Часть 5.

Общественному человеку, согласно естественному метафизическому закону, свойственно стремиться к моральному естественному закону, который мы неправильно называем просто естественным законом, а именно стремиться к единению с подобными себе. В метафизический моральный закон равно входит - любить свое начало, являющееся Целым; я понимаю под этим - непрерывно к нему стремиться. Но так как это чисто метафизическое начало для него в состоянии законов абсурдно морально, религия требует от него сверх этой любви, или метафизического стремления, свойственного всем существам, еще моральной любви, вроде любви сына к своему отцу; но эта любовь не может иметь иной пищи, кроме той, которую религия почти не может дать. Эта любовь входит в то, что называют естественной религией, где отношение всеобщего существа к человеку рассматривается абсолютно как отношение отца [q], ибо любовь человека в этом законе к своему началу была бы только его метафизическим стремлением к этому началу. Но сколь бы разумна, сколь наполнена и сколь совершенна она ни могла быть морально, только голосом истины религия говорит о блаженных, что они соединились со своим началом. Но здесь я возвращаюсь к доктору, о котором говорил выше [r].

q Движителем религии в человеке должен быть скорее страх, чем любовь, потому что, согласно религии, бог вначале заставил человека его бояться, подчинив его тирании законов. Но, скажут мне, согласно той же религии, человек обязан своим существованием богу. А на что ему это мнимое благодеяние, которое он должен ненавидеть, раз оно составляет его несчастье?

Я пользуюсь и буду продолжать пользоваться этими негативными доказательствами в пользу Истины, потому что абсурдное уместно уничтожать им же, опровергая его позитивными доказательствами. Но я ограничусь в этом отношении самым основным и не стану злоупотреблять этим, как делает философия наших дней, знающая только этот способ борьбы с религией, самый легкий из всех.

Чтобы опровергать, кроме позитивных и негативных доказательств можно еще применить истинные принципы к основным принципам религии и морали. Для моей цели важен аргумент ad hominem.

r Этот доктор (королевский цензор) заявил, что, борясь со Спинозой, я остался спинозистом; это означает, что он не лучше разбирается в вопросах разума первичного, чем в вопросах вторичного разума [5]. Однако можно ли так ошибаться, если хочешь читать в себе без предубеждения?

Естественный закон в строгом, или метафизическом, смысле - излагает он меня - тот, от которого можно отступить только вопреки природе; а так как природе не противоречит, возражает он, чтобы можпо было совершить человекоубийство, следовательно, человекоубийство не противно естественному закону. Нет, конечно! Оно не против метафизического естественного закона, и это именно этот доктор и должен был понять и заключить из моего предложения; но что оно не против морального естественного закона, как он внушает, делая ложные заключения о естественном законе в строгом смысле, в метафизическом смысле, и просто о естественном законе, такого он не должен был ни понять, ни заключить. Против природы, против ее общих законов не может быть ничего; но против того пли иного частного закона, например против законов общества, нарушения возможны. Человекоубийство и есть нарушение этих законов, как извращенная любовь - нарушение законов зачатия.

273

Вопрос IX

Но почему человек в моральном естественном законе не мог иметь и естественную религию? Почему он не мог познать всеобщее существо - законодателя, отмщающего и воздающего? Разъясните мне это.

Ответ

Дело в том, что это сознание, требующее и сознания справедливого и несправедливого, было бы несовместимо с его состоянием, свободным от всякого морального зла, и было бы так основано на справедливом, на моральном благе, что осуществлялось бы справедливое, хотя и невозможно было бы сказать, что оно осуществляется, раз не существовало бы несправедливого.

Чтобы дать человеку познание справедливого и несправедливого, чтобы дать ему познание всеобщего существа, воздателя и отмстителя, чтобы сделать из него религиозное существо, было надобно состояние законов; как следствие, все религии, вытекающие из этого познания, - а вытекают из него все и вытекают необходимо, даже если чистые деисты этого не понимают, - существуют только благодаря состоянию законов. А раз они существуют только благодаря этому состоянию, значит, они в моральном естественном состоянии не могут существовать, поскольку этому состоянию противно состояние законов.

274

Вот что более или менее чувствуем мы все, пока существуем, и что побуждает нас всех так легко склонять слух ко всему, что может оторвать нас от религии, гнет которой мы, естественно, переносим с трудом. Но стоит нам оказаться в естественном моральном законе, в том состоянии, в котором невозможны ни награды, ни кары, как религия нам будет не нужна. Но, не живя по естественным моральным законам, можем ли мы жить при ином моральном или общественном состоянии, кроме состояния законов? Вот о чем я спрашиваю наших философов-разрушителей, ожидая, пока они найдут для нас способ выйти из этого состояния и жить в состоянии нравов, в состоянии морального естественного закона [s]. Но им далеко еще до самой возможности дать нам этот способ: ибо, даже когда они нам говорят об этом законе, - о котором у них имеется только очень слабое представление - они оставляют нас в том же состоянии человеческих законов, не подумав даже, что это состояние, необходимо влекущее за собой состояние законов божеских, абсолютно несовместимо с состоянием нравов, с естественным моральным законом.

s Для человека существуют только три состояния: состояние дикости, или состояние животных в лесах, состояние законов и состояние нравов. Первое является состоянием разъединения без единения, без общества; второе состояние - наше - состояние крайнего разъединения в единении и третье состояние - это состояние единения без разъединения. Это состояние неоспоримо единственное, могущее, насколько это возможно, составить силу и счастье людей. Это состояние, которое самый несчастный класс людей - я понимаю под этим класс могущественных, богатых и образованных людей - должен был бы желать много сильней, чем класс народа, вопреки видимости обратного. Но это состояние, в котором больше не было бы душевных мук и, следовательно, гораздо меньше физического зла, для нас в состоянии законов является химерой, и мы всегда ограничиваемся удовольствием, которое приносят неясные идеи, порожденные в нас образами золотого века, сельской жизни древних и т. п., не думая даже, что и мы могли бы наслаждаться этим.

Вопрос X

В чем же состоят принципы морального естественного закона?

Ответ

Эти принципы, до настоящего времени очень плохо понимаемые, состоят именно в моральных принципах, противоречащих принципам нашего общественного состояния, то есть в моральном равенстве [t] и в общности всего, чего требуют желания, заложенные в нас природой.

t Мы были бы гораздо более равны физически, чем сейчас, если бы были равны морально.

275

Только путем осуществления этих принципов мы можем создать совершенное общественное состояние, состояние единения без разъединения, без всякого морального зла, потому что источник этого зла в моральном неравенстве и в собственности, этих двух основных принципах нашего общественного состояния. Но может ли человек осуществить принципы морального естественного закона? Может ли он перейти от состояния законов к состоянию нравов и стать, отбросив свой порок собственности, своею правильно понятой моралью настолько выше животных, насколько ему позволяет его умение пользоваться жизнью?

Это - возможность, в которой я не сомневаюсь; но для нее потребуется многое. Прежде чем стать доступной чувству, она еще заставит возвыситься до понимания сути вещей.

В ожидании этого обратимся мыслью к источнику всех тягостей и бесчисленных зол нашего состояния законов; мы найдем его первые истоки не в злобности человека, но в пороке нашего состояния законов - в моральном неравенстве и собственности, этих непрерывно действующих причинах злобности человека, в поддержку которых и служат законы.

