Часть 12.

Пусть те, кто стремится делать открытия в природе, проникнутся истинными началами, и они увидят тогда, что если ищут в ней чего-либо в строгом смысле слова точного, если ищут в ней метафизической строгости, то они ищут тщетно и что находимые в ней истины никогда не могут быть настолько истинами, чтобы им ничего абсолютно недоставало. Так как в Целом все возможно, то возможно найти длину, квадратуру круга и вечное движение, но не иначе, чем приближенно. Возможно найти даже философский камень. Но никогда золото, созданное искусственно, не будет точно золотом, созданным природой, как бы ни казались они одинаковыми. То или иное золото, даже созданное природой, никогда не может быть другим золотом, также ею созданным: ибо совершенное равенство есть природа, но его пет в природе. Это еще только познают и поэтому-то и не говорят иначе, чем с ограничительным «может быть», что никогда не существовало двух совершенно равных тел. Геометры предполагают существование таких тел, что придает их науке метафизическую строгость, в какой она для практических целей вовсе не нуждается, но они предполагают абсурд.

XVII

Метафизическое и физическое, общее и частное существуют в силу отношений, и подобным образом все существует в физическом мире. Есть белое только потому, что есть черное или всякий иной цвет; есть горячее потому, что есть холодное; центростремительная сила - потому, что есть центробежная; ветры - только потому, что есть штиль; свет - только потому, что есть мрак; день - только потому, что есть ночь; жизнь - только потому, что есть смерть; самцы - только потому, что есть самки; тот или иной вид - только потому, что имеются другие виды и т. п.

XVIII

Чем более существа находятся по отношению к нам в серединах, чем они более едины, просты, прекрасны, гармоничны, велики и пр., тем более они по отношению к нам приближаются к абсолютной середине, к единству, к совершенной простоте, к красоте, к гармонии, как таковой, к высшему величию, ко всем свойствам, какие возможно придать Бытию, всегда присутствующему для нас в сотне различных аспектов, являющемуся первым феноменом, первым образом, в котором мы видим чувственные вещи.

По мере того, например, как мы все более видим существа во всемирном движении, как небесные тела, движение их должно нам казаться все более упорядоченным и все более неизменным. Отсюда - порядок и точность, видимые нами в движении Земли и не усматриваемые в отдельных движениях составляющих ее тел. Отсюда - течение солнечного вихря, более правильное, нежели движения заключаемых в нем небесных тел, или, говоря обобщенно, но расчлененно, всех больших частных целых, всех обширных центров, называемых шарами. Отсюда - чрезвычайная правильность, по-видимому пм соблюдаемая в их течении, и длительная устойчивость состояния, в каком мы их видим. Отсюда - чувственно воспринимаемый порядок в небесах, о котором мы вообразили, будто он есть сам порядок, каковым он является лишь в своей универсальности, лишь интеллектуально, будучи рассмат-

474

риваем как существо метафизическое. Под влиянием этого укоренившегося понятия о порядке религия видит порядок, умопостигаемый за пределами чувственного небесного порядка, видит бога, который есть высший порядок, эманацией которого является царствующая в небесах гармония. Религия говорит нам, что гармония эта возвещает славу верховного существа, но «слава» - термин моральный, не подходящий для этого существа.

Земной шар чувственно есть наше Целое, наше единство, наше начало, наша первопричина, и то общее движение, в которое мы увлекаемся. Но если мы поднимем взор свой за пределы этого шара, мы увидим себя в качестве частей или следствий более обширного целого, целого зодиакального, гораздо более связанного в наших глазах с всемирным целым, нежели наш маленький шар. А если мы не видим еще большего целого, то не потому, что его нет, а потому, что наши глаза не способны его видеть. Исходя из этого, нам нетрудно заключить на основании нашего разумения, что крайний предел того, что мы видим, и того, чего мы не видим, в действительности есть наше целое, наше единство, наше начало, наша первопричина и то всемирное движение, в которое мы увлекаемся вместе с нашим шаром. Но это движение - движение ли оно? Нет, это - покой по той причине, что оно - последняя возможная ступень движения, или, иными словами, та точка, на которой не существует больше различия, на которой все входит одно в другое.

XIX

Если спросят: к чему шары, рассеянные в воздушных равнинах? - то на это можно ответить, что в Целом все более или менее текуче или более или менее плотно - как угодно - и что более плотные части необходимо должны образовывать отдельные целые в менее плотных частях. Земля, будучи плотнее воздуха, образует в воздухе средоточие; воздух, будучи более текуч, чем вода, окружает землю, а вода, менее текучая, чем воздух, составляет часть земного шара и выплывает над земной корой, так как она текучее последней. Если она подымается в воздух, если образует в нем средоточия, называемые облаками, то это объясняется тем, что центробежная сила, так же как и центростремительная, принадлежит к сущности Целого, которое есть обе метафизические противоположности [21*]. Я здесь не говорю ничего о том, что есть; но, говоря на языке метафизики, как это делаю я, говорить о существовании - значит говорить о сущности.

21* Если рассматривать Целое как воздух вообще или воздух однородный, то остальные элементы и три царства являются лишь модификациями воздуха, лишь воздухом гетерогенным большей или меньшей степени плотности или разреженности от крайнего более до крайнего менее, а стало быть, способным облекаться во всевозможные формы: здесь быть светящимся шаром, там - непрозрачным телом, а во всех прочих местах - текучей материей. Преходящие небеса сменяются новыми небесами, основа небесной системы остается неизменной, а я имею в виду одну только эту основу.

475

В небе, как и в телах, существуют середины, существуют средоточия, относительно более средоточенные, более серединные, чем другие, и середины, в которых наблюдается больше действия, жизни или какого-либо иного свойства, им присущего, - за исключением случайностей, которым они по своей природе могут подвергаться. Эти середины, говорю я, всегда суть предмет сильного притяжения и мощно привлекают к себе шары, по отношению к которым они являются серединами. Дело физики - наблюдать эту силу притяжения и исчислять ее, подобно тому как дело метафизики - неоспоримо ее установить.

Вне основной истины могут быть лишь вероятности, все более становящиеся истиной по мере того, как они нам кажутся сильнее, - например, вероятности, встречаемые нами в наблюдениях и вычислениях Ньютона. Но до какого бы приближения к основной истине эти вероятности для нас не дошли, они гораздо более далеки от того, чтобы дать нам эту истину, чем наши ложные метафизические и религиозные системы, ибо они не выводят нас за пределы чувственного, между тем как те нас выводят, подымая нас до умопостигаемого.

Это они, повторяю еще раз, из смутно мерещившихся им проблесков метафизического и всемирного порядка [22*] сотворили бога - создателя порядка физического. Доказательством этому служит то, что бог, создатель верховного порядка, не относится больше особо к нам, как, например, с моральных точек зрения добра, справедливости, милосердия и т. п., а относится одинаково ко всем существам. То же самое происходит и с точек зрения причины, начала, основы и пр., точек зрения, с которых бог относится к другим существам так же, как и к нам. Он бытие метафизическое и ничего больше.

22* Больше всего проблесков истины находится и должно было находиться в основных религиозных системах. Вся философия должна была бледнеть перед ними, как она и бледнела до сих пор; они одни определили судьбу всех порожденных ими второстепенных религиозных систем.

Я знаю, что религиозные системы не желают отделять в боге моральное от метафизического, но, несмотря на свое нежелание, они отделяют его каждый раз, когда они, будучи чисто интеллектуальными, теряют из виду человека, или бога в особом отношении к человеку, и рассматривают бога вообще. Я знаю также, что они с любой точки зрения приписывают богу интеллект. Но, по собственному их признанию, этот интеллект, который они по мере возможности копируют с человеческого, все же не человеческий, а не будучи человеческим, то есть не чисто физического характера, чем же иным может он быть на высшей ступени, какую они приписывают богу, как не метафизическим, как не самим порядком и гармонией [23*].

