Часть 9.

Д. Д.

Мне было бы очень прискорбно этим ограничиться: вот тогда у г-на Р. были бы основания рекомендовать мне - как он это делает, хотя и признавая мои истины, как метафизическую, так и моральную, - прежде всего отрешиться от убеждения в том, что мною открыта истина. Однако по поводу этого совета, показавшегося столь непонятным и маркизу де В., и мне, я должен сказать, что не вижу в возражениях г-на Р. ничего объясняющего нам, как мы его о том просили, почему он этот совет дает. Еще раз прошу его нам это объяснить, равно как и его утверждение, будто моя моральная истина не совсем нова.

Г-н Р.

Д. Д. отсылает меня к доказательству существования Ничто - я ничего подобного не нашел.

Д. Д.

А тем не менее г-н Р. прочитал мое сочинение и все мои дальнейшие ответы. И тем не менее г-н Р. признает существование Целого, неизменно влекущее за собою

389

существование Всего, подобно тому как доказательство существования Всего влечет за собою доказательство существования Целого. Оправдание для него одно: он признает существование Целого, не разобравшись хорошенько в том, что он признает.

Г-н Р.

Что до меня, то, чем больше я размышляю, тем менее я расположен признать существование не-существования, или несуществование существования, - тут явно ощутимое противоречие.

Д. Д.

Не требуется и размышления, чтобы не признавать подобную бессмыслицу, и если г-н Р. именно таким образом представляет себе отрицательное существование, то меня нимало не удивляет, что он его не приемлет.

Г-н Р.

Существование Всего, то есть Ничто, подобно горе без долины.

Д. Д.

Вот уж неожиданное уподобление Всего чувственно воспринимаемому предмету! Но гора необходимо существует в силу долины, а долина - в силу горы, тогда как Все, существующее в силу себя самого, не есть гора.

Г-н Р.

Впрочем, заблуждение Д. Д., если он заблуждается, я считаю ошибкой метафизика весьма глубокого.

Д. Д.

Как! С моей стороны заблуждение установить существование в себе, существование бесконечного, единственного, Всего, установить его способом столь же простым, как и новым? О, г-н Р., подумали ли вы о том, что говорите?

Г-н Р.

Согласиться с тем, что Целое, рассматриваемое вне отношения к его частям, есть противоречие, - значит согласиться с тем, что Все есть противоречие.

390

Д. Д.

Это было бы справедливо, если бы Целое, рассматриваемое вне отношения к его частям, оставалось тем же, что оно есть, будучи рассматриваемо по отношению к ним; но это несправедливо, раз Целое становится Всем, а это-то именно я и говорю. Все не есть противоречие, но оно является таким с точки зрения Целого, так как оно его утверждает, его отрицая, будучи его отрицательным противоположным...

В этом месте своего письма г-н Р. пытается отказаться от сказанного им по поводу того, будто отрицательное существование является крайним напряжением ума, привыкшего питаться лишенными реальности ухищрениями. Но, судя по тому, как он отказывается, лучше бы ему просто высказать осуждение. Вот доказательство, вот точные слова самого г-на Р.: «Абстракция о Целом, рассматриваемом вне отношения к его частям и становящемся тогда Всем, из положительного существования становящемся существованием отрицательным, - абстракция эта, говорю я, заставила Д. Д. допустить еще великое множество других абстракций, вытекающих из нее и составляющих его рассуждение о Ничто, а не из его метафизической и моральной истины. Его ум, привыкший питаться лишенными реальности ухищрениями...» Но ведь эта абстракция нимало не заставила меня признать и множество других абстракций, раз она и мое рассуждение о Ничто суть в точности одно и то же, ведь из этой абстракции никакой другой абстракции не вытекает. Таким образом, г-н Р. неудачно отказывается от слов, в которых мы у него потребовали отчета.

Г-н Р.

Д. Д. привык питаться подобными абстракциями, рассматривать их как истины, тогда как они суть лишь отсутствие истин или истины отсутствия. Существование Ничто, или бытия без бытия, существования без существования, существования отрицательного, есть крайнее усилие, проистекающее из подобного обыкновения, - вот что я хотел сказать.

391

Д. Д.

Надобно полагать, что г-н Р. считает Д. Д. совсем безумным, если думает, что тот допускает существование бытия без бытия, существование без существования. Но хорош, должно быть, и он, если после всего, что было сказано, чтобы разубедить его в том, будто это не-существование и есть отрицательное существование Д. Д., и будто Все или Ничто (которое есть просто бытие) есть не-бытие, - если он после всего этого продолжает так думать. До тех пор, покуда он станет упорствовать в этой мысли, он будет прав, говоря, что Истипа, или отрицательное существование Д. Д., есть лишь отсутствие истины.

Г-н Р.

Рассуждение Д. Д. бесплодно или неплодотворно только потому, что оно всецело противоречиво, что оно - противоречие.

Д. Д.

Маркиз де В. на это возразил так хорошо, что я ограничусь здесь лишь тем, что скажу: мое рассуждение о Ничто подтверждает аксиому «ex nihilo nihil fit» [52]. Но зачем же устанавливать Ничто? Да затем, что Ничто существует и что требовалось доказать его существование для того, чтобы дать полное представление о существовании, чтобы не оставить педосказанным ничего относительно сущности вещей, чтобы ознакомить с бесконечным, с вечным, о котором мы не в меньшей мере имеем представление, чем о конечном, о времени. Ничто, будучи существом безотносительным, неплодотворно, но, как оно ни неплодотворно, оно есть Все. И как не познать Все, хотя, впрочем, все сказано, когда сказано Все.

Г-н Р.

Истина изолированная, несомненно, представляет собой только противо-истину, только лишенное реальности ухищрение.

Д. Д.

Истина отрицательная, несомненно, не представляет собой изолированной истины, раз она неотделима от истины положительной. Впрочем, я согласен с тем, что она - лишенное реальности ухищрение, если только к ней применимо название ухищрения, раз она вместо того, чтобы быть реальной, является отрицанием реальной, или положительной истины.

392

Г-н Р.

Вот упорный человек! - скажете вы, господин маркиз. Но чем больше я вдумываюсь, тем меньше я допускаю, чтобы я когда-либо мог признать отрицательное существование как бытие существующее, a parte rei, - для меня это остается возмутительной несообразностью.

Д. Д.

Вы, стало быть, решительно не хотите - раз вы можете сказать «да», не говоря «нет», - чтобы «нет» было в равной мере и «да», чтобы существование Ничто было зависимо от другого существования вплоть до невозможности существования одного без другого? Очень жаль, ибо иначе вам не труднее было бы признать существование отрицательное, чем положительное, и оба они в одинаковой мере представлялись бы вам существующими a parte rei. Кстати, по поводу этого a parte вы должны припомнить, что я его не отличаю от другого a parte - от a parte mentis, причем mens я разумею не в смысле лично моего ума или вашего, а в смысле ума общего всем существам, представляющего собой все то, что строго общо им всем и что я у человека называю разумом, интеллектом, чувствами согласованности и гармонии. Вы, вероятно, помните и соглашаетесь со мной в том, что оба a parte - одно и то же, раз вы признаете мою метафизическую истину, в которой Целое является a parte rei. Но тут я вынужден остановиться: быть может, вы и не соглашаетесь... Если я в этом усомнился, то потому, что не знаю, что мне думать: то вы эту истину признаете такой, какой я ее устанавливаю, то есть существующей реально, а немного погодя вы видите в ней лишь созданное мною бытие. Как же мне прикажете с вами рассуждать, когда ваши противоречия повергают меня в смятение? Признаете вы эту истину существующей a parte rei - да или нет? Если да, то почему же вы отказываете в таком же a parte истине отрицательной, раз действительно немыслимо, чтобы «да» и «нет», обе истины, являющиеся одной и той же истиной в двух противоположных аспектах, могли существовать одна без другой?

