шествует смело, презревши

все, не оглядываясь на деньги: золото и серебро для нее достойны того

мрака, в котором лежали, она ценит их не по блеску, бьющему в глаза не-

веждам, но по прежней грязи, из которой выкопала их наша алчность. Она,

повторяю, знает, что богатства не там, где их копят, - наполнять надо

душу, а не мошну. (32) Пусть она будет хозяйкой всех вещей, пусть всту-

пает во владение всей природой, чтобы ограничить свои владения пределами

востока и запада, чтобы обладать всем по обычаю богов и с высоты своего

изобилия презирать богачей, не столько радующихся своим сокровищам,

сколько удрученных чужими. (33) Поднявшись на такую высоту, душа и о

плоти заботится, как о неизбежном грузе, но не любит ее и не подчиняется

тому, над чем поставлена. Не бывает свободным раб своей плоти. Ведь, не

говоря о других хозяевах, которых не миновать, если слишком о ней забо-

титься, собственная ее власть и своенравна, и прихотлива. (34) Из своей

плоти душа либо выходит спокойно, либо отважно спешит прочь и не спраши-

вает, что случится потом с останками. Как мы пренебрегаем остриженными

волосами и бородой, так и божественная душа, собираясь покинуть челове-

ка, не заботится, куда перенесено будет ее прежнее вместилище; спалит ли

его огонь, покроет ли земля, растерзают ли звери, - все это. на ее

взгляд, имеет к ней так же мало касательства, как послед - к новорожден-

ному. Что переставшему существовать до того, растащат ли птицы его тело,

или оно будет сожрано, отданное

морским собакам в добычу? "

(35) Но и пребывая среди людей, мудрый не страшится посмертных угроз

от тех. кому мало, чтобы люди их боялись вплоть до своей смерти. "Нет, -

говорит он, - мне не страшны крючья, не страшно гнусное для тех, кто

увидит, растерзание брошенного на поругание тела. Я никого не прошу от-

дать мне последний долг, никому не поручаю моих останков; природа сама

заботится, чтобы никто не лишился погребенья. Время схоронит тех. кого

жестокость вышвырнула в поле". Превосходно говорит Меценат:

Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!

Можно подумать, будто это сказано человеком, высоко подпоясанным! От

природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от посто-

янных удач 7. Будь здоров

Письмо XCIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) В том письме, где ты сетовал по поводу смерти философа Метронак-

та, словно он и мог, и должен был бы пожить дольше, я не обнаружил обыч-

ной твоей справедливости, которая всегда при тебе, кем бы ты ни стал и

чем бы ни занимался, и которой тебе недостает только в одном - в том же,

в чем и всем. Я встречал многих, кто был справедлив к людям, и ни одно-

го, кто был бы справедлив к богам. Мы каждый день ругаем рок: почему то-

го-то он унес посредине пути? почему не унесет такого-то,. а продлевает

его старость, тягостную и для него, и для других? (2) Молю" тебя, рассу-

ди по справедливости: ты ли должен подчиняться природе, или природа те-

бе? Какая разница, скоро или нескоро уйдешь ты оттуда,. откуда все равно

придется уйти? Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том,

чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь

ли вдосталь, - от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она,

если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над со-

бою. (3) Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой

человек и не жил, а замешкался среди, живых, и не поздно умер, а долго

умирал. Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня его счи-

тать мертвым. (4) А этот погиб во цвете лет! - Однако выполнил обязан-

ности доброго гражданина, доброго друга, доброго сына и нигде ничего не

упустил. Пусть век его неполон, зато жизнь полна. Прожил восемьдесят

лет! Нет, восемьдесят лет просуществовал, - если только не говорить

"прожил" в том же смысле, как говорят "дерево живет".

Молю тебя, мой Луцилий, постарайся, чтобы жизнь наша, подобно" драго-

ценностям, брала не величиной, а весом. Будем мерить ее делами, а не

сроком. Хочешь знать, в чем разница между мужем бодрым, презирающим фор-

туну, выполнившим все, что положено на службе у жизни,, поднявшимся до

высшего ее блага, и тем, у кого за плечами долгие годы? Один пребывает и

после смерти, другой погиб, не успев умереть. (5) Так будем славить и

причислять к счастливцам того, кто и отпущенной ему малости нашел хоро-

шее применение. Он увидел истинный свет, не был одним из многих, он жил,

а не прозябал. Иногда небо над ним было ясно, иногда, как бывает, сиянье

могучего светила мерцало ему сквозь облака. Зачем спрашивать, долго ли

он прожил? Он жил! Он пришел и к потомкам, оставив по себе память.

(6) Я не откажусь, конечно, если мой срок продлится на много лет, но

если он будет урезан, не стану говорить, будто мне чего-то не хвати-

ло-для блаженной жизни. Я ведь не привязался мыслями к тому дню, который

сулит мне последним жадная надежда: на всякий день я смотрю как на пос-

ледний. Зачем ты спрашиваешь меня, когда я родился? Могу ли числиться

среди еще не старых? Свое я получил. (7) Человек может быть. совершенн-

ным и при тщедушном теле - так и жизнь может быть совершенной и при

меньшем сроке. Возраст принадлежит к числу вещей внешних. Как долго я

проживу, зависит не от меня, как долго пробуду - от меня 1. Требуй от

меня, чтобы я не провел мой бесславный век, как в потемках, чтобы я жил,

а не тащился мимо жизни.

(8) Ты спросишь меня, каков самый долгий срок жизни? Жить, пока не

достигнешь мудрости, - не самой дальней, но самой великой цели. Тут уж

можешь смело хвалиться и благодарить богов и, пребывая среди них, ста-

вить в заслугу себе и природе то, что ты был. И недаром: ведь ты вернул

ей жизнь лучшей, нежели получил. Ты успел показать на примере, что такое

муж добра, каков он и как велик; а если тебе прибавят времени, то и оно

не будет отличаться от прожитого.

(9) И все же - до каких пор нам жить? Мы насладились знанием всего и

вся. Мы знаем, от какого начала поднимается природа, как она устраивает

вселенную, как все по тем же кругам возвращает год, как замыкает все,

что было прежде, и сама себе становится пределом. Мы знаем, что звезды

движутся своею силой, что только земля стоит на месте, а остальное не-

сется с безостановочной скоростью. Мы знаем, как луна проходит мимо

солнца, почему более медленное светило оставляет позади более быстрое,

как получает от него свет и как теряет. Мы знаем, по какой причине нас-

тупает ночь и возвращается день. Вот и надо отправиться туда, чтобы все

увидеть вблизи.

(10) Мудрец говорит: "Я смело ухожу туда не в надежде на то, что мне

открыт, по моему разумению, путь к моим богам. Я заслужил быть принятым

в их число и уже был среди них: я послал к ним мою душу, а они мне нис-

послали свою. Но допустим, что я исчезаю совершенно, что от человека ни-

чего не остается; мое мужество не меньше, даже если я ухожу в никуда".

