Часть 3.

еще и нечто внешнее - насилие, с помощью которого формирова­лись ее элементы.

В период становления капитализма политика главенствует над экономикой, являясь ведущим формообразователем содержания сознания. Функционирование складывающейся общественно-эконо­мической системы обеспечивается на первых порах с помощью государственной власти и юридических регламентации. Как из­вестно, становящийся капитализм прибегал к помощи государства даже в вопросах регулирования границ заработной платы рабочим.

Насилие всегда совершают люди. Капиталистический способ производства нуждался не только в новых средствах производства, но и в «новых» людях, которые являлись проводниками этих средств производства и способов соединения их с производителя­ми. «Новые» люди не всегда осознавали, что они являются пособ­никами нового способа производства. Кроме того, пособниками «исторического процесса разложения» феодализма, «в роли тех, кто создал условия для существования капитала», выступали часто те, кого с трудом можно назвать «новыми» людьми, например, Генрих VII и Генрих VIII. Их «пособничество» заключалось в том, что в период, когда огромная масса людей была лишена всякой собственности и потому единственным для нее источником суще­ствования «...оставалась либо продажа своей рабочей силы, либо нищенство, бродяжничество и разбой», данные правители согнали с последнего пути (хотя массы выбрали бродяжничество и разбой) массы людей и «...посредством виселиц, позорных столбов и пле­тей...» направили их «...на узкую дорогу, ведущую к рынку труда» (1, 46, ч. 1, с. 499).

Перестройка сознания экспроприированных является предпо­сылкой становления социальной закономерности капиталистиче­ского типа, которая «...не может проявляться иначе как в средней, общественной, массовой закономерности при взаимопогашении индивидуальных уклонений в ту или другую сторону» (2, 26, с. 68). Для этого «взаимопогашения» нужно время. Чем больше «укло­няется» поведение, а следовательно, и сознание подавляющего большинства людей от тех путей, которые ведут к формированию внутренних закономерностей (становлению на собственные ноги) данной социально-экономической системы, тем дольше во времени продлится переходный период.

Формирующаяся привычка продавать свою рабочую силу за­креплялась в системе воспитания, обрастала традициями, которые по своему статусу ориентированы на признание капиталистическо­го способа производства как само собой разумеющегося. Сознание становится необходимым моментом функционирования системы, которая только при этом условии «становится на собственные ноги». Возникает ситуация неформального подчинения труда капи-

51

талу, предполагающего смену форм принуждения рабочего к про­даже своей рабочей силы. «Внеэкономическое, непосредственное принуждение», реализуемое через аппарат непосредственного при­нуждения, сменяется принуждением через власть «естественных законов производства», зависимостью от капитала, «которая созда­ется самими условиями производства, ими гарантируется и увеко­вечивается» (1, 23, с. 726, 747). На смену непосредственному физи­ческому насилию пришло насилие экономическое. Прямое принуж­дение к труду стало опосредованным. Капитал стал средством господства над живым трудом, орудием присвоения воли рабочего. Насилие, выступающее в форме господства капитала, явилось более могучей силой по сравнению с непосредственным принуж­дением.

Ставшая на собственные ноги система капитала начинает вос­производить и поддерживать сложившиеся стереотипы и парадиг­мы сознания, продолжая «очищать» последние от всех элементов, не соответствующих капиталистическому способу производства. Так, «с развитием капиталистического производства в течение мануфактурного периода общественное мнение Европы освободи­лось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хвастались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала» (1, 23, с. 769).

Если не учитывать сложного диалектического процесса, в кото­ром сознание выступает и как предпосылка формирования соци­альной системы, и как ее результат, т. е. нечто, производимое последней, то нельзя понять адекватно принцип: «общественное бытие определяет общественное сознание». Поэтому иногда и по­являются крайне односторонние его интерпретации, сводящие зависимость общественного сознания от общественного бытия к простому отражению по типу гносеологического отношения: есть объект (общественное бытие) и есть субъект (общество), который отражает этот объект. Достаточно изменить общественное бытие, как вслед за этим автоматически изменится и содержание обще­ственного сознания. Тот же факт, что само изменение обществен­ного бытия предполагает в качестве своей предпосылки изменение сознания, не учитывается вовсе. Методологические иллюзии такого толка способствовали, в немалой степени, появлению технократи­ческих ориентации при решении вопросов о путях и перспективах развития социализма. Как известно, вплоть до XXVII съезда КПСС вопросы экономического развития страны рассматривались как самодостаточные в плане их влияния на сознание, производность, вторичность которого предполагалась заведомо как сама собой разумеющаяся. «Чистая» объектность общественного бытия- ил­люзия, теоретические и практические пороки которой вскрыты на XXVII съезда КПСС. Партия стала на путь осознания того, что

52

«всякая перестройка хозяйственного механизма... начинается с перестройки сознания, отказа от сложившихся стереотипов мышле­ния и практики, ясного понимания новых задач» (3, с. 38).

Итак, сознание выступает и как предпосылка социально-эконо­мической системы, и как ее результат. В становящейся системе содержание сознания формируется под влиянием внешней необхо­димости, а не воспроизводится самой системой, которая еще не создает сама свои собственные предпосылки, в числе которых находится и сознание. И только ставшая социально-экономическая система производит и воспроизводит адекватное своим структурам содержание сознания в качестве предпосылки и результата своего функционирования одновременно. Это онтологическое обстоятель­ство, делая возможным применение предметно-редуктивного мето­да анализа сознания, указывает одновременно границы примени­мости этого метода. Возможность применения предметно-редуктив­ного метода анализа сознания обусловлена тем, что любая социально-экономическая система, ставшая на свои собственные ноги, функционирующая на своей собственной основе, автоматиче­ски воспроизводит соответствующее содержание сознания. Возни­кает реальная ситуация, когда люди, реализующие данный способ производства, ежедневно и ежечасно воспроизводят как само собой разумеющееся структуру своего поведения и жизнедеятельности, пронизанных соответствующим пониманием. Наблюдается эффект «спонтанной» идеологичности сознания агентов данного спосо­ба производства, когда они «оправдывают», «поддерживают» свои­ми действиями и «впечатанными» в них объективно-мыслительными формами сложившиеся способы бытия.