Согласно теологии, в первые замыслы провидения входило, чтобы все люди были равными и все блага общими [v], чтобы человек жил по моральному естественному закону, если бы не согрешил. Отсюда равенство и бескорыстие, которые религия не перестает проповедовать и пример которых нам показали первые христиане. Если же религия поддерживает моральное неравенство и собственность, проповедуя в то же время равенство и нестяжание, то это оттого, что этого требует природа состояния зако-

v Мне кажется, что, устанавливая эту догму, теология не вполне последовательна. Ибо в первом законе, данном людям, - покинуть отца и мать и иметь собственную жену - содержится моральное неравенство и собственность. Но стоит ли искать последовательность в чем-либо, кроме истины?

Теология никогда не включала общность женщин в общность благ, а между тем женщина, конечно, является одним из первых благ для мужчины.

276

нов; и иначе не может быть, так как сама религия является законом и установлена в поддержку законов, а не для того, чтобы их разрушать. Все, что она может сделать, - это помочь людям переносить их бремя и побуждать людей по возможности облегчать его друг другу.

Когда устами святого Иоанна Златоуста и стольких других авторов, которых она признает, она вопиет против твоего и моего [6]; когда она показывает все бедствия, порожденные ими [х], она делает это не для того, чтобы их уничтожить, ибо, уничтожая их, она уничтожила бы саму себя. Это делается лишь для того, чтобы уменьшить излишества и, насколько возможно, остановить их распространение.

Вот правильное представление, которое должно сложиться о религии; и если в соответствии с этим представлением будет найдено, что она противоречит самой себе; если рассудят, что, освящая - как она делает - моральное неравенство и собственность, она является причиной зла, которое призвана уменьшать, - ей придется ответить, что она является лишь вторичной причиной, что упрекать следует не ее, а волю божью или состояние человеческих законов, требующее ее поддержки. Когда дойдет до того, чтобы ее осудить, останется лишь доказать ей, что воля божья - абсурд [у].

х Совершенно несомненно, что твое и мое, что моральное неравенство порождают все бедствия общества без исключения; следовательно, если хотеть уничтожить все бедствия общества, нужно уничтожить их и ввести на их место общность имуществ в моральное равенство.

y Вторичные доводы, которые я привожу здесь против нее, чрезвычайно сильны; нужно будет еще перейти к первичным доводам [7] - тогда все будет против нее.

Вопрос XI

Но разве состояние законов решительно само по себе препятствует осуществлению морального естественного закона?

Ответ

Короли, господа и собственники имеют подданных, слуг и бедняков, на месте которых они не хотят быть. Этим они не только идут против морального естественного закона, но и вызывают все его нарушения, потому что все эти нарушения обусловлены этим. Прикрываясь

277

авторитетом божеских и человеческих законов, они идут против этого закона, приноравливаясь к принципам существующего общественного состояния. Таким образом, состояние законов действительно само по себе препятствует осуществлению морального естественного закона, исключая все же нескольких благородных душ, или душ, правильно руководимых религией, которые осуществляют его настолько, насколько наше общественное состояние может позволить это [z]. Если отсюда сделают вывод против состояния законов - что не нужны ни короли, ни господа, ни собственники, - это был бы из всех возможных выводов тот, который легче всего сделать, но одновременно и наименее продуманный, потому что только через состояние законов люди могут познать естественный моральный закон, могут до некоторой степени осуществлять его и подойти к его полному и совершенному осуществлению. Если бы они могли начать с него (что им было невозможно), у них никогда не было бы иного, да они и не желали бы иного. И доказательство того, что он для них не существовал, в том, что он не существует сейчас и что они живут в состоянии законов, состоянии, которое - повторяю еще раз - одно только могло их ему научить, подводя их под действием его ужасных следствий к размышлению о лучшем состоянии и побуждая их желать его.

z В нашем общественном состоянии надо обладать благородной душой или быть очень добродетельным, чтобы думать о своих ближних и делать им добро. Это еще лучшая роль, которую можно играть в этом состоянии, роль, дающая воистину наибольшее удовлетворение. Нельзя сделать и шагу, чтобы не встретить несчастных; не видно, не слышно почти ничего, что не оказывалось бы дурным следствием нашего состояния законов. Пусть же наконец люди увидят эту причину своих бед, которой они еще далеко не видят!

Вопрос XII

Почему законы не отменяют морального естественного закона, который отменяет их?

Ответ

Поскольку моральный естественный закон является полностью моральной истиной в своих начальных основаниях и в своих следствиях, законы не могут отменить его.

278

И хотя законы препятствуют его осуществлению, им приходится по необходимости объявлять его осуществление законом: без этого они явно выступили бы против своего мнимого назначения, которым является единство и благо людей. Они обнаружили бы то, чем они действительно являются - а именно непрерывно действующей причиной разъединения и несчастий человека, и это необходимо обернулось бы их ниспровержением.

Но самый закон осуществлять этот закон по необходимости ограничен природою законов; ибо, если бы он не был ограничен, если бы не ограничивались предписанием нам его выводов вроде «не делать другому того, чего мы не желали бы, чтобы он делал нам», и предписывали бы нам его принципы - единственный и единый способ никогда не отдаляться от выводов; если бы они без каких-либо ограничений предписывали нам быть всем равными и ничего не иметь в собственности [а], законы действовали бы против самих себя и подрывали бы свою власть. Они этим установили бы подлинные основания морального естественного закона, который их отменяет.

а Религии, которые не вводят силою оружия, начинают с того, что ищут себе прозелитов, проповедуя людям быть всем равными и ничего не иметь в собственности. Но по мере своих успехов они в этом отношении снижают тон; а как им сохранять этот тон, когда к ним за поддержкой обращаются империи? Все, что они могут сделать для нас, не опровергая себя полностью, - это сохранять до некоторой степени этот тон на кафедре и основать несколько религиозных братств, являющихся жертвами всех присущих им строгостей.

Моральный тон, который должен был бы громко и без оговорок быть тоном религии, если бы она могла быть последовательной, полностью мой; и, как будет видно, ее метафизический тон также будет моим тоном. Чем же тогда являюсь я в отношении религии, взятой в ее моральном и метафизическом корне, взятой тем единственным способом, каким разум может ее взять? Я - ее истолкователь, и я уничтожаю ее в ее ответвлениях, лишь истолковывая ее. Пусть этого не упускают из виду!

Природе законов противно, чтобы они излагали нам правила морального естественного закона во всей их полноте, то есть чтобы их целью могло быть утверждение его основных принципов; и равно против их природы, чтобы они могли отменить этот закон, потому что, отменяя его, они бы отменяли самих себя. То же произошло бы, если бы они внедряли его основные принципы, проповедуя его нам во всей его полноте.

279

У меня как раз перед глазами проповеди одного епископа, ординарного проповедника короля в прошлом веке. Во втором пункте проповеди о милостыни на четвертое воскресенье поста он говорит: «...первой целью провидения было сделать все земные блага общими, и, если бы Адам не согрешил, в мире бы не было никакой разницы между богатым и бедным; и, если существует неравенство состояний, вините в этом грех... так как все люди имеют равные права на земные блага, христианское милосердие должно восстановить между ними равенство, уничтоженное грехом [b]... Вот над чем трудились апостолы в нарождающейся церкви: они добились того, что у христиан было не только одно сердце и одна душа, но и одно желание. Правда, хотеть полностью восстановить это равенство означало бы предпринять слишком много и проповедовать мораль, ненавистную богатому. Но всегда верно, что милосердие стремится, сколь возможно, расширить ее, предписывая подаяние».

b Первородный грех, как будет видно, - это только состояние дикости, физического неравенства, приведшего человека к неравенству моральному, в котором он с тех пор постоянно пребывает.