- (11) "Он прожил меньше лет, чем мог бы!" - Есть книги, где мало

стихов, но и достойные хвалы, и полезные. А вот "Летописи" Танудня - ты

ведь знаешь, как они объемисты и как их называют2. Жизнь некоторых пото-

му и долга, что похожа на "Летописи" Танузия. (12) По-твоему, счастливее

тот, кого убивают в день игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь,

кто-нибудь так по-глупому жаден к жизни, что предпочтет быть зарезанным

в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы

друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым. То,

о чем ты так хлопочешь, ничтожно. Разве в том дело, долго ли ты будешь

избегать неизбежного? Будь здоров.

Письмо XCIV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Некоторые принимают только ту часть философии, что дает особые

наставления человеку в каждой роли и, не стремясь придать стройность

всему в его жизни, советует мужу, как вести себя с женою, отцу - как

воспитывать детей, хозяину - как управлять рабами; прочие же части фило-

софии они отставляют как витающие за пределами нашей пользы, - как будто

можно дать совет касательно части, не постигнув прежде всей жизни в це-

лом. (2) А вот Аристон Стоик, наоборот, считает эту часть легковесной,

не проникающей глубоко в сердце. Ей, со всеми ее наставлениями1, помога-

ют, по его словам, в наибольшей мере основоположенья "философии и опре-

деление высшего блага: ибо кто хорошо его понял и усвоил, тот сам себя

наставит, как надобно поступать в каждом деле. (3) Как овладевающий ис-

кусством бросать копье старается попасть в намеченное место и приучает

руку направлять оружье, а потом, приобретя благодаря упражненью и навыку

эту способность, пользуется ею, как захочет (ведь он научился поражать

не тот или этот предмет, а любой, какой пожелает), - так снаряженный на

все случаи жизни не нуждается в напоминаньях по каждому из них; он ведь

постиг все: не как нужно жить с сыном или с женой, а как нужно жить пра-

вильно, сюда же входит и то, как нужно жить с женою и детьми. (4) Клеанф

считает и эту часть полезной, однако бессильной, если она не проистекает

из философии в целом, не знает ее основоположений и правил.

Значит, тут различаются два вопроса: полезен ли этот раздел или бес-

полезен и может ли он сам по себе создать человека добра, иначе говоря,

этот ли раздел лишний, или он делает лишними все остальные разделы. (5)

Кто хочет представить его лишним, говорит так: "Если какая-нибудь прег-

рада перед глазами мешает видеть, надо ее убрать, а покуда она застит

зрение, даром будет стараться поучающий: "Ходи так, протяни руку сюда".

Так же точно, если что-нибудь ослепляет душу и препятствует разглядеть

порядок наших обязанностей, пустое дело поучать: "Так-то живи с отцом,

так-то - с женою". Поучения бесполезны, пока ум помрачен заблуждениями;

а рассеется их мрак, - станет видно, чего требует каждая обязанность. Не

то ты будешь учить его, как нужно поступать здоровому, но здоровым не

сделаешь. (6) Ты показываешь бедняку, как нужно вести себя, когда есть

богатство; но разве такое может быть, покуда бедность при нем? Ты объяс-

няешь голодающему, что бы он делал, насытившись; а ты лучше утоли голод,

засевший у него в утробе. И то же самое я говорю тебе обо всех пороках:

их надо устранить, а не поучать тому, что при них невозможно. Если ты не

изгонишь ложные мнения, которыми мы страдаем, ни скупой не станет слу-

шать о том, как должно пользоваться деньгами, ни трусливый - о том, как

презирать опасность. (7) Добейся, чтобы он знал, что деньги - не благ" и

не зло, покажи ему, как несчастны богачи. Добейся, чтобы он знал. что

всеобщие пугала, в том числе и боль и смерть, не так страшны, как толку-

ет всюду молва. Хотя смерть непреложный закон, есть и тут великое утеше-

ние: ни к кому она не приходит дважды; а против боли лучшим лекарством

будет упорство духа, который все может облегчить себе стойкостью и тер-

пением. Боль по природе хороша и тем, что длительная не может быть

сильной, а сильная - длительной. Нужно мужественно встречать все, что

приказывает нам мировая неизбежность". (8) Когда, внушив ему эти осново-

положенья, ты научишь его видеть свой удел в мире, когда он узнает, что

блаженна жизнь, ищущая не наслаждений, а согласия с природой2, когда по-

любит добродетель как единственное человеческое благо и как единственно-

го зла станет бежать позора, а все прочее: богатство, почести, крепкое

здоровье, власть - признает безразличным, не причисляемым ни к благу, ни

ко злу, - тогда ему незачем будет напоминать все по отдельности и твер-

дить: "Ходи так, обедай этак! Это пристало муж чине, это - женщине, это

- женатому, это холостому". (9) Кто усердно напоминает, тот обычно сам

на это не способен. Так наставляет дядька - мальчика, бабушка - внучку;

так сердитый учитель рассуждает о том, что сердиться нельзя. Войди в

школу, где учат грамоте, и ты убедишься: о чем так надменно вещают фило-

софы, все есть в детских прописях.

(10) Далее, должен ли ты давать советы о вещах явных или сомни-

тельных? Где все ясно, вразумленья не нужны; дающему советы о вещах сом-

нительных не верят - значит, все наставленья излишни. Об этом запомни

вот что. Если ты вразумляешь в случае темном и неясном, нужно помочь се-

бе доказательствами; а станешь доказывать, - взятые для доказательства

примеры будут сильнее вразумлений, так что хватит их одних. (11) "Так

относись к другу, так - к согражданину, так - к союзнику". - "Почему?" -

"Потому что это справедливо". - Но все это внушит мне тот раздел, где

говорится о справедливом. Здесь я найду и то, что к справедливости нужно

стремиться ради нее самой, и то, что к ней не принуждает никакой страх,

не приманивает никакая награда, и то, что любящий в этой добродетели

что-нибудь, кроме нее самой, не бывает справедливым. Когда я проникнусь

такими убежденьями, зачем мне нужны будут наставленья всех желающих

учить ученого? Для знающего наставленья излишни, для незнающего их не-

достаточно. Ведь он должен слышать не только, как его наставляют, но и

почему. (12) Кому, повторяю, нужны наставленья: обладающему или не обла-

дающему истинными мненьями о благе и зле? У кого их нет, тому ты ничуть

не поможешь: его уши заткнула молва, противоречащая твоим вразумленьям;

а кто верно судит о том, к чему должно стремиться и чего избегать, знает

и без твоих слов, что ему делать. Значит, всю эту часть философии можно

отбросить.

(13) Есть две причины наших преступлений: или в душе живет злонравие,

укрепляемое превратными мнениями, или, даже если ложные понятия ею не

овладели, она склонна к ним и легко развращается, прельщаемая какой-ни-

будь неподобающей видимостью. Значит, мы должны либо излечить больной

дух, избавив его от пороков, либо еще свободный от них, но тянущийся ко

злу, захватить заранее. И то, и другое делают основоположенья философии

- и, стало быть, другой род наставлений ничего не дает. (14) И потом,

если наставлять каждого в отдельности, дело это окажется неохватным.