Предметно-редуктивный метод анализа сознания затемняет причастность индивидов к процессу формирования его содержания, что часто ставится в вину методу. Эта вина, по мнению некоторых авторов (см., например, 85), проистекает из толкования идеального как свойства социальной предметности, а не свойства только субъ­ективно-психологической реальности. Но, как мы показали выше, данный метод анализа сознания воспроизводит «вину» социальных систем, которая состоит в том, что в период своего стабильного бытия эти системы воспроизводят (и производят) объективно-мыс­лительные и другие коллективные, но объективные, духовные обра­зования вне процедур самосознательного субъективно-психологи­ческого созерцания и представления.

Итак, там, где люди не взяли под контроль формы своей жизне­деятельности, для них остаются «непрозрачными» их общественное отношение к труду и продуктам труда в сфере производства и рас­пределения, а вместе с этим и содержание их собственного созна­ния. Поэтому, хотя люди сами создают условия своей жизни, фор­мы деятельности и общения, содержание своего сознания, они не

53

являются хозяевами в своем собственном, созданном ими доме. Это обстоятельство порождает ограничения возможности непосред­ственного участника производства быть субъектом, проясняющим с помощью рефлексии все формообразования своего сознания и его детерминанты.

Место рефлексии в Марксовом анализе сознания

Открыв существование объективно-мыслительных форм, сопро­вождающих материально-практическую жизнедеятельность людей и не являющихся результатом их теоретико-познавательного отно­шения к миру, Маркс вынужден был высказать и свое отношение к проблеме рефлексии - центральной в рамках рефлексивной уста­новки сознания.

Рефлексия - термин, используемый классической буржуазной философией для анализа сознания. За этим термином стоит опре­деленный подход к этому анализу, который, как мы показали в первой главе, базируется на предположении, что сознание (духов­ность) есть автономная область самопричинения и саморазверты­вания своего содержания и своих форм. Проблема рефлексии возникла в связи с потребностями философии обосновать гносеоло­гию Нового времени, и, «начиная с Локка и кончая Кантом», «реф­лексивная установка в гносеологии Нового времени есть способ утверждения активности... сознания» (163, с. 15).

Понятие рефлексии подробно и полно объяснил Гегель: в его философии она выступала в виде движущей силы развития духа. Именно с помощью рефлексии дух в гегелевской философии пере­ходит от одной формы своей явленности к другой. Рефлексия, с точки зрения Гегеля, есть знающая и понимающая деятельность духа. Поэтому в содержании духа не может существовать содер­жания, не проработанного рефлексией. Все то, что не укладыва­лось в этот рефлексивный процесс, Гегель отсекал, как нечто, в чем дух не присутствует и что не может в силу этого входить в компетенцию философского анализа. Рефлексию осуществляет мышление; оно - способ деятельности рефлексии, которая есть в то же время, по Гегелю, метод мышления. Рефлексия есть не толь­ко наша рефлексия, но и форма, способ развития духа, считал Гегель.

Главной особенностью рефлексивного движения духа, рефлек­сивной деятельности мышления является процедура полагания себя в качестве другого и отношение к самому себе, как к другому. Рефлексия, по Гегелю, состоит в том, «...чтобы быть самой собой и не самой собой в некоем единстве», ибо она есть «...только отри­цательное самой себя...» (1, 3, с. 256). Чтобы совершилась рефлек­сия, надо отстраниться от самого себя через полагание себя в

54

другом и снова вернуться к себе, но уже на новой ступени. Реф­лексия всегда предполагает противоположение, каким и является, например, субъект-объектная оппозиция.

Рефлексия, с точки зрения Гегеля, бывает теоретическая и практическая. Теоретическая делится на внешнюю и внутреннюю. Во внешней рефлексии мышление и бытие, Я как субъект и мир как объект рассматриваются как существенно различные, само­стоятельные по отношению друг к другу. Если, например, в чув­ствах, писал Гегель, «противопоставленность моего субъективного «Я» и его телесности» не выступает отчетливо, то в рефлексии эта противоположность становится прочной, а «взаимоотношение души и тела» превращается «в воздействие друг на друга самостоятель­ных начал» (59, 3, с. 46). Внешняя рефлексия обнаруживает опре­деления природы и определения духа как самостоятельные, осо­бенные, т. е. не имеющие единого принципа, объединяющего их в целостность. Формой такой рефлексии является рефлектирующий или разделяющий рассудок, который упорствует в своих разделе­ниях, отделяет бога «как сущность от явления, как бесконечное от конечного» (59, 3, с. 403).

Внутренняя же рефлексия - это нахождение единства в разли­ченном, выход рассудка за пределы этих своих разделяющих опре­делений и их соотнесение. Поэтому внутренняя рефлексия есть разум. Рефлексия предполагает, что дух знает о себе в каждой точке своего движения, а потому между актом полагания и поло­женным как результатом этого акта нет никакой пустоты, зазора, в который не мог бы проникнуть познающий себя дух; рациональ-ное познание духом самого себя нигде не встречает препятствий и разрывов.

Теоретическая рефлексия, по Гегелю, это процедура «восхожде­ния ко многим определениям предмета и осуществляющееся бла­годаря этому сведение их в некоторое единство», которое и есть всеобщее, или внутренняя природа и сущность предмета (57, 2, с. 130, 194). Именно в рефлексии совершается переход от чего-то как начала и первого ко второму, но не как абсолютно другому, а как к другому самого себя. Такой переход есть опосредствование, поэтому теоретическая рефлексия есть метод, с помощью которого и реализуется опосредствование или переход от одного определе­ния к другому в пределах одного понятия.