Именно «христианское милосердие», говорит наш проповедник, «должно восстановить равенство». Тут я его останавливаю и спрашиваю: «Почему вместо того, чтобы ограничиваться проповедью подаяния, как оно поступает, оно не трудится изо всех сил над установлением равенства, установление которого оно признает своим долгом и ценность которого оно знает?» Он говорит, что «это означало бы предпринять слишком много и проповедовать мораль, ненавистную богатому». Но разве христианское милосердие должно иметь пределы, должно выказывать такое уважение, когда речь идет о столь важном для всех людей деле, как равенство? Не изменяет ли оно характеру, который напускает на себя, и не доказывает ли оно своей бережностью в обращении с могущественными и богатыми, что на деле оно служит поддержкой их могущества и их богатства? [с] Но скажем здесь еще один раз: оно - то, чем должно быть, то есть, с одной стороны - внешне - поддержка равенства, а с другой - на деле - поддержка неравенства.

с Более тонкий проповедник не затрагивал бы этой струны, которая слишком явственно выдает, что религия только чистая политика, что ее цель далеко не та, какую ей следовало бы иметь.

280

Ограничиваясь предписанием творить подаяние, христианское милосердие лишь наполовину делает то, что ему следовало бы делать полностью, если бы оно могло быть последовательным. Но что я говорю - «наполовину»! Оно ничего не делает, ибо наши нравы необходимо требуют, чтобы творили подаяние. Если бы сверх ожидания подаяние перестали бы подавать, бедняки раздавили бы богачей, и по необходимости совершился бы переход к подлинному общественному состоянию, поскольку возвращение от состояния общества к состоянию дикости невозможно. Проповедовать подаяние вместо того, чтобы проповедовать меры, благодаря которым в милостыне не было бы нужды, означает поддерживать неравенство.

Я читаю в труде другого епископа, направленном против современной философии, что в каре за честолюбивую гордыню (сооружение вавилонской башни) [d] Откровение являет эпоху разделения народов, чтобы напомнить им, что они были бы счастливее, если бы, будучи только людьми, не стали еще европейцами, азиатами, африканцами или американцами [е].

d К чему еще басня о вавилонской башне как причине разъединения людей, когда уже была басня о грехопадении Адама? Но смогут ли эти две басни и все басни этого рода устоять против истинной причины этого разделения, которую я привожу, а именно исходного и постоянного до наших дней порока нашего общественного состояния?

е Этот епископ говорит о современных философах, что у них нет никакого позитивного догмата, вера в который была бы для них непоколебимой; что они согласны лишь в стремлении уничтожить божественное откровение и не знают, что воздвигнуть на его месте. Этот епископ прав против философов, которых он опровергает, ибо они действительно только разрушают. Но если бы они умели в то же время утверждать, если бы умели поставить метафизическую и моральную истину на место того, что разрушают, разум был бы полностью на их стороне.

Тот же епископ жалуется, что церковным пастырям в наш век приходится доказывать принципы христианства, которые, по его мнению, должны были бы ныне быть вне всякой досягаемости. Но он не замечает, что эти принципы никогда не удовлетворяли ни сердца, ни разума большинства людей; что они всегда были под сомнением из-за отсутствия доказательств и что абсурд, как бы древен он ни был, никогда не мог устоять против истины.

281

Я привожу этот отрывок только ради размышления, которое точно и философично, а именно что люди были бы счастливее, если бы, будучи только людьми, они не были еще европейцами и т.д., то есть, доводя мысль до логического конца, если бы они не были во всех отношениях разделены, как сейчас.

Тот же епископ говорит, что сын божий, став человеком, сблизил разные нации в новой конфедерации и что эта новая конфедерация имела место особенно вначале, когда у первых христиан, согласно «Деяниям апостолов», было только одно сердце и одна душа, когда они не знали ни твоего, ни моего и среди них не было бедных. Он добавляет, что государство, столь счастливо устроенное, было бы равно непоколебимо ни изнутри, ни извне [f].

f Религия всегда очень слабо возражает против твоего и моего, против морального неравенства: иначе она зашла бы слишком далеко, противореча своей цели, которою является освящение этого неравенства, и ее непоследовательность доказывала бы слишком много.

Значит, нужно - и это следствие, которого не отрицает даже этот епископ, - чтобы люди вернулись к состоянию первых христиан, или - лучше сказать - к моральному равенству и общности имуществ, чтобы их общественное состояние стало таким, каким должно быть. Но все же как все в религии стремится к подлинным нравам и как в то же время она им препятствует!

Великие правила морали, которые религия нам преподает и которые вследствие нашего невежества составляют ее силу, для нее столь мало последовательны, что вообще не могут быть осуществлены, не разрушая ее, как неосуществимые при ней. Ей следовало бы самой принять эти правила и передать их нам, чтобы оправдать свое существование; но - повторяю еще раз - она не могла ни принять, ни передать нам полного и целостного способа осуществить их, потому что по своей природе она - поддержка неравенства и собственности. Она по необходимости проповедует нам, что нам лучше всего делать, чтобы жить счастливыми друг с другом; кажется, что она выводит нас на путь счастья. Но эта видимость только отдаляет нас от него. Для каждого человека, способного размышлять, это должно стать вполне очевидным; правильно понятое, это, по-моему, наносит религии удар, от которого она не сможет оправиться. Да и как бы она могла оправиться, не отрицая того, что является подлинной моральной истиной - что неравенство и собственность суть единственные причины морального зла и что она поддерживает эти два основных состояния порока нашего общества, что она их утверждает и освящает.

282

Вопрос XIII

Как случилось, что естественный моральный закон не стал нашим законом с самого начала?

Ответ

Для этого нужно было, чтобы люди, вразумленные о тяготах состояния законов, все согласились жить равными и сообща; а как, не имея представления о состоянии законов, могли они вразумиться о его тяготах? И как, почти не понимая друг друга и образуя общество поневоле, они могли вначале прийти к соглашению? Общественное состояние могло начаться только тем способом, в котором мы его видим сейчас, лишь путем подчинения одних людей другим, лишь посредством состояния законов. Именно это состояние и есть подлинный первородный грех, несправедливость которого мы все несем, пока существуем [g]. Этому греху необходимо была нужна маска басенного первородного греха: ибо как могла бы религия показать нам его открыто, не действуя против себя, не уничтожая себя?

g У всех нас есть чувство первородного греха, но мы не знаем, какова его природа. Именно благодаря этому религии, которые по сути не что иное, как только абсурд вперемежку с истиной, оказались для нас желанными, объяснив нам его природу так, как они придумали. Но нужно ли им было придумывать ее? Да, чтобы скрыть от нас подлинную. По самой их сути нужна была причина морального зла и нужно было найти ее в вине человека.

Подлинное первородное прегрешение человека было им совершено, конечно, вслепую. Тем не менее оно совершено, особенно для нас, людей в гражданском состоянии, из-за того, что мы крайне удалились от простоты первоначальных нравов, мы бесспорно, находимся у предела морального зла [h].

h Как нашим некоторым моралистам не сожалеть об этой простоте, хотя она еще очень удалена от подлинного общественного состояния? Молодые люди, которые - как автор «Светского человека» [8] - удовлетворены нашими нравами и восхваляют их в возрасте страстей и неопытности, отвергают их, гнушаясь ими, особенно когда приобретут знание людей.