23* По религии выходит, что бог, который, согласно учению, создал все существа вообще, то есть метафизическое в существах, мог создать и отдельные физические существа и непосредственно действовать на такого рода существа, например на человека. Это абсурдно. Бог, или Целое, не может действовать физически, как всякое существо, раз он все существа, и религия больше приближается к истине, когда говорит, оставляя в стороне всякую идею о морали и не требуя универсального существования, что бог представляет действовать вторичным причинам.

Конец первой части

476

Часть вторая

I

Все составляется по существу и непрестанно в Целом, которое есть абсолютное составное. Земля составляет свои особи, физической основой которых является Земля; особи ее взаимно ее составляют, составляя и одна другую, и все небесные тела в то же время содействуют на более или менее близком расстоянии от нее составлению Земли, которая в свою очередь более или менее содействует со своей стороны их составлению.

Земля - составное Целого, подобно тому как ее части - ее составные; иными словами, Целое - та основа, в которой нет ничего несоставного. Отсюда истина, что в нас заложены зародыши знания, что всякое существо есть микрокосм, что все вещи между собою связаны, входят одна в другую, что даже былинка не может произрасти вне гармонии с общей системой природы. Отсюда материал для сравнений вещей друг с другом, как бы они между собой ни разнились; отсюда же способность, более или менее свойственная всякой вещи, превращаться в другие вещи; отсюда, как и из всех прочих устанавливаемых мною метафизических положений, все возможные метафизические знания.

II

Так как не существует ничего отрицательного в Целом, где нет ничего, что не существовало бы относительно, то у слепорожденного нет отрицания зрения, нет отрицания света в глубочайшей тьме, отрицания жизни в животном, кажущемся совершенно мертвым. И если чувства имеют основание оспаривать в данном отношении разум, то и разум имеет еще более оснований оспаривать чувства.

Предки слепца необходимо передали ему то, что входило в их состав: некоторые ощущения, полученные ими посредством глаз и способствовавшие их составу. Поэтому нет отрицания этих ощущений у их сына, имеющего глаза своего рода, в силу самих этих ощущений, и имеющего, быть может, представление о дне и ночи, о красках гораздо более сильное, чем то обычно думают и даже чем он сам думает. Представление это существует и у человека, погруженного в глубочайший мрак, - поэтому для этого человека во мраке не может быть отрицания света. Если об этом мраке сказать, что он существует сам по себе и что он, следовательно, отрицателен (ибо иного образа бытия нет), то тем самым в нем отрицалось бы всякое отношение к свету, что абсурдно. Столь же абсурдно было бы назвать этот мрак абсолютным, ибо абсолют, или возможно меньше света, есть лишь больше или меньше его.

Слепорожденный видит только со слов своих родителей; между ним и человеком, потерявшим зрение, коим он обладал, но более не обладает, или видящим по воспоминаниям, подобно тому как мы видим во сне или с закрытыми глазами, разница лишь в менее и более. Но - могут нам возразить - эти слепцы двух родов, не видя больше действительных предметов, видят их более или менее, так как предметы эти более или менее одни и те же; и это у них общее с человеком, обладающим зрением, ибо метафизически верно, что и этот человек видит действительные предметы

477

лишь более или менее. Человек, имеющий возможность видеть, обладающий этой способностью, находится в положении слепца по отношению к предметам, не попадающим ему на глаза, ибо он предметы эти видит только в воспоминании или в сравнении, лишь внутренними глазами, следствием наружных глаз, подобно тому как их видят слепцы. Но все же, скажут, у него есть глаза, а у слепцов их нет; я же отвечу, что они у них есть, хотя и кажется, будто их нет, раз нельзя у слепцов отрицать способности видеть.

Способность эта не что иное, как модификация осязания, которое есть имманентное в природе действие частей на другие части, а отрицать у слепцов эту модификацию нельзя, потому что и прочие модификации осязания - более или менее эта модификация, как и она - более или менее прочие [24*]. В применении к вещам относительным отрицание никогда не может быть не чем иным, как менее утверждения, и единственно в таком смысле мы и можем отрицать или утверждать.

24* Все есть осязание в Целом. Человек мертвый обладает осязанием по-своему, как живой - по-своему.

Умершее животное не мертво так, чтобы мы могли отрицать у него всякую жизнь, раз все части его являются жизненными частицами, способными оплодотворять растения, правильнее сказать, раз они являются в малом животными или зародышами животного, развивающимися после его смерти. Ибо Целое и всякое целое в нем, к какому бы оно царству ни принадлежало, можно рассматривать как составное из мельчайших животных [25*]. Но разве нет отрицания всякой жидкости в пустом и вполне сухом сосуде, всяких денег в пустом кошельке и пр. Нет, ибо нет ни жидкости, ни денег, которые не способствовали бы в прошлом и в настоящем в какой бы то ни было мере составлению сосуда, кошелька и заключающегося в них воздуха.

25* Не мельчайших животных не хватает для микроскопа, а микроскопа не хватает для мельчайших животных. Все является животным, растением или минералом - как угодно. Эти три царства входят одно в другое в той мере, в какой основа их одна и та же. Скажу то же самое и о четырех элементах, и то, что я говорю, обычно говорят, когда имеют в виду Вселенную, сводя все к метафизическому единству.

С точки зрения метафизической нет человека бывшего, который не существовал бы более или менее в каком-либо из ныне живущих людей и, таким образом, не жил бы, хотя бы и будучи мертвым. Но чувства наши этого не видят и потому отрицают. Не иначе обстоит дело и со всем, что мы отрицаем в чувственно воспринимаемом мире, - это всегда то, чего мы не видим, а не то, чего там нет. Я спрашиваю человека, был ли он в Париже, он мне отвечает, что нет, и он правильно отвечает, если он там точно не был. Но вместе с тем метафизически правильно, что он тесно связан с Парижем, что он там был и есть более или менее теми частицами, которые непрестанно из него исходят, и что он способствует составлению Парижа, подобно тому как Париж способствует его составлению. Человек, как человек, не есть существо единое в строгом смысле, а тем менее существо индивидуальное или един-

478

ственное. Но он так дорожит этим индивидуальным, что считает себя каким-то особым индивидом и говорит о себе, точно бы он был таковым, и если он так дорожит им, то это происходит потому, что его состав и он сам всегда одно и то же, какие бы изменения ни вносил его состав. Отсюда всегда проявляющееся, хотя и непрестанно меняющееся я.

III

Все, что воспринимается нашим зрением или другими нашими чувствами, существует для нас лишь в зависимости от более или менее разнящихся образов его восприятия, в зависимости от представления, которое о нем составляется, каким бы общим это представление ни казалось. Когда мы говорим, что чувства наши обманчивы, мы должны были бы сказать то же и о предметах, их возбуждающих, так как и чувства наши, и эти предметы одной природы.

Чтобы понять, что нет ничего абсолютного в том, что видишь, достаточно сказать себе - с чем нельзя не согласиться, - что виденные нами предметы постоянно приобретают для нас все большую степень достоверности, по мере того как мы их все явственнее видим и как их все более видят таким же образом и другие люди. Остается еще сказать себе, что то, что истинно для нас в чувственно воспринимаемом мире, как существование Солнца, не в такой же мере истинно для всех других существ и что абсолютно лишь то, что одинаково истинно для них всех, - лишь их метафизическое существование.

