Часть 5.

достигнута (например, автомобильное движение станет более дорогим и в силу этого уменьшится). Прогресс человечества связан отнюдь не с решением вопроса о том, сумеет ли мы обеспечить каждого жителя планеты автомашиной. но с тем, как бы свести вызванное автомобилями загрязнение среды обитания к осмысленному минимуму. Тот прискорбный факт, что в ходе подобной реформы состоятельные люди подвергнутся меньшим ограничениям, все-таки не может заставить нас отказаться от преобразований, которые, вне всякого сомнения, окажутся несравненно более действенными по сравнению с полицейско-правовыми мерами охраны окружающей среды. Во-вторых, с помощью социальных государственных программ можно будет както компенсировать несправедливость по отношению к менее состоятельным людям (к примеру, с помощью финансовой поддержки слабейших слоев общества). Итак, социальное государство и государство экологическое вовсе не исключают друг друга. Напротив, первое, важнейшей задачей которого является защита слабейших, становится незаконным именно в том случае, когда при полном попустительстве со стороны государства нынешнее поколение удовлетворяет свои самые бессмысленные потребности, причем делает оно это за- счет поколений будущих, поистине более всего нуждающихся в защите. Короче говоря, любой человек, в том числе и получающий от общества вспомоществование, обязан знать о высокой цене удовлетворения определенных потребностей, поскольку все это способствует загрязнению среды обитания. В-третьих, как я уже говорил в предыдущей лекции, нам не обойтись без возрождения аскетических идеалов, благодаря которым чувство зависти совершенно исчезнет. В самом деле, разъезжающий без всякой нужды, исключительно ради престижа, на автомобиле богач должен вызывать у нас не зависть, но сочувствие. Что касается второго возражения против экологической реформы, то оно представляется мне значительно более

122

серьезным. Говорят, будто бы подобная реформа неосуществима только в одной стране. В самом деле, реформа предполагает то, что уже при нынешней социальной системе экологически полезные предприятия, при прочих равных условиях, не потерпят убытка по вине конкурентов. Таким образом, нравственно-экологическое поведение, возможно, начнет приносить прибыль. Но если в одной стране в ходе реформы предприятия и не потерпят убытка, то при продолжении конкурентной борьбы на мировом рынке они все-таки окажутся в крайне невыгодном положении, неся еще больший экономический урон. Признаюсь, подобный аргумент кажется мне достаточно серьезно обоснованным; ведь мы сталкиваемся здесь еще с одним доказательством того, что в эпоху экологического кризиса мировая хозяйственная система остается весьма опасной, особенно когда всемирное государство еще не создано. Нынешняя ситуация заставляет принимать протекционистские меры. Тем не менее нелепо думать, будто бы экологическая проблема, которая является отнюдь не национальной, а глобальной, может быть решена при образовании подобного торгового государства, хотя определенные шаги в этом направлении иной раз и представляются совершенно оправданными. Необходимо заключить такие международные торговые договоры, которые ставили бы основных коммерческих партнеров в одинаковые экономические условия, как то, начиная с семидесятых годов, успешно проходит в странах ЕЭС. И все-таки сделать предстоит еще очень многое; нельзя мириться с таким положением вещей, когда подавляющее большинство стран, на словах соглашаясь с экологической налоговой реформой, отказывается ее проводить на деле. В качестве оправдания обычно ссылаются на конкуренцию со стороны соседей, в то время как соседи оправдывают свою бездеятельность с помощью аналогичного аргумента. Первыми по пути прогресса должны идти развитые страны, например, они вполне могли бы при

мириться с временными невзгодами, показав тем самым пример всем прочим. Далее, особенно важным представляется мне следующее обстоятельство: страны, начинающие сегодня применять в своей экономике рыночные механизмы, должны действовать, изначально сообразуясь с требованиями экологии. Действуя таким образом, во-первых можно будет сразу внести соответствующие коррективы. что несравненно легче, чем последующие исправления, невозможные без борьбы с интересами людей могущественных. Во-вторых, недостаток законности, наблюдающийся ныне в тех странах, где до недавнего времени царила плановая экономика, по моему мнению, отчасти начнет восполняться, если мы, к примеру, примем следующий тезис: плановая экономика, конечно же, являет собой пример заблуждения, однако же и западный капитализм не лишен недостатков; так постараемся создать не только социальную, но и экологическую рыночную экономику, которая по самой своей сути превзойдет все существовавшие до сих пор виды западной экономики. Надеюсь, вы уже заметили: я убежден в принципиальной совместимости экономики и экологии. Распространенное в течение последних двадцати лет противопоставление хозяйства и среды обитания я расцениваю не иначе, как роковое заблуждение. Тот, кто видит спасение окружающей среды только в возвращении к докапиталистическому состоянию общества, только в разгроме современной хозяйственной системы, никогда не сможет обратить в свою веру достаточно большое количество людей. В его призыве: “Назад, к природе!” постоянно будут находить иной смысл, а именно: “Назад, на деревья!” Короче говоря, подобный романтизм высмеют как реакционную отсталость. Во-вторых, мы сталкиваемся здесь и с другой существенной ошибкой: без эффективнейшего потенциала современного капитализма нам никогда не удастся решить главных проблем современности, например продовольственной и экологической. 124

