Часть 13.

XIV

Целое потому является самой гармонией, что большая или меньшая гармония видна во всем, что она видна в движении небесных тел, в человеческом теле и даже в былинке, что она видна в действиях человека, действиях, по которым люди вывели заключение о существовании универсального существа, разумного, словно их ум или гармонический образ бытия тот же, что и у Целого, которое есть гармония безо всякого гармонического образа бытия.

Понятие преднамеренности и ума нимало не входит в понятие Целого - в него входят понятия порядка и гармонии, которых первые являются модификацией. Вот почему атеисты это охотно приняли, и усмотрели образ человека в боге разумном (что их возмутило), и поставили этот образ на место предначертаний божественного разума, судьбы, рока, случая. Гармония Целого есть не более разум человеческий, чем разум камня, тяготеющего к своему средоточию, и именно потому, что люди всегда лепили универсальное существо по своему подобию, они и создали себе богословие, которое, хотя в разных местах и различно, одинаково кишит неразрешимыми для них трудностями.

Сторонники разумного верховного существа приписывают этому существу свой разум в самой высокой степени, однако не превосходящей их собственный разум. И, исходя из этого, или, что то же, пользуясь этим положением, они доказывают, что лишь оно одно могло создать такую машину, какую представляет собою человек. Однако создал эту машину сам человек, и высшее бытие, или Целое, причастно к этому лишь постольку, поскольку ничто в ней не создавалось без того, чтобы все входящее в ее состав не принимало в этом большего или меньшего участия. Но сторонники разумного верховного существа, несомненно, хотели бы сказать, что человек своими руками, которыми бы он, например, месил грязь, не в состоянии был бы создать машину, подобную человеческой машине. С этим и я согласен, но приходится согласиться и с тем также, что подобная машина создается не таким путем. Человек, как и всякий иной частный предмет, есть следствие высшего бытия, природы, но лишь в том смысле, что он ее следствие через то или иное из ее частных следствий. Если бы он был ее непосредственным следствием, он был бы всеми ее следствиями, он был бы ею самой.

Так как искусство есть действие человека, а человек есть действие природы, то отсюда вытекает, что искусство есть действие природы, а стало быть, что искусство и природа входят одно в другую. Действуя посредством искусства, мы в сущности действуем посредством природы, подобно тому как мы никогда не действуем иначе как в соответствии с природой. И когда мы от наших действий заключаем, что нам присущ разум, не присущий материи, мы абсурдно воспринимаем материю и мы к ней несправедливы, ибо мы и разум наш - лишь модификации материи и мы

496

никогда не действуем иначе, как в соответствии с нею. Но почему делаем мы подобное заключение? Потому, что мы не видим в материи ничего, над чем бы мы не стояли выше в творческом искусстве. Но если бы нашему высокомерию и простить это кажущееся превосходство, то что же из него следует, кроме некоторого более? И что такое это более, если не часть Целого, которое есть материя, это метафизическое относительное бытие, в котором и через которое все совершается?

Мы до сих пор рассматривали материю лишь в аспекте воспринимаемых нашими чувствами физических тел, и этот ограниченный взгляд не дал нам в ней рассмотреть бытие иной природы, чем эти тела, и заставил нас искать вне ее причину и прототип того ее бытия, который мы называем нашим разумом.

Лишь соединение всех более и менее совершенного дает во всех метафизических отношениях совершенство. Но где же может встретиться это соединение, если не в Целом, которое в смысле метафизическом есть то, что в смысле физическом - та или иная из его частей? А если в Целом, то не следует ли отсюда, что всякого рода превосходство, каким он может обладать, человек получает первоначально от Целого, что от него он имеет свой разум, как и все то, что составляет в нем человека? [49*]. Говорю «первоначально», чтобы выразить, что человек не только через своих праотцев и по своему образу бытия есть то, что он есть, но и через все существующее. На вид он действует сам по себе в том, что он совершает, но то, что кажется, всегда лишь более или менее то, что есть.

Все, что может человек, этот мельчайший атом в Целом [50*], он может через Целое. Но на взгляд самого человека, он - существо, которое может удивительно много. Что ж! Пусть человек судит о способностях Целого по тому, что входит в область ведения Целого, но пусть он от своих способностей не умозаключает к такого же рода способностям в бытии, которое есть целокупность его, т. е., иными словами, пусть он не приписывает этому бытию способности действовать так же, как действует он, человек: воздвигать и украшать дворцы, сочинять книги и пр., ибо это значило бы продолжать то, что он постоянно нелепо делал, то есть делать из универсального существа человека.

49* Если бы человек обо всех существах сказал, что они созданы по образу и подобию Всего, или бога, выражаясь его языком, он сказал бы истину, ибо все существа - физические образы того метафизического образа, который есть Целое. Но он одного себя объявил созданным по образу Целого и сказал нелепость, все более и более толкающую его к тому, чтобы создавать Целое по своему подобию.

50* Я называю человека мельчайшим атомом лишь относительно; он в себе ни мал, ни велик, и, говоря, что он мельчайший атом в Целом, я не с Целым его сравниваю, а с той или иной частью Целого, как, например, с Землей или с солнечным вихрем. По сравнению с Целым о нем нельзя утверждать ни что он мал, ни что он велик, ибо в таком случае его рассматривают метафизически, а с такой точки зрения он более или менее велик, более или менее мал, смотря по тому, как его рассматривать.

497

XV

Откуда то или иное, говорят, откуда род человеческий, столь хорошо сложенный, откуда два глаза, двое ушей, один желудок? Ответ на это заключается в самом вопросе, который в такой же форме задавался бы, если бы мы были устроены иначе, более или менее гармонически.

Какого бы сложения ни были существа, они необходимо должны быть более или менее гармоническими, чтобы видно было: много гармонии тут, меньше там - и чтобы ее вовсе не видно было в третьем месте, раз Целое есть сама гармония и все в нем лишь более или менее гармонично.

Вы можете сколько угодно перестраивать по вашему вкусу мир, и все же останется место для вопросов «почему». Вы в нем всегда найдете и гармонию и то, что вы по вашему образу бытия называете гармоническим, найдете целесообразность, разум, и все же вы станете постоянно спрашивать: почему это, отчего так, а не иначе?

Общая причина всего того, что видишь в том или ином образе бытия, - это что оно необходимо должно было быть как следствие всего предшествовавшего, что необходимо, чтобы вещи были такими-то и такими-то, что все в Целом возможно, что все в нем существует относительно, а не в себе и что в нем никогда нельзя утверждать об одной вещи то, что утверждается о другой; нельзя в нем отрицать о древесном листе или даже о былинке все то, что утверждается о человеке.

Изыскивать частные причины, вследствие которых мир существует таким, каков он есть в настоящее время, вследствие которых Земля обитаема людьми, допытываться, были ли или не были люди рабами, перед тем как стать земными животными, - значит гнаться исключительно за предположениями, а стало быть, за бесполезным. Чем более вещи от нас в каком бы то ни было смысле отдалены, тем более мы должны ограничиваться тем, чтобы видеть причины их в первопричине, которая есть их общая причина.

XVI

Кажется, будто смерть отрицает жизнь, но на самом деле она ее не отрицает. Она ее противоположность, а не ее противоречащее, раз жизнь существует только через нее, как и она только через жизнь. Отсюда следует, что жизнь и смерть разнятся лишь настолько, насколько все разнится в Целом лишь более или менее.

