Часть 4.

Оперируя каждым из наших чувств для получения того, что оно в состоянии нам дать, оперируя физическим, чувственным, когда мы ему отдаемся, мы отвлекаемся от метафизического, от интеллектуального; а когда мы заставляем умолкнуть каждое из наших чувств в отдельности, чтобы получить то, что они нам дают в согласии и содружестве, когда мы оперируем метафизическим, предаемся ему, мы, наоборот, отвлекаемся от физического. Отсюда следует, что в области абстракции физическому не в чем упрекнуть метафизическое. Прибавим в защиту метафизического, что, оперируя им, мы имеем в виду физическое, ибо и оперируем-то мы им с исключительной целью просветиться, узнать, какую пользу можем мы извлечь из чувственного, найти что-либо получше постоянного препятствия, встречающегося нам в боге и в законах па пути к тому, чтобы разумно и безропотно ему, то есть чувственному, отдаться.

Для достижения моральной истины необходимы были истина первоначальная и истина вечная. Дойти до этой истины можно было, однако, лишь путем лжи, путем лживого общественного состояния, подобного нашему. Следовательно, этому состоянию надобно было изобрести и довести до крайности искусства и науки с тем, чтобы дать нам возможность при их помощи твердым шагом войти в истинное общественное состояние, в котором останется только освободить науки и искусства от накопившегося в них огромного излишка, но в которое мы без них никогда не могли бы вступить. Сравните дальнейшие рассуждения об этом в моем труде.

139

Предметом первичного отношения является, как я это показал, первоначальная истина, и отсюда вытекает и мораль. Но в зависимости от того, рассматривается ли этот предмет правильно, как в Истинной Системе, или ошибочно, как в теизме, или отбрасывается вовсе, как в атеизме, и мораль является истинной, или ложной, или произвольной. А между тем истинная мораль для человека в обществе - все. Поэтому для человека и существенно хорошо рассмотреть предмет первичного отношения, в особенности для человека, живущего в общественном состоянии, при котором предмет этот, дурно рассмотренный одними и откинутый другими, составляет все зло.

Если не для морали, которая одна может нам дать счастливое физическое существование, то к чему раскрывать истину? Раскрытие это могло быть лишь следствием нашей ложной морали, и целью его может быть лишь уничтожение ее причин.

Статья II

Требуют бога иной природы, чем наша, чем природа существ, воспринимаемых нами в отдельности, бога, который был бы первичным началом, как моральным, так и физическим, который был бы творцом, или - что то же - первопричиной, который был бы высшим совершенством, верховным благом, абсолютным порядком, самой гармонией, который был бы началом, серединой и концом: summus, medius et ultimus [43], который был бы един в трех видах существования. Таким, бесспорно, является Целое.

Требуют, кроме того, бога бесконечного, вечного, безмерного, непроницаемого, невидимого, независимого, существующего в себе, без всякого состава, могущего существовать или, вернее, существовавшего (пользуясь принятыми выражениями) до сотворения, создавшего все из ничего, извлекшего существа из небытия; бога единственного в трех видах существования, включающего в себя все как метафизическое, так и физическое, Вселенную и ее части, взятые раздельно. Смею утверждать, что таким, бесспорно, является Все.

140

Утверждаю, что, какие бы усилия к тому ни прилагали, нигде нельзя найти истинное представление о боге (представление, которое, по нашему признанию, есть в нас и которое является предметом суждения), кроме как в понятии, нам всем одинаково присущем о Целом и Всем. Непонятным нам бог был и должен был быть как зодчий и как царь царей, как существо физическое и моральное. Как бытие теологическое, его существование являлось предметом веры, но как бытие метафизическое, как бытие единое, как Целое, как просто бытие, бытие единственное, как Все оно не предмет веры.

Нельзя без ослепления требовать бога (пользуясь этим абсурдным и неточным термином ввиду связываемых с ним физических и моральных представлений) [f] и не принимать его таким, каким я его показываю. Знаю, что в глазах предрассудка я отнимаю у него все, когда отнимаю нашу мораль, приписываемую ему нами, так же как и наш разум, создавший о нем неосновательное представление. Однако, повторяю еще раз, мы приписали ему нашу мораль для того только, чтобы сделать из нее основу нашей лживой морали. А здесь показано, что мы имеем в нем основу истинной морали, освобожденной от нашей морали и сведенной к тому, какова она в действительности.

f С помощью бога, одаренного волей, разумом и всемогуществом, немудрено, как это обычно делают, все разбить и все смутно истолковать. Но если присмотреться поближе и разобрать образ действий этой половинчатой смеси нашего разума и нашего рассудка, если вдуматься в наблюдаемые в нем противоречия и, исходя из этого, решиться кинуть любопытствующий взор на его существование, то нельзя не натолкнуться на неразрешимые затруднения, как метафизические, так и моральные, и приходится признать, что, в сущности, в отношении его ничего толком выяснить нельзя.

