Часть 13.

Письмо СII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Как тот, кто будит нас и прерывает приятное сновиденье, нам в тя-

гость (ведь он отнимает наслаждение, хоть и мнимое, но по действию свое-

му равное настоящему), так и твое письмо испортило мне настроенье, отор-

вав от самых подходящих для меня мыслей, которым я отдавался, готовый,

если будет можно, пойти и дальше. (2) Я тешился изысканиями о бессмертии

души и даже, клянусь, рад был верить в него. Да, я легко вверялся мнени-

ям великих людей, скорее посуливших, чем доказавших эту желанную возмож-

ность. Вот я и предавался прекрасной надежде, и уже сам себе был несно-

сен, и презирал уже остаток моей одряхлевшей жизни, готовясь перейти в

бесконечное время и стать хозяином вечности, - и вдруг пришло твое

письмо и разбудило меня, лишив красивого сновиденья. Впрочем, разделав-

шись с тобою, я снова его потребую и выкуплю.

(3) В начале письма ты утверждаешь, будто я не довел до ясности то

рассужденье, где пытался доказать, что посмертное признанье есть благо,

как утверждают наши. Я-де не опроверг возражения, гласящего, что не бы-

вает блага из отдельных частей, признанье же именно таково. (4) То, о

чем ты, Луцилий, спрашиваешь, относится к тому же рассужденью, но к дру-

гому разделу, потому я и оставил в стороне не только это, но и еще неч-

то, относящееся к нему же. Ты сам знаешь, что с вопросами нравственными

перемешаны и вопросы, касающиеся мышления. Вот я и занялся той частью,

которая прямо относится к нравам: не глупо ли и не излишне ли заботиться

о том, что наступит после смертного часа? погибают ли наши блага вместе

с нами? остается ли что-нибудь от того, кого уже нет? можно ли получить

или стремиться получить какой-нибудь плод с еще не существующего и имею-

щего появиться тогда, когда мы его не почувствуем? (5) Все это касается

нравов и, значит, было к месту. А все, что возражают диалектики, следо-

вало отделить, - вот оно и было оставлено без вниманья. Но сейчас, раз

уж ты требуешь, я не пропущу ни одного из их утверждений и выскажусь

против каждого в отдельности.

(6) Без предисловий нельзя будет понять, что опровергается. Что же я

хочу сказать предварительно? Есть тела цельные - например, человек; есть

составные - например, корабль, или дом, словом, все, в чем разные части

скреплены в единое целое; и есть слагающиеся из отдельных членов, су-

ществующих порознь, - например, войско, народ, сенат. Предметы, из кото-

рых слагаются такие тела, объединены правами или обязанно стями, но по

природе не связаны и разобщены. Что же еще мне предварительно сказать?

(7) Мы думаем, что не бывает благ, состоящих из отдельных частей: единое

благо должно охватываться и управляться единым духом, иметь единый ис-

ток. Это, если тебе угодно, доказывается само собою, - но установить это

следовало, так как в нас мечут наши же копья. - (8) "Вы утверждаете, что

не бывает блага из отдельных частей; но признанье есть благоприятное

сужденье людей добра. Как не может быть молвою речь одного-единственного

и поношеньем - дурное мнение одного-единственного, так и для признанья

мало понравиться одному человеку добра. Для признанья потребно единоду-

шие многих известных и почтенных мужей. Стало быть, признанье слагается

из суждений множества лиц, то есть из отдельных частей, и, следова-

тельно, не может быть благом. (9) Признанье - это хвала, воздаваемая

людьми добра человеку добра; хвала есть речь, речь есть звук, обозначаю-

щий нечто, или голос; а голос, пусть даже и самых лучших людей, не есть

благо. Ведь не все, что делает человек добра, есть благо: он и рукопле-

щет, и свистит, но даже тот, кто всем в нем восхищается и все хвалит, не

назовет благом ни рукоплесканья, ни свист, - так же, как чох или кашель.

Значит, признанье не есть благо. (10) И главное, скажите-ка, для кого

оно благо - для хвалящего или для хвалимого? Говорить, как вы, что оно

благо для хвалимого, так же смешно, как утверждать, будто чужое крепкое

здоровье - это мое здоровье. Но хвалить по заслугам есть деянье честное;

значит, хвала есть благо для хвалящего, то есть совершающего деянье, а

не для нас, хвалимых. Этого-то мы и доискивались".

(11) Теперь я кратко отвечу на все по отдельности. Во-первых, еще не

установлено, нет ли благ из отдельных частей; оба ответа имеют сторонни-

ков. Во-вторых, признанье не нуждается во многих поданных за него голо-

сах - довольно сужденья и одного человека добра; ведь и один человек

добра признает нас равными себе. - (12) "Так что же, значит, и молва -

это мнение одного человека, а поношенье - это злоречивость одного? Сла-

ва, по-моему, требует широкого распространенья и единодушия многих". -

Но одно дело молва или поношение, другое - признанье. Почему? Да если

обо мне хорошо думает муж добра, это все равно, как если бы так же дума-

ли все мужи добра; да они и думали бы так же, если бы меня узнали. Все

они судят одинаково, ибо равно основываются на истине и потому не могут

разойтись. Вот и получается так, словно они все думают одно, ибо иначе

думать ни один не может. - (13) "Для молвы или для славы мало мненья од-

ного-единственного". - Но тут приговор одного равноценен общему, - пото-

му что он будет одинаков у всех, если их опросить; а там у несхожих лю-

дей различны и суждения, несходны чувства, и все - сомнительно, легко-

весно, подозрительно. Ты думаешь, они могут судить все одинаково? Даже

один судит по-разному! Человек добра держится правды, а у правды одна

суть, один облик; все прочие согласны между собою только в вещах ложных,

которые не бывают постоянны, но изменчивы и противоречивы. - (14) "Но

хвала - это только голос, а голос не может быть благом". - Однако, гово-

ря, что признанье есть хвала, воздаваемая добрыми добрым, они сами имеют

в виду не голос, а суждение. Пусть муж добра молчит, но кого он считает

достойным хвалы, тот ее получил. (15) И потом, хвала - это одно, а восх-

валенье - другое: для него-то и нужен голос. Потому говорят не "надгроб-

ная хвала", а только "восхваление", что выполняющий эту обязанность дол-

жен держать речь. Утверждая, что такой-то заслуживает хвалы, мы сулим

ему не благожелательные разговоры, а мнения. Значит, хвала - это и не-

высказанное одобренье того, кто про себя хвалит человека добра.

(16) Далее, как я сказал, источник хвалы - душа, а слова только обна-

руживают выношенную в душе хвалу и доводят ее до сведенья многих. Хвалит

тот, кто считает хвалу уместной. Когда знаменитый наш трагический поэт1

говорит, что превосходно, когда "нас хвалит достохвальный муж", он имеет

в виду мужа, достойного хвалы. И когда столь же древний поэт говорит:

"Хвала питает искусства" 2, он имеет в виду не восхваленье; оно развра-

щает искусства, и ничто так не испортило и красноречье, и прочие из них,

которые обращаются к слуху, как всенародное одобрение. (17) Молва непре-

менно требует слов в полный голос, признанье - нет: оно может до-

вольствоваться невысказанным сужденьем и быть полным не только среди

молчанья, но и среди порицающих криков. Я объясню, в чем разница между

признанием и славой: слава слагается из суждений многих, а признанье -

одних только добрых.

- (18) "Для кого признанье, или хвала, воздаваемая добрыми добрым,

есть благо: для хвалящих или для хвалимых?" - Для обоих: и для меня, ко-

торого хвалят, потому что природа наделила меня любовью ко всем, и я ра-

дуюсь правильности моих поступков, и счастлив, что нашлись благодарные

истолкователи моих добродетелей. Их благодарность - благо для многих, но

и для меня тоже. Ведь строй моей души таков, что я считаю чужое благо

своим, особенно если я сам - источник блага для них. (19) Но признанье -

благо и для хвалящих: его направляет добродетель, а всякое ее деяние

есть благо. Оно бы им не досталось, не будь я таким. Значит, заслуженная

хвала - благо для обоих, - точно так же, клянусь, как судить благосклон-

но - благо и для того, кто судит, и для того, в чью пользу его сужденье.