393

Если вы этого не признаете - дело другое, тогда нам с вами надобно начинать с самого начала, точно нами еще ничего не пройдено, и вам придется отступать, покуда вы не признаете, что вы со мной не согласны ни в чем. Вам оно, конечно, нелегко будет после всех ваших признаний, но правда превыше всего...

Познав как следует Целое, вы не могли в равной мере и не признать Всего. И как только я увидел, что вы оспариваете Все, я не колеблясь должен был подумать, что вы признаете Целое, не совсем разобравшись в этом. Но возвратимся к вопросу о parte rei и о различении между существованием положительным и отрицательным. Разве возможно с разумным основанием отказываться составить себе представления, притом различные представления, о Целом и Всем, которые, несомненно, два бытия и два бытия различных?

Что ж, сударь (вы вынуждаете меня возвратиться с вами к азбуке моего рассуждения), неужели столь непреодолимо трудно для такого человека, как вы, сказать себе то, что настолько ясно и само по себе, и на основании моего сочинения, - мне просто совестно вам напоминать: что существа физические, или частные, необходимо суммируются; что сумма их необходимо является суммой универсальной; что универсальная сумма необходимо иной природы, чем то или другое входящее в ее состав частное существо; что все частные существа необходимо она же, подобно тому как она со всеми частями необходимо эквивалентна их Целому, будучи Целым всех этих частей; что сумма эта - Целое, когда она рассматривается раздельно от ее частей, причем и сумма, и части рассматриваются в отношении; что она - Все, когда подобное различение не проводится, когда и она, и ее части рассматриваются как составляющие одно и то же бытие, как бытие единственное, отрицающее всякое иное бытие, бытие, о котором можно лишь отрицать все то, что утверждается по поводу единого бытия; что бытие это утверждает, что упомянутая сумма неотделима от себя самой, рассматриваемой в аспекте Целого; что, следовательно, она утверждает последний аспект тем самым, что является его отрицательным противоположным, тем самым, что она его отрицает; что «нет», или бесконечное, необходимо утверждает «да», или конечное, тем самым, что отрицает его? Бесконечное необходимо влечет за собою представление о конечном, отрицая его, - это-то я и называю утверждением конечного со стороны бесконечного. Но ведь г-н Р. отрицает существование бесконечного... О portentosa negatio! [53]

394

Сочинение мое должно было полностью доказать вам существование такой суммы, очерк которой я вам сейчас набросал. Я доказал вам ее существование как истинными (и единственно истинными) представлениями, какие я связываю с общими собирательными положительными и отрицательными терминами, так и моими выводами, которые все применимы к универсальному опыту. Я доказал вам существование этой суммы как применением познаний о ней ко всем доселе смутно принятым представлениям о боге, о материи, о существовании, так и разъяснением всех явлений не той или иной вещи, а универсальности всех вещей, а также и противоречиями, в которые (как я показываю) неизбежно впадаешь, как только пытаешься отрицать существование названной суммы или утверждать, что нам не дано ее познать. И тем не менее сумма эта все еще остается для вас бытием, созданным мною, порожденным в моем представлении, но не существующим a parte rei, по крайней мере что касается отрицательного его аспекта, против которого вы особенно ополчаетесь. Что же мне сказать вам? И в какие рассуждения можем мы с вами входить?

Перестанем рассуждать, говорите вы маркизу де В. Но это то же, что сказать ему: перестаньте для меня существовать. Ведь он свел меня с вами только в надежде встретить в авторе книги «О природе» любителя рассуждений.

Г-н Р.

Вы весьма искусно играете, господин маркиз, словами Ничто и всеотрицатель, вы добиваетесь того, чтобы мое «всеотрицание» стало верой в Ничто, но вам это покуда еще не удалось. Перед тем, как заставить меня уверовать в Ничто, надобно еще немало потрудиться над обработкой ума, верующего ни во что, чтобы передать его в ум, верующий в Ничто или во Все.

395

Д. Д.

Не так уж все здесь сводится к игре словами, г-н Р., ибо вы согласитесь, что, если нам когда-либо удастся убедить вас в существовании Ничто, вам тем самым будет доказано, что всеотрицание есть вера в это существование, а никак не ваш отказ признать какую-либо из существовавших доселе доктрин. Подобный отказ в признании, правда, свидетельствует о том, что вы не верите ни во что из того, что составляет содержание этих доктрин, но такое неверие никогда не сможет сойти за то, о чем здесь идет речь. В случае отказа от прежних верований вы можете сказать, что вы не верите больше ни во что, но не говорите этого перед тем, как уверовать, ибо это значило бы сказать, что вы не верите больше в то, во что не верили никогда, да никогда и верить не могли, не познав его; и вы сами согласитесь, что такого рода речи не приличествуют философу, привыкшему ставить точки над «и».

Но, однако принимая ваше заявление в нашем смысле - ум ваш не верит ни во что, вы все еще стоите на том же, несмотря на весь наш спор. Ну а то, в чем вы как будто со мной соглашались? Я, правда, так и думал, что вы мою метафизическую истину признавали только для виду, и я не сомневаюсь больше, что она в ваших глазах является лишь бытием, созданным мною, созданным моим частным умом...

Да окажут, однако, настоящие возражения, убедив вас, что вы заблуждаетесь, некоторое влияние на ваш ум, и да заставят они его меньше склоняться к своему всеотрицанию и с некоторым вниманием отнестись к значимости моего понятия небытия.

Письмо маркиза де В. г-ну Р.

Расплывчатый ответ, данный вами, дорогой г-н Р., на последние попытки Д. Д., побудили меня вновь взяться за основы вашей с ним переписки (переписанной им с целью поместить ее в конце его сочинения) и перечитать ее от начала до конца.

Признаюсь, что я, как и Д. Д., и аббат И. [54], и весьма просвещенный автор прилагаемого письма, не постигаю, каким образом вы могли до сих пор устоять против приводимых им доказательств в пользу признания отрицательного существования, а стало быть, и полной и цельной истинности его рассуждения.

396

С вашей стороны (простите, что я это вам говорю) я усматриваю только слова, которым он непрестанно противопоставляет вещи. Вы непрестанно вынуждаете его повторять вам то, что говорилось уже и чего вы якобы не можете уразуметь. Вы отрицаете, и только отрицаете, не приводя соображений более сильного порядка, чем, например: «Я могу сказать «да», не говоря «нет»» или «Все есть гора без долины», «изолированная истина», «возмутительное противоречие, ни к чему не приводящее».