Наихудшей услугой, какую можно оказать Ветхому завету (если позволено будет мне, разбирая предмет, подобный моему, пуститься в такие частности), было извлечь из него происшествия и сделать их удобочитаемыми, как поступил один современный нам писатель [44]. Противоречия в поведении еврейского бога проявляются при этом в такой мере, что не могут не возмутить всякого толкового еврея или христианина и не толкнуть его на атеизм или на издевательство над Ветхим заветом. Именно это произведение и побудило меня еще в юности доискиваться истины в книге, которую все мы носим в себе.

141

Великое преимущество для нас в познании этого начала - которое, не имея в себе ничего чувственного, может показаться само по себе маловажным для наших нравов [g] - состоит в том, что за него, как я уже указывал, со всей силой высказывается наш вторичный разум, наш здравый общественный смысл, ибо благодаря этому началу мы имеем доказательство того, что божественная основа, по необходимости подводимая под состояние законов человеческих, которые без нее не могли бы существовать, представляет собою абсурд.

Ввиду того что наше состояние божеских и человеческих законов разрушается этим доказательством [h], для нас остается одно только состояние нравов, состояние морального равенства, за неимением которого существуют лишь всякие законы. А остается для нас только это состояние потому, что, живя ныне в организованном обществе, мы не можем уже вернуться в дикое состояние, а вне состояния дикости для человека существует только состояние законов или состояние нравов [i], во многом превосхо-

g Познание метафизического начала, приведя людей к истинному общественному состоянию, избавило бы их, раз они его обрели бы, от необходимости, в которую мы поставлены со времени нашего выхода из состояния дикости, доискиваться сущности вещей. Однако надобно было бы, чтобы это простое познание они поддерживали и передавали друг другу; для этого достаточно было бы краткого поучения из уст в уста, от отцов к детям. Другого морального поучения им бы и не требовалось. Правда, их моральное состояние было бы само по себе столь непоколебимо и при нем так мало было бы поводов для сомнений, что вряд ли они бы нуждались даже в таком поучении, в особенности если бы у них не оставалось никакого отклика наших лживых нравов и если бы все, что могло бы дать о нем представление, было уничтожено.

h Наше состояние законов божеских и человеческих разрушается также одной только моральной истиной и подробным моим описанием состояния морального, то есть нашим вторичным разумом, на котором я здесь настаиваю менее, чем на первичном. Сравни дальнейшие рассуждения в моем труде.

i Состояние дикости есть состояние разъединения при отсутствии единения и общественности; состояние законов, а в особенности состояние гражданственное, есть состояние крайнего разъединения в единении, а состояние нравов есть состояние единения без разъединения. Мне опять возразят, что это состояние, единственное, в котором люди могут быть довольны своим положением и судьбой, невозможно. Но пусть проникнутся наконец мыслью, что наше состояние законов до того лживо, что, чем больше видимость говорит в его пользу, тем она обманчивее. Первичной очевидности не приходится ему уступать, это оно должно уступить изначальной очевидности, несмотря на то что как будто властно над нею.

Если пожелать предвосхитить картину состояния нравов, то надобно лишь вообразить себе людей, живущих вне городов, наслаждающихся без всяких неудобств, без законов и без соперничества всем изобилием, всем здоровьем, всей своей силой, направленной против всего, что могло бы им повредить, всем душевным покоем и всем блаженством, какое могут дать и непременно бы дали им жизнь на лоне природы, моральное равенство и общность достояния, в том числе и общность жен. Если бы подумали, что состояние это менее желательно для знатных, богатых и образованных людей, чем для нашего низшего слоя народа и для крестьян, это значило бы судить по одной внешности и было бы ошибочно. Страдания телесные свойственны тем, кто, будучи постоянно занят, не ведает скуки; но страдания душевные, много горшие, несомненно, созданы для первого из указанных разрядов людей.

Общность жен, о которой я только что упомянул и которая на первый взгляд возмутительна, является существенной чертой состояния нравов, так же как необщность их принадлежит к существенным чертам состояния законов. Если против нее страшно восстают предрассудки, то объясняется это тем, что ее рассматривают в состоянии законов, в состоянии собственности, вместо того чтобы рассматривать ее в состоянии моральном, при котором она могла бы существовать безо всяких неудобств, между тем как необщность их существует, наоборот, в состоянии законов, сопряженная со многими неудобствами. Пример зверей, обагряющих кровью леса ради исключительного обладания самками, не доказывает, что право собственности на женщин вытекает из самой природы; он доказывает только, что оно свойственно животным, которые, не составляя общества, лишены способов наслаждаться сообща и в содружестве, вследствие чего считают самоцелью одних себя.