Неужели ты сомневаешься, что справедливость - благо и для того, кто ею

обладает, и для того, кому она воздает должное? А ведь хвалить по заслу-

гам - справедливо; значит, такая хвала - благо для обоих.

(20) Мы щедро ответили на все эти умствования. Но не это должно быть

нашей целью - хитро рассуждать и низводить философию с вершин ее величия

в такие теснины. Не лучше ли идти прямой и открытой дорогой, чем по доб-

рой воле петлять и с трудом выбираться из этой путаницы? Ведь все эти

прения - просто игра для тех, кто старается половчее поймать друг друга.

(21) Лучше скажи о том, что согласно природе наш дух должен стремиться в

бескрайнюю ширь, ибо душа человека - вещь великая и благородная и не до-

пускает, чтобы ей ставили иные, нежели богам, пределы. Во-первых, она не

согласна, чтобы родиной ее были ничтожный Эфес или тесная Александрия

или другое место, еще обильней населенное и гуще застроенное. Ее граница

- все то, что опоясывается последним и всеобъемлющим кругом, внутри ко-

торого лежат земли и моря, внутри которого воздух соединяет и вместе

разделяет божественное и человеческое, внутри которого расставлено по

местам столько божеств, чтобы каждое делало свое дело. (22) Во-вторых,

она не принимает отпущенного ей короткого срока: "Мне принадлежат, - го-

ворит она, - все годы, ни один век не заперт для великого ума, и все

времена доступны мысли. Когда придет последний день и разделит божест-

венное и человеческое, перемешанные сейчас, я оставлю это тело там, где

нашла его, а сама вернусь к богам. Я и теперь не чужда им, хоть и держит

меня тяжкая земная темница". (23) Этот медлительный смертный век -

только пролог к лучшей и долгой жизни. Как девять месяцев прячет нас ма-

теринская утроба, приготовляя, однако, жить не в ней, а в другом месте,

куда мы выходим, по-видимости способные уже и дышать и существовать без

прежней оболочки, так за весь срок, что простирается от младенчества до

старости, мы зреем для нового рождения. Нас ждет новое появленье на свет

и новый порядок вещей. А без такого промежутка нам не выдержать неба.

(24) Так не страшись, прозревая впереди этот решительный час: он пос-

ледний не для души, а для тела. Сколько ни есть вокруг вещей, ты должен

видеть в них поклажу на постоялом дворе, где ты задержался мимоездом.

(25) Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести

больше, чем принес; да и немалую часть того, что ты взял с собою в

жизнь, придется оставить. Ты сбросишь верхний из одевающих тебя покровов

- кожу, ты лишишься плоти и разливающейся по всему телу крови, лишишься

костей и жил, скрепляющих все текучее и непрочное.

(26) Тот день, которого ты боишься как последнего, будет днем рожде-

ния к вечной жизни. Сбрось груз! Что ты медлишь, как будто уже однажды

не покинул прятавшего тебя тела? Ты мешкаешь, упираешься, - но и тогда

тебя вытолкнуло величайшее усилие матери. Ты стонешь, плачешь; плакать -

дело новорожденного, но тогда тебя можно было простить: ты появился не-

разумным и ничего не ведающим, тебя, едва покинувшего мягкое тепло мате-

ринской утробы, овеял вольный воздух, а потом испугало грубое прикосно-

вение жестких рук, и ты, нежный, ничего не понимающий, оторопел перед

неведомым. (27) Теперь для тебя уже не внове отделяться от того, частью

чего ты был; так равнодушно расставайся с ненужными уже членами и сбра-

сывай это давно обжитое тело. Его рассекут, закопают, уничтожат. А ты

что печалишься? Это дело обычное! Ведь оболочка новорожденных чаще всего

гибнет. Зачем ты любишь как свое то, что тебя одевает? Придет день, ко-

торый сдернет покровы и выведет тебя на свет из мерзкой зловонной утро-

бы.

(28) И теперь взлети отсюда, насколько можешь; привязывайся к самым

дорогим и близким не больше, чем чужой человек3; уже здесь помышляй о

более высоком и величавом. Когда-нибудь перед тобою откроются тайны при-

роды, рассеется этот туман и отовсюду ударит в глаза яркий свет. Предс-

тавь себе, каково будет это сиянье, в котором сольется блеск бессчетных

звезд. Ни одна тень не омрачит ясности, каждая сторона не бес будет

сверкать одинаково ослепительно, - ведь чередованье дня и ночи есть удел

нижнего воздуха. И вот, когда ты всем существом воспримешь весь этот

свет, который теперь смутно доходит слишком тесными для него путями зре-

ния и все же издали восхищает тебя, - тогда ты скажешь, что прожил жизнь

в темноте. Чем покажется тебе божественный свет, когда ты его увидишь в

его области? (29) Мысль о нем не допускает, чтобы в душе угнездились

грязь, и низость, и жестокость. Она твердит, что боги - свидетели всех

наших дел, приказывает искать их одобрения, готовиться к будущей встрече

с ними, видеть перед собою вечность. А тот, кто постиг ее разумом, не

устрашится никакого войска, не испугается трубы, не побоится ничьих уг-

роз. (30) Да и откуда страх у того, кто надеется умереть? Ведь и утверж-

дающий, будто душа существует лишь до тех пор, покуда удерживается в

оковах плоти, а отделившись, тотчас рассеивается, все же старается 4 и

после смерти быть полезным. Пусть он сам исчезнет с глаз, однако

Мужество мужа в душе вспоминают и древнюю славу Рода его...6

Подумай сам, до чего нам полезны добрые примеры, - и ты поймешь, что

память о великих людях не менее благотворна, чем их присутствие. Будь

здоров.

Письмо СIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Зачем ты опасаешься беды, что может произойти с. тобою, а может и

не произойти? Я имею в виду пожар, обвал дома и прочее, что на нас обру-

шивается, но не подстерегает нас. Лучше смотри и старайся избежать того,

что следит за нами и хочет поймать. Потерпеть крушение, упасть с повозки

- все это случаи тяжкие, но редкие; а вот человек человеку грозит ежед-

невно. Против этой опасности снаряжайся, ее выслеживай внимательным

взглядом: нет беды чаще, нет упорней, нет вкрадчивей. (2) Буря, прежде

чем разразиться, грозит нам, здания, прежде чем рухнуть, дают трещину,

дым предупреждает о пожаре, - гибель от руки человека внезапна и чем

ближе подступает, тем усерднее прячется. Ты заблуждаешься, если веришь

лицам встречных: обличье у них человеческое, душа звериная; или нет, со

зверьми только первое столкновение опасно, а кого они минуют, тех не

ищут больше, потому что только необходимость толкает их чинить вред.

Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить че-

ловека приятно.

(3) Думай, однако, о грозящей от человека опасности так, чтобы не за-

бывать и о долге человека. На одного гляди, чтоб он тебе не повредил, на

другого - чтобы ему не повредить. Радуйся чужим удачам, огорчайся неуда-

чам, помни, что ты должен дать другим и чего остерегаться. (4) Чего ты

достигнешь, живя так? Повредить тебе смогут все равно, а вот обмануть не

смогут. Укройся, насколько сможешь, в философии: она тебя спрячет в

объятиях, в ее святилище ты будешь или в полной, или в большей безопас-

ности. Сталкиваются только те, кто гуляет по одной дороге. (5) Однако и

самой философией нельзя похваляться: для многих, кто хвастался ею и ки-

чился, она стала причиной опасности. Пусть она избавит от пороков тебя,

а не обличает чужие пороки; пусть не чурается общепринятых обычаев;

пусть постарается не внушать мненья, будто она осуждает то, от чего воз-

держивается. Можно быть мудрым, и не выставляясь напоказ, не вызывая

неприязни. Будь здоров.

