Часть 3.

есть без ограничения то, что они суть с ограничениями, будучи абсолютным, реальным, первым и подлинным предметом отношений. Совокупность их берет свое начало в нашем чувстве согласованности и гармонии, подобно тому как они берут свое начало в каждом из наших чувств [m], а именно потому, что указанная совокупность образует нашу сущность, как наши чувства образуют нашу форму. Отсюда следует, что ее существование одинаково для каждого из нас, для всего, что существует в частности, тогда как их существование более или менее различно для каждого из нас, для всего, что существует в частности. Однако, что означает эта истина, как не то, что мы в смысле метафизическом не отличаемся друг от друга, что в этом смысле у нас один и тот же разум и что мы всегда более или менее различны в смысле физическом? Истина эта настолько истинна, что она встречается всюду, проявляясь сотнею способов; даже религия говорит нам, что у всех нас одно и то же внутреннее чувство по отношению к богу. Но нельзя, впрочем, не согласиться, что все мы различно видим и рассматриваем чувственно воспринимаемые предметы.

m Вселенная как существо существует, как говорится, per mentem [29], ибо берет свое существование в нас. Это верно, но верно единственно в указанном мною здесь смысле. Во всем, что говорят о существовании, есть доля правды, но эта правда нуждалась в гор ниле истины,

Метафизично то, что общее всякой общности, то, что отличается по природе не от частей своих, являющихся им же, но от частей своих частей, иначе говоря, от той или иной части. В существах оно то, чем они все в равной мере являются; оно относительное Бытие, именуемое Вселенной, миром, природой, материей, в котором все - лишь отношения, и потому ничто не более в себе или для себя, чем оно.

Физическое, взятое раздельно, - ибо, взятое коллективно, оно метафизическое, - физическое - это то, что частно, то, что есть та или иная вещь, человек, дерево, небесное тело; что есть общность людей, деревьев и пр., но никак не небесных тел, ибо эта последняя общность, как я указывал, является самой Вселенной и Вселенной, которая есть метафизический центр, неизбежно усеянный заключающимися в нем физическими центрами, более или менее друг от друга разнящимися и более или менее подверженными отвлечению; ибо один только центр их есть одинаковость и устойчивость.

119

Оба эти рода, метафизический и физический, не совпадают друг с другом, но они нераздельны, а в дальнейшем видно будет, что и бытие, их утверждающее и отрицающее, утверждающее их тем, что отрицает их, с ними нераздельно. Таким образом, все существует вместе и метафизически, и физически. То, что мы называем нашим я, является обоими этими родами, из коих один, метафизический, общ всем существам, а другой, физический свойствен лишь нам, он - мы как человеческие особи.

Из я метафизического, если позволительно так выразиться, а также из нашего физического я, из пружин нашего механизма, мы создали душу; а из я метафизического и из нашего морального я мы создали метафизического и морального бога. Я делаю различение между нашим я моральным и физическим, но они вполне совпадают друг с другом. Поэтому мы и создали бога метафизического, физического и морального таким, какими мы являемся сами.

За пределами этих двух я, метафизического и физического, причем последнее обнимает и я моральное, есть я-в-себе, о котором скажу в дальнейшем и которое, будучи уже Всем, а не Целым, как выяснится далее, приводит к конечной истине, что все есть Все, и этим все сказано. Это Все, из которого мы одинаково создали бога и существо, отрицающее как метафизическое, так и физическое тем, что утверждает их, выявляет собою третий вид существования, нераздельный от двух остальных и включающий их в себя.

Если языки наши представляют собою смесь терминов метафизических, физических и моральных, то происходит это оттого, что мы существуем метафизически, физически и морально. Метафизически мы существуем, будучи связаны со Всем, образуя вместе с остальными существами единое существо; физически мы, как люди, кажемся отдельными ото всего прочего, а морально - как люди в обществе, в состоянии законов. Состояние же это, сообщая нам добродетели и пороки через необходимо вытекающие из него справедливость и несправедливость, моральное добро и зло, привило нам мораль, или, что то же, определенное общежитие, лишенное всякого смысла и делающее моральное зло несравненно тягостнее зла физического [n].

n Моральные бедствия не могли бы существовать для людей, живущих в обществе разумном, для людей, управляемых здравым смыслом, а не законами. Я называю такое общественное состояние состоянием нравов (etat de moeurs) в противоположность состоянию законов (etat de lois) или же состоянием равенства, состоянием естественного морального закона; однако под словом «морального» следует разуметь лишь «социального». Преодоление нашего невежества в области метафизики и морали одно лишь может привести нас к этому состоянию, которого мы могли бы, впрочем, достигнуть лишь путем преодоления нашего невежества.

Посмотрите мой труд - доказательство будет в том, что, если бы он достиг своего назначения, то есть гласности, он бы произвел все то, о чем возглашает непреоборимой силой своей самоочевидности.

Автор книги «Об уме» [30] говорит, что человек, после того как наплодит тысячу нелепых систем, откроет в один прекрасный день начала, с развитием которых связаны порядок и счастье в мире моральном. Читателям моим предоставляется, прочтя меня, судить, сбылось ли это пророчество...

120

Существование универсального целого как бытия отрицалось лишь потому, что его не могли воспринять, потому, что оно не представляло ничего чувственно воспринимаемого для разума. Но по этой-то причине я и утверждаю его существование. Говорили, что оно - бытие абстрактное, бытие метафизическое, и я говорю то же самое; но другие говорили это, полагая, что тем самым отнимают у него всякую реальность; однако в этом-то и заблуждались, потому что не знали, какое понятие связывать со словом «метафизика». А если бы это знали, если бы расслышали голос истины, давший ему существование, - познали бы все...

Тезис III

Универсальное целое, единое бытие, единое начало, единая метафизическая истина, дает ключ к истине моральной, всегда подтверждающей истину метафизическую, равно как последняя подтверждает моральную истину.