Право собственности на земные блага и на женщин, составляющих часть этих благ, несомненно, влечет за собою больше неудобств и зол в состоянии законов, где оно основано на законе, чем оно влекло в состоянии дикости, где было основано на насилии. Это право, ставшее законным, вызвало моральное зло, и какое ужасное зло! Какое отягчение зол физических!

142

дящее состояние дикости, которое в свою очередь превосходит состояние законов. Сопоставьте все соображения в моем труде, а пока не выносите никакого суждения против состояния нравов и возможности его осуществления, какими бы очевидными ни казались вам его недочеты п невозможность. Состояние это провидели всегда, но не видели его никогда. Оно слишком отлично от наших нравов, которые в сущности представляют собой не что иное, как закон, чтобы могло казаться, что относительно его оценки возможны долгие колебания.

143

Чтобы подорвать созданное нами представление о боге и привести нас к состоянию нравов, нам необходима была не одна метафизическая истина, которою мы обладаем в метафизическом принципе; нам нужна была также истина в себе, или вечная истина, которую мы имеем в одновременном отрицании и утверждении метафизической истины. Ибо без истины в себе, без знания о существовании Всего, или, что то же, о существовании Ничто, о котором мы абсурдно утверждаем, будто не имеем о нем никакого представления, мы не имели бы никаких оснований сомневаться в истине метафизической, в существовании Целого. А понятие о боге, эта основа нашего лживого общественного состояния, которую так важно разрушить для счастья людского вообще [k], было бы опровергнуто лишь наполовину.

Я в течение долгого времени видел существование Целого, конечного, не видя существования Всего, бесконечного; однако ничего не могло быть проще того, чтобы рассмотреть существование, не различая его от его частей. Но именно оттого, что это было проще всего, эта точка зрения от меня и ускользала. Быть может, то же

k Понятие о боге, скажут нам, весьма утешительно для добродетельных душ, которым приходится искать иного правосудия, чем человеческое. Это до известной степени верно, но верно единственно при наших лживых и развращенных нравах. Нравы эти держатся только на понятии о личном боге. Но если они держатся только на нем, для того, чтобы они перестали держаться, надобно разбить это представление, как бы утешительно оно ни было для небольшого числа людей, не видящих, что как само по себе, так и вследствие поддержки, оказываемой им нашему рабству, то есть законам человеческим, и вследствие нашего невежества, переходящего от отца к сыну, оно в действительности причиняет бедствия, в которых оно же и утешает. Однако атеисты все же напрасно нападают прямо на это представление за причиняемые им бедствия - они должны бы нападать на человеческие законы, потребовавшие этого представления для своей поддержки, и начать с их уничтожения. Представление о боге было несовместимым с состоянием дикости и оказалось несовместимым и с состоянием нравов - следовательно, породить его могло только состояние законов.

Законы божеские и человеческие следует признавать при наших нравах, при которых они замещают собою истину, ибо они одни и могли привести нас к истине благодаря своей абсурдности и своим недостаткам - неиссякаемому источнику размышлений. Однако их не следует признавать до такой степени, чтобы ради них жертвовать истиной. Кроме этой жертвы, все остальные должны быть им принесены, под этим я разумею все наши философские полупрозрения, против них направленные, все наши возражения и издевки, столь избитые и столь дешевые. В результате распущенность ума и сердца не дошла бы до нынешних чрезвычайных размеров и истина встретила бы большее число готовых к ее восприятию голов. Она доступнее для верующих, чем для неверующих: у первых есть правила, у последних их нет.

144

самое будет и с излагаемой мною истиной. Крайняя ее простота окажется, пожалуй, завесой, скрывающей ее от многих образованных людей, которые одни способны ее усвоить, в особенности от тех, кто, занявшись поисками истины, составил себе по поводу или в опровержение ее существования какие-либо системы [l].

Эта истина доходчива не столько для притязательных умов, сколько для непритязательных здравых умов, но все же она столь очевидна, что она должна быть доходчива как для просвещенных умов, так и для тех, за которыми толпа следует, как стадо за пастырем.