Все, что называется живым или мертвым, может лишь казаться таким. Изменяется физическое, метафизическое же постоянно одно и то же. Вот откуда проистекает представление о том, будто если наше тело и умирает, то у нас есть душа неумирающая, и что тело, умирая, меняет лишь свою форму, что оно целиком продолжает существовать в природе различными своими частями, как бы разбросаны они ни были.

Нет ничего живущего в настоящее время, что не было бы составлено из того, что ранее умерло. Все умирает в Целом, все в нем преходяще, все кончается и возрождается в других формах, более или менее одна на другую похожих. Это - непрестанный метемпсихоз, единственно возможный, и на его основе была измышлена система воскрешения тел. Но даже если признать, как

498

это сделано нами, такой метемпсихоз, отрицать который нельзя, если даже признать и переселение душ или то, что они не умирают [51*], - то разве мы этим не признали бы, что на самом деле ничто не умирает? Но, говорят нам, происходит расставание души с телом, и в этом-то смерть и является отрицанием жизни. Система эта, порожденная нашим невежеством относительно сущности вещей, видимостью, отрицающей всякую жизнь в мертвом теле, и нашими нравами, - система эта, повторяю, опровергается как абсурд всем, что я доказал относительно бога, души и неотделимости метафизического от физического.

51* Признать, что души меняют свое местопребывание, - значит признать метемпсихоз.

Смерть - лишь чрезвычайно чувствительное изменение, происходящее в нас вследствие разъединения наших частей, разъединения, за которым следует разложение. Это, если угодно, смерть души физической, составляющей всего живого человека, но это не то расставание души с телом, о каком я только что говорил и которое было выдумано лишь для поддержания религий, чтобы тем паче подчинить человека игу человеческих законов. Прибавим, что подобно тому, как физическая душа человека живого или мертвого есть живой или мертвый человек, и душа мира, или Целого, есть мир. Вот что всегда ускользало от внимания и что заставило проводить абсурдное различие между душой мира и миром, между движением, или движущим духом, и материей.

Жизнь и смерть, взятые в наиболее широком смысле, то есть как общие и противоположные собирательные термины, выражающие совокупность всех жизней и всех смертей, или, если угодно, всех возможных начал, длительностей и концов, - жизнь и смерть, говорю я, взятые в этом смысле, абсолютны, они абсолютно утверждают одна другую, далеко не являясь противоречащими друг другу; взятые же в менее широком смысле, в каком их обычно принимают как два термина, применяемые большею частью к животным и растениям, они более не абсолютны, а лишь более или менее абсолютны, смотря по видимости. Отсюда невозможность того, чтобы что бы то ни было умирало абсолютно, чтобы в смерти его, как и в его жизни, не было более или менее. В этом и причина, почему нет абсолютно достоверных признаков смерти.

Живут и умирают всегда более или менее, и, чтобы доказать это относительно смерти, я привожу то, что неоспоримо, а именно что смерть тем более определенна, чем более она удаляется от жизни, чем более достоверные признаки ее имеются налицо, чем дольше мертво тело, слывущее таковым, и чем менее остается от него следов. Такие выражения, как «такой-то человек менее мертв здесь, чем в другом месте», «он более жив в одной памяти, чем в другой», - такие выражения употребляются лишь потому, что, действительно, слывущий мертвым всегда более или менее в нас жив, смотря по тому, умер ли он вблизи или вдали от нас, близок ли он был нам или нет. Но каким образом он в нас живет? Теми следами, какие оставило о нем действие его частей на наши, в том, что из его частей способствовало составлению наших, ибо, как я уже указывал, все тела в той или иной мере способствуют составлению нашему, как и мы их составлению.

499

Что такое жизнь и смерть, как не два образа бытия, которые, подобно любым двум образам бытия, являются каждый более или менее тем, что есть другой? Однако, возразят нам, смерть столь отлична от жизни? Да, в особенности когда обоняние добавляет свое к этой очень уж чувствительной для зрения и осязания разнице или когда животное вдали от наших глаз зарыто в землю или обращено в прах, когда оно умерло уже более или менее давно, когда о нем не остается почти никакого воспоминания, когда то, что от него вошло в наш состав, стерлось до такой степени, что почти перестало чувствоваться, когда горесть потери его, если мы ее испытывали, почти совершенно рассеялась. Ибо мы всегда сожалеем о человеке, о собаке, о птице в меру того, насколько они для нас мертвы, иначе говоря, в меру того, насколько привычные для нас впечатления от них все более стираются под влиянием времени, ибо не возобновляются, и мы за отсутствием их все более предаемся другим предметам.

Смерть живет в нас, живых, через мертвые вещества, которыми мы питаемся, и в нас, умерших, жизнь также имеется, так как мы тогда лишь тьма червей, из которых наиболее развитые пожирают слабейших. Смерть и жизнь - два соотносительных образа бытия, входящие один в другой и существующие один через другой.

Тела наши, обращенные в прах, в такой же мере являются частями земли, в какой они были до этого обращения, и, когда о них говорится, что их больше нет, это значит только, что они исчезли, что их части стали тем, чем они были до своего соединения, до того, как предстать в человеческом образе, что они разбросаны там и сям в других оживляемых ими телах. Ибо, как я уже указывал и с чем согласились [52*], ничто не умирает без того, чтобы не возродиться.

52* Общепризнанные истины, принимаемые безоговорочно, все проистекают из истинных начал, которые они подтверждают, и без этих начал они не имели бы никакой ценности.

Смерть, взятая в смысле отрицания жизни, была бы в одинаковой мере отрицанием как физической жизни, так и физической смерти. Это было бы Все, или бесконечное, являющееся отрицанием и жизни, и смерти. О ней выражаются неправильно, когда говорят: после нас - ничто! Жизнь и ничто - это Все, а мертвое тело существует в Целом.

Некий человек, слывущий умершим здесь, может в другом месте слыть живым, и даже более живым, нежели он здесь мертв. Но, однако, спросят: что же, этот человек жив или мертв? Я согласен, что мертв, но в обычном физическом смысле. Однако при этом приходится согласиться и с тем, что если он и умер, то таким образом, что при этом нет отрицания жизни, а если жив, то таким образом, что нет отрицания смерти, и что даже нет ничего абсолютного ни в его жизни, ни в его смерти, - я разумею под этим - ничего такого, что было бы одинаково реально для всех существ. Мы живы по отношению ко всему нас окружающему, тогда как мы мертвы по отношению ко всему от нас отдаленному.

Сколько существ, для которых мы мертвы, по сравнению с теми, для которых мы живы! Но все же, скажем мы, хотя мы для этих существ и мертвы, мы живы. Пусть так. Однако не следует вкладывать в это метафизическое утверждение, которое в данном

500

случае неподходяще, так как тут дело идет о физическом. Мы живы более или менее, мы мертвы более или менее - вот все, что мы можем утверждать со всей метафизической точностью. У нас нет никакой абсолютной уверенности в том, что мы не мертвы и погребены, тогда как нам кажется, будто мы живем. Все в Целом - лишь явление, лишь видимость, и, говоря в одной из своих надгробных речей, что отдельные вещи - единственные действительно существующие, господин Боссюэ высказывает нелепость: существует лишь общность этих вещей [53*].

