Часть IV. Человек Мыслящий

Глава 10. Cogito ergo sum

В явлениях природы есть формы и ритмы, недоступные глазу созерцателя, но открытые глазу аналитика.

Р. Фейнман

ОТ ОБРАЗА - К МЫСЛИ

Вынесенные в название главы слова Рене Декарта: "Мыслю значит существую!", ясно показывают необхо­димость понимания специфики мыслительных процес­сов, с такой очевидностью показывающих уникальность человеческой психики.

Если вопрос о сенсорно-перцептивном переходе и, соответственно, о различиях между ощущением и вос­приятием при всей его запутанности и противоречивых решениях никогда все же не возводился в ранг принци­пиальной философской проблемы, то рубеж, разделяю­щий образ и мысль, оценивался как одна из "мировых загадок" (Геккель) и "границ естествознания" (Дюбуа-Реймон). И хотя Дюбуа-Реймон считал эту "загадку" менее сложной, чем вопрос о природе ощущения, все же и на нее распространялось его знаменитое "никогда не узна­ем". И несмотря на явную, казалось бы, несоизмеримость трудностей понимания природы этих двух рубежей (нерв­ное возбуждение - ощущение и образ - мысль), то, что обе проблемы включались в число "мировых загадок" и тем самым трудности их решения как бы уравнивались, имеет все же свои эмпирические основания.

168

Познавательные процессы: специфика демаркационной линии

Принципиальный характер демаркационной линии, разделяющей образные и речемыслительные познаватель­ные процессы (или, по И.П.Павлову, первые и вторые сигналы), явно эмпирически демонстрируется тем не вы­зывающим сомнений фактом, что если взять не пере­ходные, а зрелые формы речевого мышления в их специфических структурных характеристиках и поведен­ческих проявлениях, то они являются монопольной при­надлежностью человеческой психики - выражением той "чрезвычайной прибавки", о которой говорил И.П.Пав­лов (1941). Сам по себе этот факт, однако, допускает две альтернативные возможности его трактовки.

Рассуждая в общем виде, можно полагать, - не всту­пая при этом в противоречие с тезисом об объективном существовании материальной реальности, отображаемой в мысли, - что ход эволюционного развития психики, продвигаясь под действием биологических закономерно­стей от одного ее уровня к другому, т.е. от сенсорики к перцепции и далее ко вторичным образам, привел на следующем очередном этапе к возникновению мысли­тельных и даже речемыслительных процессов, которые, будучи, таким образом, результатом действия обычных биологических детерминант психического развития, ста­ли затем предпосылкой последующей качественно но­вой его фазы - фазы социально-исторического развития человека и человеческого общества. При такой интер­претации исходного факта биологическая эволюция средствами и резервами одних только своих общих зако­номерностей создала мышление как специфическую осо­бенность биологического вида homo sapiens, а мышление, или связанное с ним сознание, или разум, ставший уже человеческим, оказались далее фактором и источником превращения биологического вида в человеческое об­щество. В самом деле, почему резервы общих закономер­ностей биологической эволюции, которые привели к филогенетическому переходу через "психофизиологичес-

169

кое сечение , т.е. к возникновению психики сначала в форме ощущений, затем к следующим этапам уже внут-рипсихического сенсорно-перцептивного перехода и да­лее к совершенствованию памяти и формированию вторичных образов - представлений, не могли сами по себе обеспечить на следующем, очередном этапе воз­можность перехода через границу, разделяющую образ и мысль?

В чем конкретно заключается ошибочность такой трактовки генезиса человеческой психики - ясно дале­ко не сразу. Между тем такая интерпретация, не заклю­чая в себе противоречия общему принципу материализма, составляет, однако, самое существо исторического идеализма, а вместе с тем - в конечном счете - и иде­алистического понимания генезиса человеческого мыш­ления, поскольку последнее здесь трактуется как исходная предпосылка социально-трудовой истории человечества.

Главный смысл нашего понимания антропогенеза в применении к психологии мышления состоит в том, что если все предшествующие уровни и формы образной ("чувственной") психики действительно являются ре­зультатом общебиологической фазы эволюции и необхо­димой предпосылкой социальной истории человека, то по отношению к мышлению ситуация обратная. Совмест­ная деятельность и общение, вначале "животноподоб-ные", здесь являются необходимой причиной или предпосылкой, а мышление - следствием или результа­том. Это означает, что в этом пункте произошло ради­кальное преобразование способов детерминации генезиса, структуры и функции психических явлений и их соотно­шения с поведением и факторами окружающей среды. Биологическая детерминация в ее общих закономерностях полностью сохраняет свою силу, поскольку человек оста­ется и навсегда останется биологическим, как, впрочем, и физическим существом. Но она необходимым образом ограничивается и тем самым дополняется детерминаци­ей социальной, которая и становится непосредственной предпосылкой и главным фактором развития мыслитель-

170

ных процессов, являющихся, таким образом, результа­том действия этих специфических, дополнительных спо­собов детерминации. Таков основной смысл этой гносеологической альтернативы, относящейся здесь не к психофизической и даже не к психобиологической, а к психосоциологической проблеме, т.е. к проблеме соци­альной обусловленности высших, "второсигнальных" психических процессов, в первую очередь процессов мыслительных.

Собственно научные критерии выбора одного из ва­риантов этой сквозной гносеологической альтернативы применительно к данной проблеме, как и ко всем рас­смотренным ранее, в конечном счете определяются не "магической" силой антагонистически противостоящих друг другу исходных постулатов, а их эвристическими возможностями, т.е. объяснительным и прогностическим потенциалом по отношению к фактическому материалу науки. Исходя из этого критерия научной эвристичнос-ти, несостоятельность идеалистического варианта гносео­логической альтернативы применительно к проблеме мышления состоит в том, что общие закономерности биологического развития психики просто фактически не содержат достаточных предпосылок для действительного объяснения эмпирической специфики мыслительных про­цессов, а заключают в себе лишь детерминанты развития домыслительных форм психики, которые, конечно, яв­ляются необходимым условием последующего включе­ния "в игру" факторов социально-исторической детерминации.

В контексте уже не общефилософского, а конкретно-психологического анализа процесса мышления сущность этой гносеологической альтернативы означает, что сама по себе ссылка на принципиально иной уровень детер­минации мышления по сравнению с восприятием не может объяснить характер этой пограничной линии, ибо конкретный вопрос состоит как раз в том, почему имен­но резервы общебиологического способа детерминации развития, обеспечившие все предшествующие внутри-

171

образные переходы, у этого рубежа оказались исчерпан­ными. Следовательно, не природа границы должна быть выведена из включения дополнительных способов де­терминации, а необходимость новых форм детермина­ции должна быть объяснена из фактического существа этой границы, определяющейся спецификой организа­ции мыслительной информации по сравнению с инфор­мацией образной внутри общих рамок психической информации. А это, в свою очередь, означает, что в структуре мысли анализ должен выделить конкретные признаки, которые принципиально невыводимы из об­щебиологических закономерностей детерминации образ­ной психики, поскольку эти признаки в силу своей внутренней структуры являются производными по отно­шению к социальной активности, включающей в себя акты общения. При этом сразу же нужно оговорить, что ссылка на речь как внешнюю форму мысли здесь недо­статочна, потому что мысль не тождественна ее речевой форме, и такого рода ссылка просто сдвигает на одну ступеньку все тот же вопрос о том, какие собственные структурные характеристики мысли определяют необхо­димость речи как ее внешней формы. Поэтому, если речь выступает в качестве такого искомого признака, являю­щегося производным от социальной детерминации, то должна быть выявлена органическая взаимосвязь мысли и речи и неизбежность включения последней во внут­реннюю структуру первой.

Все эти соображения приводят к необходимости в качестве следующего конкретно-психологического шага постановки проблемы рассмотреть общепринятую ин­терпретацию и определение мыслительных процессов и установить, содержатся ли в них искомые признаки, которые, опираясь на все предшествующие формы об­разной психики, вместе с тем непосредственно невы­водимы в качестве их прямого продолжения и являются производными по отношению к закономерностям со­циальной детерминации.

172

Неполнота традиционных определений мышления

В научной и учебной психологической литературе есть много вариантов определений специфики мыслительных процессов, которые, различаясь особенностями ис­пользованных терминов и формулировок, объединяются, однако, общностью основных признаков, составляющих специфику мышления по сравнению с сенсорно-пер­цептивным уровнем познавательных процессов. Поскольку здесь важны не отдельные определения, а сущность "ус­редненной", типичной тенденции в трактовке специфи­ческой природы мысли, укажем, не приводя цитат, эти основные признаки мыслительных процессов, входящие в состав распространенных определений.

Во-первых, мышление рассматривается как отобра­жение связей и отношений между предметами и явления­ми объективной действительности. Во-вторых, специфика этого отображения усматривается в том, что отображе­ние является обобщенным. И, в-третьих, особенность мыс­лительного отображения видят в его опосредствованности, благодаря которой оно выводится за пределы непосредст­венного опыта.

Не вызывает сомнений сам факт принадлежности этих признаков к мыслительным процессам. И не случайно, конечно, именно они входят в состав традиционных оп­ределений. Они ближе всех других к "феноменологичес­кому фасаду" мыслительных процессов, совершенно явно выражены в логической и речевой структуре мыслитель­ных актов и поэтому легче всего поддаются фиксации и анализу. Вопрос, однако, заключается в том, являются ли эти признаки не только необходимыми компонента­ми структуры мыслительных процессов, но и носителя­ми специфики этой структуры по сравнению с формой организации домыслительных процессов или процессов "чисто" образного познания объективной реальности. Иначе говоря, вопрос сводится к тому, достаточны ли эти признаки для проведения четкой демаркационной линии между структурой мысли и структурой образов - ощущений, восприятий и представлений и являются ли

173

они, взятые в своем общем виде, действительно вторич­ными, производными по отношению к социальной де­терминации мыслительных актов.

Рассмотрим с этой точки зрения последовательно все три приведенных признака.

Отображение связей и отношений, очень отчетливо выраженное в структуре мышления, само по себе никак все же не может рассматриваться в качестве носителя его специфики в силу того несомненного факта, что воспро­изведение связей и отношений так или иначе реализует­ся не только в структуре уже простейшего психического акта - ощущения, где налицо отражение метрических пространственных отношений, но и вообще в структуре любого сигнала информации. Сигнал информации, в отличие от шума, как известно, упорядочен по отноше­нию к источнику в соответствии с общим принципом изоморфизма, а одно из условий изоморфизма требует взаимнооднозначного соответствия функций или отно­шений, попарно связывающих элементы множества-сиг­нала и множества-источника (подробнее об изоморфизме см. Веккер, 1974; Веккер, Либин, готовится к печати). Если воспроизведение отношений является универсальной структурной характеристикой любого информационного процесса и, следовательно, в частности любого психи­ческого, то, очевидно, этот признак, взятый в его общем виде, никак не может быть носителем специфики мыш­ления. Чрезвычайно распространенная ссылка на то, что, в отличие от восприятия, мышление воспроизводит су­щественные отношения, никак не может быть достаточ­ным основанием для сколько-нибудь определенного разграничения образа и мысли, так как понятие "сущ­ность" само является достаточно неопределенным и, во всяком случае, многоуровневым - сущность может иметь множество порядков сложности и глубины.

Второй из приведенных признаков мысли - обоб­щенность отображения отношений, являясь, как и пер­вый признак, ее необходимым свойством, тоже не может рассматриваться как носитель ее специфичности по срав-

174

нению с сенсорно-перцептивными (первичными) и вто­ричными образами. Экспериментальный материал и тео­ретический анализ структуры первичных и вторичных образов с достаточной определенностью показывают, что обобщенность является сквозной характеристикой всех видов и уровней образного психического отражения и что, определяясь отнесенностью образа к той или иной строке иерархической матрицы форм изоморфизма, сама обобщенность является существенной детерминантой, с которой связаны другие параметры образа (например, константность и целостность перцептивного или фраг­ментарность и неустойчивость вторичного образа).

При этом нет экспериментальных оснований считать внутриобразную обобщенность и связанные с ней элемен­ты абстракции (выраженные, например, во фрагментар­ности представлений) спецификой только человеческих образов, которая в этом случае могла бы быть истолкова­на именно как результат обратного влияния речемыс-лительных процессов на образные структуры. Такое истолкование необоснованно потому, что большой и очень демонстративный экспериментальный материал иссле­дований перцептивных процессов у низших и высших обезьян - материал, надежность которого подкрепляет­ся строгой объективностью метода, - вполне опреде­ленно свидетельствует о том, что обобщение и абстракция представлены уже на дочеловеческом собственно перво-сигнальном или образном уровне психики. В связи с этим Л.А.Фирсов (1972) отмечает: "Исследования, ведущие­ся в настоящее время как в отечественных лабораториях, так и за рубежом, все убедительнее говорят о возможно­сти образования у низших и высших обезьян элементар­ных абстракций (Н.Н.Ладыгина-Котс, Варлен, Биеренс де Гаан, Л.А.Фирсов и др.), значение которых в органи­зации сложного поведения установлено еще недостаточ­но точно. Можно предположить, что исключительно высокая лабильность навыков, легкость их перестройки, а также обогащение основных форм навыков новыми элементами при адаптации антропоидов к новым уело-

175

виям ситуации обязаны наличию "эталонов поведения", роль которых принадлежит абстракциям".

Если, однако, как это часто делается, предварительно принять в качестве исходного постулата тезис о том, что всякая обобщенность или абстрагированность в познава­тельных процессах есть проявление мысли, то тогда, ко­нечно, уже просто по определению придется всякую эмпирически констатируемую обобщенность считать сви­детельством наличия мысли в ее специфических качествах. Но такой прием заключает в себе либо эмпирически и теоретически неоправданное "расширение термина", ко­торое не имеет конструктивного смысла, поскольку ничего не меняет в реальном соотношении понятий, смещая лишь их имена, либо - что уже значительно хуже - ведет к отождествлению производного с исходным, лишает твер­дой концептуальной почвы как теорию образов, так и тео­рию мышления; специфика последнего может получить свое объяснение именно и только при опоре на те наличные характеристики образа, в том числе и на его обобщен­ность, которые, составляя основу мысли, сами могут быть поняты без аппеляции к ее обратному влиянию. Иначе порочный круг окажется неизбежным. И уж во всяком слу­чае, если даже принять такой исходный постулат, нарушив старое методическое требование "не множить сущности без надобности" ("бритва Оккама"), и заранее допустить такое расширение термина "мышление", все равно на основе признака обобщенности, взятого в его общем виде, прове­сти пограничную линию между структурой образа и струк­турой мысли невозможно, поскольку при этих условиях все когнитивные процессы окажутся внутри сферы мышления.

Мы, таким образом, просто спустимся от рубежа "об­раз-мысль" к предшествующей границе "нервный сиг­нал - простейший психический сигнал", ничего при этом не выиграв, поскольку барьер "психофизиологи­ческого сечения" можно преодолеть, не прибегая к та­кому преобразованию и расширению понятия "мысль", а оперируя системой понятий, относящихся лишь к сен­сорно-перцептивной сфере.

176

Что касается, наконец, третьей и последней из перечисленных основных особенностей мышления, фи­гурирующей в его наиболее распространенных опреде­лениях, - его опосредствованности, то и здесь картина вполне аналогична той, которая описана в отношении первых двух признаков, т.е. отражения отношений и обоб­щенности.

Опосредствованность действительно в качестве необ­ходимого признака входит в перечень главных структурных характеристик мышления. Но и она, как и предшествую­щие два признака, взятая в общем виде, не содержит в себе достаточного критерия, позволяющего четко отгра­ничить мыслительный уровень познавательных процес­сов от их домыслительного, образного уровня. И это вытекает из простого основания, что в определенной своей модификации опосредствованность является свой­ством и вторичных образов-представлений, поскольку последние являются образами объектов, непосредствен­но не воздействующих на органы чувств.

Таким образом, все рассмотренные признаки мыш­ления, входящие в состав его наиболее распространен­ных определений, будучи необходимыми компонентами его общей структуры, не являются, однако, носителями специфики мысли по сравнению с процессами домыс-лительной, "чисто" образной психической информации.

Вместе с тем то обстоятельство, что именно эти при­знаки входят в традиционные определения мысли, как уже упоминалось, по-видимому, не случайно. Здесь, ве­роятно, действует тот общий закон всякого познания, распространяющийся, в частности, и на познание ха­рактеристик и закономерностей самих познавательных психических процессов, о котором уже неоднократно шла речь выше: общие характеристики познаваемого объекта открываются познанию дважды - в генерализованной форме еще до их полной и точной конкретизации, а затем после нее, в результате специальных операций обоб­щения. В первый раз они легче и раньше других раскры­ваются исследованию потому, что именно в силу своей

177

общности ближе лежат к феноменологической поверх­ности. Именно так эта закономерность проявляет себя в последовательной иерархии фаз становления перцептив­ного образа, в процессе формирования понятий в инди­видуальном сознании и, по-видимому, также и в ходе надындивидуального исторического становления науч­ных понятий. Исходя из этого, есть основания заключить, что описанные три признака мысли, рассматриваемые в качестве показателей ее структуры, представляют имен­но первый этап их научного исследования, на котором еще не произведена соответствующая конкретизация. В силу этого они выступают в своей общей форме, а спе­цифические особенности проявления этих трех характе­ристик именно в области мышления по сравнению с другими познавательными процессами здесь еще не вы­делены.

Как бы то ни было, но между фактом монопольной принадлежности мышления только человеку (ясно ука­зывающим на социально-трудовую детерминацию его генезиса и структуры и прочерчивающим определенную границу между мыслительными и домыслительными про­цессами) и чрезмерной общностью рассмотренных при­знаков (не дающей опорных точек для проведения такой пограничной линии) существует явное рассогласование и даже противоречие.

На пути к снятию этого противоречия с логической неизбежностью встает следующий ближайший вопрос - вопрос о переходных формах, занимающих промежуточ­ное положение между перцептивными и мыслительны­ми процессами и реализующих в ходе развития скачок через границу "образ-мысль".

О ПЕРЕХОДНОЙ ФОРМЕ МЕЖДУ ОБРАЗОМ И МЫСЛЬЮ

Самый факт теоретических и эмпирических трудно­стей прочерчивания четкой границы между образным и мыслительным уровнями организации психических про­цессов, рассогласующийся с, казалось бы, совершенно явной специфичностью человеческой психики, застав-

178

ляет предположить, что существует переходное звено, маскирующее пограничную линию своим промежуточ­ным характером и вытекающей отсюда неопределеннос­тью структуры.

В этом пункте, однако, анализ наталкивается на серь­езную методологическую трудность. С одной стороны, вы­явление этого промежуточного диапазона и очерчивание его краев требуют знания структурной сущности совер­шающегося здесь скачка, которое только и может дать четкий критерий разделения промежуточной и зрелой форм процесса. С другой же стороны, выявление сущнос­ти этого структурного скачка связано с раскрытием при­роды переходных форм. Кольцо это постепенно разрывается фактическим ходом развития различных смежных областей науки. В настоящем же контексте и пункте анализа может быть поставлен лишь самый об­щий логико-методологический вопрос о выборе страте­гии теоретического поиска природы рассматриваемого рубежа. Хотя большое количество экспериментальных и теоретических исследований оставляет пока неопреде­ленность не снятой, самый характер логики и направле­ния такого поиска проступает достаточно ясно.

Здесь необходимо соотнести теоретико-психологичес­кие следствия теории антропогенеза, раскрывшей соот­ношение исходных и производных компонентов и факторов становления человеческой психики, с основ­ными эмпирическими выводами сравнительного иссле­дования животного и человеческого интеллекта.

В своем фундаментальном исследовании интеллекта животных Э.Торндайк (1956) на основании тщательного и конкретного анализа кривых обучения приходит к широко известному выводу, что решение задач живот­ными не основано на понимании и не носит осмыслен­ного характера.

Этот вывод Э.Торндайк обосновывает самим характе­ром сдвигов кривизны соответствующих кривых. Вряд ли есть серьезные эмпирические и теоретические основа­ния подвергать сомнению это заключение само по себе.

179

Однако именно потому, что между дочеловеческой и человеческой психикой, между образным и мыслитель­ным регулированием поведения нет четкой демаркаци­онной линии, Э.Торндайк делает в своем заключении из фактического материала следующий шаг, который уже не имеет ни эмпирических, ни теоретических основа­ний, а опирается лишь на зыбкую почву вышеупомяну­той размытой границы. Поскольку пробы и ошибки животных обнаруживают непонимание ситуации, т.е. от­сутствие вьщеленных мыслительными операциями взаимо­связей между ее элементами, по отношению к этому не представленному здесь уровню регуляции поведение по­допытных животных носит случайный характер. Но именно потому, что Э.Торндайк не видит принципиальной гра­ницы между мыслительным и образным уровнями пси­хики, он делает свое ставшее основой классического бихевиоризма заключение о том, что действия животных чисто случайны и тем самым вообще не содержат объек­тивных проявлений психики. Если отождествить всякую психику с осмысленностью и пониманием, то затем уже эмпирическая констатация отсутствия проявлений мыс­ли автоматически, по законам элементарной силлогис­тики, действительно приведет к отрицанию наличия психики вообще.

Но для такого отождествления нет, как упоминалось, никаких других оснований, кроме сохраняющейся еще до настоящего времени концептуальной неопределенно­сти в трактовке рубежа между образом и мыслью. Именно потому, что поведение подопытных животных Э.Торн-дайка, действительно не обнаружившее проявлений ос­мысленности, подвергалось воздействию со стороны таких психических регуляторов, как сенсорно-перцептивные или вторичные образы, исследования самих бихевиори-стов очень скоро с необходимостью привели к выводу о том, что пробы и ошибки животных не подчинены зако­ну хаоса или чистой случайности, а выражают опреде­ленную перцептивно детерминированную направленность (см. Лешли, 1933).

180

Такого рода факты, свидетельствующие о психически опосредствованной предметной структуре и направлен­ности не только деятельности человека, но и поведения животных, легли в основу гештальтистской критики би­хевиористского принципа случайных проб и ошибок как основного фактора организации поведения. В гешталь-тизме, однако, сложилась теоретическая ситуация, кото­рая, несмотря на свою явную противоположность выводам бихевиоризма, скрывает в своем исходном пункте то же самое генерализованное представление о психике, в ко­тором замаскированы различия между принципиально разными уровнями ее организации. Расплывчатость гра­ницы между биологически детерминированной перцеп­тивной психикой и социально детерминированной собственно мыслительной ее надстройкой, обусловив­шая в бихевиоризме отождествление отсутстия мысли с отсутствием психики вообще, в гештальтизме привела к отождествлению перцептивной психики с ее интеллек­туальным или мыслительным уровнем. Именно из этих корней вытекает заключение В.Келера о том, что у ант­ропоидов обнаруживается интеллект "того же рода и вида", что у человека (1965). Поскольку здесь утвержда­ется не только родовая, но и видовая общность, сходст­во здесь действительно обращается в тождество.

В конечном счете получается, что как в бихевиорист­ской понятийной схеме Э.Торндайка, так и в схеме В.Келера (как, впрочем, и в известной концепции трех ступеней поведения - инстинкт, навык и интеллект у К.Бюлера) интеллект противостоит инстинкту и навыку как стереотипным, автоматизированным актам в каче­стве такого уровня организации поведения, на котором проявляется его пластичность и приспособляемость, адекватная конкретным изменяющимся особенностям предметной структуры внешней среды. Но такая нестере­отипная адекватность поведения наличной пространствен­но-предметной структуре объектов действия выражает общую специфику психической регуляции действий (см. Бернштейн, 1947; Веккер, 1964.) Таким образом, в основе

181

противоположных интерпретаций действительно ле­жит концептуальная схема, фактически отождествляю­щая мышление с психикой и тем самым стирающая ту структурную границу между восприятием и мышлением, которая в данном контексте является главным объектом рассмотрения.

Этому стиранию границ и отождествлению двух раз­ных уровней психики на основе их общности (объединяю­щему бихевиоризм с гештальтизмом) резко противостоит превращение рубежа, отделяющего мышление от вос­приятия, в непреодолимую преграду, поскольку здесь человеческое мышление полностью отрывается от его общебиологических сенсорных корней. До своего логи­ческого конца этот отрыв специфики человеческого мыш­ления от общих принципов организации всей остальной домыслительной психики доведен вюрцбургской шко­лой, сформулировавшей положение о безобразном и вообще внечувственном характере мысли. Вполне про­зрачный философский смысл этого заключения вопло­щен в утверждениях О.Кюльпе о независимости мышления от опыта и о том, что оно является столь же первичным психическим процессом, как и ощущение.

Таким образом, бихевиоризм и гештальтизм отожде­ствили образ и мысль, а вюрцбургская школа их разорвала и поместила в "параллельные миры". Легко видеть, что здесь, у границы между образом и мыслью, разыгрывается "драма идей", очень близкая к теоретической ситуации, сложившейся у "психофизиологического сечения", отде­ляющего ощущение как простейший психический процесс от "чисто" физиологического процесса нервного воз­буждения. В обоих случаях на одном полюсе родовая общ­ность поглощает видовую специфичность, а на другом - видовая специфичность оттесняет и исключает родовую об­щность. По своей гносеологической сущности сенсорно-мыслительный параллелизм О.Кюльпе, выраженный в положении о том, что мышление столь же первично, как и ощущение, представляет собой совершенно явный эквива­лент психофизиологического параллелизма.