Письмо СIV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я убежал к себе в Номентанскую усадьбу, - от чего, по-твоему? От

города? - Нет, от лихорадки, - той, что подкрадывается исподволь. Она

уже наложила на меня руку, но я сразу велел закладывать повозку, хоть

Паулина1 меня и удерживала. Врач говорил, что это только начало, потому

что биение жил неспокойно и неровно, его обычная мера нарушена. Я наста-

ивал на отъезде. На устах у меня были слова господина моего Галлиона2,

который, захворав лихорадкой в Ахайе, тотчас поднялся на корабль, воск-

лицая, что болезнь обитает не у него в теле, а в тамошней местности. (2)

Это я и сказал Паулине, ради которой мне приходится думать о здоровье.

Зная, что ее жизнь стала едина с моею, я начинаю щадить себя, так как

щажу ее, и, хотя старость сделала меня во многом храбрее, я теряю это

преимущество моего возраста. Мне приходит на ум, что моя старость вобра-

ла в себя чужую молодость, которую нужно беречь. И так как я не добива-

юсь от Паулины, чтобы она была мужественней в любви ко мне, то она доби-

вается, чтобы я был прилежнее в любви к себе. (3) Ведь высоким чувствам

нужно идти навстречу, и порой, вопреки напору обстоятельств, во имя

близких возвращаться к жизни даже и с мукой, зубами удерживая вылетающий

дух; ведь человеку добра нужно жить, сколько велит долг, а не сколько

приятно. Кто ни жены, ни друга не ценит настолько, чтобы ради них прод-

лить себе жизнь и не упорствовать в намеренье умереть, тот просто изба-

лован. Если польза близких требует, душа может даже приказать себе поло-

жить конец не только желанью смерти, но и самой смерти, когда она нача-

лась, - только бы угодить близким. (4) Вернуться к жизни ради других -

признак наибольшего величия души, и величайшие мужи часто так поступали.

Но и то, по-моему, свидетельствует о высочайшей человечности, что ты

оберегаешь свою старость, величайшее благодеянье которой - возможность

беспечнее относиться к себе и смелее пользоваться жизнью, и заботишься о

ней, зная, что кому-нибудь из твоих юна мила, полезна и дорога. (5) И за

это нам достается в награду немалая радость: разве не самое отрадное -

когда жена так тебя любит, что ты сам начинаешь любить себя больше? И

выходит, что Паулина может поставить мне в заслугу не только страх за

нее, но и за меня самого.

(6) Но ты спрашиваешь, чем кончился мой замысел уехать? Едва я выб-

рался из давящего города, от запаха дымящихся кухонь, которые, едва их

затопят, изрыгают вместе с пылью все таившиеся в них ядовитые пары, как

тотчас самочувствие мое изменилось. А как ты думаешь, сколько сил приба-

вилось у меня, когда я добрался до виноградников? Выпущенный на пастби-

ще, я накинулся на мой корм. Я снова нашел самого себя: не осталось сла-

бости в ненадежном, замышлявшем дурное теле, я опять всей душой предался

занятиям.

(7) Но место мало поможет в этом, если душа не будет принадлежать са-

ма себе, - а она, если захочет, найдет способ уединиться даже в гуще

дел. Напротив, кто выбирает то ту, то эту местность в погоне за досугом,

всюду найдет отвлеченья. Рассказывают, еще Сократ, когда кто-то жаловал-

ся на то, что не получил пользы от путешествий, ответил: "И недаром:

ведь ты путешествовал с тобою!" (8) Как хорошо было бы некоторым уехать

подальше от себя! А не то они сами себя теребят, портят, пугают. Что

пользы пересекать моря и менять города? Если хочешь бежать от того, что

не дает тебе покоя, другим должно быть не место а ты. Представь себе,

что ты приехал в Афины, приехал на Родос; выбирай какую угодно страну;

разве важно, какие в ней нравы? Ведь твои-то нравы - с тобою! (9) Ты

считаешь богатства благом; стало быть, тебе будет мучительна бедность и

- самое печальное! - бедность мнимая: ведь ты, хоть имеешь много, будешь

воображать, будто тебе не хватает ровно столько, яа сколько превзошел

тебя имеющий больше. Ты считаешь благом почести: так тебе будет плохо от

того, что такой-то стал консулом, а такой-то - даже во второй раз; ты

будешь завидовать всякому, чье имя чаще попадается в годовых списках3. И

честолюбие настолько лишит тебя разума, что при виде одного обогнавшего

ты забудешь обо всех, кого оставил позади. (10) Ты считаешь смерть вели-

чайшим злом, хотя если есть в ней что-то плохое, как только одно: ее бо-

ятся раньше, чем она приходит. Тебя будут пугать не то что опасности, а

подозрения, ты постоянно будешь мучиться пустыми страхами. Что пользы,

если

Путь меж врагов позади, позади твердыни аргивян? 4

Даже мир даст тебе поводы бояться; однажды пав духом, ты и самой бе-

зопасности не будешь верить. Привыкшая к слепому страху душа неспособна

будет заботиться о собственном спасенье: она ие избегает, а убегает, а

опасности легче ударить нас сзади. (11) Самым тяжким злом ты считаешь

потерю любимых, - а это так же глупо, как оплакивать листья, падающие с

красивых и украшающих твой дом деревьев. На все, что тебе приятно, смот-

ри так же, как смотришь на эти листья, покуда они зелены5. Тот или этот

день непременно отнимет у тебя того или этого; но и утрата тек, кого ты

любишь, кого считаешь усладой своей жизни, не тягостней паденья листьев:

снова родятся листья, снова появятся близкие, хоть прежние вновь и не

родятся. - (12) "Вот именно, не прежние!" - Так и ты не будешь прежним!

Всякий день, всякий час ты меняешься, - но что похищено у других, то яв-

но, а украдкой похищенного у нас мы не видим. Других у нас отнимают, а

самих себя мы теряем незаметно. Об этом ты не думаешь и не ищешь ле-

карства для ран, - напротив, ты сам сеешь причины для треволнений, на то

надеясь, в этом отчаиваясь. Но разумный всегда примешивает к надеждам

долю отчаянья, к отчаянью - долю надежды.

(13) Чем может помочь странствие само по себе? Оно не умерит страсти

к наслажденьям, не обуздает алчности, не утишит гневливости, не отразит

неукротимого натиска любви, не избавит душу от других зол, не прояснит

суждений, заблуждений не рассеет, - разве что на короткое время займет

тебя новизной, как мальчика, который дивится невиданному. (14) В ос-

тальном же езда только усиливает непостоянство духа, когда он нездоров,

делает его еще легкомысленней и беспокойней. Те, кто жадно стремился в

иные места, покидают их еще более жадно, перелетают как птицы, уезжают

быстрей, чем приехали. (15) Путешествие даст тебе узнать другие племена,

покажет горы необычайных очертаний, исхоженные пространства равнин, оро-

шенные неиссякаемыми водами долины, или, если ты понаблюдаешь, природу

какой-нибудь реки, которая либо набухает от летнего паводка, как Нил,

либо, как Тигр, скрывается из виду, а потом" такая же полноводная, появ-

ляется из тайников, через которые текла; либо, как Меандр - предмет уп-

ражнений и игры для всех поэтов, - вьется частыми излучинами, близко

подступает к собственному руслу и опять поворачивает, не успевши влиться

в себя самое. Но путешествие не сделает тебя ни лучше, ни здоровее.

(16) В ученых занятиях, в общении с чиноначальниками мудрости должны

мы проводить время, чтобы усвоить исследованное, исследовать неоткрытое.