Из того, что универсальное целое есть истина, или метафизическое начало, что оно первый и подлинный объект соотношений, следует, что все чувственно воспринимаемое, что только существует, прямо из него вытекает и что, следовательно, из него также прямо вытекает моральная

121

истина, представляющая собой общественные отношения, в коих надлежит находиться между собою людям или всякому иному виду существ, живущих в обществе. Моральная истина вытекает также, хотя и не прямым путем, из разрушения, какое влечет за собою раскрытие универсального целого, ибо разрушение это - разрушение наших нравов и их морального начала, списанного с нас под названием бога.

Выводимое из метафизического начала моральное начало, необходимым следствием которого было бы не делать другому того, чего не желаешь, чтобы он тебе делал, не делать из него подданного, слугу, раба, - начало это, повторяю, есть равенство моральное, включающее общность всех благ. А так как начало это прямо противоположно тому, на котором основаны наши нравы, то есть моральному неравенству, и так как последнее, несомненно, является источником состояния законов, существующего исключительно для поддержания его, а также источником нашей развращенности и всех вообще моральных зол без исключения, то отсюда следует, что в моральном равенстве метафизическое дает нам истинное моральное начало [o].

o При состоянии законов человек столь чудовищно далек от порядка морального равенства, что даже сами философы называют порядок морального равенства химерой. Но задумывались ли они над ним? Рассматривали ли его корень? Рассматривали ли то, что разрушает его основу при уничтожении бога и нашего состояния законов?

Если мы пожелаем выйти наконец из отвратительного общественного состояния, в котором мы живем, и следовать первоначальной истине, мы должны стать единым в смысле моральном так же, как мы представляем собой единое в смысле метафизическом. Каждый из нас должен претворить наше стремление все сводить к себе, быть центром, в стремление, не препятствующее стремлениям наших ближних, не сталкивающееся с ними, претворить в одно общее стремление. А это возможно лишь при моральном равенстве; нам необходимо достичь этого равенства, черпающего свое начало в равенстве метафизическом, в первоначальном порядке, а стало быть, в общественном здравом смысле.

122

Мой труд показывает с особой очевидностью, что свое начало моральное равенство черпает в этом здравом смысле; по этому поводу много больше приходится сказать с моральной точки зрения, нежели с точки зрения метафизической. Так как нам последнюю значительно менее полезно познать с точки зрения того, что она созидает, чем с точки зрения того, что она разрушает, то мы могли бы обходиться нашим вторичным разумом (raison seconde) и без первичного разума, если бы последнему не приходилось разрушать, а это является помехой для вторичного разума, который сам совсем не может разрушать. Тщетно призывает нас наш вторичный разум жить в равенстве и уничтожить препятствующее этому ярмо законов. Независимо от преимуществ, связанных с тем, что состояние законов является хозяином положения, разум всюду натыкается на противопоставляемого ему бога, бога, подчинившего человека закону, бога, о которого разбивается его мощь. Не таково было бы положение, если бы возможно было опираться на первичный разум: страшное препятствие было бы устранено и силы стали бы сосредоточеннее. Посмотрите мои пояснения по поводу морального равенства и обратите при этом внимание на дикаря, при помощи выгодного для него телесного сложения (особенно при помощи десяти пальцев) неминуемо переходящего от физического неравенства к неравенству моральному [p] и от человека общественного, имеющего

р После уничтожения идеи о божественном начале вещей и водворения на его месте универсального целого не может остаться никакого сомнения в том, что состояние дикости предшествовало общественному, а также, что последнее всегда, как в поныне, исполненное морального и социального неравенства, проистекает из неравенства физического, составляющего сущность физических вещей, которым в состоянии дикости сильный злоупотреблял во вред слабому. Но где берет свое начало общественное состояние у дикарей? Оно берет свое начало в состоянии дикости, где общественность не отрицается, где существуют зачатки ее. А если спросят, где берет свое начало состояние дикости? Оно восходит от видов к виду, породившему человека, к универсальному целому, которое есть начало и конец, первопричина и первое следствие всех причин и следствий, существовавших, существующих и имеющих существовать. В этой истине, которая, будучи рассматриваема с отрицательной точки зрения, приводит к бесконечности, не видно первого человека или первого семечка, сотворенных богом несколько миллионов лет назад [31]. И хорошо, что не видно, потому что вместо простого и истинного пришлось бы опять наглотаться абсурдного. Толпе представляется весьма простым, что был первый человек, - так, как это толкует религия. Но толпа, предоставленная во власть чувств и требующая безусловности там, где ее нет, не задумывается над тем, как религия изображает сотворение этого первого человека, причем она вполне допускает изображаемый религиею процесс созидания. Процесс этот чисто интеллектуальный, как и тот, который устанавливается истиной, но в него вносится нечто чувственное, когда творцом человека делается существо, действующее физически, а чувственное и есть то, что привлекает, как бы абсурдно оно ни было.

123

возможность перейти от этого неравенства, которое составляет все его несчастье, к моральному равенству, притом имеющего возможность избегнуть явно доказанных недостатков такого неравенства единственно благодаря превосходству метафизической и моральной очевидности над его гибельным невежеством.

Тезис IV

Все, не состоящее из частей, существует; оно неотделимо от Целого, которое состоит из частей и которого оно является одновременно утверждением и отрицанием. Все и Целое являются оба разрешениями загадки существования [q], словами, которые голос истины различил, влагая их нам в уста. Все и Ничто - одно и то же.