Чем больше предметы требуют от нас, чтобы мы прибегали к истинным началам для того, чтобы рассудить, что они в строгом смысле не таковы, какими они обычно кажутся нам всем, тем более мы их считаем абсолютными. Отсюда аксиомы: целое больше части; дважды два четыре; тело не может находиться одновременно в нескольких местах - аксиомы, рассматриваемые нами как строго истинные, причем мы никогда не обращаем внимания на абсолютное различие между подобными физическими и метафизическими аксиомами.

Вот что доказывает, не распространяясь и не приводя многих частных доказательств, какие я мог бы привести, доказательств, требующих постановки в аспекте начал, которые на первый взгляд как бы говорят против них, - вот что доказывает, говорю я, что указанные аксиомы допускают ограничения: микроскоп заставляет видеть часть большей, чем кажется целое глазу; будучи больным или испытывая скуку, можно найти три четверти лье намного более длинными, чем казалось лье здоровому и не скучающему; целое, видимое издалека, может показаться меньше отделенной от него части, видимой вблизи; больное зрение, при котором видишь как сквозь многогранное стекло, может показать тело в нескольких местах сразу. Но аксиомы эти тем не менее истинны, могут мне сказать. Сколько угодно, лишь бы их не рассматривали ни как истинные в себе, ни как абсолютно истинные.

Аксиома: невозможно, чтобы что-либо в одно и то же время было и не было, - абсолютно верна, лишь будучи применима к абсолютному, к Целому, ибо в строгом смысле одно только Целое остается одним и тем же, постоянно в то же время существующим, одинаково для всех чувственных существ [26*].

26* Локк полагает, что детям эта аксиома неизвестна, и делает отсюда заключение против врожденных идей. Но, за исключением формулы этой аксиомы, которую надобно заучить, сама эта аксиома столь же известна детям, как и философам; хотя они и не могут этого выразить, они знают, что сосут, когда сосут, раз сосать и сознавать это - одно и то же, а стало быть, они знают, что физически невозможно, чтобы они не сосали, когда они сосут. Приобретенные идеи одни составляют кажущуюся разницу между философами и детьми; иначе говоря, одни они позволяют философам выражать то, что дети знают не хуже их, не умея это выразить, как, например, вышеприведенную аксиому, независимо от того, рассматривать ли ее как аксиому чувственную или метафизическую. Дитя не знает языка, но чувства, дающие физические аксиомы, и разум, один способный дать аксиомы метафизические, имеются у него, как и у философа.

479

Лишь при допущении абсолютного, совершенного, гам, где ею нет, лишь предполагая, например, что какое-либо целое и его часть суть в абсолютном смысле целое и часть, наши геометрические аксиомы приобретают метафизическое значение, тогда как они в действительности обладают лишь физической значимостью. Но какое значение может иметь та ценность, которая придается этим аксиомам геометрами? Что может дать их допущение точного, совершенного, одинакового, равных сил и пр.? Практическая геометрия вовсе не нуждается в нелепой роскоши, которой так вызывающе чванится геометрия идеальная.

IV

Ввиду того что необычайное - в природе вещей, будучи лишь менее обычного и больше ничем, а также ввиду того что Целое не может включать в себя ничего, кроме естественного, никогда не следует кричать о чуде по поводу какого-либо события, каким бы чудесным и сверхъестественным оно ни казалось.

Ничто не необычайно само по себе. То, что больше всего кажется таким, является им для нас лишь потому, что от нас скрыта вызвавшая его естественная причина, и именно оттого, что истина эта оставалась для нас неведомой и что мы приняли все, что могло ей противоречить, мы и попались в ловушку к тем, кто задался целью нас обманывать с помощью чудес и предсказаний, и стали обожествлять необычайные события, и верим слепо чудесным фактам, приводимым в подкрепление преподносимых нам догматов - догматов, абсурдность которых нуждается в подкреплении подобными фактами.

Какими бы сверхъестественными факты нам ни казались, они столь же естественно вытекают из причин физических, как факты, кажущиеся нам наиболее естественными. Различие для нас лишь в их причине, которой мы не знаем. Невозможно, чтобы какое-либо событие выпадало из цени вещей, чтобы что-либо происходящее в Целом не проистекало из Целого.

480

Наша слепая вера в чудеса, расстраивая наше воображение, чрезвычайно способствует тому, что мы их воспринимаем как чудеса. Но, раз усвоив себе истинные принципы, мы, даже увидев перед собою кого-либо из наших умерших друзей, даже услышав, как он рассказывает нам, например, что вышел из рая пли из ада, все же стали бы рассматривать подобное событие лишь как естественное явление, причины которого мы не видим и которое могло быть вызвано различными причинами, различными механизмами [27*].

Возможно предсказывать и правильно угадывать в своих предсказаниях; возможно в конце концов с таким же и даже с большим успехом составить историю будущих веков, чем историю веков прошедших. А если так, что же иное возможно заключить на основании пророчества, в какой бы мере оно ни оказалось сбывшимся, кроме того, что пророк угадал правильно? [28*]

Невозможно доказать что-либо физическое с точностью метафизической, ибо точность эта физическому не присуща, - доказать, например, что почтенный историк де Ту лучше написал историю своего века, нежели безумный Нострадамус - историю веков будущих; что Копернику лучше была известна система нашей Вселенной, нежели Птолемею [29*]. Однако в разряде вещей недоказуемых точно имеются такие, которые гораздо легче могут быть доказаны разуму всех людей, нежели остальные; это-то «гораздо легче» и составляет точность доказательства физическую, или, если угодно, человеческую, составляет сущность доказательств геометрических и фактических.

27* Если бы подобное приключение случилось со мною, я сказал бы моему другу: привет тебе, если это ты и если меня не обманывает какое-либо расстройство в фибрах моего мозга; но научи меня, каким образом и посредством какого механизма я вижу тебя живым, когда считал тебя умершим.

28* Уверять, что предсказываемое совершится, тем более безумно, чем менее возможно предположить, что его осуществление будет вызвано естественным ходом вещей. Но можно быть безумным и угадать. Впрочем, для подобного рода предсказаний и шарлатанства достаточно угадать верно однажды, чтобы при нашей глупости заставить нас упустить из виду двадцать случаев неудачи и прослыть чудодеем.

29* Трудно поверить, до какой степени умы систематические используют эту невозможность, чтобы афишировать парадоксы и сопротивляться здравому смыслу. Но трудно, с другой стороны, поверить, насколько неведение этой невозможности делает наших физиков людьми чересчур утверждающими.

Полнота и пустота, подобно движению и покою, суть лишь метафизическое более и менее в одном из различных их аспектов; они - Целое, в котором все более или менее полно, более или менее пусто, или, что то же, в котором тела более или менее соединяются и сгущаются, более или менее разъединяются и разрежаются. Пустота в пустотной машине не есть отрицание материи, что было бы невозможно, а заключенный в этой машине воздух, в котором насильственно разъединены части путем возможно большего разрежения и который в силу разъединения его частей меньше отталкивает тела, больше допускает падение их,

481

их стремление к центру, легче допускает вхождение их, чиня им меньше препятствий, и оказывает не больше сопротивления пушинке, нежели свинцовой пуле. Несчастные случайности, которым подвергается в такой машине животное, имеют место лишь потому, что вследствие разъединения между составными частицами воздуха животное это оказывается вне привычной ему среды.

С плохо подобранным сообществом, с плохо управляемым народом, с вышедшим из подчинения войском, со всем, что лишено сплоченности, что можно вообразить разъединенным, разноголосым, беспорядочным и хрупким как в моральном, так и в физическом отношении, дело происходит как с воздухом в пустотной машине. Скажу то же и о головах, восприимчивых ко всем внушаемым им впечатлениям, о головах беспринципных, никогда не размышлявших иначе, чем по чужим следам. Один лишь недостаток соотношения, согласованности и единения в фибрах мозга является источником их слабости, их слабой сопротивляемости [30*].