Ведь ростовщику нужны одни наставленья, земледельцу - другие, купцу -

третьи, ищущему дружбы царей - четвертые; любящему свою ровню потребны

не те, что любящему стоящих ниже. (15) В браке придется поучать, как об-

ращаться мужу с женой, которую он взял девушкой, и как с женой, которая

до женитьбы знала мужчин; как жить с богатой и как - с бесприданницей. А

разве не будет, по-твоему, никакой разницы между плодовитой и бесплод-

ной, между пожилой и молоденькой, между матерью и мачехой? Нельзя охва-

тить все разряды, а каждый из них требует своего. Между тем законы фило-

софии кратки, но связывают все. (16) Прибавь к этому, что наставленья

мудрости должны быть определенными и твердыми; то, чего нельзя опреде-

лить, лежит вне мудрости, которая знает границы вещей. Значит, эта нас-

тавительная часть философии должна быть отброшена: ведь она то, что обе-

щает немногим, не может дать всем, а мудрость охватывает всех. (17) Нет

разницы между безумием всеобщим и тем, которое поручают лечить врачам, -

кроме одной: тут страдают недугом, а там - ложными мнениями. Тут причина

неистовства - в состоянии здоровья; там само оно есть нездоровье души.

Кто начнет наставлять безумца, как он должен говорить, как ходить, как

вести себя на людях и как - дома, тот будет безумнее вразумляемого: зна-

чит, надо лечить черножелчие, устранять саму причину безумия. То же сле-

дует делать, и когда безумна душа: нужно изгнать безумье, а не то все

вразумляющие речи пропадут даром.

(18) Вот что говорит Аристон. Ответим ему на вс„ по отдельности.

Во-первых, возразим на его слова о том, что преграду, мешающую глазу ви-

деть, надо убрать. Согласен, тут нужны не советы, как смотреть, а ле-

карство, которое прочистило бы зрение и согнало с глаза вредную помеху.

Но мы видим благодаря природе, и убравший преграду вернул бы ей исконную

способность. А чего требует от нас каждая обязанность, тому природа не

учит. (19) Потом тот, у кого вылечили бельмо, не может сразу же, как

прозреет, возвращать зрение другим; а кого избавили от злонравья, тот и

других избавляет. Нет нужды ни в ободрении, ни в советах, чтобы глаз по-

нял свойства красок; без всякого вразумления любой отличит черное от бе-

лого. А вот душа нуждается во многих поученьях, чтобы увидеть, как сле-

дует поступать в жизни. Даже больных глазами врач не только лечит, но и

вразумляет. (20) "Нельзя, - говорит он, - подставлять ослабевшее зрение

вредному свету: от тьмы переходи сперва к сумеркам, потом отважься на

большее и постепенно приучись терпеть ясный свет; нельзя заниматься пос-

ле еды; нельзя насиловать воспаленные и вспухшие глаза; надо избегать

сильного и холодного ветра в лицо". И прочие советы в таком роде враче-

ванье присоединяет к лекарствам, помогая ими не меньше, чем снадобьями.

- (21) "Заблуждение - причина всех грехов; а от него наставленья нас

не избавят, не вытеснят ложных мнений о благе и зле". - Не спорю, сами

по себе наставления слишком слабы, чтобы опровергнуть в душе превратные

убежденья; но разве они поэтому не могут быть полезны в сочетании с дру-

гим? Во-первых, они освежают память; во-вторых, то, что в общем и целом

видится неясно, по частям можно рассмотреть тщательнее. Ведь так ты мо-

жешь назвать лишними и утешения и ободренья; но они лишними не бывают, -

а значит, и вразумленья тоже.

- (22) "Глупо, - говорит он, - поучать больного тому, что он должен

был бы делать здоровым. - Нужно вернуть ему здоровье, а иначе все нас-

тавленья бесполезны". - Но разве нет у больных и у здоровых общего, о

чем им надо напоминать? Например, чтобы они не были жадны в еде, чтобы

избегали усталости? Значит, есть общие наставленья и для бедного и для

богатого. - (23) "Вылечи алчность, и тебе не в чем будет вразумлять ни

бедняка, ни богача, если успокоится их жажда наживы". - Но разве одно и

то же - не быть жадным до денег и уметь пользоваться деньгами? Алчные не

знают в них меры, а пользоваться ими не умеют не одни алчные. - "Унич-

тожь заблуждения - ив наставленьях не будет надобности". - Неверно!

Представь себе, что алчность утихла, представь, что жажда роскоши крепко

связана, дерзость обуздана, леность пришпорена; но даже избавившись от

пороков, мы должны будем учиться, что и как нам делать. - (24) "Вразум-

ления бессильны против тяжких пороков". - Но и врачеванье не побеждает

неисцелимых болезней; однако к нему прибегают ради излеченья одних или

облегченья других недугов. Даже сила всей философии - если она соберет

для этого все свои силы - не искоренит отвердевшей застарелой язвы в ду-

ше; но если она лечит не все, это не значит, будто она ничего не лечит.

- (25) "Много ли пользы указывать на очевидное?" - И даже очень! Порой

мы и знаем, да не замечаем. Напоминанье не учит, а направляет и будит

наше вниманье, поддерживает память, не дает упустить из виду. Мы прохо-

дим мимо многого, что лежит перед глазами; напомнить - это вроде как

ободрить. Часто душа не хочет видеть и очевидного; значит, нужно внушить

ей знание самых известных вещей. Тут к месту повторить изреченье Кальва3

в речи против Ватиния: "Вы знаете, что подкуп был, и все знают, что вы

это знаете". (26) Ты знаешь, что дружбу нужно чтить свято, но не делаешь

этого. Знаешь, что бесчестно требовать от жены целомудрия, а самому сов-

ращать чужих жен, знаешь, что ни ей нельзя иметь дело с любовником, ни

тебе - с наложницей, - а сам не поступаешь так. Поэтому нужно порой при-

вести тебя в память: таким вещам следует не лежать в запасе, а быть под

рукой. Что полезно для нас, нужно часто встряхивать, часто взбалтывать,

ибо оно должно быть не только известно нам, но и всегда наготове. К тому

же так и очевидное становится обычно еще очевиднее.

- (27) "Если то, чему ты поучаешь, сомнительно, надобны вдобавок до-

казательства, - и выходит, что полезны они, а не поученья". - А что если

и без всяких доказательств поможет сила влияния самого вразумляющего?

так же, как ответы правоведов действительны, даже если не приведено ос-

нование? И потом то, чему поучают, весомо и само по себе, особенно если

оно вплетено в стихи или в свободной речи сжато в изреченье. Возьми хоть

Катоновы слова: "Покупай не то, что нужно, а что-необходимо. А чего не

нужно, за то и асе отдать дорого" 4. А каковы изречения, или высказанные

оракулом или подобные им: "Береги время! Познай себя!" (28) И разве ты

будешь требовать обоснований, услышав от кого-нибудь такие стихи?

Забвение - лекарство от любых обид,

Храбрым фортуна помощница.

Ленивый сам себе помеха.5

Таким словам не нужны заступники: они задевают чувства и приносят

пользу силою самой природы. (29) В душе заключены семена всех благород-

ных дел, и вразумленья пробуждают их, - так искра, если помочь ей легким

дуновеньем, выпускает на волю свой огонь. Добродетель выпрям ляется от

малейшего прикосновения и толчка. Кроме того, в душе есть нечто слишком

глубоко запрятанное; оно-то и освобождается, будучи произнесенным. Есть

и лежащее разрозненно, чего неопытный ум не может собрать воедино. Зна-

чит, все это должно быть сведено и связано, чтобы стать сильнее и под-

нять душу выше. (30) А иначе, если наставленья ничего не дают, надо уп-

разднить всякое образование и довольствоваться одною природой. Кто так

говорит, тот не видит, что один человек по природе подвижен и остер

умом, другой медлителен и туп и, во всяком случае, один умнее другого.