182

Эта эмпирико-теоретическая полярная ситуация, в основе которой лежит фиктивная альтернатива, является типичным воплощением концептуального тупика, по­скольку раскрыть видовую специфику явления невозмож­но ни за счет ее фактического отождествления с родовой общностью, ни за счет отрыва от нее. В обоих случаях действительные соотношения рода и вида оказываются искаженными. И в обоих случаях научное объяснение специфики требует раскрыть ее природу как особый, частный вариант общего принципа. Применительно к психологии мышления в ее соотношении с психологией образа это означает, что специфика мышления должна быть выведена в качестве хоть и высшего и особого, но тем не менее частного случая общих принципов органи­зации психических процессов. К тому же и самый факт наличия противоположных интерпретаций однородной эмпирической картины, если вдуматься, скрывает за собой реальное наличие двух разных уровней - образного и мыслительного, объединенных общим принципом орга­низации психики и переходной формой между ними. Последнее эмпирико-теоретическое индуктивное заклю­чение из психологических исследований смыкается с не­избежными дедуктивными следствиями, относящимися к разноуровневой структуре человеческой психики и месту мышления в этой структуре.

Вместе с тем надо отметить, что исходным пунктом досоциального развития мышления является первосигнальный сенсорно-перцептивный уровень психической деятельности (см. Леонтьев, 1975). Первичные и вторич­ные образы оказываются необходимой общебиологичес­кой предпосылкой развития мышления не только потому, что без образного отражения объектов невозможно ото­бражение связей между этими объектами, реализуемое в мышлении, но и потому, что без регулирующей функ­ции образов невозможны те первичные исходные формы предметной деятельности и деятельности общения, ко­торые сами, в свою очередь, являются движущей силой и главным фактором развития мышления. Это означает,

183

что понимание мышления по самому своему концеп­туальному существу включает в себя то же самое по­ложение о двухуровневом (как минимум) строении человеческих познавательных процессов, к которому "сни­зу" приводит совокупный эмпирико-теоретический ма­териал психологического исследования. Это положение о двухуровневом строении и соответствующем ему иерар­хическом соотношении двух способов детерминации че­ловеческой психики, получило четкое, конкретное воплощение уже в психологической концепции Л.С.Вы­готского (1960) о развитии высших психических функ­ций, которые под опосредствующим влиянием социально-культурной детерминации надстраиваются в ходе филогенеза человеческой психики над ее натураль­ным, "первосигнальным" слоем, подвергая его преобра­зующему воздействию.

Если, таким образом, перцептивный уровень психи­ки составляет биологическую предпосылку и исходный пункт социально-трудового развития, мыслительный уро­вень есть результат, а преобразующая и коммуникатив­ная деятельность представляют собой средство и главную детерминанту этого развития, то из всего этого с необхо­димостью следует, что должна существовать переходная стадия этого генеза, на которой перцептивный уровень со всеми его собственными характеристиками уже суще­ствует и работает как основной регулятор, мыслитель­ный уровень в его собственных зрелых формах еще отсутствует, а действие и общение идут впереди еще толь­ко формирующегося мышления. На такой переходной стадии предметное действие, не подвергаясь еще регули­рующему воздействию мысли, выступало лишь средством ее формирования.

Если дальше продолжить дедуктивный ход получе­ния следствий из основных посылок развиваемого пони­мания антропогенеза, то можно заключить, что есть теоретические основания ожидать в рассматриваемой пе­реходной стадии (на которой мышление только форми­руется под воздействием складывающейся социальной

184

детерминации) наличия двух подстадий или фаз. Есте­ственно предполагать, что первая фаза этого развития реализуется еще на верхнем пределе биологических пред­посылок и, соответственно, в рамках общебиологичес­кой детерминации воплощает в себе те ограниченные возможности непосредственной преобразующей актив­ности отдельного индивида, которые биологически обес­печиваются формированием и совершенствованием специальных органов действия. За этим верхним пределом использования общебиологических резервов, как это следует уже из общей логики развития, должен, оче­видно, располагаться исходный пункт второй фазы, на которой действие становится уже орудийным и комму­никативно опосредствованным, а сама орудийная, ком­муникативно опосредствованная деятельность становится главным социальным фактором развития мыслительных процессов.

Такие две фазы фактически установлены в эмпири­ческих исследованиях. Первая фаза отвечает развившим­ся у антропоидов зачаткам интеллекта, сформированным на основе освобождения и активизации передних конеч­ностей как органов действия. Вторая же фаза соответству­ет начальным этапам развития первобытного общества, на которых мышление возникает и организуется как ре­зультат опосредствующего влияния социальных детер­минант - совместного труда и необходимо включенной в него коммуникации индивидов.

Хотя эта вторая фаза переходной стадии протекает уже в рамках и под воздействием собственно социальных факторов, она располагается до пограничного рубежа, разделяющего образ и мысль, поскольку здесь практи­ческое действие является средством формирования мыс­ли, но не объективированным воплощением ее внутренней структуры, предварительно программирующей и регули­рующей это действие (как происходит в практическом мышлении, взятом не как переходная стадия развития, а как один из видов зрелой мысли). Именно потому, что действие здесь протекает в основном под влиянием об-

185

разного, а не собственно мыслительного регулирования, сведения о свойствах ситуации, скрытых от перцепции или представленных в ней, но замаскированных ее целост­ной структурой, добываются здесь преимущественно по принципу проб и ошибок и само действие обнаруживает черты случайного поиска.

Соответственно примененному выше внешнему, по­веденческому критерию, по другую сторону границы, т.е. в сфере собственно мышления, должны располагаться те психические акты, в которых не только действие являет­ся средством развития мышления, но и мысль является необходимым средством текущей организации практи­ческого действия, предваряющим его фактором, несу­щим программирующую и регулирующую функцию. Поскольку, однако, регулирующую функцию по отно­шению к практическому действию несет и более элемен­тарный первосигнально-образный уровень психики, однозначное прочерчивание этой образно-мыслительной границы требует четких критериев различения программ и способов сенсорно-перцептивной и мыслительной ре­гуляции поведения. Различия же в программировании и регуляции вытекают из специфики структуры этих двух разноуровневых форм психических регуляторов - образа и мысли.

Смысл основных выводов предварительного анализа исходных позиций в постановке проблемы мышления состоит в принципиальной двухуровневое™ структуры познавательных процессов. Исходный образный уровень первосигнальных регуляций определяется общебиологи­ческими закономерностями развития психики как ре­зультата и фактора эволюции.

Второй, производный уровень, т.е. уровень мыслитель­ного познания и второсигнальных регуляций, является результатом включения факторов социально-историчес­кой детерминации в ход органической эволюции. В этом выводе итоговый смысл концепции И.П.Павлова о двух сигнальных системах и, соответственно, о двух уровнях сигналов, управляющих поведением. Что же касается того

186

среднего уровня собственно психологических теоретичес­ких обобщений, к которому главным образом относится данное исследование, то здесь как раз и сосредоточено основное рассогласование между разными формами ана­лиза, поскольку проведение четкой дифференциации психологической структуры этих двух уровней (образно­го и мыслительного) оказывается чрезвычайно трудным.

Поиск явного образно-мыслительного "сечения" по параметрам психологической структуры проводится на основе стратегии, общей для всего исследования. В соот­ветствии с этой стратегией необходимо составить пере­чень основных эмпирических характеристик мышления, выявленных экспериментальной психологией.

Однако при составлении перечня основных эмпири­ческих характеристик мыслительных процессов, сразу же возникают существенные трудности. В силу значительно большей структурной сложности мыслительных процес­сов по сравнению с сенсорно-перцептивными фактичес­кий материал экспериментальной психологии здесь гораздо более разноплановый, менее однородный, опи­санный с меньшей точностью и менее однозначный по своим конкретным параметрам. Поэтому его очень трудно упорядочить в эмпирическом перечне, составленном по определенным критериям. Главное же и значительно бо­лее принципиальное затруднение состоит в том, что сам по себе наличный состав фактического материала экспериментальной психологии мышления в очень зна­чительной мере предопределен предшествующими теоре­тическими установками. Если его не подвергнуть существенному переосмыслению, то невозможно найти преемственную связь составляемого эмпирического пе­речня с наборами основных характеристик первичных и вторичных образов.

187

Глава 11. Родовые характеристики

мышления

Когда мы подходим к границе "образ-мысль", возника­ет естественный вопрос: имеются ли сколько-нибудь серьез­ные эмпирические основания считать, что с переходом от восприятия и представления к мышлению, которое очевид­ным образом базируется на информационной переработке первичных и вторичных образов, прекращается линия про­грессирующего развития пространственно-временной струк­туры психических процессов?

Пространственно-временная структура мышления

Несмотря на то, что в обширном массиве экспери­ментального психологического материала пространствен­ные характеристики мысли в виде конкретных отдельных параметров не вычленены и специально не представле­ны, в ряде принципиальных эмпирических обобщений, например, в генетической психологии Ж.Пиаже (1995), схематически конденсирующих огромный опыт психоло­гического экспериментирования, содержится вполне определенный ответ на этот вопрос. Так, анализируя структуру и жизненную функцию интеллекта и рас­сматривая их как психическое продолжение органичес­кой адаптации, Ж.Пиаже (1995) считает, что "развитие психической деятельности от восприятия и навыков к представлениям и памяти вплоть до сложнейших опера­ций умозаключения и формального мышления является функцией от все увеличивающихся масштабов взаимо­действий".

188

Развивая это фундаментальное положение о расшире­нии объема пространственно-временного охвата действи­тельности как главном и сквозном факторе психического развития, Ж.Пиаже (1995) далее пишет: "Ведь органичес­кая адаптация в действительности обеспечивает лишь мгно­венное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное равновесие между живущим в данное время существом и современной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равновесие как в пространстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени (пред­восхищение будущего, восстановление в памяти прошло­го). Но лишь один интеллект, способный на все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяготеет к тотально­му равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодиро­вать к ней действие, которое он освобождает от рабского подчинения изначальным "здесь" и "теперь"" (там же).

И, наконец, указывая на ограниченность работы сенсо-моторного интеллекта сферой коротких расстояний, Ж.Пиаже заключает, что "от этих коротких расстояний и этих реальных путей освободится только мышление в его стремлении охватить весь окружающий мир в целом, вплоть до невидимого и подчас даже непредставляемого: именно в этом бесконечном расширении пространственных рас­стояний между субъектом и объектом и состоит основное новшество, создающее собственно понятийный интеллект, и то особое могущество, которое делает этот понятийный интеллект способным порождать операции" (там же).

Если к этому добавить, что такая доступная лишь мыш­лению целостная ассимиляция больших пространственных масштабов, с точки зрения Ж.Пиаже, образуется "только при условии, что мышление выражает состояния как од­новременные и, следовательно, абстрагирует их от дейст­вия, развертывающегося во времени", то станет достаточно ясно, что одновременное, связное видение, необходимое для понимания целого, достаточно определенно вопло­щает в себе тот аспект психологической структуры мыс-

189

ли, который по существу прямо содержится в понятии пространственного поля.

В отличие от количественных дополнений и расширений акрограниц по линейной и угловой величине, которые реа­лизуются при переходе от сенсорного к перцептивному и далее к репрезентативному пространственно-временному полю, при переходе через сечение "образ-мысль" происхо­дит принципиальное преобразование первого из указан­ных параметров, т.е. макрограниц поля. Суть этого качественного преобразования состоит в том, что грани­цы здесь не просто расширяются, а вообще снимаются. Конкретно (в терминах функциональных зависимостей между отдельными пространственно-временными парамет­рами поля) это означает, что его макрограницы перестают зависеть от отношения размеров отображаемого простран­ства к метрике носителя этого отражения, или, иначе го­воря, от тех расстояний между субъектом и объектом, о которых говорит Ж.Пиаже.

Усиление объективированности структуры пространст­венно-временного поля воплощается соответственно в уменьшении зависимости его макрограниц от собствен­ной метрики носителя психики. Радикальный скачок в этом росте независимости психического пространственного поля от собственного пространства носителя, заключающийся в том, что макрограницы вообще перестают зависеть от расстояния, как раз и совершается при переходе от пси­хического поля образов к полю мысли.

При устранении зависимости структуры поля мысли от расстояния "субъект-объект" здесь, однако, еще со­храняется зависимость структуры этого поля от начала координат, которое у границы "образ-мысль" еще оста­ется связанным с самим субъектом, что прямо выражает­ся в таком существенном параметре не полностью зрелой мысли, как ее эгоцентризм (последний, как известно, зак­лючается именно в неспособности свободно производить преобразования системы отсчета, начало или "центр" ко­торой остается связанным с носителем психики, или с "это").

190

И только следующий и последний принципиальный скачок, совершающийся уже внутри сферы мыслительных процессов при переходе через рубеж, отделяющий до-понятийную мысль от понятийной, освобождает структу­ру пространственного психического поля мысли от этого ограничивающего влияния его эгоцентрически обусловлен­ных субъективных компонентов. Это преодоление субъек­тивной центрированности мысленного пространства, о котором здесь можно сказать, лишь забегая для "полноты картины" несколько вперед, выражается в детально ис­следованной и описанной Ж.Пиаже понятийной децент-рации. Такова - в общих чертах - последовательность этапов, составляющая единый ряд прогрессивного развития объективированной метрики психического пространства.

Такова фактическая ситуация, касающаяся соотно­шения суммарных обобщений экспериментального мате­риала (представленных, например, в общих положениях Ж.Пиаже) и конкретных эмпирических параметров, скры­тых в этих обобщениях и воплощающих снятие макрограниц пространственного поля мысли (или мысленного пространственного поля). Совершенно аналогично положе­ние вещей в области временных компонентов прост­ранственно-временной структуры, касающихся объема охватываемых мыслью временных интервалов или воспро­изведения уже не пространственной, а временной метри­ки событий, т.е. временного аналога пространственного поля. По отношению к сенсорному, перцептивному и реп­резентативному временному полю, которое в силу од­номерности времени фактически выражается временной осью, имеющей одно измерение, здесь, т.е. при переходе к мысленной временной оси, происходит такое же снятие макрограниц, как в структуре трехмерного прост­ранственного поля. Мысленная временная ось, как и мыс­ленное пространственное поле, в пределе расширяется до бесконечности. Снятие временных и пространственных мак­рограниц синтетически выражается в устранении верхних пределов мысленного воспроизведения того единства про­странственных и временных параметров, которое представ-

191

лено в характеристиках движения, таких, например, как скорость и ускорение.

При переходе от образа к мысли пороги пространствен­но-временной структуры исчезают. И это устранение лими­тов относится ко всем видам пороговых величин. Наиболее очевидным является отсутствие абсолютного порога величи­ны элемента пространственно-временной структуры мысли.

Абсолютная величина мыслимого элемента пространст­венной и временной структуры может быть какой угодно малой. В пределе величина пространственного и времен­ного микроэлементов ("точки" и "момента") становится равной нулю. Это положение даже не нуждается в специ­альном теоретическом обосновании. Оно является несом­ненным эмпирическим фактом, на котором базируются вся механика и математика.

Снимаются не только абсолютные, но и разностные по­роги. Минимальная величина мысленно различимой разно­сти пространственных и временных параметров (дельта-s и дельта-t) отображаемых объектов может быть какой угодно малой, в пределе равной нулю. Соответственно, максималь­ная величина мысленного эквивалента пространственно-вре­менной различительной "чувствительности" может быть, наоборот, какой угодно большой, в пределе равной беско­нечности. В такой же мере это преодоление лимитов уже ав­томатически относится и к дифференциальным порогам. Прямым воплощением снятия разностных и дифферен­циальных порогов в области мысли является весь математи­ческий анализ бесконечно малых, а достаточно близким аналогом дифференциального порога может служить поня­тие дифференциала (поскольку здесь речь идет о простран­ственно-временных порогах, рассматриваемая аналогия относится к геометрическому эквиваленту этого понятия). Исчезновение всех видов порогов, вопреки иллюзорной фено­менологической видимости, фактически означает не уст­ранение и не ослабление пространственно-временных компонентов, а, наоборот, расширение диапазонов их пред­метной отнесенности в сфере мысли по сравнению с домыслительными психическими процессами.

192

Таким образом, при переходе через рубеж, разделяю­щий образ и мысль, преодолеваются все виды прост­ранственно-временных лимитов - верхних и нижних абсолютных, разностных и дифференциальных порогов.

Следующая характеристика касается пространственно-временной структуры (фигуры) мыслительного отображе­ния самих предметных событий, разыгрывающихся на общей пространственно-временной "сцене" (фоне).

Однако выявление пространственно-временных (фигу­ративных) характеристик мыслительного отражения от­дельных объектов или событий таит в себе значительно большие трудности, чем установление особенностей интег­ральной пространственно-временной структуры общего поля мысли (или ее фона) и его дифференциальных эле­ментов.

Однако в условиях предполагаемого разноуровневого многообразия и глубокой замаскированное™ скрывающих­ся здесь пространственно-предметных конфигураций, включенных в мыслительный акт, выявить общие законо­мерности организации этих предметных "фигур" просто путем переосмысливания основных наличных эмпиричес­ких обобщений (как это удается сделать в отношении го­раздо более общих фоновых структур пространственного поля мысли) невозможно. Тут нужен специальный теоре­тически направленный экспериментальный поиск. Вместе с тем, существующая методологическая традиция привела к тому, что если в массиве фактов экспериментальной психологии и имеется некоторый эмпирический материал, относящийся к пространственным компонентам мышле­ния, то в подавляющем большинстве случаев он находит­ся за пределами собственно психологии мышления и "оседает" в эмпирическом фонде психологии других психи­ческих процессов - воображения, памяти, восприятия и др. Такой неадекватной кристаллизации фактического ма­териала сильно способствует и то отсутствие четкой по­граничной линии между второсигнальными, особенно мыслительными, процессами, органически включающи­ми образно-пространственные компоненты, и первосигнальными,

193

собственно образными, психическими процес­сами, о котором говорилось выше.

Нужно отметить, что охарактеризованная выше эмпирико-теоретическая ситуация относится к основному массиву фактов "академической" экспериментальной пси­хологии, в которой эмпирический поиск векторизуется "сверху" традиционными теоретическими позициями, и в частности установкой на беспространственность мысли. Существенно по-иному дело обстоит в эмпирическом мас­сиве прикладных областей психологии, находящихся под непрерывным прямым давлением "снизу", вынужденных реагировать на острый практический запрос, пробиваю­щий дорогу тенденциям и фактам вне зависимости от гос­подствующих традиционных обобщений - даже в условиях, когда эти жизненные факты противоречат распространен­ным теоретическим позициям. Такие эмпирические дан­ные, накопленные прикладными областями психологии, в настоящее время еще очень разрозненны и нуждаются в систематизации и обобщении. В исходном эмпирическом описании можно привести лишь схематически представ­ленные фактические свидетельства пространственно-пред­метной структурированности мысли, все более определенно навязывающие себя в исследованиях по педагогической, клинической и инженерной психологии даже вопреки об­щепринятым теоретическим установкам.

Из области педагогической психологии выборочно ука­жем на ряд демонстративных тенденций и фактов. Первый круг эмпирических обобщений касается данных психоло­гии обучения, раскрывающих роль моделей в процессе ов­ладения материалом различных учебных дисциплин. Хотя эти данные относятся прежде всего к естественнонаучным и техническим учебным предметам, они имеют общее принципиальное значение, поскольку всякое подлинное, не только собственно творческое, но и просто осмысленное овладение объектом изучения и понимание его сущест­венных отношений предполагает мысленное воспроизве­дение, т.е. построение работающей модели, если не воплощенной в материальной технической схеме, то

194

хотя бы идеальной. Цикл практически направленных и те­оретически содержательных исследований по научной орга­низации учебного процесса, проведенных в Новосибирском электротехническом институте, содержит ряд фактически обоснованных обобщений, имеющих прямое отношение к данному контексту эмпирического описания компонен­тов пространственной структуры мысли.

Эти обобщения относятся не только к общему про­странственному полю (фону) или к его дифференциаль­ным элементам, но и к мыслительному отображению предметных фигур и конфигураций отражаемых мыслью явлений и событий. Приведем этот ряд основных схемати­ческих обобщений.

Применение метода моделей в процессе обучения су­щественно способствует эффективности обучения и раз­витию мыслительных операций, умений и навыков.

Важнейшей частью психологического состава фор­мирующихся в сознании учащихся идеальных моделей яв­ляются образы отображаемых мыслью объектов.

Образы эти формируются и функционируют на раз­ных уровнях обобщенности, от максимально полных и конкретных до символически схематизированных и абст­рактно-фрагментарных.

Все образные компоненты моделей, относящиеся к разным уровням обобщенности, отображают моделируе­мые связи и отношения прежде всего в форме пространст­венно-временных структур, являющихся наиболее общей формой организации образа объекта.

Экспериментальный материал свидетельствует о боль­шом влиянии оперирования этими пространственно-вре­менными структурами на общую продуктивность мыслительных процессов (см. Корякин, Мещерякова, Жихарский, 1971; Мещерякова, Меньшикова, 1975).

Другое направление прикладных исследований в об­ласти педагогической психологии, материал которого со­держит явные эмпирические свидетельства важнейшей роли пространственных компонентов, связано с поис­ками адекватных методов оптимизации обучения

195

иностранному языку. Чрезвычайно демонстративные фак­тические данные, говорящие об очень большом удель­ном весе образно-пространственных компонентов мысли, представлены в опыте обучения разговорному английско­му языку методом решения рисуночных задач (Таненбаум, 1969). Самый факт существенного влияния образного сопровождения на эффективность обучения иностран­ному языку известен давно, но его использование в соответствующих методиках страдает рядом недостатков. Как справедливо отмечает Р.Ш.Таненбаум, сопровож­дение текста обычными картинками-иллюстрациями вызывает многочисленные неопределенные и непредс­казуемые мысли (там же). Автор считает, что при таком обычном использовании наглядных компонентов уча­щийся, называя картинку фразой, предлагаемой в учеб­нике, воплощает в языковой форме не внутреннюю образно-пространственную структуру собственной мыс­ли, а "повторяет чью-то навязанную ему мысль" (там же). Для преодоления этого существенного дефекта Р.Ш.Таненбаум предлагает методику рисуночных задач, представляющих образно-пространственное воплощение внутренней структуры речемыслительных единиц.

Глубокое родство этого метода с приведенными выше данными о роли моделей при овладении материалом раз­личных учебных дисциплин сразу подчеркивается тем, что автор ищет и находит структуру рисуночных задач, вопло­щающую "модели ситуаций, в которых зарождается мысль, материализуясь затем в речи" (Таненбаум, 1970). Очень по­казательно, что автор, руководствуясь в своем поиске не положениями логико-психологической теории мышления, а практической необходимостью преодолеть многознач­ность, избыточность и неопределенность метода обычных картинок-иллюстраций, в результате отбора предложил способ построения рисунков, двух- или трехкомпонентная структура которых представляет пространственный эквивалент мыслительной операции сравнения, лежащего в основе логико-грамматической структуры фразы, выра­жающей мысль-суждение.

196

Так, на рисунке 10 представлен образно-пространст­венный эквивалент суждения "этот ящик черный", а на рисунке 11 - суждения "этот ящик тяжелый".

Рисунок 10.

"Этот ящик черный"

Рисунок 11.

"Этот ящик тяжелый"

На рисунках изображены отношения элементов ситуа­ции, а решается задача путем "считывания" этой структу­ры или перевода ее в символическую форму изучаемого иностранного языка. Суть метода состоит, таким образом, в обучении не переводу с родного языка на иностранный, а прямому переводу с воплощенной в картинке простран­ственной структуры отношений в символическую форму выражения этих отношений на соответствующем иност­ранном языке. Именно это приводит к прямому форми­рованию мысли на этом языке. Высокая эффективность и быстрота овладения иностранным языком методом рисуночных задач служат фактическим свидетельством на­личия и большого удельного веса пространственных ком­понентов мысли, относящихся к воспроизведению фигур или конфигураций мыслительно отображаемых предмет­ных событий.

По своему психологическому смыслу к этим фактам, представляющим "экстракт" опыта педагогической психо­логии, непосредственно примыкают материалы, воплоща­ющие в себе богатый и разносторонний опыт другой, не менее жизненно важной прикладной области, смежной и частично пересекающейся с педагогической психологией, - психологии творчества (художественного, научного и

197

технического). Что касается роли пространственно-времен­ных компонентов мыслительных процессов в художествен­ном творчестве в сфере изобразительного и актерского искусства, то она общеизвестна, вполне очевидна и не тре­бует комментариев уже хотя бы по той простой причине, что объективированный в художественном образе конечный продукт изобразительной или сценической деятельности воп­лощен в статически-пространственной структуре живо­писного или динамически-пространственной структуре сценического изображения.