Многие основывают свое свободомыслие на некоторых проблесках истины, что и побуждает их отметать всякое подобие благочестия и всякий страх перед загробной жизнью. Но часто бывает, что, когда пройдет пора страстей, подкрепляющих благоприятные для них доводы, им приходится с угрызением совести возвращаться к тому, от чего они отказались. Только продуманный образ мыслей может быть стойким и решительным [45], только полный и цельный свет истины может дать образ мыслей, свободный от всякого подозрения в интеллектуальной распущенности.

Статья III

Частные целые дают чувственный образ: светило, дерево, человек - образ, кажущийся нам единым. Отсюда происходят выражения, необходимые в нашем языке и в физическом смысле точные, как я, вы, он и пр.; не следует, однако, из этого заключать, что кажущееся нам единым действительно едино, что язык чувств есть и язык разума.

Единство - сумма всего того, что кажется единицей, следовательно, оно не то или иное кажущееся или частное

l Со времени греческих философов и вплоть до нашего времени немало слов было сказано о происхождении природы, в том числе и слово «бог», но истинное слово-разгадка, глубоко от них всех отличное, еще не было произнесено, и оно, смею опять утверждать, и есть произносимое мною здесь и более подробно раскрываемое в том, что касается выводов из него в моем сочинении. Разгадка, дававшаяся египтянами и от них через греков дошедшая до нас, заключалась в числе «три»; как я уже показал и как еще показано будет в дальнейшем, в этом слове истина проглядывает в немалой мере.

145

единство; единство - Вселенная, рассматриваемая относительно; все части, так рассматриваемые, составляют нечто единое, а не та или иная часть, то или иное целое, та или иная частная сумма, как, например, час, день, неделя, год, век. Вселенная, не имеющая отношения ни к чему вне ее, может поддаваться чувственному восприятию лишь через посредство форм или сущностей, в ней заключенных. Я говорю «форм или сущностей», ибо нет сущности, которая не была бы одновременно субъектом и модусом, которая не была бы субъектом какого-либо модуса и модусом другого субъекта. Субъектом дерева является земной шар, модусом которого оно является, будучи в то же время субъектом другого модуса, как, например, круглости шара.

Вообще субъект и модус друг от друга не отличимы, и, хотя мы в мире физическом всегда отличали модус от субъекта, мы в конечном счете отождествляли их в одном, в бытии, которое мы называли Вселенной, материей, - бытии, невзирая на наши заблуждения на его счет, столь для нас метафизичном, что никогда ни одному здравомыслящему человеку не приходило на ум придавать ему какую-либо форму.

Статья IV

Заключение от частного к общему в наиболее общем смысле абсурдно, поскольку его нельзя делать, не заключая от отдельного свойства какого-либо предмета к такому же свойству во всяком ином предмете.

Заключая, что Целое есть материя, протяжение, законченность и пр., на том основании, что части его материальны, протяженны, законченны и пр., поступают правильно: заключают от общего к общему, ибо в таком случае принимают части Целого с точки зрения того, что им всем общо, в соответствии с тем, как мы их определяем; я разумею под этим, что принимают в них лишь то, что может быть рассматриваемо метафизически. Но не так обстоит дело, когда их берут с точки зрения того, что составляет их особенность, что может быть рассматриваемо лишь физически, как нравственность, рассудок, круглости, белизна и пр. Нельзя ничего заключать от физического к метафизическому - можно делать это только от метафизического к метафизическому. Отсюда и голос истины, заставляющий нас говорить, что только в боге и начало, и следствие.

146

Данная материя, пространство, модус, время, настоящее, протяжение, законченность, причина и следствие, начало и конец, добро и зло, движение, покой, полнота и пустота и т.д. - физичны. Но вообще материя, модус, время, настоящее, пространство, протяжение, законченность, причина и следствие, начало и конец, добро и зло, движение и покой, полнота и пустота и пр. - метафизичны, они - сумма поименованных выше данных, разнящихся лишь с виду, в одних терминах. Пусть же не судят более столь абсурдно, как доселе, о материи по частям ее, взятым со стороны их особенностей, как о той или иной материи или модусе, и пусть перестанут наконец по этому существенному поводу заключать от частного к общему, когда во всякой здравой логике принято за правило таким образом ни в коем случае не заключать.

На основании таких-то абсурдных заключений теисты презирают материю, смешивая ее с грязью, поскольку в ней есть грязь; почитают ее законченной (ее, которая есть конечность) потому, что сами они конченные, и т.д. Без этого заключения они бы отыскали в ней верховное существо таким, как оно есть, ибо без нее (на это нужно обратить внимание) они не придали бы этому существу моральности, разума и даже человеческого облика, они не сделали бы из него человека. Разум (l'entendement) совсем не лишен чувств; но, как я уже говорил, не разъединенные чувства составляют разум, а их согласованность и гармония. Заключать же от того, что они дают, будучи разъединены, к тому, что они же дают в единении, - значит заключать от частного, которое обладает другой природой, чем общее, к которому делается заключение.