Люди, выступающие с критикой несомненных саморазрушительных тенденций нашей эпохи (а эти тенденции нетрудно распознать под личиной не поддающейся контролю, неоправданно превратившейся в самоцель технической и экономической рациональности), с XVIII в. подразделяются на два разряда, образцовыми представителями которых следует считать Руссо и Гегеля. Первые шаги, целиком, осуждают происходящий ныне процесс, в результате которого человек отчуждается от природы. Впрочем, они не понимают того, что способность к критике своего общества, к дистанцированию от тенденций, определяющих его развитие, сама по себе относится к необходимым продуктам современной цивилизации. И действительно, тоска по первозданной природе, оставаясь прерогативой духа или даже новейшей субъективности, вовсе не кажется естественной. Одним словом, природа есть то, что она есть-и сама по себе она не тоскует. Представители второй группы, напротив, стараются “снять” право на существование цивилизации нового времени, к которой современная наука со всей необходимостью принадлежит. Таким образом, критика направляется не против эпохи нового времени (сПе Монете) как таковой, но против ее безумной эмансипации от природной и исторической основы. В итоге создается более сложная структура, так что новое время примиряется с духом античности. Чем же может быть опасно подобное направление? Многие сторонники нынешнего 51а1и5 яио примкнули сюда по тактическим соображениям, выдавая себя за умеренных критиков, хотя на деле они вовсе не заинтересованы в упомянутых реформах. Впрочем, какой-либо рациональной альтернативы этой критике положения вещей, сложившегося в данную эпоху, не существует. Исследуя отношение между экономикой и экологией (которое в репрезентативной для нашего времени форме воспроизводит противоположность духа и природы, современности и античности), нетрудно понять, что, к примеру, без новых экотехнологий окружа125

ющую среду спасти явно не удастся. Но подобные технологии, по крайней мере на начальном этапе, стоят недешево, так что для их разработки и внедрения требуется значительный капитал. Как мне кажется, принципиальная примиримость экономики и экологии будет представлена с еще большей наглядностью, если мы начнем осознавать сущность экономической деятельности, заключающуюся в достижении максимального результата при наименьших затратах. Как известно, производительность и бережливость всегда оставались экономическими добродетелями. Однако они одновременно являются и экологическими добродетелями-например, экономия и возвращение природных ресурсов в новые циклы, теплоизоляция помещений приносят выгоду как экономике, так и окружающей среде. Вот почему крайне важно по возможности повсюду придерживаться стандартов, разработанных при капитализме, ибо они помогают определить степень экономической эффективности. В самом деле, даже при огромном желании трудно понять то, каким образом халатность и разбазаривание природных ресурсов, встречающиеся в большинстве стран с плановой экономикой, могут хоть в чем-то помочь окружающей среде. Когда же экологическая сознательность населения вполне укрепится, тогда потребитель отдаст предпочтение экологически чистым продуктам (особенно если из-за экологических налогов эти продукты будут продавать дешевле). В итоге, возможно, начнут заключать крупные сделки по поставке упомянутых продуктов. Человек с развитым экологическим сознанием не должен пугаться подобных процессов. В самом деде, если предпринимателю-новатору удастся повысить свой оборот благодаря идеям, вдохновляемым борьбой против загрязнения окружающей среды, то по отношению к этой среде он поступит вполне справедливо. Борьба за благородные цели, вне всякого сомнения, выглядит нравственней, если она не поддерживается с помощью посторонних стимулирующих средств, а ведется ради достижения еще более желательных в нравственном отношении

результатов. К примеру, при наличии экономических выгод сопротивление экологическим мероприятиям следует расценивать как крайнюю безнравственность. В период напряженного противоборства между защитниками окружающей среды и апологетами хозяйства, я полагаю, набирает ход процесс, в результате которого многие предприниматели осознают необходимость экологического преобразования их экономической деятельности. Процесс этот определяется различными факторами: вопервых, нельзя обойти молчанием экзистенциальные этические мотивы, которые становятся еще более значительными в связи с тем, что экологический кризис привлек к себе преимущественное внимание со стороны средств массовой информации. Начиная с определенной суммы, польза, которую деньги могут принести любому нормальному человеку, неуклонно снижается, так что у него возникают настоятельные духовные потребности (к тому же трудно в течение долготе времени уклоняться от ответа на вопросы, которые задают собственные дети). Во-вторых, если сотрудники какой-либо фирмы перестанут считать свои Действия нравственно оправданными, то побуждать их к ним постоянно будет уже невозможно-ведь они, приняв в душе решение об отставке, в дальнейшем перестанут отождествлять себя с фирмой. Таким образом, предприятие потерпит не только материальный ущерб-руководителям фирмы, твердо верящим в свои цели, будет нанесено глубочайшее оскорбление. В самом деле, психологическая и моральная привлекательность руководителя определяется его умением вдохновить людей на достижение какой-либо цели. “Предпринимателем” (я подразумеваю здесь и политиков) можно назвать того человека, который сможет побудить ту или иную группу к общей деятельности. Итак, те интерсубьективные связующие силы, которые высвобождает руководитель предприятия или государства, с одной стороны, направляются на достижение определенной внешней цели. Но, с другой стороны, совершенно ясно и то,

127

что любая совместная деятельность так или иначе воспринимается как самоцель. Кстати говоря, именно в последнем случае внешняя цель, как это ни удивительно, достигается с особым рвением. Вот почему рассчитывающий на успех предприниматель не может в течение долгого или даже не очень долгого времени не обращать внимание на распространенные в обществе колебания во мнениях относительно тех или иных ценностей. Если предприниматель не будет верить в ценности, разделяемые большинством его сотрудников, то он неминуемо потерпит крах. В-третьих, предприятие, разумеется, зависит от ответной реакции его клиентов, а также от складывающегося в общественном мнении образа “экономики”. Между прочим, экологические катастрофы сделали этот образ достаточно мрачным, так что многие уже не относятся к нему положительно. Вот почему сегодня предприниматели все чаще и чаще заговаривают о согрога^е кДепШу, что объясняется различными причинами, сводимыми, впрочем, к двум основным. Прежде всего я замечаю, как изменяется представление обо мне у других людей, что для всякого нормального человека должно послужить поводом к серьезному размышлению. Впрочем, случается и так, что отрицательная оценка со стороны окружающих оказывается, по существу, неоправданной. Нежелание считаться с возможной правотой других можно было бы расценить как упрямство, только вот любой великий человек отличается от всех прочих тем, что он не приспосабливается к обстоятельствам, а идет своим путем, после того как в результате основательной самопроверки убедится в неоправданности упомянутого изменения. Кроме того, кризис самоотождествления зависит от изменения системы собственных ценностей. Так, принимая какие-либо новые ценности, весьма для меня убедительные, я тем самым перестаю испытывать удовлетворение от моего прежнего поведения. Способность самосознания выносить суждение о самом себе с точки зрения философа объясняется непросто (тайна заключается в том, что судья и обвиняемый, будучи, по сути дела, одним и тем же лицом, в изве128