283

Если скажут, что переход от состояния дикости к состоянию законов нельзя объявлять прегрешением, что он обернулся счастьем для людей, - это будет означать мнение, что состояние законов лучше, чем состояние дикости. Это верно лишь постольку, поскольку лишь состояние законов может нас привести к состоянию морального естественного закона, являющегося подлинным ожидаемым искуплением. Опуская это, состояние законов для нас, людей в гражданском состоянии, неоспоримо хуже, чем состояние дикости [i].

i Теперь, когда существует общественное состояние, возвращение людей к состоянию дикости невозможно; но им легче, чем думают, перейти к состоянию нравов, которое намного предпочтительнее состояния дикости. С того момента, как ясно доказано, что состояние божеских и человеческих законов порождено только физическим неравенством, оно не может оставаться в силе.

Вопрос XIV

Точно ли состояние дикости предшествовало у человека общественному состоянию и мы перешли от животного состояния к состоянию общественному?

Ответ

Физически совершенно невозможно, чтобы состояние дикости не было нашим состоянием до общественного состояния, чтобы люди свалились с облаков со сложившимся языком и образовали общество, - не скажу такое, как у народов, живущих гражданским строем, но хотя бы такое, как у готтентотов. Вот в чем не было бы ни малейшего сомнения, что не стояло бы даже под вопросом, если бы не абсурдный догмат о мужчине и женщине, вышедших из рук бога взрослыми и говорящими, чтобы получить закон и подчиниться ему.

С какой бы точки зрения ни рассматривать начало общественного состояния, для его существования было необходимо, чтобы какие-то дикие люди повели или погнали других людей, которых они себе подчинили. Охоты и нескольких видов животных, с которыми приходилось бороться, для этого было достаточно, особенно при их выигрышном телосложении, дававшем им возможность пользоваться палками и камнями. Всяческие владыки и их подданные являются потомками тех первых людей, и это начало общественного состояния очень легко и просто понять, даже с помощью нашего теперешнего состояния, тогда как начало, изобретенное религией, непонятно самой своей абсурдностью.

284

Только постепенно, путем происхождения от других видов, на земле мог появиться вид, обладающий нашим телосложением [k]; и только благодаря нашему выгодному телосложению, и особенно десяти пальцам, дарованным нам природой [9], наши потребности неощутимо привели нас от состояния дикости к состоянию общества, в котором мы находимся со времен человеческих законов. Сколько абсурдного в нашем способе видеть мир! Миг - пять или шесть тысяч лет - срок его образования, как мы думаем, надо считать за ничто в сравнении с временем или с миром, который существовал всегда.

k Эта истина доказывается метафизической истиной, из которой видно, что относительное существование, или Целое, является общим зародышем всех видов и все виды исходят один из другого и входят один в другой. Если это неощутимо нашими чувствами, то это оттого, что наши чувства не существовали всегда; но это очевидно разуму, которому доступны все времена, и так, что во всем, противопоставляемом ему, можно найти только абсурд.

Одного применения палки было достаточно, чтобы привести нас от состояния дикости к общественному состоянию. Более чем вероятно, что мы начали с этого. Разве не является доказательством этого издревле идущее использование скипетров и жезлов командования? И идея рабства, которую всегда связывали с палочными ударами? Нашим пальцам, этой основной причине нашего общественного состояния, обязаны мы применением палки, как мы должны быть обязаны им появлением всех наших искусств. Ибо, не будь у нас пальцев, к чему нам была бы голова? Конечно, она управляет ими посредством пяти чувств, которые она в себе заключает, но для того, чтобы она могла управлять пальцами, нужны были пальцы.

В образовании общественного состояния и языка нет ничего, кроме естественного; и если в этом нашли тайну, как сделал г-н Руссо из Женевы [10], то это произошло потому, что хотелось понять его успехи, а они для нас навсегда потеряны. Вместо этого надо было исследовать его принцип - причину его успехов. Но каков этот принцип? Это зародыш общественности, существующий у всех видов животных и развившийся у нашего вида сильнее, чем у прочих [l].

1 Поскольку нет ничего абсолютного в природе, которая, взятая относительно, есть абсолют, человек не абсолютно создан для общества и не абсолютно для состояния дикости; он только более создан для общества - особенно теперь, когда он живет в обществе, - чем для состояния дикости.

285

Вот примерно все, что можно сказать философского об этом частном вопросе; и хотеть отягощать его спекуляциями о подробностях, которые не могут привести ни к чему полезному, - значит поставить себя в положение, в котором оказался г-н Руссо, увидевший чудо там, где его нет [m]. Этот автор считает крайне важным для познания происхождения человека, чтобы философы совершали путешествия по земному шару [11]; будь он более философом, он бы совершил свое путешествие в разуме и понял бы, что здравой философии совсем не нужно ставить опыты для выяснения, одной ли породы с нами орангутанги или нет, чтобы прийти к убеждению, что состояние дикости было первым состоянием человека.

m Наша философия частью сводится к тому, что усматривает таинство там, где его нет. Чего она добивается этим? Только поддержки таинств, в которые предлагает людям верить религия.

Следствием нашего стремления к единению, нашего благоприятного телосложения и власти сильного над слабым, искусного над менее искусным, отцов над их детьми было то, что мы образовали общество. После этого я после всего того, что в этом есть простого и естественного, нет нужды искать, путем каких градаций мы пришли к созданию языка и всех познаний, которые имеем теперь. Если нам кажется, что потребовалось крайне значительное время, чтобы прийти к тому положению, в котором мы находимся вот уже тысячи лет, не будем жалеть времени, дадим на это тысячи веков [12]: сколько на это понадобилось времени, не меняет существа дела.

Язык разрастался и познания приобретались по мере того, как общественное состояние отдалялось от своего начала. Это не могло быть иначе, и мы снова отдаляемся от простого, когда хотим найти в этом чудесное. Но при нашем невежестве нам вполне естественно находить чудесное во всем, как только мы желаем углубиться.

286

Суть человека метафизична, его форма физична, а его образ жизни морален [13]. Языки по необходимости должны были сложиться из этих моментов, как и произошло. Вот к чему сводится вся тайна языков, на которых мы говорим. Моральный момент излишен: он существует только вследствие безумия наших нравов, которые привели к созданию моральных существ и терминов, которых мы не знали бы вне состояния законов. Моральное состояние нравов было бы только физическим этого состояния, оно также является физическим состоянием законов. Но физическое этого состояния, которым является само это состояние, столь безрассудно, что кажется выходящим за пределы физического и составляющим особый вид.

Лишь дикие животные, особенно те, которые живут охотой или имеют пальцы, как обезьяны, могут образовать общественное состояние, потому что ряд домашних животных образовался в жилище вместе с человеком, который их искусно подчинил и подвел под состояние законов, в котором им придется оставаться [n]. Но возможность того, чтобы дикие животные образовали общественное состояние, так мала, что как бы не существует, особенно из-за силы, которую нам дает наше общественное состояние против них и против всего, что они могли бы предпринять, чтобы оказаться сильнее нас. Это положение неизбежно сохранится до какого-нибудь большого переворота на нашем земном шаре, переворота, который мог бы все изменить на поверхности, ничего не меняя по сути, которая неизменна.

n Человеку, ставшему общественным, было выгодно воспользоваться своей силой, которую ему давало общество, чтобы подчинить себе множество видов животных, способствовавших ему в его нуждах, служивших его защите и ставших его пищей; но за это оказалось необходимым, чтобы он взаимно подчинил себя им. Он это и делает - трудом, который для него составляет их кормление. Прибавим к этому, что, если бы род человеческий кончился вследствие какого-нибудь большого несчастья, испытанного земным шаром, в конце концов какой-нибудь другой вид животных образовал бы общество и одержал бы верх над другими видами.