Проблема рефлексии - одна из главных и в гегелевском учении о человеке, ибо человек, по Гегелю, это, прежде всего, мыслящее существо, а потому способное к рефлексии. Последняя сопровож­дает, с точки зрения Гегеля, процесс становления человека чело­веком, выступая как практическая рефлексия. Когда ребенок гово­рит «Я», он освобождается «от своей погруженности во внешний мир и делается способным к рефлексии над самим собой» (59, 3,

55

с. 85), т. е. способным прояснить все моменты, через которые про­ходит развитие его Я. Прежде всего и раньше всего рефлексии подвергаются побуждения, т. е. естественные потребности и вле­чения. Поэтому, с точки зрения Гегеля, «рефлексия означает, соб­ственно, сокращение непосредственного» (57, 2, с. 22). Подверг­нуть побуждения рефлексии - значит узнать о них, а следова­тельно, узнать и о том, что им противоположно. А противоположны им социальные формы деятельности и общения: понятия права, долга и т. д.

Посредством рефлексии «человек, наслаждаясь или работая, наблюдает за собой», т. е. воспринимая что-нибудь или занимаясь каким-то делом, одновременно в своем духе он находится «вне этого состояния» (57, 2, с. 65). Рефлексия не дает человеку полно­стью отдаться своему состоянию переживания по поводу какого-либо события или своему делу, если оно не является истинным делом и не преследует истинной цели.

Другими словами, рефлексия есть гарантия того, что человек в состоянии контролируемо воспроизвести и привести в соответ­ствие с понятием все свои мысли, желания, действия, прояснить для себя все моменты содержания своего сознания и жизненного пути. Соотнести индивидуальное деяние или помыслы с понятием и контролировать меру этой соотнесенности - дело практической рефлексии. Признак духовной культуры человека состоит, с точки зрения Гегеля, в способности строго следить, какому интересу сле­дует мое действительное Я. Если этот интерес не достижим, или случаен, единичен, то рефлексия должна поднять его на уровень разумности, т. е. привести его в соответствие со всеобщим интере­сом, достижимым в собственной деятельности человека (57, 2, с. 62). В противном случае рефлексия должна такой интерес отсекать.

Из рефлексии и рефлектирующего индивида исходил и Штир-нер, конструируя сущность человека. Человек, по Штирнеру, рас­падается на «природное влечение» и «рефлексию», которая высту­пает в виде критической совести. Поэтому «штирнеровский человек» всегда должен иметь рядом свой критический дух и кри­тическую совесть, т. е. в нем должно быть всегда два человека: «один что-то делает и наслаждается, а другой устанавливает ему меру в удовлетворении потребностей и употреблении физических и духовных сил».

Маркс называл Штирнера «рефлектирующим», понимая под этим его попытку возвыситься в рефлексии (мышлении) «...над тем, что он есть в действительности...». Штирнеровское учение о том, что только критика как способность рефлексивного мышления может помочь людям возвыситься над собой и перестать быть тем, что они представляют собой в действительности, Маркс называл

56

фантазией, ибо сознание в таком случае отрывается «...от образу­ющих его основу индивидов и их действительных отношений...» (1, 3, с. 247, 240). Главный смысл штирнеровского учения о реф­лексии сводился к предположению, что человек, овладевший спо­собностью рефлексивно-критически мыслить, может переделать себя, изменить свои желания и влечения, причиной которых явля­ется только он сам. Так, человек, овладев понятием «человек», сконструированным Штирнером, сможет контролируемо и само­сознательно перестроить свой внутренний мир, стать другим. Тво­рить себя в рефлексии, выступать одновременно творцом и творением - такую программу деятельности предлагает индивиду Штирнер. Маркс оценивает эту программу вполне однозначно: та­кое раздвоение бытийствует в уме только самого Штирнера, для которого «...его собственная жизнь существует только в «чистой» рефлексии, не становясь даже действительным бытием...». Это «...последнее находится все время вне его и его рефлексии...» (1,3, с. 255). На самом деле, писал Маркс, «добывает ли какой-нибудь интерес» в лице Штирнера «себе раба» и «сможет ли он от этого интереса избавиться» зависит не от Штирнера, а от существующих в обществе действительных отношений, которые не контролируют­ся никакой рефлексией.

Так как Штирнер не берет во внимание «материальных обстоя­тельств», «житейских условий», то его «бунт» «...против закостене-ния желаний и мыслей сводится...» с точки зрения Маркса, «...к бессильной моральной заповеди самообладания и еще раз дока­зывает, что он лишь придает идеологически-высокопарное выраже­ние тривиальнейшему умонастроению мелких буржуа» (1,3, с. 245). Классовый смысл штирнеровской интенсификации процедуры реф­лексии Маркс и Энгельс раскрыли в «Немецкой идеологии».

Штирнеровская экспансия рефлексии на все сферы человеческой жизнедеятельности оценивается Марксом крайне отрицательно. Он сравнивал так понятое дело рефлексии с делом «тайной полиции»: «Шпионка и ищейка «рефлексия» следит за каждым движением духа и тела, и всякая деятельность и мысль, всякое проявление жизни есть для нее дело рефлексии, т. е. дело полиции» (1, 3, с. 251). Тотальную процедуру рефлексии Маркс называл «мучи­тельным рефлектированием» над «свойствами и страстями» и язви­тельно замечал, что Штирнер, отдавшись рефлексии, «...отравляет себе наслаждение ими (страстями. - Т. М.) и их удовлетворением» (1,3, с. 254).