Сила природного ума растет, питается наставленьями, к врожденным убеж-

деньям он присоединяет новые и исправляет превратные.

- (31) "Если кому неизвестны правильные основоположенья, в чем вра-

зумления помогут ему, опутанному пороками?" Понятно, освободиться от

них! Ведь врожденные задатки в нем не угасли, а только затемнены и за-

давлены, они и так пытаются прорваться ввысь, одолев все злое, а обретя

защиту и помощь в наставлениях, и совсем укрепятся, - если только они не

отравлены и не убиты долгою заразой, потому что тогда обучение философии

их не восстановит, каким бы ни было оно усиленным. В чем разница между

основоположениями философии и наставлениями? Только в том, что первые -

это общие наставления, а вторые - на случай. Учат и те, и другие, но од-

ни - в целом, другие - по частям. - (32) "Если кто усвоил правильные и

честные основоположения, того излишне вразумлять". - Ничуть не бывало!

Пусть он обучен тому, что надлежит делать, но не всегда ясно видит это.

Ведь не только страсти мешают нам поступать благородно, но и неумение

найти то, что требуется в том или другом деле. Иногда строй нашей души

хорош, но она ленива и неопытна в отыскании путей к выполнению долга, -

а их-то и указывают наставленья. - (33) "Избавь его от ложных мнений о

благе и зле, замени их истинными - и вразумленьям нечего будет делать".

- Без сомненья, душа обретает таким образом правильный строй, - но не

только таким. Хотя из многих доводов и сделан вывод, что есть благо и

что - зло, но и наставленьям кое-что остается на долю: ведь и разум-

ность, и справедливость состоят в исполнении обязанностей, а в чем наши

обязанности, растолковывают наставленья. (34) И еще правильное сужденье

о добре и зле подтверждается исполненьем обязанностей, к которому нас

приводят наставления. И основоположения, и наставленья друг с другом

согласны: и первые не могут быть впереди без того, чтобы за ними не сле-

довали вторые, и вторые идут за ними в свой черед, показывая, что первые

- впереди.

- (33) "Наставлений бессчетное множество". - Неверно! Тех, что отно-

сятся к вещам самым важным и необходимым, - не бессчетное множество. И

не так уж различаются они в зависимости от места, времени и лица. Да и

тут можно дать общие наставления. - (36) "Нельзя вылечить наставлениями

безумье; значит, и злонравие тоже". - И это не так. Избавив от безумия,

ты возвращаешь здоровье; а за изгнанием ложных мнений не сразу приходит

уменье видеть, что следует делать, а если и приходит, то вразумленье ук-

репляет правильность суждений о благе и зле. Неправда и то, что настав-

ленья для безумцев бесполезны: пусть одни они не исцеляют, но помогают

лечению, а предупрежденье и порицанье держит безумных в узде. Я говорю о

тех, у кого разум поврежден, а не отнят.

- (37) "И законы не могут добиться, чтобы мы поступали, как должно, а

что такое законы, как не наставленья вперемежку с угрозами?" - Прежде

всего, они потому и не убеждают, что грозят, наставленья же не заставля-

ют, а уговаривают. Потом законы страхом удерживают от злодейства, нас-

тавленья поощряют к выполнению обязанностей. Прибавь к этому, что и за-

коны полезны для добрых нравов, по крайней мере если они не только пове-

левают, но и учат. (38) Тут я не согласен с Посидонием, который говорит:

"Мне не нравится, что к Платоновым законам приложены их основания: ведь

закон должен быть краток, чтобы невеждам легче было его усвоить. Он -

как божественный голос свыше, приказывает, а не обсуждает. По-моему, нет

ничего холоднее и нелепее, чем закон со вступлением. Вразумляй меня, го-

вори, что я должен делать! Я не учусь, а подчиняюсь". - Законы поистине

полезны: ведь мы видим, что в государствах с дурными законами и нравы

дурные. - "Но полезны-то они не для всех". - (39) И философия так же,

однако от этого она не становится бесполезной и бессильной образовать

наши души; а что такое философия, как не закон жизни? Но допустим, что

законы бесполезны; из этого не следует, что бесполезны и увещанья. Либо

тогда уж признай, что утешать, разубеждать, ободрять, порицать, хвалить

также бесполезно. Ведь эти речи - разного рода вразумления, благодаря им

достигаем мы совершенного состояния души. (40) Ничто так не облагоражи-

вает душу, ничто так не возвращает на прямой путь колеблющихся и склон-

ных к порочности, как общенье с людьми добра. Часто видеть их, часто

слышать - все это постепенно проникает в сердце и обретает силу настав-

ления. Право, даже встретить мудреца полезно: есть в великом человеке

нечто такое, что и без слов действует благотворно. (41) Я затрудняюсь

сказать тебе, откуда это действие, но понимаю, что оно есть. Как говорит

Федон6, "укус мелких тварей нечувствителен, до того тонка и обманчива их

вредящая сила; место укуса вспухает, но и в опухоли не видно ранки. То

же самое - и общение с людьми мудрыми: ты и не заметишь, как и когда оно

принесло тебе пользу, но пользу от него заметишь". - (42) Ты спросишь, к

чему это все. - Добрые наставления, как и добрые примеры, если они всег-

да с тобой, принесут пользу. Пифагор говорит, что иной становится душа у

входящих во храм, созерцающих вблизи изваянья богов, ожидающих голоса

некого оракула.

(43) Кто станет отрицать, что некоторые наставления поражают даже са-

мых неискушенных? Например, эти изреченья, такие короткие, но такие ве-

сомые:

Ничего сверх меры! Для тех, кто жаден, всякая корысть мала.

Что ты другим, того же от других ты жди.7

Слыша это, мы чувствуем некий удар, и нельзя уже ни сомневаться, ни

спрашивать "почему?". Вот до чего захватывает, даже и без всякого обос-

нованья, истина. (44) Если благоговение смиряет души и обуздывает поро-

ки, то почему же неспособно на это поучение? Если порицание может усты-

дить, почему и поучение, даже прибегая к одним лишь наставленьям, не в

силах добиться того же? Конечно, действует больше и проникает глубже та-

кое поученье, которое подкрепляет наставления разумными доводами, при-

бавляет, почему надо сделать то или это и какая награда ждет сделавшего

и послушного наставнику. Если есть польза от приказов, то и от вразумле-

ний тоже; но от приказов польза есть, - а значит, есть она и от поуче-

ний. (45) Добродетель разделяется на две части: на созерцание истины и

поступки. Созерцать учит образованье, действовать - поучение. Правильные

поступки и упражняют, и обнаруживают добродетель; если убеждающий посту-

пить так полезен тебе, то полезен будет и поучающий тебя. Итак, если

правильно поступать необходимо для добродетели, а как поступать пра-

вильно, указывает поучение, стало быть, и оно необходимо. (46) Две вещи

больше всего укрепляют дух: вера в истину и вера в себя. И то. и другое

дается поучением, потому что ему верят, и, поверив, чувствуют в душе ве-

ликое вдохновение и веру в себя; значит, вразумление вовсе не излишне.