Мне представляется, что вы не можете пройти с ним ни шагу, не споткнувшись; он вас подымает, но вы продолжаете спотыкаться. Ваши ошибки, которые он вас заставляет ощупать рукой и увидеть глазом, должны бы вам доказать, что вы не умеете извлечь пользы ни из них, ни из выводов из них, ни против вас, ни за него, исправляющего их. Вы доходите даже до того, что отрицаете в одном месте то, что признаете в другом, до того, что признаете реальность Целого, а затем говорите, что оно существо, измышленное Д. Д., что оно не существует a parte rei. Если это называется рассуждать, да еще с человеком, с вами рассуждающим, то я, признаюсь, перестаю что бы то ни было понимать...

Сильнейшее ваше заблуждение, по-видимому долго вас ослеплявшее, - это то, что вам казалось, будто отрицательное существование есть не-бытие, или отрицание всякого существования. Но вы должны наконец после всех разъяснений Д. Д. согласиться с тем, что по началам своим отрицательное существование есть лишь отрицание существования чувственно воспринимаемого, или относительного. А раз вы с этим должны согласиться и ваше заблуждение по столь существенному поводу рассеяно - как же вы можете ограничиваться тем, что вместо ответа вы легкомысленно и, быть может, даже иронически пишете мне, что вы не обращены, но, что, быть может, когда несколько зим убелят вашу голову сединой, вы сможете возвыситься до столь величественных рассуждений?

Думаете ли вы решительно - да или нет? - что отрицательное существование Д. Д. является отрицанием всякого существования? Если вы продолжаете так думать, то как это возможно после его ответов по этому вопросу, бесспорно исчерпывающих его? Если же вы этого больше не думаете, как можете вы об этом умолчать и оставить все по-прежнему, тогда как весь ваш спор от этого совершенно видоизменяется? Мне кажется, что вы должны

397

либо сознаться в вашем заблуждении по этому основному вопросу и глубже вдуматься в рассуждения Д. Д., либо, если вы с ним не соглашаетесь, доказать, что вы имеете основания не соглашаться. Вот чего я от вас ожидал, ожидал с тем большей надеждой, что вам известно, насколько я этим вопросом интересуюсь. Ожидал я от вас также доказательства, что истину положительную и истину моральную, и прямо и косвенно из нее вытекающую, вы признали с полным разумением и что напрасно Д. Д. отрицал за вами такое полное сознание на том основании, что вы не признаете истину отрицательную. Но и этого я не дождался...

Судите же, как я должен был быть ошеломлен, читая ваши ответы, видя, что вы решили попросту бросить нас с Д. Д. - вы, выдавший себя нам за искреннего почитателя истины, вы, который по всему должны понимать, насколько мы близко принимаем к сердцу этот вопрос и как желаем выслушать от вас удовлетворительное объяснение вашего упорства, если только для него может найтись удовлетворительное объяснение.

Ваш образ действий с тех пор, как вы вступили с нами в спор, до того невообразим, что я предпочитаю в настоящий момент о нем забыть и помнить лишь о чувствах, с которыми всегда к вам относился.

Передаю перо Д. Д., который желает со своей стороны написать вам несколько строк.

Берусь за перо, сударь, для того, чтобы возразить на следующие слова из переданного мне вашего предшествующего письма к маркизу де В.: «Главнейший аргумент Д. Д. представляется мне лишь паралогизмом, когда он меня серьезно спрашивает, может ли положительное существовать без отрицательного, может ли бытие существовать без не-бытия. С таким же успехом он мог бы спросить меня - могу ли я быть живым, не будучи мертвым?»

Я вас, сударь, не спрашивал, может ли бытие быть без не-бытия, потому что, на мой взгляд, не-бытие есть абсурд, бессмыслица, противоречие. Спрашивал я вас только о том, может ли бытие положительное существовать без отрицательного, без бытия, его отрицающего. Бытие же это, повторяю еще раз, не есть не-бытие, раз оно есть бытие единственное, бытие в себе,

398

просто бытие и раз оно не бытие, им отрицаемое, потому, что оно в таком случае отрицало бы само себя; оно отрицает только бытие чувственное, так как это последнее - чисто относительное. Вот в чем ваша постоянная ошибка, как вам только что заметил маркиз де В., и эта-то ошибка больше всего и невообразима после всего, что мы сделали, чтобы ее вам разъяснить.

Если бы вы меня прочитали и уразумели, вы увидели бы, что в применении к предмету, о котором идет речь, всякое сравнение чувственного порядка совершенно абсурдно. Вы увидели бы, что из него следует, что в смерти нет отрицания жизни, а в жизни нет отрицания смерти; а следовательно, вы и не сказали бы, что я с таким же успехом мог бы вас спросить, можете ли вы быть живы, не будучи мертвым. Есть одно лишь бытие отрицательное - это Все, и искать в Целом материала для сравнения с ним - значит желать сравнивать несравнимое.

Имею честь приветствовать вас.

Ответ г-на Р. маркизу де В.

Милостивый государь,

я тем сильнее огорчен, что вы недовольны мною, что искренне желал бы удовлетворить вас во всех отношениях и что не было бы для меня большего удовольствия, чем если бы я мог преуспеть в этом. Я, очевидно, не могу уразуметь систему Д. Д.; ваши последние письма - ваше и его - убеждают меня в этом больше, чем когда-либо. Я не постигаю его отрицательное существование. Бытие отрицательное есть отрицание бытия положительного, между тем последнее не может существовать без первого, иначе говоря, без отрицания самого себя. Вот чего я не постигаю. Но у меня достаточно высокое мнение о метафизических познаниях Д. Д., как равно и о ваших, чтобы желать полного ознакомления с его рассуждениями и уповать на то, что, когда занятия мои сократятся, я окажусь в состоянии подробнее изучить систему, быть может, даже под непосредственным руководством учителя. Интерес, проявляемый вами к этому вопросу, а также интерес к истине (они в моих глазах нераздельны) заставят меня скорее приблизить этот момент, столь для меня приятный, как бы отдален он ни был.

Ответ маркиза де В. г-ну Р.

Согласитесь, дорогой г-н Р., что ответ ваш на мое последнее послание вовсе не ответ. Таким образом, я прихожу к убеждению (благодаря уловкам, к которым вы прибегли, чтобы меня в этом разубедить), что предмет нашего спора вас нисколько не интересует и что нам с Д. Д. не остается ничего иного, как прекратить его. На этом решении мы и останавливаемся [28*].

28* Желаю, чтобы решение это оказалось бесповоротным, ибо пусть читатель сам судит, что за философ этот господин Р.

Копия письма [29*], полученного мною из Парижа в то время, когда я полагал, что мне не придется больше заниматься г-ном Р.

29* Привожу эту копию для того, чтобы читатель узнал, с карим человеком мы с маркизом, не подозревая того, имели дело.