Универсальное целое, рассматриваемое как единое бытие с его частями, не отделяемыми больше от него для рассмотрения их в отдельности, - универсальное целое в таком случае уже больше не Целое, а Все [r], уже не частичная масса существ, а масса без частей; уже не бытие-начало, или причина, а бытие, не являющееся более ни началом, ни причиной, оно уже не бытие

q Мы никогда не помышляем о том, чтобы углубиться в причины различения обоих этих слов, которыми, сами того не ведая, выражаем существование в обоих его отношениях. Я это сделал, и в результате выявилась истина. Когда я нашел единый и единственный смысл этих слов, мне только оставалось раскрыть его и сделать выводы относительно нравов.

r Существа суть в Бытии, в конечном, во времени, в настоящем; Бытие, или Целое, конечное, время, настоящее, пребывает в вечности. Миллион лет сам по себе не больше, чем одно мгновение; ничто само по себе не высоко, не низко, не добро, не прекрасно и т.д. Все в Целом (ибо есть Все в Целом, подобно тому, как Все во Всем) означает начинать, чтобы кончать, и кончать, чтобы вновь начинать. В нем нет ничего совершенного или совершенно одинакового, все в нем более или менее относительно и пр. ...Вот несколько познанных истин, вытекающих из Истины.

124

относительное, не бытие положительное или безусловное метафизическое да, утверждающее существование физических существ, а бытие безотносительное, бытие отрицательное, нет, одновременно отрицающее и утверждающее да; оно уже не бытие, относящееся к кажущемуся, а бытие, которое есть не конечное или результат конечных существ, а бесконечное; оно уже не совершенное [8], а несовершенное в отрицательном понимании этого слова [t]; уже не время или результат времени, а вечность; не единое бытие, существующее во многих существах не бытие, именуемое материей, существующее в телах, а бытие единственное, отрицающее всякое другое бытие, кроме него самого, бытие нематериальное, бытие индивидуальное и несозданное; оно уже не метафизическое существо, существующее в физическом, не универсальное бытие, существующее в частном, а бытие, существующее само по себе и по поводу которого можно лишь отрицать то, что утверждается о другом, в зависимости от различных точек зрения, с которых рассматриваются его части [u]; оно уже не

s Нашими устами говорит истина, когда произведение, кажущееся нам законченным, мы называем совершенным...

t На нашем языке несовершенство означает не отрицание совершенства, а неполное совершенство. Говорят: большее или меньшее несовершенство, более или менее несовершенное, как говорят большее или меньшее совершенство, более или менее совершенное. Все, что допускает более или менее, как то: зло, пустота, покой - никогда не может быть ничем иным, как противоположным, крайностью, но никак не противоречащим отрицательным, не Всем, которое одно только и является противоречащим. Нельзя сказать: более или менее бесконечное, более или менее вечное, ибо слова эти - отрицание конечного времени; ибо они - Все, отрицающее Целое, единственное существующее отрицание, сколько бы ни находили отрицаний мы, для кого тьма, например, является отрицанием света. Прибавим, что если в Целом не существует отрицания там, где оно на вид имеется, что если, например, нет отрицания золота в человеческом теле, где его как будто бы нет, то происходит это оттого, что в целом нет ничего, не состоящего в большей или меньшей мере изо всего, что в нем существует.

u Целое есть Целое, когда части его рассматриваются как таковые; оно - бытие, материя, конечное, движение, время, причина и пр. и пр., когда части его рассматриваются как отдельные существа, тела, конечные, движения, времена, следствия и пр. и пр. Нет ничего положительного или абсолютного, что не было бы им, и нет ничего положительного или абсолютного, что не было бы относительным. Если не увидели, что бог, рассматриваемый положительно, рассматриваемый как начало, есть лишь соотношение, то это потому, что полагали, будто, будучи в себе (en lui-meme) с точки зрения отрицательной, он должен быть в себе и с точки зрения положительной; потому, что в нелепом представлении, какое себе составили о нем, хотели видеть его во всех отношениях независимым от существ; хотели, чтобы он был столь же совершенен, сколь бесконечен; чтобы он был начало и конец, подобно тому как он есть вечность.

125

чувственное или результат чувственных существ, а Ничто, само небытие, которое одно лишь и не может быть ничем иным, как отрицанием чувственного; которое есть отрицательное существование, о чем имелось у всех не больше представления, чем о положительном, - у всех, не исключая и Спинозы, нелепо модифицирующего бесконечную субстанцию в неведении своем о субстанции конечной, или совершенной.

Универсальное целое, рассматриваемое только что изложенным образом, не есть больше причина и следствие, начало и конец, альфа и омега, полнота и пустота, порядок и беспорядок, добро и зло [v], реальность и видимость, движение и покой, большее и меньшее; оно больше не все противоположности, или всякого рода метафизические крайности, выражающие Целое и ничего больше и называемые нами метафизическими существами; оно - то, что отрицает эти противоположности, утверждая их, ибо бесконечное утверждает конечное, которое оно отрицает, что делает его как отрицательное противоречащее самим противоречием.

v Из обеих крайностей, или метафизических противоположностей, из добра и зла вообще мы и создали доброе и злое начало, бога и дьявола, слепленных по образцу добродетелей и пороков, присущих нам вследствие злосчастного нашего состояния законов. Говорю «злосчастного», ибо в какое только насильственное положение не приводит оно людей, в особенности людей цивилизованных? Недочеты его беспрестанны; все мы испытываем их в большей или меньшей мере на каждом шагу, и если порядок этот, несмотря на это. все же существует, то длительностью своего существования он обязан нашему неведению. Можно было бы с основанием заметить, что познанная истина тут ни при чем, если бы истина была ведома людям и мир все же продолжал бы идти прежним порядком, ибо тогда говорили бы на основании опыта. Но людям еще лишь предстоит познать истину. Поэтому лишь с крайним легкомыслием, чтобы не сказать более, возможно утверждать, что истина тут ни при чем: нимало не вероятно, чтобы существование нашего состояния законов божеских и человеческих могло устоять вопреки ее очевидности. Отрицать это, как мне часто приходилось слышать, или сомневаться в этом - значит быть очень далеким от того, чтобы вдуматься в этот вопрос. Перед очевидностью геометрической всегда склонялись - зачем же отказываться от признания Истины?