53* Все мое умозрение вращается здесь единственно вокруг этой общности, рассматриваемой относительно, и доказывает ее неоспоримо. Еще раз повторяю: из нее-то и из человека такого, каков он есть, и сотворили относящегося к нам бога. Будь еще жив сам господин Боссюэ, я апеллировал бы к нему, хотя признание этого и разрушило бы все его богословие.

Говорят, что жизнь - сновидение, и вполне справедливо говорят это, ибо мы как люди на самом деле не что иное, как состав из образов, стираемых смертью в большей или меньшей степени в зависимости от того, насколько она более или менее удаляется от жизни.

Мы особенно привязаны к жизни образами головы, где сосредоточены все пять чувств (благодаря чему об этой части тела и говорят, что она является обиталищем души). Но мы тем менее к ней привязаны, чем более эти образы ослаблены либо сном, либо старческим слабоумием, либо болезнью или отчаянием, приводящим к самоубийству.

Мы идем к абсолютному покою и к смерти, которая есть один из его образов, либо через излишние наслаждения, либо через острые страдания. Отсюда распространенные выражения - «умирать от радости», «умирать от любви», «умирать в объятиях любви». Отсюда сон, следующий как за большим наслаждением, так и за большим страданием.

В силу наших предрассудков умирать кажется для нас чем-то ужасным, между тем как мы не придаем почти никакого значения смерти других людей и в особенности смерти животных. Однако, однажды умерев, мы мертвы, сами того не зная, т. е. не зная этого, как если бы мы в одно и то же время были и мертвы и живы, или, если угодно, как то знают те, кто нас видит мертвыми, что скрывало бы за собою противоречие в смысле физическом.

Хотя человек и делает из нее такое чудище, смерть для человека - лишь физическое лишение жизненных благ и бедствий. Если живешь при состоянии, в котором бедствий гораздо больше, чем благ, - я имею в виду цивилизованное состояние, подобное нашему, - и если, кроме того, приближаешься к небытию, потому что приближаешься к возрасту, когда предвидятся только немощи и неприятности, которым нас подвергает в старости наше злосчастное состояние законов, - тогда столь же последовательно предпочесть смерть жизни, как было бы мало последовательно предпочесть ее в состоянии, при котором блага на много превосходили бы зло и старость не была бы в тягость, как, например, в состоянии нравов или даже в состоянии тех народов, которые нами неправильно называются дикими. Но для того, чтобы быть последовательным, надлежит решительно отрешиться от благ, при-

501

вязывающих к жизни, - а это не легко. Предрассудки, как бы от них ни быть свободными, всегда продолжают составлять часть этих связывающих с жизнью уз и дают себя знать, как бы этому ни противиться. Ибо человек, впитавший в себя нелепость, есть сосуд, пропитанный загнившей жидкостью, от запаха которой он никогда не может вполне избавиться [54*].

54* Если решиться лишить себя жизни, то, пожалуй, лучше всего броситься в пылающий огонь, если бы только такой огонь находился поблизости, чтобы тело, и в особенности голова, мгновенно превратились в пепел. Тем самым с родных снята была бы забота о трупе и отнята была бы добыча у правосудия, или, чтобы сказать нечто более существенное или более к нам относящееся, таким образом вернее можно обеспечить свою смерть, более быть уверенным в том, что не станешь страдать до нее и после нее, и избегнуть опасности слышать, как тебя хоронят, ибо вполне возможно показаться умершим и не быть им в достаточной мере. Однако настоящее примечание имеет значение только при таких нравах, как наши.

Голос истины - это подводный камень, о который разбиваются все вопли религии. Сколько бы нам ни расписывали в ужасных красках смерть и ее последствия, голос истины все же сильнее всех этих картин и настоящая жизнь остается, как тому и следует быть, почти постоянно нашей единственной заботой. Однако картины эти до известной степени производят на нас впечатление и усугубляют наш страх перед смертью. Но всегда слышимый голос истины обычно успокаивает нас, и мы вследствие этого с таким же хладнокровием смотрим на смерть людей, как на смерть прочих животных. Волнует нас одна только наша собственная смерть, впрочем, и страшимся мы ее, только когда непрестанно думаем о ней, пребывая в полном здоровье.

Сколько людей, трепещущих при мысли о смерти в начале болезни, призывают ее, когда болезнь истощает их силы и физические узы, привязывающие их к жизни, ослаблены вследствие измождения их организма и вялости пружин. Я видел много примеров этому. Видел я также, как люди, до чрезвычайности боявшиеся смерти для себя, смеялись и шутили по поводу смерти ближних. Кончины боятся и в то же время не боятся, ибо с одной стороны - мы и наши предрассудки, а с другой - голос истины. Но, еще раз, о чем гласит истина? Она гласит о том, что смерть - неизбежное явление в ходе вещей и что через нее мы становимся тем, чем были до своего рождения. Quo vis quo jaceas post obitum loco? Quo non nata jacent! [10]

XVII

Чтобы настроить язык на лад истины, его следовало бы настроить на лад второй точки зрения, или степени метафизической, единственно применимой к вопросам жизни, поскольку он передает первичное соотношение, передает совершенство во всех метафизических отношениях, поскольку он передает Целое, а следовательно, и познание о физическом добре и зле, в котором нуждаются люди.

502

Вместо того чтобы замалчивать, как мы это делаем, первичный тип, по которому мы на самом деле всегда судим о вещах, вместо того чтобы сказать, например, что такая-то вещь прекраснее, гармоничнее, истиннее, реальнее, более настояща, более в состоянии покоя, более подходит к середине, более совершенна, чем другая, следовало бы сказать, что одна из них для нас более красота, гармония, истина, реальность, настоящее, покой, середина, совершенство, чем другая. При таком способе изложения Целое в различных его аспектах постоянно было бы нашим первым средством, нашим первым термином сравнения, каким оно является в действительности, и оно всегда было бы в наличии под различными выражающими его положительными общими собирательными терминами [55*].

Впрочем, лишь в том, что относится к нам, мы употребляем, например, такие пристойные выражения, как «мне это кажется», вместо «это есть», и решительный, столь утвердительный тон, такой нам привычный и такой чреватый недоразумениями, был бы уместен для нас почти лишь в метафизическом рассуждении, которое тоже касается нас, наших ближних и всего существующего [56*]. Но мы не говорили бы больше о метафизике, если бы стали разумными.

55* Выражение Целого и различных его аспектов всегда было нам столь же привычно, сколь природа этого существа была нам неизвестна. Наше неведение о нем, а стало быть, и о Всем или бесконечном, его противоположном, не могло породить ничего, кроме абсурда, а этот абсурд - ничего, кроме общественного состояния, подобного нашему. Но как, однако, трудно было преодолеть наше невежество - и это потому, что оно одинаково свойственно как теистам, так и атеистам!

56* Утверждение и отрицание (последнее - в смысле противоположности менее утверждения, а никак не Всего или Ничто) могут, как я это доказал, быть разумеемы строго лишь метафизически. Вот откуда повод к сомнению в них, всегда более или менее вызываемый вещами сего мира.