Вы доставили мне живейшее удовольствие, сообщив мне вести о здоровье милого маркиза. Я уже целый век не имел о нем никаких сведений и очень был этим встревожен: я полагал, что все общество О рассеялось, что вы - в Монт [55], маркиз - в походе, а толстяк аббат - во власти философического бреда и заблуждений собственного воображения. Не могу вам сказать, до какой степени я был восхищен последним письмом г-на де В. Робине, который, как подобает человеку с его именем, повел себя с нами, как бесцветный говорун [56]. По поводу этого господина у меня как раз недавно был любопытнейший разговор с одним литератором, который долгое время прожил с ним, основательно знает его и насквозь видит все его интриги и проделки. Я ему рассказал обо всей нашей переписке. Он нисколько не удивился той роли, какую господин этот разыграл в этом деле, и узнал его поведение, остающееся себе верным и постоянным во всякого рода делах. Он уверен, что (как вы подозревали и нередко высказывали) Р. вашего рассуждения не прочитал, а если и читал, то ровно настолько, сколько требовалось, чтобы нахвататься терминов для беседы с вами, и уж во всяком случае ничего не разобрал.

400

Мой литератор описал мне его как пти-метра от философии, влюбленного в свою внешность, составившего себе жаргон остроумца и дамского угодника на предмет пленения дам обоего пола. Он - великий делец по части рукописных сочинений, которые он обменивает, перекраивает и отдает в печать своему типографскому обществу. Имеются сильные подозрения относительно того, что не он автор трактата «О природе», по поводу которого он претерпел частые нападки, а отвечать на них не мог. Он чрезвычайно скрытен, недобросовестен, опасен вследствие извилистости путей, избираемых им для достижения его целей. Он мелочен и заботится о множестве крохотных подробностей, недостойных ума основательного и сильного. Ни за одно его писание нельзя поручиться, как за сочиненное действительно им самим. Вся работа сводится к подчистке, подкраске и разукрашиванию рукописей, раздаваемых им по сходной цене, на вес и на меру, подручным, которые берутся выуживать разные места из крупных трудов. А теперь нам угрожают семь толстых томов энциклопедических добавлений, заказанных им по столько-то за статью писателям, подобным нашему милому аббату, - последний, говорят, в настоящее время занят пачкотней бумаги для него. О бедная публика, как над тобой издеваются!

Я больше не удивляюсь тому, что философ подобного закала не дерзнул показаться в О, чтобы лицом к лицу сразиться с вами. Дело было для него чересчур рискованное. Он понял, какой опасности подвергает свою репутацию, на которую достаточно дунуть, чтобы она рассеялась как дым. Хвалю его за осторожность, побуждавшую его сначала отказываться от дуэли с пером в руках. Он хорошо бы сделал, если бы при ней оставался и не дал себя вовлечь в бой, в котором не проявил ничего, кроме хитрости, неловкости и недобросовестности. А теперь он может выпутаться из положения только мало-помалу, с теми ужимками, которые называются вежливостью, и избегая ответов по существу.

Скажу, что вам повезло, если он не воспользовался временем, пока ваша работа находилась у него в руках, чтобы по своему обыкновению дать ее списать; этого-то вам и приходится опасаться, если только недостаток понимания не удержал его от подобного намерения [30*].

30* Вот, действительно, чего я имею все основания опасаться. Ничего бы этого не было, знай я г-на Робине до того, как завязать с ним переписку. Моим первым движением по получении приведенного письма было - бросить в огонь все письма; но мое внимание обратили на то, что из них возможно почерпнуть полезные разъяснения, да и, кроме того, самые опасения мои требуют того, чтобы все, что касается сношений г-на Робине со мною, было известно.

401

Переписка с аббатом И., метафизиком Энциклопедии

Начну с передаваемого почти слово в слово собеседования между маркизой де В. [57], аббатом И. п мною, происходившего 7 октября 1772 года вечером. Нужно заметить, что маркизе де В., совмещающей с большим природным и просвещенным умом редкую способность схватывать и понимать, давно уже прожужжали уши нашими с аббатом спорами и она до известной степени была уже в курсе дела.

На следующий день после собеседования аббат публично прочел излагаемое ниже и признал его точно и верно переданным.

Собеседование между маркизой де В., аббатом И. и Д. Д.

Маркиза. Итак, невозможно, чтобы вы опять схватились между собою?

Д. Д. Да с какой стати мне нарушать данное мною обещание!

Мне никак не вбить в голову аббата, как я ни старался это сделать, что в конечном счете, пожалуй, и возможно допустить, что мое рассуждение верно, - а надо же, чтобы он эту возможность признал.

Аббат И. Никогда не признаю.

Д. Д. Поэтому и выходит, что вы постоянно думаете, как бы меня разбить, и никогда не подумаете, как бы уразуметь.

Аббат И. Как же бы я мог вас разбивать, не разумея вас?

Маркиза. Часто встречаются люди, разумеющие по-своему, а не так, как следует разуметь. Но что бы ни говорил Д. Д., я не думаю, чтобы вы принадлежали к числу таких людей.

Аббат И. Вы совершенно правы, маркиза, способность понимания у человека, всю свою жизнь занимавшегося метафизикой, не должна подлежать сомнению.

402

Маркиза. Само собою разумеется, и, если бы мне когда-либо пришла фантазия завести себе метафизика, я бы к вам и обратилась.

Аббат И. Это большая для меня честь, маркиза. Но метафизику свою я строю отнюдь не на сумме всех существ, как то делает Д. Д.

Д. Д. Сумма эта никогда доселе не рассматривалась ни в себе, ни в отношении к существам в частности, а между тем ее одну, уважаемый аббат, и следовало рассматривать для обретения истины.

Автор «Системы природы» и тысяча других авторов говорят, что природа вообще есть великое целое [58], являющееся результатом соединения различных веществ, различных их комбинаций, а также разнообразных движений, наблюдаемых нами во Вселенной. Но что такое это великое целое? Что оно такое в себе и по отношению к составляющим его существам? Одной ли оно природы с ними, взятыми раздельно, или иной? Об этом никем из них не сказано ничего, об этом никто из них даже не помыслил сказать что-либо или задуматься, не сделал этого и никто из тех, кто им возражал...

Я размышлял над тем, над чем они не размышляли; я сказал то, чего они не говорили. Отсюда проистекала вся истинная и неведомая доселе суть - вот чем моя философия разнится от всякой иной.

Аббат И. Все это не доказывает ничего.

Д. Д. Все это - факты, которые я вам отнюдь не выдаю за доказательства, и мне сдается, что тут вам изменяет ваша логика. Кстати, о логике: вы постоянно говорите, что я в логике силен, что логика в моем сочинении великолепна, но, на ваш взгляд, основной мой принцип ложен. Из этого я делаю вывод, что вам ни одно слово во всем моем труде не должно представляться правильным, ибо если основной принцип его ложен, а все выводится силою моей логики из этого принципа, то и все в моем труде поневоле должно быть ложным. Тем не менее, по вашему собственному признанию, там встречается много истин, с которыми вы соглашаетесь.

Аббат И. Я не без ограничений и оговорок признаю вашу силу в логике. Так, например, ваша мораль, или моральная истина, вовсе не вытекает из вашей метафизической истины, откуда вы ее выводите, не подводя под нее никакого другого основания.

403

Маркиза. Мне очень нравится, что вы нападаете на логику Д. Д., - тем больше чести для вашей логики.