126

Универсальное целое, рассматриваемое, как только что указано, в том же аспекте, уже не является больше общим всем существам первоначальным зачаткам [х], или, говоря общепринятыми словами, с которыми невозможно связывать иные точные понятия, уже не бот-творец, а бог-несозидающий, или бог до сотворения мира [у].

x Все существа выходят одно из другого, входят одно в другое и все различные роды их суть лишь виды универсального рода, виды, которые не могут быть уничтожены в одном или другом месте (например, путем разрушения нашего земного шара при столкновении с какой-либо кометой или иной катастрофы), без того чтобы вследствие такого разрушения не возникли другие виды, более или менее схожие с разрушенными. Все существа обладают жизнью, как бы они ни казались мертвы, ибо смерть есть лишь относительно меньшее проявление жизни, а не отрицание ее. Все в Целом в силу самой сущности Целого, существующего лишь в отношениях, является в своем роде мужского или женского пола. Все в нем более или менее животно или, если угодно, растительно либо минерально; все в нем более или менее огонь, воздух, вода, земля. Эти три царства и четыре стихии [32], сведенные нашими чувствами к трем и четырем, в действительности сводятся разумом лишь к метафизическому единству, к единому однородному бытию. Вдумайтесь в мои мысли по этому предмету, столь сильно опровергаемые нашими чувствами, и прибегните в особенности к доказательству существования, даваемому тут очевидностью; к нему приходится прибегать все больше по мере того, как чувства все решительнее высказываются против него. Здесь «более или менее» сказывается, как и по всякому другому поводу, ибо Целое есть относительное большее, в котором все лишь относительно более или менее и более ничего.

у Я говорю «до сотворения», но только для того, чтобы приспособиться к нашему абсурдному представлению о прошедшем до времени; ибо единственное существо отрицающее и единое существо утверждающее, ибо Все и Целое нераздельны одно от другого, будучи одним и тем же бытием, будучи существованием, рассматриваемым в обоих его аспектах. Представление о боге-несозидающем и о боте-творце - представление верное, но воспринятое самым неверным образом. Тем не менее на этом-то восприятии его, на чувственной его оболочке, в которую его нелепо обрядили для поддержания состояния человеческих законов, и зиждется это состояние, которое, несомненно, существовало до состояния законов божеских, но не могло бы без него устоять, распространиться и усовершенствоваться. Заметим здесь, что все неразрешимые доселе затруднения насчет бога и материи ныне разрешены, и если я разрушаю, то тут же созидаю и не оставляю ничего позади себя. Не было другого способа обоснованно разрушать и делать это в надежде на то, чтобы вырвать людей из неведения и сделать их счастливыми.

127

Последите развитие этой мысли в моем труде и в следующих строках.

Оба эти бытия, Целое и Все, разнящиеся лишь в физическом своем существовании, но из которых мы, в силу нашего состояния законов и плохо воспринятого нами голоса истины, сотворили бога с отрицательными и положительными атрибутами, абсурдно рассматриваемыми нами с моральной стороны, между тем как следовало бы рассматривать только: одни атрибуты со стороны метафизической, а другие - как отрицание метафизического и физического, - оба эти бытия, говорю я, взаимно друг друга доказывающие, из которых бытие относительное также доказывается и частями своими, поясняют все, что было до настоящего времени загадкой для человечества. Наоборот, соединение этих двух существований и морали, соединение, именуемое нами богом, представляют собою для них лишь массу абсурда, а стало быть, и всякого рода затруднений. Необходимо было выйти из лона материи, чтобы отыскать единое Бытие и существо единственное, но не следовало выходить за пределы материи.

Весьма грубым абсурдом, вытекающим из того, что мы создали бога и сами навязали его себе, является стремление наше вопреки самому значению слов сделать приписываемые ему нами отрицательные атрибуты положительными, сопоставлять, например, слова «бесконечно совершенный» (принимая притом в строгом смысле слово «бесконечный»), между тем как бесконечное есть отрицание совершенного, ибо последнее есть Целое, а первое - Все. Источник этого абсурда кроется в другом абсурде, в силу которого мы приписываем моральные свойства - мудрость, благость, справедливость, милосердие, мстительность и пр. - положительному и отрицательному существованию, из коих мы создали бога. Ибо как же в таком случае видеть в этом существовании что-либо не положительное? Нам недоставало лишь назвать бога существом мета-моральным, ибо, по-нашему, он превосходен в моральном отношении, как и в физическом, он - совершенство моральное и метафизическое. Лучше скажем прямо: для нас, разглядевших его лишь весьма смутно, он решительно Ничто. Поэтому он для нас никогда и не переставал оставаться под вопросом. Вера наша в то, что мы в него верим, несомненно порождается гораздо больше нашим воспитанием и чувством страха, нежели желанием, чтобы он существовал. А чтобы наша вера покоилась на убеждении, этого никогда не было, да и не может быть.

128

Моисей [33] сказал нам, что вначале бог создал небо и землю, но он нам не поведал, что такое бог. Он предоставил сделать это нам самим [z].

z Как сверкнула истина в этом Моисеевом догмате! И какая другая искра истины в учении о древе познания добра и зла, которого человеку нельзя было коснуться, не потеряв дарованной ему первоначально невинности? Сравните дальнейшие мои рассуждения по этому предмету - вы увидите, если я смею так выразиться, мироздание, одни лишь проблески которого, затемненные абсурдом, мы видим повсюду.