Из нашей речи следовало бы изгнать все термины, служащие ныне для выражения наших добрых или дурных моральных качеств, и даже все термины, напрасно отличающие нас от всех прочих предметов; или, если некоторые из этих терминов и сохранить, их следовало бы принимать только в физическом смысле и не присваивать их исключительно нам одним. У людей будет правильный язык только тогда, когда они будут видеть в самих себе лишь то, что в них на самом деле есть, как во всякой другой вещи, - лишь метафизическое и физическое.

Удивляются тому, что наши языки дошли до передачи метафизических понятий, словно нам не одинаково свойственно как обобщать, так и разлагать на частности. Но насколько для нас естественно было обобщать, настолько неестественно было размышлять как следует об этих обобщениях, связывать с ними правильные понятия и даже понятия вообще, выявлять Истину.

От частного мы просто поднялись к общему положительному, к Целому, и от общего положительного - к общему отрицательному, ко Всему. Но возвыситься до них и познать их - две вещи совершенно разные для нас, потому что столько же в силу их внечувственной природы, как и вследствие нашего состояния законов божеских и человеческих, нам предначертано было заблуждаться на их счет.

503

Если бы здравое размышление привело нас наконец к здравым делам, если бы наши потребности стали столь же скромны, как они ныне чрезмерны, если бы наши столь изобильные нынешние познания сведены были к разумным пределам, из нашего языка пришлось бы многое убрать, а исправить в нем - немногое. Именно наше невежество, наше общественное состояние собственности и неравенства и поддерживающий его абсурд умножили наши слова до чрезвычайности и побудили нас добиваться огромных достижений в области механических искусств, как и в области знаний, необходимых для нашего сохранения и благоденствия. Они породили свободные искусства, из которых одни служат для нашего разрушения, как, например, тактика, а другие - для того, чтобы таким же действием, как от вина и крепких напитков, отвлекать нас от насилия, которое нас угнетает, чтобы затем еще больше подчинять нас этому насилию, фальсифицируя для нас так называемые науки, одни безрассуднее других. Они установили для нас совершенно безумную мораль и сделали искусственным все вплоть до языка и наших умозаключений [57*]. Если бы язык, который в конце концов всюду станет одинаковым, поднялся когда-нибудь до тона истины, если бы он был очищен от всего, что наше лживое нравственное состояние внесло в него своего, - он стал бы в гораздо большей степени вместилищем истинного, чем в настоящее время, и гораздо более властно передавал бы истинное, чем передает ныне абсурдное.

57* Мы совершенно напрасно из нашей способности беседовать друг с другом делаем заключение о нашем превосходстве над животными. Мы сделали бы совсем иное заключение, если бы рассматривали эту способность с точки зрения крайнего злоупотребления ею, на которое нас толкает безрассудство нашего состояния законов, и если бы мы подумали о том, что животные ею обладают не менее нашего, хотя и на свой лад, и никогда ею не злоупотребляют. Я уже высказал в другом месте о нашем уме то же, что здесь говорю о способности вести беседы.

Мы в языке значительно более метафизики, чем думаем, но все же мы недостаточно метафизики, и именно поэтому мы и не думаем, что мы настолько метафизики, насколько мы на самом деле ими являемся. У нас беспрестанно на языке метафизические термины, которых мы не понимаем. Каким же образом, не понимая их и смешивая в книгах, как и в разговоре, метафизическое с физическим, можем мы понимать друг друга?

Если язык в известной мере строится в соответствии с требованиями истины, то это объясняется тем, что не тот или иной человек строит язык, а общность людей, и именно общность людей должна яснее воспринимать требования истины. Только здравой метафизике, когда она будет принята, надлежит сделать язык столь совершенным, каким он может быть, и сделать его простым и полезным. Она и сама по себе лишь чистая грамматика, ибо она означает объяснение всех метафизических терминов, как положительных, так и отрицательных.

504

XVIII

Я кончаю. Но какую же книгу я мог бы составить в развитие этой книги, пожелай я начать ее с того, чем я эту заканчиваю, пожелай я на ее основании и в ее защиту написать прямую критику тех книг, которые мы расхваливаем, как наиболее пригодные для просвещения ума человеческого, в особенности если бы я пожелал опереться на то, что я мог бы найти в этих книгах в защиту настоящей книги. Но с какой стати мне этого хотеть, когда я убежден, что если настоящая книга не произведет своего действия сама по себе, то не произведут его и тысяча книг, составленных на ее основании?

Я доказал истину моральную непосредственно по истине метафизической, и если моему доказательству недостает, чтобы я, как делалось до сих пор, показал людям в боге объект первичного отношения, подобно им самим одновременно метафизический, физический и моральный, чтобы я показал им объект, который им нелепо пытались представить чувственно созерцаемым, то это объясняется тем, что Истина не может его им представить иначе, чем метафизически, ибо он на самом деле лишь метафизичен. Но если он действительно метафизичен, то из этого непосредственно следует ниспровержение бога, религии и вытекающих из нее нравов, а из этого ниспровержения, так же как из бесчисленных недостатков наших нравов, которые в сущности суть законы, вытекает с такой же очевидностью истина моральная, или состояние нравов, как и истина метафизическая.

Все в моем произведении направлено к установлению моральной истины, и какую же иную задачу, как не установление этой желанной истины, мог я преследовать в моих изысканиях?

Заключение

Лишь потому, что по сути дела я выявленная здесь истина, и лишь потому, что мои ближние являются ею в такой же мере, как и я, те из них, кто способен меня прочесть и уразуметь, скажут, прочтя и уразумев меня: «Да, это истина, это очевидно».

Поняв все, что здесь изложено, скажем себе ясно, что это именно все, что мы постигаем, и что невозможно, чтобы мы постигали иначе. Скажем себе также, что мы - необходимо то, что мы постигаем, и мы легко согласимся с тем, что мы - истина. Но все же каким образом мы то, что мы постигаем? Подобно тому, как мы - что было уже показано - только потому имеем представления и воспоминания об отдельных вещах, что мы более или менее они, подобным же образом (причем одно без другого невозможно) мы только потому имеем представление о вещах вообще, мы их только потому постигаем, что мы - они же, поскольку мы неотделимы от них всех [58*].

58* Расщепление, или разделение существ одно от другого, в себе не существует, оно лишь относительно - стало быть, все существа суть одно и то же бытие, которое есть Все. Но Все есть истина, следовательно, и все существа - истина. Сказано было, что для того, чтобы познать бога, надобно быть им самим; вот потому, что мы - он, он и постигнут. Что такое в самом деле бог, по нашему же признанию, если не Все?

505

Взглянем на себя согласно истинным началам, и мы увидим, что мы способны познавать то, что мы называем вещами мира сего, лишь несовершенно, но что мы знаем в совершенстве все, что выходит за пределы этих вещей, все, что есть истина первичная; что понятие первично истинного одинаково у нас всех; что понятие о нем и оно само - одно и то же и что нужно было лишь его нам выявить, придать ему такое физическое существование, только еще более совершенное, какое я ему придаю, чтобы сделать его для нас чувственно воспринимаемым.