На одном континенте не может быть двух видов животных, образующих общество одновременно. Если бы их было два, одному пришлось бы уничтожить другой. Если это общество у нас, то лишь потому, что у нас есть все, что для этого нужно, - больше, чем у слонов, быков, львов, медведей и т. п. Но какой безумной и несчастной породой мы стали из-за этого преимущества и злоупотребления им, отойдя от простого и полезного! Чрезмерные успехи этой чисто физической способности, которую

287

мы называем нашим интеллектом, составляют нашу гордость. Но в то же время они составляют наше несчастье - и больше, чем мы думаем. Впрочем, чем вызваны эти чрезмерные успехи, как не безумием нашего общественного состояния, которое, умножая наши потребности и все более и более создавая в нас потребность оторваться от нас самих, привело нас ко всякого рода излишествам в области искусств и знаний [14]. Если бы наш род мог с самого начала быть тем, чем может стать, познав истину, его интеллект, ограниченный необходимым и полезным, никогда не вышел бы за пределы пристойной середины.

Вопрос XV

Необходима ли состоянию человеческих законов поддержка состояния божеских законов?

Ответ

Да, потому что это состояние не могло бы существовать, если бы нам было доказано, что оно создано нами, что в нем нет ничего, кроме человеческого [15]. Такое доказательство, однажды данное (а все стремится дать его), подорвало бы состояние человеческих законов через его основу, которой является религия. Тогда, чтобы удержаться, у него оставалась бы только физическая сила, и эта ненавистная опора привела бы к его гибели. Если оно и началось посредством этой силы, в чем нельзя сомневаться, то ему необходимо потребовалась религия, чтобы облегчить его успехи, подчиняя людей этой силе; и нападать на религию означает нападать на состояние законов [o].

o Вот что ускользает от философов-атеистов, верящих в ослеплении, что, пытаясь разрушить состояние законов божественных, они спасают состояние человеческих законов. Но что это за попытки и к чему они приводят, как не к презрению к законам, которое они мало-помалу породили в сердцах людей, особенно тех, кто призван давать народам пример уважения законов. Но против состояния законов вообще оно может сделать не больше, чем книги философов, порождающие его.

Положение, что людьми можно управлять посредством одних человеческих законов, - положение, которого атеисты не доказывают, хотя и разрушают, согласно ему, всякую религию, как будто они его доказали, - может быть истинным только в отношении немногих людей, находя-

288

щихся под палкой и в цепях, как каторжане, но не в отношении людей образованных, просвещенных и находящихся на свободе под властью законов. Одна физическая сила может, конечно, подчинить несколько человек; но, чтобы подчинить всех людей, к ней должна быть прибавлена другая сила: физической силе нужна санкция, чтобы покорить сердце и разум, чтобы подчинить людей этой силе, подчиняя их этой санкции [р]. Эта истина столь истинна в глазах здравого разума и, кроме того, так подтверждается существованием религии во все времена и во всех человеческих обществах - несмотря на все нападки, которым можно было ее подвергнуть, - что ее уже нельзя ставить под вопрос. Религии сегодня нам крайне в тягость, так как несут с собою законы и догматы; но мы не могли удалиться от простоты первоначальных нравов, стать до такого предела гражданственными, без того чтобы и религии не удалились равно от своей первоначальной простоты. Если хотят религий менее сложных, чем наши, пусть вернут людей к их первоначальным нравам; но пробовать это столь же бесплодно, как и пытаться вернуть их в состояние дикости. Отныне их можно привести только к состоянию нравов, к состоянию естественных моральных законов.

р Если бы была возможна отмена божеских законов без отмены человеческих законов, одни тайные преступления, множась, привели бы вскоре к отмене этих последних. Но так как все способствовало бы их отмене, в этой цепи нельзя видеть отдельного звена; а впрочем, рассуждать об отмене божеских законов без отмены законов человеческих - это рассуждать о невозможном.

Вопрос XVI

Нет ли народов, живущих без какой-либо религии и тем не менее живущих в обществе?

Ответ

Эти народы, если и существуют, живут, очевидно, без человеческих законов и не испытывают потребности их иметь. Их общество - это только их сборище в местах, где охота и рыболовство - но не стада и возделанные земли - обильно удовлетворяют их потребности и где у каждого из них нет ничего собственного, что могло бы быть предметом зависти для его соседа. Делать, как

289

делают некоторые философы, вывод от способности этих грубых народов жить без религии к такой же способности у нас, не ставя нас в их положение, - это примерно заключать по состоянию дикости об общественном состоянии и о гражданском общественном состоянии.

Будет правильнее, если мы скажем, что эти народы не могут жить совместно, не имея каких-то обязательств, которые надо соблюдать между собою, не имея законов и какой-то религии: раз у них есть язык, чтобы понимать друг друга; раз они рассуждают, заключают браки, имеют каждый свою хижину, свою утварь, свои орудия; раз у них наверняка есть какой бы то ни было вождь, потомок того, кто первый собрал их вместе, кто извлек их из состояния дикости [q]; и раз они видят над собой что-то, что их удивляет, чем они восхищаются и что часто их пугает. У них нет никаких записей, но состояние их общества необходимо требует каких-то законов, которым они подчиняются, каких-то религиозных обязанностей, хотя бы в отношении мертвых. Эти законы и эти обязанности создают у них понятие о справедливом и несправедливом, о моральном добре и зле. Это понятие находит подкрепление в страхе перед тем, что над ними. Ибо этот страх в соединении с устройством и порядком небес, которые они наблюдают, а может быть, и со страхом, который им внушает их вождь, приводит их к понятию о существе более мощном, чем все они, к понятию о верховном существе, о котором они - так же, как и мы, - имеют внутреннее представление [r], и побуждает их свя-

q Ничто лучше не доказывает людям, что они вышли из естественного состояния, чем состояние законов, в котором они живут. Но религия учит, что это состояние даровано богом, и им пришлось проглотить эту нелепицу, потому что следствием состояния законов было заставить их проглотить ее. Религия извлекает все свои силы из этого состояния, и это состояние ее необходимо требует.

r Как могли бы мы судить о том, что существа, воздействующие на наши чувства, не верховные, не совершенные, если бы у нас не было представления о верховном, о совершенном - представления, которое в нас является прототипом, с которым мы непрестанно сравниваем существа, находящиеся вне нас, и себя самих? Это чисто метафизическое представление существует для нас в моральном в силу абсурда, побуждающего нас верить в моральное верховное существо, управляющее нами. Отсюда идея, одновременно метафизическая и моральная, которую мы связываем с верховным, с метафизическим и моральным так же, как и с совершенным, иначе говоря, с Целым, посредством которого прежде всего мы существуем. Метафизическая идея врождена, моральная идея не подлежит сомнению, а все, что не подлежит сомнению, абсурдно.