Согласно толкованию учения этого законодателя, существа вышли из небытия (du neant). Но если это толковать правильно, разве не покажется, что ему словно провиделось то, что я устанавливаю, а именно, что бог не-созидающий, что Бытие в себе есть Ничто (le rien), само небытие, и что, говоря, что ощущающие существа выходят из небытия, он желал сказать не что иное, как то, что они выходят из этого бытия, или, если угодно, что бытие это, которое есть Все, или бытие единственное, включает в себя Целое и части, бытие единое и множество существ? Каким же может быть небытие, или хаос, откуда выходят существа, если оно не Все, не бытие единственное, или бог, которое, как принято думать, их порождает? Говорят, будто до времени Все не было ничем [34]. Что иное можно этим сказать, как не то, что Все не было ничем существующим, чувственным, что Все было Ничем в этом отношении, единственном, в котором ему возможно быть Ничем? Если бы это утверждение не говорило именно этого, оно было бы отрицанием Ничто, подобно тому как оно было бы отрицанием, например, Целого, если бы оно означало, что Все не есть Целое. Однако такой смысл, конечно, не соответствует подобному утверждению. Следовательно, оно действительно гласит, что до времени Все было Ничто, как и я говорю. Тут излишне только прошедшее время, ибо нельзя, не впадая в абсурд, устанавливать прошедшее до времени. Точная формула такова: отвлекаясь от времени и от чувственного, Все не есть что-либо чувственное. Все - Ничто. Быть может, возразят, что под Ничто разумеют отрицание всяческого существования и

129

что, следовательно, оно не только отрицание чувственного существования, существования положительного, но также и отрицание самого существования, отрицающего чувственное, существования отрицательного. На это отвечу, что Ничто не может быть отрицанием существования, отрицающего чувственное, ибо оно в таком случае было бы отрицанием того, что отрицает чувственное, им самим отрицаемое, а следовательно, и отрицанием того, что отрицает. Если бы оно было отрицанием отрицательного существования, оно было бы отрицанием отрицания, отрицало бы само себя. Но это столь нелепо, что достаточно предлагаемых нескольких строк, чтобы разубедиться в этом. Неужели бы мы стали постоянно произносить слово «Ничто», если бы не имели восприятия (la perception) его? И неужели слово это в наших устах значит что-либо иное, чем отрицание того или иного чувственного предмета, как, например, влаги в сосуде, денег в кошельке или утвари в комнате, где их не видно?

Ничто, будучи Всем, не может быть противопоставляемо ему. Нельзя говорить: «все или ничего». Сопоставлять его можно только с существованием относительным или чувственным. Поэтому лишь по отношению к чувственному можем мы сказать: «все или ничего». Неразрешимое доселе противоречие насчет бога, извлекающего существа откуда-то вне самого себя, извлекающего их из небытия, разрешается, как только оказывается, что бог этот само небытие и есть: голос истины звучит в словах наших о том, что земные дела лишь чистое ничтожество...

Для антитезы приводится поговорка о том, что «быть всем - значит быть ничем»; но говорится это исключительно в применении к чувственному миру. Ибо это не значит ничего иного, как то, что быть всем или, например, притязать на то, чтобы быть во всем знатоком, - значит быть ничем из того, на что тщишься. Omnis homo, nullus homo [35]. Никогда до меня, по всей вероятности, не писали, не говорили и не думали [36], что Все и Ничто одно и то же. Всегда ошибочно полагали, будто Ничто - отрицание всякого существования; всегда пребывали в глубочайшем заблуждении насчет отрицательного существования, а этого было достаточно, чтобы пребывать за тридевять земель от истины, чтобы впадать во всевозможный абсурд или чтобы бороться с ним, не разбираясь вполне в чем дело, как то делает атеизм. Деизм также оспаривает его, но с ограничениями - он приемлет основы...

130

Что же можно разуметь под Ничто, кроме отрицания чувственного, всего того, что относительно, кроме отрицания самих слов, которыми я пользуюсь для его определения, даже самого его названия? Ничего не понятно, ответят мне; но я ничего и не разумею под Ничто [37], раз я говорю о нем, что оно отрицание Целого. С ним не связывается никаких восприятий, возразят мне, но не значит ли навязывать ему восприятия, говоря о нем, что оно отрицает существование чувственных вещей? Далее возразят: это понятие отрицательное! Но ведь понятие о бесконечности, о бытии, отрицающем конечные и законченные существа, есть также понятие отрицательное, и тем не менее мы согласны с тем, что бесконечность существует; следовательно, то, что понятие о Ничто отрицательно, не доказывает, что Ничто не существует. Если настаивать на том, будто Ничто есть отрицание бесконечного и будто оно не есть бесконечное, не есть Все, как я это утверждаю, то Ничто опять-таки становится отрицанием отрицания, а это абсурд.

Мысль о том, что мы не имеем восприятия Ничто, основана на том, что восприятие это лишено чувственности; но иное восприятие его было бы нелепо, раз оно, то есть Ничто, отрицает чувственное. Так же обстоит дело и с восприятием Всего, или бесконечного, и если мы все же признаем, что оно существует, не признавая существования Ничто, то объясняется это тем, что мы не сказали о боге, что он Ничто, а сказали о нем, что он Все, или бесконечное. Но почему же мы этого не сделали? Потому, что мы рассудку вопреки пожелали, чтобы бесконечное было положительным, и не пожелали допустить иного отрицательного существования, кроме Ничто, но мысля его при этом отрицанием всякого существования. Эта абсурдная мысль издавна черпала свое начало и свое существование в неведении, в котором мы испокон веку находились относительно отрицательного существования и относительно того, что Все является этим существованием. Какое, однако же, доказательство это, не допускающее возражений доказательство существования Ничто и что Ничто, хаос, бесконечность, протяжение, вечность и пр. есть одно и то же, есть Все, есть бог, рассматриваемый как существо единственное! И какое еще доказательство это доказательство неизведанного доселе, хотя и постоянно проводимого различия между Целым и Всем!

131

Говоря о боге, что он наше целое, мы рассматриваем его в его отношении к нам; но не так обстоит дело, когда мы говорим о нем, что он - Все, ибо мы в таком случае ограничиваемся им одним и можем рассматривать его одного. Пусть эти выражения, общепринятые согласно всегда более или менее пробивающемуся голосу истины, будут применены к моему определению существования, не теряя из вида, что я доказываю существование Целого существованием Всего и наоборот.