Марк Агриппа8 из всех, получивших от гражданской войны славу и могущест-

во, один был удачлив не в ущерб народу, и он говорил, что многим обязан

такому изречению: "Согласием поднимается и малое государство, раздором

рушится и самое великое"9. Благодаря этим словам, он стал, как сам гово-

рит, и добрым братом, и другом. (47) Если такие изреченья, глубоко восп-

ринятые в душу, образовывают ее, то неужели неспособна на это та часть

философии, которая слагается из таких изречений? Добродетель дается от-

части обучением, отчасти упражнением, - ибо нужно и учиться, и закреп-

лять выученное делом. А если это так, полезны не только постановления

мудрости, но и наставленья: они словно указом сдерживают и обуздывают

страсти.

- (48) "Философия двояка: это и знания, и душевные свойства. Кто при-

обрел знания и понял, что следует делать и чего избегать, тот еще не

мудрец, если его душа не преобразилась в соответствии с выученным. А

третья часть философии - наставленья - исходит из первых двух: из осно-

воположений и свойств души; и коль скоро их обеих довольно для совершен-

ной добродетели, третья оказывается излишней". - (49) Но так и утешение

окажется излишним, потому что и оно исходит из тех же частей, и поощре-

ние, и убеждение, и само доказательство, потому что источник всех их -

свойства души сильной и сохраняющей свой строй. Пусть они и берут начало

от наилучших свойств души, но эти наилучшие свойства и создают их, и

создаются ими. (50) И потом все, что ты говоришь, относится только к му-

жу совершенному, поднявшемуся на вершины человеческого счастья. А к ним

приходят медленно; между тем и всякому, не достигшему совершенства, но

стремящемуся к нему, нужно показать, какую дорогу избрать в своих пос-

тупках. Мудрость, быть может, выберет ее и без вразумления, - она ведь

привела уже душу к тому, что та иначе как верным путем не двинется. А

кому послабее нужен кто-нибудь идущий впереди: "Этого избегай, делай

так". (51) Кроме того, нельзя ждать, покуда такой человек сам узнает,

что лучше всего делать, тем временем он будет блуждать, и заблужденья не

допустят его прийти к тому, чтобы ни в ком не нуждаться. Значит, его

нужно направлять, пока он не сможет направлять себя сам. Мальчиков учат

по прописям: охватив детские пальцы, чужая рука водит ими по изображению

букв, потом детям велят подражать образцам, улучшая по ним почерк; так и

наша душа получает пользу, обучаясь по прописям.

(52) Вот чем доказывается, что вся эта часть философии вовсе не лиш-

няя. Дальше спрашивается, довольно ли ее одной, чтобы создать мудреца.

Этому вопросу мы посвятим особый день; а пока и без всяких доказательств

разве не ясно, что нам нужен некий помощник, чьи наставления противо-

борствовали бы наставленьям толпы? (53) Ни один голос не доносится до

нашего слуха безнаказанно: нам вредят, желая нам блага, вредят, прокли-

ная, - потому что и проклятья сеют в нас ложные страхи, и добрые пожела-

ния любящих учат дурному. Они отсылают нас к благам далеким, неверным и

ускользающим, хотя мы можем добыть счастье и дома. (54) Невозможно, я

повторяю, идти правильным путем: в сторону тянут родичи, тянут рабы.

Никто не заблуждается про себя, всякий заражает безумием ближних и зара-

жается от них. Каждый в отдельности вмещает все пороки толпы, потому что

толпа наделяет ими каждого. Любой, делая другого хуже, становится хуже и

сам; обучившись низости, всякий учит ей; а в итоге получается та безмер-

ная гнусность, в которой собрано воедино все худшее, что известно каждо-

му. (55) Пусть же будет при нас некий опекун, который и за ухо дернет, и

даст отпор людским толкам, и окриком заглушит похвалы толпы. Ты ошиба-

ешься, полагая, будто наши пороки рождены с нами: они нас настигли, вне-

сены в нас извне. Так пусть частые вразумления оборонят нас от мнений,

провозглашаемых вокруг. (56) Природа не навязывает нам ни одного порока,

она производит нас на свет незапятнанными и свободными. Ничто разжигаю-

щее нашу алчность не поместила она на виду, но бросила нам под ноги и

золото, и серебро, давая попирать и топтать все то, из-за чего попирают

и топчут нас. Она подняла наше лицо к небу, пожелав, чтобы мы, глядя

вверх, видели все, что она создала величавым и дивным: восход и закат, и

плавный ход мчащейся вселенной, днем открывающий взору земное, ночью не-

бесное, и движенье светил, медленное, если сравнить его с бегом целого,

но быстрое, если вспомнить, какие пространства обегают они с никогда не

перемежающейся скоростью, и все прочее, достойное восхищения, что либо

появляется в свой черед, либо мелькает, движимое внезапными причинами,

как, например, огненные борозды в ночи, и зарницы в разверзающемся без

всякого шума и стука небе, и огни в виде столпов, балок и еще многого.

(57) Все это она поместила над нами, а вот золото и серебро и железо,

никогда не знающее из-за них мира, она скрыла, ибо к нам в руки они по-

падают на горе. Мы сами извлекаем на свет то, из-за чего будем сра-

жаться, мы сами, раскидав груды земли, вы капываем и причину, и орудие

своей гибели; мы вручили нашу пагубу фортуне и не стыдимся ставить выше

всего то, что лежало в земле ниже всего. (58) Ты хочешь убедиться, что

блеск, ослепивший тебе глаза, обманчив? Пока металлы погружены в грязь и

облеплены ею, нет ничего отвратительнее, ничего тусклее! Когда их вытас-

кивают из тьмы длиннейших копей, покуда они не отделены от родной грязи

и не стали тем, что есть, нет ничего безобразнее! Наконец, взгляни на

мастеров, чьи руки очищают этот род бесплодной, безобразной земли! Ты

увидишь, сколько на них копоти! (59) А ведь душу эти металлы пачкают

больше, чем тело! Больше грязи на их владетеле, чем на изготовителе!

Значит, необходимо, чтобы тебя вразумляли, чтобы при тебе был благо-

мыслящий защитник, чтобы среди великого шума и суматохи лживых речей

слышался хоть один голос... Какой голос? Да тот, что шепнет тебе на ухо,

оглушенное криками честолюбцев, спасительное слово; что скажет: (60)

"Нечего завидовать тем, кого толпа зовет великими и счастливыми; незачем

из-за плеска рук терять здравый ум и спокойствие духа; незачем тебе гну-

шаться собственной безмятежностью из-за вон того, шествующего среди фас-

ций в пурпурном одеянье, незачем считать его счастливее себя потому, что

перед ним расчищают дорогу, а тебя ликтор прогоняет с пути. Если хочешь

власти, и тебе полезной, и никому не тягостной, - изгони пороки! (61)