Истина и выявление ее - две вещи разные, как я доказал. Истина существует сама по себе, а выявление ее лишь относительно и относительно, оно в частности по отношению к людям. Отсюда следует, что для выявления своего она зависима от нас, что, поскольку она выявляется, она может быть лишь условной истиной, и я это признаю. Но я ее выявляю этим же признанием, которое есть истина, из нее вытекающая, и тем самым припираю пирронизм к стенке. Ибо этим признанием я ему предоставляю единственную пищу, какую он при этом может получить, но, предоставляя ее, я ее и отнимаю до такой степени, что он уже не может ею пользоваться.

Первым проявлением здравого смысла было бы, бесспорно, выявление метафизической и моральной истины, если бы люди знали, как ее выявлять, но передавать от отцов к детям это знание можно было бы только в отношении метафизической истины, так как наши нравы были бы такими, какими им надлежит быть. А как легко было бы эти нравы передавать, когда они устанавливались бы самим здравым смыслом и неизвестны были бы все ложные системы и басни, существующие в ущерб истине! Это не составляло бы тогда такого сложного труда [59*], каким это было для меня.

59* Ничто ни в каком отношении не совершенно иначе, чем более или менее в Целом, которое во всех отношениях есть совершенство постигаемое, но не могущее быть видимым и которое перестает быть Целым, чтобы стать Всем, перестает быть в отношении, чтобы быть без отношения, перестает быть единым, чтобы быть единственным, перестает утверждать, чтобы отрицать, когда его перестают отличать от его частей. Вот примерно все, к чему свелось бы выявление Истины в состоянии нравов, и единственный катехизис, которому пришлось бы обучать детей. Пусть сравнят его только с тем катехизисом, какой мы им преподаем теперь.

Догматизм в том нелепом виде, в каком он существовал до сих пор, всегда и с полным основанием возмущал многих; но ему не следовало делать из них определенных и гнусных пирронистов, какие встречаются слишком часто. Следствовать должно было только мудрое сомнение, и я по опыту знаю, что Истина легче всего находит доступ именно в головы, в которых обитает такое сомнение.

Философы, утверждающие, будто сущность вещей должна необходимо оставаться неведомой и недоступной (система, на первый взгляд кажущаяся тем более обоснованной, как она ни абсурдна, чем меньше это якобы неведение допускало надежды на то, чтобы быть преодоленным после бесплодных попыток его преодолеть), - эти философы уверяют, будто мы не можем получать через физические субстанции, воспринимаемые нашими чувствами, четкого

506

понятия о том, что такое субстанция, и будто им никогда не удавалось выяснить для самих себя, что такое субстанция. Они из своего невежества сделали невежество необходимое и непреодолимое, чтобы им не приходилось краснеть, не зная о сущности вещей больше, чем все другие люди [60*].

Наше физическое и метафизическое существование всегда признавалось, хотя и рассматривалось неправильно. Отсюда допускаемое двоякое отношение человека к чувственным существам и к богу. Отсюда то, что мы называем нашими чувствами и нашим рассудком, или интеллектом, который мы отличаем от нашего ума, нашими идеями, врожденными и приобретенными, нашим телом и нашей душой, нашим телом, которое умирает, и нашей душой, которая не умирает. Отсюда наши языки, составленные из слов, выражающих то, что воспринимается нашим зрением, каждым нашим чувством, и слов, выражающих то, что воспринимается нашим рассудком, или всеми нашими чувствами, в равной мере; слов, выражающих части или же частные собирательные понятия частей, и слов, выражающих оба их универсальных коллектива, положительный и отрицательный: Целое и Все.

Метафизическая Истина, как в том могли убедиться, очищает своим выявлением все метафизические системы, очищает их таким образом, что они все в нее входят, какими бы противоположными они друг другу ни казались. Она доказывает, что универсальное a parte mentis и универсальное a parte rei в точности одно и то же; что наша чувствительность - лишь функция нашего организма, так же как и наш ум; что всякий отдельный организм есть часть общего, каковым является Целое; что ни в одной части Целого нет никакого отрицания чувствительности, жизни, животности или чего бы то ни было, а есть лишь более и менее, от чрезвычайного более до крайнего менее; что ощущение и представление наше о предметах - лишь те же предметы, поскольку они нас составляют, поскольку они действуют на наши части, постоянно действующие одни на другие; что отсюда - память, ум, суждение и пр., которые суть не что иное, как само это действие, самый этот состав. Метафизическая истина доказывает, что Все взаимно и непрестанно составляется в Целом, каковое есть универсальное составное, что вообще метафизическое и физическое, общее и частное, Целое и его части существуют лпшь по отношению, по сравнению, что они лишь отношение, лишь сравнение. Она показывает, что все представления, какие человек себе составил о боге

60* Один из этих философов, господин Даламбер [11], говорит, что, быть может, Вселенная - лишь великая Истина. Он не сказал бы «быть может», если бы уяснил самому себе точное представление свое о Вселенной. В другом месте он говорит, что либо все знают метафизику, либо никто; что метафизически истинное есть истинное, зародыши которого имеются во всех умах; что то, что узнаешь из хорошей книги по метафизике, - лишь своего рода воспоминание о том, что наша душа знала уже, и т. п. Каким же образом после этих признаний он думает, что мы не можем иметь четкого понятия о том, что такое субстанция? Хорошая книга по метафизике значит для головы то же, что рука искусного мастера для клавесина или органа, - механизм остается по существу один и тот же.

507

до сотворения, о боге-творце, извлекающем существа из небытия, о нашем отношении к нему, о троице-единстве, о душе, о санкции для нравов и пр., - что все эти понятия имеют свой корень в этой истине, дурно рассмотренной, дурно выявленной, - что неизбежно было на первых порах, - в ней одной, которая есть мы и прочие существа, взятые в смысле метафизическом, то есть взятые в том, что делает нас в строгом смысле равными, в том, что в строгом смысле общо нам всем, в том, что в строгом смысле нас связывает одних с другими таким образом, что в результате получается лишь одно бытие, которое едино или единственно, которое есть конечное или бесконечное, существование положительное или Ничто, Целое или Все в зависимости от того, рассматривать ли его в отношении или без отношения [61*].

61* Согласованность пяти чувств есть шестое чувство, посредством которого мы все в строгом смысле являемся одним бытием и которое я называю рассудком. Если бы, перед тем как явно вывести Истину и показать ее тем вернее, учрежден был орден ясновидящих, то тайной его могло бы быть названо выявление в человеке шестого чувства.

Я полагаю, что сказал достаточно, а быть может, даже больше, чем следовало, чтобы за несколько часов чтения ознакомить с истинами, которые мне удалось извлечь из тьмы, в которую их поверг абсурд, лишь ценою многолетних трудов, и чтобы заставить всякого разумного человека согласиться с тем, что истины эти не оставляют желать ничего, кроме, пожалуй, более удачной формы их изложения; что истины эти дают ответ на все; что нет такого коренного вопроса, который бы ими не разрешался, и что они одни силой своей первичной очевидности могут обратить мир, каков он есть, в мир, каким он должен быть.