Основанием существования Всего служит Целое, так же как и существования самого Целого, для которого в то же время служат основанием и его части. Отсюда следует, что Все имеет отношение к Целому; отношение это, одно-единственное, ему присущее, в том и состоит, что Все утверждает Целое тем, что отрицает его, как я это установил.

Отношение Всего к Целому чисто отрицательное, и, говоря о том, что Все безотносительно, я разумею отношение положительное; отрицательное отношение Всего к Целому необходимо утверждает существование Целого, а следовательно, и частей его: бесконечность, которая одновременно и отрицает, и утверждает конечное; Ничто, которое одновременно отрицает и утверждает чувственное существование и тем самым есть само по себе противоречие. Все в Целом, но не тот или иной предмет в отдельности есть Целое; Все в Целом, и Целое есть Все, или, иначе говоря, все в конечном есть конечное, а все в конечном и конечное есть бесконечное; все во времени есть время, а все во времени и время - вечность, вечность в смысле отрицательном. Ибо, когда говорят о вечности предшествовавшей и последующей, ее рассматривают в смысле положительном так же, как когда определяют ее не как то, что не имеет ни начала, ни конца, не как то, что отрицает всякое начало и всякий конец, а как то, что всегда было, есть и будет. Последнее определение - положительное, соответствующее одному только времени. Все есть целое Целого, подобно тому как Целое является таковым для частей. Оба эти бытия, которые являются одним и тем же бытием, видимым в двух противоположных аспектах, представляют единственную науку - все остальное лишь осведомленность. Эта единственная и единая наука, или истина, есть в такой мере мы сами и все существующее, что свет ее, когда он нас поражает, не кажется нам ничем иным, как воспоминанием.

132

Слово «бог» подлежит устранению из наших языков из-за представлений о морали и разуме, приписываемых ему, и из-за идеи о Целом и обо Всем, которые смешали с ним, считая его бесконечным и совершенным. Совершенно необходимы два разных названия для обозначения субстанции, рассматриваемой в двух противоположных аспектах, ибо в одном из них она утверждает то, что отрицает в другом.

ДОБАВЛЕНИЯ В ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО

Статья I

Возвращаясь к Целому (ибо Все, однажды познанное, не имеет более значения для раскрытия истины, так как к нему применимо лишь относительное существование), я должен сказать, что Целое есть существо первичных отношений, не представляющее собой нечто конечное, нечто от движения, нечто от материи; а Конечное, Движение, Материя, Целое, повторяю, есть одновременно первопричина и первое следствие, ибо оно существует в своих частях, а части его - в нем, ибо у него, равно как у его частей в совокупности, нет иного существования [a]. Все

а Части, взятые раздельно, существуют одни через другие, и кажущееся различие между частями одно только и составляет разницу между Целым и его частями, между метафизическим и физическим, разницу, которая, будучи решительно доведена до конца, является разницей между Целым и Всем, то есть сводится к одному и тому же. Однако, повторим тут еще раз, физическое, взятое в совокупности, есть частное, существующее через общее и равняющееся общему, а физическое, взятое раздельно, как я беру его, когда говорю о том или ином существе, о человеке например, есть лишь частное частного, равняющегося общему частного метафизического.

Физическое не может быть в совокупности, не будучи в раздельности, так как существование его чисто относительно. В силу этого все части, составляющие Целое, не могут быть одни без других, не могут казаться едиными без того, чтобы не казаться во множестве такими, какими мы их видим. В силу этого же все существует вместе и метафизически и физически, существуя отрицательно и составляя одно только существо - Все.

133

в нем более или менее причина и более или менее следствие, если рассматривать его с какой-либо иной метафизической точки зрения, со стороны какой-либо иной крайности, или противоположности [b]; отсюда причины и след-

b Обе крайности, или безусловные противоположности, суть одно и то же (отсюда и выражение: разнствовать решительно во всем [38]), а их единство и есть их среднее, которое есть их ни большее ни меньшее, их более, нежели менее, их ни более ни менее, одна крайность, как и другая крайность; и есть Целое, под одним названием, его выражающим, ибо единство большего или меньшего совершенства, пли блага, гармонии, равенства, дает совершенство, благо, гармонию, равенство, атрибуты, являющиеся метафизическим средним, или Целым. Отсюда моральные и физические средние первоначально н черпают преимущество свое над своими крайностями. Мы имеем достаточно естественных случаев наблюдать физические средние в наших моральных действиях, в том, каковые мы в общежитии, ведь одним из наших главнейших правил и является наблюдение над ними.

Истинное моральное среднее есть единение, моральное равенство, источником которого служит единение, равенство метафизическое. Наше же общественное состояние есть состояние неравенства и разъединения, в котором мы, казалось бы, объединены физически лишь для того, чтобы морально быть еще более разъединенными, чтобы быть в еще худшем положении, чем мы были в состоянии физического неравенства и разъединения, в состоянии дикости. Приходится ли после этого удивляться, если мы вообще такие несчастные существа?

Если, например, для животных имеется несравненно больше физических благ, нежели зол, а такого рода положение отнюдь не одинаково верно по отношению к нам в области зла морального, в которой мы находимся и где нам ничего не приходится изо дня в день так страшиться, как своих ближних, - то объясняется это склонностью животных избегать зла, искать наибольшего возможного блага, то есть того, чтобы быть тем, что составляет их Целое.

Склонность эта при наших нравах настолько извращена, что нет на свете, можно утверждать, ни одного вида животных, не исключая и порабощенных нами, который меньше нашего извлекал бы пользы из своей животности. Укажу здесь, что «неравенство», «разъединение», «смерть», «зло», «беспорядок», «пустота», «покой» и пр. - слова, которые, не будучи отрицательными, выражают лишь меньшую степень равенства, единения, жизни, блага, порядка, полноты, движения, и что, таким образом, Целое, рассматриваемое как среднее, - а это есть простейший способ его рассмотрения - является равенством, добром, единением, жизнью, порядком, полнотой, движением, или совершенством во всех метафизических отношениях.