сгном смысле выступают как различные субъекты). Без • сомнения, здесь мы сталкиваемся с важнейшим свойством человеческой личности, так как именно этим человек, даже духовно неразвитый, отличается от животного; именно этим свойством определяется человеческое достоинство. Данная способность свойственна также и любому институту, если он, конечно, не оказывается совершенно бесчеловечным (хотя институту гораздо важнее поступать в соответствии с предписаниями сложившейся системы). Сверх того, даже если за существенно новой согрога1е к1епШу и таятся порой исключительно прагматические побудительные причины, то и тогда в результате поиска возникает своеобразная внутренняя динамика, приобретающая со временем немаловажное значение. Вот почему, как мне думается, необходимо поощрять стремление предприятий к самостоятельности на соответствующем экономическом уровне, подобно тому как на государственном экономическом уровне надо обязательно ввести экологические налоги. Таким образом, охраняя окружающую среду, нам удастся перейти от лечения к предупреждению болезни. Проблему решат радикально только тогда, когда под влиянием новой культуры и этики деловых отношений предприятие откажется производить экологически вредные товары^. Кстати говоря, было бы наивным думать, будто бы государство сможет финансировать экобюрократию, способную проверять всю выпускаемую продукцию. Сегодня государство остается, по сути дела, пассивным, поскольку происходящие в них процессы зависят от экономики, так что вернейшую надежду следует связывать с самоограничением последней. Приемлемая с моральной точки зрения предпринимательскаядеятельность в равной мередолжна удовлетворять четырем критериям, в зависимости от которых деятельность будет экономичной, социальной, демократичной и экологической (последний критерий, экологический, в начальную пору развития капиталистического хозяйства не

5-113 '""

играл никакой роли). То обстоятельство, что я рассматриваю хозяйственную деятельность как нравственную обязанность, кому-то может показаться довольно-таки странным. Но если самосохранение является долгом-особенно для институтов, стремящихся к более высокой ступени нравственности, то, само собой разумеется, предприниматель не только вправе, но и даже должен получать от своей работы экономическую выгоду-в противном случае он долго на рынке не продержится. Впрочем, желание получать прибыль не способно служить универсальным оправданием. Я настаиваю лишь на том, чтобы это стремление не противоречило трем оставшимся требованиям. Если сотрудники предприятия столкнутся с невозможностью их согласования, тогда их нравственный долг-сказать “нет” и покинуть предприятие. Начиная с прошлого века социальная приемлемость, превратившаяся в своеобразный моральный принцип предпринимательской деятельности, уравновешивает хозяйственную жизнь в Европе, заложив тем самым основы социальной рыночной экономики. Я понимаю под социальным такое предприятие, где учитываются нетолько вполне оправданные интересы сотрудников, но и совершенно справедливо принимаются во внимание выгоды клиентов и всех тех, кого так или иначе затрагивает работа данного предприятия. Завет демократии применительно к деятельности предприятия определяется тем, как принимаются решения. Между требованием демократии и экономической эффективностью предприятий иной раз возникают противоречия, ради разрешения которых приходится идти на необходимые компромиссы. В капиталистическом хозяйстве требование демократии, понимаемой как соучастие в управлении предприятием выдвигается уже давно. Сверх того, в основных своих чертах оно там уже удовлетворено, чего нельзя сказать о вашей планово-хозяйственной системе. Четвертое, и последнее, требование-экологическое. Если удастся создать экономику, которая (и с точки зрения

130

общих хозяйственно-экономических условий-рамок своего существования, и с точки зрения культуры своего предпринимательства) отвечала бы экологическому критерию, то она, став экологически-социальной рыночной экономикой, означала бы такой же огромный прогресс по отношению к социальной рыночной экономике, каким она сама явилась в сравнении с либеральной экономикой XIX века. Предприниматель, в котором так нуждается экологически-социальное рыночное хозяйство, во многом будет отличаться от сегодняшнего менеджера. Он не станет гнаться, например, главным образом за прибылью, но согласует свою хозяйственную деятельность с глобальными культурными задачами, включив ее тем самым в длительный процесс развития. Далее, этот предприниматель получит иное образование, принципиально отличающееся от нынешнего: хотя обучение станет менее специализированным, он, ознакомившись с основными естественно- и общественнонаучными знаниями, в будущем сумеет улучшить свое образование. Одна из главнейших причин нынешнего кризиса заключается в том, что в результате ускорения мировых исторических изменений “время полураспада” усвоенного нами объема информации постоянно сокращается. Хотя новые факты усваиваются с достаточной легкостью, тем не менее те ценности, которые в течение столетий являлись для нас эталоном, с трудом подвергаются какому-либо изменению. Если кто-либо на протяжении многих лет считал количественный рост главной задачей экономической деятельности, то ему нелегко вести себя по-другому даже тогда, когда он теоретически признает первостепенное значение качественного роста, гарантирующего собственное воспроизводство. Несмотря на то что руководители не располагают, как правило, свободным временем, в дальнейшем им все-таки придется приложить значительные усилия, с тем чтобы внести изменения в принятую ими систему ценностей. <• 131