Так нуждающаяся в искуплении душа отпускается на свободу из жалкого

рабства. А пока ты не знаешь, от чего бежать, к чему стремиться, что не-

обходимо, что не нужно, что справедливо и что честно, будешь ты не путе-

шествовать, а блуждать. (17) Никакой пользы не даст тебе эта езда: ты

ведь будешь путешествовать вместе со своими страстями, и твои беды от

тебя не отстанут. Если бы только не отстали? Тогда они были бы еще дале-

ко: а так они не с тобою, а в тебе и, значит, везде будут томить тебя и

мучить одинаковыми неприятностями. Больному следует искать не новых

мест, а лекарства. (18) Человек сломал бедро, подвернул сустав: не в по-

возку и не на корабль должен он садиться, но позвать врача, чтобы тот

срастил сломанную кость, вправил вывих. Так неужели, по-твоему, можно

вылечить переменою мест душу, сломанную и вывихнутую во многих местах?

Слишком силен этот недуг" чтобы лечить его прогулками в носилках. (19)

Путешествие никого не сделает ни врачом, ни оратором; местность не учит

никакому искусству; так неужели мудрости, которая превыше всего, можно

набраться по дороге? Поверь мне, нет дороги, которая уведет тебя прочь

от влечений" от гнева, от страха, - а будь такая дорога, весь род чело-

веческий пустился бы по ней сомкнутым строем.

Все эти недуги будут томить тебя и иссушать в странствиях по морям и

по суше, пока ты будешь носить в себе их причины. (20) Ты удивляешься,

что бегство тебе не помогло? Но все, от чего ты бежишь, с тобою. Значит,

исправься сам! Сбрось с себя бремя, удерживай желания в неких пределах,

выскобли из души всякую порчу! Если хочешь приятно путешествовать, выле-

чи твоего спутника! Будешь жить вместе со скупым и алчным, - жадность

пристанет к тебе; будешь общаться со спесивцем, - к тебе перейдет

чванство; в дружбе с палачом ты не избавишься от жестокости; возьми в

товарищи развратника - распалится и твоя похоть. (21) Хочешь освобо-

диться от пороков - сторонись порочных примеров. Скупец, развратитель,

жестокий, коварный, - все, что повредили бы тебе, будь они близко, - в

тебе самом. Уйди от них к лучшим, живи с Катонами, с Лелием, с Туберо-

ном, а если тебе по душе греки - побудь с Сократом, с Зеноном. Один нау-

чит тебя умереть, когда это необходимо, другой - раньше, чем будет необ-

ходимо6. (22) Живи с Хрисиппом, с Посидонием. Они передадут тебе знание

божественного и человеческого, они прикажут быть деятельным и не только

красно говорить, сыпля словами для удовольствия слушателей, но и зака-

лять душу и быть твердыми против угроз. В этой бурной, как море, жизни

есть одна пристань: презирать будущие превратности, стоять надежно и

открыто, грудью встречать удары судьбы, не прячась и не виляя. (23) При-

рода произвела нас на свет высокими душой и, подобно тому как одних жи-

вотных она наделила свирепостью, других - хитростью, третьих - тру-

состью, так нам она дала дух славный и божественный, ищущий, как жить

честнее, а не как безопасней, подобный вселенной, - ибо с нею он состя-

зается, за ней следует, насколько это возможно человеческому шагу. Он

жаждет отличиться и верит, что его заметят и похвалят. (24) Он - госпо-

дин всего, он над всем и, значит, ничему не покоряется. Ничто не кажется

ему ни тяжким, ни способным согнуть мужа.

Гибель и тягостный труд - ужасные видом обличья;7

вовсе нет, если кто сможет посмотреть на них прямо и пробиться взгля-

дом сквозь тьму. Многое, что ночью представляется ужасным, день делает

смехотворным.

Гибель и тягостный труд - ужасные видом обличья.

Наш Вергилий сказал превосходно: они ужасны не на самом деле, а

только видом, то есть кажутся такими, а казаться - не значит быть. (25)

Так ли они, повторяю, страшны, как гласит молва? И скажи, Луцилий, молю:

с чего мужу бояться труда, человеку - смерти?

Сколько раз попадались мне считающие невозможным все, чего сами они

не могут, и говорящие, будто мы требуем больше, чем выдерживает челове-

ческая природа. (26) Насколько же лучше я думаю о них! Ведь и они многое

могут, да не хотят. А кому из тех, кто пытался, изменял успех? Разве,

когда возьмешься, все не оказывается легче? Мы не потому не осмеливаем-

ся, что трудно, - трудно оттого, что мы не осмеливаемся. (27) Если вам

нужен пример, возьмите Сократа, старца необычайной выносливости, прошед-

шего через все невзгоды, но не побежденного ни бедностью, еще более гне-

тущей из-за домашнего бремени, ни тяготами, которые он нес и на войне, и

дома должен был сносить, - вспомни хоть его жену с ее свирепым нравом и

дерзким языком, хоть тупых к ученью детей, больше похожих на мать, чем

на отца. И почти всю его жизнь была то война, то тирания, то свобода бо-

лее жестокая, чем война и власть тиранов. (28) Двадцать семь лет шли

битвы8; закончились бои - государство предано было зловредности тридцати

тиранов, большинство из которых были ему врагами. И наконец - приговор

по самым тяжким статьям: ему ставили в вину и святотатство, и развраще-

ние юношества, которое он, мол, натравливал на богов, на родителей, на

государство; а после этого - темница и яд. Но все это настолько не изме-

нило его души, что он даже в лице не изменился. Вот удивительное и ред-

кое свойство! А Сократ сохранил его до последнего часа: никто не видел

его ни веселее, ни печальнее, - он был постоянно ровен среди постоянных

преследований фортуны.

(29) Хочешь другой пример? Возьми того Катона, что жил недавно, кото-

рого фортуна гнала с еще большей враждебностью и упорством. Во всем она

ставила ему преграды, даже под самый конец не давала умереть, а он дока-

зал, что мужественный может и жить, и умереть против воли фортуны. Вся

его жизнь прошла или в пору гражданских войн, или в ту, что была уже

чревата гражданской войною. И о нем, ничуть не меньше, чем о Сократе,

можно сказать, что он жил под игом рабства 9, если только ты не считаешь

Гнея Помпея, и Цезаря, и Красса сторонниками свободы. (30) Никто не ви-

дел, чтобы Катон менялся при всех переменах в государстве: он явил себя

одинаковым во всем - в преторской должности и при провале на выборах,

при обвиненье и в провинции, на сходке народа, в войсках, в смерти. На-

конец, когда трепетало все государство, когда по одну сторону был Це-

зарь, поддержанный десятью легионами и таким же многочисленным прикрыти-

ем из иноземных племен, по другую - Помпеи, который один стоил всех этих

сил, когда эти склонялись к Цезарю, те - к Помпею, - один лишь Катон

составлял партию приверженцев республики. (31) Если ты захочешь охватить

в душе картину того времени, то по одну сторону ты увидишь плебеев и

чернь, готовую устроить переворот, по другую - оптиматов и всадническое

сословие и все, что было в городе почтенного и отборного; а посреди ос-

талось двое - Катон и республика. Ты удивился бы, увидав, что

Здесь и Атрид, и Приам, и Ахилл, обоим ужасный,10

ибо он обоих порицает, обоих разоружает. (32) Вот какой приговор вы-

носит Катон обоим: "Если победит Цезарь, я умру; если Помпеи - отправ-

люсь в изгнанье". Чего было ему бояться, если он сам себе - и побежден-

ному, и победителю - назначил то, что мог бы назначить .разгневанный

противник? Он и погиб по собственному приговору. (33) Ты видишь, что лю-

ди могут переносить тяготы: через пустыни Африки он пешком провел свое

войско. Видишь, что можно терпеть и жажду: увлекая за собой по иссохшим

холмам остатки побежденного войска, безо всякой поклажи, он выносил не-

достаток влаги, а когда случалась вода, пил последним н. Видишь, что

можно презреть и почет и бесчестье: в самый день своего провала он играл

на площади собраний в мяч. Видишь, что можно не бояться могущества вы-

шестоящих: он бросал вызов сразу и Цезарю, и Помпею, меж тем как ос-

тальные если и осмеливались задевать одного, то лишь в угоду другому.