290

зывать с этим существом абсурдную идею воздаяния и отмщения. Отсюда у них появляется религия. Все это, так сказать, при их чрезвычайно простых нравах только в зародыше. Тем не менее это существует, и, если нас не могут в этом убедить факты, поскольку мы так удалены от этих народов, здравый рассудок должен нам это возместить [s].

s Пусть об орангутангах говорят [16], что у них нет ни человеческих законов, ни суеверий, но не о народах, о которых здесь идет речь. Тогда это было бы состояние нравов.

Вопрос XVII

Но могла ли какая-то первая семья жить в состоянии человеческих законов, под управлением отца, не находясь под состоянием законов божеских?

Ответ

Да, потому что невозможно, чтобы общество могло начаться иначе, чем через состояние человеческих законов [t]. Но чем могло быть это первое бессознательное состояние человеческих законов в сравнении с тем, которого позднее потребовало сложившееся общественное состояние; и чем могла быть эта первая грубая семья в сравнении с бесчисленными и вышедшими из состояния дикости семьями, появившимися после нее, которые из-за самых невыгод их" общественного состояния, по необходимости несовершенного, то есть состояния законов, должны были все более и более искать возможность освободиться от законов, нуждались поэтому в узде религии? Делать на основании первой семьи выводы о размножившихся и все труднее удерживаемых семьях, семьях, все более или менее раздираемых противоположными интересами, семьях, образующих различные государства, различные нации, - это означает заключать от общественного состояния, только-только в колыбели, к полностью развер-

t Потребовались значительные успехи состояния человеческих законов и способности вести беседу и рассуждать, чтобы люди от них пришли к состоянию божеских законов. Как только перестанут слушать религию, чтобы слушаться только разума, в этом больше не будут сомневаться.

291

нувшемуся общественному состоянию и даже (ибо это можно сказать из-за крайнего различия) от одного состояния к другому состоянию [u].

u Я слышал, как один человек, очень сведущий по части философии, заключал таким образом и не хотел от этого отказываться, настолько был убежден, как враг религии, что цивилизованными людьми можно управлять посредством одних человеческих законов.

Вопрос XVIII

Оправданы ли нападки на религию, столь громкие в наши дни?

Ответ

Религия в нашем состоянии законов существует и составляет его часть только потому, что она по необходимости входит в него; и, поскольку она в нем существует и входит в него по необходимости и ничего строго доказанного нет, чтобы противопоставить ей как божественной, противно разуму не уважать ее, и, когда позволяют себе разоблачать какое-нибудь из ее злоупотреблений, противно разуму делать это неблагоразумно и непочтительно.

В ней можно видеть басни, суеверие, препоны; все это, столь ставящее ее, казалось бы, под удар тех, кто говорит и пишет против нее, бессильно против ее существования. Все это, скажут мне, свойственно ее природе; согласен, и сам вижу в ней только чудовищную помеху, только массу абсурда [х]. Но чудовищным пороком чего она является, как не состояния человеческих законов; а если она является пороком этого состояния, и пороком необходимым, в чем нет сомнения, то каким образом ее уничтожить, оставляя это состояние; и зачем нападать на нее и ее пороки, вместо того чтобы нападать на это состояние, породившее ее, и, следовательно, на его пороки? Не означает ли это - воспользуюсь тривиальным выражением - играть роль собаки, ярящейся на камень, которым бросили в нее?

х Именно так и следует рассматривать религию; но, если она такова и даже если она существует, причина этого в началах состояния законов. Значит, нападать нужно не на нее, а на это состояние. Но даже когда мы сможем противопоставить ей очевидность, пусть все же говорит очевидность, а не распутство мысли. Оно неуместно и равно осуждается как благоразумием, так и справедливостью. Я говорю «справедливостью», потому что мы не могли бы подойти к истине иначе, чем через религию, ее догматы и ее нелепые нравы, побудившие нас размышлять об истинном.

Религия всегда презирала распутство мысли, которое против нее бессильно, но она боится размышления. Пора увидеть, что ее страх перед ним обоснован.

292

Конечно, признание, которое я сделал только что к невыгоде религии, обрадует философов; но следствие, которое я из него извлекаю, равного удовольствия им не доставит. И все же их разрушительному уму, хочет он того или нет, придется смириться перед истиной этого вывода; она заставит их признать, что не только все их усилия ничего не могут против религии, раз они оставляют состояние человеческих законов, но и что они не проявляют ни разума, ни смелости, направляя свои усилия против нее, вместо того чтобы направить их против этого состояния, для которого она необходима.

Напрасно будут они говорить, что не любят религию, что она их стесняет, причиняет зло им и людям и что они хотят отомстить ей за это; после тех доводов, которые я им привел и которые доказывают им невиновность религии, они больше не имеют оснований это говорить; и не должны ли эти доводы показать им, в какой мере бесполезна их месть и как она может возбудить против них месть человеческих законов за удары, которые она наносит этим законам, и за смуту, которую она вносит в их царство? [у]

у Именно разрушая наполовину, как поступают философы, вносят смуту в существующее состояние; при полном разрушении было бы иначе, потому что его следствием было бы полное единение людей, и тогда действовала бы не сила, а одна очевидность общей выгоды. Но чтобы хорошо освоить эту истину, меня нужно прочитать целиком.

Религия - творение бога - была бы причиной человеческих законов, поскольку устанавливала бы моральную субординацию; но как творение людей она - следствие этих законов, и следствие необходимое. Значит, философы, усматривающие в ней только творение людей и нападающие на нее, не нападая на человеческие законы, совершают огромнейшую ошибку, потому что отсюда следует, что они хотят уничтожить следствие, сохраняя причину. Было бы неправильно обвинять их в замысле побудить нас к ниспровержению всякого господства путем разрушения господства всякой религии: их претензии так далеко не заходят. Они хотят законов без религии, ни разу нс подумав о противоречии, кроющемся в том, чтобы желать одного без другого [z].

z Хотел бы я видеть на троне философию [18], не желающую религии! Если бы она обладала возможностью ее уничтожить и обратила эту возможность в действие, она вскоре почувствовала бы необходимость ее восстановления; она тогда на собственном опыте узнала бы, что господство, не основанное на религии, основано на песке. Вот почему нет верховной власти, которая не исходила бы и не должна была бы исходить из того принципа, что всякая власть от бога. Религию можно будет уничтожить, только уничтожив всяческое господство, только перейдя от состояния законов к состоянию нравов.

293

Вопрос XIX

Теперь, когда общественное состояние установлено господством сильного, которое длится и сейчас, и несомненно является его принципом, раз оно длится - нельзя ли ввиду бед и бесконечных зол, которые несет с собой состояние законов, разрушить этот дикий принцип нашего общественного состояния и обращаться с нами как с животными, с которых снимают цепь, когда они усмирены и приручены? Нельзя ли уничтожить состояние законов и установить на его месте состояние нравов, состояние морального естественного закона? [а]

а Пусть не спешат судить о состоянии нравов, прежде чем не познакомятся с его частными сторонами, которые я покажу. Пока люди склонны видеть и знать только состояние законов, то есть наше состояние, и состояние дикости, о котором мы судим по лесным зверям, о состоянии нравов можно составить себе только смутное представление.

Ответ

Если это возможно [b], то у нас должно быть не только понятие о состоянии нравов, понятие, очищенное от всякого понятия о состоянии законов, даже от понятия о царстве Сатурна и Реи [17], или, если угодно, от вымышленного состояния невинности, в котором человек пребывал под сенью закона [c]; но для того, чтобы это понятие не было химеричным, чтобы оно смогло привести к дока-

b Я не сомневаюсь в том, что это возможно; но, чтобы лучше подойти к моей цели, я стану везде, кроме примечаний, выступать против атеистов, как будто сомневаюсь в этом.