В контексте данного эмпирического описания простран­ственно-временных компонентов мыслительных процессов гораздо больший интерес, естественно, представляют жиз­ненные факты, демонстрирующие роль этих структурных ком­понентов в художественном мышлении, объективированные результаты которого выражены не в образно-пространствен­ной, а в символической, языковой форме, поскольку здесь функция этих пространственных компонентов скрыта под феноменологической поверхностью речевого воплощения. Обширный эмпирический материал, относящийся к струк­туре литературных способностей и таланта и вообще к пси­хологии литературного творчества, отчетливо демонстрирует необходимую роль образно-пространственных структурных компонентов в процессе создания литературного произведе­ния. Об этом свидетельствуют как прямые показания многих крупнейших художников слова, так и эмпирические обоб­щения исследований по психологии художественного твор­чества.

Предельно четко основной смысл прямых свидетельств писателей о фундаментальной роли образно-простран­ственных структур в их литературном творчестве выражен, например, в ремарке Ч.Диккенса: "Я не сочиняю содер­жания книги, но вижу его и записываю" {Лапшин, 1922) или в словах А.Сент-Экзюпери (1964): "Учиться нужно не писать, а видеть. Писать - это следствие". Большой мате­риал жизненных наблюдений и эмпирических обобщений, касающихся взаимодействия различных компонентов струк­туры художественного таланта вообще и литературного в

198

частности, а также прямой анализ соотношения рисунков с текстом рукописей литературных произведений, напри­мер А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова, позволил В.Л.Дранкову сформулировать вывод об опорной роли образно-пространственных компонентов мысли при созда­нии литературного произведения. Показательным свиде­тельством эмпирического и логического родства этого вывода с аналогичными данными о роли моделей в про­цессе обучения является подкрепленное анализом всех ви­дов художественных способностей положение В.Л.Дранкова (1973) об идеальном моделировании как о важнейшем компоненте художественного мышления, необходимом способе создания художественного образа и важнейшем факторе структуры художественного таланта.

Очень близки к этим эмпирическим заключениям и выводы, относящиеся к психологическим предпосылкам продуктивности научного мышления, и прежде всего - и это главное в данном контексте - к роли его образно-пространственых компонентов как важнейшего фактора творческого потенциала. В оригинальном исследовании, суммирующем и обобщающем большой материал тонких и глубоких наблюдений в области психологии математи­ческого творчества, Ж.Адамар проводит ряд прямых ана­логий между основными эмпирическими особенностями и закономерностями художественного и научного творче­ства. Так, ссылаясь на очень сходные наблюдения Моцар­та, Энгра и Родена, общий смысл которых, пожалуй, наиболее полно и точно выражен в словах Моцарта о важ­нейшем творческом этапе охвата произведения "единым взором, как хорошей картины", Ж.Адамар говорит о нали­чии и роли аналогичного психологического механизма и в процессе математического творчества. Указывая на то, что математическое исследование принуждает его строить ана­логичную пространственную схему, автор объясняет, что механизм такого типа для понимания доказательства необ­ходим "для того, чтобы единым взглядом охватить все эле­менты рассуждения, чтобы их объединить в одно целое - наконец, чтобы достичь... синтеза" (Адамар, 1970). В этой

199

краткой словесной формуле четко выражена творческая функция симультанно-пространственных схем математи­ческой мысли: в них воплощается синтетически целостная модель всей понятийной системы, охватывающей теоре­тический замысел. Ж.Адамар приводит множество других наблюдений и выводов, имеющих такой же общий психо­логический смысл. В частности, например, он сообщает о результатах проведенного Т.Рибо опроса математиков, мно­гие из которых указывали, что "всегда нуждаются в "гео­метрическом представлении", "построении", даже если они его рассматривают как простую "функцию"" (там же).

Ко всем этим наблюдениям и обобщениям опыта ху­дожественного и научного творчества непосредственно примыкают аналогичные эмпирические заключения, от­носящиеся к области творчества технического.

Общепризнанным и одним из наиболее общих эмпи­рических выводов большинства исследований технического интеллекта является положение о фундаментальной роли пространственного фактора в мышлении конструкторов или инженеров различных профилей (Психологические особенности обучающихся в техническом вузе, 1973; По­номарева, 1974). Обобщения, сделанные в области психо­логии технического интеллекта, находятся на границе между психологией творчества и психологией труда, а также инженерной психологией как ее частной областью. В этих же двух областях в последнее время накоплен большой эмпирический материал, удачно обобщенный Д.А.Ошаниным (1973) в понятии "оперативный образ" (см. также Психологические вопросы регуляции деятельности, 1973).

Фактический материал, на котором это обобщение ба­зируется, как и основной смысл самого обобщения, ясно показывает, что по своей природе оперативный образ раз­ных уровней абстрагированности, начиная с элементар­но-сенсорного и кончая высшими формами понятийной мысли, с необходимостью включает в свой психологичес­кий состав пространственно-временную схему, без кото­рой эти разноуровневые психические процессы вообще не могли бы реализовать свою оперативную функцию регуляторов

200

пространственно-упорядоченного предметного действия.

Модальность мышления

Модальность представляет вторую важнейшую эмпи­рическую характеристику, в связи с которой, как и по по­воду пространственно-временной структуры, у сечения "образ-мысль" возникают серьезные противоречия и со­здается очень большая эмпирическая неопределенность, ко­ренящаяся в отправных позициях теоретического поиска. Через экспериментальную психологию ощущений, восприятий и представлений, т.е. через всю психологию образа, насквозь проходит категория качественной, модальной специфично­сти во всем многообразии ее конкретных характеристик. При переходе в сферу экспериментальной, как и теоретической, психологии мышления происходит резкий скачок. В массиве фактов и феноменов традиционной лабораторной экспери­ментальной психологии мышления свойство модальности от­сутствует полностью. Этот скачок определяется, вероятно, теми же теоретико-методологическими предпосылками, что и аналогичная ситуация, относящаяся к характеристикам про­странственно-временной структуры. И уже исходя из этого есть, по-видимому, основания думать, что аналогия эмпи­рических ситуаций в области модальности и пространственно-временной структуры мысли имеет ряд не только негативных, но и позитивных проявлений. Это означает, что в обоих слу­чаях имеет место не исчезновение этих характеристик при переходе от образа к мысли, а лишь иллюзия их исчезнове­ния, иллюзия безмодальности, как и беспространственности мысли. Или иначе: модальность, как и пространственно-вре­менная структура, фактически не исчезает, по-видимому, из феноменологической картины по сию сторону образно-мыслительного рубежа, а подвергается аналогичной перестройке, глубже скрывающей это свойство под феноме­нологической поверхностью и тем самым способствующей возникновению такой иллюзии.

Поскольку основной смысл описанных выше модифи­каций, происходящих с пространственно-временной пси-

201

хической структурой при переходе от образа к мысли, со­стоит в снятии макро- и микролимитов, выраженных по преимуществу в ликвидации пороговых ограничений, пред­полагаемая аналогия заставляет поставить вопрос: возможно ли, что иллюзия безмодальности мысли является не ре­зультатом устранения модальности, а, наоборот, эффек­том, сопровождающим раздвижение границ ее диапазонов? В самом деле, хотя модальность и не входит в число тради­ционно описываемых и анализируемых характеристик мысли, тот факт, что в области мысли снимаются порого­вые ограничения, едва ли может вызвать серьезные со­мнения. Скорее он представляется даже тривиальным.

Хорошо известно, что каждая сенсорно-перцептивная мо­дальность "вырезает" определенный диапазон из объектив­ного физического континуума соответствующих раздражений (оптических, акустических, термических, механических, хи­мических и др.). В ряде случаев эти диапазоны, отвечающие разным модальностям, относятся к разным участкам одного и того же физического спектра-континуума. Так, например, вибрационная и слуховая модальность относятся к разным участкам одного и того же спектра механических колебаний, а температурная (относящаяся к тепловым лучам) и зри­тельная модальность - к разным участкам физически еди­ного спектра электромагнитных колебаний. В принципе хорошо известно также (хотя это и не интерпретируется обыч­но в таких терминах), что переход от образа к мысли "взламы­вает" как внешние границы этих диапазонов, в определенном смысле соответствующие нижнему и верхнему абсолютным порогам (от 16 до 22 000 гц для слуха, от 6-8 до 500 гц для вибрационных ощущений или от 380 до 780 ммк для зри­тельной модальности), так и их внутренние микрограницы, определяющие, скажем, звуковысотные или цветотоновые различия и отвечающие разностным и дифференциальным порогам.

Мысль, выходя за пределы "вырезаемых" соответству­ющей модальностью участков спектров, "ходит" по всему диапазону каждого из этих спектров, может переходить из одного спектра в другой (например, из оптического в акустический),

202

тем самым раздвигая их границы в пределе до бесконечности. Кроме того, она дробит внутреннюю струк­туру каждого из этих участков на бесконечно малые мик­роэлементы. Тем самым диапазон модальности мысли, как и ее пространственно-временной структуры, снимая мик­ро- и макрограницы, включает в себя - в пределе - и бесконечно большие, и бесконечно малые шкальные еди­ницы выражения качественных характеристик.

Свидетельствуют ли эти факты снятия границ диапазо­нов модальности о том, что в области мысли отсутствуют модальные характеристики? Ведь границы тех диапазонов, которые "вырезает" тот или иной анализатор из соответст­вующего континуума объективных вариаций отображаемого физического раздражителя, явным образом определяются не самими по себе объективными качественными особен­ностями данного участка общего спектра этих вариаций источника информации (например, не самими особеннос­тями звуковых частот спектра механических колебаний), а спецификой системы отсчета, связанной с организмом как носителем информации. Поэтому устранение макро- и мик­ролимитов этих диапазонов разных модальностей означает не освобождение вообще от модальных, или качественных, характеристик мыслительного процесса, а освобождение от тех субъективных ограничений, которые накладывает на эти характеристики специфика самого носителя ин­формации как со стороны связанной с ним системы коор­динат (ее начала, связанного с носителем, и ее общих масштабов), так и со стороны особенностей того физичес­кого алфавита, в котором этот носитель кодирует соответ­ствующие свойства источника информации. Это устранение субъективных ограничений и наслоений не ликвидирует, а объективирует модальные характеристики, что выража­ется в их переводе в более общую систему отсчета и на более универсальный физический язык при сохранении, однако, тех специфических особенностей, которые воп­лощены в каждом из этих диапазонов. Между тем, это ус­транение субъективных лимитов и особенностей модальных характеристик, реализующее их объективацию при пере-

203

ходе от образа к мысли, принимается в традиционной пси­хологии за исчезновение самих модальных характеристик, совершенно так же, как устранение макро-, микроогра­ничений и лимитов в пространственно-временных характе­ристиках мысли отождествляется обычно с их ликвидацией.

В обоих случаях такой парадоксальной интерпретации, принимающей расширение и универсализацию соответствую­щей характеристики за ее исчезновение, способствует отождествление логико-символической и собственно психо­логической структуры мысли. При таком отождествлении психологическая структура мысли, поскольку она, как вся­кое собственно психическое образование, "трагически не­видима" (Прибран, 1977), приносится в жертву структуре логико-символической, которая тем самым - будучи к тому же еще чувственно доступной - становится единственным объектом рассмотрения. В результате такой подстановки со­здается абстрактная теоретическая возможность (опирающаяся на возникающую этим же путем видимость эмпирической обоснованности) лишить мысль модальности, как и прост­ранственно-временной структуры. И та и другая оказываются, таким образом, не свойствами самой мысли, воспроизводя­щими с той или иной мерой инвариантности соответствую­щие характеристики ее объекта, а только характеристиками самого объекта, отображаемыми мыслью лишь опосредован­но, а именно в качестве результата логического выведения, совершаемого путем оперирования "чистыми" символами.

Здесь срабатывает по существу бихевиористская модель освобождения психологии от психики, в данном случае - психологии мышления от чувственно недоступной психи­ческой ткани мысли. Остаются лишь чувственно доступ­ные стимулы (в данном случае символы) и чувственно доступные реакции (в данном случае операции с символа­ми). Модальность и пространственно-временная структура "испаряются" точно так же, как из более общей схемы "стимул-реакция" устраняется психика вообще.

Фактически же происходящее здесь снятие макро- и микрограниц диапазонов модальности и тем самым ее рас­ширение и универсализация создают не безмодальность,

204

а интермодальность мысли. Этот сдвиг в сторону интермо­дальности аналогичен тому, что происходит еще в рамках структуры сенсорно-перцептивных образов, в которых модальная специфичность также выражена тем меньше, чем более обобщенный характер они носят.

Но в сфере образной психики феноменологическая кар­тина этой интермодальности, будучи непосредственно связанной с отображаемым объектом, не создает еще ос­нований для иллюзии отождествления интермодальности с безмодальностью. В области же мыслительных процессов, где модальность (как и пространственно-временная струк­тура) маскируется не только расширением диапазонов и универсализацией, но и логико-символическим опосре­дованием, эта иллюзия отождествления интермодальнос­ти с безмодальностью получает свое предельное выражение. Так или иначе, в результате этих разнообразных взаимно дополняющих и усиливающих друг друга "эффектов мас­кировки" модальность интерпретируется традиционной психологией как специфическая характеристика только ощущений, восприятий и представлений, т.е. образов, или "первых сигналов".

Однако, не будучи представленной в фактическом ма­териале "академически-лабораторной" экспериментальной психологии мышления, модальность, аналогично тому как это происходит и с пространственно-временной структу­рой, явно говорит о себе и прямо-таки навязывает себя в качестве объекта исследования в эмпирическом материале прикладных областей психологии, где требования жизни прокладывают себе дорогу вне зависимости от сложившихся теоретических установок и традиций экспериментального поиска. Сюда прежде всего относятся хорошо известные, но не интерпретируемые обычно в общем контексте про­блемы модальности мысли, жизненные данные из облас­ти дефектологии, тифлопсихологии и сурдопсихологии. Эти данные показывают, что резкие ограничения сенсорной базы (выраженные в предельных случаях отсутствием зре­ния, слуха, а иногда даже обоняния и вкуса, т.е. по существу всех основных экстерорецептивных сенсорных модальностей,

205

кроме генетически исходной - тактильно-кинесте­тической) не ставят принципиальных лимитов возможно­стям нормального развития мышления, изменяя лишь его темпы, конкретные пути и некоторые образно-эмоцио­нальные компоненты. Таковы, например, широко извест­ные факты биографии Е.Келлер или О.И.Скороходовой, существенно превзошедших среднюю норму умственного развития, несмотря на отсутствие зрения и слуха с очень раннего детства, т.е. практически на основе почти исклю­чительно тактильно-кинестетических образов {Келлер, 1910; Скороходова, 1977). При этом существенно, что эти огра­ничения не ставят пределов не только общему развитию мышления, но и проникновению мысли в те физические характеристики внешних объектов, которые в норме ото­бражаются средствами других (в данном случае нефункционирующих) сенсорных модальностей. Еще Д.Дидро (1972) в своем знаменитом "Письме о слепых" привел жизнен­ные факты, свидетельствующие не только о нормальном развитии мышления, но и о возможностях научной дея­тельности в области оптики при полном отсутствии зри­тельной (оптической) модальности. Таков пример слепого профессора оптики Саундерсена.

О чем говорят эти очень демонстративные в своей прос­тоте факты? По первому впечатлению, в основе которого, по-видимому, лежит та же иллюзия, о которой говори­лось выше, они как будто указывают на безмодальность мысли, поскольку она проникает в те объективные сфе­ры, которые не представлены соответствующими модаль­ностями сенсорно-перцептивных образов. По существу же эти факты указывают не на освобождение от модальности вообще (поскольку проникновение в сферу оптических и акустических явлений реализуется без участия только имен­но зрительной и слуховой модальности), а на отсутствие границ конкретных модальных диапазонов и на возмож­ности проникновения средствами разных модальностей в одни и те же характеристики объекта и, наоборот, сред­ствами одной модальности в разные характеристики объек­та. В упомянутых выше случаях оптические и акустические

206

Интенсивность мышления

характеристики объекта переводятся мыслью на язык так­тильно-кинестетической, или осязательной, модальности, которая здесь, конечно, не исчезает, а расширяет обыч­ные границы своего диапазона, охватывает сферу других модальностей и остается необходимым компонентом мыс­лительного процесса.

Таким образом, эти простые, демонстративные и впол­не достоверные жизненные факты - вопреки традицион­ным установкам - содержат прямое свидетельство не безмодальности, а полимодальности и интермодальности мысли.

По-видимому, есть достаточные основания заключить, что модальность, как и пространственно-временная струк­тура, является общей характеристикой по крайней мере всех познавательных психических процессов, которая так или иначе проявляет себя по обе стороны сечения, разде­ляющего образное и мыслительное познание. Поскольку образы являются генетически исходным и более общим компонентом познавательных процессов, модальные свойства образов представляют родовые составляющие мо­дальных характеристик, т.е. те их слагаемые, которые со­храняются и при переходе от образа к мысли как другому, высшему виду общего рода - "познавательные психичес­кие процессы".

Интенсивность мышления

Эмпирическая ситуация, относящаяся к исследованию тех преобразований, которым подвергается интенсивность первичных и вторичных образов при переходе через гра­ницу, разделяющую образы и мысль, является в некото­рых отношениях еще более парадоксальной, чем в области пространственно-временной структуры и модальности. Дело в том, что интенсивность как количественная, энергети­ческая характеристика, будучи универсальным свойством всех явлений природы, тем самым является более общим параметром психических процессов, чем конкретно ка­чественная характеристика "модальность" и даже чем от­дельные характеристики пространственно-временной

207

структуры, например, воспроизведение кривизны, парал­лельности, углов, формы и т.д., которые в этих своих ча­стных модификациях также носят конкретно-качественный характер.

Исходя из этих общих эмпирико-теоретических осно­ваний следовало бы ожидать, что интенсивность состав­ляет и универсальную характеристику всех психических, в том числе познавательных, а следовательно, и мыслитель­ных процессов. Между тем, в экспериментальной психо­логии интенсивность является традиционным объектом исследования в области психофизики, за рамками кото­рой в психологии познавательных процессов она почти не рассматривается. Поэтому она трактуется как монопольная особенность сенсорно-перцептивных (и даже по преиму­ществу именно сенсорных) процессов. Понятия "мысль" и "интенсивность" традиционно осознаются большей час­тью как еще более взаимоисключающие и взаимночужеродные, чем понятия "мысль" и "пространство" или "мысль" и "модальность". Тем самым одна из универсаль­ных характеристик реальности оказывается почти пол­ностью изъятой из сферы психологии мышления, что, по указанным выше эмпирико-логическим основаниям, и создает ситуацию еще более противоречивую, чем в обла­сти проблемы модальности.

В результате сочетания всех этих эмпирических и логи­ко-теоретических парадоксов, относящихся ко всем трем первичным характеристикам, в традиционной психологии "чистая" мысль, лишенная параметров пространственно-временной структуры, качества (модальности) и количе­ственно-энергетической характеристики, автоматически попадает в разряд бесплотных "чисто духовных" сущнос­тей. И даже в концепции такого проницательного теорети­ка, как Ж.Пиаже, базирующейся на обширнейшем массиве эмпирического материала, мышление оказывается изъя­тым из сферы действия общих законов энергетики, а вме­сте с тем и принципа причинности, который заменяется лишь логической импликацией. В свою очередь, неизбеж­ным следствием или, во всяком случае, коррелятом такого

208

изъятия мысли как высшей формы психики из сферы действия "законов Земли" (Сеченов, 1947) является вся линия психофизиологического параллелизма, на позици­ях которого, в соответствии с этими исходными предпо­сылками, стоит и сам Ж.Пиаже, что резко противоречит общебиологической базе его концепции.

Между тем, как и в отношении пространственно-вре­менной структуры и модальности, чрезвычайно трудно ука­зать объективные фактические и конкретно-теоретические основания для такого отказа от интенсивностных, энергети­ческих характеристик при переходе через сечение "образ-мысль". Скорее наоборот, общая логика перехода через этот рубеж, уже даже априори, дает основание ожидать, что интен-сивностная характеристика, будучи действительно универ­сальным свойством реальности, здесь не только сохраняется (хотя и в замаскированной форме), но и существенно до­полняется. И по сию сторону образно-мыслительной грани­цы, как и в структуре образов, сохраняется определенное отношение интенсивностных характеристик мысли к соот­ветствующим характеристикам ее объекта. Этот аспект мож­но было бы обозначить как психофизику мысли.

Поскольку, однако, объект-стимул в общем случае от­крывается мысли не в результате его непосредственного воздействия на анализаторы, а опосредованно - путем переработки информации, интенсивностная характеристи­ка мысли не может прямо детерминироваться энергетикой объекта и его непосредственного воздействия на носитель, а должна, по-видимому, в существенной мере определяться внутренней энергетикой самого носителя. И если эмпири­ческие факты, выражающие зависимость структурных, ди­намических и регуляционных параметров мысли от ее интенсивностно-энергетических характеристик, в экспе­риментальной психологии в силу рассмотренных выше те­оретических установок почти полностью отсутствуют (или представлены лишь в контексте анализа ее мотивационных компонентов), то прикладная психология, как и в случае пространственно-временной структуры и модаль­ности, содержит в своем арсенале большое количество

209

фактов, прямо свидетельствующих о тесной зависимости многих свойств мыслительных процессов от внутренней энергетики субъекта как носителя информации.

В особенности это относится к эмпирическому материа­лу клинической психологии и патопсихологии, содержащих явные показатели зависимости структурных, динамичес­ких и регуляционных характеристик мыслительных актов от умственной работоспособности и непосредственно от коркового тонуса, прямо воплощающего в себе фактор энергетической мобилизации (Зейгарник, 1988).

Легко убедиться в том, что снятие пороговых лимитов, которое происходит в области пространственно-времен­ных и модальных характеристик, в достаточно явной фор­ме осуществляется при переходе от образа к мысли и в отношении параметра интенсивности. И это снятие лими­тов относится здесь, и даже в первую очередь именно здесь, ко всем видам пороговых величин. Так, в мысли снимают­ся оба абсолютных порога интенсивности - нижний и верхний: мысль в принципе может содержать информа­цию и о как угодно малой, и о как угодно большой вели­чине интенсивности ее объекта. Но в ней устраняются также и разностный, и дифференциальный пороги. Отображае­мая мыслью величина различия двух интенсивностей в принципе может быть также как угодно малой (разностный порог), и отношение прироста интенсивности к ее исход­ной величине здесь не является константой. Иначе говоря, основные законы классической психофизики (куда мы от­носим и закон Вебера-Фехнера, и закон Стивенса) здесь не действуют. Таким образом, все виды порогов действи­тельно снимаются.

Снятие порогов интенсивности и выхода за пределы действия классических законов психофизики принимает­ся и здесь - под действием логического шаблона, базиру­ющегося, по-видимому, на иллюзии того же рода, что и в сфере пространственно-временных и модальных парамет­ров, - за исчезновение интенсивностной характеристики вообще. Но выход за пределы действия законов классичес­кой психофизики не является выходом вообще из сферы

210

психофизики в такой же мере, например, как выход за границы диапазона действия законов классической меха­ники не означает прекращения действия более общих прин­ципов механики, скажем, механики релятивистской или квантовой.

Это теоретическое отступление в контексте данного эмпирического описания и именно в данном пункте про­диктовано тем, что оно относится по существу в оди­наковой мере к положению вещей в области всех трех рассмотренных выше первичных характеристик - про­странственно-временных, модальных и интенсивностных. По отношению ко всем этим трем фундаментальным па­раметрам, воплощающим в себе исходную специфичность психической информации по сравнению с общекодовым уровнем организации нервных сигналов, срабатывает, как уже упоминалось, бихевиористская схема, исключающая собственно психические компоненты из психологии (в данном случае из психологии мышления), т.е. по существу освобождающая мышление от психики и тем самым отож­дествляющая его с оперированием символами на уровне "элементарных информационных процессов".

211

Глава 12. Основные признаки мысли

В предыдущей главе была описана общая эмпирико-теоретическая ситуация, которая сложилась в сфере пер­вого блока составляемого здесь списка основных свойств мысли. Следующая группа свойств, входящих в составля­емый перечень, охватывает характеристики, содержащие уже собственно родовую специфику всего класса мысли­тельных процессов, включающего и допонятийную, и высшую - понятийную - их формы (взятые здесь в со­ответствии с общим генетическим принципом - как ста­дии развития). При этом в соответствии с принятой выше стратегией составления этого перечня в первую подгруппу войдут характеристики, составляющие структурные осо­бенности мысли как результата мыслительного процесса, поскольку они представлены в более явной и опреде­ленной форме, "сверху" задающей вектор последующего описания характеристик самого процесса становления мысли как результативного образования.

Структурная формула мысли

Факт необходимой включенности речевых компонен­тов в мыслительный процесс, или облеченности мысли в речевую форму, носит довольно скрытый характер и тре­бует специального экспериментального обоснования, поскольку он относится не только к мысли как готовой результативной форме, но и ко всей динамике процесса мышления.

Что же касается зрелой формы и структурной единицы отдельной мысли, то не требует никаких специальных ком­ментариев и экспериментальных обоснований тот простой и ясный факт, что законченная отдельная мысль, взятая не

212

в ее ситуативной, а в контекстной общепонятной форме, не может быть выражена отдельным словом, а по необхо­димости получает свое воплощение в целостном высказы­вании, или фразе. При этом минимальной структурной единицей такой фразы, сохраняющей еще специфику мыс­ли как законченного целого, является трехчленное пред­ложение, содержащее подлежащее, сказуемое и связку. Предельным же минимумом состава этой структурной еди­ницы, возникающим при переходе связки в скрытую фор­му, но сохраняющим все же законченный характер, является двухкомпонентная структура, содержащая подлежащее и сказуемое.