Согласно Штирнеру, человек в своем бытии не соответствует своей сущности, т. е. своему понятию. Штирнер и претендует на то, чтобы дать людям адекватное понятие их сущности. Чтобы усвоить сущность, люди должны мыслить в понятиях. Но мыслить

3. Т. П. Матяш 57

и понятиях, с точки зрения гегелевской философии, значит теоре­тически рефлексировать, т. е. быть философом. А потому все люди должны стать философами, и творческая деятельность человека заключается в рефлексии. На протяжении всей «Немецкой идеоло­гии» Маркс неоднократно возвращается к мысли о том, что пре­вращение реального индивида в рефлектирующего равносильно превращению его в метафизика по профессии и, конечно, ге­гельянца.

Марксово негативное отношение к такой концепции рефлексии было обусловлено и тем фактом, что в стихии спекулятивного мышления, имеющего дело с чистыми понятиями, оторванными от действительности, рефлексия превращается в словесно-логическую манипуляцию. Так, противоположности, фиксируемые в рефлектив­ных определениях, которые изобрели Бауэр, Штирнер и другие, пусты и формальны, ибо за ними не стоит действительное содер­жание. Такое рефлектирование Маркс характеризует как «чисто рефлективное определение», употребляя этот термин в уничижи­тельном смысле.

К сфере «чисто рефлективных определений» Маркс относит «уловку» Штирнер а «...утверждать себя против какого-либо опре­деленного свойства в качестве лица, имеющего также и другие определения, в данном примере в качестве обладателя рефлексии, устремленной на противоположное...». «Этот прием, - пишет Маркс, - можно снова применить с необходимыми вариациями к какому угодно свойству. Например, мое равнодушие может не уступать равнодушию самого пресыщенного человека; но в то же время я отношусь к этому своему равнодушию с крайней горячно­стью, недоверчивостью и как ее непримиримейший враг и т. д.» (1, 3, с. 248).

Фундаментальный принцип, на котором строится спекулятивно-идеалистическое понимание рефлексии, заключается в том, что духовность имеет дело с содержанием, положенным ею самой, а потому прозрачным для понимания и контролируемо воспроизво­димым в движении самой же духовности.

Негативное отношение Маркса к такой концепции рефлексии явилось выражением его несогласия с гегелевским пониманием природы сознания вообще, базирующимся на признании субстан­циальности и самопричинности сознания. И Маркс, чтобы оттенить свою позицию по вопросу приписывания рефлексии способности са­мосозидать содержание сознания, пишет, что логическая процедура сравнения, например, имеет «своей предпосылкой деятельность сравнения» и «вовсе не есть чисто произвольное рефлективное определение». Так, «...деньги, - это практически «обособившееся в самостоятельную силу сравнение...». Они и есть «установившаяся tertium comparationis всех людей и вещей (1, 3, с. 442). Эта «прак-

58

тически обособившаяся и самостоятельная сила» выступает как вещественно-фактическая зависимость, которая складывается в процессе человеческой деятельности вне и независимо от рефлек­тирующего сознания, без контроля с его стороны. Эта зависимость возникает в реальных отношениях людей не по схеме предваряю­щего ее сознания, а потому механизм образования этой зависимо­сти не представлен в содержании сознания участников действи­тельных событий.

Такое положение дел приводит к тому, что индивиды, являю­щиеся творцами реально происходящего события «сравнения» всего при помощи денег, не могут стать к этому событию в пози­цию субъекта, главной особенностью которого в философии всегда признавалась способность все рефлексивно прояснять. Практиче­ский акт сравнения при помощи денег - это нечто, «сделанное» людьми, но «сделанное» без предварительного целеполагания. Люди в сфере духовно-практического освоения мира не знают, «как они «сделали» деньги мерой всех вещей», но это не мешает им использовать «сделанное» в качестве средства понимания всего происходящего в мире человеческих отношений.

С точки зрения гегелевского понимания рефлексии, структура и механизм деятельности, реально имевшей место, всегда могут быть сознательно воспроизведены в самом же акте этой деятель­ности и одновременно с ним. Это следует из основополагающего принципа рефлексии - отношение к самому себе как к «другому» является условием возможности самопознания. Так как сознание, с позиции рефлексивной установки, беспредпосылочно и само из себя порождает содержательные определения, то для рефлексии пет ничего тайного, чего бы она не прояснила, не сделала явным. Но Маркс, исследуя природу объективно-мыслительных форм, от­крыл, что никакая рефлексия гегелевского толка не проясняет ту структуру и механизм деятельности людей, которые породили эти мыслительные формы. Агенты капиталистического способа произ­водства каждодневно создают и воссоздают последний вне и по­мимо контроля со стороны сознания, а потому не могут реализо­вать свою возможность быть субъектами, т. е. воспроизвести в содержании своего сознания одновременно все то, что происходило в системе и с ними, как элементами этой системы.

Объективные мыслительные формы являются элементами всей системы товарного производства и анализируются Марксом в ка­честве «бессубъектной информации» системы о самой себе (141, с. 48).

Итак, сознание агентов капиталистического способа производ­ства является по своему исходу нерефлексивным. Возможности быть субъектом у тех, кто произвел объективно-мыслительные формы и является их носителем, ограничены, так как содержание

3* 59

этих форм разворачивается «по линиям неявных и неконтролируе­мых зависимостей и объектов» (141).

Если исходить из предположения, что все действия людей (практические-и теоретические) сопровождаются рефлексией, ко­торая проясняет содержание этих действий, их детерминанты и цели, то тогда неизбежно следует вывод о том, что самосознание, знание, предметное содержание тождественны, и эта тождествен­ность гарантирует движение к истине. Согласно марксистскому пониманию сознания, содержание самосознания не есть истина «в себе». Например, агенты капиталистического способа производ­ства обнаруживают в своем сознании знание о том, что товар имеет цену, стоимость есть свойство товара и т. д. Но такое знание не тождественно истине предметного содержания, ибо за предела­ми самосознания остались все сложные механизмы взаимодей­ствий огромного числа людей, ориентированных в своей повседнев­но-практической жизнедеятельности на удовлетворение потребно­стей как материальных, так и духовных.