Сила этих истин заключается в их единстве, в их идентичности, благодаря которой нельзя одну из этих истин принять или отвергнуть, не приняв или не отвергнув и все остальные, и в том, что нельзя их отвергнуть, не отрицая всего, что доказано всемирным опытом, всего, что постигается, и в том, что даже из отрицания этих истин вытекает их утверждение, если только их желают отрицать путем рассуждения. Неведение, в котором до сих пор находились относительно этих истин, происходило от крайних затруднений, связанных, во-первых, с тем, чтобы рассмотреть их под покровом видимостей, во-вторых, с тем, что усиливало густоту этого покрова, и, в-третьих, с тем, чтобы рассмотреть их достаточно ясно, дабы можно было собрать их воедино, и так как единение вещей составляет их силу, то это было единственным и подлинным средством доказать эти истины людям, способным их прочесть и понять [62*].

62* Одних этих людей достаточно, чтобы обеспечить Истине возможность оказать свое действие, чтобы превратить наше состояние законов в состояние нравов.

Когда уничтожается абсурд, остается Истина; когда разрушаются ложные нравы, остаются нравы истинные.

Меня прочли. Пусть меня перечтут, как бы глубоко ни были убеждены. Мысли, столь новые, как только что предложенные, требуют того, чтобы с ними освоиться.

ПРИМЕЧАНИЯ

УКАЗАТЕЛИ

ИСТИНА, ИЛИ ИСТИННАЯ СИСТЕМА

Рукопись Дешана под названием «Verite ou le Vrai systeme», переписанная другом и учеником автора, бенедиктинцем Мазе, сохранилась в муниципальной библиотеке г. Пуатье. По описи значились два тома (две толстые переписанные тетради) «Истинной системы» Дешана, представлявших первую часть Системы, точнее, введение в нее, и дополнение к ней - письма, заметки и пр. (обозначены были как тома I и V). Сюда вошли: «Предисловие», написанное или обработанное после 1770 г. (после публикации книги Гольбаха «Система природы»); «Предварительные метафизические размышления», срок написания которых не датируется даже предположительно; «Разрешение загадки метафизики и морали, изложенное в четырех тезисах» (ок. 1772 или 1773 г.); «Цепь развернутых истин» (1773 г.).

Все немногочисленные исследователи Дешана считали существеннейшие части «Истинной системы» утерянными навсегда. Однако при тщательном обследовании рукописных материалов библиотеки Пуатье в 1910 г. Е. Д. Зайцевой удалось обнаружить в бумагах, оставшихся после Мазе, кипу под заглавием «Философические этюды». При ближайшем рассмотрении в связке этой оказались, кроме некоторых не имеющих особого значения документов, первоначальные копии как с частей «Истинной системы», вошедших в состав упомянутых выше переплетенных тетрадей, так и переписанные почти начисто списки с почитавшихся утраченными капитальных частей труда Дешана. О них Дешан предварял читателя во введении, на них он ссылался в заключении. Озаглавлены они «Метафизические рассуждения» и «Моральные рассуждения», они должны были составить тома второй, третий и четвертый Системы.

В настоящее время имеются три публикации рукописного наследия Дешана: первое издание на русском языке в переводе Дж. Нагиева (Баку, 1930) включало лишь I том «Истинной системы»; издание под редакцией Ж. Тома и Ф. Вентюри, куда включены только «Разрешение загадки... в четырех тезисах», «Цепь развернутых истин» и «Моральные рассуждения» (Париж, 1939, на фр. яз.), и более полное польское издание (Варшава, 1967, на польск. яз.), которое включает уже и часть «Разрешения загадки... в вопросах и ответах», и часть переписки. Но наиболее полно они даются лишь в настоящем издании.

511

«Метафизические рассуждения» до сих пор не были опубликованы, за исключением отрывков, которые Тома и Вентюри дают в примечаниях. В настоящем издании эта работа помещена в приложении, так как в отличие от остальных она не могла быть сверенной с французским оригиналом за отсутствием последнего, но сличение отдельных ее фрагментов с отрывками, данными в издании Тома и Вентюри, подтверждает, что перевод, выполненный Е. Д. Зайцевой, был сделан по подлинному тексту.

Разрешение загадки метафизики и морали

Le mot de l'enigme metaphysique et morale

1 «Узнай то, что творится на небесах, дабы яснее знать то, что на земле» (лат.) - 77.

2 Под именем Мирабо был опубликован трактат Гольбаха «Система природы, или О законах мира физического и мира морального» (Р. Н. D. d'Holbach. Systeme de la nature, ou Des loix du monde physique et du monde moral. Par M. Mirabaud... t. 1 - 2. Londres [Amsterdam], 1770). Дешан если и не знал подлинного автора, то во всяком случае не поверил псевдониму. - 80.

3 Протей - в древнегреческой мифологии морское божество, способное произвольно изменять свою форму. - 81.

4 Строка из «Поэмы на гибель Лиссабона» Вольтера (1757). - 82.

5 Hic salta - из выражения: «Hic Rhodus, hic salta» (лат.), т. е. «Здесь Родос, здесь прыгай!» Источник выражения - басня Эзопа «Хвастун». Герой басни утверждает, что на Родосе он совершал огромные прыжки; в ответ на его хвастовство ему предлагают вообразить, что он на Родосе, и прыгнуть. Применяется в переносном смысле: дать немедленное доказательство своих утверждений. - 84.

6 Согласно учению голландского философа-материалиста Спинозы, все сущее представляет собой бесконечные модификации единой субстанции. - 85.

7 Дунc Скот (1265 - 1308) - средневековый философ, комментатор Аристотеля. Дешан обвиняет энциклопедистов в том, что их мышление схоластично «по Скоту». - 86.

8 Далее в оригинале идет склонение Le tout и Tout: «On dit Le Tout, du Tout, аи Tout par le Tout, mais on dit Tout, de Tout, a Tout par Tout». Доказательство в данном случае состоит в том, что Le Tout (Целое) склоняется с определенным членом, Tout (Все) - без него. - 87.

9 Пирронизм - учение древнегреческого скептика Пиррона из Элиды (ок. 365 - ок. 275 до н. э.). - 92.

10 «О слепой разум людей!» (лат.). - 94.

11 «Быть вообще, но быть без модификаций» (лат.). - 96.

12 Написано для аббата Бартелеми в 1773 г. Аббат Бартелеми (Barthelemy, Jean Jacques, 1716 - 1795) - известный археолог, автор философского романа «Путешествие молодого Анахарсиса в Грецию» (1788). - 101.

13 Связь прогресса человеческого разума со строением руки - одно из первых положений книги Гельвеция «Об уме» (1758). - 101.

512

14 Т. е. мифы о Еве (др.-евр.), первой вкусившей от древа познания, и о Пандоре (греч.), из любопытства впустившей зло в мир, но одновременно и даровавшей людям надежду. - 102.

15 Написано для аббата Ивона. Аббат Ивон (Ivon, Claude, 1714 - 1791) - сотрудник «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, автор статей «Атеист», «Бог», «Душа», выдержанных в строго ортодоксальном духе; обвиненный в материализме, был вынужден в 1751 г. скрыться от приказа об аресте в Голландию, где пробыл 10 лет. По возвращении предпринял публикацию «Истории церкви» в 12 томах, но не смог довести издание дальше 2-го тома. - 109.

16 Аббату Ивону. - 109.

17 И здесь и дальше (стр. 46) Дешан выступает убежденным реалистом в смысле средневековых споров номинализма и реализма. - 109.

18 Дешан напоминает об известной басне Лафонтена «Лисица и виноград». - 110.