Много найдется таких, что подожгут города, разрушат то, что было неприс-

тупным много веков и благополучным много поколений, взгромоздят насыпь

вровень с крепостным холмом, возведенные на невиданную высоту стены сок-

рушат таранами и другими орудиями. Есть много таких, что погонят прочь

войска, будут неотступно грозить неприятелю с тыла, дойдут, залитые

кровью, до великого моря; но и они, победители, побеждены алчностью. При

их приближении никто не в силах сопротивляться, но и они не в силах соп-

ротивляться честолюбию и жестокости; когда казалось, что они гонят вра-

гов, их самих гнали. (62) Несчастного Александра гнала и посылала в не-

ведомые земли безумная страсть к опустошению. Или, по-твоему, здрав умом

тот, кто начал с разгрома Греции, где сам был воспитан? кто отнял у каж-

дого города то, что там было лучшего, заставив Спарту рабствовать, Афины

- молчать? кто, не довольствуясь поражением многих государств, либо по-

бежденных, либо купленных Филиппом 10, стал опрокидывать другие в других

местах, неся оружье по всему свету? чья жестокость нигде не останови-

лась, уставши, - наподобие диких зверей, загрызающих больше добычи, чем

требует голод? (63) Уже множество царств он слил в одно; уже греки и

персы боятся одного и того же; уже носят ярмо племена, свободные даже от

власти Дария; а он идет дальше океана, дальше солнца, негодует, что

нельзя нести победу по следам Геркулеса и Либера10 еще дальше, он готов

творить насилие над самой природой. Он не то что хочет идти, но не может

стоять, как брошенные в пропасть тяжести, для которых конец паденья - на

дне.

(64) И Гнея Помпея не разум и доблесть убеждали вести войны, междоу-

собные и внешние, а безумная страсть к ложному величию 12. Он шел то на

серторианские войска в Испании, то против пиратов, чтобы установить мир

на морях; (65) но все это были только предлоги продлить свою власть. Что

влекло его в Африку, что на север, что против Митридата, что в Армению и

во все уголки Азии? Конечно, бесконечная жажда подняться еще выше, - хо-

тя только ему одному его величье казалось малым. Что толкало Цезаря к

роковому для него и для республики исходу? Жажда славы и почестей, не

знавшая меры страсть возвышаться над всеми. (66) Он не мог потерпеть над

собою даже одного, хотя государство терпело над собою двоих. По-твоему,

Гай Марий 13, однажды консул (ибо одно консульство он получил, остальные

взял силой), когда разбил кимвров и тевтонов, когда гонялся за Югуртой

по африканским пустыням, разве шел против опасностей по веленью доблес-

ти? Нет, Марий вел войско, а Мария вело честолюбие. (67) Эти люди, нико-

му не дававшие покоя, сами не ведали покоя, будучи подобны смерчам, ко-

торые все захватывают своим вращением, но прежде приведены во вращенье

сами и потому налетают с такою силой, что сами над собою не властны.

Явившись на беду многим, они на себе чувствуют потом ту губительную си-

лу, которой вредят другим. И не думай, будто кто-нибудь стал счастливым

через чужое несчастье.

(68) Нужно распустить эту ткань из примеров, окутывающую нам глаза и

уши, нужно опорожнить сердце, наполненное пагубными речами. Пусть расчи-

щенное место займет добродетель, - она искоренит все поддельное и

прельщающее вопреки истине, она отделит нас от толпы, которой мы слишком

уж верим, и вернет нас к правильным сужденьям. В том и состоит мудрость,

чтобы обратиться к природе и вернуться туда, откуда изгнало нас всеобщее

заблужденье. (69) Большой шаг к исцелению - покинуть подстрекателей бе-

зумья, подальше отойти от людей, которые толпятся, заражая друг друга.

Хочешь убедиться, что это правда, - погляди, как по-разному живут на-

показ народу или для себя. Само по себе одиночество не есть наставник

невинности, и деревня не учит порядочности; но где нет свидетеля и зри-

теля, там утихают пороки, чья награда - указывающие на тебя пальцы и ус-

тавившиеся взгляды. (70) Кто наденет пурпур, если некому его показать?

Кто прикажет подавать на золоте, ужиная в одиночку? Кто, лежа один в те-

ни сельского дерева, расставит всю свою роскошную утварь? Никто не при-

хорашивается напоказ самому себе или немногим и близким людям; нет, все

пышное убранство своих пороков разворачивают, смотря по числу глазеющих.

(71) Это так: поклонник и сообщник - вот кто подстрекает нас на все наши

безумства. Добейся, чтобы мы ничего не выставляли напоказ, - и ты

добьешься, чтобы мы перестали желать. Честолюбие и роскошь и безудерж-

ность хотят подмостков; ты вылечишь их, если спрячешь".

(72) Потому-то, если мы живем среди городского шума, пусть будет при

нас наставник, который, наперекор хвалителям огромных имуществ, хвалит

богатого при малом достатке, измеряющего изобилье потребностью. Напере-

кор превозносящим милость и власть сильных, пусть зовет почет ным досуг,

отданный наукам, и душу, от внешних возвратившуюся к своим благам. (73)

Пусть покажет, как блаженствующие на взгляд черни дрожат и цепенеют на

этой достойной зависти высоте и держатся о себе совсем иного мнения, чем

другие. Ведь то, что прочим кажется высотою, для них есть обрыв. Вот у

них и спирает дыханье и начинается дрожь, когда они заглянут в бездну

собственного величия. Они думают обо всяческих превратностях, делающих

вершину столь скользкой, (74) они страшатся желанного прежде, и счастье,

через которое они стали в тягость всем, еще тягостнее гнетет их самих.

Тогда они хвалят отрадный и независимый досуг, ненавидят блеск, ищут пу-

тей бегства от своего величия, покуда оно не рухнуло. Тут-то ты и уви-

дишь философов от страха, и безумную судьбу, дающую здравые советы. Ибо,

словно благополучие и благомыслие несовместимы, мы правильно судим в бе-

де, а удача уносит верные сужденья Будь здоров.

Письмо XCV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты требуешь от меня немедленно расквитаться с тобою и написать о

том, что я счел нужным отложить и потом растолковать в свой срок: спо-

собна ли та часть философии, которую греки называют napaivetixif), а мы

- назидательной, одна лишь дать совершенную мудрость. - Я знаю, ты не

обидишься, даже если я нарушу обещанье. Но я его исполню в подтвержденье

пословицы: "Впредь не проси того, чего получить не хочешь". (2) Ведь мы

иногда прямо-таки набиваемся на то, от чего отказались бы, будь оно нам

предложено. Легкомыслие ли это или угодничество. наказывать его надо

скорым согласием на просьбу. Мы слишком часто хотим показать, будто же-

лаем того, чего не желаем. Некто приносит для публичного чтения длинней-

шую "Историю", написанную мелко-мелко и плотно скатанную, и, прочитав

большую часть, объявляет: "Если хотите, я остановлюсь". Все кричат: "Чи-

тай, читай!" - а сами только того и хотят, чтобы чтец умолк. Мы часто

про себя желаем одного, вслух - Другого, и даже богам не говорим правды;

но боги либо нас не слушают, либо жалеют. (3) А я отомщу без малейшего

милосердия и заставлю тебя читать нескончаемое письмо; и когда ты будешь

это делать без всякой охоты, говори: "Я сам накликал беду!" Считай тогда

себя одним из тех, кого допекает жена, высватанная с великими хлопотами,

кому опостылели богатства, собранные ценой обильного пота, кого до муки

тяготят почетные должности, ради которых шли на любые уловки и труды, -

словом, одним из совиновников собственных бед.