Этот универсальный характер трехчленного предло­жения как необходимой речевой единицы законченной мысли был очень отчетливо подчеркнут в его не просто лингвистическом (что общепризнано), но именно пси­хологическом и даже психофизиологическом значении еще И.М.Сеченовым, анализ которого вообще очень глубоко проник в психологическую структуру мысли и определил ее место в общем ряду познавательных пси­хических процессов.

Приступая к рассмотрению вопроса о структуре и механизмах предметного (что в упоминаемом контексте означает - конкретно-образного) мышления, И.М.Се­ченов (1947) сразу же указывает, что вопрос этот: "...раз­решим лишь при условии, если всё почти бесконечное разнообразие мыслей может быть подведено под одну или несколько общих формул, в которых были бы совме­щены все существенные элементы мысли. Иначе при­шлось бы разбирать сотни тысяч разных случаев. К счастью, такая формула существует давным-давно, и мы все знаем ее с раннего детства, когда учились граммати­ке. Это есть трехчленное предложение, состоящее из под­лежащего, сказуемого и связки" (с. 376). Анализируя далее вопрос об универсальном характере этой структурной формулы мысли, И.М.Сеченов столь емко и точно обо­сновывает ее всеобщность, что целесообразно и здесь дословно воспроизвести его аргументацию: "Убедиться в

213

ее (т.е. этой формулы. - Л.В.) всеобъемлемости можно, к счастью, очень легко и притом разом. У всех народов всех веков, всех племен и всех ступеней умственного развития словесный образ мысли в наипростейшем виде сводится на наше трехчленное предложение. Именно благодаря этому, мы одинаково легко принимаем мысль древнего человека, оставленную в письменных памят­никах, мысль дикаря и мысль современника. Благодаря тому же, мы можем утверждать с полной уверенностью, что и те внутренние скрытые от нас процессы, из ко­торых возникает бессловесная мысль, у всех людей оди­наковы" (там же).

Трехкомпонентность речевой структурной формулы мысли И.М.Сеченов вполне обоснованно выводит из того, что предметная мысль отображает не просто изолирован­ные объекты, а предметные отношения. Отношения же по самой своей природе минимум двухкомпонентны. Рас­крытие отношений, в свою очередь, требует сопоставле­ния этих двух компонентов, или соотносящихся объектов. Тем самым в структурной формуле речевой оболочки мысли должны быть представлены эквиваленты не толь­ко самих соотносящихся объектов, но и эквивалент акта их соотнесения. Поэтому структурная формула речевой единицы мысли как отражения отношений включает в себя, если это выразить в современных терминах, два операнда и один оператор.

Универсальность же этой формулы - и именно это особенно важно здесь подчеркнуть - И.М.Сеченов свя­зывает с тем, что бесконечное разнообразие отображае­мых мыслью отношений вписывается, однако, в общую рамку. Такая рамка создается универсальностью именно пространственно-временных межпредметных отношений. Поэтому И.М.Сеченов считает приведенную трехчленную речевую форму эквивалентом мысли как членораздель­ной пространственно-временной группы, компонентами которой являются два предметных эквивалента и эквива­лент операции их связывания, или соотнесения: "На­сколько мысль представляет членораздельную группу в

214

пространстве или во времени, связке в чувственной группе всегда соответствует двигательная реакция упражненного органа чувств, входящая в состав акта восприятия. Поме­щаясь на поворотах зрительного, осязательного и других форм чувствования, мышечное чувство придает, с одной стороны, впечатлению членораздельность, а с другой - связывает звенья в осмысленную группу" (там же, с. 381).

В итоге трехчленная структурная формула, по И.М.Се­ченову, одновременно воплощает в себе, с одной стороны, эквиваленты пространственно-временной организации об­разно-предметного материала мысли, воспроизводящего в ней соотносимые объекты, и, с другой стороны, - экви­валент символической, речевой операции этого соотнесе­ния. Эти эмпирико-теоретические положения И.М.Сеченова в большей мере отвечают логике и структуре характеристик мысли, чем более поздние данные экспериментальной пси­хологии мышления, в которой закрепился традиционный разрыв логико-символических и пространственно-времен­ных свойств мысли.

Это объясняется общей теоретической монолитнос­тью сеченовской концепции, впервые охватившей еди­ным принципом организации не только нервные и элементарные нервно-психические процессы, но и нерв­но-психические процессы самых разных уровней, начиная от простейших ощущений и кончая высшими формами мышления. Своим синтетическим охватом, базирующим­ся-в отличие от общефилософского синтеза - на глу­бинном аналитическом рассмотрении известного к тому времени конкретного психофизиологического материа­ла, относящегося к отдельным генетическим этапам раз­вития психических процессов и к соответствующим этим этапам зрелым формам, сеченовская психологическая теория далеко опередила не только свое время, но и весь последовавший за ней период, самым характерным мо­ментом которого было явное преобладание аналитичес­кого подхода, а не теоретико-экспериментального синтеза.

Подход, в самой своей общей стратегии и логике необычайно близкий к современному, и в частности к

215

реализуемому в данном исследовании, поставил И.М.Се­ченова перед необходимостью вслед за взятием рубежа "нервный процесс-ощущение" приступить к постройке эмпирико-теоретического "концептуального моста" (Ано­хин, 1974) через сечение "образ-мысль". А эта задача, в свою очередь, повлекла за собой логическую необходи­мость исследовать случаи "истинного возникновения мыс­лей или идейных состояний из психологических продуктов низшей формы, не имеющих характера мысли" (Сеченов, 1947), и тем самым "...указать на самые корни, из которых развивается мысль, и указать с полным убеждением, что предшествующие формы более элементарны, чем их де­риваты" (там же). Такое направление поиска обязательно предполагает выяснение пространственно-временной структуры исходных и производных психических форм. Именно благодаря своей универсальности эта структура как раз и составляет такой общий корень или "психичес­кий радикал" всех познавательных процессов, над кото­рыми надстраиваются все дериваты, и в частности трехчленная конструкция предложения в качестве рече­вой единицы мысли.

Суждение как единица мысли

Трехчленное или в предельных случаях двучленное предложение как структурная единица внешней речевой формы мысли, естественно, скрывает за собой и соот­ветствующий ей структурный эквивалент, относящийся уже не к речевой "оболочке" мысли, а к ее внутренней или так называемой логической форме. И здесь возникает старый, но не получивший еще однозначного решения эмпирико-теоретический вопрос о том, что является простейшей структурной единицей или универсальной логической формой мысли. Логика и психология, объек­ты исследования которых в этом пункте перекрещивают­ся, отвечают на этот вопрос большей частью по-разному.

Логика, соответственно специфике ее подхода и пред­мета исследования, во всяком случае в ее традиционных вариантах, считает, как правило, такой исходной логической

216

формой понятие. И это остается справедливым для высших уровней мышления, в которых элементом сужде­ния действительно является понятие. Здесь последователь­ный ряд логических форм, упорядоченный по критерию нарастающей сложности, идет от понятия через суждение к умозаключению.

В логике высказываний, составляющей часть совре­менной общей теории символической логики, исходной формой считается суждение, поскольку высказывание является предложением, которое выражает суждение. Элементарным высказыванием и, следовательно, соот­ветствующим ему элементарным суждением является высказывание (суждение), части которого сами не явля­ются высказываниями (суждениями). От внутренней струк­туры элементарного высказывания и соответствующего ему суждения, рассматриваемых здесь как далее нераз­ложимые единицы, эта логическая система отвлекается. Тем самым вопросы о том, из каких единиц построено суждение, является ли такой единицей понятие или ка­кая-либо другая структура, соответствует ли эта струк­турная единица, входящая в состав суждения, логической форме более общей, чем суждение, или такая наиболее общая логическая форма есть само суждение, остаются в пределах этой логической системы открытыми.

Логика предикатов, являющаяся более широкой ло­гико-символической теорией, получаемой из логики высказываний путем введения кванторов общности, про­никает во внутреннюю субъектно-предикатную структу­ру высказывания-суждения. Более элементарная единица такой структуры, являясь логическим "атомом" сужде­ния как "молекулярного" образования, вместе с тем по необходимости носит более общий характер. Если такой внутренней структурной единицей суждения является понятие, то, следовательно, и здесь (как и в традицион­ной логике) оно оказывается наиболее общей логичес­кой формой. Однако от собственной внутренней природы и структуры более дробных единиц, входящих в состав суждения, т.е. от природы тех структур, которые репрезентируют

217

в мысли субъект и предикат суждения, логика предикатов как символическая система (не исследующая конкретный реальный "состав" мыслительной "ткани", скрывающийся за ее знаковой формой) по существу со­вершенно отвлекается. Вместе с тем она абстрагируется и от вопроса о том, является ли внутренняя структурная единица суждения более общей, чем само суждение, логической, т.е. мыслительной, формой, или структур­ным элементом суждения может быть и образ - первич­ный или вторичный (т.е. перцепт или представление).

Такое абстрагирование естественно еще и потому, что образ - первичный или вторичный - как собственно психическая структура вообще не является предметом логического исследования. Но тем самым из логики вы­падает и вопрос о том, является ли более высокий ранг общности внутренней структурной единицы суждения (по сравнению с самим суждением) результатом того, что эта единица представляет более общую, чем сужде­ние, мыслительную, логическую форму, или выражени­ем принадлежности этой структурной единицы к более общим психическим познавательным процессам, выходя­щим уже за рамки мысли (как это было бы в том случае, если такой структурной единицей суждения на более эле­ментарных уровнях организации мысли является образ).

Когда ребенок преддошкольного возраста формули­рует свои первые суждения такого, например, типа, как "лампа горит", "собака лает" или "человек бежит", то вряд ли есть сколько-нибудь серьезные основания утвер­ждать, что элементы этих суждений - их субъекты и предикаты, скрывающиеся за соответствующими словес­ными именами, выражают собою понятийные обобще­ния ("лампа", "собака" или "человек"). Не требуется никаких приемов психологического экспериментирова­ния и теоретической интерпретации, чтобы увидеть и заключить, что за соответствующими словесными обо­значениями скрываются сенсорно-перцептивные образы. Это здесь ясно подсказывается самой динамикой соотно­шения речевого акта с перцептивным поведением - со

218

следящими движениями глаз, поворотами головы и т.д. Достаточно очевидно, что эти первичные образы и со­ставляют здесь структурные компоненты суждения. Эти структурные элементы отображают объекты (предметы или их признаки), отношения между которыми выраже­ны в суждении как простейшей форме мысли.

Когда ребенок уже дошкольного возраста формули­рует более сложные суждения такого, например, типа, как "вилка - это палочка и зубчики на ней" или "ло­шадь - это живот, спина, голова, хвост и четыре ноги по углам" {Люблинская, 1958), то и здесь нет еще понятий­ных обобщений, а расчленяемыми и связываемыми струк­турными элементами суждения опять-таки являются образы, которые, однако, на этой ступени могут быть уже не только первичными (сенсорно-перцептивными), но и вторичными (представлениями). И только на грани школьного возраста суждения ребенка приобретают ха­рактер первоначальных понятийных обобщений, имею­щих пусть еще элементарную, но уже родовидовую структуру, в которой расчленены и соотнесены более частные и более общие компоненты. Таковы, например, суждения ребенка: "Вилка - это посуда", "Вилка - это вещь такая", "Лошадь - это зверь, это животное", "Кук­ла - игрушка" {там же).

Из всех этих эмпирических данных ясно, что сужде­ние, структурными элементами которого являются по­нятийные обобщения, представляет лишь высшую, частную форму суждений. Такое эмпирическое заключе­ние вытекает, однако, не только из данных генетической психологии, относящихся к онтогенезу мысли, т.е. к дет­ской психологии, и даже не только из соответствующих им эквивалентов исторического генеза мысли, в которых еще также не были представлены понятийные обобще­ния {Леви-Брюлъ, 1930), но и из аналогичных данных психологии мышления взрослого человека. Так, если взять элементарные суждения взрослого человека, являющие­ся гомологами приведенных выше суждений маленького ребенка, т.е. суждения типа "лампа горит", "человек

219

бежит" или "собака лает", то здесь, хотя элементами таких суждений могут быть и понятийные структуры (поскольку взрослый человек ими владеет), вряд ли есть серьезные основания утверждать, что фактически в общем случае компонентами таких суждений являются понятия как об­разования, имеющие родо-видовую организацию.

Весь семантический и поведенческий контекст таких простых суждений взрослого человека свидетельствует в пользу положения о том, что и здесь более общим явля­ется вариант, в котором структурными компонентами или операндами, связываемыми операцией суждения в суж­дение как речемыслительную структурную форму мыс­ли, являются первичные или вторичные образы. Поэтому совершенно не случайно, что в психологии мышления, особенно в генетической, в противовес логике, давно существует эмпирически обоснованная точка зрения, утверждающая вторичный, производный характер поня­тия как структурной единицы мысли и, соответственно, генетическую первичность суждения как универсальной структурной формы мысли.

Так, еще К.Бюлер, базируясь на экспериментальном материале своих исследований, пришел к заключению о том, что понятие, будучи производным и тем самым более поздним продуктом развития мышления, вырастает из двух компонентов. Первым из них являются, согласно К.Бюлеру, обобщенные и сгруппированные представле­ния, а вторым - функция суждения. Представления и суждения, взаимодействуя между собой, порождают по­нятие как вторичную, более сложно организованную и вместе с тем более частную структурную единицу мысли. Первичной же, корневой и более общей формой мысли является, согласно этой точке зрения, суждение, элемен­тами которого являются еще не понятия, а представления.

Л.С.Выготский, критикуя К.Бюлера за то, что он не учитывает важнейшей роли речи в организации этих мыс­лительных структур, принимает, однако, его эмпиричес­кий вывод о генетической и структурной первичности суждения по сравнению с понятием, считая это заключение

220

экспериментально обоснованным и нашедшим под­тверждение в фактическом материале его собственных исследований: "Подобно тому как слово существует только внутри целой фразы, и подобно тому, как фраза в психо­логическом отношении появляется в развитии ребенка раньше, чем отдельные изолированные слова, подобно этому и суждение возникает в мышлении ребенка преж­де, нежели отдельные, выделенные из него понятия" (Выготский, 1956, с. 209).

Таким образом, согласно Л.С.Выготскому, суждение в развитии мышления ребенка предшествует понятию, а "...понятие всегда существует только внутри общей струк­туры суждения как его неотделимая часть" (там же). Из существа всех этих эмпирических выводов Выготского, также как и из данных его исследования стадий развития понятийной мысли (из них только последняя отвечает подлинной структуре понятия), ясно следует, что не вся­кое суждение состоит из понятий. Понятие является бо­лее сложной, высокоорганизованной, но вместе с тем и более частной формой и структурной единицей мысли. И тем самым, в соответствии со смыслом этих положений Л.С.Выготского, именно суждение является универсаль­ной логической формой и структурной единицей мысли. Таким образом, в области фактов и закономерностей, относящихся к развитию мыслительных процессов - ак­туальному и особенно онтогенетическому, - этот вывод имеет надежные эмпирико-психологические основания.

В том генетически более раннем и, вместе с тем, бо­лее общем случае, где структурной единицей самого суж­дения не является еще понятие, таким структурным компонентом, воплощающим психическое отображение соотносимых мыслью объектов, служит образ - первич­ный или вторичный. Будучи структурным компонентом суждения, образ не является, однако, структурной едини­цей мысли в ее специфическом по сравнению с другими познавательными процессами родовом качестве. Здесь образ - "атом" мысли, но не ее "молекула", поскольку атом мысли - это еще не мысль, так же как атом водорода

221

или кислорода - это еще не вода в ее физико-химических свойствах, а молекула воды - это уже вода. Поскольку структурная единица явления данного уров­ня сложности обладает уже основным родовым качеством, воплощающим специфику этого уровня организации по сравнению с другими, такой структурной единицей или "молекулой" мысли является именно суждение.

Этот вывод имеет не только эмпирико-психологические, но и принципиально теоретические основания. Если отображение отношений является хотя и недоста­точным, но необходимым признаком мысли, то ее струк­турная единица, как и структурная единица ее речевой формы, принципиально моногокомпонентна, в частности трех- или в пределе двухкомпонентна. Можно сказать иначе: молекулярная единица мысли, воплощающая еще ее родовое специфическое качество "отображение отно­шений", - "двухатомна", но трехкомпонентна. Два "ато­ма" реализуют отображение соотносимых объектов, а третий компонент - связка воплощает в себе "химическую связь" между атомами, соединяющую атомы в молекулу. Эта связка соответствует оператору. Таким образом, мо­лекулярная структурная формула мысли включает два операнда и один оператор, реализующий соотнесение операндов. Операнды на разных уровнях сложности, соот­ветствующих различным стадиям развития, могут быть разными. В более общем и генетически более раннем случае - это понятия (структурную специфичность ко­торых предстоит выяснить на следующих этапах наше­го анализа).

Необходимостью наличия минимум двух операндов и одного оператора в молекулярной структурной единице мысли и определяется как структура суждения, вопло­щающего универсальную логическую форму мысли, так и структура его речевого эквивалента - трехчленного предложения. Здесь, в этой универсальной трехком-понентной формуле - именно потому, что в ней разве­дены компоненты, относящиеся к операндам и оператору, и оператор представлен отдельным элементом - связкой,

222

воплощено единство структурной формы и опера­ционного состава мысли.

Суждение - это одновременно логическая структур­ная единица мысли и вместе с тем акт мысли, объекти­вированный в этой структуре. Иначе говоря, суждение - это универсальная единица как предметной, так и опера­ционной структуры мысли. Тем самым операционные ком­поненты - и это видно уже на уровне эмпирического описания - представлены не только в процессуальной динамике мышления (что будет кратко описано ниже), но и в структурной формуле отдельной мысли как си­мультанного результата этой временной процессуальной динамики.

В отличие от сенсорно-перцептивного или вторичного образа, процессуальная динамика становления которого также связана с операционными компонентами, не вычле­няющимися, однако, в отдельный компонент его результа­тивной структуры, в мысли компоненты предметной и операционной структуры разведены в виде ее отдельных самостоятельных элементов, совместно и равноправно пред­ставленных в единой структурной формуле. Уже одно это сразу же обнаруживает, что характер соотношения соб­ственно предметных структурных компонентов мысли с ее операционным составом существенно иной, чем в сфере образов, определенные уровни организации которых фор­мируются в опоре на движение объекта и прямо не связаны с преобразующей операционной активностью субъекта. В мысли же, как это показывает реализуемое здесь первич­ное эмпирическое описание, структурные и собственно операционные компоненты принципиально необособимы. Поскольку эта взаимосвязь воплощена в структуре сужде­ния как универсальной структурной единицы мысли, она включается в состав специфичности мысли по сравнению с образом.

Опосредствованность мысли

Рассмотренная выше принципиальная органическая взаимосвязь операндов и операторов в составе и структуре

223

мысли подводит к следующему эмпирическому при­знаку мысли - ее опосредствованному характеру. Выше было показано, что это свойство мысли, если усматри­вать его сущность в возможности выхода за пределы не­посредственного опыта, не достаточно для описания и выявления специфики мысли по сравнению с образом, поскольку и представление является образом объекта, непосредственно не действующего на орган чувств, и воплощает "портрет класса", отдельные представители которого не были восприняты в прошлом опыте.

Не будучи достаточным для выделения специфично­сти мысли, свойство опосредствованности является, по-видимому, ее необходимым признаком, хотя бы уже потому, что мысль все же действительно далеко выходит за пределы непосредственного опыта, а в тех ее частных случаях, которые на этом опыте основываются, ее спе­цифика все равно не может быть получена прямо из пред­метной картины образов, какими бы обобщенными они ни были. Обобщение предметной картины образов, не­посредственно формирующихся под прямым воздейст­вием объекта в данное время или непосредственно формировавшихся в прошлом опыте, оставляет нас в сфере обобщенных образов. Для перехода через рубеж "об­раз-мысль" картина образа, независимо от степени его обобщенности, должна быть чем-то опосредствована.

Описание опосредствованности как эмпирической ха­рактеристики требует ответа на вопрос, чем же именно непосредственно предметная картина опосредствованна даже и в тех случаях, когда она выходит за его пределы. Судя по тому, как органически взаимосвязана универ­сальная логическая форма мысли (суждение) со струк­турной формой ее речевого эквивалента (предложения), есть основания предполагать, что искомая сущность опос­редствованности (представляемая в данном контексте только на уровне ее эмпирического описания) связана с включенностью речевых компонентов в непосредственно образную ткань первичных форм мысли. Однако самый факт речевого сопровождения образных процессов еще

224

не создает опосредствованности как мыслительной ха­рактеристики. Обозначение отдельного образа отдельным словом, реализуя акт называния, хотя и составляет суще­ственную предпосылку мышления, само по себе, однако, еще не возводит этот образ в ранг собственно мысли. Та­кого рода наречение объекта именем путем воплощения образа в слове, происходит ли оно на ранних стадиях он­тогенеза в самом начале речевого развития или даже у взрослого человека, вполне может осуществляться и на уровне оречевленной перцепции. Таким образом, наличие речевого опосредствования является, по-видимому, необ­ходимым, но и не достаточным условием опосредствован­ности как характеристики мысли.

Исходя из существа описанных выше свойств мысли, есть основание думать, что опосредствованносгь как именно мыс­лительная характеристика связана с наличием и необходи­мой ролью операционных компонентов мысли. Однако само по себе наличие операционных компонентов в динамике образов (т.е. манипулирование образами), как и само по себе наличие речевых компонентов, не возводит еще такую ди­намику в ранг мысли - оно может еще не содержать в себе определенного отражения отношений, воплощенного в уни­версальную структурную формулу мысли. Манипуляции с образами сновидной конструкции и даже в условиях бодр­ствования в мечте, грезе или фантастическом калейдоскопе, как и манипуляции с вещами, сами по себе в общем случае не создают еще мысли и не заключают в себе опосредст­вованности как мыслительной характеристики. Таким обра­зом, операционные, как и речевые, компоненты составляют, по-видимому, необходимое, но не достаточное условие мыс­лительной опосредованности. Можно думать, что ее необ­ходимые и достаточные условия создаются как раз тем сочетанием операндных и операторных элементов, которое представлено в трехкомпонентной структурной формуле как внешней речевой (предложение), так и логической (сужде­ние) формы мысли. Тем самым опосредствованность имп­лицитно содержится в двух упомянутых и рассмотренных выше эмпирических характеристиках мысли и является суммарным

225

выражением их органической взаимосвязи. Тогда это означает, что, в отличие от закономерностей прямого не­прерывного и непосредственного перехода внутри сферы об­разов (от ощущений к восприятиям и представлениям), не существует непосредственного перехода от образа к мысли, представленного непрерывным рядом "чисто" познаватель­ных структур - ощущение, восприятие, представление, мысль.

Этот переход, анализируемый здесь на уровне эмпи­рического описания, опосредствован, с одной стороны, включением символически-речевых операндов, а с дру­гой стороны, включением реальных операций, также воплощаемых в символически-речевых операторах (грам­матических и логических "связках"). Тогда опосредствованность как характеристика мысли, представленная в структурной формуле ее универсальной молекулярной единицы, состоит в том простом факте, что специфичес­ки мыслительное отражение отношений между операн­дами, поскольку мысль именно вычленяет эти отношения, по необходимости опосредствовано операцией соотне­сения этих операндов, также имеющей свой символи­чески-речевой эквивалент в форме логико-грамматических операторов. Если это так, то эмпирическая природа опосредствованности связана не только с выходом мысли за пределы непосредственного опыта. Она одинаково про­является во всех формах мысли, независимо от того, реализуется ли она вне или внутри сферы непосредствен­ного, чувственно-предметного отображения.

Обобщенность мысли

Последовательное рассмотрение приведенного выше пе­речня тесно взаимосвязанных между собой эмпирических характеристик мысли приводит в данном пункте к выявле­нию специфики ее обобщенности. Как многократно упо­миналось, сама по себе обобщенность, будучи сквозным параметром всех познавательных процессов, в этом своем родовом качестве не может быть носителем видовой специ­фичности мысли. Не может быть таким носителем и более

226

высокая степень обобщенности, поскольку, как уже упо­миналось, сам по себе количественный рост степени обоб­щенности образа приводит лишь к более обобщенному образу и не может обеспечить перехода через образно-мыс­лительную границу. С другой стороны, сам факт наличия обобщенности мысли, как и факт более высокой степени ее выраженности, чем в сфере образов, не заключает в себе, по-видимому, никаких эмпирических оснований для сомнения в том, что обобщенность входит в число основ­ных, необходимых характеристик мысли. Вопрос, таким образом, сводится к тому, в чем заключается специфика мыслительной обобщенности.