Работая в условиях экологически-социального рыночного хозяйства, менеджер будет соприкасаться с различными общественными подсистемами, а также, вероятно, какое-то время и трудиться в некоторых из них. С одной стороны, он многое позаимствует у науки; с другой стороны, этот менеджер сможет задать науке такие вопросы, на которые сегодня ей вряд ли удастся дать вполне удовлетворительный ответ, если принимать во внимание, что существующие ныне самостоятельные научные дисциплины подчас совершенно игнорируют друг друга. Новая наука, способная разрешить настоятельные проблемы технической цивилизации, должна возникнуть в эпоху защиты окружающей среды и экологически-социального рыночного хозяйства, когда удастся соединить теорию с практикой и согласовать между собой отдельные научные дисциплины, ныне глубоко разделенные. Кстати говоря, сегодня ученое сообщество не в состоянии компетентно ответить на вопрос о том, какие именно меры следует принять ради спасения лесов на Амазонке. Таковы последствия разобщения наук. В самом деле, несмотря на то что решение вопроса о спасении леса представляется несравненно более ценным, нежели изыскания об источниках раннего Крузия, тем не менее на общественную денежную помощь с уверенностью надеяться можно только в последнем случае. Менеджер нового типа будет действовать энергично благодаря своему моральному ригоризму. Впоследствии руководители предприятий начнут подбирать себе сотрудников главным образом из числа тех людей, которые и в своих мыслях, и в поступках сообразуются с уже упоминавшимися четырьмя принципами, людей, способных оценить свое поведение как с общественной, так и с экологической точки зрения. Тогда наконец экологическое равновесие станет для любого предприятия законом, так чтс при награждении будут учитывать не только личный вкла? каждого в полученную предприятием прибыль, но и верность упомянутым четырем принципам. 132

В эпоху защиты окружающей среды менеджер с подозрением будет относиться к чисто квантитативному мышлению, поскольку для него важнее количество, переходящее в качество, а не принцип “все больше и больше”. Вот почему этот менеджер откажется вносить разрушения в жизнь человечества, даже если подобное поведение обещает обернуться верной прибылью. Предприниматели нового типа не только будут служить благу всего человечества, нс и, в отличие от предпринимателей современных, найдут в том самодостаточный источник величайшего счастья. Приспосабливаясь к нынешним экономическим законам, за которыми таится опустошенная, окостеневшая субъективность нового времени, превратившаяся к тому же в безжизненный объект, мы упрочили собственное могущество, но вместе с тем сами превратились в шестеренки механизма этой субъективности и, таким образом, перестали быть личностями в подлинном смысле слова. Переход от либерального к рыночному хозяйству представляет собой длительный государственно-экономический процесс, в котором и экономика и государство принимают одинаковое участие. Впрочем, в ФРГ организация социального рыночного хозяйства в значительной мере облегчалась тем, что после краха тоталитаризма радикальное переустройство стало возможно и необходимо благодаря, в частности, общественному согласию, смягчавшему противоречия, возникшие еще при Веймарской республике. Вероятно, моя надежда на то, что в вашей стране одновременно с введением рыночных механизмов появятся предпосылки для экологически-социального рыночного хозяйства, кому-то покажется слишком смелой. Однако же переход к новому типу хозяйства является важнейшей задачей истории. Осуществить подобный переход можно только в международном масштабе, что в конечном итоге определит шансы человечества на выживание.

?????? ?????

Политические последствия экологического кризиса.

Политическая философия обязана заниматься двумя, по своей сути, строго отличающимися друг от друга вопросами. С одной стороны, она рассматривает структуры идеального государства, с другой же стороны, ей предстоит решить гораздо более трудный вопрос: каким образом должно действовать современное государство для того, чтобы или приблизиться, или удалиться от идеального государства (причем последнее в качестве регулятивной идеи сохраняет свое значение даже в том случае, когда будет доказана невозможность его полного осуществления). В условиях экологического кризиса и тот и другой вопрос требуют новых ответов. В прежней философии государства обязанность сохранения нашей планеты для грядущих поколений представлялась само собой разумеющейся и поэтому никогда не рефлексировалась. Однако же современная техника поставила под сомнение саму возможность осуществления этой обязанности. Вот почему сегодня к числу задач философии государства относятся и институционные выводы, следующие из упомянутой обязанности,-выводы, от которых позволительно было воздержаться только до тех пор, пока само осуществление этой обязанности не оказалось сомнительным. Помимо прочего, возникает следующий вопрос: а кто именно возьмет под свою защиту права будущих поколений? Совершенно ясно также и то, что проблема чрезвычайного положения в государстве ставится по-новому и с осо135

бенною остротою из-за существования реальной возмож ности уничтожения человечества или, по крайней мере. катастроф, в сравнении с которыми все случившееся до сих пор отступает на второй план^. Человек проницательный, к сожалению, не будет спорить с тем, что в XXI в., учитывая грозящие нам опасности, наверное, придется прибегнуть и к чрезвычайным мерам (даже если такой человек и осознает ту постоянную опасность, которую таит в себе подобная аргументация, что, кстати говоря, представляется особенно важным именно в вашей стране, где культуру демократии еще необходимо приобрести). Но все-таки следует сказать и о том, что скорейшее образование упомянутых государственно-правовых институтов, способствующих защите окружающей среды, сделает вероятность наступления чрезвычайного положения в государстве минимальной. Всякий разумный человек, стремящийся избегнуть этой участи, поддержит скорейшее учреждение подобных институтов, тогда как человек, затягивающий со всем этим, на деле является могильщиком демократии. Ясно ведь, что таким образом можно только ускорить приближение ужасных социальных катастроф, которые, если верить историческому опыту прошлого, всегда уничтожали демократию. Из двойственности понятия политической философии вытекает такое следствие, на которое, по-моему, никогда не обращал должного внимания даже Гегель. С одной стороны, Гегель правильно полагал, что любое нормальное государство испытывает нужду в нравственности, т. е. в интерсубъективно признанной и институционализированной в привычках морали. Такая нравственность, превосходя непредсказуемое и произвольное субъективное моральное мнение, делает некоторую совместную деятельность людей возможной. Именно эта идея и определила переход от моей предпоследней лекции к последней. Итак, мало что дадут нравственные размышления о наших новых обязанностях, если нам не удастся изменить общие экономичес136