Д. Д. Аббату необходимо было напасть, чтобы самому выпутаться: моя аргументация припирала его к стенке. Но как-никак - вот моя логика от меня и уплыла - приходится с этим примириться, раз моя моральная истина не вытекает из метафизической. Ах вы, аббат-предатель! Неужели стоит признавать за человеком логические способности, чтобы затем так немилосердно ему в них отказать? И неужели вы меня уразумели или хотя бы прочитали, раз вы говорите, что я под мою истину моральную подвожу одну только положительную основу - мой метафизический принцип? Неужели от вас ускользнуло, что у нее есть и другая основа - отрицательная, или, вернее говоря, косвенная, в виде того разрушения, какому эта основа подвергает состояние законов - состояние, за которое вы держитесь так цепко и наперекор очевидности?

Маркиза. Смелее, аббат! Он начинает сердиться, а это доказывает, что он неправ.

Аббат И. Вы читали «Систему природы», сударыня. Что ж! Возражения, приводимые Д. Д. против автора этой системы, те же самые, какие следует приводить и против Д. Д., и я не хотел бы побивать его каким-либо иным оружием.

Д. Д. Но ведь я за автором этой «Системы» не признаю никакого основного принципа, а вы сами говорите, что у меня таковой есть.

Аббат И. Иметь ложный основной принцип равносильно тому, чтобы не иметь его вовсе.

Маркиза. Так ли это, господин аббат? Мне это внове! Я бы этого не подумала! А что, если бы, по несчастью, и бог, и религия оказались ложным основанием, - тогда у людей не осталось бы основы ни в боге, ни в религии?

Аббат И. Это возражение я приведу против себя в сочинении, над которым я работаю, и там я на него и отвечу.

Д. Д. Отняв у меня преимущества логической силы, которую вы ранее за мной признавали, вы теперь отказываете мне и в том, что у меня есть основной принцип. Однако - если только вы обратили на это внимание, - утверждая, с одной стороны, что имеется такой принцип,

404

и к тому же весьма плодотворный, я, с другой, утверждаю, что такового нет, и оба эти утверждения взаимно друг друга поддерживают, раз они не могут существовать одно без другого. Неужто вы в такой взаимной опоре, столь ясно доказанной в моем сочинении, не усматриваете ничего в пользу моего принципа?

Аббат И. Я тут ничего в толк не возьму - что вы хотите сказать?

Д. Д. В таком случае не говорите, что вы меня уразумели, и для поддержания вашей чести не говорите даже, что вы меня прочитали.

Аббат И. Как это я вас не разумею? Кто же вас разумеет, если не я? Посмотрите, сударыня: он сам говорит, что истины его не могут ускользнуть даже от ребенка, и утверждает, будто я его не разумею.

Д. Д. Я не говорил, что мои истины не могли бы ускользнуть и от ребенка, я говорил только, что мне легче внедрить их в детскую голову, нежели во многие иные головы, столь решительно отбивающиеся от всякой чуждой им мысли, что они скорее не головы, а настоящие булыжники.

Аббат И. Смею надеяться, что моя голова не из таких.

Д. Д. Отлично! Но вы согласитесь с тем, что вряд ли для нее создано сочинение, вся истинность которого заключается в его целокупности, притом целокупности совершенно нового вида, и беда для этого сочинения, если первое представление о нем, запечатлевшееся в этой голове, не в его пользу.

Аббат И. Я придерживаюсь принципа, и этого с меня достаточно.

Д. Д. Это значит, что, будучи предубежденным против принципа, хотя и не разумея его, вы не желаете видеть ни доказательств его, ни его применений, ни следствий, ни выводов, ни даже сколько-нибудь считаться с другим существом - не-принципом, но доказывающим принцип, подобно тому как оно само им доказуется.

Аббат И. Повторяю еще раз, я придерживаюсь принципа. А при вашем принципе, якобы разъясняющем все явления, я все же не знаю, как в матке образуется плод.

405

Д. Д. Вы рассуждаете подобно Вольтеру и стольким другим, не ведающим пределов, какими мир метафизический отграничен от физического мира, и в доказательство нашего, на их взгляд, непреодолимого неведения ставящим в один ряд явления как физические, так и метафизические. А между тем, господин аббат, принцип мой, будучи не физическим, а метафизическим, может объяснить одни только метафизические явления, как, например: почему все - более или менее, почему все в природе относительно, почему в ней не встречается ни в каком отношении совершенство или абсолют, почему в ней нет ничего в себе? Он, впрочем, доказывает также, что разъяснение физических, или частных, явлений никак не может привести нас ни к чему полезному и что они по своей природе тем менее объяснимы для человека и тем менее подлежат исследованию, чем более они от него отдалены, - как, например, явления, происходящие внутри матки, куда глаз может проникнуть с еще большим трудом, нежели на Луну.

Аббат И. Раскрытая истина должна дать объяснение всему.

Д. Д. Нет, господин аббат, но она должна разъяснить, почему есть вещи, по природе своей не поддающиеся ее разъяснениям; почему подробности строения Вселенной являются предметами познания низшего порядка, выходящими за пределы поставленной ей цели; почему ими возможно овладеть лишь более или менее, в зависимости от большего или меньшего соприкосновения с ними. Наши философы, по этой части знающие не больше нашего, полагают, что открытие истины должно дать объяснение явлений физических. Плюньте на это, как вы делаете по поводу их ярости в разрушении без созидания, по поводу их заблуждения, будто законы человеческие могут остаться в силе без законов божеских, по поводу их непоследовательности, заставляющей их проповедовать веротерпимость и вместе с тем громогласно заявлять, что предметы ее, то есть разного рода культы, лишены здравого смысла.

Аббат И. Извольте, могу на них плюнуть; но у меня все же не лежит душа к вашему принципу.

Маркиза. Держитесь стойко, аббат, и не давайте себя захватить врасплох: вы тут наш общий боец против него.

406

Аббат И. Известно ли вам, сударыня, доказательство - единственное доказательство, приводимое им в защиту его метафизического принципа? Оно состоит вот в чем: мы суть то, что постигаем о сути вещей. Как вам покажется это великолепное доказательство?

Маркиза. Уж очень это мизерно, на мой взгляд.

Д. Д. Неужто вы выносите суждение на этом основании, господин аббат? Ведь не подлежит сомнению, что мое сочинение только целиком может дать доказательство моему метафизическому принципу, и то, что вы выдаете за единственное доказательство, есть не более как применение его к человеку.

Маркиза. Как! Стало быть, его сочинение только целиком доказывает правильность его основного принципа! Вы, значит, просчитались оба!

Аббат И. Да нет же, сударыня! Сочинение его не доказывает ничего. Ведь я сказал вам уже, что основной его принцип ложен!

Маркиза. Выходит, что даже целое сочинение не может защитить ложный принцип? Я этого себе не представляла! Но в чем же состоит принцип Д. Д.?

Аббат И. В том, чтобы создавать бытия метафизические, не существовавшие никогда и нигде, кроме как в его собственной голове.

Д. Д. Господин аббат, я не создаю метафизических видов бытия; я лишь устанавливаю, что есть одно такое бытие, и больше ничего.

Аббат И. Да, одно, это я и хотел сказать.

Маркиза. А это одно бытие - каково оно? Оно - не вы ли, сударь, великий метафизик, уверяющий, что у вас есть ваше я, только ваше, как я от вас слыхала?

Аббат И. Мое я было бы по крайней мере бытием; его же метафизическое бытие - химера, оно - универсал Скота, над которым мы, философы, подсмеиваемся и которое всякая разумная философия давным-давно изгнала.