Предварительный, пока только эмпирический ответ на этот вопрос подсказывается сочетанием рассмотренных выше характеристик. Трехчленная формула молекуляр­ной единицы мысли, относящаяся как к ее внешней - речевой, так и к внутренней - логической структуре, воплощает в себе специфику мысли именно как отраже­ния отношений, которые по самой своей природе прин­ципиально минимум двухкомпонентны (отношение - это двухместный предикат), если считать только соотнося­щиеся операнды, и трехкомпонентны, если включать в это число и оператор, реализующий соотнесение. Но именно потому, что любые отношения отражаются здесь путем соотнесения операндов, что зафиксировано в струк­турной формуле мысли S и Р, само это отношение выделе­но как относительно самостоятельный объект отражения и противопоставлено соотносящимся операндам (ибо один и тот же оператор и вскрываемые им отношения могут соответствовать разным парам объектов-операндов). Это вычлененное посредством соответствующей опера­ции отношение, поскольку оно охватывает класс пар объектов, объединенных связью независимо от конкрет­ной специфичности соотносящихся операндов, являет­ся общим признаком всех пар класса. Таким образом, отношение представлено здесь в обобщенной форме, а эта обобщенность является обобщенностью именно от­ношений.

227

Так как это обобщенное отношение выделено и пред­ставлено самой структурной формулой молекулярной единицы мысли, эта формула тем самым является одно­временно и структурной формулой обобщенности имен­но как характеристики мысли, в отличие от обобщенности образа, в котором отношения "вмонтированы" в целос­тную структуру отображаемой ситуации, а обобщенность представлена не вычленением общих отношений посред­ством операции сопоставления, а выделением наиболее общих компонентов самой этой целостной структуры.

Феномен "понимание"

Произведенное выше описание эмпирических харак­теристик мысли как результативного психического обра­зования ясно показывает, что все они, воплощая разные аспекты ее структуры, органически взаимосвязаны и каж­дая из предшествующих характеристик проливает свет на особенность последующих. В данном звене последовательно составляемой "цепи" основных характеристик эта их орга­ническая взаимосвязь вводит в сферу рассмотрения та­кую сугубо специфическую особенность мысли, как ее "понятность" или, наоборот, "непонятность", обозна­чаемые в экспериментальной психологии мышления как "феномен понимания".

I. Понимание как психологическая специфичность мыс­ли. Перефразируя известное положение А.Эйнштейна (1965), что самое непонятное в этом мире - то, что он понятен, можно еще на больших, пожалуй, основаниях сказать, что самой непонятной характеристикой мысли как раз является ее понятность или непонятность. Пара­доксальность этой особой непонятности природы пони­мания состоит в чрезвычайно резком разрыве между впечатлением непосредственной субъективной ясности и кажущейся "очевидности" того, что значит "понят­но", и необычайной трудностью не только теоретически определить, но и четко эмпирически описать это специ­фическое явление и адекватно соотнести его субъектив­ные и объективные показатели и особенности.

228

Первое обстоятельство, на которое здесь необходимо указать, состоит в том, что, хотя термин "понимание" как в обыденной жизни, так и в психологии употребля­ется применительно к самым различным психическим процессам, этот феномен в его внутренней специфичности является характеристикой собственно мыслительной. Процесс восприятия и образ как его результат у взросло­го человека также сопровождается пониманием (или не­пониманием) и даже может существенно зависеть от понятности или непонятности воспринимаемого. Но в принципе, в оптимальных условиях, адекватный пер­цептивный образ с его основными характеристиками - пространственно-временной структурой, модальностью, интенсивностью, константностью, целостностью и даже собственно перцептивной обобщенностью может быть сформирован и без понимания. Можно адекватно и точ­но воспринять объект, воспроизвести его характеристики, скажем, в рисунке, и при этом не только не понять, "что это такое", но даже и совершенно не узнать в нем прак­тически ничего знакомого и поэтому не иметь возможнос­ти обозначить его каким-либо конкретным именем.

Понятной или непонятной может быть также своя собственная или чужая эмоция. Но непонятная эмоция не перестает быть эмоцией как "психической реальнос­тью" {Сеченов, 1947), также как непонятый перцептив­ный образ не перестает быть образом во всей его основной психологической специфичности. В отличие от этого не­понятая мысль, если в ней действительно отсутствуют даже проблески понимания, перестает быть мыслью в ее специфическом качестве и может быть только механи­чески воспроизведенной, что как раз и означает, что в этом случае от нее остается лишь пустотелая речевая оболочка. Жизненная практика, в частности и в особен­ности практика клиническая и педагогическая, ясно сви­детельствует о том, что такой "речевой труп" мысли является, к сожалению, еще достаточно распространен­ной реальностью. Это выражено в частности, в такой тя­желой "педагогической болезни", как зубрежка.

229

Исходя из всего этого, если абстрагироваться от за­родышевых проявлений и переходных форм, можно, не допустив существенной погрешности, утверждать, что без понимания нет мысли в ее психологической специ­фичности. Для такого заключения в данном контексте есть тем большие основания, что здесь речь идет не о процессе мышления, где понимание на разных фазах может быть выражено в разной степени, а в отдельных звеньях даже закономерно отсутствовать, а о мысли как о сформированном результативном образовании. Здесь от­сутствие понимания лишает эту итоговую структурную единицу ее психической жизни, превращая ее в знако­вую логико-лингвистическую форму, которая может сущест­вовать в человеческой голове (если взять предельный случай) фактически в том же качестве, как в печатном тексте, на каменной плите или на магнитофонной ленте, но очевидно, что во всех трех случаях реальностью являет­ся не мысль как психический процесс, а лишь та или иная форма ее кода.

"Неуловимость" конкретного состава понимания как специфической характеристики мысли и вытекающая из этого трудность экспериментального анализа определяют скудость и чрезвычайную разрозненность соответствующего эмпирического материала. Тем не менее экспериментальная психология располагает некоторыми эмпирическими вы­водами, основные моменты которых должны быть в виде краткого схематического описания включены в составляе­мый перечень. Перечислим их последовательно.

II. Понимание как "синтетический инсайт". Обобщая боль­шой материал своих экспериментальных исследований про­дуктивного мышления, и в частности природы понимания связей между основанием и следствием, К.Дункер (1965) делает очень интересную попытку дать конкретный экспе­риментально-психологический ответ на классический воп­рос И.Канта о том, как возможны синтетические суждения, полученные априори, но подтверждаемые затем данными опыта. Опираясь на фактические данные своих экспери­ментов, КДункер, во-первых, констатирует сам факт понимания

230

как инсайта, т.е. как одноактного "усмотрения", улавливания функций или отношений между элементами ситуации, и, во-вторых, - что особенно важно - показы­вает, что такое усмотрение реализуется как синтетическое обнаружение.

Такое понимание отношений именно как синтетичес­кое обнаружение, согласно К.Дункеру, возможно потому, что ситуация репрезентирована в мысли определенной струк­турой. Каждой определенной структуре соответствуют представленные ею отношения элементов или функции. Из такого соответствия функций структуре следует, что если какие-либо структурные компоненты ситуации включают­ся в другую целостную структуру, то эта новая структура раскрывает - именно в силу указанного соответствия - новые функции включенных в нее компонентов.

Новые функции или отношения усматриваются, пред­стают перед субъектом, и возникает их понимание как ре­зультат переструктурирования ситуации и синтетически целостного охвата новой структуры, которая раскрывает неизбежно скрытые в ней новые отношения: "Синтетичес­кое обнаружение возможно благодаря тому факту, что в ситуации, данной в определенной структуре и характеризую­щейся определенными функциями (аспектами), могут об­наруживаться новые функции (аспекты), когда эта ситуация, не претерпевая существенных изменений, включается в новые образования. Под новыми я понимаю функции, ко­торые не использовались в характеристике первоначальной ситуации" (Дункер, 1965, с. 166).

Поскольку синтетически целостная пространственно-временная структура ситуации скрывает в себе соответ­ствующие ей функции, которые могут быть из нее извлечены, К.Дункер усматривает в этом механизме пе­реформулирования отношений из структурной формы в функциональную ответ на кантовский вопрос об источ­нике синтетических суждений о новых отношениях.

III. Сочетание пространственно-структурных и симво­лически-операционных компонентов мысли в феномене понимания. Экспериментальные факты и следующие из

231

них эмпирические выводы, близкие к положениям К.Дун-кера, но вместе с тем характеризующие органическую связь понимания не только с целостными пространствен­но-структурными, но и с символически-операционны­ми компонентами мысли, содержатся в исследованиях М.Вертгеймера (1988). Изучая продуктивное мышление, М.Вертгеймер поставил перед собой задачу выяснить спе­цифику мыслительных актов у детей, обучающихся реше­нию задач на определение площади параллелограмма. Испытуемым сообщалось аналитическое выражение для вычисления площади S=bv(a-c)(a+c), сопровождаемое изоб­ражением параллелограмма и представлением геометри­ческого значения символов, входящих в указанную формулу (рис. 12). Испытуемые усваивали необходимую для реше­ния последовательность операций с этими величинами, запоминали и могли распространить ее на параллелограм­мы разных размеров. Последовательно производя эти дей­ствия, испытуемые получали правильные ответы.

Рисунок 12. Сопоставление площадей параллелограмма и прямоугольника в задаче на понимание

Однако, несмотря на возможность получать правильные ответы при помощи данного метода, М.Вертгеймер указы­вает на его крайнюю искусственность, эмпирически вы­раженную в том принципиальном факте, что испытуемые, последовательно применяя заданный алгоритм и получая ответ, не понимают, что они делают. На вопрос о том, могут ли они доказать правильность полученного резуль­тата, испытуемые, решившие задачу, не могут ответить. Таким образом, в этих условиях и процесс решения, и его результат, несмотря на их формальную адекватность, лежат

232

вне пределов понимания. Осмысленности здесь нет ни на промежуточных фазах, ни на конечном этапе. Иначе говоря, суждение, выражающее ответ, не будучи понятым именно как правильное решение, не является здесь мыс­лью в ее специфическом психологическом качестве.

Если, однако, использование этой формулы площади параллелограмма непосредственно следует за обучением оп­ределению площади прямоугольника, то некоторые испы­туемые начинают сопоставлять обе задачи. И в тот момент, когда, говоря словами КДункера, наступает "синтетическое обнаружение" того факта, что на одном конце не хватает как раз того, что выступает на другом, и что если выступаю­щую часть перенести на другой конец, то получится обыч­ный прямоугольник, возникает понимание. М.Вертгеймер связывает его с "уяснением структуры". В чем же все-таки заключается самый феномен понимания в этих условиях? Каков его конкретный психологический состав?

Сопоставляя параллелограмм с соответствующим прямо­угольником (см. рис. 12), испытуемые обнаруживают, что величина b выражает основание прямоугольника, получен­ного путем перестановки левого скошенного конца напра­во, а величина v(a-c)(a+c) выражает его высоту. Поскольку, как это ясно показывает совпадение площадей прямоуголь­ника и параллелограмма, площадь прямоугольника, пред­ставленная произведением его основания на высоту, равна здесь искомой площади параллелограмма, найденное по фор­муле решение тем самым оказывается и понятым.

Сопоставление такого психологического состава реше­ния с тем, что имеет место, когда слепо найденное по фор­муле решение остается непонятым, ясно показывает, что представленный здесь в самом материале эмпирически вы­явленный состав понимания заключается в определенном адекватном сочетании оперирования символами, аналитичес­ки заданного формулой, со структурными, пространствен­но-временными компонентами мысли, отображающими ее объекты. Можно, таким образом, на основе этих достаточно ясных и простых фактов сделать эмпирическое заключение о том, что по крайней мере для рассмотренных ситуаций как

233

символически-операторные, так и структурно-предметные пространственно-временные компоненты мысли являются необходимыми ингредиентами феномена понимания.

В данном пункте анализа естественно напрашивается сопоставление с фактическим материалом, рассмотренным выше в связи с составлением перечня основных пространст­венно-временных характеристик мысли.

Поскольку эмпирические выводы М.Вертгеймера отно­сятся к особенностям мысли, формирующейся в ходе обуче­ния, целесообразно прежде всего соотнести их с материалами современной педагогической психологии, которые ясно свидетельствуют о зависимости успешности обучения от ис­пользования модельных представлений при решении соот­ветствующих учебных, в частности физических, задач. Самые же эти психические модели необходимо включают в себя пространственную схему объектов, составляющих материал задачи, адекватно сочетающуюся с символически-опера­торными компонентами, воплощенными в естественном (словесном) или искусственном (математическом) языке. Аналогичные данные о роли модельных представлений и со­четаний образно-пространственных и символических ком­понентов мысли содержатся и в материалах психологии разных видов творчества. Рассмотренные "на своем месте", эти дан­ные относились там к характеристике скрытых пространствен­но-временных компонентов мысли и к выявлению самого факта их необходимости в ее организации. Здесь же совер­шенно аналогичные по своей феноменологии факты отно­сятся к такой, хотя и мало исследованной, но достаточно традиционной характеристике мысли, как понимание. При простом сопоставлении этих обоих рядов фактов легко обна­ружить их смысловое единство. Различие заключается лишь в том, что к этому сочетанию образно-пространственных и сим­волических компонентов мысли исследование подходит с раз­ных концов.

Особенно, пожалуй, ясным и демонстративным являет­ся органическое родство эмпирических выводов К.Дункера и М.Вертгеймера с приведенными выше данными нейро- и патопсихологии. В самом деле, синтетическое обнаружение

234

у К.Дункера и уяснение структуры у М.Вертгеймера, явно опирающиеся на целостную пространственно-времен­ную схему, по своему прямому смыслу заключают в себе то же самое содержание, которое в нейропсихологии обо­значается как симультанный синтез (Лурия, 1975). В фактах К.Дункера и в особенности М.Вертгеймера обнаруживает­ся то же самое необходимое сочетание образно-пространст­венных и символически-операторных компонентов мысли, нарушения которого ведут в одном случае к симультанной агнозии, а в другом - к семантической афазии. В симуль­танной агнозии нарушение этого сочетания обнажается в контексте анализа общей пространственно-временной структуры и симультанной организации познавательных процессов, а в семантической афазии - в контексте ана­лиза самих речемыслительных процессов, именно понима­ния (а не просто перцептивного отображения) отношений, которое, как показывают клинические данные, несмотря на относительную сохранность речевых (сенсорных и мо­торных) компонентов мысли, все-таки нарушается за счет деструкции ее пространственно-временных компонентов, реализующих симультанные синтезы.

IV. Операционные компоненты феномена понимания. Следующий ингредиент состава понимания по существу в скрытом виде уже содержится в рассмотренных выше фак­тах. Если понимание связано с адекватным сочетанием пространственно-временных и символических, речевых компонентов мысли, а последние, как это вытекает из рассмотрения ее структурной единицы (суждения-пред­ложения), в свою очередь, представлены сочетанием операндных и операционных элементов, то из этого прямо вытекает существенная зависимость понимания и от этого последнего сочетания, т.е. от того, насколько в мысли ре­ально (или в ее итоговой структуре - потенциально) пред­ставлены операции с операндами. Если реальные операции, выделяющие и соотносящие между собой элементы ото­бражаемого содержания, не представлены в познаватель­ном акте, то в нем не представлены и отношения между этими элементами как особый объект отражения. В данном

235

случае отношения могут быть отображены на более общем и элементарном познавательном уровне (напри­мер, в первичном или вторичном образе), а мысль как отображение собственно отношений или, иначе, имен­но как понимание отношений при отсутствии операций с соответствующими объектами оказывается невозмож­ной. Это как раз тот упоминавшийся уже выше случай, когда при сохранении внешней речевой формы мысли фактически от мысли как высшего специфического по­знавательного акта остается лишь пустотелая словесная оболочка.

Такое положение является не только неизбежным следствием последовательного распутывания всего узла предшествующих характеристик мысли, входящих в со­ставляемый перечень, но и прямым эмпирическим выво­дом из непосредственного экспериментального анализа самого явления понимания. Так, Л.П.Доблаев (1972), опираясь на фактический материал специального экспе­риментального исследования понимания учебных текстов, формулирует следующее эмпирическое заключение: "Для осмысления нового необходимо не только иметь знания, но еще и владеть приемами использования их. Основным компонентом понимания как стороны мышления являет­ся именно применение определенных приемов (представ­ляющих собой совокупность мыслительных операций) установления новых связей на основе использования ста­рых знаний" (с. 25).

Это положение - не только вывод из специального экспериментального исследования, вместе с тем, оно пред­ставляет экстракт из всего огромного опыта педагогики и педагогической психологии. Всякий педагог хорошо зна­ет, насколько острый и больной вопрос практики обуче­ния скрывается в этом пункте: всякая заученная, но не понятая формулировка обнаруживает свою пустоту и фак­тическое отсутствие мысли при первой же необходимости произвести соответствующую мыслительную операцию и выделить то отношение, которое составляет содержание данной мысли. Дальнейшее комментирование этой связи

236

понимания с самостоятельным оперированием соотноси­мыми компонентами мысли, по-видимому, излишне.

V. Понимание как инвариант вариативных характеристик мысли. Связь понимания с операционным составом мысли имеет еще один эмпирический аспект, представляющий теоретический интерес и имеющий большое практичес­кое значение для педагогической психологии. Педагогичес­кая практика с достаточной определенностью показывает, что существуют хотя и очень мало исследованные и даже почти не описанные и не сформулированные в терминах их конкретных параметров, но на интуитивном уровне хорошо известные каждому педагогу объективные крите­рии понимания. Важнейший из этих критериев связан с вариативностью конкретного операционного состава и конкретных частных особенностей операндов-объектов мысли при неизменности отображаемого ею отношения, составляющего ее основной смысл.

Вариативность является важнейшей общей характерис­тикой психически регулируемых действий, проявляющейся на разных уровнях их построения и управления {Бернштейн, 1947; 1966; 1996). И речевые действия не составляют здесь исключения. Если на уровне сенсорно-перцептивной регуляции предметного действия вариативность выража­ется, например, в возможности изменить направление, последовательность, скорость и траекторию движения при неизменности его общей предметной структуры (Веккер, 1964), то по отношению к речемыслительному действию эта вариативность проявляется в том, что суждение, вопло­щающее в себе структурную единицу мысли и отображаю­щее определенное отношение между ее операндами - субъектом и предикатом, может быть выражено разными логическими и грамматическими средствами. Ход и после­довательность состава операций, соотносящих операнды для выявления отношений между ними, могут быть раз­ными. Субъект и предикат могут меняться местами, субъект может становиться предикатом, а предикат субъектом, опе­рация соотнесения может начинаться как с субъекта, так и с предиката, а смысл суждения, воплощенный в определенном

237

отношении между операндами, может при этом оставаться неизменным. Так, например, определенное от­ношение между объектами "Земля" и "Солнце", являю­щееся содержанием мыслительного отражения, остается инвариантным при различных вариациях отображающих это отношение суждений и соответствующих им предло­жений: "Солнце освещает Землю", "Земля освещается Солнцем", "Землю освещает Солнце", "Солнцем осве­щается Земля".

Эта инвариантность смысла, выражающего одно и то же отношение при различных вариациях соотнесения соответствующих операндов, представлена здесь очень эле­ментарным отношением, воплощенным в простой логи­ко-грамматической конструкции, но она имеет место на всех уровнях организации мысли. При этом по мере по­вышения уровня сложности отображаемого отношения и выражающей его логико-грамматической структуры эта вариативность операций растет. С другой стороны - и это в данном контексте представляет главный интерес, - если объективным фактором, определяющим меру воз­можной вариативности в рамках инвариантного смысла, является сложность соответствующего отношения и вы­ражающей его мыслительной структуры, то субъектив­но-психологическим условием этих вариаций в рамках смыслового инварианта является понимание отношения, отображенного данной мыслью. Чем полнее глубина по­нимания данного отношения, тем большим числом спо­собов оно может быть раскрыто и выражено. И наоборот, чем менее это отношение понято, т.е. чем с меньшей опре­деленностью оно выделено с помощью соответствующей операции, тем менее вариативной, или более стандарт­ной, будет мыслительная структура.

Можно даже, по-видимому, полагать - и это ставит соответствующую эмпирико-теоретическую задачу, - что мера вариативности в рамках сохранения инвариантности отображаемого мыслью отношения содержит в себе воз­можности выделить не только качественный показатель, но и количественный критерий степени понимания. И это

238

относится - подчеркнем еще раз - не только к мысли­тельной конструкции, воплощающей решение какой-либо сложной проблемы или задачи, но и к элементарному суж­дению, выражающему простейшую мысль в ее специфи­ческом качестве: какова бы ни была степень сложности соответствующего отношения, если оно не понято, то оно может скрыто присутствовать в образе или соответствую­щей речевой конструкции, но мысли как специфической психической структуры в этих условиях быть не может.

Вместе с тем, именно и только при условии выделен­ное и понятости соответствующего отношения как инва­рианта, сохраняющегося при различных вариациях операндного и операторного состава мысли, может осу­ществляться адекватный перенос и использование этой мысли в ситуации, где отношение остается тем же, а объекты-операнды и соотносящие их операторы являют­ся уже иными. Другим качественным показателем и коли­чественным критерием понимания является мера переноса, или транспонируемости, инвариантного отношения, вы­раженного данной мыслью. Поэтому вполне обоснован­ным является эмпирический вывод К.Дункера (1965) о том, что "в той же мере, в какой определенное решение "понято", оно "транспонируемо", т.е. при измененной си­туации оно соответствующим образом (т.е. с сохранением своего значения для решения) изменяется. Решение явля­ется транспонируемым именно тогда, когда осознано его функциональное значение, его общий принцип, т.е. инва­риант, из которого путем введения варьирующих условий ситуации каждый раз получается соответствующая задаче вариация решения" (с. 94).

239

Глава 13. Анализ процесса мышления

Рассмотрев характеристики мысли как результативного образования и найдя, хотя бы в первом приближении, необходимый минимум эмпирической определенности, можно сделать следующий шаг - перейти от этого отно­сительно статичного итогового среза к процессу его ста­новления.

Такое продвижение "сверху вниз" именно благодаря большей статичности и структурной определенности мысли как результативного образования дает некоторые опорные точки и определяет вектор для анализа и ориен­тации в эмпирическом массиве хотя и более разносто­ронне исследованной, но все же достаточно аморфной и трудноуловимой динамики мыслительного процесса.

Первый из этих ориентиров задается эмпирическим существом феномена понимания, который не случайно располагается в конце списка характеристик рассмот­ренной подгруппы. Это пограничное положение опреде­ляется тем, что понимание относится не только к мысли как результату, но и к мыслительному процессу. Оно воп­лощается в мысли как результативно-статическом струк­турном образовании, но складывается именно в ходе мыслительного процесса, формирующего этот результат.

Логика соотношения конечного, результативного и среднего, процессуального звена понимания как важ­нейшей характеристики мышления с необходимостью приводит к соотнесению этих звеньев.

С чего начинается мыслительный процесс в его спе­цифическом качестве? Экспериментальная психология дает ответ на этот вопрос, и связывается он обычно с понятием "проблемная ситуация".

240

Проблемная ситуация - стимул мышления

Проблемная ситуация не без оснований считается сти­мулом и исходным пунктом мысли. Это не сам по себе объективный стимул, не внешний толчок. Внутренним, психическим стартом мысли является отображение про­блемной ситуации, которое и составляет проблему или вопрос как мотивирующее, движущее начало мысли. Однако, как и самая категория мышления, понятие про­блемной ситуации как исходного пункта мыслительного процесса является чрезвычайно общим, фактически - при традиционной его трактовке - "растягиваемым" по всему диапазону психических явлений. Будучи необхо­димым для анализа пусковой фазы мыслительного про­цесса, оно недостаточно для выявления ее специфики. Проблемная ситуация обычно трактуется как выражение дефицита информации, необходимой для реализации какого-либо действия. Такой дефицит действительно яв­ляется исходным пунктом психической и поведенческой активности, но его преодоление в общем случае вполне возможно на уровне перцептивной или вообще образной регуляции действий. И не случайно поэтому проблемный ящик или проблемная клетка служат исходным пунктом для возбуждения психической активности животных, на­правленной на решение определенных поведенческих задач. Но каких задач? Собственно мыслительных или перцептивных?

Ведь не случайно Э.Торндайк не обнаружил следов понимания в процессах решения животными задач, пред­лагаемых им проблемной ситуацией. Как упоминалось, из этого отсутствия понимания радикальный бихевио­ризм сделал эмпирически необоснованный вывод об отсутствии психической регуляции соответствующих дей­ствий. В действительности же, как показал последующий ход исследований в рамках даже самого бихевиоризма, это поведение, не будучи выражением понимания и мышления, является перцептивно или образно регули­руемым. И если говорить здесь о задачах и проблемах, то это перцептивные "задачи" и перцептивные "проблемы".

241

Примером типично перцептивной "задачи", т.е. за­дачи, которая вполне может быть решена и без опоры на собственно мышление, а только на перцептивном уров­не, является известная задача обхода препятствия. По существу траектория обходного пути, как и пути прямо­го, содержится в самой структуре перцептивного поля. Стимульная ситуация, толкающая человека на поиск об­ходного пути, является "проблемной" только в том смыс­ле, что выбор варианта двигательного решения здесь более труден хотя бы потому, что прямой, кратчайший путь представлен единственным вариантом, а обходных путей всегда множество. Но этот выбор остается перцептивным, поскольку "вектор" траектории обходного пути задается структурой перцептивного поля и не требует для его "извлечения" никаких специальных преобразований. Выбор обходного пути, как и всякая другая чисто пер­цептивная задача, может, конечно, у человека решаться и на мыслительном уровне, однако это лишь специфи­чески высший, но частный случай решения задачи тако­го типа. В этом частном случае выбор опирается уже не только на восприятие, но и на понимание ситуации, а последнее влечет за собой осмысленное транспонирова­ние решения (см. Дункер, 1965).