30* Встречаются и головы, в которых нелепица натерла такие мозоли, что лучше было бы, если стараешься вбить в них истину, чтобы они были подобны тем головам, что открыты любому впечатлению. Это головы, набитые знаниями, верящие только своим знаниям и не желающие даже воспользоваться разумом, чтобы узреть разумное, когда его им пытаются внушить.

Силу и сопротивляемость тел, их полноту составляет их единение. Падение тел, удивляющее наших физиков, сторонников полноты, происходит по той причине, что части твердого тела более соединены одна с другой, более сплочены между собою, а стало быть, более сильны, чем частицы воздуха, а никак не потому, чтобы между этими частицами было отрицание полноты, как абсурдно утверждают сторонники пустоты.

Мои замечания, рассыпанные там и сям в тысяче томов, не выявили бы истину, но, собранные воедино, они ее раскрывают.

Разбросанные лучи не обладают большой силой, но, собранные в одном очаге, они плавят самые твердые металлы: vis unita fit fortitor [8]. Но что же такое единение, что такое сила? Это - существа метафизические, выражающие Целое, рассматриваемое как середина, выражающие Бытие, откуда вывод - к состоянию единения без разъединения для подобных нам общественных существ [31*].

31* Пусть обратятся здесь к метафизической основе, данной мною моей морали, к вытекающим оттуда рассуждениям против основы наших нравов и против этих нравов, основы, из которой необходимо вытекают указанные рассуждения в подкрепление интеллектуальной основы, довершающей ее очевидность.

Различные силы, которые физики увидели в природе и которые они рассматривают как ее тайны, суть не что иное, как стремление вещей к тому, чтобы быть одним через другие тем, что они суть все вместе, их стремление к совершенному единству. Стремление это есть то, что мы называем притяжением, тяготением и пр.; оно принимает различные названия в различных аспектах, и его тем лучше можно разглядеть и тем точнее вычислить, чем в более простом виде его наблюдают, подобно тому как то делал Ньютон, этот великий физик-геометр, - бесполезный в глазах здравого смысла, который предпочтет ему изобретателя иголок [32*].

32* Восторг Вольтера перед Ньютоном не совсем физический: он говорит об истинах, открытых физиком-геометром, в таком тоне, словно они из тех основных истин, которые одни могут быть нам полезны, отрывая нас от абсурда и от вытекающих из него извращенных нравов. Но разве то не желающий блеснуть поэт скорее, чем ищущий убедить человек? Поэты, несомненно, созданы для того, чтобы укоренить ложь или сомнение в головах людей, и недаром Платон изгнал их из своей Республики.

482

VI

Порядок, обычно вытекающий и физически и морально из наблюдения различных сред, и все большее наслаждение, получаемое нами по мере того, как мы их все более наблюдаем, - порядок этот, говорю я, и наслаждение на самом деле для нас лишь чувственно воспринимаемые образы метафизической среды, к которой мы непрестанно стремимся через физические среды.

Чтобы получить правильное понятие о воспроизведениях, непрестанно более или менее имеющих место в Целом, которое есть само воспроизведение [33*], достаточно знать, что они - как и все происходящее в Целом - не что иное, как следствия из причин, результаты стремления существ к метафизической среде через среды физические. По необходимости существуют пути и среды, чувственно предназначенные для того или иного воспроизведения, и по этим-то путям существа обычно и следуют. Но невозможен никакой путь, каким бы отличным он ни казался от подлинных путей, чтобы природа совершенно не могла пользоваться им, как она пользуется подлинными путями, - я разумею при этом, чтобы природа, например, решительно не могла произвести человеческую особь иными путями, кроме обычных [34*]. Однако, хотя это и в порядке возможного, тем не менее было бы столь же безрассудно пытаться осуществить это, как приняться за изготовление золота иными путями, чем те, по которым следовала природа, или пытаться быть перенесенным на Сатурн, куда быть перенесенным возможно [35*].

33* Целое, рассматриваемое как состав из самцов и самок, есть метафизические самец и самка, подобно тому как оно, будучи рассматриваемо как состав из причин и следствий, есть метафизические причина и следствие.

34* Пусть после этого ищут где-либо, кроме Целого, абсолютное начало какого бы то ни было вида.

35* Сатурн непрестанно составляется из частиц наших и других тел, как мы и другие тела составляемся из частиц Сатурна, и в этом смысле мы переносимся на Сатурн. Для перенесения нас туда целиком необходима какая-либо чрезвычайная причина, какое-либо выступление нашего земного шара за его пределы. Утверждения эти покажутся весьма странными, но там, где нет отрицания, все возможно более или менее.

483

Наслаждение воспроизведения, из всех наслаждений самое острое и которым существа пользуются каждое свойственным ему образом, есть лишь следствие происходящего в нас сильного стремления к нашему средоточию, а затем к средоточию самки, которая для наших зародышей есть то же самое, что земля для зерен. Это сильное стремление, являющееся лишь следствием весьма сильной связи между составляющими нас частями (связи, в силу которой наслаждается весь наш организм и которая есть и само это наслаждение), - это сильное стремление, говорю я, является причиной, которая необходимо - за исключением случайностей - производит схожее с ней следствие. Иными словами, острое наслаждение, связанное с воспроизведением, есть согласованность составляющих нас органических частей в произведении каждой своего следствия и всех следствий, необходимо принимая приблизительно ту же связь и ту же консистенцию, как и производящие их причины, и стремясь все вместе к середине, к общему средоточию их причин. Отсюда вытекает следствие, называемое нами ребенком, подобно тому как их причины своими связями и взаимоотношениями составляют причину, называемую нами человеком.

Воспроизведение всегда тем лучше обставлено, чем мы здоровее, чем теснее взаимосвязь истечений каждой из органических частей нашего тела, чем более они направлены к одному и тому же средоточию, более к нему устремляются, чтобы слиться в нем, чем более согласно принимают участие в наслаждении, чем сильнее их желание никогда не выходить из состояния, в каком они находятся, чем более кажется, что касаешься абсолютного средоточия, совершенной гармонии, полного покоя, к которому стремишься. Отсюда, повторяю, острое наслаждение, испытываемое при этом, наслаждение, из которого получается другое мы - правда, в результате тайной работы природы над ним [36*].

36* Предоставляю физикам, не знающим, куда девать время, изучение этой не интересующей нас тайны. Нам также было бы весьма мало интересно знать все то, что я здесь пишу о воспроизведениях, если бы нам не нужно было возможно глубже исследовать сущность вещей в возможно больших подробностях.

Голова, в которой объединены все пять чувств и где, следовательно, находится предпочтительно перед другими частями ум животного, - голова, говорю я, - крайность, а ноги - другая крайность по отношению к частям, которые обычно являются у одного пола наиболее привлекательными для другого и уже по занимаемому ими срединному положению, в особенности у человека - хорошо организованного животного, представляют собою средоточие наиболее и наименее органических отправлений тела; в хорошо устроенной природе этих отправлений выделения должны доставлять такое же удовольствие, как питье и еда [37*], в которых нуждается животное.

37* В желудке животного находится его подлинный очаг, основное обиталище его сил. Если бы у человека с самого начала могли быть разумные нравы, он был бы устроен еще лучше, чем теперь, и он существовал бы гораздо больше своими срединными частями, чем конечностями, противно тому, что имеет место теперь. Какое утомление для рук, ног и в особенности для головы причиняют нам наши нравы, и каких лишают они нас наслаждений, которые могут нам доставлять наш желудок и наши половые органы. Все при наших нравах способствует тому, чтобы отвлекать наше существование от его главного обиталища.