Сознание как предмет политической экономии

«Впечатанность» в систему товарного производства объективных мыслительных форм (категорий политической экономии) дала возможность Марксу проанализировать их не в науке логике, не в учении о духе, а в политической экономии - науке, изучающей специфику и законы капиталистического способа производства. В. И. Ленин писал, что Маркс «не ограничился» «одной «экономи­ческой теорией» в обычном смысле», «...объясняя строение и раз­витие данной общественной формации исключительно производ­ственными отношениями - он тем не менее везде и постоянно прослеживал соответствующие этим производственным отно­шениям надстройки, облекал скелет плотью и кровью» (2, 1, с. 138-139).

Политэкономия до Маркса была наукой «о способах наживать деньги», а потому являлась «излюбленной наукой» «торгашей» (1, 2, с. 497). Она рассматривала пролетария только в качестве рабочего, т. е. в качестве труда, а фабриканта - только в качестве «капиталиста». Купля-продажа, величина доходов буржуазии и заработной платы рабочих, необходимой для поддержания их фи­зического существования-такова тематика домарксистской полит­экономии. Например, все экономисты под рубрикой «распределе­ние» ставили только два пункта: «1) собственность, 2) ее охрана юстицией, полицией и т. д.» (1, 12, с. 713). Рабочий как человек не интересовал политэкономию, и потому сфера его мыслей, чувств, потребностей - духовных и физических, - т. е. все, выходящее за рамки понимания рабочего как рабочего скота, машины, «рук»

60

и т. д., «...она предоставляет уголовной юстиции, врачам, религии, статистическим таблицам, политике и надзирателю за нищими». Прежняя политэкономия изучала труд только в виде «деятельно­сти для заработка» и не анализировала, какие изменения в содер­жании мышления и чувств человека производит сведение труда к абстрактному, «какой смысл в ходе развития человечества имеет это сведение большей части человечества к абстрактному труду» (1, 42, с. 54).

Этот смысл, с точки зрения Маркса, заключается в том, что сама форма деятельности и общения людей в условиях абстракт­ного труда породила непосредственное одностороннее пользование вещью. Поэтому все формы и способы человеческого отношения к миру: «зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерца­ние, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности», - ориентированы на такого рода присвое­ние. «Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств - чувство обладания», - так оценивал ситуацию Маркс, реализующий теоретическое познание (1, 42, с. 120).

Реальные агенты товарно-денежных отношений вырабатывали соответственный способ отношения друг к другу: человек измеря­ется количеством вещей, которыми обладает. Отношения между людьми становятся вещными, т. е. не зависящими от личности. Обладание - это факт реального утверждения человека в мире и его уверенности в жизни, обусловливающий престижность его со­циальной роли. Реальные люди реально видят в вещах-товарах источник своей жизни, чувствуют свою зависимость от мира вещей. Эти чувства присущи всем. Они приобретают общезначимый харак­тер. Такому «народному сознанию непонятно чрез-себя-бытие при­роды и человека, потому что это чрез-себя-бытие противоречит всем осязательным фактам, практической жизни». «Народному» сознанию присуще представление о творении, которое рождается в самой практической жизни и «которое весьма трудно вытеснить» из этого сознания (1, 42, с. 125), пока существует данная форма практической жизни. Зависимость от мира товаров приводит к метаморфизму человеческих чувств. «Товаровладелец пополняет своими собственными, пятью и даже более чувствами» «отсутству­ющую у товара способность воспринимать конкретные свойства других товарных тел» (1, 23, с. 95). Все чувства товаровладельца становятся такими, как если бы они принадлежали товару.

На челе товара записана величина его стоимости в денежном выражении. Это денежное выражение представляло для окружаю­щих меру «богатства» человеческой субъективности владельца товара, определяло содержание чувств и способов поведения, ко­торые люди проявляли в отношении друг к другу. Все «богатство

61

субъективной человеческой чувственности» было усечено до содер­жания, вытекающего из господства вещей над людьми. Такое гос­подство активизировало человеческую деловитость и активность,

ориентировало ее на полезность и пользу, которые поддаются бух­галтерскому учету. Польза и полезность переводились в денежные

выражения сравнительно легко, тогда как чувства - стыд, совесть и т. д. - не только не поддавались такому переводу, но и просто мешали жить в условиях жесткой конкуренции. И общество оттес­нило их на периферию «человеческой субъективности». Человек, который культивировал в себе одно чувство - чувство пользы - соответствовал миру товарного производства. Рациональность капиталистического производства, ориентированная на пользу, вы­году, успех, родилась не в головах идеологов: она была необходи­мым моментом капиталистического способа производства. Вещный практицизм образа мыслей и соответствующих им способов дей­ствий и поступков не был привнесен «в жизнь» рефлектирующим сознанием, не был «вычитан» товаровладельцами из специальных пособий, объясняющих, как надо жить в условиях данного способа производства. Он возник спонтанно как содержание «сейчас-созна-ния», как «впечатанность» сознания в бытие и бытия в сознание. Поэтому-то Маркс и смог анализировать сознание агентов капита­листического способа производства в политической экономии капитализма, не прибегая в ходе этого анализа к терминам само­сознания и рефлексии. Содержание сознания не является областью чистой субъективности или чистой объективности: оно - единство субъективности и объективности. Проблема такого единства рас­сматривается в монографии И. В. Ватина, который считает, что «общественное бытие - это не такое бытие, которое потом и в «другом месте» осознается и входит в содержание сознания» (42, с. 32). По Марксу, в единстве бытия и сознания перевес находит­ся на стороне бытия, т. е. на стороне практических действий людей и объективных законов природы. Единство бытия и сознания обу­словило возможность применения предметно-редуктивного метода анализа сознания. Этот метод рассматривает сознание как «про­цесс, регулируемый в своем движении не субъективно-психологи­ческими установками отдельных (хотя бы и гениальных) людей, а всеобщими механизмами социальной деятельности людей» (90, с. 130). Поэтому содержание сознания можно выяснить, если из­вестно содержание того, «что» и «как» люди производят. Именно это имел в виду В. И. Ленин, когда писал, что «социолог-материа­лист, делающий предметом своего изучения определенные обще­ственные отношения людей, тем самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых и слагаются эти отношения» (2, 1, е. 424).