Маркиза. Так надобно же называть его Скотом, этого великого разумника, убежденного в том, что он знает больше нас всех. А если мы на него рассердимся, мы одну букву выкинем [59].

Аббат И. Такое имя ему весьма бы подошло; но букву выкидывать не следует, так как в его сочинении много ума и остроумия.

Маркиза. Вы слишком добры, господин аббат.

407

Д. Д. Не так уж добр, маркиза. С моим умом произойдет то же, что случилось уже с моей логикой и моим принципом: при первом случае аббат мне в нем откажет. Но я зол на него за то, что он хочет выставить меня скотистом, отлично зная, что я не скотист, - это он либо по злобе, либо в самом деле думает, что я скотист, а тогда это такая слепота в человеке, меня прочитавшем, что его просто побить хочется.

Аббат И. Вы это потому говорите, что Скот не договорился в своих химерах до существования Ничто, как вы это делаете.

Маркиза. Как так? Д. Д. уверяет, что Ничто есть нечто, а вы с этим не соглашаетесь, господин аббат?

Аббат И. Что вы, сударыня, называете нечто? Он уверяет, что Ничто есть Все, что оно - бесконечность, вечность, безмерность и что оно реально существует.

Д. Д. Вы опять заблуждаетесь, господин аббат: я столь мало утверждаю, будто Ничто существует реально, что оно по моей системе является отрицанием реального существования и даже более или менее реального чувственно воспринимаемого существования как в общем, так и в частности.

Аббат И. Оно, стало быть, не существует, если не существует реально?

Д. Д. Вот так вывод! Что мне в нем больше всего нравится, это то, что он делается после того, как вы меня прочитали, даже переписали и утверждаете, будто меня уразумели. Ничто, господин аббат, которое есть Все, на мой взгляд, положительного существования не имеет; существование его чисто отрицательное.

Аббат И. Ну, конечно, оно чисто отрицательное - отрицает всякое существование.

Д. Д. ...кроме своего собственного, господин аббат. Но если вы меня не приняли, читав и перебелив мое сочинение, я вам сегодня никак не разъясню, что Ничто или Все является отрицанием существования лишь чувственно воспринимаемого, лишь существования Целого и его частей, взятых раздельно, и что, употребляя слово «Ничто», столь часто слетающее с наших уст, мы не отрицаем никогда ничего, кроме того или иного чувственно воспринимаемого существования, как, например, наличия вина в пустой бутылке.

Аббат И. Вам становится понятнее, маркиза?

408

Маркиза. Как вам сказать! Но я уже предвижу, как Д. Д. вам возразит, что нам с вами вдвоем с ним не справиться.

Аббат И. Почему так?

Маркиза. По пустякам: вы и читали, и переписали его сочинение, которого вы не читали и не переписывали.

Аббат И. Да, конечно, можно сказать и так. Но согласитесь, что существование Ничто невозможно переварить.

Маркиза. Не труднее, чем кушанье, которого не отведывали, - не так ли, господин аббат?

Аббат И. Именно так, сударыня; это уничтожающее сравнение. Извольте после этого верить его сочинению!

Маркиза. Нет уж, покорно благодарю. Но все же мне кажется, что вы этому сочинению уделили лишь кое-какое внимание; быть может, вы бы лучше сделали, если бы не уделили ему никакого, - меньше бы потеряли даром времени.

Аббат И. Я не жалею о времени, какое я ему уделил; в нем кое-где встречаются дельные вещи, и ими я воспользуюсь. Но пусть Д. Д. не говорит мне о своей моральной истине, о своем состоянии нравов, какое он хочет установить вместо состояния законов. Нет, этого состояния я не хочу, он ставит человека ниже скотины.

Маркиза. Статочное ли это дело! Стало быть, Д. Д. - безумец?

Аббат И. Нисколько, сударыня, и это-то и непостижимо.

Маркиза. Ах! Вижу, что маркиз де В., который долгое время считал его безумцем, напрасно от этого взгляда отказался.

Аббат И. Он даже слишком бьет отбой - да не прогневается Д. Д.

Д. Д. Вы меня давно уже прогневать не можете, господин аббат, и тем не менее вы только что ужасно оклеветали мое состояние нравов, уверяя, будто я ставлю человека ниже скотины. Это не по-христиански, и меня удивляет, что вы, такой добрый человек...

Маркиза. Продолжайте свое, господин аббат, не обращайте внимания на его упреки...

Аббат И. Вход в его состояние нравов будет воспрещен для всех изящных искусств, для всей высшей науки - что скажете вы на это, сударыня?

409

Маркиза. Отвратительно, ужасно, никуда не годится.

Д. Д. Другой человек, который читал бы меня глазами менее предубежденными и более дружескими, сказал бы, что вход в мое состояние нравов возбранялся бы моральному злу. Но г-ну аббату угодно видеть это состояние, при котором существовало бы одно моральное благо, лишь со стороны его лишений, не задумываясь о том, что при нем лишения перестали бы быть лишениями и что преимущества, имеющиеся в нашем злосчастном состоянии законов, являются в нем лишь следствием основных пороков, которые составляют это состояние и одни только породили его и поддерживают его существование; следствием твоего и моего, следствием морального неравенства, которое есть источник всех искусств и всех наук, выходящих за грань необходимого, а в равной мере и источник всех стеснений, всех бедствий и всех преступлений, которыми кишит наше общественное состояние.

Маркиза. Аббат родился со счастливыми наклонностями: в вещах он видит лишь то, что в них следует видеть, чтобы не пожелать повеситься, и это для него благо...

Д. Д. ...но в таком случае незачем путаться в философию или утверждать, что разумеешь то, чего не усвоил.

Аббат И. У всякого своя философия. У меня та же, что и у всех, а ваша философия, утверждающая, что она представит элементарную очевидность и коренным образом преодолеет человеческое неведение, - ничья. Все философы за меня и против вас.

Маркиза. За вас, господин аббат, но вы же не мыслите так, как они.

Аббат И. Нет, сударыня, не мыслю - вот только против Д. Д.

Маркиза. Вы ведь верите в бога, в душу и во все отсюда вытекающее.

Аббат И. Верю ли я? Конечно, так как противопоставить этому нечего. Я верующий, сударыня, хотя и не мыслю, как предписано Сорбонной [60], и я готовлю книгу, которая это докажет. У Д. Д. образ мыслей весьма новый, весьма остроумный и преисполненный логики, но он не разрушает того, что я думаю. Пусть он попробует сразиться с теми доказательствами, какие я представлю в моей книге, - не думаю, чтобы он мог их разбить.

410

Д. Д. Они уже разбиты заранее, дело ваше проиграно, но вы чересчур дорожите вашим пером, чтобы когда-либо это заметить и согласиться с этим.

Маркиза. Вы, конечно, дадите и нечто новое, господин аббат?

Аббат И. Да, конечно, сударыня, у меня способ представления доказательств, совершенно отличный от других.

Маркиза. Это как будто отзывается попугайством.

Аббат И. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Маркиза. Вы разве не видите, что все наши философствующие умники до сих пор все больше друг за другом, как попугаи, повторяли одно и то же?