19 Дешан выступает здесь адептом учения Декарта о том, что в мире не существует пустоты, ибо все пронизано тончайшей материей (matiere sublime) (см. «Трактат о свете», гл. IV). - 111.

20 «Нет ничего в сознании, чего бы ранее не было в ощущении» (лат.). Дешан называет это «аксиомой древней школы»; XVIII в. считал это изречением Аристотеля (см. Д. Дидро. Опровержение труда Гельвеция, озаглавленного «О человеке». - D. Diderot. Oeuvres, ed. J. Assezat et M. Tourneux, t. II. Paris, Garnier, 1875 - 1877, p. 296). - 112.

21 Дешан высказывается здесь как сторонник учения Декарта о врожденных идеях (см. «Рассуждение о методе», ч. IV). - 112.

22 Дешан следует космогонии Декарта (см. «Трактат о свете», гл. VIII). - 113.

23 Имеется в виду статья Вольтера «Благо, высшее благо» из «Философского словаря». - 114.

24 См. прим. 22. - 116.

25 «Высшая форма красоты есть единство» (лат.) - цитата из Августина (354 - 430), епископа Гиппонского - философа, автора книг «Исповедь» и «О граде божьем». - 116.

26 Сравнение головы с клавесином см. в кн. Ламетри (La Mettrie, Julien Jean Offray de, 1709 - 1751) «Человек-машпна» (1747) и у Дидро в кн. «Письма о слепых в назидание зрячим» (1749). - 116.

27 «Событие предшествует модальности, общее - частному» (лат.). - 118.

28 См. Мольер. Мещанин во дворянстве, акт 2-й, сцена 4-я. - 118.

29 В уме (лат.). - 119.

30 Автор книги «Об уме» - Гельвеций. Первое ее издание (1758) вышло анонимно, но имя автора сразу стало известно. - 121.

31 Таким образом, Дешан полностью порывает с библейской хронологией, которой верил еще Ньютон. - 123.

32 Учение о трех царствах - животном, растительном и минеральном и четырех стихиях - огне, воздухе, воде и земле, составляющих все сущее, содержится уже в античной натурфилософии. - 127.

33 Моисей - легендарный законодатель древних иудеев, которому приписывается авторство «Книги бытия». - 129.

513

34 Утверждение тождества Всего и Ничто, положение об «эн-софе», содержится уже в Каббале, иудейском мистическом учении средних веков; Дешан мог быть знаком с ним по семинарии, где в обязательном порядке изучались древнееврейские тексты. - 129.

35 Любой никто (лат.). - 130.

36 Это утверждение Дешана, его заявка на абсолютную оригинальность учения о тождестве Всего и Ничто, противоречит его словам о знакомстве с «толкованием учения этого законодателя» (Моисея), т. е. с Каббалой (см. стр. 129). - 130.

37 Игра слов: «On entend rien du tout, dira-t-on, mais je n'entends rien du tout aussi par le rien, puisque je dis du rien...» - 131.

38 «Difference du tout au tout». - 134.

39 Все в ней... обладает восприимчивостью, жизнью, мыслью. Дешан становится на точку зрения гилозоизма, т. е. учения об одушевленности всего в природе, которое было чрезвычайно распространено в XVII - XVIII вв.; см. натурфилософский труд Бонне (Bonnet, Charles, 1720 - 1793) «Созерцание природы» (1764). - 135.

40 О пружинах человеческой машины говорит Ламетри - врач, известный философ-материалист, чья книга «Человек-машина» (1747) навлекла на него ярость католической церкви во Франции и протестантской - в Голландии. Сквозь схоластическую оболочку высказываний Дешана вызывающе проглядывает материалистическая мысль. - 137.

41 Перекличка мыслей Дешана с основными положениями «Завещания» Жана Мелье. - 138.

42 Поэт Руссо (Rousseau, Jean Baptiste, 1669 - 1741), писавший главным образом на религиозные сюжеты. - 138.

43 Высший, средний и последний (лат.). - 140.

44 Очевидно, имеется в виду дом Кальме (Calmet, Augustin, 1672 - 1757), автор многочисленных книг, излагающих и комментирующих священное писание; но если судить по результатам, упоминаемым Дешаном («толкнуть... на атеизм»), это мог быть и «Словарь» Пьера Бейля. - 141.

45 Предсмертное примирение Монтескье с церковью (1755), отречение Туссена от его книги «Нравы» (1762), повторные слухи о причащении Вольтера тревожили современников и показывали нестойкость (или непоследовательность) передовых мыслителей XVIII в. На этой проблеме построен «антифилософский» (по мнению Мельхиора Гримма) роман плебейского писателя Дюлорана (Dulaurens, Henri Joseph, 1729 - 1793) «Кум Матье» (1767), перекликающийся с приведенным высказыванием Дешана. - 145.

46 О мысли как продукте деятельности «мозолистого вещества» мозга пишет в своей книге «Человек-машина» Ламетри. - 159.

Моральные рассуждения

Observations morales

Рукопись написана, по предположениям Ж. Тома и Ф. Вентюри, после 1770 г., т. е. после появления печатных трудов Дешана. Особенностью этого произведения, содержащего в отличие от тех не только критику, но и позитивную программу, является ее перекличка, совпадение мыслей с мнениями передовых демократических писателей XVIII в.; так, даже не называя их, он, несомненно, выражает свое согласие с Жаном Мелье, Габриелем Франсуа Куайе, Анжем Гударом и т. п.

514

1 Несовпадение реальной структуры французского общества с традиционным юридическим делением на духовенство, дворянство и прочих («третье сословие») ощущалось в XVIII в. уже многими. Отсюда попытки дать новую номенклатуру сословий, которую можно найти, например, в известном трактате Мелона (Melon, Jean Francois, ? - 1736) «Политический опыт о коммерции» (1736): там финансисты и буржуа отделены от земледельцев и ремесленников, в одну группу входят клирики, магистратура и военные, и т. п. - 166.

2 Макиавелли, Никколо (1469 - 1527) - деятель итальянского Возрождения, флорентийский дипломат, историк и комедиограф; приведенная цитата: «Разделяй, чтобы властвовать» (лат.). - 167.

3 Разговоры о всеобщем мире в XVIII в. поднимались во Франции аббатом де Сен-Пьером (Castel de Saint-Pierre, Charles Irenee, 1658 - 1743) в книгах «Записки о сохранении вечного мира в Европе» (1712), «Проект вечного мира в Европе» в 3-х томах (1713 - 1717) и др., Ж. Ж. Руссо - в статьях «Избранные места из «Проекта вечного мира»» (1761, опубликованы только в 1782) и Анжем Гударом (Ange Goudar, 1720 - 1791) в книге «Мир Европы» (1756). - 168.

4 Указание на то, что короли содержат армии для подавления собственного народа, содержится уже в «Завещании» Жана Мелье (главы 54-я и 55-я); позже они встречаются в книге Руйе (Rouille, Augustin) «Моральный перегонный куб» (1773). - 169.

5 Руссо также полагает, что частные интересы властителей и правящих классов препятствуют установлению вечного мира. - 169.

6 Эта фраза перекликается с основными положениями «Завещания» Жана Мелье. - 170.

7 О том, что слова «государство» и «королевство» не совпадают с понятиями «нация» и «отечество», пишет аббат Куайе (Coyer, Gabriel Francois, 1707 - 1782) в «Рассуждении о слове Отечество» (1755). - 170.