Статья V

Как во всяком частном существовании, так и в универсальном существовании есть лишь то, что мы в него вкладываем, но разница, повторим здесь опять, состоит в том, что все мы на разный лад вкладываем более или менее разное во всякое частное существование, между тем как все мы вкладываем одно и то же в существование универсальное и все мы мыслим его одинаково, тогда как каждое отдельное существо представляется нам более или менее различно.

147

Чем более одинаково то, что мы вкладываем в предметы чувственные, как в существование Солнца, Луны, как в Коперникову систему, тем более оно для нас истинно. Из этого следует, что, если то, что мы в них вкладываем, строго одинаково, получается для нас полная и цельная истина. Истина создана равным образом для тех, кто не видит ни Солнца, ни Луны и не подозревает о Коперниковой системе, как и для тех, по отношению к кому этого нельзя сказать.

Но можем ли все мы вкладывать одно и то же в чувственные предметы? Да, и мы это делаем всякий раз, когда рассматриваем в них то, что является для всех чувственных предметов строго общим, когда мы обобщаем все общности, как нам часто приходится делать.

Не в самое истину, а в ее раскрытие мы не все можем вкладывать одинаковое содержание. Но ни во что чувственное мы бы не вкладывали более одинаковое содержание, чем в раскрытие истины, будь оно нам известно, и именно по той причине, что все мы вкладываем одно и то же в его предмет, а во всякий другой предмет мы можем вкладывать только более или менее одинаковое содержание, я имею в виду предметы физические, которым никогда и ни в каком отношении не свойственна метафизическая строгость, если ее им не приписывать, предполагая невозможное, как то делают геометры.

Из того, что существование имеет три вида бытия, что оно - в себе, метафизично и физично, не следует, что его можно мыслить различно, ибо эти три вида бытия не одни и те же в отдельности и потому нельзя мыслить их порознь. Представление о существовании, создавшееся во всех религиях, не доказательство тому, что можно было иметь различные концепции о нем, ибо представления, составленные о нем многими философами, в том числе Эпикуром и Спинозой [m], суть понятия об этом предмете, но понятия неудачные.

m Спиноза, нарицая свою субстанцию единственной и не различая ее от субстанции единой, впал в ту же абсурдную ошибку, что и теисты, сделавшие из обеих этих субстанций или противоположных точек зрения на их существование одно существо, называемое ими богом.

Этот атеист говорит о своей субстанции, что она единственна и модифицируется бесконечно; этого бы он не говорил, знай он, что слова «единственно» и «бесконечно» являются отрицанием всякой модификации и что модификации, или существа, не что иное, как части Целого, или конечного, как числа, составляющие единую субстанцию, которая, как я уже говорил, одновременно и модус, и субъект.

148

Концепцию можно составить себе только об истине, и когда воображают, что ее будто имеют о той или иной системе, то ошибаются. Но как мало людей, которые могут полагать, что имеют ее о боге воздающем и отмщающем, согласно учению религии! Как мало людей верят в бога и как много среди нас безбожников, не считая тех, кто себя таким заявляет! Если бы мы, люди просвещенные, вышли все из-под внешнего ига религии, под которым мы друг друга держим в неволе, хотя почти все внутренне против него протестуем, - мы бы убедились, что придерживались лишь этого внешнего ярма и что в большинстве случаев мы не столько пропитаны были религией, сколько носили личину ее.

Статья VI

Можно утверждать, что нет ничего; можно сколько угодно отрицать, когда физическая очевидность показывает нам отсутствие того или иного предмета. Но не следует из этого выводить, что имеется действительное основание для отрицания, ибо разум самым формальным образом опровергает чувства всюду, где для них имеется отрицание. Не так обстоит дело, когда для них имеется утверждение, - тогда разум не опровергает их, но велит им не утверждать ничего безоговорочно. Опровергает он только цельное и общее утверждение, которому никогда нет места в отношении их объекта, хотя иногда и применяется в силу физической очевидности.

С отрицанием дело обстоит так же, как с утверждением, но не с отрицанием, как противоречащим утверждению, а как с его противоположным, с меньшей степенью утверждения. Оно не есть и не может быть ничем иным в области чувственного, ибо отрицание является противоречащим утверждению только в отношении бесконечного к конечному, Всего к Целому.

149

По поводу рассматриваемого таким образом отрицания разум наш говорит чувствам то же, что и по поводу утверждения. Он говорит им, что они всегда могут в большей или меньшей степени впасть в ошибку и что им, следовательно, следует сдержанно отрицать и разумно утверждать, то есть делать это лишь тогда, когда видимость настолько убедительна, что физически невозможно ей противиться.