кие условия наряду с внутренней структурой предприятий-и так, чтобы нравственное поведение оказалось выгодным также со своекорыстной точки зрения, поскольку все будут поступать в соответствии с новыми нормами. Одним словом, следует позаботиться о том, чтобы доброе не выглядело более глупым. Впрочем, с другой стороны, Гегель игнорирует то обстоятельство, что государство, в котором уже существует упомянутая нами нравственность, в переломные эпохи само обязано содействовать образованию новой морали. Вот почему крупный государственный деятель должен принять на себя те, пускай даже замаскированные под традиционную нравственность, функции, которые Гегель присваивает исключительно моральности. Допустимо полагаться на нравственность какого-либо народа, если в нем укоренились новые общие условия, однако же эпоха утверждения новых ценностей все равно остается нелегкой, подчас опасной и тем самым предъявляет политике особые требования. Я разъясню мои слова на примере экологического кризиса: мораль и эгоизм отождествляются в том случае, если нам удастся осуществить экологическую реформу налоговой системы, и тогда можно будет положиться на новую нравственность. Но до тех пор необходимо не забывать о сильном сопротивлении, оказываемом изменению современных общих условий. Вот почему незаурядный политик, стремясь достигнуть успеха, обязан одновременно считаться как с нравственностью, так и с авторитетом (в гегелевском смысле этого слова). Итак, если такой политик хочет быть чем-то большим, нежели администратором, сохраняющим статус-кво, или же совестливым энтузиастом, который терпит крах при столкновении с действительностью, то ему придется сочетать в себе энтузиазм, отличающий любую серьезную экзистенциальную нравственную переоценку, с точным знанием механизмов власти реальной нравственности.

Прежде всего, обратимся к первой задаче политической философии. По моему мнению, мы вправе прибавить к признакам разумного государства еще один, а именно: социальное и демократическое правовое государство должно стать также и государством экологическим. Итак, я думаю о том, что к числу важнейших государственных задач следует отнести и борьбу за сохранение природных основ жизни. Государство же, не справляющееся с такой задачей, тем самым теряет право на существование, даже если оно по примеру западных демократий и сумеет лучшим образом сохранить своих граждан, другими словами, обеспечить им право на защиту, право на подачу апелляций и

другие политические права. Логика правового развития вполне совместима с тем, что права грядущих поколений и природы начинают осознаваться лишь в конце исторического развития; ведь здесь вовсе не имеются в виду суверенные субъекты, которые одни и могут сформулировать идею права. Впрочем, в любом случае игнорирование этой ступени представляет собой достойный сожаления недостаток, лишающий правовое государство возможности сделать последний шаг, поскольку, таким образом, правовое государство, отвергнув условия реального выживания, совершенно уничтожится. В чем же конкретно выражается экологический характер правового государства? Мне представляется совершенно очевидным, что теперь нам придется отказаться от царящего в классическом праве разделения на лица и вещи, поскольку понятия лица и собственности относятся к основным правовым понятиям. Подобное разделение слишком явно восходит к картезианскому дуализму реального мира, распадающегося на геа ех^епэа и гез соеЧапа, в чем мы и увидели глубочайшую причину экологического кризиса. Органическое царство, как особая онтологическая сфера, опосредованно включает в себя неодушевленную природу

138

и человека; причиняя насилие органическому царству, человек потенциально наносит вред самому себе-ведь и он вышел из этого царства. Но безотносительно к сказанному мы уже знаем, что ощущающее животное и, конечно же, экосистемы обладают онтологическим достоинством, на страже которого должны стоять и мораль, и право. Таким образом, осмысленными будут законы, защищающие животных и тем более меры по охране биотопов и видов (не говоря уже о законах, оберегающих эмбрионы, которые, впрочем, оказались бы излишними, если бы эмбрионы считались юридическими лицами). Если в немецком праве животное справедливо начинают рассматривать в качестве самостоятельной юридической категории, находящейся между лицом и вещью, то это следует считать прогрессом на пути к экологическому государству. Впрочем, корректировка понятия собственности будет иметь еще более важное значение. Современный идеал автономии подразумевает то, что распространенная ныне собственность в принципе остается полной собственностью, хотя этот принцип, разумеется имеет и исключения. Например, Гегель защищает неограниченную собственность, тогда как Фихте в понимании собственности исходит из понятия пользования, так что он допускает даже совместимость многих частичных прав собственности на один и тот же объект, скажем, на какой-то лес^. Я думаю, что новая актуализация фихтеанского понятия собственности оказалась бы делом в высшей мере желательным. Таким образом, собственник важных для жизни возобновляемых ресурсов (каковыми могут являться море или же тропический лес), уже не располагая правом эти ресурсы уничтожить, будет только пользоваться их плодами. Кстати говоря, избежать упомянутых посягательств можно и не превращая капитал в общественную собственность, ибо последнее условие не является ни необходимым, ни достаточным. В самом деле, ни логика, ни опыт не исключает разба139