Рассматривая учение о коммунизме Бабефа, Кабе, Дезами,

62

Оуэна, Вейтлина, Маркс отмечает, что они под коммунизмом по­нимают такую организацию общества, где частной собственности противопоставляется всеобщая частная собственность, где все становятся собственниками, где «...общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы...», где труд объявляется предназначением каждого, а капитал - всеобщностью и силой все­го общества (1, 42, с. 114-115). Эта политэкономйческая харак­теристика «грубого» коммунизма дала возможность Марксу пред­сказать содержание сознания индивидов в таком обществе. В нем останутся такие моменты, как стяжательство и его скрытая фор­ма- зависть. Разница между капитализмом и «грубым» комму­низмом только в том, что эти человеческие пороки «лишь иным способом» удовлетворяются (1, 42, с. 114). Этот способ - нивели­рование заработной платы, способностей и т. д., причем, нивелиро­вание, «исходящее из представления о некоем минимуме» (1, 42, с. 115).

«Политэкономическое» исследование сознания «критики» Марк­са объявили метафизическим. Ф. Блей, ученик Авенариуса, утверж­дал, что в марксизме якобы речь идет не о реальных людях, а о платонических понятиях «капиталиста» и «рабочего». В. И. Ленин формулирует этот «довод» Блея так: «объявление марксизмом «личности» за величину, не имеющую значения, quantite neglige-able, признание человека «случайностью», подчинение его каким-то «имманентным экономическим законам», отсутствие анализа des Gefundenein- того, что мы находим, что нам дано, и т. д. (2, 18, с. 335, 337). Блей интерпретировал общественное бытие как нечто, находящееся за пределами человеческой субъективности, и к фор­мированию чего индивиды не причастны. Так понятое бытие транс-цендентно по отношению к человеку и его сознанию. Блей обвиняет Маркса в попытке обнаружить в трансцендентном бытии сущность всех явлений, связанных с человеком и его сознанием. Но из так понятого бытия действительно нельзя вывести сущность человека и содержание его сознания. И Блей предлагает в качестве «началь­ной ценности» рассматривать «миросозерцание», беря его как по­следнюю онтологическую реальность в исследовании человека и его сознания. «Довод» Блея «целиком повторяет круг идей эмпи-риокритической «принципиальной координации», т. е. идеалистиче­ского выверта в теории Авенариуса. Блей совершенно прав, что нельзя найти у Маркса и Энгельса и тени намека на допущение подобного идеалистического вздора и что, с точки зрения этого вздора, неизбежно приходится отвергнуть марксизм целиком, с самого начала, с самых основных его философских предпосылок» (2, 18, с. 337).

Впервые в истории философии Маркс стал изучать сознание и его содержание через анализ предметно-практических форм челове-

63

ческой деятельности, т. е. анализировать содержание сознания, «вплетенного» в бытие. Но во все времена человеческой предысто­рии формирование этого содержания происходило как спонтанно-свободный акт, не контролируемый самосознательным субъектом. И поэтому складывалась объективная видимость, что люди не являются «хозяевами» в своем «собственном доме». Маркс объяс­нял причины такого положения стихийно складывающимся разде­лением труда, которое «...есть естественно выросший производ­ственный организм, нити которого сотканы и ткутся далее за спиной товаропроизводителей» (1, 23, с. 116). В этих условиях люди, с точки зрения Маркса, не могут взять под свой сознатель­ный контроль формы своей жизнедеятельности, процесс формиро­вания мыслительного и чувственного содержания сознания. В своей повседневной деятельности они ставят перед собой частные цели, ограниченные рамками обозримого для них мира, и даже если отдельный индивид вполне осознает цель своего личного действо-вания и может предвидеть конечный результат в пределах своего личного опыта, то в масштабах всего общества деятельность людей приводит к результатам, не планируемым сознательной целью. Так всегда было в условиях стихийного разделения труда, где отсут­ствовал контроль над общественной деятельностью со стороны лю­дей. В этой связи Маркс писал о стихийной случайности, «...какой отличается качественная структура общественно-производственно­го организма...», о независимости от товаровладельцев процесса общественного производства и их собственных отношений в этом процессе (1, 23, с. 118). Творят историю (производят материаль­ные блага, законы, мораль и т. д.) реальные люди. Но из всего бесконечного многообразия форм жизнедеятельности отдельных индивидов вне их воли и сознания складывается объективная за­кономерность событий, которая непосредственно не выводится из бесконечного многообразия личных целей и действий.

Только при коммунизме, считал Маркс, когда «общественно-планомерное распределение» рабочего времени установит «надле­жащее отношение между различными трудовыми функциями и различными потребностями», когда «рабочее время» станет «мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а, следовательно, и в индивидуально потребляемой части всего про­дукта», «общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда» станут «прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении» (1, 23, с. 89). Следовательно, содержание их созна­ния и его детерминанты станет ясным и прозрачным для людей.

В Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду М. С. Гор­бачев говорил: «Повышать степень зрелости общества, строить коммунизм - это значит неуклонно повышать зрелость сознания, обогащать духовный мир человека». Степень зрелости общества

64

определяется тем, насколько общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда стали прозрачно ясными как в про­изводстве, так и в распределении, насколько удалось людям взять под контроль способ своей жизнедеятельности и общения. От сте­пени зрелости общества зависит содержание сознания людей, их умение «...формировать глубокое научное мировоззрение, принци­пиальность, высокую культуру, ответственное отношение к делу на любом участке» (3, с. 91). «Сейчас»-сознание людей рождается в их «сейчас»-практической деятельности. Главный момент формиро­вания сознания людей-их реальное участие в практических де­лах. И от того, как складываются эти дела - стихийно или созна­тельно, под контролем людей, с учетом интересов реальных участ­ников или без этого учета - зависит содержание сознания «сейчас» живущих людей. Поэтому на XXVII съезде КПСС была поставлена задача «так организовать труд и распределение благ, столь скру­пулезно соблюдать законы и принципы социалистического обще­жития, чтобы у каждого советского человека была твердая вера в наши идеалы и ценности» (3, с. 86).

Неполное соблюдение контроля со стороны людей за мерой их труда и потребления в нашей стране приводило к стихийным ре­зультатам общественного развития и, следовательно, к стихийному формированию содержания сознания. Элементы стихийности в со­держании «сейчас»-сознания будут иметь место и при усилении контроля со стороны людей над процессами общественного разви­тия, ибо реализация любой цели предполагает появление таких результатов (или моментов в них), которые не предполагались (1, 21, с, 306). Речь, следовательно, может идти только об умень­шении доли стихийности.

В сознании реальных людей при социализме могут возникать жизненно-смысловые ориентиры, не соответствующие принципам социализма и коммунизма. Никакая идеологически-просветитель­ская работа не гарантирует от появления таких ориентиров, если в самой жизни людей существуют условия их формирования. На­пример, предприятия, производящие вычислительную технику, не имеют реальной заинтересованности в повышении ее качества, так как получают реальные доходы, создавая дефицит запасных частей в условиях низкого качества продукции. Это ставит потребителя в зависимость от них (46, с. 21-29). Одновременно с вычисли­тельной техникой производится социальный цинизм, аморальность как компоненты содержания сознания людей.

Невозможно изменить сознание людей, не изменяя условий их жизнедеятельности и способов практической деятельности. Идео­логические попытки «иначе истолковать существующее», а следо­вательно, «признать его, дав ему иное истолкование», «помогали» развращать сознание людей. Идеи классиков марксизма о том, что

65

«все формы и продукты сознания могут быть уничтожены не ду­ховной критикой, не растворением их в «самосознании», а «лишь практическим ниспровержением реальных общественных отноше­ний» (1, 3, с. 18, 37), получили развитие в материалах XXVII съез­да КПСС. Съезд наметил пути практического совершенствования производственных и всех общественных отношений социализма. Наша партия исходит из того, что именно в ходе реального участия трудящихся в процессе совершенствования общественных отноше­ний произойдет повышение степени зрелости их сознания, сформи­руются те качества личности, которые нельзя воспитать на пути «голого» просветительства и призывов к самосовершенствованию. «Нам предстоит повысить заинтересованность трудящихся в луч­шем использовании и приумножении народного богатства. Как решить эту задачу? Было бы наивно представлять, будто чувство хозяина можно воспитать словами. Отношение к собственности формируется прежде всего теми реальными условиями, в которые поставлен человек, возможностями его влияния на организацию производства, распределение и использование результатов труда» (3, с. 39).

Рассматривая реальное сознание реальных людей, исследовате­ли иногда объясняют наличие негативных моментов в его содержа­нии тем, что оно «отстает от общественного бытия» (205, с. 27). Такое объяснение исходит из предпосылки, согласно которой общественное бытие существует «без людей», противостоит их жиз­недеятельности и сознанию.

Объяснить все негативные моменты содержания реального со­знания людей отставанием от общественного бытия - значит при­писать ему только гносеологическую природу, ограничить его рамками субъект-объектных отношений. Сознание «сейчас» живу­щих людей не может «отставать», ибо оно «вплетено» в обществен­ное бытие, составляет его момент. Какова жизнедеятельность инди­видов- таковы и они сами, т. е. таковы их мысли, чувства, поступ­ки и т. д. Если жизнь индивида является многосторонней, то его «...мышление носит такой же характер универсальности, как и всякое другое проявление его жизни» (1, 3, с. 253). Все образова­ния сознания - восприятие, представление, переживание и т. д.- могут быть поняты только как особые формы деятельности, гене­тически и функционально связанные с реальной предметной дея­тельностью.

Поэтому-то Маркс настаивал на существовании глубокой связи «...наслаждений индивидов каждой эпохи с классовыми отношения­ми и порождающими их условиями производства и общения...» (1, 3, с. 419), считая, что «философия наслаждения всегда была лишь остроумной фразеологией известных общественных кругов, пользовавшихся привилегией наслаждения», и она «становилась

66

пустой фразой, как только начинала претендовать на всеобщее значение и провозглашала себя жизнепониманием общества в целом» (1, 3, с. 418). Уродливое развитие индивидов, а следова­тельно, их потребностей, желаний, мыслей и т. д., зависит от бы­тия, от жизни, от эмпирического развития и проявления жизни индивида, зависящих, в свою очередь, от общественных отношений. Классики марксизма никогда не отрицали, что сознание и формы его деятельности - мышление и чувства - всегда принадлежат определенному индивиду. Мышление «...есть мышление данного определенного индивида, оно остается его мышлением» (1, 3, с. 253). Но определяется это мышление не только индивидуально­стью и не просто индивидуальностью, а индивидуальностью обще­ственной, являющейся проявлением тех отношений, в которых человек живет и которые он сам строит. Маркс, фиксируя объек­тивные обстоятельства, приводящие к одностороннему, уродливому развитию индивидов при капитализме, писал, что «никакая мо­ральная проповедь тут не поможет» (1, 3, с. 253).