Отрицая связь между ощущениями и вызывающими их предметами, или, иными словами, утверждая, что такой связи не существует, поступают легкомысленно и вместе с тем абсурдно, ибо связь эта бесспорно существует. Но этого никак нельзя увидеть, если не положиться в этом отношении на чувство или в неведении начала вещей не делать иного различия между действием предмета на нас и ощущением, получаемым нами от этого, нежели различие между физической причиной и ее действием.

Статья VII

Наш рассудок (1'intelligence), который я отличаю от разума (l'entendement), от интеллекта (l'intellect), ибо о последнем я говорю, что он есть существование одинаковое, всюду и во всем, - наш рассудок, говорю я, которым мы столь абсурдно, хотя и щедро, одаряем метафизическое бытие, возведенное нами в божественное начало, отвергает это бытие. Тем не менее нам в высшей степени трудно перестать видеть в нем как наш рассудок, так и нашу мораль. Но, по совести говоря, неужели первопричина, сама гармония, будучи другой природы, чем те или иные ее вторичные следствия, может быть человеком? Неужели она может обладать той физической способностью, которую мы именуем нашим рассудком, способностью, при помощи которой я здесь разъясняю разум и которая есть лишь более или менее гармоничный и нам лично свойственный модус, - только лишь чувственный модус модусов метафизических, составляющих гармонию, как таковую, и составляющих Целое, от которого они не разнятся?

Если бы мы знали, что столь чрезмерно рассудочными делает нас безумие наших нравов, что оно же заставило меня пуститься в физическое разъяснение метафизического и того, что его отрицает, раскрывать истину моральную, - то мы не чванились бы столь сильно нашим рассудком и не приписывали бы первопричине, которая есть Все, того, что представляют собою ее следствия вообще, не будучи ничем большим, нежели всякие другие следствия.

150

Мы можем сказать о всех следствиях первопричины, что они рассудочны, подобно тому как мы говорим, что они гармоничны, если мы желаем видеть в ней совершенный рассудок так же, как и совершенную гармонию. Но мы не должны придавать первопричине никаких способностей, присваиваемых нами исключительно себе, ибо, как понимали весьма многие философы, чрезвычайно абсурдно делать из нее существо по нашему физическому подобию. Религия учит нас тому, что бог создал нас по своему образу и подобию, все здесь это доказывает; оставалось только ясно показать то, что смутно вырисовывалось.

Наш рассудок порождает лишь физические следствия, а мы требуем, чтобы он был другой природы, чем его же следствия, чтобы он был чем-то иным, чем простая игра фибр нашего мозга, которые являются друг для друга словно пальцами, отзывающимися на игру пальцев внешних предметов. Что за нелепость!

Однако, плохо меня уразумев, мне могут возразить: первопричина вызывает же физические следствия, и тем не менее вы хотите, чтобы она была иной природы, чем эти следствия! Я отрицаю, что первопричина вызывает физические следствия, - я разумею то или иное отдельное следствие; она может вызывать следствия лишь метафизические, какова и она сама. Не ее следствия, а следствия ее следствий частны или физичны; они не части Целого, которые суть оно само, хотя и отличны от него, поскольку каждая из них рассматривается как следствие Целого или природы, подобно тому как существо, произведенное согласными усилиями всей природы, рассматривается уже не физически, а метафизически. Это существо перестает тогда быть следствием, чтобы стать существом интеллектуальным, то есть существом, которому строго общо с другими лишь то, что оно является следствием природы.

Так называемые чудеса - это обычные физические действия; они нас поражают до того, что мы готовы кричать о сверхъестественном, лишь поскольку причины их скрыты от нас, поскольку мы совершенно не видим их возможности и не знаем того, что все более или менее

151

возможно в природе, где невозможное, взятое в отрицательном смысле, не существует. Ничто не может быть абсурднее системы, по которой бог, слывущий причиной метафизической или сверхъестественной, производит действия иной природы, нежели он сам, то есть то или иное событие, то или иное существо, всегда являющееся непосредственным следствием какой-либо физической причины, или составленной богом из иной природы, чем его собственная. Ему приписывают тело, требуя, чтобы он был бестелесен; отсюда проистекает, с одной стороны, неслыханная абсурдность теистов, а с другой - последовательный вывод из их системы, принятый ими как догмат, а именно столько раз и столь слабо оспариваемый взгляд о воздействии духа на плоть.