заривания общественной собственности, если этого не запрещают специфические законы (а такие иногда встречались и в древних культурах). Известная пословица “мы только взяли землю взаймы у наших детей” разъясняет мою мысль: условия возможности выживания человечества не вправе уничтожить ни индивид, ни коллектив. В дальнейшем я более подробно остановлюсь на международно-правовых последствиях, вытекающих из этого положения. Другой крайне полезный, хотя и менее принципиальный аспект экологически приемлемого понятия собственности выглядит следующим образом. Одна из серьезнейших проблем нашего общества, как известно, заключается в перепроизводстве мусора; Экспорт высокотоксичных отходов в страны “третьего мира” представляет собой постыднейшее деяние Запада. Бесперспективную абсурдность сложившейся ныне ситуации всего нагляднее демонстрируют современные “летучие голландцы”-корабли-призраки с ядовитыми грузами на борту, которые продолжают бороздить Мировой океан, каким-то удивительным образом избавляясь в конце концов от своей поклажи. Виновниками здесь, однако же, оказываются не только производители, но и покупатели. Впрочем, проблема эта может найти и радикальное решение, если, например, приобретаемая нами бутылка сока всегда бы оставалась собственностью магазина и только сок становился бы собственностью покупателя. Тогда бы возникала правовая обязанность возвратить бутылку, так что нарушитель рисковал подвергнуться преследованию по закону. Подобным образом удалось бы резко сократить количество автомобильных кладбищ, а материалы, из которых они были изготовлены, затем обратно возмещались бы к производителю. Изготовление бумаги из вторсырья также стало бы излишним, если бы газеты (которые представляют интерес вовсе не из-за материального субстрата, но благодаря своему содержанию) оставались собственностью издателя. Таким 140

образом, через несколько дней прочитанные газеты возвращались бы к издателям. Между прочим, использование смываемой типографской краски делает возможным вторичное употребление одной и той же бумаги. Учитывая радикальное расширение сферы последствий нашей деятельности, необходимо внести соответствующие коррективы в гражданско- и уголовно-правовое понятие ответственности. “Кто обладает большей властью, тот должен нести и большую ответственность”-это положение сохраняет силу и в нашем случае. Борьбе с опасным для окружающей среды поведением во многом могли бы способствовать и изменения в праве материальной ответственности, например, применительно к бремени доказывания. Нам следует безоговорочно одобрить соответствующую идею философии права, которая определяет наше отношение к этой угрозе, а именно: кто приобретает опасные машины, тот должен признать, что последствия могут быть крайне нежелательными. Таким образом, он несет гражданско-правовую ответственность за эти машины даже в том случае, когда не удается доказать ни преступного намерения, ни небрежности. Остается открытым вопрос о том, должны ли также и институты нести уголовную правовую ответственность, как то происходит в США. Понятно ведь, что с помощью утилитаристских аргументов неправомерно заставлять людей отказываться сп фундаментальных элементов, составляющих идею справедливости и неразрывно связанных с принципом автономии. Однако же это вовсе не свидетельствует будто бы о том, что нам следует отказаться от энергичного развития структуры экологического уголовного права (даже если оно и не заменит иных, согласованных с рынком инструментов, которые обсуждались нами в прошлой лекции). Когда строго наказывают, к примеру, схваченного в магазине вора и общественное мнение осуждает этого вора строже, чем того человека, который ради скорой наживы посягает на основы 141

человеческой жизни, тогда идее справедливости наносится жесточайшее оскорбление. Как мне кажется, очень важно достигнуть согласия относительно иерархии благ и ценностей, так чтобы ст. 34 УК ФРГ можно было бы применять таким образом, как того требует нынешнее положение вещей. Как известно, при определении чрезвычайного положения ссылаются на то, что законным нарушение правового статуса представляется тогда, когда это необходимо для спасения высшего блага. Например, позволено вторгаться в чужую собственность, если такие действия требуются для спасения человеческой жизни. Но если следовать означенному принципу, то дозволяются и действия, направленные к спасению окружающей среды, хотя бы они и нарушали второстепенные правовые блага. Короче: действия Огеепреасе следует считать не только высоконравственными, но и правомерными. Если обратиться к вопросам государственного права, то философско-правовые последствия экологического кризиса окажутся гораздо более серьезными. Благодаря своеобразному развитию современной техники, как мне думается, классический аргумент в защиту демократии потерял свою силу. Как известно, аргумент этот сводился к следующему: люди должны сами принимать то решение, которое затрагивает их интересы, ибо только таким образом можно избежать в течение длительного времени неправомерного ущемления человеческих интересов. Хотя против подобного аргумента и нельзя выдвинуть возражений, его признание приводит к тому, что современная форма демократии оправданной не является. В самом деле, чуть ли ни каждый день нам приходится принимать такие решения, последствия которых будут сказываться как за территориальными границами нашего государства, так и за темпоральными пределами жизни нынешнего поколения. Даже если согласиться с тем, что дело не всегда обстояло подобным образом, все равно не обращать внимание на качест142

венное различие между современной и античной техникой и тем самым на большее значение последствий тех или иных решений в настоящем и прошедшем-значит, вести себя с неискренней наивностью. Для того, чтобы согласиться с превращением в известный момент количества в качество, вовсе не обязательно быть марксистом. Решения наши являются неправомерными не сами по себе, а в силу отсутствия юридических механизмов, гарантирующих сохранение интересов тех лиц, которые данные решения так или иначе затрагивают. Какими же именно могут оказаться упомянутые механизмы? Как мне думается, применение этих механизмов, даже если оно ограничивает свободу решений у наших современников, нисколько не ограничит демократию, но на деле способствует ее максимальному совершенствованию. Требуя институциональной гарантии прав грядущих поколений сегодня, мы, по сути дела, продолжаем развивать тот же самый аргумент, к которому прибегали во времена споров об установлении демократии, а именно: нельзя слепо доверяться благосклонности монархического правительства. Хотя, конечно же, следует отметить и одно немаловажное различие: при переходе от монархии к демократии к процессу принятия решений можно было непосредственно подключить тех людей, которых эти решения затронут в дальнейшем. Однако же сегодня подобный образ действий даже нельзя помыслить, ибо будущие поколения людей пока еще не существуют. Но что же делать? В моей третьей лекции я сказал о том, где нам нужно искать решение означенной проблемы: мы, в известном отношении, нуждаемся в государственно-правовых аналогах опекунства, принятого в области частного права. Что это означает конкретно? Важнейшей задачей, как мне кажется, должно стать включение положений о защите окружающей среды в конституции, т. е. эта защита станет государственной целью. Таким образом, в странах, где за143