с Человек пребывал в состоянии невинности только при состоянии дикости и может вернуться к нему только при состоянии нравов; при состоянии законов он утратил свою невинность.

294

зательному действию, - для этого нужно, следовательно, полностью покорить наш разум и нужно неопровержимыми доказательствами разрушить божественный моральный базис, на котором зиждется наше состояние законов; надо уничтожить в нас всеми усвоенное и глубоко вкоренившееся понятие о всеобщем существе-законодателе, ибо, пока это понятие не уничтожено и имеет против себя только наш атеизм, который, как будет показано, бездоказателен, состояние законов всегда пребудет в силе и ничто не будет в состоянии его поколебать.

При этих условиях и при других еще, о которых я буду говорить, наши атеисты смогут обоснованно разрушать, и я жду, что они к этому придут. Несомненно, я их завожу далеко и, конечно, дальше того, куда они могут дойти; но они необходимо должны прийти к этому, или пусть их философия склонится перед религией, признав, что она много сильнее, чем они воображали [d].

d Надо же видеть, что против религии потребны усилия иного размаха, чем усилия нашей философии, и что все решается не кляузами, а тяжбой с нею по существу.

Предположу все-таки, что они воспользуются моим оружием и найдут в естественном моральном законе то, чего им до настоящего времени не хватало, чтобы доказать, что общество атеистов может существовать [19]; я понимаю под этим мораль, не нуждающуюся в законе. Тем не менее я поставлю им условие, чтобы эта мораль не была пустой спекуляцией, чтобы она могла стать моралью людей. А еще я потребую от них сверх того и на том же основании, чтобы они мне показали, что ее метафизический базис содержится в их атеизме, хотя они и отбрасывают любой базис этого рода и не знают ни одного фундаментального.

К чему искать метафизический базис для естественного морального закона - скажут они мне, может быть, - раз у него есть такой прочный моральный базис в моральном равенстве и общности имуществ? Потому что они не видят - а я это покажу, - что моральное, как и физическое, имеет базис в метафизическом; и люди могут встретиться с трудностями для своей морали, как бы совершенна она ни была, из-за того, что им не известны начала вещей, из-за того, например, что они не знают происхождения физических благ и зол и всех перипетий, которым подвержен их земной шар [е].

е В состоянии дикости не размышляли и не рассуждали, потому что в этом не нуждались; при состоянии законов размышляют и рассуждают, потому что нуждаются в этом; при состоянии нравов не будут размышлять и рассуждать, потому что в этом не будут больше нуждаться.

295

Базис нашей морали - в боге, который, согласно религии, является одновременно существом метафизическим и моральным. Если мы не хотим признавать это существо как моральное, нельзя отрицать его как метафизическое; и тогда вместо того, чтобы видеть базис морали в моральном этого существа, как всегда видели, нужно видеть его в его метафизическом: без этого моральное не будет иметь основательной точки опоры. Но, впрочем, как добиться того, чтобы доказать людям, насколько обоснованно не желать бога, то есть всеобщего морального существа, не имея этого базиса для подстановки на его место и не сокрушая идеи бога в уме людей очевидностью этого базиса? [f]

f Сказать, что бога нет, то есть что нет морального всеобщего существа, верховного существа, по образу которого мы созданы как моральные существа, - это разумно говорить против веры. Но если под этим понимать, что всеобщего бытия, метафизического бытия, нет, - это было бы противно разуму, был бы провозглашен абсурд.

Вопрос XX

Автор «Системы природы» - если говорить о современных авторах - наверняка так далеко не заглядывал. Что вы думаете, в частности, о нем?

Ответ

В том круге разума, который я себе начертал, я не оглядываюсь на того или иного автора в частности. Но раз вы хотите, чтоб я высказался об авторе «Системы природы», я скажу вам, что он, как и все атеисты, предшествовавшие ему, лишен принципов, как моральных, так и метафизических; что он пользуется, как и они, злосчастной легкостью разрушения; что тем самым у него нет принципа, он ничего не утверждает и что его труд, несмотря на прекрасные максимы морали и на проповедническую декламацию, встречающиеся в нем, и несмотря на приводимые им доводы, чтобы отвести от себя обвинение, будто бы он опасен, может только причинить зло, не принося ничего доброго.

296

Разумное я увидел там в том, что не существует народов в общественном состоянии без религии; что атеизм не может надеяться завоевать нацию и что чистый атеизм был зародышем, который сам по себе необходимо давал существование той или иной религии, тому или иному внешнему культу.

Сверх того, что я доказал, я увидел в авторе с точки зрения морали только неистового противника религии, которую он объявляет причиной человеческих несчастий и которую поставил себе целью сделать ненавистной в глазах людей.

Эта цель, столь плодотворная и столь легкая, когда не видишь дальше ничего, дала ему отличную возможность уничтожить религию посредством таких нравов; но как он заблуждается, если думает, что уничтожить ее таким образом означает утверждать, - даже если он думает, что утверждает всеми негативными рассуждениями, к которым прибегает, чтобы уничтожить ее ею самою и ее принципом, которым является бог! По его мнению, добрые нравы при религии существовать не могут, и он делает отсюда вывод, что они могут существовать только при атеизме. Если это так, то не при таком атеизме, как у него, не знающего даже, что такое добрые нравы, - я имею в виду моральный естественный закон.

Послушать его - так он пишет только для честных душ, и он не сочтет своих усилий напрасными, если его принципы внесли покой в одну из этих душ. Это, несомненно, бескорыстные усилия, даже очень большие усилия; но его книга опубликована, она создана для того, чтобы ее читали как честные, так и бесчестные души, то есть по меньшей мере двадцать против одной, и особенно молодежь, которая ищет лишь того, что благословляет в ней пылкость страстей, увлекающих ее. Мог ли он надеяться, что при общественном состоянии, подобном нашему, где порок всегда процветает больше, чем добродетель, его мораль произведет на его читателей такое же действие, как и его разрушительные догмы, и найдет в них таких же последователей? Несомненно, надеяться на это он не мог. Для чего же тогда сочинять такую книгу и как может он нас убедить в том, что, сочиняя ее,

297

имел в виду только благо людей, не убеждая нас в то же время в том, что он человек, ошибающийся там, где меньше всего должен был ошибаться? Если бы он тщательно разобрался в своей совести, так же как и все подобные ему - в своей, он, вероятно, не нашел бы там ничего, кроме личных мотивов. От силы он мог как отец или как друг-атеист, увлеченный своей спекуляцией, сказать на ухо сыну или другу то, что он написал, - и то лишь в случае, если, вполне убежденный в их разуме, он мог быть уверен в том, что они не злоупотребят его уроками. Но сказать это вслух, сказать это [всем] людям означало тем больший недостаток благоразумия, что он сам признавал, что надежд исцелить нации от их закоренелых предрассудков он иметь не может. И он не отвертится, заявляя, что полагал необходимым считаться не с людьми вообще, а только с людьми, способными к усвоению философии и добрых нравов: потому что ему с наибольшим основанием должны были бы ответить, что ему следовало бы - раз его книга написана для того, чтобы выйти в свет, - подумать о человеческом обществе, о том, что нельзя, не совершая преступления, поджигать город, чтобы сделать добро нескольким его жителям [g].

g Достоверность не стала бы ничего поджигать и делала бы добро людям, преодолевая их невежество и отрывая их от закона. Непозволительно смешивать разрушительный труд, основанный на ней, с книгами, разрушающими, не имея ее основанием.