(4) А теперь попробую, пропустив вступление, перейти прямо к делу. -

Говорят так: "Блаженная жизнь складывается из правильных поступков; к

правильным поступкам ведут наставленья; значит, наставлений довольно для

блаженной жизни". - Но наставленья ведут к правильным поступкам не всег-

да, а только когда им послушен ум, иногда же, если душу держат в осаде

превратные мнения, наставлять ее бесполезно. (5) Потом некоторые, даже

поступая правильно, не знают сами, что правильно поступают. Ведь только

образованный, прошедший всю науку с начала и постигший ее суть, может

соблюсти все статьи, чтобы знать, что надлежит делать, когда, насколько,

как и с кем. Другому, даже при самом упорном желании, невозможно вершить

то, что велит честность, от всей души, - он будет оглядываться и коле-

баться.

- (6) "Если честные поступки проистекают из наставлений, то их с из-

бытком довольно для блаженной жизни; а так как первое верно, верно и

второе". - На это мы ответим: к честным поступкам побуждают наставления,

но не одни только наставления. - (7) "Если все науки довольствуются нас-

тавлениями, то должна довольствоваться ими и философия, потому что и она

есть наука о жизни. Кормчим человека делает тот, кто наставляет его: так

поворачивай рулевое весло, так опускай паруса, так двигайся с попутным

ветром, так сопротивляйся встречному, а так используй боковой, не бла-

гоприятный и не враждебный". И любого наставленья укрепляют в его науке;

значит и для науки жить они могут сделать то же". - (8) Но все эти науки

заботятся лишь о средствах к жизни, а не о жизни в целом. Поэтому многое

мешает им и препятствует извне: надежда, желание, страх. А той, что про-

возгласила себя наукой о жизни, никогда ничто не помешает оказать свое

действие: она опрокидывает преграды и влечет за собой препятствия. Хо-

чешь знать, как несхожи между собой эта и все прочие науки? В тех прос-

тительней ошибаться намеренно, а не случайно, в этой величайшая вина -

погрешить по своей воле. (9) Вот что я имею в виду. Грамматик не покрас-

неет, заведомо употребив неправильное выражение, и покраснеет, употребив

его по неведенью. И намного виновнее перед своей наукой врач, если он не

понял, что больной отходит, чем если сделал вид, будто не понял. А в на-

уке жизни намеренное прегрешение постыднее.

Прибавь к этому, что во всех науках и искусствах, даже в самых сво-

бодных, есть не только наставленья, но и основные правила, - как, напри-

мер, во врачебном искусстве. Поэтому у Гиппократа - своя школа, у Аскле-

пиада - своя, и своя - у Темисона1. (10) И у каждой из умозрительных на-

ук есть свои основы, которые греки называют 86ур.дта, а мы вольны назы-

вать "основоположеньями", или "первичными установлениями", или "исходны-

ми утверждениями", - их ты найдешь и в геометрии, и в астрономии. Фило-

софия же есть наука и умозрительная, и прикладная, она и созерцает, и

действует. Ты ошибаешься, полагая, будто она сулит пользу лишь в земных

делах; она метит выше! Она говорит: я исследую весь мир и не остаюсь

среди смертных, довольствуясь тем, чтобы убеждать вас или разубеждать;

меня манит великое, то, что выше вас:

(11) Ибо о сущности высшей небес и богов собираюсь

Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,

Все из которых творит, умножает, питает природа

И на которые все после гибели вновь разлагает, -

как говорит Лукреций2. Следовательно, как наука умозрительная, она

имеет свои основоположенья. (12) Да что там! Даже того, что следует, не

исполнить надлежащим образом, если не усвоено общее правило, как соблюс-

ти в любом деле все статьи наших обязанностей; этого не сделать тому,

кто получил наставления на каждый случай, а не общие. Если их дают по

частям, они бессильны и, так сказать, не пускают корней. А основополо-

женья - это то, что укрепляет наш дух, сохраняет наше спокойствие и без-

мятежность, объемлет всю жизнь и всю природу. Разница между основополо-

женьями философии и наставлениями та же, что между первоначальными ве-

ществами и отдельными предметами: вторые зависят от первых, первые суть

причины вторых, да и всего на свете.

- (13) "Древняя мудрость поучает только тому, что надо делать и чего

избегать, - а люди тогда были лучше. Когда ученых стало больше, хороших

стало меньше, потому что простая и очевидная добродетель превратилась в

темную и велеречивую науку, и учат нас рассуждать, а не жить". - (14)

Без сомнения, древняя мудрость, особенно при своем рождении, была, как

вы говорите, безыскусственна; так и прочие науки, чья тонкость возросла

со временем. Но тогда и нужды не было в тщательном лечении. Испорчен-

ность еще не выросла настолько и не распространилась так широко; с прос-

тыми пороками можно было бороться простыми лекарствами. А теперь нужно

строить укрепленья тем заботливей, чем сильнее снаряды, бьющие в нас.

(15) Врачеванье сводилось когда-то к знанью немногих трав, которые оста-

навливали кровотеченье, заживляли раны, а потом постепенно оно дошло до

нынешнего многообразия. И не удивительно, что у него было меньше дела

тогда, когда люди были еще и сильны и крепки телом, а пища легка и не

испорчена искусством получать наслаждения. Только потом понадобилась пи-

ща, не утоляющая, а разжигающая голод, и придуманы были сотни приправ,

распаляющих прожорливость, и то, что было питаньем для проголодавшихся,

стало бременем для пятых. (16) От этого и бледность, и дрожь в суставах,

где жилы расслаблены вином, и злейшая, чем при голоданье, худоба от по-

носов; от этого нетвердость ног, всегда заплетающихся, как во хмелю; от

этого набухшая влагой кожа по всему телу и живот, растянутый от привычки

поглощать больше, чем может вместить; от этого разлитие желчи, вызываю-

щей желтизну бескровного лица, от этого хилость, и внутреннее гниение, и

сухие пальцы с окостеневшими суставами, и жилы, либо онемевшие до потери

чувствительности, либо трепещущие постоянной дрожью. (17) А что говорить

о головокружениях? о мучительной боли в глазах и в ушах? о мурашках,

пробегающих по горящему мозгу? о тех частях, через которые мы испражня-

емся, сплошь изъязвленных изнутри? о бесчисленных видах лихорадок, либо

свирепствующих приступами, либо крадущихся тихой сапой, либо грозно на-

падающих и сотрясающих все члены? (18) К чему упоминать бесчисленное

множество других болезней, карающих за страсть к роскоши?