484

VII

Крупнейшие затруднения при обсуждении бесконечного прогресса, а также бесконечной делимости материи возникают только потому, что рассудку вопреки хотят видеть в прогрессе только тот или иной вид, тогда как надобно рассматривать в нем все виды вместе, так же как все возможные тела в бесконечной делимости материи. Однако под словами бесконечный прогресс, бесконечная делимость я разумею, да и следует разуметь, лишь нечто положительное, лишь прогресс, лишь делимость, всегда имеющие место от крайнего более до крайнего менее, от крайнего менее до крайнего более, или, если угодно, до бесконечности исключительно. Бесконечность отрицает всякий прогресс, всякую делимость.

Всякое следствие необходимо имеет свою причину, всякая причина есть по необходимости следствие другой причины - вот и прогресс до бесконечности. Я имею в виду прогресс, который всегда имел, имеет и будет иметь место. А когда относительные вещи станут обобщать в такой же мере, в какой их до сих пор брали в частности, когда их станут исследовать не в малом, а в большом, когда их станут рассматривать так, как то повелевает делать здравая метафизика, - тогда видно будет, как все эти причины и все следствия войдут одни в другие и дадут в конечном счете одну только причину и одно следствие, лишь материю и тела, лишь Целое и его части.

Постоянно восходя, отыскивают для каждого вида начало, отыскивают первого незачатого человека, предполагают даже вопреки здравому смыслу, что такой человек должен был существовать. Делается это из-за незнания, что все виды входят один в другой, вместо того, чтобы установить одно и то же начало, иначе говоря, начало метафизическое, являющееся Целым, Вселенной.

Если бы - чтобы допустить абсурдное - всякий вид имел свою первую особь, то каждый вид имел бы свою отдельную Вселенную. Если в начале находят тайну, то это потому, что вместо того, чтобы искать это начало в интеллектуальном, в общем, его ищут в чувственном, в частном, как, например, в человеческом роде.

Чтобы найти абсолютное начало для видов, не следует его искать, как это абсурдно делалось, в тех или иных видах, а во всех видах. Да и в таком случае для них возможно найти начало лишь чисто относительное, лишь первое и одинаковое начало вещей, первую и одинаковую причину, первый и одинаковый зародыш всех видов. Но почему же он лишь относителен? Да потому, что он есть только начало, только потому, что есть начало.

Даже того не ведая, целью познания ставят себе видимое состояние, существующий ныне порядок мира. Если о нем говорят, что он имел начало, это значит, что он будет иметь конец, но мир, или Целое, всегда остается одинаковым, хотя все в нем начинается и кончается. Мир - это основное, устройство - его явления.

Легко себе представить, что прекратится какой-либо вид; но нельзя точно так же представить себе, чтобы он начался. Чем это объясняется? Тем, что он действительно не начинался в том смысле, в каком хотели бы это себе вообразить, а произошел на протяжении веков от других видов, причем происходило множество вещей, которых мы и не подозреваем. С видом дело обстоит так же, как и с каждой из его особей: он в том же смысле имеет начало и конец, хотя продолжительность его как вида совершенно иная, чем у особи [38*].

38* Чтобы хорошо понять истинность того, что я здесь устанавливаю, нужно рассмотреть то, чем пришлось бы его заменить, и рассудить, может ли разум это переварить.

485

Всякий род в малом - то, что его род - в большом, он есть зародыш других зародышей, как первый зародыш - для всех возможных зародышей. Но этот первый зародыш метафизичен, чувственному восприятию он не поддается, и вот почему мы его не распознали, почему наше полузнание о нем возвело его в бога-творца.

Только о первом зародыше, о зародыше метафизическом, можно сказать, что он заключает в себе зародыши до бесконечности (я разумею «до бесконечности» исключительно). Зародыш физический заключает в себе лишь более или менее то, что зародыш метафизический заключает в себе полностью. Нельзя сказать, что данный вид существовал всегда, а лишь - что всегда существовали виды и что последовательными превращениями они дали тот или иной вид, существующий на наших глазах.

Человек, как и всякое отдельное существо, имеет свой первоначальный корень в Целом. Отсюда, однако, не следует заключать, будто всегда были люди, ибо это значило бы создать человека из Целого, из метафизического зародыша всех возможных видов и особей.

То, что существует в настоящее время на наших глазах, всегда было и всегда будет тем, что есть, но с оговоркой более или менее. А какое различие в вещах может скрывать за собой подобная оговорка!

Виды в конечном счете претерпевают обычно значительные изменения, и некоторые нынешние виды не предстали бы такими, какими они были сто миллионов лет тому назад, хотя они от них и произошли, если бы те снова появились.

Сто миллионов лет идут в счет не больше, чем мгновение, и, чтобы хорошо осознать, насколько все разнилось от того, что мы видим теперь, нужно представить себе в бесчисленных миллиардах веков все, что могут вызвать возможности, все происшедшие обширные катастрофы как вследствие столкновения небесных тел, могущих встретиться на своем пути, так и вследствие происходящих на них извержений или каких-либо иных чрезвычайных случайностей, и затем представить себе, как эти внезапные катастрофы вдруг истребляют все существующие на том или ином небесном теле виды, но не могут истребить их без того, чтобы на фоне этого истребления не возникли другие виды, более или менее схожие с истребленными. По поводу этого большего или меньшего сходства прибавлю, что, если бы человек перешел с земного шара на другой шар, он не увидал бы там ничего, что ему не напомнило бы того или иного из виденного им на Земле и не могло бы быть с ним сравниваемо. Не увидал ли бы он там людей? Быть может - да, быть может - нет, но это должно быть для нас совершенно безразлично.

486

VIII

Все более или менее заключается в Целом. Благоприятное сложение человека и то, что явилось следствием этого, - общество, созданное людьми (общество, придающее им поразительную силу против других видов), - это сложение и это общество, говорю я, в высшей степени составляют то, что оно дает людям кажущееся превосходство над другими животными. Именно это превосходство, причины которого они не разглядели, отчасти заставило их вообразить душу, присущую им и недостающую всем другим видам, даже видам их же рода. Но знали ли они когда-нибудь, что такое душа, и что они под этим словом разумеют, и не кишат ли по самой своей природе все сочиненные ими по этому поводу системы неразрешимыми трудностями?

Есть душа физическая и душа метафизическая. Физическая душа - это жизнь, игра пружин, составляющих механизм нашего тела. Душа метафизическая - то существо, которое постоянно смешивалось с физической душой и о котором сказано было так много абсурдного, - есть то, что нам в строгом смысле обще со всеми существами, она - само метафизическое существование.

Существование это по необходимости скрыто под покровом физического существования, как бы оно ни называлось - телом или душой. Оно также может называться и тем и другим, ибо нет в природе тела, которое не имело бы своего рода жизни, не имело бы души физической, так как в действительности физическая душа есть не что иное, как тело. В силу этой всегда до известной степени предчувствовавшейся глубокой истины и чрезвычайного злоупотребления ею поэзия и приписывает душе то, что называется телесностью, а телу - душу.

На основании нашего физического и морального существования и вытекающих из него ума и силы мы и сочли себя гораздо выше всех других видов, даровали самим себе душу и даже чувствительность, создали богов по своему образу и подобию, или, что то же, объявили, что созданы ими по их образу и подобию. Однако наше высокомерие никогда не ослепляло нас в такой степени, чтобы мы не сознавали и наших недочетов. Мы всегда понимали, что, если, с одной стороны, наше физическое и моральное существование ставит нас выше, например, животных, оно в то же время ставит нас и много ниже их вследствие порока, заключающегося в самом нашем моральном существовании, и что мы поэтому гораздо меньше их наслаждаемся нашей животностью, нашим физическим существованием. Отсюда одновременно и возвышенное и низменное представление, какое мы имеем о себе.