Однако более общий случай этого решения остается в рамках перцептивного выбора и не предполагает обяза­тельного участия понимания и вообще мышления. И толь­ко потому, что гештальт-психология, исследовавшая процесс решения такого типа задач животными (в част­ности, антропоидами), не располагая критериями для про­ведения границы между перцепцией и мышлением, отождествила этот перцептивный выбор с мышлением (пониманием), В.Келер мог сделать свой ошибочный вывод о принадлежности интеллекта антропоидов к тому же роду и виду, что и интеллект человека. Однако при решении животными не только таких чисто перцептив­ных, но и более сложных, орудийных "задач", требую­щих активного предметного манипулирования, такого рода извлечение информации о межпредметных отношениях

242

путем простейших действий с этими предметами соответст­вует лишь той переходной форме между восприятием и мышлением, на которой мышление только формируется в ходе перцептивно регулируемой предметной деятель­ности, но еще не является сформировавшимся психи­ческим процессом, который сам становится регулятором этой деятельности.

Таким образом, не все то, что обозначается как проб­лемная ситуация и ее психическое отображение, не всякий содержащийся в стимульной ситуации информационный дефицит составляют исходный пункт собственно мысли­тельного процесса.

Не только у животных, но даже у человека, который преодолевает информационный дефицит, заключенный в стимульной ситуации, используя все уровни интеллек­та, существуют явно домыслительные способы пополне­ния информации, необходимой для адекватного действия. Сюда относится, например, перцептивная или вообще образная экстраполяция, детерминируемая общими за­кономерностями организации сенсорно-перцептивного поля, отсутствующие элементы которого достраиваются, исходя из принципов его гештальт-структуры. На этом же домыслительном уровне находится и перцептивный по­иск отсутствующей информации и даже элементарное манипулирование образами, занимающее, правда, про­межуточное положение между образным и мыслитель­ным познанием, но не достигающее мыслительного уровня в его специфических качествах.

Исходным пунктом специфически мыслительного пути преодоления информационного дефицита стимуль­ной ситуации является вопрос. Эмпирическое существо психического феномена, выражаемого этим термином, заключается не в самом объективном факте наличия де­фицита информации, а в субъективно-психологическом факте наличия информации об этом дефиците. Вопрос есть психическое отображение нераскрытое, непред­ставленности тех предметных отношений, на выяснение которых направлен весь последующий мыслительный

243

процесс. Именно в таком качестве информации о ее дефи­ците и вместе с тем обобщенной информации о типе непредставленных предметных отношений (что? где? когда? как?), которые составят содержание мысли как результата мыслительного процесса, вопрос и является исходным пунктом развертывания этого процесса.

Всякий вопрос составляет отправной пункт мысли­тельного процесса, поскольку суждение как результат и универсальная единица этого процесса всегда есть ответ на актуальный или потенциальный вопрос ("Это про­изошло вчера" и т.д.). Однако в разных вопросах степень этой пусковой, векторизующей функции по отношению к последующему процессу выражена по-разному. Хотя суждения "сейчас двенадцать часов" или "человек стоит на улице" представляют пусть элементарную, но уже мыслительную структурную единицу (перцептивное сужде­ние), в вопросах "Который сейчас час?" или "Где стоит человек?", ответы на которые представлены в приве­денных суждениях, пусковая, векторизующая функция собственно мыслительной активности представлена в ми­нимальной степени, как и во всяком другом вопросе, ответ на который может быть получен путем стереотип­ного действия или акта "наведения справки". Этим, по-видимому, и отличается вопрос как более общая форма информации об информационном дефиците от "пробле­мы". Не всякий вопрос составляет проблему. Проблемный же характер вопроса, при котором пусковая, векторизу­ющая функция этой исходной фазы выражена гораздо более явно, заключается, как можно думать, не просто в факте нераскрытое™ соответствующих отношений, а в факте их непонятности. Здесь, в исходном пункте мысли­тельного процесса отсутствует понимание отношений - важнейшая характеристика мысли как результата этого процесса.

Такое информационное выражение нераскрытое и непонятности предметных отношений самим фактом ин­формации о соответствующем информационном дефиците ставит задачу, но уже не в обобщенном, распространяющемся

244

и на перцептивные уровни, а в собственном смысле этого термина, т.е. задачу как специфически мыслитель­ный феномен, составляющий начальную фазу мысли­тельного процесса, направленного на устранение этого дефицита и тем самым представляющего собой ее реше­ние. В этом состоит сущность распространенной трактов­ки процесса мышления именно как решения задач. Самая же задача описывается и определяется в эксперимен­тальной психологии как "знаковая модель проблемной ситуации" (Фридман, 1963).

То обстоятельство, что эта модель проблемной си­туации является именно знаковой, не случайно по от­ношению к эмпирическому существу исходной фазы мыслительного процесса, а выражает природу начально­го этапа. Дело в том, что проблема, воплощенная в зада­че, представляет собой не просто информацию об объективной стимульной ситуации. Сама по себе инфор­мационная модель проблемной ситуации может быть представлена и на перцептивном уровне, и тогда она воплощает в себе задачу не в собственно мыслительном, а в обобщенном смысле этого термина ("перцептивную задачу"). Специфика же задачи как собственно мысли­тельного феномена состоит, как упоминалось, в том, что в ней представлена не только информация о проблемной ситуации, но и информация о дефиците информации об определенных предметных отношениях в этой проблем­ной ситуации. И если психическая модель этой ситуации может быть представлена предметными психическими структурами, прежде всего образами, непосредственно воспроизводящими ее предметное содержание, то ин­формация о нераскрытое™ или непонятности соответст­вующих отношений требует другой формы представления.

Эта необходимость определяется (если даже оставить в стороне социальную коммуникативную детерминацию мышления) хотя бы уже тем, что предметные психичес­кие структуры воспроизводят соответствующее объектив­ное предметное содержание, характеристики же самих этих психических структур непосредственно не воспро- изводятся.

245

Мы не воспринимаем перцептивные образы, а перцептивно отображаем их объекты. Поэтому инфор­мация о неполноте предметной психической модели проблемной ситуации не может быть представлена пря­мо на языке самих предметных психических структур. Она требует некоторой вторичной формы представления, та­кой, однако, которая сама бы непосредственно отобра­жалась и тем самым могла бы векторизовать процесс и управлять им (не говоря уже о том, что только это усло­вие может обеспечить межиндивидуальную передачу дан­ной информации об информационном дефиците). Именно таким требованиям удовлетворяет знаковая или, иначе говоря, речевая форма представления информационно­го дефицита. Поэтому действительно есть достаточные основания эмпирически определить задачу как знаковую или речевую модель проблемной ситуации.

Такова эмпирическая сущность исходной фазы мысли­тельного процесса: если структурная единица мысли как результата воплощает в себе раскрытое и понятое предмет­ное отношение, то процесс, завершающийся этим ре­зультатом, начинается с информации о нераскрытое™, непонятности или непонятости этого отношения, выра­женной в психических мыслительных феноменах "вопрос", "проблема" и "задача". Эмпирическое описание показыва­ет, что, поскольку на начальной фазе мыслительного про­цесса имеется и модель проблемной ситуации, которая может быть выражена средствами предметных психических струк­тур, и информация о нераскрытое™ и непонятности неко­торых отношений, которая требует знаковой формы представления, уже на исходном этапе мыслительного про­цесса, как и в его результативной структурной форме, имеет место сочетание пространственно-временных и символи­чески-операторных (знаковых или речевых) компонентов.

Речевая форма мышления как процесса

Универсальная структурная единица мысли как ре­зультата мыслительного процесса - суждение, воплощая специфически мыслительное отображение отношений,

246

включает в себя операцию с операндами и тем самым по необходимости имеет символически-операторный состав, конкретным носителем которого является речевой экви­валент суждения - предложение.

Как показало рассмотрение феноменов "вопрос", "проблема", "задача", речевая форма, несущая инфор­мацию не только о предметном содержании проблемной ситуации, но и о неполноте данной информации, по самой природе соотношения этих двух информационных компонентов (первичного, предметного, и вторичного, опосредствованного) необходимо представлена уже на этой исходной фазе мыслительного процесса: она пускает его в ход и задает направление. Но если в речевую форму облекаются и начальная фаза мыслительного процесса, и его результат (воплощенный в отдельной мысли), то есть уже чисто теоретические основания ожидать, что речевые компоненты являются сквозной характеристи­кой мышления как процесса и что они в тех или иных пропорциях и сочетаниях с неречевыми предметно-струк­турными компонентами имеют место на разных этапах его протекания - в начале, середине и в заключитель­ной результативной структуре (в мысли).

Поскольку интрапсихическая динамика мыслитель­ного процесса, в особенности на промежуточных этапах, может не быть связанной с внешней речью, реализую­щей уже собственно коммуникативную функцию, есте­ственно, что экспериментальные свидетельства наличия речевых компонентов на разных этапах мыслительного процесса по преимуществу сконцентрированы в иссле­дованиях соотношений мышления и внутренней речи. Разностороннее экспериментальное исследование внутреннеречевых компонентов мыслительного процесса, произведенное А.Н.Соколовым (1968), содержит ряд важных и надежных фактических подтверждений необ­ходимого участия речевых компонентов в его динамике.

Вместе с тем, в этом исследовании отчетливо показа­но, что мыслительный процесс необходимо включает взаимодействие символически-операторных (речевых) и

247

предметно-структурных информационных компонентов. В качестве заключения А.Н.Соколов (1968) резюмирует: "Поскольку речедвигательная импульсация отмечается не только в процессе вербально-понятийного, но и на­глядного мышления... и притом у всех испытуемых, не­зависимо от их типа памяти, можно заключить, что мышление в любом случае связано с языком, хотя в от­дельные моменты, или фазы, решения (особенно при решении наглядных задач) речедвигательная импульса­ция может быть заторможена. Это, однако, не означает, что в последнем случае имеет место "безъязыковое" мыш­ление. Такой вывод был бы неоправданным допущени­ем, так как основывался бы на изоляции одной фазы мышления от другой, что, по существу, невозможно. Вместе с тем эти данные указывают и на невозможность отождествления мышления с речью, так как мышление содержит в себе не только речевую, но и неречевую фазу действия, связанную с накоплением сенсорной ин­формации. Следовательно, здесь имеет место постоян­ное взаимодействие предметной и речевой информации, которое описывалось И.П.Павловым как взаимодействие первой (предметной) и второй (речевой) сигнальных систем" (с. 230).

Очень демонстративное экспериментальное подкреп­ление вывода о необходимой включенности речевых ком­понентов в динамику мыслительного процесса получено американскими исследователями при изучении интел­лектуальных актов у глухонемых, где языковые компо­ненты мышления не могут быть представлены актами звукопроизнесения и, следовательно, если они действи­тельно органически включены в мыслительный процесс, то они должны обязательно получить какое-либо другое объективное проявление. Американский психолог Т.Шибутани (1969) отмечает: "Поскольку утверждение, что мышление представляет собой беззвучное лингвистичес­кое поведение, противоречит точке зрения здравого смыс­ла, потребовались доказательства. Попытки измерить движения речевой мускулатуры в тот момент, когда испытуемые 248

выполняли различные интеллектуальные дейст­вия, давали все еще недостаточно убедительный материал. Наконец, Л.Макс нашел блестящее решение.

Поскольку у глухонемых жестовая коммуникация осу­ществляется с помощью мускулов пальцев, на эти мус­кулы были помещены электроды, чтобы замерить зачаточные движения, когда эти люди думают. Конт­рольная группа состояла из людей с нормальным слухом. Задачи на абстрактное мышление вызывали такие дей­ствия в руке у 84% и лишь у 31% испытуемых в конт­рольной группе" (с. 158).

Хотя эти факты рассмотрены Т.Шибутани в более одностороннем общем контексте, чем это сделано в ис­следовании А.Н.Соколова, так как речевые компоненты никак не соотнесены им с неречевой предметной ин­формацией, все же по отношению к вопросу о самих речевых компонентах мышления они имеют принципи­альное значение. Поскольку эти данные относятся к весьма специфической незвуковой форме речи, которая также отчетливо проявляет себя в ходе мышления, они сущест­венно повышают меру общности сделанного эмпирическо­го вывода о необходимости участия речевых компонентов в динамике мыслительного процесса.

С другой стороны, этот вывод подкрепляется и важ­ными фактами, полученными А.Н.Соколовым в опытах с центральными речевыми помехами, т.е. помехами, дей­ствие которых распространяется не только на перифери­ческую, но и на мозговую часть речедвигательного анализатора, что достигается путем принудительной вер­бализации постороннего материала при одновременном выполнении мыслительных заданий. В этих условиях воз­никает картина мыслительных затруднений, выразительно названная А.Н.Соколовым "экспериментальной сенсор­ной афазией". Как и при соответствующей клинической картине, в этой экспериментальной ситуации испытуемый воспринимает лишь отдельные слова, а смысл фразы остается непонятым. При этом чрезвычайно показатель­но, что эти данные, как и факты, полученные методом

249

регистрации речедвигательной импульсации, позволяют А.Н.Соколову сделать вывод о необходимом взаимодей­ствии речевых и предметных компонентов мыслительного процесса. Так как в этих экспериментах при затруднениях понимания смысла фраз нарушалось запоминание не только словесного, но и образного материала, А.Н.Со­колов (1968) отмечает: "...основываясь на этих опытах, можно считать, что скрытая вербализация имеет прямое отношение к смысловой переработке сенсорной инфор­мации и к ее фиксированию в памяти, и поскольку в данных опытах скрытая вербализация задерживалась, воз­никали указанные затруднения в мыслительной деятель­ности" (с. 228).

Чрезвычайно показательна здесь сама аналогичность феноменологических картин клинических и эксперимен­тальных афатических нарушений. Именно характер мыс­лительных нарушений при афатических расстройствах позволил Д.Хеббу сделать вывод о необходимом участии речевых компонентов в динамике мыслительных процес­сов (Hebb, 1942). Выше, при описании пространственно-временных характеристик мышления, был приведен ряд нейропсихологических данных, относящихся к клини­ческой картине афатических расстройств (в особенности семантической афазии), отчетливо говорящих об орга­ническом взаимодействии пространственно-временных и речевых компонентов мыслительных процессов. Там эти данные были приведены в качестве эмпирического сви­детельства необходимого участия пространственно-вре­менных компонентов в этом взаимодействии. В настоящем же контексте в эмпирической картине афатических рас­стройств акцентируется второй компонент - нарушение мыслительных процессов как результат деструкции их речевых компонентов. И тот важный факт, что картины клинических и экспериментальных афатических наруше­ний оказываются аналогичными в отношении негативно представленного в них органического взаимодействия компонентов пространственно-предметной и собственно речевой информации, надежно подтверждает вывод о

250

необходимости обоих этих компонентов в структуре и ди­намике мыслительных процессов, сделанный из обеих эм­пирических картин.

Основные фазы мыслительного процесса

Феномены "вопрос", "проблема" или "задача" воп­лощают в себе первую, исходную фазу мыслительного процесса. Именно потому, что информация о нераскры­тое™ тех или иных предметных отношений представлена здесь в виде символической модели, конкретно реализу­емой речевыми компонентами мыслительного процесса, естественная последовательность рассмотрения его фаз, развертывающихся вслед за исходной, была прервана описанием эмпирических фактов, свидетельствующих о необходимом участии речевых информационных компо­нентов во всей фазовой динамике мыслительного про­цесса. Теперь необходимо вернуться к прерванной естественной последовательности фаз и рассмотреть их динамику. Поскольку эта последовательность рассматри­вается в данном контексте в рамках традиционного эм­пирического материала, а последний пока еще носит характер очень обобщенного, приближенного описания, представляющего процесс лишь в его самых "крупных блоках", здесь целесообразно ограничиться только схе­матическим перечнем последовательности фаз, сопро­вождающих постановку вопроса или задачи.

Специально анализируя всю последовательность ос­новных фаз мыслительного процесса, начиная с исход­ной, С.Л.Рубинштейн (1988) пишет: "Сформулировать, в чем вопрос, - значит уже подняться до известного понимания, а понять задачу или проблему - значит если не разрешить ее, то по крайней мере найти путь, т.е. метод, для ее разрешения... Возникновение вопро­сов - первый признак начинающейся работы мысли и зарождающегося понимания" (с. 294).

Суть понимания, представленного уже на первой фазе процесса, в отличие от понимания, являющегося харак­теристикой мысли как результата, состоит в том, что

251

здесь представлено понимание непонятности. Оно и воп­лощено в вопросе или задаче.

Но если вопрос или задача, представляя собой сим­волическую модель искомого, но неизвестного или не­понятного предметного компонента или отношения в проблемной ситуации и указывая на тип этого искомого отношения (где? когда? как?), задает направление поис­ка и тем самым ограничивает его область, то следующая фаза процесса должна быть уже шагом в заданном направ­лении. И первый, следующий за вопросом, как стартом мысли, шаг этого поиска, естественно, состоит в переборе возможных вариантов искомого отношения. Вариант, кото­рый по определенным обобщенным критериям, воплоща­ющим опыт субъекта, оценивается по степени его вероятности, выступает как гипотеза.

Если выдвижение и перебор гипотез представляет сле­дующий за вопросом или задачей "крупный блок" актуаль­но развертывающегося мыслительного процесса перебора возможных вариантов искомого элемента или отноше­ния, реализующий выдвижение гипотезы, включает в себя оценку вероятности каждого из вариантов или сте­пени его близости к искомой недостающей информа­ции, то по существу уже сама эта оценка, происходящая на фазе выдвижения гипотезы, содержит ее предвари­тельную проверку. Если, однако, таких гипотетических вариантов искомого отношения, близких по вероятности и тем самым труднодифференцируемых, оказывается несколько, проверка гипотез, начавшаяся уже на фазе их выдвижения, перерастает в самостоятельную фазу, так и обозначаемую в экспериментальной психологии как фаза проверки гипотезы.

Существенный вопрос, который в рамках данного эм­пирического описания динамики основных фаз мысли­тельного процесса может быть только поставлен и пока остается открытым, заключается в том, по каким конк­ретным структурно-динамическим критериям оценива­ется вероятность перебираемых вариантов. Речь идет именно о структурно-динамических критериях, имеющих, конечно,

252

свой статистический эквивалент, но не являющихся собственно статистическими, поскольку ведь мыслитель­ный процесс в его обычном, более общем, случае не ве­дет числового счета вероятностей. Каковы бы ни были эти критерии проверки гипотез, включающие и практическое действие, она завершается последней фазой данного кон­кретного процессуального акта - получением ответа на-поставленный вопрос или решения поставленной задачи. "Когда эта проверка заканчивается, - пишет С.Л.Рубин­штейн (1988), - мыслительный процесс приходит к за­вершающей фазе - к окончательному в пределах данного мыслительного процесса суждению по данному вопросу, фиксирующему достигнутое в нем решение проблемы". Важно подчеркнуть, что если вопрос как начальная фаза процесса в своей предельно лаконичной форме может быть выражен одним словом (где? когда? как? почему?), то от­вет, представленный именно суждением, имеет своим языковым эквивалентом законченное предложение, воп­лощающее речевую структурную единицу мысли в качест­ве результата мыслительного процесса. Если начальная фаза, выраженная вопросом или задачей, воплощает не-раскрытость или непонятность искомого предметного от­ношения, то завершающая фаза - ответ или решение, выраженные суждением именно как структурной едини­цей результата этого процесса, характеризуются феноме­ном понимания.

Мыслительные операции

Описание основных фаз мыслительного процесса отвечает на вопрос о том, какие последовательные измене­ния происходят при его динамике и каковы промежуточные результаты поиска искомой недостающей информации, т.е. что меняется в самой добываемой в этом процессе мыс­лительной информации. Следующий эмпирический воп­рос - это вопрос о том, как эти изменения происходят, при помощи каких конкретных средств осуществляется поиск и как достигается сначала промежуточный, а затем и окончательный в пределах данной задачи результат. Фактический

253

материал экспериментальной и прикладной психологии содержит вполне определенный ответ на этот вопрос - исходный информационный дефицит преодо­левается, и задача поэтапно решается путем осуществления мыслительных операций. К числу основных мыслительных операций относятся:

Сравнение, вскрывающее отношения сходства и раз­личия между соотносимыми объектами.

Мысленное расчленение целостной структуры объек­та отражения на составные элементы (анализ).

Мысленное воссоединение элементов в целостную структуру (синтез).

Абстракция и обобщение, при помощи которых выделяются общие признаки, "освобождаемые" от еди­ничных, случайных и поверхностных "наслоений".

5. Конкретизация, являющаяся обратной операцией по отношению к абстрагирующему обобщению и реали­зующая возврат ко всей полноте индивидуальной специ­фичности осмысливаемого объекта.

С.Л.Рубинштейн (1988), описывая мыслительные опе­рации, вполне обоснованно указал на то существенное, но не получившее последующего развития положение, что эти операции - не просто различные рядоположные и независимые варианты умственных действий, а что между ними существуют отношения координации, поскольку они являются частными, видовыми формами основной, родо­вой мыслительной операции: "Все эти операции являются различными сторонами основной операции мышления - "опосредования", т.е. раскрытия все более существенных объективных связей и отношений".

Это эмпирико-теоретическое положение имеет двоя­кое принципиальное значение. Во-первых, указывая на наличие универсальной мыслительной операции, оно вскрывает единую природу ее различных частных форм, и, во-вторых, оно устанавливает органическую взаимо­связь между опосредствованностью как структурной ха­рактеристикой мысли и опосредствованием как основной мыслительной операцией. Все основные параметры и этапы

254

онтогенетического и актуально-генетического форми­рования мыслительных операций как высшей формы ум­ственных действий были подвергнуты всестороннему и очень плодотворному изучению П.Я.Гальпериным и его сотрудниками и подробно описаны в соответствующей литературе {Гальперин, 1959;Давыдов, 1972; Обухова, 1972). Исходя из дальнейших задач теоретического анализа, здесь необходимо отметить лишь некоторые моменты. Исследо­вания П.Я.Гальперина с большой определенностью и на­дежностью показали, что формирование умственных операций продвигается от материального действия, т.е. дей­ствия с вещами или их изображениями, к оперированию предметными психическими структурами разных уровней (восприятием, представлением, понятием), реализуемому средствами сначала громкой, внешней речи, а затем и речи внутренней. Последний уровень и составляет высшую форму "чисто" умственного, "идеального" действия. Интересно отметить, что аналогично наличию некоторой общности фаз в динамике решения элементарных и творческих задач экспериментальные исследования обнаруживают черты соответствия и в основных этапах становления умствен­ных действий. "При исследовании формирования умствен­ных действий во втором смысле (т.е. в структуре творческой деятельности. - Л.В.), - пишет О.К.Тихомиров (1974), - можно наблюдать все те пять классических этапов, кото­рые описывают П.Я.Гальперин и Н.Ф.Талызина". Этот результат существенно увеличивает степень общности вы­водов П.Я.Гальперина.

Необходимо подчеркнуть, что в таком поэтапном пе­реходе меняются операнды, т.е. вещественные или пси­хические предметные структуры, являющиеся объектами оперирования. Таковыми могут быть материальные вещи, перцептивные или вторичные образы, понятия и, наконец, символы. С изменением операндов изменяются, конечно, и конкретные характеристики операций. Последние могут быть более или менее развернутыми. Но суть перехода мате­риальной операции в умственную, или "идеальную", за­ключается не в том, что реальное действие становится

255

психическим отражением действия, т.е. действием "идеаль­ным". Операция с психическими "идеальными" операн­дами - психическими структурами разных уровней - остается реальной операцией независимо от того, являют­ся ли вещественными или психическими, "идеальными", ее операнды. Так что идеальными здесь становятся опе­ранды, операции же с идеальными операндами остаются столь же реальными преобразующими действиями, сколь и операции с материальными, вещественными объектами. Мысленное оперирование объектами есть реальное опери­рование их образами, понятиями или символами. Поскольку же оперирование идеальными операндами формируется лишь в процессе первоначального оперирования их мате­риальными объектами, умственное действие может быть в его генезисе понято лишь как необходимый результат со­циального развития человека. В этом состоит суть ма­териалистического объяснения развития мышления как в антропогенезе, так и в онтогенетическом развитии отдель­ного человека.

Умственное, мыслительное оперирование образами, их преобразование, в отличие от перцептивных опера­ций построения образов, может быть понято лишь как результат социогенеза, а не только биологического со­зревания индивида. Именно поэтому умственное действие, органически взаимосвязанное с речью во всей специфике его психологических свойств, есть монопольное достояние человека, располагающееся по эту сторону образно-мысли­тельной границы, а элементарные сенсорные и перцептив­ные действия носят первосигнальный характер и имеются уже в животном мире.