Вопрос XXI

Не будет ли оправдано со стороны названного автора, если он скажет, что, поскольку он не может исцелять нации от их застарелых предрассудков, он должен все же пытаться помешать им вновь впасть в бесчинства, в которые их так часто вовлекала религия?

Ответ

Забавный способ помешать им в этом - его книга! Как будто его книга могла оказать на них такое действие, не пользуясь среди них влиянием, и чтобы его атеизм не произвел своего действия, которого он, по его же признанию, оказать не может! Все, что для этого требовалось с точки зрения доброй логики, раз у него не было надежды когда-нибудь уничтожить бога и религию, - это хороший, одобренный религией трактат, и этим ему следовало бы ограничиться, не затрагивая ни бога, ни религии.

298

Даже если бы его книга обратила всех государей в атеизм, они не меньше стремились бы поддерживать не только религию, но до некоторой степени и суеверия и фанатизм: настолько покорность народов зависит от их привязанности к вере [20] и настолько эта привязанность зависит от доступной им веры и одновременно от их ревности, рьяности и энтузиазма, которых по отношению к ней недостает. Это не ускользнуло бы от нашего автора, если бы он был менее атеистом, а больше политиком.

В пользу атеизма он применяет тот избитый и донельзя суетный довод, что атеисты никогда ни в одном государстве не вызывали бунтов, войн, кровопролития, а, напротив, это дело теологов и религиозного фанатизма.

Что за сравнение в этом отношении между атеистами и теологами! Достаточно нескольких слов, чтобы показать его ошибочность, и вот они: как могли атеисты, которые по самой природе своей противной общежительности доктрины и, как следствие, повсеместно утвердившейся религии всегда были маленькой горсткой людей, скрытых в толпе и даже друг от друга; которые всегда были ненавистны народам, как доказывает ужас, связанный с их именем; которые никогда не имели и не могли иметь за собой властей, чьи принципы, по самому признанию этого автора, не созданы ни для простонародья, ни для суетных и рассеянных умов, ни для честолюбцев, интриганов и людей беспокойного духа, ни для большого количества просвещенных людей; как же, я спрашиваю, атеисты могли сделать то, что делали теологи, опираясь на власти, которые их поддерживали, которые, наверно, видели государственную пользу или вопрос совести в том, чтобы их поддерживать? Атеисты должны быть очень бедны аргументами, если прибегают к таким, чтобы в борьбе с религией опереться на них. И это - доводы, которыми они надеются купить у нас разрешение на публикацию их книг и успокоить правительство на свой счет! [h]

h Философы видят, что многое подлежит уничтожению, и видеть это легко. Но они не видят большого зла в том, чтобы уничтожать без полного знания дела, уничтожать все без того, чтобы все воздвигнуть. Именно это реальное зло побуждает здравую философию одобрять их систему не больше, чем ее одобряет теология.

Они первые покраснели бы, если бы стали свидетелями всего того вызывающего распутства мысли и нравов, которое сегодня порождает их философия, и если бы могли чувствовать, как мало это распутство доказывает истинную философию, как оно несовместимо с нею и отвратительно само по себе! Век, в котором невежество побуждает нас верить, стоит еще большего, чем век, в котором полупросвещенность побуждает нас ничему не верить: нравы тогда проще, люди более ограниченны и менее несчастны.

299

Автор «Системы природы» говорит, что принципы атеизма не созданы для честолюбцев, интриганов и людей беспокойного духа. В этом вопросе он ошибается, как и в тысяче других. Но откуда его заблуждение? Дело в том, что в свой кодекс атеизма он ввел принципы морали; и действительно, эти принципы не созданы для таких людей. Но он ввел их вопреки разуму, ибо они нисколько не вытекают из него, поскольку его кодексу недостает не только метафизического принципа, но и принципа морального.

У атеистов нет - и они не могут иметь - морали, вытекающей из их атеизма; будь они вполне последовательны, они в моральном отношении были бы только тем, чего от них требовали обстоятельства и их личная выгода. Хотел бы я знать, что помешало бы атеисту-бедняку уйти от своей нищеты за счет своего ближнего, если бы он был вполне уверен, что может это сделать безнаказанно? [i] Это - несозданная и вечная справедливость, отвечает мне наш автор [k], и я попутно выведу отсюда, что он тем самым признает - вместе с теистами и против своих собственных принципов - моральное существо, управляющее миром, что он признает бога. Ибо эта справедливость, конечно, является моральным существом. Это - хорошее воспитание - отвечает он мне еще - и страх быть открытым, в котором всегда должен пребывать атеист. На это я ему отвечаю: ему должно быть стыдно признавать это второе низкое побуждение, которое доказывает против него, что

i Мне такого возражения сделать не могут, потому что я держусь принципов, которых атеист не знает; и моя мысль столь основана на этих принципах, что оснований для такого возражения нет. Хотя теизм силен им против атеизма, он никогда не может быть сильнее истины.

k «Вечная» и «несозданная» - это отрицание морального, как и метафизического и физического; следовательно, вечной и несозданной справедливости не существует.

300

то, что помешало бы атеисту уйти от нищеты, не было бы прямым выводом из его атеизма. И еще я добавлю, что в том случае, когда хорошее воспитание делает атеиста строжайше честным человеком, он и тут - больше, может быть, чем предполагает, - будет обязан религии, потому что она большей частью всегда входит в хорошее воспитание и никогда полностью не изгоняется из сердца, какие бы усилия ни делались, чтобы ее оттуда изгнать. Даже очевидность не может ее изгнать полностью, тем более система - чисто гадательная и лишенная основания система, несущая только произвольную мораль, каковой является система атеистов. Эти господа полагают, что у них нет религии, но они ошибаются: они недостаточно убеждены для этого, да и не могут быть убеждены. Старость, при которой больше не черпают доводов в своих страстях, и приближение смерти обычно отвращает их от атеизма

21

Вопрос XXII

Вы побиваете атеизм моральным и одновременно его непоследовательностью и его слабыми доводами; а можете ли вы побить его метафизическим, которого он не признает?

Ответ

Этот вопрос уводит нас в мир разума; но, чтобы разобраться в нем яснее, чем в мире чувственном, требуется только внимание. Рассмотрим атеизм в том, чего он не признает, - в метафизике; докажем ему его непоследовательность или, лучше сказать, его невежество в этом отношении, показав ему, что именно метафизическое и составляет то, что в нем есть положительного; докажем ему, что его метафизическому недостает основы, и сделаем это, противопоставив ему самую неожиданную для него систему, подлинно метафизическую систему, каковой является система природы. Я извлеку ее из самой метафизики религии и, как следствие, заговорю, развивая ее, тоном теологической философии, ибо теология необходимо имеет философию в качестве основы и не все знают эту основу [l], которую я использую.

l Все, что религия может сказать о боге, взятом метафизически и взятом в себе самом, будет мною сказано; и я здесь заранее предупреждаю, что использую все без ограничения выражения, которые использует или может использовать она, чтобы определить его. Абсурдное так перемешало во всеобщем существе, именуемом богом, моральное с метафизическим, что тысячи трудностей возникнут при их разделении. И все же его необходимо проделать, чтобы понять меня, потому что я не только выделяю его, но и уничтожаю, как самую большую абсурдность.

301