Им были не подвержены те, кто еще не растратил здоровья на удо-

вольствия, кто сам себе был и господином, и слугою. Тело закалялось под-

лин ным трудом, утомленное или бегом, или охотой, или пахотой. Потом

ждала их пища, способная понравиться только проголодавшимся. Вот и не

было надобности в разнообразной врачебной утвари, в таком множестве же-

лезок и склянок. Проста была причина - и простым было здоровье; обилие

блюд породило обилие болезней. (19) Взгляни, сколько всего намешала жаж-

да роскоши, опустошительница суши и моря, - чтобы все прошло через одну

глотку! Такие разные вещи и не могут соединяться воедино и, проглочен-

ные, перевариваются плохо, потому что каждая действует по-своему. Неуди-

вительно, что и болезни, вызываемые несовместимыми кушаньями, изменчивы

и разнообразны, и еда, в которой насильно перемешаны противоположные по

природе части, извергается наружу. Вот мы и болеем, как живем, - на мно-

жество ладов3. (20) Величайший врач4, создатель этой науки, говорил, что

у женщин не выпадают волосы и не болят ноги. Но вот они и волосы теряют,

и ноги у них больные. Изменилась не природа женщины, а жизнь5: уравняв-

шись с мужчинами распущенностью, они уравнялись с ними и болезнями. (21)

Женщины и полунощничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в ко-

личестве масла6 и вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно,

вновь измеряют выпитое, все до капли выблевывая, и так же грызут снег,

чтобы успокоить разбушевавшийся желудок. И в похоти они не уступают дру-

гому полу: рожденные терпеть, они (чтоб их погубили все боги и богини!)

придумали такой извращенный род распутства, что сами спят с мужчинами,

как мужчины.

Что же удивительного, если величайший врач, лучший знаток природы,

попался во лжи, и есть столько плешивых и подагрических женщин? Из-за

таких пороков они потеряли преимущества своего пола и, перестав быть

женщинами, приговорили себя к мужским болезням.

(22) В старину врачи не умели учащать приемы пищи и поддерживать ви-

ном слабеющее сердцебиение, не умели отворять кровь и облегчать затяжную

болезнь баней и потением, не умели, связав руки и ноги, скрытую в глуби-

не болезнетворную силу оттягивать к конечностям. Им не было нужды, по

малочисленности угроз, выискивать множество средств помощи. (23) А те-

перь до чего дошла порча здоровья! Это мы платим пеню за переходящую

всякую меру и закон страсть к наслаждениям. Сочти поваров - и переста-

нешь удивляться, что болезней так много. Все науки отступили вспять, и

наставники свободных искусств сидят в пустых углах, никем не посещаемые.

В школах философов и риторов ни души, зато как многолюдно на кухнях у

чревоугодников, сколько молодежи там теснится у печки! (24) Я не говорю

о толпах несчастных мальчишек, которых по окончании пира ждут в спальне

новые надругательства, не говорю о целом войске юнцов-наложников, разде-

ленном по племенам и мастям, - чтобы все были одинаково гладки, у всех

одинаково отрос первый пушок, одинаковы были волосы, - не дай бог, если

среди курчавых окажется один с прямыми прядями! Не говорю о толпах пека-

рей, не говорю о прислужниках, которые по знаку разбегаются за новыми

блюдами. Столько людей - и всем дает работу одна утроба! Неужели,

по-твоему, грибы, этот вкусный яд, не делают своего дела исподтишка, да-

же если сразу не вредят? (25) Неужели ты думаешь, будто от этого летнего

снега не твердеет печень? Неужели ты считаешь, что податливая мякоть

этих устриц, раскормленных в иле, не оставляет в желудке тяжелого осад-

ка? Неужели ты полагаешь, будто союзническая приправа7, эта драгоценная

сукровица протухших рыб, -не жжет соленой жижей наших внутренностей? Не-

ужели, по твоему, эти гноящиеся куски, что идут в рот прямо с огня, ос-

тывают у нас в утробе без всякого вреда? Какою мерзкой отравой потом ры-

гается! Как мы сами себе противны, когда дышим винным перегаром! Можно

подумать, будто съеденное не переваривается внутри, а гниет! (26) Я

вспоминаю, что когда-то много говорили об изысканном блюде, в которое

наши лакомки, поспешая к собственной погибели, намешали все, за чем они

обычно проводят день: съедобные части венериных и иглистых раковин и

устриц были разделены проложенными между ними морскими ежами, сверху ле-

жал слой краснобородок, без чешуи и без костей. (27) Лень уже есть все

по отдельности - и вот на стол подают то, что должно получиться в сытом

животе. Не хватает только, чтобы все приносилось уже пережеванным! Впро-

чем, и не хватает самую малость: ведь скорлупа снята, кости вынуты,

вместо зубов потрудились повара. - "Лакомиться всем по отдельности стало

тяжко - пусть вс„ стряпают вместе, чтобы вкус был один. Зачем мне протя-

гивать руку за чем-нибудь одним? Пусть подадут все сразу, пусть будет

сложено вместе и соединено столько, что хватило бы на украшение многих

перемен! (28) Пусть знают те, что утверждают, будто все это нужно мне

для похвальбы и ради тщеславия: я не выставляю мои яства напоказ, а даю

вам их разгадывать. Что всегда бывает отдельно, то пусть будет вместе

под одной подливкой; пусть не отличаются друг от друга устрицы, морские

ежи, иглистые раковины, краснобородки, перемешанные и сваренные заодно".

- Право, в блевотине пища перемешана не меньше! (29) И насколько сложны

эти блюда, настолько же разные, многовидные и непонятные болезни порож-

даются ими; и врачебное искусство начало вооружаться против них многими

способами лечения, многими наблюдениями.

То же самое говорю я и о философии. Когда-то, среди не столь тяжких

грешников, излечимых даже легким уходом, она была проще; а против нынеш-

него разрушения нравов нужно испытать все средства. Пусть бы хоть ими

можно было остановить эту заразу! (30) Мы безумствуем не только пооди-

ночке, но и целыми народами. Убийства и отдельных убийц мы обуздали; а

что войны, что истребленье целых племен - это прославляемое злодейство?

Ни алчность, ни жестокость не знают меры. Убийства, совершаемые в оди-

ночку и исподтишка, не так опасны и чудовищны; но жестокости творятся

теперь по постановлению сената и народа, и запрещенное частным лицам

приказывается от лица государства. (31) За одно и то же преступление

платят головою, если оно совершено тайно, а если в солдатских плащах -

получают хвалы. Людям, кроткому роду, не стыдно радоваться крови друг

друга, вести войны и поручать детям продолжать их, меж тем как среди

бессловесных и диких животных царит мир. (32) Против такого могучего и

повсеместного безумия философия, которой прибавилось труда, накопила

столько же сил, сколько прибыло их у противника. Легко было порицать

преданных вину и лакомых до изысканных блюд; немного сил нужно было,

чтобы привести на путь воздержности душу, когда она едва с него сошла.

(33) Теперь-то потребны

Сила. и рук быстрота, и наставник надежный - искусство.8

Люди повсюду ищут наслаждений, каждый порок бьет через край. Жажда

роскоши скатывается к алчности; честность в забвении; что сулит приятную

награду, того не стыдятся. Человека - предмет для другого человека свя-

щенный - убивают ради потехи и забавы; тот, кого преступно было учить

получать и наносить раны, выводится на арену голый и безоружный: чтобы

развлечь зрителей, с него требуется только умереть.

(34) При такой извращенности нравов нужны средства сильнее обычных,

чтобы прогнать застарелые недуги; необходимы основные правила. чтобы ис-

коренить глубоко воспринятые общим убеждением ложные мненья. Вместе с

основоположеньями наставления, утешения, ободрения, может статься, и бу-

дут достаточно сильны, а сами по себе они не подействуют. (35)