Из того, что Ничто не заключается само по себе в Целом, в метафизическом среднем, где все, как и оно само, относительно; из того, что все в нем, как и оно само, является лишь большей или меньшей реальностью, следует, что все в нем существует лишь более или менее реально. Однако, так как реальность и видимость одно и то же, а видимость лишь меньшая реальность, то отсюда следует также, что в Целом есть лишь большая или меньшая видимость существования: в жизни - большая, в смерти - меньшая; что все в нем более или менее призрак и обман - в большей степени ночью, когда сон разрывает согласие между мозговыми волокнами, занимая одни из них, без того чтобы в равной мере занять и остальные, и в меньшей степени днем, когда согласие это держится крепче.

Люди не видят ничего более реального, более положительного, более абсолютного, чем жизнь их и смерть; впадая в противоречие, они даже полагают, что их смерть является отрицанием их жизни, а между тем в жизни и смерти, как и во всем прочем, есть лишь более или менее...

134

ствия, как видимые нам, так и скрытые от наших взоров, как, например, существующие в пружинах, приводящих в движение механизмы нашего тела, и в особенности нашей головы, где объединены все пять чувств, пружины эти - свойственная нам способность чувствования (le sentiment), все наше я. Я говорю «свойственная нам способность чувствования», ибо, как я уже сказал, все в Целом по-своему обладает способностью чувствования. Когда мы не признаем его за прочими существами, живыми или мертвыми, то это все равно как если бы те не признавали его за нами; они не мы и не могут выносить по этому поводу суждение о нас; почему же выносим мы суждение о них, не будучи ими? [с]

с Судить по этому поводу о других можно лишь на основании истины, гласящей, что нельзя ничего отрицать о чем бы то ни было, имеющемся в природе, что все в ней по-своему обладает способностью чувствования, жизнью, мыслью, разумом [39], то есть движением. Ибо что означают в сущности все эти слова, если не действие или движение частей, нас составляющих? Действия эти могут сколько угодно разниться одно от другого, но никогда не разнятся полностью, никогда решительно во всем, а тем более отрицательно. Физические наши свойства гораздо менее разнятся от фактических свойств остальных животных, чем от свойств растений и минералов; это весьма просто объясняется, раз образ нашего существования также весьма значительно разнится от жизни растений и минералов.

Но откуда же берется наша способность раскрывать истину или существование, способность, которой лишены прочие существа? А это объясняется тем, что наше общественное состояние поставило нас в необходимость пользоваться языком и рассуждать друг с другом; рассуждавши же вкривь и вкось для поддержания порочности этого состояния, по необходимости порочного в силу своего дикого начала, п оказавшись все более и более обманутыми жертвами наших ложных рассуждений, мы постоянно стремились рассуждать лучше. Разум мог быть порожден у нас лишь неразумием, веками уже находящимся на вершине своей, и, лишь когда он народится, сможем мы почитать себя разумнее и счастливее прочих животных. Если он не может народиться для них так же, как и для нас, то объясняется это тем, что они не составляют общества. Но не следует нам торжествовать по поводу этого нашего преимущества над ними: им куда легче обходиться без разума, нежели нам. И когда мы обретем разум, когда он заступит у нас место излишних наук и искусств, за которые мы за неимением его цеплялись, окажется, что он нам очень дорого обошелся. Ах, если бы мы знали, как мы далеки от настоящего разума! До какой степени мы из-за этой отдаленности отягощены страданиями и как счастливы мы благодаря ему могли бы быть! Нужно глубоко вдуматься в это, чтобы убедиться в громадном значении разума для нас. Нам говорят: да повинуются люди законам божеским и человеческим, и они будут счастливы. Но если бы и возможно было их этому научить, если бы они могли быть счастливы в раболепной покорности - полно, да были ли бы они в ней счастливы? Стремление их к счастью слишком велико, чтобы они отказались от того средства добиться его, какое доступно для них при состоянии законов. Но так ясна была недостаточность этого средства, что к нему пришлось добавить райские наслаждения. Однако как сильна эта надежда, равно как и страх перед адом? Чтобы судить об этом, достаточно взглянуть на людей, каковы они есть, особенно со времени написания законов, если возможно восхождение столь далекое. Тогда, когда люди образовали общество, не требовалось никакого морального подчинения, даже подчинения женщины мужчине, - необходимо было моральное равенство. А если бы оно тогда было установлено, то существовало бы состояние нравов и людям не приходилось бы непрестанно к нему стремиться, как они это делают вследствие постоянных недочетов в состоянии законов, состоянии, при котором они никогда не могут быть удовлетворены своей судьбой, раз она по существу неизменна.

135

Абсурдно, что мы воображаем, будто наши способности иной природы, нежели у других видов: все в Целом одинаковой природы. Отличаются друг от друга одни только явления - либо мало, либо много, либо чрезвычайно [d].

d Мы не видим, насколько мы являемся и судьями, и сторонами в собственном нашем деле и насколько абсурдно мы рассуждаем о прочих видах, отрицая за ними некоторые измеренные по нашей мерке физические способности, приписываемые нами одним себе, как, например, способность восприятия. Мы обладаем волей и свободой, говорим мы. Но что значит хотеть, что значит быть свободным в универсальном целом, где все в сущности происходит одним и тем же порядком, где нет ни одного действия, которое не являлось бы необходимым следствием какой-либо физической причины одной с ним природы? Если мы верим в то, что мы обладаем волей и свободой, то происходит это, во-первых, вследствие абсурда, заставляющего нас верить в некоего бога, и вытекающей из него веры в то, что у нас есть душа, имеющая перед богом заслуги и провинности; а во-вторых, потому, что мы не видим внутренних пружин нашего механизма [40], которые действуют одна на другую, толкают и заставляют нас желать и делать одно предпочтительно перед другим. Не следует терять из виду, что эти пружины, которые я здесь как будто различаю от нас самих (чтобы придерживаться нашего обычая различать нас самих от того, что нас составляет), в действительности от нас не отличаются. Различение это, естественно нами совершаемое, и неведомая нам причина, которая всегда делала для нас из нашей личности загадку, имеют место лишь благодаря различию, существующему между частями целого и их совокупностью. Наша личность - совокупность наших частей, и о ней мы говорим мы, различая ее от наших частей.