креплена юрисдикция конституционных судов,-учреждение которых, кстати говоря, следует поощрять повсеместно,-можно будет подавать иск против постановлений законодательной власти. Здесь мы сталкиваемся с одной существенной проблемой, а именно: конституционный суд, по сути дела, обладает лишь негативными законодательными полномочиями. Признавая недействительными противоречащие, по его мнению, конституции законы, такой суд сам законов издавать не вправе, что выглядит вполне разумно, если придерживаться концепции разделения властей. Однако же при защите окружающей среды мы сталкиваемся с особенными трудностями, так как в этом случае мы крайне заинтересованы в принятии положительных законов, а не только лишь в отмене уже имеющихся. Упомянутый мной принцип ограничения негативной законодательной компетенции, разумеется, применяется не без исключений. Например, в 1975 году Федеральный конституционный суд ФРГ объявил не соответствующим конституции измененный текст 218 параграфа, в соответствии с которым вводилось срочное решение в случае аборта. Но если бы §218 был признан вообще недействительным, то тогда аборт оказался дозволенным в полной мере, что вошло бы в еще более явное противоречие с судебным решением. Вот почему Федеральный конституционный суд решил временно упорядочить вопросы, связанные с абортом, до того, как будет издан соответствующий закон, не противоречащий конституции. Логика перехода от чистого действительно, оказывается именно такою. Если конституция не только гарантирует гражданам права, служащие защитой от государства, но и предоставляет им возможность претендовать на некоторые государственные услуги, то тогда конституционный суд, разумеется, при определенных обстоятельствах, должен оказаться в состоянии вынудить законодателя принимать положительные законы 144

Очевидно, что подобные действия можно допустить только в самых крайних случаях, если мы, конечно же, не желаем похоронить принцип разделения властей. Конечно, защита окружающей среды не должна быть прерогативой только лишь конституционного суда, ведь вопросами экологического права углубленно займутся также суды административные, уголовные и гражданские, между прочим, этим они уже давно занимаются. Впрочем, вопрос о том, достаточен ли образовательный уровень судей для того, чтобы при поддержке экспертов компетентно разрешить насущные проблемы, пока еще остается открытым. По всей вероятности, необходимо будет воспитывать таких людей, которые наряду с юридическим образованием приобретут и соответствующие знания, позволяющие, по крайней мере структурно, охватывать жизненно важные для современного индустриального общества проблемы. Мне думается, что в будущем судьи не смогут оставаться чистыми юристами, ведь позитивное право является не самоцелью, но только справедливейшим и подчас самым действенным способом разрешения содержательных проблем, позволяющим достигнуть консенсуса. Здесь, конечно, потребуются конкретные знания материальных проблем, поскольку судья, социологически подготовленный, с большей легкостью сможет вникнуть, скажем, в экономические вопросы, чем в экологические. Пост министра по охране окружающей среды в правительстве должен оцениваться совершенно по-иному: министерство охраны окружающей среды обязано превратиться в одно из ключевых министерств, подобно министерствам иностранных и внутренних дел, экономики и финансов. Руководство упомянутым министерством должно открывать возможность занятия поста премьер-министра. (То, что госпожа Гру Брунтланд-пока единственный министр по охране окружающей среды, которому удалось продвинуться до поста премьер-министра,-стала предсе145

дателем Всемирной Комиссии по экологии и развитию ООН, конечно же, произошло не случайно. Кстати говоря, этой комиссии мы обязаны знаменитым докладом “Наше общее будущее”.) Как мне думается, министр по охране окружающей среды должен обладать правом “вето”, тогда его мнение в кабинете министров приобретет особый вес. Подобным правом сегодня, как известно, пользуется министр финансов, между прочим, совершенно справедливо. В самом деле, современная демократия склоняется к тому, чтобы доставлять преимущества людям, наделенным правом голоса,-нашим современникам во вред лицам, такого права не имеющим,-представителям грядущих поколений. Наглядным выражением подобной расточительности за чужой счет служит государственный долг. Вот почему министр финансов обязан таким намерениям противодействовать. Даже по сравнению с должностью, разъедающей денежный капитал государства, разбазаривание природных ресурсов представляется гораздо более безответственным, так что сходная аргументация а йзгНоп, конечно же, относится и к министерству по охране окружающей среды. Критика государственной задолженности, исходящая от лиц, принадлежащих к индустриальным кругам, отличается крайне примечательной нелогичностью, поскольку эти лица и думать не желают о радикальных мерах по защите окружающей среды. Примечательно и то, что некоторые защитники последней с поразительным пренебрежением относятся к финансовому обеспечению выдвигаемых ими предложений даже в том случае, когда они открыто не соглашаются с дальнейшим ростом государственного долга. Сказанное, конечно же, ни в коей мере не убеждает в необходимости сохранения расходов на министерство окружающей среды на достигнутом ныне уровне; смехотворным представляется то, что бюджет министра по охране окружающей среды в Федеративной Республике Германии лишь едва превышает расходы на культуру в одном Франк146