Видишь, что можно презреть и смерть, и изгнанье: он сам себе назначил и

изгнанье, и смерть, а до того - войну.

(34) Значит, мы можем набраться довольно мужества, чтобы всему .этому

противостоять, - лишь бы нам захотелось высвободить шею из ярма. Прежде

всего надо отвергнуть наслаждения: они ослабляют, изнеживают и многого

требуют, - потому-то многого приходится требовать от фортуны. Потом надо

презреть богатства: они - залог рабства. Так отступимся от золота, от

серебра и всего, чем отягощены счастливые дома: свободы не добыть зада-

ром. А если ты высоко ее ценишь, то все остальное придется ценить ни во

что. Будь здоров.

Письмо СV

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я скажу, за чем тебе надобно следить, чтобы жить безопасней. А

ты, полагаю, выслушаешь мои наставления так, словно я поучаю тебя, как

сохранить здоровье на Ардеатинском поле1. Посмотри сам, что подстрекает

человека губить другого, - и ты увидишь надежду, зависть, ненависть,

страх, презренье. (2) Из всего названного самое легкое - это презренье:

многие даже прятались в нем ради самозащиты. Кого презирают, того, ко-

нечно, топчут, но мимоходом. Никто не станет вредить презираемому усерд-

но и с упорством. Даже в бою лежачего минуют, сражаются с тем, кто на

ногах. (3) Для надежды ты не подашь бесчестным повода, если у тебя не

будет ничего, способного распалить чужую бесчестную алчность, ничего

примечательного. Ведь желают заполучить как раз примечательное и редкое,

пусть оно и мало2. Зависти ты избежишь, "ели не будешь попадаться на

глаза, не будешь похваляться своими благами, научишься радоваться про

себя. (4) Ненависть порождается либо обидами, - но ее ты не навлечешь,

если никого не будешь затрагивать, - либо родится беспричинно, - но от

нее тебя убережет здравый смысл. Для многих ненависть бывала опасна:

ведь иные вызывали ее, хотя и не имели врагов. Бояться тебя не будут,

если твоя удачливость будет умеренной, а нрав кротким. Пусть же люди

знают, что тебя задеть не опасно и помириться с тобою можно наверняка и

без труда. А если тебя боятся, и дома, и вне его, и рабы, и свободные, -

это тебе же самому плохо: ведь повредить под силу всякому. Прибавь еще

одно: кого боятся, тот и сам боится, кто ужасен другим, тому неведома

безопасность. (5) Остается еще презренье; мера его - в твоей власти, ес-

ли ты сам принял его на себя, если такова твоя воля, а не неизбежность.

Избавиться от этой неприятности тебе помогут или свободные искусства,

или дружба с людьми, имеющими власть и влияние у власть имущих. Впрочем,

к ним нужно приближаться, но не сближаться тесно, чтобы лекарство не

обошлось нам дороже болезни.

(6) А самым полезным будет не суетиться и поменьше разговаривать с

другими, побольше с собою. Есть в беседе некая сладость, вкрадчивая и

соблазнительная, и она-то не иначе, чем любовь или опьянение, заставляет

выдавать тайны. А кто услышит, тот не промолчит, кто не промолчит, тот

скажет больше, чем слышал, да и о говорившем не умолчит. У всякого есть

человек, которому доверяют столько же, сколько ему самому доверено.

Пусть первый даже не даст воли своей болтливости, пусть довольствуется

одним слушателем, - их получится целый город, и то, что недавно было

тайной, делается общим толком.

(7) Еще немалый залог безопасности - не поступать несправедливо" Кто

над собою не властен, у тех жизнь полна смуты и тревоги, от которых они

никогда не свободны. Чем больше они навредят, тем больше боятся" трепе-

щут, сделав зло, и не могут ничего другого делать, удерживаемые со-

вестью, принуждающей их держать перед нею ответ. Кто ждет наказанья, тот

наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно. (8) Когда совесть не-

чиста, можно остаться безнаказанным, а уверенным нельзя. Даже не пойман-

ный думает, что его вот-вот поймают, он ворочается во сне, и едва заго-

ворят о каком-нибудь злодействе, вспоминает о своем: оно кажется ему

плохо скрытым, плохо запрятанным. Преступник может удачно схорониться,

но полагаться на свою удачу не может. Будь здоров.

Письмо CVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я не так скоро отвечаю на твои письма не потому, что так уж обре-

менен делами: этих оправданий можешь не слушать, ведь свободен и я, и

все, - если мы только пожелаем. Дела за нами не гонятся, - люди сами

держатся за них и считают занятость признаком счастья. Так почему же я

сразу не написал тебе? То, о чем ты спрашивал, составляет часть моего

труда. (2) Ведь ты знаешь, что я в нем хочу охватить всю нравственную

философию и объяснить все относящиеся к ней вопросы. Вот я и колебался,

отложить ли мне тебя или рассмотреть твое дело прежде, чем до него в

своем месте дойдет очередь; и мне показалось, что человечнее будет не

задерживать пришедшего из такой дали. (3) По тому я и этот предмет изыму

из ряда связанных с ним и, если будет еще что-нибудь подобное, пошлю те-

бе по своей воле, без просьбы. Ты спросишь, что я имею в виду. - Все, о

чем скорей приятно, чем полезно, знать; вроде того, про что ты задаешь

вопросы: телесно ли благо?

(4) Благо приносит пользу, то есть действует; а что действует, то те-

лесно. Благо движет душу, в некотором роде лепит ее и удерживает, - а

все это свойства тела. Телесные блага сами телесны, - а значит, и душев-

ные блага тоже, потому что и душа есть тело. (5) Благо человека не может

не быть телом, потому что он сам телесен. Я солгу, если не признаю, что

вс„ питающее тело или поддерживающее либо восстанавливающее его здоровье

- телесно; значит, и благо человека есть тело. Я думаю, ты не сомнева-

ешься, что страсти - такие как гнев, любовь, грусть, - суть тела (мне

хочется присовокупить и то, о чем ты не спрашиваешь); а если сомнева-

ешься, погляди, меняемся ли мы от них в лице, хмурим ли лоб и распускаем

ли морщины, краснеем ли и чувствуем ли, как кровь отливает от щек. Что

же, по-твоему, может оставить столь явные телесные признаки, кроме тела?

(6) А если страсти суть тела, то и душевные недуги тоже, - такие как

скупость, жестокость, все закоренелые и уже неисправимые пороки; а зна-

чит, и злоба со всеми ее разновидностями - коварством, завистью, спесью

- тоже; (7) а значит, и блага тоже, во-первых, потому что они противопо-

ложны порокам, и, во-вторых, потому что явят тебе те же приметы. Неужели

ты не видел, какую силу придает взгляду храбрость? какую остроту - ра-

зумность? какую кротость и покой - благочестье? какую безмятежность -

веселье? какую непреклонность - строгость? какую невозмутимость - прав-

дивость? Значит, все это - тела: от них меняется и цвет кожи, и состо-

янье тела, над которым они и властвуют. Все названные мною добродетели

суть блага, как и вс„, что они дают. (8) Как усомниться вот в чем: все,

что может к чему-либо прикоснуться, есть тело?