Целое - бытие, необходимое по отношению к тому, что более или менее в нем проявляется; оно существует в себе и должно существовать, лишь поскольку оно представляет собою точку зрения, неотделимую от остальных двух точек зрения на существование. «Свобода» - слово, которым мы выражаем то, что в нас самих нам кажется наименее необходимым, то, что мы почитаем более независимым от воздействия на нас внешних предметов. Однако независимо от этого всегда более или менее имеющего место воздействия есть еще и действие наших частей одна на другую, наших фибр на наши же фибры, и действие это, как бы ни казалось оно оторванным, как бы оно ни было скрыто от наших глаз, властно для нас не менее другого. В сущности хотя мы этого действия и не видим, но под влиянием его мы подобны любому телу, которое, будучи на наших глазах подталкиваемо другим телом, вынуждено следовать по тому направлению, по какому оно катится. Можно сказать, что мы сами себя принуждаем, но единственно лишь в том смысле, что нас принуждает наше мы, то, что нас составляет.

Целое не предвидит ничего в том смысле, в каком мы говорим о боге, слепленном по нашему образцу, что он провидит. В нем, где все более или менее возможно, нет никакого события, которое до своего наступления не было бы случайным для всякого существа, хотя, когда оно наступает, оно наступает по необходимости. Пусть думают после того, будто дни наши сочтены; пусть думают - что больше всего опровергнуто на деле, - что мы ничем не можем их продлить или сократить; пусть верят в предопределение в том смысле, что имеется верховное разумное предопределяющее существо и что судьба есть не что иное, как цепь вещей. Провидение, которому мы подчиняемся лишь тогда, когда сами ничего поделать не можем, существует в качестве божественного атрибута не более, чем предвидение. О нем проповедуют людям, ибо подвластное состояние, в котором они находятся, требует такой проповеди во избежание ропота и отчаяния, но именно вера их в провидение и ставит их в это подвластное состояние [41], удерживая их под ярмом законов и невежества, иначе говоря, в тупости и рабстве. От того, как рассматривать событие, зависит то, как оно произошло, потому что никогда события не происходят одинаковым образом, то есть не являются точно тем же для каждого из нас, ибо только Целое - причина всех событий - абсолютно. Этим объясняются частые разногласия между очевидцами одного и того же события. Отсюда неуверенность, в какую нас всегда более или менее ввергает история, да и должна ввергать, тем более что ничто не может превзойти сложностью наши нравы, одним из безумных последствий которых она является.

136

Как же допустить, однако, чтобы первопричина была столь проста и чтобы она же и была первым следствием? Это весьма нелегко будет переварить при чрезвычайном нашем отдалении от простоты и сковывающих нас предрассудках. Хотя творение и определяют как существующее через творца, но определить творца как существующего через творения люди не расположены.

137

Однако в действительности дело именно так и обстоит: части существуют через Целое, а Целое существует через части. Раз признав эту истину, перестали бы превращать существо метафизическое в зодчего, как обычно абсурдно это делают и как невозможно не делать, если только связывать с именем творца иное представление, нежели о Целом, а с именем творения - иное представление, чем представление о частях. Но, могут нам возразить, не принимая во внимание сказанного выше и не видя, что всякая причина есть по необходимости и следствие [е], ведь творец существует не через творения, раз он существовал до них и их сотворил.

е Не приходится более спрашивать, как это вполне разумно приходилось делать раньше, кто сотворил существо, сотворившее мир.

Сотворило это существо, раз оно является причиной, ибо как бы оно было причиной, если бы не становилось ею через свое следствие, если бы следствие не делало из него причины? Причина и следствие - две вещи соотносительные, не могущие существовать иначе, чем одна через другую. Целое - первопричина в силу первого следствия, и если оно является вместе и первопричиной и первым следствием, то происходит это потому, что у него нет иного существования, кроме проистекающего из его следствия. Мы познаем творца только через творения, он существует только через творения, как и они в свою очередь существуют только через него, откуда следует и существование их друг через друга. Когда инстинкт истины заставил поэта Руссо [42] сказать, говоря о боге: «Он сам и сын свой, и свой отец», автор не видел в этой истине всего, что в ней следует видеть. Сколько, однако, такого рода истин, рассыпанных в наших книгах, но бесплодных, ибо их никогда не углубляли!

Предвижу, что для подкрепления такого абсурда станут приводить сравнения из чувственного мира и говорить, что ведь отец не существует же через своего сына: опять-таки нелепо приводить сравнения из области чувственного, когда дело идет о метафизическом.

138

Сравните дальнейшее развитие моей мысли в моем труде; там поясняется, что отец как отец, как причина своего сына существует да и может существовать только через своего сына, через свое следствие, и что если он и существует как человек до своего сына, то с первопричиной дело обстоит не так: она не имеет и не может иметь иного существования, кроме проистекающего из нее следствия.

Мы потому только верим в бога-творца, существующего, как бог, до всякого творения, что нам присуще глубокое, но неясно раскрытое понятие о Всем и Целом, о Всем, постигаемом за пределами Целого. Но Все отрицает существа, утверждаемые Целым, отрицает и само Целое. Поэтому надобно упустить из виду Все, когда речь идет о Целом, то есть о бытии, постигаемом нами как отвлечение не от существ, как мы постигаем Все, а от того или иного существа.