8 Явный выпад против Вольтера. - 171.

9 Это высказывание совпадает с мнением Куайе о том, что земледельцы и мастеровые являются самой необходимой частью народа («Рассуждение о природе народа», 1755). - 172.

10 Имеется в виду «Левиафан» Гоббса. - 173.

11 Перекличка с положениями трактата Руссо «О происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755). - 173.

12 Дешан имеет в виду так называемую трудовую теорию собственности, изложенную Локком. - 175.

13 В XVIII в. права на развод добивался уже Мелье («Завещание», гл. 51). - 175.

14 Общность мужчин у женщин и женщин у мужчин утверждается уже в утопиях Платона («Республика»), Морелли («Система природы», 1755) и Тифэня Делароша (Tiphaigne de la Roche, Jean Francois, 1729 - 1774) («История галлигенов», 1765). - 177.

15 Точная цитата из третьей песни «Поэмы об естественном законе» Вольтера (1752). - 181.

16 Имеется в виду примечание, начинающееся словами «Один знаменитый автор...» (в кн. Ж. Ж. Руссо. Трактаты. М., 1969, прим. IV, стр. 99 - 105), содержащее критику общественного строя цивилизованных государств. - 181.

515

17 Миссионерская апологетика широко популяризировала учение о «добром дикаре», благодарно воспринимающем христианское учение. Этому посвящена серия так называемых «Поучительных посланий», выпускавшаяся (с 1706 по 1776 г.) орденом иезуитов. - 185.

18 На разрыв между воспитанием молодежи и реальными потребностями жизни указывали уже «Энциклопедия» в статье «Коллеж» (т. III) и Вольтер в статье «Воспитание» в «Философском словаре», не говоря о знаменитом педагогическом романе Руссо «Эмиль». Дешан здесь разделяет общее мнение просветителей. - 186.

19 О том, что религиозных проповедей недостаточно для поддержания морали, пишет и Куайе в памфлете «О проповедях» (1763). - 188.

20 Дешан имеет в виду следующее место из книги Гельвеция «Об уме»: ««Если, - как говорит Фонтенель, - люди могут достигнуть в любой области сколько-нибудь разумных результатов только после того, как они в этой области исчерпают все возможные глупости», то и мои ошибки пригодятся моим согражданам; мое крушение укажет на опасный риф» (К. А. Гельвеций. Об уме. М., 1938, стр. 1). Гельвеций цитирует Фонтенеля не вполне точно. - 191.

21 Паскаль (Pascal, Blaise, 1623 - 1662) - знаменитый французский физик и писатель, находившийся под сильным влиянием янсенизма. - 192.

22 О необходимости «упростить» науки, приблизить их к народу и запретить «занятия не только бесполезные, но и вредные для добрых нравов» говорит и крестьянский публицист Руйе в статье «Академия» своего «Морального перегонного куба». И в этом вопросе, таким образом, Дешан идет в русле идей демократического крыла просветителей. - 194.

23 Имеется в виду первый трактат Руссо «Рассуждения о науках и искусствах» (1750). - 194.

24 Астрея, или Дике, - в мифологии дочь Зевса и Фемиды, богиня справедливости. - 195.

25 «Эмиль» Руссо - педагогический роман Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762), подвергшийся осуждению церкви («Послание» епископа Кристофа де Бомона) и Парижского парламента, после которого Руссо был вынужден бежать из Парижа. Книга была осуждена также властями в Голландии, Берне и Женеве. - 197.

26 Цитируемое место помещено в «Энциклопедии», т. 1, стр. III. - 199.

27 Даламбер (d'Alembert, Jean Le Rond, 1717 - 1783) - известный математик; вместе с Дидро зачинатель «Энциклопедии» (позднее разошелся во взглядах с Дидро и вышел из ее редакции в 1757 г.); ему принадлежит «Вступительное рассуждение» о принципах построения намеченного издания. - 199.

28 В противоположность этому коллективистскому принципу Гельвеций в книге «О человеке» (1773) заявляет: «Общественное счастье складывается из счастья всех частных лиц». - 201.

29 Это положение Дешана отражает тот аскетизм, который, по словам «Коммунистического манифеста», «свойствен еще незрелым движениям пролетариата» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 455). - 202.

516

30 Описание общества, живущего «состоянием нравов», чрезвычайно близко совпадает с утопией Тифэня Делароша «История галлигенов» (1765), где также общее чувство дружбы, связывающее все общество галлигенов, противопоставляется «частным связям». - 204.

31 Совпадение с утопией Тифэня, который пишет: «У нас республика берется воспитывать детей; ей нет дела до того, кто их отец, и гражданину мало дела до того, кто его сын». - 206.

32 Мечты о том, что пороки старого общества будут погребены «под развалинами и обломками городов», свойственны и крестьянской утопии Руйе («Моральный перегонный куб»). - 208.

33 О молодом готтентоте по имени Кори, увезенном в Европу и по возвращении с радостью сбросившем европейскую одежду и вернувшемся к обычаям своего народа, пишет немецкий путешественник П. Кольбе в книге «Описание мыса Доброй Надежды» (1719, на нем. яз.; в пер. на фр. яз. - Амстердам, 1741); ввиду большого успеха книга была включена в пятый том «Всеобщей истории путешествий» (Париж, 1748). - 209.

34 Протест против передачи грудных детей кормилицам содержится также в романе Руссо «Эмиль» (кн. 1). - 212.

35 О том, что при коммунизме у всех будет потребность трудиться и что труд не будет изнурительным, поскольку трудиться станут все, пишут также Морелли в «Системе природы» и Тифэнь Деларош в «Истории галлигенов». - 213.

36 В крестьянской утопии Руйе («Моральный перегонный куб») также содержится призыв «очистить язык от всех ненужных и двусмысленных слов». - 214.

37 Выпады Дешана против «излишних» наук и искусств чрезвычайно близко совпадают с положениями первого трактата Руссо. - 214.

38 Имеется в виду, что при состоянии нравов все будут здоровыми, больницы будут просто не нужны. - 216.

39 О политике разумного регулирования рождаемости пишет и Тифэнь Деларош в «Истории галлигенов». - 219.

40 Призыв перейти к более здоровому вегетарианскому питанию содержится и в «Моральном перегонном кубе» Руйе. - 223.

41 Кассини (Cassini, Giovanni Domenico, 1625 - 1712) - первый директор Парижской обсерватории. Семья Кассини на протяжении четырех поколений (124 года) имела привилегию на эту должность, и фамилия Кассини стала нарицательной для астронома. - 224.

42 Представление о том, что в древних мифах содержатся воспоминания о грандиозных геологических потрясениях (катаклизмах) прошлого, было широко распространено в кругах энциклопедистов. Об этом говорят книги Н. А. Буланже (Boulanger, Nicolas Antoine, 1722 - 1759) «Исследование происхождения восточного деспотизма» (1761) и Гольбаха «Система природы» (1770). - 226.

43 Призыв к «опрощению» медицинской науки и замене ее практической медициной (medecine empirique) содержится и в книге Руйе «Моральный перегонный куб». - 227.

44 Людовик XIV - король Франции, умер 15 сентября 1715 г. - 229.

517