Тело лишь может касаться и тела лишь можно коснуться, -

так сказал Лукреций 1. А от всего названного мною наше тело не меня-

лось бы, если бы не испытало прикосновений; значит, все это телесно. (9)

Опять-таки, все, в чем достаточно силы, чтобы толкать вперед, принуж-

дать, удерживать, приказывать, есть тело. Но разве страх не удерживает?

Разве дерзость не толкает вперед? Разве храбрость не придает сил и не

движет нами? воздержность не обуздывает и не отзывает вспять? радость не

поднимает? грусть не давит? (10) Наконец, что бы мы ни делали, мы посту-

паем так по веленью либо злонравия, либо добродетели; а что повелевает

телом, то и само есть тело, что дает телу силы, то тоже тело. Благо че-

ловека есть и благо его тела; значит, оно телесно.

(11) Ну что ж, в чем ты хотел, в том я тебе угодил; а сейчас я скажу

себе, что ты скажешь на это (я воочию вижу тебя): мы играем в разбойники

2; тратим время на ненужные тонкости, от которых становятся не лучше, а

только ученее. (12) Мудрость и яснее, и проще, для благомыслия довольно

прочесть немного. Но и философию, как все остальное, мы загромождаем не-

нужностями. В чтении, как и во всем, мы страдаем неумеренностью; и учим-

ся для школы, а не для жизни. Будь здоров.

Письмо СVII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Где твоя разумность? где тонкое уменье разбираться во всем? где

величье? Такой пустяк так тебя мучит? Рабы сочли твою занятость благоп-

риятной для побега! Обманули бы тебя друзья (пусть они носят это имя,

которое дает им наш Эпикур ', и зовутся так, чтобы им было особенно

стыдно не быть друзьями на деле); а тебя покинули люди, на которых ты

даром тратил труды, которые считали, что ты и другим в тягость. (2) Тут

нет ничего необычного, ничего неожиданного. Сердиться на все эти вещи

так же смешно, как жаловаться, что на улице тебя обрызгали, а в грязи ты

испачкался. В жизни все - как в бане, в толчее, на дороге: одно брошено

в тебя нарочно, другое попадает случайно. Жизнь - вещь грубая. Ты вышел

в долгий путь, - значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок,

и упадешь, и устанешь, и воскликнешь "умереть бы!" - и, стало быть, сол-

жешь. Здесь ты расстанешься со спутником, тут похоронишь его, там - ис-

пугаешься. Через такие вот неприятности ты и должен измерить эту ухабис-

тую дорогу. (3) Он желает смерти? Пусть приготовит душу ко всему, пусть

знает, что явился в такое место, где гремит гром, где

Скорбь ютится и с ней грызущие сердце заботы,

Бледные ликом живут болезни, унылая старость.2

С ними и приходится проводить жизнь под одной кровлей. Бежать от них

ты не можешь, презирать можешь. А презришь ты их, если часто сумеешь

предвосхитить мыслью будущее. (4) Всякий смелее подступится к тому, к

чему долго приучал себя, и будет стоек в тяготах, если думал о них зара-

нее. А неподготовленный, напротив, испугается пустяков. Вот и надо доби-

ваться, чтобы для нас не было неожиданностей; а так как все кажется тя-

желее из-за новизны, то благодаря непрестанному размышлению ты ни в ка-

кой беде не будешь новичком.

- (5) "Рабы покинули меня!" - А другого они ограбили, обвинили, пре-

дали, затоптали, старались погубить ядом или доносом. То, о чем ты гово-

ришь, случалось со многими. Немало стрел, и самых разных, направлено в

нас; одни уже вонзились, другие метко посланы и попадут непременно,

третьи, хотя попадут в других, заденут и нас. (6) Так не будем дивиться

тому, на что мы обречены от рожденья, на что никому нельзя сетовать, так

как оно для всех одинаково. Да, так я и говорю, - одинаково: ведь даже

избежавший беды мог и не уйти от нее; равенство прав не в том, что все

ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены. Прикажем душе

быть спокойной и без жалоб заплатим налог, причитающийся со смертных.

(7) Зима приносит стужу - приходится мерзнуть; лето возвращает тепло

- приходится страдать от жары; неустойчивость погоды грозит здоровью -

приходится хворать. Где-нибудь встретится нам зверь, где-нибудь - чело-

век, опасней любого зверя. Одно отнимет вода, другое - огонь. Изменить

такой порядок вещей мы не в силах, - зато в силах обрести величье духа,

достойное, мужа добра, и стойко переносить все превратности случая, не

споря с природой. (8) А природа переменами вносит порядок в то царство,

которое ты видишь. За ненастьем следует в„дро; после затишья на море

встают волны; по очереди дуют ветры; ночь сменяется днем; одна часть не-

ба поднимается, другая опускается; вечность состоит из противоположнос-

тей. (9) К этому закону и должен приспособиться наш дух, ему должен сле-

довать, ему повиноваться; что бы ни случилось, пусть он считает, что

иначе быть не могло, и не смеет бранить природу.

Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не ропща,

сопутствовать богу, по чьей воле все происходит. Плох солдат, который

идет за полководцем со стоном. (10) Поэтому будем проворно и без лени

принимать приказы и неукоснительно продолжать прекраснейший труд, в ко-

торый вплетено все, что мы терпим. Будем обращаться к Юпитеру, чье кор-

мило направляет эту громаду, с теми же словами, что наш Клеанф в своих

красноречивых стихах, которые позволил мне переложить на наш язык пример

Цицерона 3, красноречивейшего мужа. Понравятся они тебе - будь доволен,

не понравятся - знай, что я только следовал Цицеронову примеру.

(11)

Властитель неба, мои отец, веди меня

Куда захочешь! Следую не мешкая,

На все готовый. А не захочу - тогда

Со стонами идти придется грешному,

Терпя все то, что претерпел бы праведным.

Покорных рок ведет, влечет строптивого.4

(12) Так и будем жить, так и будем говорить. Пусть рок найдет нас го-

товыми и не ведающими лени! Таков великий дух, вручивший себя богу. И,

наоборот, ничтожен и лишен благородства тот, кто упирается, кто плохо

думает о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить богов, чем се-

бя. Будь здоров.

Письмо СVIII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) То, о чем ты спрашиваешь, - из числа вещей, знанье которых не да-

ет ничего, кроме знанья. Но все-таки дает, да и ты торопишься и не жела-

ешь дожидаться книг, охватывающих всю нравственную часть философии, хоть

я как раз привожу их в порядок; поэтому рассчитаюсь с тобою, не отклады-

вая. Однако прежде напишу, как тебе следует справляться с обуревающей

тебя жаждой учения, чтобы она сама себе не стала преградой. (2) Нельзя

хватать и там, и тут, нельзя на все набрасываться, - целым овладевают по

частям. Нужно выбирать груз по силам и заниматься только тем, на что нас

хватит. Черпать надо не сколько хочется, а сколько можешь вместить.

Пусть только душа твоя будет благой, - и ты вместишь, сколько хочешь.

Чем больше душа принимает в себя, тем она становится шире. (3) Этому,

помню, поучал нас Аттал, когда мы осаждали его уроки, приходили первыми,

а уходили последними, и даже на прогулках вызывали его на разговор, меж-

ду тем как он не только с готовностью, но и с радостью шел навстречу

ученикам. "И для учащего, и для учащегося, - говорил он, - цель должна

быть одна: польза, которую один желает принести, другой - получить". (4)

Кто пришел к философу, тот пусть каждый день уносит с собою что-нибудь

хорошее и возвращается домой или здоровее, или излечимее. Впрочем, так

оно и будет: в том и сила философии, что она помогает не только привер-

женным ей, но и всем, кто имеет с нею дело. Если выйдешь на солнце - за-

горишь, даже если выйдешь не ради этого; если посидишь у торговца прити-

раньями и замешкаешься немного дольше, унесешь с собою запах; побыв ря-

дом с философией, люди, даже не стараясь, непременно извлекут нечто по-

лезное. Обрати вниманье, что я сказал "даже не стараясь", а не "даже

сопротивляясь".