Статья VIII

Человеку присуще одно лишь метафизическое, ибо, повторяю еще, разум, или интеллект, в том смысле, какой я ему придаю и какой я только могу ему придавать, есть не что иное, как одинаковое существование всюду и во всем. Целое или Все, смотря по тому, рассматривается ли существование относительно или безотносительно. Ощущение всех окружающих нас тел, нами испытываемое во всех частях нашего тела, есть не что иное, как соединение этих тел с темп, что мы собою представляем, непрестанно их воспринимая то через наши глаза, то через уши, нос и рот или через все наши поры, постоянно открытые для исходящих от них телец.

Так как наши мысли, наш рассудок, наши ощущения и т.д. - это мы сами, это скрытое действие пружин нашего механизма и раз доказано, что природа их физична, нам ничего более не остается узнать, как то, что мы через них испытываем, какое их ощущение (le sentiment) нам присуще.

В нашем теле нет ничего, что не вызывало бы в нас воспоминаний. А что же такое воспоминания, возникающие в особенности благодаря взаимному воздействию фибр нашего мозга одна на другую, как не почти одинаковые причины, вызывающие почти одинаковые следствия?

152

Статья IX

Если подобные истины были до настоящего времени под вопросом и даже погрязли во лжи; если, кроме интеллекта, все другие наши способности почитались отличными от нашего телесного механизма и иной природы, чем он; если способности эти приписывались какому-то богу и т.д., то происходило это оттого, что неведомым оставалось основное начало. Но раз оно ныне предстает перед нами во всей своей очевидности, то, что стояло под вопросом, не должно более оставаться под ним. Абсурд и все, что из него следует, то есть мир в его нынешнем строении, должны отойти в область химер, откуда могло их вывести только наше состояние законов, основанное на старшем брате знания - неведении, чтобы создать себе из них опору, без которой он не мог обходиться.

Читатель, вероятно, уже отметил, что Истина не отрицает ни одной из систем, а все их объединяет, лишь очищая их. Пусть же после этого подыщут ей другое название, а не Истины или равнозначащего ей. Ее думали найти путем анализа способностей человека, разложения его понятий и его ощущений; из этого создали вымышленную метафизику, и получилось то, что внушили к метафизике отвращение, доходящее до отрицания самого ее существования.

Статья X

Богословы и философы-систематики никогда сами себя не понимали вполне. Такой упрек им справедливо делали, но мне не будет оснований его делать, ибо я, несомненно, понимаю себя. Отсюда я заключаю, что меня должны понимать и другие. Труд мой в целом, хорошо понятый как в основных своих началах, так и в выводах [n], может сообщить цельное и полное убеждение, которым я обладаю. А предлагаемое здесь изложение может внушить большой интерес к нему, в котором он так нуждается. С этой целью я его главным образом и составил.

n Часть моих выводов встречается повсюду; другая часть - У некоторых философов, а третья - нигде, равно как и основа этих выводов, а именно Целое, из которого они в одинаковой мере все вытекают. Но без этой основы, которая одна их оплодотворяет, и имеющиеся выводы представляют собою сплошное бесплодие. Все дело было в том, чтобы раскрыть их основу и обнародовать ее.

153

На первый взгляд можно подумать, что это краткое изложение атеизма, ибо в нем разрушается всяческая религия; но, поразмыслив, нельзя не убедиться, что это вовсе не изложение атеизма, ибо на место бога рассудочного и морального (которого я предаю уничтожению, ибо он в действительности дает лишь представление о человеке, более могущественном, чем другие люди) я ставлю бытие метафизическое, являющееся основным началом нравственности, которая тут далеко не произвольна (как то имеет место в теизме, лишенном этих начал и оставляющем нас невежественными и покорными жертвами состояния человеческих законов), а представляет собою самое моральную истину. Смешать с нашим атеизмом умозрение, которое преодолевает наше невежество и дает метафизическую и моральную истину (чего атеизм отнюдь не делает), значило бы либо не понять меня, либо преступить всякую справедливость.

Подобно атеизму, это умозрение отнимает у нас и райские наслаждения, и страх перед муками ада, но не оставляя у нас в том никаких сомнений, чего нельзя сказать об атеизме. Этому умозрению мы обязаны еще тем - чего также не делает и не может сделать атеизм, хотя это, несомненно, является самым существенным, - что оно открывает нам единственный путь для перенесения нашего рая в единственное место, где мы можем себе его создать, - я хочу сказать, здесь, на земле [o].

o Мы несравненно менее дорожим упованием на рай, нежели страшимся ада, и, следовательно, гораздо более получаем, перестав его страшиться, нежели теряем, утратив надежду попасть в рай. Атеисты, не верящие в ад, менее нуждаются в истине, чем верующие в него религиозные души, вследствие своих верований пребывающие в сем мире в постоянной тревоге. Поэтому Истина нужнее всего именно для этих душ в ожидании того времени, когда она принесет счастье остальному человечеству.