Дурно выявленное представление о нашем метафизическом существовании способствовало не менее нашего физического и морального существования тому, что мы уверовали, будто мы существа, стоящие гораздо выше всех других существ, будто мы созданы по образу богов, будто мы боги: homines dei sumus. Это представление нам непрестанно предсказывает, будто мы по существу все существующее. Оно предсказывает нам то же и о теле, но к этому мы не желаем прислушиваться.

487

IX

В Целом нет ничего, что не имело бы на свой лад чувств, что не обладало бы чувствительностью, жизнью, каким бы мертвым оно ни казалось. Ибо жизнь и прозябание относятся к сущности Целого, они суть Целое, сама природа, если слова «жизнь», «прозябание» принимать метафизически.

Мы признаем чувствительность за существами, лишь поскольку они на нас походят, как, например, животные, да и то мы склонны им в ней отказать [39*]. Но откуда мы знаем, что существа, не являющиеся в наших глазах животными, лишены чувствительности? Разве мы животные, чтобы судить об этом, и вправе ли мы на том основании, что они не подают таких же, как и мы, признаков чувствительности, заключать, что они ее лишены? Мы слишком от них отличны, чтобы выражения чувств были у нас одинаковыми, или, что то же, чтобы мы могли себя в них узнавать. Можно сколько угодно улавливать различия между ними и нами, но не следует доходить ни до абсолютного, ни тем более до отрицания.

39* Признавать чувствительность за животными - значит признавать ее за всеми существами. Животные имеются всюду, ибо всё есть более или менее животное; наши тела - лишь скопление мельчайших животных, которых выявляет смерть - одних более, других менее, но и эти последние в конце концов разрастаются.

О существах, на наш взгляд неодушевленных, мы говорим, что у них нет чувствительности, подобно тому как мы говорим, что у них нет движения; но доказательством тому, что мы это утверждаем лишь на том основании, что нам так кажется, служит то, что мы отнюдь не вправе отказывать им в движении. Нет ни одного из этих существ, которое не было бы всецело движением, хотя бы это движение и оставалось для нас невоспринимаемым. Если поместить его в тепло или в холод, оно, подобно нам, отзовется на тепло и на холод; если его толкнуть, оно переместится, подобно нам, когда нас толкают; а если мы полагаем свое превосходство над ним в том, что мы можем перемещаться без толчка, то объясняется это тем, что мы не видим внутри себя того, что нас толкает. Но внутри неодушевленного предмета нет ничего, что бы его таким же образом подталкивало. У него было бы то, что есть у нас, будь он нами; но он не может быть нами, будучи столь отличным от нас по образу существования. Прибавим, что существование его в наших глазах низменно лишь потому, что оно - не мы. Вот какова наша логика! [40*]

40* Мы почитаем бога, которого с точки зрения не столь чисто интеллектуальной не приходится ни почитать, ни презирать только потому, что мы создали его по своему подобию. Мы всегда чрезмерно оцениваем в ту или иную сторону все, что существует, и никогда не судим по существу о вещах, а лишь по их видимости.

Одно только крайне резкое физическое различие между нами и растениями и минералами - и ничего больше - заставило нас отказать им в мышлении, в чувствительности и в памяти. Они обладают этими способностями на свой лад, как мы на наш, и совершенно ясно, что их способности должны очень сильно отличаться от наших, раз образ их существования настолько разнится от нашего.

488

Мышление, чувствительность и память суть модификации движения, не столь исключительно присущего животным, чтобы его можно было отрицать за другими видами. Дерево, камень и железо - подобно животному - суть сложные существа и в корне от него не отличаются. У них, как и у него, есть мысль, чувствительность и память о своем составе - мысль, чувствительность, память и состав у них, как и у животного, - они сами. Ибо у животного его тело, мысль, чувство и память составляют одно целое, и это то, что мы называем животным.

Мы признаем за животными способности, которые объявляем отличными от тела, хотя они в действительности лишь это тело; они обязаны этим своему сходству с нами. Но, впрочем, в какой мере признаем мы за ними эти способности и как всячески стараемся оспорить собственные наши чувства и наблюдения по этому поводу? Причина, подвигающая нас на это крайнее неразумие, проистекает из страха, нами испытываемого, как бы не вывести заключение, что у животных имеется душа метафизическая, интеллектуальная, выражаясь нашим языком, тогда как мы ни за что не хотим, чтобы она у них была. Тем не менее она у них есть, совершенно такая же, как и у нас, и даже та же, что и у нас, раз метафизическое существование одно и то же во всем и всюду. Если мы им отказываем в этой душе, присваивая ее себе, то это происходит потому, что мы ее не знаем, потому, что нам неизвестно, что она не что иное, как метафизическое, всюду скрытое под покровом физического. Но как сможем мы не ведать этого, когда у нас основным принципом станет, что бог - это Все?

Весьма странно, что даже от животных мы хотим разниться до такой степени, что отрицаем за ними наши способности, за ними, состоящими из крови, плоти и костей совершенно так же, как и мы, и обладающими, подобно нам, всеми животными процессами. У нас есть ум, какого у них нет, - прекрасно. Но зато у нас нет их ума, а для того, чтобы наши притязания были обоснованны, мы должны были бы иметь возможность отрицать за ними всякого рода ум. Этого же мы делать не можем, хотя нас сильно на это наталкивает исключительное представление о нашем виде. Отсюда следует, что у нас в конечном счете имеется лишь некоторое превосходство в уме. Но какое значение имеет это более по сравнению с бездной причин для того, чтобы считать животных такой же природы, как и наша? Да к тому же откуда у нас это более ума, которым мы так тщеславимся, если не от порочности нашего общественного состояния, порочности, порожденной нашим невежеством, заставившим нас во всем излишествовать, а тем самым сделавшим из нас существа менее разумные и менее счастливые, чем животные? У животных нет, разумеется, наших знаний, они не восходят ни на амвон, ни на скамьи, ни на кафедры, ни на троны или трибуны; они не рассуждают, у них нет ни геометров, ни астрономов, ни печатников и пр. Но не возграждены ли они за то вполне отсутствием у них наших нелепостей, наших потребностей и всяческого рода горестей?

489

Благоприятное сложение человека и другие причины физического характера, вдаваться в которые бесполезно, привели его в состояние общественное. Состояние это по необходимости придало ему ум, превосходящий ум не живущих в обществе животных, то есть научило его одеваться по потребности, устраивать себе жилье, сеять, жать, обороняться от других видов животных, изобретать искусства и ремесла и рассуждать. Но дурной оборот, по необходимости принятый с самого начала этим состоянием, поставил человека в необходимость чрезмерно напрягать свой ум для того, чтобы удовлетворять бесчисленные нужды, им самим безрассудно созданные, иначе говоря, довести знания и умение гораздо дальше разумных границ. А этот избыток ума, вместо того чтобы поставить его выше животных в отношении благоденствия, поставил его ниже их, создал ему удел менее счастливый, нежели тот, каким он пользовался в первобытном своем состоянии, в состоянии дикости. Пусть же после этого люди основывают на своем уме доказательство того, что они другой природы, чем животные. Мы до сих пор не будем разумно почитать себя счастливее животных, покуда мы не присоединим моральные преимущества к нашим физическим преимуществам.

Человека надлежит рассматривать в Целом и как часть Целого, чтобы с основанием рассуждать о его организме, о его чувствительности, о его познавательной способности и чтобы видеть, что все это лишь он же, взятый физически, подобно тому как его знания суть он же, взятый метафизически. Что такое в самом деле человек с этой метафизической точки зрения, заставляющей терять его из виду как человека, если не существо, которое более или менее Целое, или - что то же - более или менее другие существа, которые все более или менее способствовали и непрестанно способствуют его формированию, как и он - их формированию?