- (5) "Как так? Разве мы не знаем таких, кто много лет просидел у фи-

лософов - и ничуть даже не загорел?" - Знаем, конечно, и столь постоян-

ных и упорных, что я называю их не учениками, а жильцами философов. (6)

Но многие приходят слушать, а не учиться, - так нас приводит в театр

удовольствие, доставляемое слуху либо речью, либо голосом, либо действи-

ем. Ты увидишь немалую часть слушателей, для которых уроки философа -

приют на время досуга. Они и не думают избавиться там от пороков, усво-

ить какое-нибудь правило жизни, чтобы проверять свои нравы, но желают

только услаждения слуха. А ведь некоторые приходят даже с письменными

дощечками, - затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести

их без пользы для слушающих, как сами слушали без пользы для себя. Дру-

гих возбуждают благородные изречения, и они, подвижные и лицом и душой,

преисполнятся тех же чувств, что и говорящий, - (7) точно так же, как

под звуки флейты приходят в возбуждение фригийские полумужи1, беснующие-

ся по приказу. Этих подстегивает и увлекает красота предмета, а не звук

пустых слов. Если мужественно говорят о смерти или с непокорностью - о

судьбе, им хочется тут же сделать все, о чем они слышали. Они поддались,

они стали такими, как им велено, - если бы только душа их сохранила этот

строй, если бы народ, умеющий отговорить от всего честного, сейчас же не

отнял бы у них прекрасного порыва. Немногие способны донести до дому те

намеренья, которыми исполнились. (8) Нетрудно пробудить у слушателя жаж-

ду жить правильно: природа во всех заложила основанья добра и семена

добродетели; все мы для нее рождены, и когда придет подстрекатель, доб-

ро, как бы уснувшее в нашей душе, пробуждается. Разве ты не видел, каким

криком оглашается театр, едва скажут что-нибудь, с чем все мы согласны и

о чем нашим единодушием свидетельствуем, что это истина?

(9)

Нужда во многом бедным, жадным нужда во всем.

Скупец ко всем недобр, но злей всего - к себе.2

Этим стихам рукоплещет последний скряга, радуясь обличенью своих по-

роков. Но разве такое действие не было бы, по-твоему, еще сильнее, если

бы спасительные наставления исходили из уст философа, если бы они были

вложены в стихи, благодаря которым те же самые мысли легче проникают в

души невежд? (10) "Ибо, - говорил Клеанф, - как наше дыханье, пропущен-

ное сквозь длинный и тесный ход трубы, с большей силой вырывается с дру-

гого ее конца и производит отчетливый звук, так и наши чувства становят-

ся отчетливее благодаря сжатой непреложности стихов". Сказанное прозой

слушается не так внимательно и задевает меньше, а если в дело вступает

размер, если благородный смысл закреплен его стопами, то же самое изре-

ченье вонзается, будто брошенное с размаху копье. (11) Много говорено о

презрении к деньгам, произносились в поученье людям длинные речи о том,

что богатство - не в наследственном достоянье, а в душе, что богат тот,

кто приспособился к своей бедности,. кто, имея мало, считает себя зажи-

точным. Но куда сильнее поражают душу изречения вроде этих:

Кто хочет меньше, меньше и нуждается.

Имеет все, кто хочет, сколько надобно.

(12) Слыша это или нечто подобное, мы не можем не признать истины. И

вот те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и прок-

линают деньги. И как заметишь у них такое настроенье, - донимай их, жми,

тесни, отбросив всяческие умозаключенья, и тонкости, и прочие забавы

бесполезного умствования. Говори против алчности, говори против роскоши,

а когда покажется, что польза есть, что души слушателей затронуты, насе-

дай еще сильнее. Трудно поверить, как бывает полезна речь имеющая в виду

исцеление, направленная целиком ко благу слушателей. Неокрепшим умам

легко внушить любовь ко всему правильному и честному; да и над не слиш-

ком испорченными и податливыми истина получает право собственности, если

найдет умелого ходатая. (13) Я сам, когда слушал, как Аттал держит речи

против пороков, против заблуждений, против всякого зла в жизни, часто

жалел род людской, а о нем думал, что он оставил внизу все вершины, дос-

тигаемые людьми. Сам он называл себя царем, но мне казалось, что выше

царской власть того, кто вправе вершить суд над царями. (14) А когда он

принимался восхвалять бедность и доказывать, что все ненужное есть

только лишний груз, обременительный для несущего, - часто хотелось выйти

с урока бедняком. Когда же он начинал осмеивать наши наслаждения, восх-

валять целомудренное тело, скромный стол, чистый ум, не помышляющий не

только о беззаконных, но и об излишних наслажденьях, - хотелось положить

предел прожорливости брюха. (15) Кое-что, Луцилий, я удержал с тех пор.

Приступал я ко всему с большим рвением, а потом, вынужденный вернуться к

государственной жизни, немногое сохранил от этих добрых начал. Все же с

тех пор я на всю жизнь отказался от устриц и грибов: ведь это не пища, а

лакомство, заставляющее насытившихся есть опять, легко извергаемое и

снизу, и сверху, - а это весьма по душе обжорам, запихивающим в себя

больше, чем могут вместить. (16) С тех пор я в жизни не брал притираний:

ведь лучше всего пахнет тело, которое ничем не пахнет3. С тех пор мой

желудок забыл о винах. С тех пор всю жизнь я избегаю бани, сочтя, что

обваривать себе тело и истощать его потением - бесполезное баловство. К

прочему, оставленному тогда, я вернулся, но даже в том, от чего перестал

воздерживаться, сохраняю меру, которая и ближе к воздержанию и, может

быть, труднее воздержанья: ведь от чего-то легче отказаться совсем, чем

сохранять умеренность.

(17) Если уж я сказал тебе начистоту, что в молодости взялся за фило-

софию с большим пылом, чем занимаюсь ею в старости, то не постыжусь

признаться, какую любовь внушил мне Пифагор. Сотион рассказывал, почему

тот отказывался есть животных и почему, позже, Секстий. У обоих причины

были разные, но благородные. (18) Один полагал, что человеку и бескров-

ной пищи хватит и что там, где резня служит удовольствию,. жестокость

переходит в привычку. И еще он говорил, что нужно ограничивать число

предметов, на которые зарится жажда роскоши, что разнообразная пища,

чуждая нашему телу, вредна для здоровья. (19) А Пифагор утверждал, что

есть родство всего со всем и взаимосвязь душ, переселяющихся из одного

обличья в другое. Ни одна душа, если верить ему, не погибает и не перес-

тает существовать иначе как на малое время, после которого переливается

в другое тело. Мы увидим, сколько временных кругов она пройдет и сколько

обиталищ сменит, прежде чем вернется в человека. А покуда она внушает

людям страх совершить злодейство и отцеубийство, невзначай напав на душу

родителя и железом или зубами уничтожив то, в чем нашел приют дух како-

го-нибудь родича. (20) Сотион не только излагал это, но и дополнял свои-

ми доводами: "Ты не веришь, что души распределяются по все новым и новым

телам? Что именуемое нами смертью есть только переселение? Не веришь,

что в теле этих скотов, этих зверей, этих подводных обитателей пребывает

душа, когда-то бывшая человеческой? Что все во вселенной не погибает, а

только меняет место? Не веришь, что не одни небесные тела совершают кру-

говые движения, но и живые существа исчезают и возвращаются, и души пе-

реходят по кругу? Но в это верили великие люди! (21) Так что воздержись

от суждения и оставь все как есть. Если это правда, то не есть животных

- значит быть без вины; если неправда - значит быть умеренным. Велик ли

будет урон твоей жестокости? Я только отнимаю у тебя пищу львов и коршу-

нов". (22) Под его влияньем я перестал есть животных, и по прошествии

года воздержанье от них стало для меня не только легким, но и приятным.