Аббат И. Понимаю, но я докажу, что все книги, которые в настоящее время расхваливают за способ рассуждения, как, например, эта «Природа», - книги глупые и никчемные. Если б вы только знали, маркиза, как я их презираю.

Д. Д. Однако, господин аббат, этого говорить я вам не позволю, хотя выражения «глупый» и «никчемный» вами и употребляются постоянно. Книги эти вам не по зубам, и хотя я отнюдь и не являюсь их Дон-Кихотом, так как я не люблю атеистов, но все же я сомневаюсь, чтобы вы когда-либо написали книгу, которая могла бы сравниться с ними.

Аббат И. Говорить мне подобные вещи - значит меня обескураживать, и не надо понимать буквально то, что я о них говорю.

Д. Д. Ваше добродушие меня обескураживает, я виноват и прошу вас меня простить.

Маркиза. Что сказали бы вы, однако, господин аббат, если бы г-н Робине, сражающийся с Д. Д., сделался его прозелитом?

А б б а т И. Не станет он им, я в том уверен.

Маркиза. Почему так?

Аббат И. Да потому, что метафизик никогда не в силах отступиться от своей системы!

Д. Д. Вот ценное признание, господин аббат; и, по-вашему, это ведь так и должно быть?

Маркиза. А какова система г-на Робине?

Аббат И. Всеотрицание, сударыня, согласно его собственному признанию, сделанному им маркизу де В.

Маркиза. Всеотрицание? Что такое всеотрицание?

411

Д. Д. ...ни одно из известных доселе учений, господин аббат, ни одно из них. Но это не значит не верить в Ничто, или в отрицательное существование, ибо истинное всеотрицание есть вера в Ничто, или в отрицательное существование. Отсюда следует, что всеотрицание, как вера, как учение (а именно так и следует его рассматривать), состоит не в том, чтобы не верить ни во что, а в том, чтобы верить в Ничто. Говоря, что он не верит более ни во что, г-н Р. ...не имел в виду отрицательное существование, ибо он никогда в него и не верил, не имел никогда о нем ни малейшего представления. Если бы он сперва уверовал в Ничто, а затем в нем разуверился, он имел бы основание говорить, что не верит более в Ничто. Впрочем, однажды в него поверив, приходится в силу очевидности продолжать верить в него и дальше.

Аббат И. Ну и язык! Разумей его кто может; что до меня - я ничего в нем не смыслю.

Маркиза. Этот г-н Р., о котором вы не допускаете, чтобы он когда-либо стал прозелитом Д. Д., признает все же суть его воззрений: он признает истину, как метафизическую, так и моральную; спорит он только по поводу существования Ничто.

Аббат И. Совершенно верно, сударыня, и в этом-то он и непоследователен. Нельзя признать у Д. Д. положительную, или метафизическую, истину, называемую им Целым, не признавая его истины отрицательной, или Всего, иначе говоря, существования Ничто. Зная силу логики Д. Д., я опасался бы согласиться с ним в том, что дважды два - четыре.

Маркиза. А знаете, после вашего признания и признания г-на Р. Д. Д. оказывается победителем! Уступая ему каждый со своей стороны нечто, вы сдаете ему всю крепость! Это меня бесит. Я хочу непременно, чтобы он остался неправ, раз его так называемый здравый смысл не вяжется с общепринятым. Но оставим эту досадную для меня мысль, и признайтесь, возвращаясь к нашей теме, что вы подшучивали надо мной, когда уверяли, будто верите во все это.

Аббат И. Нет, маркиза, я даже уверен, что и вы в это верите.

Маркиза. Но кто же вам сказал, что все это верно?

412

Аббат И. Сердце мое мне это сказало, сударыня. Прочтите мою книгу. Я тем не менее вынужден признать, что за последний месяц, когда я более, чем когда-либо, впитываю в себя сочинение Д. Д., переписывая его для маркиза...

Маркиза. Впитываете в себя сочинение Д. Д., господин аббат? Я не удивляюсь больше тому, что вам на днях пришлось принять слабительное.

Аббат И. Это я пользуюсь лексиконом Д. Д., который уверяет, что тела и души (он их ведь одни от других не различает) непрестанно друг друга впитывают и составляют. Однако, говоря по совести, маркиза, еще месяц тому назад я понятия не имел о том, что представляет собою его сочинение. Я себе не составил тогда о нем надлежащего представления, я был за сто лье от того, чтобы допустить малейшее основание для всего того, что оно предвещает. А теперь, когда я его переписываю и постигаю, я как нельзя более удивлен тем, что Д. Д. мог его написать.

Д. Д. Вы не так еще удивлялись, господин аббат, когда я вам говорил, что вы его не разумеете. Припомните, как вы тогда подскакивали, точно ужаленный, от моих аргументов! Вы и теперь не так еще их постигаете, как вам кажется, ибо, если бы вы действительно уразумели мой труд (позвольте вам высказать мое полное и глубокое убеждение), вы бы с ним вполне и целиком согласились. И вы рассудили бы, что все зависело от этого сочинения, иначе говоря, от преодоления нашего невежества, чтобы мир пошел по надлежащему пути.

Маркиза. Но оно ведь страдает отсутствием ясности, это сочинение, которое вы вдруг вздумали так превозносить? Говорят, оно мало понятно.

Аббат И. Нет, сударыня, оно ясно. Одна только новизна мыслей может сделать его малопонятным на первый взгляд. В нем все трудности предвосхищаются и разрешаются принципиально, притом таким образом, который может ввести в соблазн читателей менее искушенных, чем я. Труд этот чрезвычайно остроумен и последователен: нигде нельзя уличить его в отступлении от принципа. Но принципа-то я не перевариваю, и против него я буду всегда направлять свои тяжелые орудия. Я хочу также взорвать мост, установленный Д. Д. между его принципом и его моральной истиной, и взорвать его так, чтобы сам маркиз, который этот мост считает весьма реальным, согласился с тем, что это воздушный мост, подобный мильтонову мосту [61].

413

Д. Д. Господин аббат, помилосердствуйте, ведь это такой же каменный мост, как наш парижский Новый мост [62].

Маркиза. А теперь пора спать! (После ухода аббата.) Так вот каковы наши сочинители философий, метафизики Энциклопедии, перекрашивающие аббата де Прада [63]?

Д. Д. Именно таковы, маркиза, и по нему можно составить себе суждение о большинстве остальных. Для них философия почти всегда лишь средство существования или путь к тому, чтобы составить себе имя. Считать их философами на основании их писаний - значит заблуждаться. С тех пор как я здесь живу вместе с добрейшим аббатом, мне становится все яснее, что для него истина является предметом познания, любознательности или интереса нисколько не в большей мере, чем для вашего кучера, хотя он как будто только ею одной и занят. Он без конца набрасывает на бумагу мысли, полученные им из книг, и затем переваривает их по-своему, но никогда еще ему не приходило в голову подумать самому или представить себе, что можно рассуждать умнее его. Я мог бы ежечасно ловить его на непонимании моих воззрений, как мне часто и приходится делать у вас на глазах. Я мог бы день и ночь сбивать его моими рассуждениями, но все это отскакивало бы от его растрепанной логики, от его чисто книжных способностей. Всем писакам его пошиба свойственно ожесточаться против воззрений, подрывающих их существование тем, что сводит на нет все их бумагомарание.