Непроизвольные и произвольно регулируемые тенденции мыслительного процесса

Экспериментальная психология располагает большим фактическим материалом и соответствующими ему эмпири­ческими обобщениями, прямо относящимися к основным тенденциям в организации мыслительного процесса и уп­равления его динамикой. Еще до экспериментальных исследований

256

вюрцбургской школы психологической нау­кой были выделены две основные тенденции, которые оп­ределяют течение и сцепление психических структур в ходе мыслительного процесса. Первая из них носит название персеверативной, а вторая - репродуктивной или ассо­циативной тенденции. Первая тенденция заключается в том, что каждая отдельная предметная психическая структура, прежде всего представление, часто возвращается и вкли­нивается в течение мыслительного процесса. Вторая выра­жается в том, что в динамику мыслительного процесса проникают и воспроизводятся те психические предметные структуры (образные, понятийные, символические), ко­торые в прошлом опыте были ассоциативно связаны с каждым из его компонентов.

Исследованиями вюрцбургской школы, главным обра­зом работами Н.Аха (Ach, 1921), было ясно показано, что констатации этих тенденций недостаточно не только для объяснения, но даже для эмпирической характеристики целе­направленных, сознательно регулируемых актов мышления. Именно для характеристики специфики целенаправленной регуляции мыслительного процесса Н.Ах ввел известное по­нятие детерминирующей тенденции, исходящей из целевой структуры, т.е. из искомого решения задачи, и направляю­щей последовательную динамику мыслительного процесса. Не только специальные лабораторные эксперименты, но и личный опыт самостоятельных размышлений и повседнев­ных коммуникаций каждого человека ясно свидетельствуют о том, что за этими эмпирическими обобщениями стоит не­сомненная психическая реальность. Персеверации и ассоциа­ции психических структур явным образом вклиниваются в последовательное течение мыслительного процесса. Но сами по себе они не могут не только объяснить, но даже эмпири­чески исчерпать описание его динамики уже хотя бы по той причине, что ассоциации, как об этом неопровержимо сви­детельствует повседневный опыт, могут не только вести мысль от вопроса к ответу, но и отклонять ее от основного направ­ления и потоком хаотических случайных сцеплений уводить далеко в сторону. Из этого эмпирически следует, что на основном

257

"маршруте", проходящем от постановки задачи к ее решению, мысль удерживается другим фактором, который не только использует персеверации и ассоциации, но может и противодействовать им. Именно этот фактор, осуществ­ляющий целенаправленную регуляцию, векторизует и тем самым действительно детерминирует протекание мыслитель­ного процесса. Таким образом, персеверативно-ассоциатив-ная тенденция явно воплощает в себе пассивные, произвольно не управляемые компоненты мыслительного "потока", а де­терминирующая тенденция с такой же определенностью от­носится - во всяком случае в ее главных составляющих - к сознательно-произвольной регуляции продвижения от воп­роса или проблемы к их решению.

Обратимость мыслительного процесса

Произвольная регуляция мыслительного процесса через посредствующее звено его операционного состава связана с такой важнейшей характеристикой, как обратимость. Ж. Пиа­же, многосторонне исследовавший разные формы и уровни обратимости мыслительного процесса, пришел к выводу, что именно она является специфицирующим признаком мыслительных операций по сравнению не только с обще­биологическими координациями и психически регулируе­мыми практическими действиями, но даже с умственными действиями, не обладающими свойством произвольной ре­гулируемости. "Для того, чтобы перейти от действия к опе­рации, - пишет Ж.Пиаже (1965), - необходимо, чтобы действие стало обратимым". Сопоставляя свойства операций как частной формы действий и более универсальными ха­рактеристиками последних, Ж.Пиаже далее заключает, что "эта обратимость может стать полной при произвольном ре­гулировании мысли" (там же). Хотя обратимость мыслитель­ного процесса эмпирически проявляется не только в области его операционного состава, однако именно в последнем она наиболее явно проступает под феноменологической поверх­ностью. Действительно, о наличии обратимости мыслитель­ных операций говорит самый их перечень, состоящий из пар операций: расчленение объекта на элементы (анализ) имеет

258

своим партнером воссоединение элементов в целостную структуру (синтез), абстрагирующее обобщение соотнесе­но с конкретизацией. Сравнение же, маскирующее общ­ностью этого термина свой парный состав, также включает в себя две соотнесенные между собой операции - разли­чение и установление тождества, сходства или общности. Парный состав этой операции однозначно вытекает из эмпирических фактов и закономерностей умственного развития. К ним относятся, во-первых, установленный Клапаредом генетический закон более раннего осмысливания ребенком различий между объектами, чем сходства между ними, и, во-вторых, выявленный и объясненный Л.С.Вы­готским (1956) факт существенно более сложной структу­ры операции раскрытия сходства по сравнению с операцией выявления различий. Тем самым установление сходства и выявление различия представляют действительно две опе­рации, которые могут осуществляться одна без другой, что, впрочем, достаточно хорошо известно не только из педагогической практики, но даже из житейского опыта. Однако подосновой обеих операций является сопоставле­ние объектов, между которыми устанавливается различие или сходство. Поэтому они составляют пару, фигурирую­щую под общим названием операции сравнения.

Таким образом, рассмотренный выше перечень основ­ных мыслительных операций включает три пары:

расчленение-воссоединение;

установление сходства-выявление различий;

обобщение-конкретизация.

Легко увидеть, что внутри каждой пары обе операции не только взаимосвязаны, но противостоят друг другу, т.е. каждая из операций является обратной по отношению к партнеру. Поэтому осуществление обеих операций обеспе­чивает возврат мысли к исходному пункту, чем и создает­ся свойство обратимости внутри каждой из пар. Поскольку, однако, таких пар операций в структуре мыслительного процесса несколько, общее свойство его обратимости, как показал Ж.Пиаже, опирается на функционирование це­лостного ансамбля координированных операций. Обрати-

259

мость как специфическая характеристика мыслительно­го процесса не исчерпывается обратимостью только его операционного состава. Она присуща процессу в целом, а его интегральная структура включает в себя не только операторные, но и операндные конкретно-предметные и символические компоненты. Эти операндные пред­метные компоненты на крайних полюсах мыслительно­го процесса - в его исходном пункте, т.е. при постановке вопроса, и в конечном пункте, т.е. в полученном сужде­нии-ответе, являются существенно разными. Ответ или решение содержит структурные компоненты, инфор­мационный дефицит которых выражен в вопросе. Эти структурные различия касаются прежде всего именно операндных компонентов, поскольку на начальной фазе операционные компоненты мыслительного поиска еще не развернуты, а на конечной фазе - в мысли как ре­зультате динамики процесса - они представлены в свер­нутой, статичной, именно результативной форме уже не как собственно операции, а как операторы, или сим­волы, соответствующих операций (логико-грамматичес­кие связки или союзы).

Мыслительный поиск развертывается как движение между полюсами, при котором возможные варианты ис­комого решения (например, варианты шахматного хода, или недостающей детали в каком-либо изображении или схеме, или сочетания элементов, которое должно дать искомую конструкцию, как это имеет место в задачах типа "кубики Косса" или "Ханойская башня") соот­носятся с исходной проблемной ситуацией. Поиск ва­риантов направлен на уменьшение различий между начальной и конечной структурами (Ньюэлл, Шоу, Сай­мон, 1964). При этом продвижение мыслительного про­цесса между его полюсами и ход поиска промежуточных звеньев, уменьшающих различия между началом и кон­цом, могут происходить в обоих направлениях. Первое из них, кажущееся более естественным, поскольку оно прямое, - это направление от начала к концу, от на­личной ситуации к искомому решению. Это направление

260

часто изобилует большим количеством слепых, слу­чайных "проб и ошибок". И это естественно, поскольку главный вектор движения мысли определяется характе­ром искомого решения. Второе направление процесса, обратное по отношению к первому, соответственно идет от конца к началу, от искомого решения к исходному вопросу. Экспериментальные исследования и многочис­ленные работы по составлению эвристических программ показали, что программы, реализующие продвижение мыслительного процесса от решения к началу, вопло­щают в себе одну из самых продуктивных эвристик. В связи с материалами по составлению эвристических про­грамм в данном контексте существенно подчеркнуть, что, несмотря на исходную теоретическую установку этих исследований, опирающуюся на трактовку мышления только как оперирования символами и игнорирующую специфичность его собственно психических предметно-структурированных компонентов, можно сделать вывод о том, что именно эти специфически психологические, собственно структурные компоненты мышления явля­ются важнейшим фактором оптимизации эвристических программ. Комментируя полученный вывод о том, что эвристические приемы позволили испытуемому сокра­тить в 500 000 раз число проб, которое потребовалось бы при слепом поиске, исследователи заключают: "Эта гру­бая статистика дает нам яркую картину необходимости "ага-решений", сопровождающих инсайт, - усмотрение структуры задачи, что мы расцениваем как "приобрете­ние дополнительной эвристики"" (Ньюэлл, Шоу, Сай­мон, 1964).

Таким образом, как показывает приведенное обобще­ние эмпирического материала, второй существенный ас­пект обратимости мыслительного процесса связан с его операндным составом, в который включены не только сим­волические, но пространственно-структурированные пред­метные компоненты, допускающие возможность ходов мысли в двух взаимно обратных направлениях между ее стартом и искомым финишем (в пределах данного процесса).

261

В итоге есть эмпирические основания заключить, что свойство обратимости, как и ряд вышеописанных ха­рактеристик, проявляется как в операторном, так и в операндном составе мыслительного процесса; в первом оно выражено наличием обратных друг другу операций в каж­дой из пар, входящих в перечень (расчленение - воссое­динение и т.д.), во втором - ходом процесса в обоих направлениях между условиями задачи и ее искомым реше­нием. Завершаемая обратимостью третья подгруппа харак­теристик вместе с тем заключает собой перечень основных эмпирических характеристик мыслительных процессов.

262

Глава 14. Организация мыслительных процессов

Классификация познавательных форм

Жан Пиаже (1965), обобщая "физические, математи­ческие и другие стороны реального мира, которые пытает­ся познать интеллект", в двух основных, фундаментальных категориях - "состояние" и "преобразование", соотносит с этими понятиями, касающимися объективного содержа­ния познавательных процессов, самую общую классифи­кацию самих познавательных форм. В логике, указывает Ж. Пиаже, есть два вида основных инструментов познания: "...с одной стороны, дескрипторы, характеризующие со­стояния или преобразования, с другой стороны, операто­ры или комбинаторы, позволяющие воспроизводить преобразования и оперировать ими, учитывая их началь­ное и конечное состояния" (там же).

Аналогичная классификация, базирующаяся на фак­тическом материале экспериментальных исследований, по мнению Ж.Пиаже, существует и в психологии. И имен­но психологическую классификацию он кладет в основу своих обобщений. В этой классификации дескрипторам соответствуют такие психические процессы или их ас­пекты, которые "...по существу, связаны с конфигурация­ми реального мира и могут быть названы фигуративными... В основном фигуративные функции охватывают состоя­ния, а когда они направлены на преобразования, они выражают их в виде фигур или состояний (например, в качестве так называемой "хорошей формы")" (Пиаже, 1965).

263

Второй класс психических процессов, соответствую­щий в логической классификации операторам, и в пси­хологическом обобщении воплощен в операторных психологических механизмах, поскольку эти процессы в основном направлены уже не на конфигурации, а на преобразования. К фигуративным психическим процес­сам Ж.Пиаже относит:

восприятие,

подражание и

тот вид интериоризованного подражания, кото­рый с большим или меньшим успехом воспроизводит перцептивные модели и который называют умственным "образом".

Легко видеть, что этот перечень включает в себя про­цессы, охватываемые понятием образов - первичных и вторичных. Что касается операторного аспекта познава­тельных процессов, то он, как считает Ж.Пиаже, необ­ходим "для понимания преобразований, так как, не воздействуя на объект и не преобразуя его, субъект не сможет понять его природу и останется на уровне про­стых описаний" (там же).

Констатируя, таким образом, самый факт наличия этих двух фундаментальных форм психического отобра­жения реальности, если не полностью эквивалентных, то достаточно близких двум рассмотренным выше уни­версальным способам задания функций (и соответствен­но - отображения отношений), и относя к фигуративной форме перцептивные модели-образы, Ж.Пиаже всей логикой фактов и обобщений своей концепции ясно показывает, что сами по себе фигуративные аспекты познавательных процессов не позволяют объяснить специ­фику мышления и что последняя, будучи органически связанной с операторными механизмами, предполагает, однако, органическое взаимодействие обоих основных способов отображения.

Этот вывод, базирующийся на обширнейшем массиве экспериментально-психологических фактов, чрезвычайно близок к эмпирическому обобщению, содержащемуся в

264

приведенном выше перечне эмпирических характеристик мышления, который, как было показано, заключает в себе именно сочетание структурных пространственно-времен­ных, т.е. фигуративных, компонентов с компонентами сим­волически-операторными. Такая близость этих эмпирических обобщений и явная связь эмпирических обобщений Ж.Пиа­же с двумя фундаментальными формами отображения, а последних - с двумя основными способами задания фун­кции (отношений) свидетельствует о том, что искомая спе­цифика информационной структуры мышления вытекает из определенного закономерного соотношения этих двух универсальных форм отображения отношений.

Для дальнейшего сужения зоны поиска необходимо выяснить, как соотнесены конфигуративная и оператор­ная формы с общими принципами организации инфор­мационных процессов, соответствуют ли эти две формы отображения каким-либо частным вариантам общих прин­ципов и если соответствуют, то каким именно. Следую­щий ход - уже прямо направленный на поиск того дополнительного ограничения к этим общим принци­пам, которое может обеспечить преодоление рубежа "об­раз-мысль", должен привести к ответу на вопрос о том, какое именно сочетание этих двух универсальных форм получения информации об отношениях (или двух спосо­бов задания функций) создает ту специфичность инфор­мационной структуры, из которой, в свою очередь, следует вся уникальная эмпирико-психологическая специфика человеческого мышления.

В самой концепции Ж.Пиаже, где так четко поставлен вопрос о соотношении двух основных форм отображения, первый из указанных ходов поиска, как известно, вообще не был осуществлен. В своих основных эмпирико-теоретических соотнесениях Пиаже, вопреки общебиологическим основам своего подхода, не связывает нервные и психичес­кие явления общими принципами организации, считая, что они находятся в отношениях психофизиологического параллелизма (Пиаже, 1961). Этим самым фактически ис­ключается информационный подход к анализу рассматриваемых

265

явлений, самое существо которого связано с общно­стью принципов организации нервных и нервно-психичес­ких процессов разных уровней сложности. А такое отсутствие общего и вместе с тем достаточно определенного принципа организации, объединяющего разные уровни нервно-пси­хической деятельности, неизбежно оборачивается дефици­тами в конкретном анализе соотношения двух основных способов отображения - фигуративного и операторного: адекватно соотнести их друг с другом можно, лишь опираясь на следующую веху обобщения, которая позволила бы пред­ставить оба эти способа как разные частные варианты еди­ной закономерности.

Одним из наиболее общих принципов, на основе ко­торых строится анализ существующих соотношений между носителем информации и его источником, является прин­цип изоморфизма, введенный в психологию, как уже упоминалось (см. главу 3), В.Келером.

Существенные ограничения, присущие понятию изо­морфизма в келлеровском изложении и не позволяющие использовать потенциал этого принципа для анализа природы психических процессов, удалось преодолеть на основе концепции иерархической организации психики (см. Веккер, Либин, готовится к печати).

Для попытки реализовать первый из намеченных хо­дов поиска, т.е. выяснить, представляют ли фигуратив­ный и операторный способы отображения отношений и, соответственно, графический и аналитический (симво­лически-операторный) способы задания функции какие-либо частные формы изоморфизма как общего принципа организации информационных процессов, обратимся к иерархической шкале уровней пространственно-времен­ной упорядоченности сигнала информации по отноше­нию к его источнику (схема 9).

Изоморфизм пространственно-временной последовательности

Исходный уровень, отвечающий общим условиям про­странственно-временного изоморфизма и имеющий своим

266

Схема 9. Шкала уровней пространственно-временного изоморфизма источника и носителя информации

инвариантом линейную последовательность элементов, является в собственном смысле этого слова прост­ранственно-временным. Из всей совокупности собственно пространственных характеристик упорядоченности сиг­нала по отношению к источнику он сохраняет инвариан­тной лишь одномерную последовательность, абстрагируя ее от двух остальных пространственных измерений, кото­рые здесь лишь закодированы, и тем самым от пространст­венной непрерывности. Из совокупности временных характеристик упорядоченности этот общекодовый уро­вень оставляет инвариантной все ту же линейную по­следовательность, являющуюся общим компонентом

267

пространства и времени, абстрагируя ее от других специ­фически временных характеристик, таких, например, как собственно временная непрерывность.

Если общекодовый уровень представлен одномерным пространственным рядом, то в нем нет инвариантного воспроизведения пространственной трехмерной непре­рывности и, кроме того, отсутствует инвариантное вос­произведение временной однонаправленности. Если этот общекодовый уровень сигнала представлен временным рядом (например, потоком дискретных импульсов в не­рвном волокне), то в нем, естественно, воспроизведена временная однонаправленность, но нет инвариантного воспроизведения временной непрерывности.

Таким образом, на общекодовом уровне иерархичес­кой матрицы инвариантными остаются лишь те характе­ристики, которые воплощают в себе общие черты пространственного и временного аспектов упорядочен­ности. Такая структура исходного уровня делает его универ­сальным способом упорядоченности сигнала, адекватным и оптимальным для передачи информации, поскольку именно передача составляет необходимое условие реа­лизации всех других функций информационных процес­сов, а обязательное инвариантное воспроизведение трехмерной пространственной и однонаправленной вре­менной непрерывности источника существенно ограни­чивало бы реальные возможности передачи жесткими и неоптимальными требованиями к каналу связи. Над ис­ходным общекодовым уровнем иерархической шкалы форм упорядоченности информационных процессов над­страиваются ее собственно пространственная и собственно временная ветви. Как же могут быть соотнесены с этой иерархической системой форм изоморфизма два основ­ных способа отображения отношений (фигуративный и операторный), которые, с одной стороны, воплощены в универсальных способах задания функции, а с другой - в двух типах эмпирических характеристик мышления - в его пространственно-временных параметрах и символи­ческих компонентах?

268

Что касается фигуративного способа отображения от­ношений и соответствующего ему графического способа задания функций, то его включенность в иерархический спектр форм изоморфизма, определенность его положения в этом кодовом дереве пространственно-временных струк­тур достаточно явно детерминируется двумя соотношениями. Во-первых, уже исходный смысл понятий "конфигурация", "фигура", "график функций" определяет прямую отне­сенность этого способа отображения к пространственной ветке уровней изоморфизма, поскольку все это прежде все­го именно пространственные структуры. Во-вторых, отне­сенность фигуративного способа к пространственной ветви шкалы имеет и более конкретные эмпирико-теоретические основания, состоящие в том, что фигуративные психичес­кие структуры воплощены в различных видах образов, а последние, в зависимости от меры их обобщенности, раз­мещаются на разных уровнях шкалы инвариантов, занимая все горизонтали ее пространственной ветви - от топологи­ческого до метрического изоморфизма. И хотя симультан­ная пространственность этих образных психических структур (гештальтов) не является изначально пространственной, а образуется на основе отображения движения и путем си-мультанирования сукцессивного временного ряда, уникаль­ная специфичность, возникающая на пороговом минимуме организации ощущения как простейшей уже нервно-пси­хической, а не "чисто" нервной структуры, связана с "хро-ногеометрическим" инвариантным воспроизведением именно пространственной метрики.

Парадоксальность и уникальность пространственной структуры этих "конфигураций" или "фигур", воплощен­ных в психических гештальтах, состоит в том, что посколь­ку эта пространственная упорядоченность является не первичной (как полагал И.Кант), а производной по отно­шению к отображению временно-двигательных компонен­тов взаимодействия с источником информации, здесь, в этой вторичной симультанированной пространственной структуре, оказывается возможным инвариантное воспро­изведение метрики физического пространства в определенных

269

пределах независимо от собственной метрики но­сителя этих психических "фигур". Но какова бы ни была по происхождению и механизму пространственная упорядо­ченность психических конфигураций, как бы ни была она органически связана с взаимодействием пространственных и временных информационных компонентов, производный характер пространственной интеграции не исключает того, что в своем итоговом выражении психические фигуры об­ладают специфической, именно пространственной струк­турированностью. Тем самым они соотнесены прежде всего с пространственной ветвью иерархии уровней изоморфиз­ма, на всех строках которой образные гештальт-структуры или "фигуры" и располагаются. Этим определено место первого из двух способов отображения отношений как оп­ределенной частной формы общего принципа организа­ции информационных процессов. Как обстоит дело со вторым, символически-операторным, способом отображе­ния отношений и соответствующим ему аналитическим способом задания функции?

Достаточно очевидно, что линейная последователь­ность символов-операндов и символов-операторов, вы­ражающая связь между величинами пути и времени по отношению к объективной зависимости между реальны­ми физическими величинами пути и скорости (измеряе­мыми соответствующими приборами), представляет собой типичную общекодовую форму сигнала информации, т.е. форму взаимной упорядоченности сигнала и источника, которая отвечает лишь общим условиям пространствен­но-временного изоморфизма, сохраняющего инвариант­ным именно линейную последовательность элементов обоих изоморфных множеств.

Если мы имеем дело не только с записью операций с операндами, но с реальным осуществлением этих опера­ций с символами, т.е. с фактическим решением соответ­ствующей задачи, выраженным той "чистой" формой оперирования символами, которая не требует инвариан­тного воспроизведения временной и пространственной непрерывности объективных величин, обозначенных этими

270

символами, если в записи аналитического задания функции воплощен общекодовый уровень хранения ин­формации об отношениях, то решение соответствующих задач на уровне элементарных информационных процес­сов, т.е. на таком символически-операторном уровне, представляет общекодовый уровень извлечения инфор­мации об отношениях.

Когда речь идет о языке как интериндивидуальном про­цессе передачи информации в форме звуковых сигналов, или о хранении языковых сигналов в форме письменных текстов, или о социально-историческом процессе развития языковых структур, то эти структуры естественного языка, как и знаковые системы математического языка, воплоща­ющие аналитическое задание функции, представляя сим­волически-операторные линейные ряды, относятся к общекодовому уровню организации сигналов. Поэтому язы­ковые структуры и фигурируют в современной литературе под именем языковых кодов. Это типичные одномерные ряды, упорядоченность которых отвечает общим условиям пространственно-временного изоморфизма.

Произведенное выше рассмотрение показывает, что опе­рирование символами на уровне элементарных инфор­мационных процессов, в общем случае имеющих непсихическую форму, в которой осуществляется межин­дивидуальная передача информации и ее преобразование в информационных технических устройствах (искусственный интеллект), относится к общекодовому уровню организа­ции сигналов, упорядоченному по отношению к источни­ку информации в соответствии лишь с самыми общими условиями изоморфизма. Что же касается воплощения сим­волически-операторного способа отображения отношений в структурах естественного языка, интраиндивидуально фун­кционирующих в форме речевых психических кодов, то здесь имеет место та частная форма общекодового уровня, которая относится к временной ветви иерархии уровней изоморфизма (поскольку речевые временные ряды воспро­изводят не только одномерную структуру источника, но однонаправленную временную непрерывность).

271

Опираясь на сделанные выше заключения, можно уже сформулировать гипотезу по поводу искомого специфи­ческого информационно-психологического принципа организации мыслительного процесса, позволяющего прочертить четкий структурный рубеж между образом и мыслью.

Языки мышления

Гипотеза эта состоит в следующем. Если психический процесс представляет собой фигуративную форму отобра­жения, соответствующую графическому способу задания функции и воспроизводящую отношения средствами си-мультанно-пространственных гештальтов, то он находится по ту сторону границы между образом и мыслью, вопло­щая в себе какую-либо из форм образов - первичных, вторичных или производных от мышления. Но собственно мыслительного процесса в его специфических информа­ционно-психологических структурных характеристиках в этом случае нет. Если психический процесс, наоборот, представляет собой отдельно взятую символически-опера­торную форму отображения, соответствующую аналитичес­кому способу задания функции, то здесь возможны два случая. В первом из них отношения раскрываются путем оперирования сигналами общекодового уровня (т.е. без инва­риантного воспроизведения пространственной и временной непрерывности объекта-источника) по жестко алгоритми­ческой программе. Такой способ решения задач реализует­ся в электронно-вычислительных устройствах.

Во втором случае соответствующие отношения раскры­ваются человеком в "чистой" символически-операторной форме на уровне психических кодов, воплощенных в рече­вых символах. Здесь также возможны два варианта. В первом из них речевые символы представляют собой пустотелые словесные оболочки, воспроизводящие соответствующие информационные структуры без оперирования символа­ми-операндами. В этом случае хотя процесс и происходит на психическом уровне, но это не мыслительный, а мнемический и к тому же механически - мнемический процесс,

272

т.е. работа механической памяти - хранение и воспроизве­дение психических кодов. Здесь нет раскрытия отношений, а есть лишь хранение информации о них в форме, отлича­ющейся от любого другого кода, например представленно­го магнитной записью, лишь тем, что речевой код сохраняет инвариантной характеристику временной непрерывности, что по отношению к предметному содержанию не имеет сколько-нибудь существенного значения.