Человек есть лишь то, чем его делают другие существа. Представление его о тех существах, которые он чувственно воспринимает, - это не что иное, как они же, действующие на него и способствующие его формированию. Лишь через его телесные глаза, через его чувства и все его поры, через него самого, взятого физически, и существуют для него те или иные чувственные существа; и эти существа, которые все отчасти он, которые для него реальны лишь через него самого и чье видимое или частное существование необходимо является следствием их действительного или общего существования, - эти существа, говорю я, существуют для него более или менее лишь по тому образу, каким они на него действуют, каким они его составляют, каким они приводят в движение пружины его механизма и каким он их рассматривает [41*].

41* Если есть вещи, которые мы полагаем совершенно такими, какими они нам кажутся, то происходит это потому, что они для нас чрезвычайно приближаются к действительности, будь то вследствие нашего весьма чувственного образа их рассмотрения или того, что все глаза видят их такими, какими мы их видим, - это чрезвычайно содействует тому, что мы их почитаем совершенно такими, какими мы их видим, тому что мы думаем, например, что солнце совершенно таково, каким оно нам кажется. Повторяю еще раз: истинное, действительное, абсолютное - в сути вещей, в том, что им строго обще в физическом вообще, в метафизическом. Впрочем, все лишь более или менее истинно, более или менее действительно, более или менее абсолютно в зависимости от того, каким мы это себе представляем.

490

Различая то, что в нас, мы лишь различаем наше частное целое - и ничего более - от того или иного его проявления, образа существования или той или иной его части. Я - целое моего тела, и, когда я, например, говорю, что у меня то или иное ощущение, я не говорю ничего иного, как то, что мое целое, что совокупность моих частей, которая есть я, испытывает то или иное ощущение.

Мы можем отличать себя от той или иной составляющей нас вещи, но мы не можем этого сделать по отношению ко всему, что нас составляет, ибо это значило бы отличать наше целое от него самого. Все, что есть в нас, - это мы, но не та или иная вещь, в нас входящая, ибо она никогда не больше, чем более или менее мы.

Желать, чтобы слово «я» выражало нечто иное, чем целое нашего тела, когда речь идет о нас как о людях, - значит желать абсурдного. Слово это означает уже не это, а существование, когда речь идет о нас уже не как о людях, как о том пли ином существе, иначе говоря, когда мы его употребляем для обозначения в нас того, что мы имеем общего со всеми существами, как, например, в следующих предложениях: я конечен, я - конечное, я - бесконечное, или иначе: я - часть, я - целое, я - все. Вот различение, которое надо было провести, чтобы ознакомить со значением слова «я», и которое никогда не проводилось иначе как весьма смутно. Этот смутный образ состоит в том, чтобы сказать: я - тело, я - душа, а следовательно, и запутать самую простую в мире вещь.

XI

Всякое физическое представление о теле получается через чувства, ибо оно не что иное, как мы сами, поскольку мы проникаемся окружающими нас телами, поскольку они влияют на наш состав и каким-либо образом - безразлично каким - с ним амальгамируются [42*].

Если тельца какого-либо тела сродни нашим - впечатление получается приятное, возникает симпатия; если они чужды - впечатление неприятное, возникает антипатия. Наше тело, подобно всем прочим телам, постоянно настраивается на тон тел, на нас воздействующих и способствующих его составлению, или, наоборот, отказывается это делать [43*]. Тела постоянно более или

42* так как наши тела составлены из других тел и даже составляющие их части непрестанно друг друга взаимно составляют, или, иными словами, непрестанно одна на другую воздействуют, то природе, в особенности нашей, весьма слабой и весьма испорченной нашими нравами природе, свойственно, чтобы матери могли запечатлевать на теле заключенных в их лоне детей образы предметов, поразивших их во время беременности. Из этого, однако, далеко не следует, чтобы все случайности, приписываемые этой способности, действительно имели ее своей причиной.

43* Способы, которыми тела нас составляют, столь многообразны вследствие различия в телах и различия в наших органах и в наших предках, и способы эти, за исключением принятия пищи и питья, столь неприметны, что благоразумнее всего ограничиться тем, что сказать в согласии с истинными началами, что нас составляют тела, что мы лишь составное из них, а не пытаться объяснить эти способы, как подобает физику. Ощущение, получаемое нами от тел, есть не что иное, как тон, на который тела настраивают механизм нашего тела. Потому, что мы этого не знали, мы и создали для себя величайшую тайну из соотношения между нашими ощущениями и вызывающими их предметами, и оттого нас все в нас удивляет, когда мы собираемся более или менее пофилософствовать о себе. Действительно, из этого неведения, или, что то же, из неведения, заставляющего нас отличать наши ощущения от нашего тела, вытекает, что ничто для нас не представляется явлением удивительным больше, чем мы сами. Да и как бы оно могло быть иначе, когда мы при этом различении все еше продолжаем искать причину вещи, тогда как эта причина - сама эта вещь и есть. Причина наших ощущений - наши ощущения, а спрашивать, почему у нас ощущения, - значит спрашивать, почему мы существуем. Ответ должно дать наше разумение. Если бы у меня спросили, почему у меня то или иное ощущение, я мог бы указать причину. Но если бы у меня спросили, почему у меня ощущения, я ответил бы: да потому, что я весь ощущение, по моей природе; или, если угодно, потому, что я весь движение и ощущение. А если бы меня после того спросили, почему я по природе весь ощущения, я бы ответил: прочтите меня.

491

менее сплетаются между собою, и это-то сплетение, происходя в нас, и вызывает все ощущения, нами от них воспринимаемые. Почему, например, мы страдаем от запаха мертвого и разложившегося тела? Потому, что от него исходят мельчайшие частицы, сплетающиеся с составляющими нас живыми частицами и противоречащие им. А почему мы сохраняем о них память? Потому, что частицы, сплетаясь одна с другой посредством обоняния, как и посредством зрения, настраивают фибры нашего мозга на тон, возобновляющийся смотря по тому, как действуют наши частицы на наши же частицы или как действуют на них частицы извне. По этому поводу можно бы еще сказать множество вещей, но достаточно знать, чтобы быть в состоянии сказать это самому себе, что мы сохраняем более или менее ощущение и воспоминание тел лишь потому, что мы - более или менее они, что они нас беспрестанно более или менее питают либо через наши органы, либо через все наши открытые для них поры. Ибо мы и питаемся, и испражняемся всем нашим существом, хотя кажется, будто это делается лишь определенными путями.

Когда мы обжигаемся, мы страдаем только из-за чрезвычайно разнобойного действия жгучих частиц на наши частицы, и мы наслаждаемся, когда греемся, только под влиянием этого же действия, которое, будучи менее сильным, уже не дисгармонично.

Портрет знакомого нам человека напоминает нам представление о нем лишь потому, что он производит на нас почти то же физическое действие, какое в точности произвел бы изображаемый человек, потому что он приводит в движение наши фибры, действуя на наши глаза примерно так, как действует вид этого человека. Это не может происходить без многих условий и пред-

492

посылок, без того, чтобы у нас было более или менее определенное представление о времени, месте и обстоятельствах, при которых мы этого человека видели, иначе говоря, без того, чтобы наш механизм во многих отношениях не настроился примерно так, как он был настроен, когда этот человек находился у нас перед глазами.

Одна вещь напоминает нам другую лишь по соотношению ее с той, какую она напоминает, лишь потому, что обе вещи - две причины приблизительно одинаковые и равные, из которых настоящая должна произвести приблизительно те же действия, что и прошедшая, вызвать то же движение в фибрах нашего мозга, то же действие в составляющих нас частях, действие всегда вызываемое частицами, находящимися вовне, путем постоянного их сцепления с нашими частицами.