Маркиза. Все же он начинает разбираться в ваших идеях...

Д. Д. Он доведен до этого только насильно, и я сомневаюсь, чтобы он когда-либо подвинулся дальше.

Маркиза. Доброй ночи! И не сердитесь на бедного аббата, который действует по крайнему своему разумению.

Ответ аббату И. [64]

В обмен на ответ нашего друга, о котором вы мне сообщаете, я должен вам переслать копию письма его ко мне. Вот она.

414

«Я думал, что пакет, пересланный мне из О, содержит ваш последний ответ г-ну Робине, о чем вы мне сообщили. Но оказалось нечто совершенно иное: сочинение на тридцати страницах, которое аббат И. дал себе труд составить в назидание мне и для того, чтобы стереть в порошок шутки, вырвавшиеся у меня по поводу его неверия. Это лишь повторение всего того, что он говорил и писал вам, как и мне, с тех самых пор, как познакомился с вашим рассуждением. Он видит в нем лишь скотизм, привитый на спинозизме, лишь химеры, лишь огромное злоупотребление словами и логикой, лишь существа отвлеченные, вымышленные, которым вы рассудку вопреки приписали реальность. Целое и Все он просто не переваривает, а все ваше сочинение, столь неоспоримо доказывающее их существование, для него точно не существует. Он лишь совсем поверхностно постигает ваше определение Целого и Всего, и я готов биться об заклад, что во всей веренице принципов, которую я собираюсь швырнуть ему вместо ответа, он даже не заметит метафизические варваризмы, какие я туда всуну нарочно, и примет их за ваше учение, слово в слово. Если он их заметит, вот будет ему лафа против меня! «Что за школьник!» - скажет он.

На это я ему ответил, что нельзя угадать вернее, что его очковтирательство возымело ожидаемое им действие полностью; а в доказательство своих слов выписываю ему следующие ваши слова, помещенные в вашем письме вслед за тем, что вы именуете его катехизисом. Вот они, какими вы их мне отписали!

«В этой тираде вы должны признать ваше учение: невозможно тверже изложить катехизис, нежели сделал это тут ваш верный прозелит; я только нахожу забавным, что он повторил мне слово в слово ваше учение, как будто оно не известно мне столько же и даже более, чем ему».

Что ж, милый аббат, попавшись так безрассудно в ловушку, продолжаете ли вы находить забавным катехизис нашего друга? Что до меня, то я нахожу в нем много забавного, и мне очень нравится, что, по-вашему, вы мепя разумеете не хуже, чем я сам, - и это после того, как вы приняли за часть моего учения, будто «противоположные друг друга взаимно отрицают и утверждают», будто «Целое существует одновременно метафизически, физически и морально». Согласитесь ли вы наконец с тем, что

415

разумеете вы меня меньше, чем могло бы меня понять восьмилетнее дитя, если бы приложены были такие же усилия растолковать ему, как и вам? И неужели вы не устыдитесь учительского тона, который вы по отношению ко мне принимаете? Во всей тираде на тридцати страницах, какую вам угодно было мне прислать, нет ни одного слова, которое не должно было бы вас заставить краснеть, если бы вам паче чаяния удалось когда-нибудь понять меня. Единственное, что я на это могу ответить - и отвечу, оставляя в стороне даже грубейшие ваши ошибки, - это следующее: несмотря на все вами прочитанное и перечитанное в моем труде, вы продолжаете понимать слово «ум» в смысле физическом, в смысле ума частного, который в действительности есть лишь игра фибр в моем мозгу, вместо того, чтобы разуметь его в смысле метафизическом, или духовном, если угодно, в том смысле, что он есть интеллект, каким я его определяю, то есть существование, общее нам со всеми существами. Скажу еще, что вы только затем упорствуете в понимании его в смысле физическом, смысле вашего ума, сочиняющего книгу, или моего ума, раскрывающего, что такое интеллект, чтобы иметь возможность отрицать существование, каким я его устанавливаю, и утверждать, будто создает его один мой ум, чтобы смехотворным образом ставить его в ряд с вергилиевым адом или замком Армиды [65].

Ум человека есть его человеческое существование, его физический ум; интеллект человека есть его существование коренное, его prius est esse quam esse tale [66], его ум метафизический. Уму надлежит раскрыть интеллект, увидеть в нем Целое и Все, чего и вам желаю. По-вашему, аксиома prius est esse quam esse tale сводится к тому, что надобно быть человеком раньше, Нежели быть аббатом; по-моему же, по-простецкому, это значит даже, что раньше, чем быть человеком, надобно быть вообще. И в самом деле, существование предшествует существованию человеческому, необходимо его предполагающему. Истина эта, подобно всем устанавливаемым мною, настолько истина, что становится банальной.

Вы заставляете меня рассуждать об отце и сыне, о причине и следствии, о творце и творении не на мой лад, а на ваш, и хотя я вас и люблю, но охотно надавал бы вам щелчков по носу, когда вы это делаете, и еще больше надавал бы, когда вижу, как вы рассуждаете и ставите ни

416

во что все раскрытое мною по поводу Целого и Всего, все установленное в доказательство их существования, и затем повторяете, как вы делали и до того, как меня прочитали, будто они создания моего воображения; когда я вижу, как вы ни во что не ставите и представляемые мною прямые доказательства их существования, не придавая им ни малейшего значения. Но, собственно, не вам, а мне следовало бы надавать щелчков за мою простоту, за то, что я вам возражаю, особенно после того, как я вам столь бесполезно указал в письме, приложенном к Краткому очерку разрешения загадки, что мною поставлены условия, необходимые для спора со мной, после того, как я вам доказал то, чего вы никак не желали увидеть, а именно что условия эти по самой невозможности их выполнения подтверждают истинность моих воззрений.

Как могло статься, что вы измарали так много бумаги, совершенно не считаясь с моим ответом и с заключающимися в нем условиями; что вы постоянно противопоставляли мне бога теистов, словно этот бог доказуем, подобно моим воззрениям, бог, тем более непонятный для самих теистов, чем они просвещеннее? Вот по этому-то поводу я теперь с полным основанием и требую от вас ответа. Я составил вам план для возражений мне; я двадцать раз повторял вам, чтобы вы с него глаз не спускали, когда у вас разгорается упрямое желание противоречить мне. Одно из двух: вы либо опровергнете меня по этому плану, если найдете возможность это сделать, - по-моему, такая возможность исключается, - либо докажете, что опровергать меня надлежит иначе, чем по моему плану, - на мой взгляд, и это невозможно. Жду встречи с вами, чтобы вновь показать вам отчет о нашей беседе вечером 7 октября. Его достаточно, и вы сами станете судьей между вами и мной, между вашей логикой и моей.

Прощайте, милый аббат, и к черту вашу недобросовестность или вашу тупость по отношению к моим рассуждениям: тут либо одно, либо другое или, пожалуй, одно пополам с другим. Кстати, о недобросовестности: разве не излагалось в пресловутой диссертации, вышедшей под именем Мартена де Прада, что варварское право неравенства потому называется справедливейшим, что оно есть право сильнейшего, - jus illud inaequalitatis barbarum quod vocant aequius, quia validius?

417