фурте. Экологическая администрация будет неизбежно увеличиваться, несмотря на то что экологические налоги преследуют цель снизить государственные расходы по защите окружающей среды. Однако же качественное улучшение упомянутой администрации является более важным, чем ее количественное увеличение. Кроме того, необходимо успешно объединить в одном центральном органе функции по защите окружающей среды, которые сегодня неравномерно распределяются между различными министерствами. Федеральное экологическое ведомство, наконец, должно оцениваться общественным мнением так же высоко, как, скажем, Федеральное ведомство труда, ежемесячные сообщения которого способствовали существенному росту внимания к социальным проблемам современного хозяйства. При переходе от социального государства к экологическому подобным образом и президент федерального экологического ведомства ежемесячно выступал бы по телевидению, сообщая об удачах и поражениях в борьбе за сохранение среды обитания (я вспоминаю здесь о предложении И. Фишера, следуя которому я делал предшествующие наблюдения^). Что касается законодательной власти, то правомерность ее существования,-и это совершенно очевидно,- зависит от ее способности осознавать экологические проблемы и соответствующим образом на них реагировать. Парламентарии современных правовых государств представляют интересы всего народа, а не одних лишь своих избирателей. Вот почему они должны ясно понимать, что “весь народ” не ограничивается только нашими современниками. Досуг, необходимый для приобретения таких знаний, появится тогда, когда политики догадаются свести к минимуму элементы шоу в своей деятельности. Давайте подумаем, не следует ли учредить при парламенте некий самостоятельный политический институт, который, конечно символически, представлял бы интересы как природы,

147

так и грядущих поколений. (Это будет, как мне думается, гораздо лучше, нежели недавно обсуждавшееся введение плюрального избирательного права, при котором во внимание принимается количество детей.) Хотя члены такого института вовсе не обязательно должны быть наделены правом голоса, тем не менее право выступать в парламенте распространялось бы на них непременно. Сюда вошли бы специалисты по дисциплинам, связанным с проблемами выживания, так что эти люди, к мнению которых следует прислушиваться при обсуждении любых важных экологических законов, осознавали бы себя опекунами грядущих поколений. Поскольку же опекуны, назначаемые в зависимости от их способности брать на себя интересы опекаемых, никогда своими подопечными не избираются, то прямые выборы в нашем случае становятся невозможными. Таким образом, эти люди частично непосредственно назначаются президентом государства, частично же избираются парламентом из числа лиц, для этих целей безусловно пригодных, причем партийно-политические взгляды не должны приниматься во внимание. Огромный нравственный авторитет подобного института мог бы оказать благотворное влияние на законодательство, даже если бы он и не обладал реальными возможностями для принятия того или иного решения. Не так давно Ханс Йонас напомнил нам о важной социальной функции, присущей цензорам Древнего Рима, а именно о их критическом контроле над роскошной жизнью политической элиты^. Хотя подобный институт несовместим с духом современности, Ханс Йонас тем не менее останавливается на чрезвычайно важном обстоятельстве: в древнеримском государстве, политическая мудрость которого во многих отношениях остается для позднейших поколений, несмотря ни на какое просвещение, примером для подражания, прекрасно осознавали тот факт, что политическая элита должна служить образцом всему населе148

нию, ведь, пренебрегая подобной функцией, элита попросту не выполнит своего предназначения. Особенно же остро тогда ощущалась моральная опасность, исходящая от роскоши^ (вспомните хотя бы анекдот о Лукулле, рассказанный Цицероном в трактате “О законах” (III, 30)). В эпоху экологического кризиса эта опасность, без всякого сомнения, значительно возрастает. Итак, от политиков мы должны потребовать по крайней мере строгого контроля над экологичностыо поведения, тогда как население должно отказать в своих голосах политикам, оказавшимся к такому самоконтролю неспособными. Главное, понять одну общую истину, что демократический выбор является правильным вовсе не из-за волеизъявления большинства населения или парламента. Такой выбор оказывается правильным или ложным на основании специальных аргументов, поскольку демократия, вообще говоря, превосходит прочие государственные формы потому, что не впадает при поиске истины в грубые заблуждения. Качество демократии определяется ее способностью решать реальные проблемы. Если же ведущие демократические силы, сосредоточив всю свою энергию на борьбе за власть, окажутся не в состоянии решать или по крайней мере понимать реальные проблемы, тогда, к сожалению, можно будет говорить об исчезновении упомянутой способности. Демократия преодолеет экологический кризис в том случае, если, не ограничиваясь одними лишь торжествами по поводу формы своего государственного устройства, она ее конкретизирует таким образом, что станет возможным адекватное решение-реальных проблем. В частности, для меня совершенно очевидно, что демократия должна располагать соответствующими методами воспитания руководящих лиц. В зависимости от исторического положения государства, компетенция этих руководителей распространялась на различные области, но в век защиты окружающей среды их преимущественное внимание будет 149

уделено экологии. На примере США и Великобритании мы видим, что воспитание политической и общественной элиты не только не противоречит демократии, но и оказывается условием ее действенности (особенно когда принадлежность к элите не переходит по наследству). Впрочем, решающее значение имеет приспособление тех ценностей и знаний, которыми располагает элита, к требованиям экологической ситуации; в противном случае элита превращается в реакционный фактор. Критика необузданного количественного мышления убеждает в том, что решающие меры должны быть приняты на коммунальном уровне, ибо не каждая проблема требует глобального решения. Если мы желаем успешно противодействовать бессмысленному безумию мегапроектов, то основы экологической политики необходимо заложить в каждом городе, и даже-в собственном доме. И экологичный город, и экологичный дом смогут тогда, помимо прочего, повысить готовность людей действовать на глобальном уровне. Тенденция, берущая свое начало с безмерного увеличения дома и города-двух традиционных пространственных элементов человеческого общежития в XIX веке,- как мне кажется, в конечном итоге приводит к разрушению биологического огромного дома природы. Уничтожение городских стен, с одной стороны, представляет собой необходимое следствие демографического роста, индустриализации и образования современных территориальных государств и, без сомнения, несет с собой какую-то свободу. С другой стороны, уничтожение границ оказывается свободой только наполовину: свобода должна уметь сдерживать себя, должна отказаться от влечения ко все большему, если, конечно, она желает быть чем-то большим, нежели абстракция, т. е. конкретной свободой. Принципы высотного дома и современной метрополии это то же абстрактное отрицание границы и меры, которые в первом случае распространяются по вертикали,

150