Морализирующее просветительство в обществе, не готовом к его восприятию, - пустой звук. Именно с этих позиций надо ре­шать вопрос об эффективности идеологической работы. Даже если слово будем умным и правдивым, а идея притягательной, идеоло­гические усилия, не сопряженные с социально-политическим опы­том масс, обесцениваются (3, с. 85). Идеологическая работа в этом случае превращается в «голое» просветительство, которое отры­вает слово от дела, приписывает слову магическую силу, могущую изменить содержание сознания людей. Практика сведения идеоло­гической работы к просветительской оценена в Политическом до­кладе вполне однозначно: «Сколько бы мы ни читали лекций о чуткости, порицая черствость и бюрократизм, они испарятся в воз­духе, если человек встречается с грубостью в учреждениях, на улице, в магазине. Сколько бы мы ни проводили бесед о культуре поведения, они не принесут пользы, если не будут подкреплены практической борьбой за высокую культуру производства, обще­жития, человеческих отношений. Сколько бы мы ни писали статей о социальной справедливости, порядке и дисциплине, они останут­ся бесплодными, если не будут сопровождаться активными дей­ствиями трудового коллектива, последовательным применением закона» (3, с. 86).

ГЛАВА 3. ОПЫТ СОЗНАНИЯ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НЕРЕФЛЕКСИВНОЙ УСТАНОВКИ

Проблема личностного подхода к анализу сознания

Правомерность открытого Марксом метода анализа со­знания в настоящее время общепризнана. Не оспарива­ется и факт существования онтологического обстоятель­ства, состоящего в том, что движение общественных форм сопро­вождается появлением «реальных абстракций», способ образования которых «роднит их с миром субъективных форм деятельности» (120, с. 101). Например, «объективная выработка в системе товар­ного производства способов сведения конкретного труда к аб­страктному и измерение этого последнего «средним рабочим временем» имеет «много общего с субъективными процессами из­мерения», что «наталкивает на мысль о том, что в основе и субъ­ективного, и объективного процессов измерения может лежать какой-то общий механизм отражения» (120, с. 101-102). Может возникнуть иллюзия, что «кто-то» или «что-то» руководит движе­нием общественных форм, задает и реализует логику их движения. Эту иллюзию Гегель и воспроизвел в понятии Абсолюта, утверж­дая, что «наш дух» «пронизывают» «инстинктивно и бессознательно» определения мысли, рожденной вне сферы реальной практической жизнедеятельности людей. Так как творцами этих определений мысли выступали отнюдь не реально действующие люди, то для них данные определения оставались «беспредметными, незамечен­ными», даже когда они проникали в язык (56, 1, с. 91). Объяснить внешне мистический факт движения общественных форм по типу «саморазвивающегося понятия» удалось К. Марксу, открывшему материалистическое понимание истории.

И тем не менее предметно-редуктивный метод некоторые авто­ры считают лишь одним из методов анализа сознания, ибо он не ориентирован на анализ индивидуального сознания. Невнимание же к индивидуальному сознанию порождает «парадигму ничтоже­ства» последнего (89, с. 18). Безличностный подход к анализу сознания приводит к тому, что «доминирует голая событийность, люди же, делающие историю, выступают ... либо как портретные изображения, хорошо имитированные манекены, маркирующие со­бытия (а не творящие их личности), либо как едва проступающие в событийной канве взаимозаменяемые призраки». Идет отрыв «структур общественного сознания от структур индивидуального сознания и его активности, в результате чего первые оказываются не более чем внешними принудительными силами по отношению ко вторым» (85, с. 212, 161). Это серьезные претензии к предметно-редуктивному методу и его познавательным возможностям, тем

более в период перестройки, когда поставлена задача начинать каждому человеку с самого себя, когда вопрос «о революции» «в умах и сердцах людей» превращается в один из коренных и от его решения зависит успех перестройки в целом, когда общество осознало, что «самая большая трудность на пути перестройки кроется в нашем мышлении, которое сформировалось в прежние годы» (8, с. 62).

В этой связи предпринимаются попытки дополнить предметно-редуктивный метод анализа сознания личностным, который должен рассматривать сознание как уникально-индивидуальный процесс, как процесс страдательно-творческого разрешения культурно-исто­рических конфликтов. Личностный, или экзистенциально-лично­стный анализ сознания предполагает и иное толкование идеально­го. Оно отождествляется с субъективной реальностью, выражающей особенности человеческого сознания как актуально протекающей духовной деятельности, как уникального внутреннего мира лично­сти, двумодального по своей сути. Содержанием модальности Я являются личностные особенности, переживания, впечатления каж­дого отдельного индивида. Модальность не-Я - это также содер­жание во мне, но относящееся не к моему внутреннему миру непо­средственно, а к предметам, процессам, к другому Я, «Мы», «Они» и т. д. (85, с. 83-84). Здесь речь идет о содержании опыта индиви­дуального сознания, по отношению к которому Р. Декарт сформу­лировал принцип непосредственной данности и очевидной досто­верности. И если Декарта интересовала проблема возможности метафизически обосновать существование внешнего мира на основе этих модальностей, то Д. И. Дубровский считает, что философия должна объяснить факт наличия прямого и непосредственного зна­ния о содержании указанных модальностей. Только на этом пути, по его мнению, философия сможет изучать сознание как актуаль­ный процесс, совершаемый каждым отдельным индивидом уни­кально и неповторимо.

Конечно, сознание существует всегда как индивидуальное и личностное. Именно в индивидуальном сознании рождается эмпи­рический мир «фактов», «явлений», «событий» и т. д. Никто не может заранее однозначно определить, каким будет содержание того или иного индивидуального сознания до включения индивида в эмпирические акты эксперимента или наблюдения (141, с. 70). Содержание сознания индивидов зависит от жизненного пути, предопределить и рассчитать который во всех его переплетениях и событийности невозможно. «Какова жизнедеятельность индиви­дов, таковы и они сами» (1, 3, с. 19). Люди включены не только в производственно-трудовую, но и в религиозную, политическую, нравственно-этическую, художественно-эстетическую и другие виды деятельности. Это способствует еще большей индивидуации опыта

69