Мне казалось, что душа моя стала подвижней; впрочем, сегодня я не взялся

бы утверждать, что это так. Ты спросишь, как я от этого отошел? Время

моей молодости пришлось на принципат Тиберия Цезаря: тогда изгонялись

обряды инородцев4, и неупотребление в пищу некоторых животных признава-

лось уликой суеверия. По просьбам отца, не опасавшегося клеветы, но

враждебного философии, я вернулся к прежним привычкам; впрочем, он без

труда убедил меня обедать лучше. (23) Аттал всегда хвалил тот матрас,

который сопротивляется телу; я и в старости пользуюсь таким, что на нем

не останется следов лежанья.

Я рассказал тебе об этом, чтобы ты убедился, как силен у новичков

первый порыв ко всему хорошему, если их кто-нибудь ободряет и подстеги-

вает. Но потом одно упускается по вине наставников, которые учат нас

рассуждать, а не жить, другое - по вине учеников, которые приходят к

учителям с намереньем совершенствовать не душу, а ум. Так то, что было

философией, становится филологией. (24) Ведь очень важно, с каким наме-

реньем ты к чему-либо подходишь. Кто изучает Вергилия как будущий грам-

матик, тот читает превосходную строку

Бежит невозвратное время 5

и не думает так: "Нельзя спать! Кто не спешит, тот отстанет. Торопли-

вый день торопит нас и мчится сам. Нас влечет все дальше незаметно .для

нас; а мы откладываем все на будущее и остаемся медлительными в быстри-

не". Нет, он заметит, что Вергилий всякий раз, говоря о быстротечности

времени, употребляет глагол "бежать".

Самые лучшие дни убегают для смертных несчастных

Ранее всех; подойдут болезни, унылая старость,

Скорби, - а там унесет безжалостной смерти немилость.6

(25) Всякий, чей взгляд направлен к философии, и это сведет, к чему

следует, и скажет: "Никогда Вергилий не говорит "дни проходят", но всег-

да "убегают", - а это самый быстрый бег; самые же лучшие минуют первыми,

- почему же мы сами себя не подгоним, чтобы сравняться скоростью с самым

быстротечным из всего? Лучшее пролетает мимо, наступает худшее. (26) Как

из кувшина выливается сперва самое чистое вино, .а то, что тяжелее и

мутнее, оседает, так и на нашем веку лучшее идет сначала. А мы допуска-

ем, чтобы его вычерпали для других, оставив нам самим подонки. Так пусть

запечатлеются в душе наравне с изречением-оракула эти слова:

Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных

Ранее всех.

(27) Почему лучшие? Да потому, что остальные нам неведомы. Почему

лучшие? Потому что в молодости мы можем учиться, можем направить. к луч-

шему неокрепшую душу, покуда она податлива; потому что это самое подхо-

дящее время для трудов, подходящее для того, чтобы взбодрить дух учеными

занятьями, закалить тело работою. Остальные годы и ленивей, и расслаб-

леннее, и ближе к концу. Так оставим же вс„, что нас отвлекает, и всей

душой будем стараться об одном: чтобы быстротечность неудержимо бегущего

времени не стала понятна нам, только когда оно уйдет. Каждый день будем

считать лучшим и завладеем им! Что убегает, то нужно захватывать".

(28) Но читающий Вергилиевы стихи глазами грамматика будет думать не

о том, что каждый день - лучший, ибо подходят болезни, теснит старость,

уже нависшая над головой почитающих себя юнцами, - он скажет, что поэт

всегда ставит вместе "болезни и старость". И, право же,. недаром: ведь

сама старость есть неизлечимая болезнь. (29) И еще, скажет он, поэт дает

старости прозвище, всегда называя ее "унылою":

... подойдут болезни, унылая старость.

И еще в другом месте:

Бледные там болезни живут, унылая старость.. 1

Не надо удивляться, если из одного и того же каждый извлекает лишь

нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет

траву, собака - зайца, аист - ящерицу. (30) Если книги Цицерона "О госу-

дарстве" возьмет в руки сперва какой-нибудь филолог, потом грамматик,

потом приверженец философии, каждый из них обратит все усердие не на то,

на что оба другие. Философ подивится, что так много можно сказать против

справедливости. Филолог, если возьмется за то же чтение, отметит вот

что: "Было два римских царя, из которых один не имеет матери, другой от-

ца". Ибо есть сомнения насчет матери Сервия, а отца-у Анка не имеется, -

царя именуют внуком Нумы8. (31) И еще он заметит, что тот, кого мы назы-

ваем диктатором и о ком читаем в истории' под тем же именем, у древних

звался "начальником народа", что сохраняется доныне в авгуральных кни-

гах, а доказательством служит произведенное от этого наименование "на-

чальник конницы". Равным образом-он заметит, что Ромул погиб во время

солнечного затмения и что право воззвания к народу было уже у царей; не-

которые, в том числе Фенестелла, полагают, будто об атом есть в понтифи-

кальных книгах9. (32) Если же эти книги развернет грамматик, он прежде

всего внесет в свои заметки старинные10 слова: ведь Цицерон говорит "во-

истину" - вместо "на самом деле", а также "оного" вместо "его". Затем

грамматик перейдет к тем словам, употребленье которых изменилось за сто-

летье; например, Цицерон говорит: "его вмешательство вернуло нас от са-

мой известковой черты", ибо то, что у нас в цирке называется "меловой

чертой", в старину именовалось "известковой"11. (33) Потом он соберет

Энниевы стихи, прежде всего эти, написанные о Сципионе:

Кому ни гражданин, ни враг

Воздать не мог награду по трудам его.

Из этого, скажет он, понятно, что в старину слово "труды" означало

также и "подвиги, дела": ведь поэт имеет в виду, что Сципиону никто, ни

гражданин, ни враг, не мог воздать награду за его подвиги. (34) И совсем

уж счастливым он сочтет себя, обнаружив, откуда, по-видимому, взял Вер-

гилий слова:

... грохочет Неба огромная дверь.12

Энний, скажет он, похитил их у Гомера, а Вергилий - у Энния. Ведь у

Цицерона в этих самых книгах "О государстве" есть такая эпиграмма Энния:

Если возможно взойти в небожителей горнюю область,

Мне одному отперта неба великая дверь.

(35) Но чтобы мне самому, отвлекшись, не соскользнуть на путь грамма-

тика или филолога, напоминаю тебе, что и слушать и читать философов нуж-

но ради достижения блаженной жизни, и ловить следует не старинные или

придуманные ими слова либо неудачные метафоры и фигуры речи, а полезные

наставленья и благородные, мужественные высказыванья, которые немедля

можно претворить в действительность. Будем выучивать их так, чтобы не-

давно бывшее словом стало делом. (36) Никто, я думаю, не оказал всем

смертным столь дурной услуги, как те, кто научились философии словно не-

кому продажному ремеслу и живут иначе, чем учат жить. Они-то, подвержен-

ные всем обличаемым ими порокам, и являют собой наилучший пример беспо-

лезной учености. (37) От такого наставника мне столько же пользы,

сколько от кормчего, которого в бурю валит морская болезнь. Когда несет

волна, нужно держать руль, бороться с самим морем, вырывать у ветра па-

руса: а чем мне поможет правитель корабля, одуревший и блюющий? Разве

нашу жизнь, по-твоему, буря не треплет сильнее, чем любую лодку? Нужно

не разговаривать, а править. (38) Вс„, что говорится, чем бахвалятся пе-

ред заслушавшейся толпой, - заемное, все это сказано Платоном, сказано

Зеноном, сказано Хрисиппом, Посидонием и огромным отрядом им подобных. А

как нынешним доказать, что сказанное подлинно им принадлежит, я тебе

открою: пусть поступают, как говорят.