Статья XI

Для обоснования морали надобно было признать две субстанции, как то сделала религия, заблуждавшаяся лишь в их истолковании. Согласно религии, эти две субстанции суть бог и материя, между тем как, согласно истине, они Материя, бытие метафизическое, и данная материя, та или иная материя, бытие физическое. Кроме этих двух субстанций есть еще субстанция в себе (en soi) или через себя (par soi) - субстанция бесплодная, относительно которой религия, зная о ее существовании, также заблуждалась, ибо сделала из нее бога, существовавшего до времени, до материи и творца материи.

154

Скажем здесь же, что из идеи об этой метафизической субстанции и идеи о физических субстанциях, взятых раздельно, из трех идей о существовании и возникла идея о троице; возникла она также из идеи об их метафизических крайностях, которые вместе лишь одно и единство которых есть средина.

Но какая глубина в основных догмах религии - хотя по существу они и ошибочны - по сравнению с догмами атеизма, заявляющего притязания на борьбу с религией! Как же велика, следовательно, разница в глубине Истины и атеизма, если разница между ними и религией столь велика! Религия наследовала ему, он же наследовать религии не мог. После того как люди объединились в общество, сделать это может одна лишь Истина. И если атеизму наследовала религия, то это произошло потому, что он по необходимости является стихийной философией дикого человека, подобно тому как он является философией всякого скота (поскольку атеизм рассматривается сам по себе, независимо от того, что он стремится ниспровергнуть). При таком взгляде на него становится ясно, что он не может ничего углубить и не в состоянии создать никакое общественное состояние. Если у него с Истиной общее одно - уничтожение религии, то происходит это оттого, что последняя и сама по себе, и по задаче своей - поработить людей - представляет особо подходящий объект для нападок. Но то, что он разрушает при помощи некоторых поверхностных сведений о природе, он разрушает очень грубо, не ставя ничего на место разрушенного, между тем как Истина уничтожает в боге лишь то, что подлежит уничтожению, и делает это лишь для того, чтобы созидать.

Скоты не могут не быть атеистичны по той причине, что у них нет общественного состояния, ставящего их в необходимость создавать себе богов, а затем отыскивать истинное начало вещей: они не размышляют и не рассуждают. Если же атеисты мыслят и рассуждают, то лишь для того, чтобы дойти до такого состояния, в каком находятся скоты, то есть до того, чтобы не ведать основных

155

начал. Поэтому-то из их взгляда на природу и нельзя вывести никакого состояния нравов. То, что я здесь привожу в опровержение атеизма, чувствовалось всегда, и никогда не удавалось атеистов в этом убедить, потому что в боге они видели лишь абсурдное существо, которое преподносилось им в качестве основного начала.

Ныне они отрицают существование метафизики, точно система атеизма не метафизическая система; они именуют законами физического порядка универсальные законы природы - законы, по их же признанию, абсолютные, - как если бы они говорили о частных законах, свойственных тому или иному виду. Они доказывают, что законы, ими довольно удачно применяемые к человеческим способностям для доказательства того, что человек в сущности не отличается от остальных существ, являются наиболее глубокими из всего, что человек может познать, словно законы эти могут не иметь основного начала, словно такого начала у них нет или словно доказано, что человеку невозможно его познать. Что за неведение сущности вещей! Что за система, у которой вместо общих законов природы лишь несколько метафизических выводов, по невежеству выдаваемых ею за физические основные начала, и которая может сама по себе произвести лишь величайшее зло - создать безбожников в обществе верующих! Так же как и материализм, атеизм совершенно справедливо указывает, что мыслит организованная данным образом материя, но эта предполагаемая истина не дает никаких сведений относительно того, что такое материя, и не разъясняет, что она и есть разум, или, иными словами, Бытие, одинаковое всюду и во всем, во всех возможных видах и устройствах.

Наши атеисты воображают, что своим познанием общих законов природы они уничтожают состояние божеских законов, кажущееся им корнем морального зла, между тем как корнем зла является не оно, а состояние человеческих законов, нуждающихся в нем для поддержки своего существования. Они пользуются во всю мочь слабыми сторонами морали и религии, чего не стали бы делать без присущей им настоятельной потребности разрушать. Поверхностно изложив свои основания, они накидываются на религию, мечут против нее громы и молнии, нисколько не сохраняя к ней должного уважения. В безумии своем они полагают, что состояние человеческих

156