Нет никого, кто сомневался бы в действии внешних частиц на наши части и в действии наших частей одна на другую, и если это двойное действие не составило всего человека в глазах философии, то это объясняется тем, что мы отделили от него человека и не увидели того, что так просто было увидеть: что оно - наши представления, наши мысли, наши ощущения, всякие наши способности, все наше мы. Мы искали человека вне человека, ища его вне механизма его тела; мы не постигли, что его состав из плоти, крови, костей, фибр, нервов целиком делал его тем, что он есть, что это - всё его, что существует, даже его чувствительность. Не удивительно после этого, что все наши способности оказались для нас тайными.

Наши представления и ощущения и их предметы - одно и то же, но не в том смысле, разумеется, чтобы представление наше, например, о Солнце было самим Солнцем, а в том, что оно - Солнце, поскольку в нас есть нечто от Солнца. Объяснение это надлежит запомнить.

Нет никакой разницы между тем, чтобы испытывать ощущение чего-либо и знать, что его испытываешь, между тем, чтобы обжечься и знать, что обжигаешься.

Если бы мы сообразили, несмотря на видимое «я», отличающее нас от прочих существ, что мы - состав из всего чувственного, что мы связаны со всем, что существует, что мы составляем единое с этим всем, хотя и отделены по видимости ото всего, мы перестали бы рассматривать себя как существа совершенно отличные друг от друга, а следовательно, и полагать, что мы и внешние предметы, что наши ощущения и предметы, их вызвавшие, не вполне одно и то же.

Существовать метафизически - это значит знать полностью то, что я устанавливаю в порядке метафизическом, так как метафизическое существование и есть само метафизическое знание. Существовать физически по отношению к устанавливаемому мною в порядке метафизическом - значит более или менее постигать истинность устанавливаемого мною, более или менее меня разуметь. А это значит более или менее быть, более или менее становиться тем, что я устанавливаю, ибо читать меня или слушать мое чтение - значит составляться из сочинения моего, действующего тогда физически через глаза или через уши на фибры мозга и настраивающего их на тот или иной лад в зависимости от производимого им на них впечатления.

493

В сущности говоря, выявление истины для толковых голов будет лишь тем, что хорошая музыка, что отличный оперный хор представляют собою для хорошего слуха. Мы ценим вещи лишь постольку, поскольку они вызывают в нас ощущение физической гармонии. А гармония эта, которая в общем есть Целое, проистекает из них лишь постольку, поскольку то, что из этих вещей способствует нашему составлению, сливается с составляющими нас частями.

XII

Иметь ощущение какого-либо предмета - значит быть этим предметом в меру этого ощущения так, что испытывать это ощущение больше или испытывать его меньше, ценить его больше или ценить его меньше (а именно так мы всегда его ощущаем и всегда о нем судим) - значит более или менее быть им, и больше ничего. Но как много предрассудков восстает против этой истины, отожествляющей ощущения и вызывающие их предметы, заключающей в себе я в том смысле, в каком оно, как нам кажется, существует, то есть то, что нам дороже всего на свете столько же потому, что это мы, сколько и в силу предрассудка, по которому мы считаем себя совершенно отличными от всех других существ [44*].

44* Находятся философы, которые из-за ложного представления о том, будто у нас есть я в кажущемся нам смысле, нелепо утверждают, что они уверены лишь в своем существовании и что тела - которые на самом деле не что иное, как явления, - вне их, быть может, вовсе и не существуют. Будь они просвещеннее, они знали бы, что существование их тел необходимо зависит от существования прочих тел. Если верно, что тела вне их не существуют, то единственное в том смысле, что для них всякое тело лишь то, что они о нем знают, - я разумею под этим то, что способствует их составлению, тому, чтобы они стали тем, что они есть.

Если бы люди умели делать заключения от более чувственного в их составе к менее чувственному, от молока, хлеба, мяса, от всего, что они воспринимают своими чувствами, к их целому и если бы они не стали делать различия между тем, чтобы быть и чувствовать, они увидели бы, что ничего нет проще того, что в настоящее время составляет для них великую загадку, а именно соотношения между ощущениями и вызывающими их предметами.

XIII

Все в нас, как и вне нас, - соотношение и движение, и, хотя эти соотношения и эти движения, которые суть все наши физические способности, весь наш состав, подчас не бывают сами собою, из этого все же не следует, что они нуждаются в двигателе, называемом душой, ибо они необходимо суть одни через другие [45*].

45* Мы не сами себя создали, говорят нам. Конечно, ничто не может быть справедливее этого замечания, ибо в природе вещей, чтобы они проистекали одни из других, чтобы сына производил отец.

494

Все в Целом существует лишь путем сравнения, есть лишь сравнение, следовательно, мы лишь причины и следствия наших сравнений. Я хочу сказать, что наши ощущения и наши суждения лишь сравнения, или, если угодно, лишь соотношение между нашими частями и частями вне нас, соотношение, которое и есть эти самые части, всегда стремящиеся к возможно совершенному отношению к Целому [46*].

Мы знаем, что в нас происходит, но не знаем - как, и мы думали, что достаточно делать наблюдения над человеком, чтобы это узнать и заняться метафизическими рассуждениями по этому поводу [47*]. Но как нам достичь цели иначе, нежели с помощью общих начал?

46* Говоря о человеке метафизически, по необходимости приходится делать кажущееся различие между ним и его способностями, даже когда доказываешь, что такого различения делать не следует. Но зачем говорить о человеке метафизически? Зачем применять к нему частично то, что применимо ко всем существам? Затем, что предмет мой - человек, что я задаюсь целью преодолеть его предрассудки относительно самого себя.

47* Большинство наших наблюдений над представлениями, восприятиями и ощущениями человека привели лишь к словам, тогда как казалось, будто его метафизика, - вот почему к метафизике относятся теперь с таким сомнением. Умозрительная анатомия человека, которою так много занимались до сих пор, ничему не научила.

Мы могли подозревать, что мы и то, что в нас происходит, что мы и наши способности - одно и то же. Чтобы доказать это, нужны были основные начала, а их-то всегда и недостаточно.

Физическая душа человека - я разумею под этим его ощущения - всегда представлялась для него величайшей загадкой. Но, еще раз, чем это объясняется? И - я не могу достаточно настаивать на этом - тем, что физическая душа человека - это сам человек, и, будучи ею, человек не может овладеть ею так, как хотел бы, иначе как с помощью основных начал, о которых он всегда догадывается, но не может их уловить.

Спрашивается, каким образом действие частей на наши части, отрицать которые нельзя, является мыслями? Как после установления истинных начал ответить на этот вопрос иначе, нежели спросив: каким образом происходит действие одних фибр мозга на другие? Действие это есть мышление, мышление есть это действие. Но отсюда не следует, что материя мыслит, а следует, что нечто от материи мыслит. Ибо материя, взятая собирательно, иной природы, чем наши тела.

Моя мысль, мною вам выражаемая, помимо вашей воли порождает ту мысль, которую вы мне выражаете. Это может происходить не иначе как посредством звуков или знаков с моей стороны, необходимо настраивающих фибры вашего мозга на тот или иной лад. Ибо, как это было уже сказано до меня, но за неимением основных начал лишь в виде предположений, наши фибры лишь клавиши клавесина [9], а наши мысли лишь эти же клавиши, но приведенные в действие, причем действие это всегда более или менее гармонично по той причине, что оно более или менее Целое, которое есть гармония, которое есть самый порядок [48*],

48* Безрассудная голова - клавесин, клавиши которого не согласованы с нашим слухом, - говорю, со слухом, ибо в согласовании в себе недостатка нет. Хорошо или дурно организованная голова организована лишь относительно дурно или хорошо. Истинное, показывая нам лишь игру фибр той или иной голове, побуждает нас о ней сказать, что она хорошо или дурно организована.

495