Во втором варианте символически-операторного спо­соба отображения, взятого в чистом виде, имеет место уже не только хранение и воспроизведение соответствующих речевых символов, но действительное оперирование ими. Здесь решение задач происходит путем оперирования пси­хическими кодами по жестким алгоритмам. И тогда имеет место реальное решение задачи человеком.

В результате можно сделать заключение, что во всех вариантах работы символически-операторного способа (как машинном, так и психическом) нет мыслительного процесса в его собственно психологических качествах.

Таким образом, гипотеза исходит из того, что ни сам по себе фигуративный, ни сам по себе символически-опе­раторный способы отображения (и, соответственно, от­дельно взятые соответствующие способы задания функций) не могут обеспечить специфичности информационно-пси­хологической структуры мышления по сравнению с образ­ным отображением. Эта психологическая специфичность мыслительного процесса, согласно гипотезе, создается обя­зательностью участия и непрерывностью взаимодействия обоих способов отображения - фигуративного, воплоща­ющего связи и отношения в структуре симультанно-пространственных гештальтов, и символически-операторного, расчленяющего эти структуры и раскрывающего и выража­ющего связи и отношения между объектами путем опери­рования соответствующими этим объектам символами. При этом речь здесь идет не о том, что образно-пространствен­ные структуры, находясь вне или "под" мышлением, игра­ют роль сопровождающих и подкрепляющих компонентов, и не о том, что символически-операторные речевые компоненты,

273

также находящиеся вне собственной внутренней организации мышления, играют роль средств его выраже­ния или - в лучшем случае - внешних опорных орудий его становления и протекания. В отличие от такой достаточ­но широко распространенной трактовки, принципиальная суть предполагаемой специфической закономерности со­стоит в том, что обе формы отображения составляют необ­ходимые компоненты собственной внутренней структуры мыслительного процесса как такового и организация и динамика последнего реализуются именно в ходе непре­рывного взаимодействия обеих форм. Это взаимодействие как раз и составляет ту специфику, которая обеспечивает переход через качественно-структурную границу между образом и мыслью.

Мышление как межъязыковой обратимый перевод

Оба эти дополняющие друг друга хода мысли влекут за собой предположение о конкретной сущности взаимодей­ствия двух способов отображения и, соответственно, двух языков, которое, по-видимому, определяет информацион­ную психологическую специфичность мыслительного про­цесса. Поскольку здесь речь идет не о взаимодействии языков как межиндивидуальных, социальных явлений, а о взаимо­действии двух языков внутри индивида, т.е. о взаимодействии двух разноуровневых психических структур, воплощающих в себе разные языки, то общий тип такого внутрииндивидуального и интрапсихического межъязыкового взаимо­действия нам известен. Точнее говоря, нам известен, по существу, единственный тип такого интрапсихического взаимодействия языков - перевод с одного языка на дру­гой. И только такой тип интрапсихического межъязыкового взаимодействия отвечает психологическому смыслу и пси­хологическому (а не нейрофизиологическому или "меха­ническому" - по образцу, например, интерференции) уровню межъязыковой взаимосвязи. Исходя из этого, есть основания предположить, что искомая информационно-психологическая специфичность организации мышления заключается в том, что оно представляет собой процесс

274

непрерывно совершающегося обратимого перевода ин­формации с собственно психологического языка прост­ранственно-предметных структур (и связанных с ними модально-интенсивностных параметров), т.е. с языка обра­зов, на психолингвистический, символически-оператор­ный язык, представленный речевыми сигналами.

Поскольку оба языка находятся в рамках иерархии уров­ней психических инвариантов (см. Векквр, Либин, готовится к печати) с преимущественной отнесенностью одного из них к ее временной, а другого к ее пространственной вет­ви, такой предполагаемый перевод должен, по-видимому, осуществляться путем оперирования символами и вопло­щающими в себе их значение симультанно-пространст-венными гештальтами, т.е. образами, относящимися к различным уровням этой информационной матрицы. В про­цессе такого движения по разным горизонталям иерархии уровней происходит, согласно гипотезе, преобразование соответствующих пространственных структур, вычленение и символическое обозначение их элементов, раскрытие от­ношений между последними и обратный процесс перехода от выделенных и символически выраженных межэлемент­ных отношений к их симультанно-пространственному воп­лощению в целостных структурах, относящихся к разным уровням упорядоченности информации.

Приведя, таким образом, некоторые существенные тео­ретико-эмпирические основания выдвигаемой гипотезы об информационной специфичности мыслительных процес­сов, отличающей их организацию от формы упорядочен­ности "первосигнальных" образных психических структур, можно теперь в более полном виде сформулировать еще раз эту гипотезу следующим образом. Мышление как процесс представляет собой непрерывный обратимый перевод ин­формации с языка симультанно-пространственных пред­метных гештальтов, представленных образами разных уровней обобщенности, на символически-операторный язык, представленный одномерными сукцессивными струк­турами речевых сигналов. Отдельная же мысль как струк­турная единица и результат мыслительного процесса в ее

275

психологической специфичности представляет психичес­ки отраженное отношение как инвариант обратимого пере­вода с одного языка на другой.

Обратимость, инвариантность и понимание

Собственно мыслительная операция в соответствии с обсуждаемой гипотезой отличается от других более общих форм межъязыкового перевода тем, что она осуществляет такой обратимый межъязыковой перевод, инвариантом ко­торого является психически отображенное отношение между объектами мысли. Именно поэтому структурной единицей речевой формы мысли, являющейся результатом этой опе­рации перевода, служит не отдельно взятое слово, а пред­ложение, имеющее трехкомпонентный или минимум двухкомпонентный состав.

При описании экспериментальных фактов, характери­зующих феномен понимания, было показано, что соответ­ствующая совокупность фактов образуется сочетанием символических, операционных и образно-предметных ком­понентов. В ходе эмпирического рассмотрения фазовой ди­намики мыслительного процесса было выявлено, что продвижение от вопроса к ответу, от проблемы или задачи к ее решению воплощает в себе поэтапную динамику пони­мания, начинающуюся его дефицитом, т.е. недостаточной понятностью или полной непонятностью соответствующе­го отношения между объектами мысли, и заканчивающую­ся полной понятностью этого отношения, составляющего содержание мысли-ответа или мысли-решения. Непонят­ность создает мотивационную пружину и субъективный сигнал старта динамики мыслительного процесса, а завер­шающая понятность или понятость соответствующего ис­комого отношения составляет объективную основу и субъективный сигнал финиша данного отрезка процесса, завершающегося мыслью-решением.

Теоретический анализ этого процесса привел к заклю­чению, что стоящий у его старта исходный недостаток по­нятности проблемной ситуации, воплощенный главным образом в непонятности искомого отношения, а затем вся

276

последующая динамика промежуточных фаз понимания по ходу поиска ответа вытекают из организации мыслитель­ного процесса как обратимого межъязыкового перевода. Тогда исходная непонятность есть выражение рассогласо­ванности языков, а последующая динамика понимания оп­ределяется их нарастающим согласованием, которое на каждом этапе определяется мерой обратимой переводимости. За последней, в свою очередь, скрывается составляющая ее объективную основу инвариантность соответствующего искомого отношения. Таким образом, обратимость заключает в себе не только индикатор и меру инвариантности перево­да, но вместе с тем и даже тем самым она содержит в себе и меру понятности соответствующего отношения, раскры­ваемого в ходе мыслительных операций поиска ответа.

Понятность, таким образом, есть субъективное выра­жение обратимости и вместе с тем инвариантности перево­да. Однако на промежуточных фазах процесса мера этой обратимости (которая, как было показано, относится к про­дольной и к поперечной осям его динамики), пока не най­дено искомое решение, никогда не бывает полной. Именно потому, что фазы остаются промежуточными, здесь сохра­няются рассогласования в ходах мысли по продольной и поперечной осям процесса перевода. И только достигаемая именно в результате процесса инвариантность перевода и вытекающая из этой инвариантности полная мера обрати­мости создают объективные основания субъективного фе­номена окончательного понимания, возникающего в ответе-решении. Процесс понимания завершается одномо­ментным состоянием понятности или понятости.

Состояние понятости является субъективным сигна­лом строго объективного факта полной обратимости про­дольных и поперечных ходов перевода, в котором раскрытое отношение между объектами мысли сохраня­ется инвариантным. Неизбежным следствием этой дву­язычной природы феномена понимания является его деструкция при патологических нарушениях в области хотя бы одного из языков-участников, и в эмпирическом описании было показано, что так это и происходит.

277

Расстройство понимания отношений проявляется как при семантической афазии - речевом нарушении, так и при симультанной агнозии - деструкции предметно-про­странственных структур. Но в обоих случаях нарушение по­нимания есть следствие разлаженности взаимодействия и взаимоперевода пространственно-предметных и символи­ческих элементов мышления. Именно в инвариантности пе­ревода, по-видимому, состоит объективное содержание того субъективного состояния, которое фиксируется в таких сло­вах, как "эврика!", "ага!", "схвачено", "найдено". Именно здесь, как можно думать, скрыты объективные основания "усмотрения", "озарения", "интуиции", "инсайта". По смыслу сделанного вывода, который интерпретирует фено­мен понятности или понятости как выражение обратимой переводимое™ раскрытого отношения с одного из языков мышления на другой, за всеми этими эмоционально насы­щенными словами стоит кажущийся сухой констатацией смысл: "Удачно и точно переведено". Самый же характер выражаемого этими словами субъективного состояния и острого интеллектуального чувства ясности, понятности, овладения и обладания объектом мысли определяется сво­бодной вариативностью возможных обратимых ходов от об­разной предметно-пространственной схемы, графически выражающей соответствующее отношение, к его отобра­жению в символах внутренней или внешней речи.

В этом пункте теоретический анализ феномена понима­ния как процесса и понятости как его результата вплотную подводит к рассмотренному в эмпирическом перечне соче­танию символических и предметно-образных компонентов мысли с ее операционным составом. При описании экспе­риментальных и общеэмпирических фактов было показа­но, что умение самостоятельно совершать операции выделения отношений, отображаемых мыслью, и мера сво­бодной вариативности этих операций, не нарушающей адек­ватности отражения (т.е. не нарушающей смысла), может служить надежным объективным показателем субъектив­ного состояния понятности соответствующих соотношений, составляющих содержание данной мысли (это выражается,

278

как было показано, возможностью выразить одну и ту же мысль в разных формах). Приведенный выше теоретичес­кий анализ представил понятность мысли как следствие полной обратимости межъязыкового перевода. Сама же обра­тимость, как также было показано, является выражением стоящей за ней инвариантности перевода соответствующе­го отношения (функции) с языка на язык. Но именно это сохранение инвариантности отраженного мыслью отноше­ния, будучи скрытой подосновой обратимости, составляет вместе с тем структурный источник той самой вариативности мыслительных операций, реализующих межъязыковой пе­ревод, которая служит объективным критерием субъектив­но-психологических феноменов понимания и понятности. И здесь опять обнаруживается общность закономерностей соотношения информационно-структурных и операцион­ных характеристик в образном и мыслительном отражении (mutatis mutandis).

Известно, что чем выше мера и полнее форма инвари­антности образа, тем более развернут состав сенсорно-пер­цептивных действий, участвующих в его построении. Проведенные ранее экспериментально-теоретические ис­следования выявили, что этому более высокому уровню инвариантности образа по отношению к объекту и боль­шей степени развернутости операций соответствует и более высокая мера их вариативности (Веккер, 1964; Бернштейн, 1947). Аналогичное соотношение, по-видимому, имеется и в области мышления. И в обоих случаях это соотношение структурных и операционных характеристик представляет разные частные следствия общего организационного прин­ципа, состоящего в том, что устойчивый инвариантный состав информации об объекте создает рамки и пределы допустимых вариаций тех операционных маршрутов, сред­ствами которых эта инвариантность устанавливается и под­держивается. Так, общность и сохранность "смысла", которая констатируется в разных словесно-операционных вариан­тах одной и той же мысли и которая разрушается при кли­нической картине расстройств понимания (например, при семантической афазии или симультанной агнозии), по

279

природе своей есть выражение инвариантности межъязы­кового перевода, реализовать которую может целое семейство операционно-словесных и симультанно-пространственных вариантов и которая вместе с тем создает пределы психи­ческой нормы познавательного процесса.

Существует и другая сторона соотношения инвариант­ности отображения с вариативностью операционного состава процесса. Вариативность является не только выражением и следствием инвариантности, но и одним из средств ее до­стижения. И эта сторона дела становится тем более явной, чем ближе мы подходим к раскрытию самих психофизио­логических механизмов сохранения инвариантности. Одна­ко, по-видимому, вариативность является именно одним из механизмов инвариантности, дополняющим собою бо­лее скрытые, глубинные автоматизированные способы, обеспечивающие инвариантность объективно-предметного психического отражения и удержание последнего в преде­лах психической нормы.

Границы внутри мыслительной сферы

Последовательный ход анализа подводит в этом пунк­те к очередному рубежу, отделяющему разные уровни организации познавательных психических процессов. Выше уже были рассмотрены принципиальные пробле­мы и трудности, с которыми связан переход через "пси­хофизиологическое сечение", располагающееся у самого внешнего рубежа сферы психических процессов, отде­ляющего простейшие психические процессы от психи­чески неосложненных сигналов нервного возбуждения. Анализу были также подвергнуты противоречия и кол­лизии той эмпирико-теоретической ситуации, которая сложилась у следующего межуровневого барьера, нахо­дящегося уже внутри сферы психических познаватель­ных процессов, но составляющего внешний рубеж мышления - "образно-мыслительное сечение". Про­анализированные эмпирические характеристики и за­кономерности организации мыслительных процессов, возникающие при переходе через рубеж "образ-мысль",

280

относятся ко всей сфере мыслительных процессов. Есте­ственно, однако, что и внутри этой сферы есть свои по­граничные линии.

Род "мышление" имеет свои виды, специфические эмпирические характеристики и закономерности кото­рых остались за пределами предшествующего анализа именно потому, что он был посвящен тем общим, ро­довым свойствам мышления, которые распространяют­ся на его виды. В экспериментальной психологии многосторонне исследованы основные виды мышления. Хорошо известна следующая их классификация: мыш­ление практическое, или предметное, мышление образ­ное и мышление понятийное.

Что касается "чисто" предметного мышления, пред­ставляющего собой раскрытие отношений путем опериро­вания вещами, не опосредствованного "сверху" образами и понятиями, то, как было показано в первой главе, оно составляет историческую и онтогенетическую переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы соб­ственно мыслительных процессов. Практическое же мыш­ление современного взрослого человека, как и его образное мышление, безусловно является понятийно опосредст­вованным и понятийно регулируемым. Поэтому все три вида мышления - предметное, образное и понятийное, как и каждый из них в отдельности, представляют сплав характеристик и закономерностей, относящихся к разным уровням организации, в котором собственные свойства каждого из уровней замаскированы и с трудом поддаются выявлению.

Поскольку чисто предметный, дообразный уровень представляет переходную форму, располагающуюся еще по ту сторону границы собственно мышления как интери-оризованного оперирования психическими операндами или структурами, очередным объектом рассмотрения становит­ся рубеж, разделяющий уровни допонятийного и поня­тийного мышления. Этот качественный рубеж является последним перед достижением того высшего "переваль­ного" пункта, за которым следует другая часть маршрута

281

поиска, спускающаяся уже "вниз", к исследованию эф­фектов обратного влияния высших уровней на более элементарные и более общие. На этой вершине организа­ционной сложности разыгрывается драматическая коллизия идей, очень близкая по характеру трудностей и противо­речий к той концептуальной ситуации, которая сложи­лась у нервно-психического и образно-мыслительного "сечений", но доводящая именно у последнего рубежа эти противоречия и парадоксы до логического упора и пре­дельного обнажения и тем самым приобретающая особую научно-философскую остроту.

Принципиальная трудность наведения "концептуаль­ного моста" через качественную границу между двумя реальностями вытекает из самого существа научной зада­чи объединить их общими закономерностями, но внутри этой общности выявить специфические особенности обе­их частных форм. В меру нерешенности этой задачи и, соот­ветственно, недостроенности "концептуального моста" возникают, как было показано выше, попытки обойти трудности, которые приводят к альтернативе двух фик­тивных решений: либо к отождествлению специфического с общим, либо к их разрыву и запараллеливанию. Эти аль­тернативы выражены у двух пересеченных выше основных границ отождествлением ощущения с нервным возбужде­нием и мысли с образом на одном полюсе и психофизио­логическим и "мыслительно-образным" параллелизмом - на другом. Ситуация такой концептуальной поляризации сложилась и у той границы между допонятийным и поня­тийным мышлением, преодоление которой составляет бли­жайшую задачу анализа.

Понятие как специфическая структурная единица мыс­ли, воплощающая ее высший уровень, представляет со­бой несомненную эмпирическую реальность, с которой нас сталкивают самые различные области практического и научно-теоретического опыта. Хорошо известна практи­ческая острота педагогической задачи формирования по­нятий в ходе обучения (именно понятий, а не только образов и не просто суждений). Не менее явный и острый

282

характер носит картина разрушения понятийных структур при различных афатических и общегностических рас­стройствах и вытекающая отсюда лечебно-педагогическая и терапевтическая задача их восстановления. Аналогичным образом дело обстоит в области научно-практических за­дач, связанных с оперативным или вообще инженерно-конструкторским мышлением. Достаточно хорошо известно, какое место занимает проблема понятийного интеллекта в психологии (Пиаже, 1969; 1995; Выготский, 1956). Еще более известно значение этой проблемы для логики со времен Аристотеля и до наших дней. Между тем, вопреки этой эмпирической несомненности и кажущейся теоретической ясности и простоте, на вопрос о специфи­ке понятия как структурной единицы высшей формы мыш­ления ни логика, ни психология не дают сколько-нибудь однозначного ответа. Широко распространены попытки связать специфику понятийной структуры с ее высокой обобщенностью и абстрактностью (Асмус, 1947).

Однако уже при анализе качественного скачка, свя­занного с переходом через сечение "образ-мысль", было показано, что обобщенность и элементы абстракции не воплощают в себе специфичности мыслительных струк­тур, поскольку та или иная мера обеих этих характеристик имеет место на всех уровнях познавательных процессов, начиная с ощущений и переходных форм сенсорно-пер­цептивного диапазона, где и обобщенность, и элементы абстрагированности выражены уже вполне отчетливо. Имен­но эти характеристики сенсорных и перцептивных обра­зов дают основание Р.Арнхейму говорить о "визуальных понятиях" (Арнхейм, 1973), а Р.Грегори - о "разумности глаза" (Грегори, 1972; 1970). Но если обобщенность и эле­менты абстрагированности свойственны уже образному, первосигнальному уровню психических процессов и по­этому не воплощают в себе даже того структурного скач­ка, который происходит на образно-мыслительном рубеже, то тем более эти характеристики, взятые в их общем виде, не специфичны для понятийного мышления как высшего уровня организации познавательных процессов.

283

Поскольку обобщенность в ее исходных формах присуща уже всем видам образного отражения и поскольку она пре­терпевает свою перестройку и усиление ее выраженности внутри этого первосигнального уровня (например, при пе­реходе от метрической инвариантности к топологичес­кой), ни апелляция к самому факту ее наличия, ни даже ссылка на ее резкое количественное возрастание не могут обосновать преобразование образа в мысль и допонятий-ной мысли в понятийную. Рост обобщенности образа мо­жет привести только к образу более высокой степени обобщенности и абстрагированное™, но не к мысли. Ана­логично этому рост обобщенности образных компонентов мысли может привести только к более высоко обобщенной допонятийной же мысли, но перехода через структурную границу обеспечить не может. Простое повышение уровня обобщенности не составляет существа перехода к понятий­ным структурам хотя бы уже потому, что, как показала критика классической формально-логической концепции обобщения, предпринятая с гносеологических и психоло­гических позиций, понятийное обобщение, в отличие от образной генерализации, не только уходит от индивидуаль­ного своеобразия отображаемого объекта, но и приближа­ется к нему, и в тем большей мере, чем глубже это обобщение. Психологическая специфичность понятийного обобщения состоит как раз, по-видимому, в том, что здесь особым об­разом сочетается обобщение с индивидуализацией, абстрак­ция с конкретизацией. Но указание на наличие такой специфичности не заключает в себе ее объяснения, а требу­ет его. Объяснить же специфику понятий путем ссылки на наличие у них общих с допонятийными формами мышле­ния характеристик и на рост их выраженности невозможно. Таким способом "взять" этот последний в рамках познава­тельных процессов рубеж нельзя. Тем самым, в традицион­ных определениях особенностей понятийных структур граница между допонятийной и понятийной мыслью оказывается размытой. С другой стороны, именно специфичность высше­го уровня мыслительной обобщенности и абстрагирован­ное, воплощенная в понятийных структурах и в ее

284

эмпирической реальности, отчетливо осознанная еще со времен Аристотеля, легла в основание противоположной, но также достаточно традиционной тенденции считать гра­ницу, разделяющую сферы допонятийной и понятийной мысли не только не размытой, но, наоборот, непреодолимой, исключающей какие бы то ни было иерархические соотно­шения между мыслительными формами, располагающими­ся по обеим ее сторонам. Наиболее явное и даже предельное выражение эта тенденция укрепления "пограничного рва" нашла в вюрцбургской психологической школе, отстаивав­шей позицию "чистого" мышления. И если О.Кюльпе, счи­тая мышление столь же первичным, как и ощущение, и по существу тем самым трактуя их как параллельные, т.е. иерар­хически не соотнесенные, имеющие равный ранг, общнос­ти структуры, все же оставлял их в общих рамках психической реальности, то К.Марбе вывел понятийную мысль за преде­лы этих общих рамок, утверждая, что не существует никако­го психологического эквивалента понятия. Такая тенденция обособлять понятийную сферу от особенностей и законо­мерностей "психического материала", которыми отягоще­ны все более элементарные и нижележащие мыслительные структуры, имеется, однако, не только в концепциях, ба­зирующихся на идеалистических или дуалистических фи­лософских основаниях, но и в психологических и логико-философских обобщениях, исходящих из монисти­ческих принципов научно-философского материализма, в ча­стности и в отечественной философско-психологической литературе. Так, широко распространена тенденция связы­вать специфику обобщенности и абстрагированное™ поня­тийных структур с их безобразностью, т.е. опять-таки по существу исключать пространственно-предметные компонен­ты из состава и вместе с тем из принципа организации по­нятийных структур. Даже С.Л.Рубинштейн, очень много сделавший для развития единой теории познавательных про­цессов и для наведения концептуального моста между поня­тийными структурами и нижележащими мыслительными образованиями, все же считал, что, хотя между понятием и представлением существует единство, "...они исключают друг

285

друга как противоположности, поскольку представление образно-наглядно, ...представление - даже общее - связа­но более или менее непосредственно с наглядной единич­ностью, а понятие выражает общее и даже всеобщее" {Рубинштейн, 1940). Это полное выведение понятийного обоб­щения за пределы "наглядной единичности", необходимо связанной с образно-пространственными компонентами, вносит в позиции С.Л.Рубинштейна элемент противоречия, поскольку, подчеркивая специфику понятийного обобще­ния по сравнению с элементарной образно-эмпирической обобщенностью, воплощенной в модели гальтоновских кол­лективных фотографий, он справедливо заключил, что "...для общности подлинного понятия необходимо, чтобы оно бра­ло общее в единстве с особенным и единичным и вскрывало в нем существенное" (там же). Если, однако, в понятии действительно сохраняется диалектическая связь всеобщего, особенного и единичного, как это со свойственной ему глу­бокой проницательностью выявил Гегель, то оно не может не сохранить при этом - пусть в редуцированном виде - компоненты образно-пространственной предметности и, сле­довательно, элементы наглядной схемы. Полное же исклю­чение этих компонентов из понятийной структуры сразу делает рубеж, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, непреодолимым. Понятийная мысль оказывается отор­ванной от всех нижележащих уровней. Широко распростра­нена также установка переносить источники особой специфичности понятийных структур в план лингвистичес­кой и логической семантики и пытаться вывести специфику понятия из организации значений знаков естественного языка или искусственного языка логических исчислений. Даже в концепции Л.С.Выготского, очень глубоко проникшей в спе­цифическую структуру понятийных обобщений и природу иерархической системы понятий, различающихся по мере общности (Выготский, 1956), действует именно эта установ­ка на выведение особенностей организации понятия из струк­туры развивающихся словесных значений. В конце предшествующей главы было, однако, уже указано на то, что "значение" является категорией гораздо более специфической,

286

частной и поэтому теоретически существенно более неопределенной, чем категория психической струк­туры. Первоначальные психические структуры различного уровня обобщенности филогенетически и онтогенетичес­ки формируются задолго до того, как они приобретают второсигнальное символическое опосредствование, пре­образующее их в значение знака. Кроме того, принцип орга­низации как первосигнально-образных, так и общих второсигнально-мыслительных психических структур, пусть лишь в основных его чертах и в первом приближении, из­вестен. По самому своему существу он является неизмери­мо более общим, чем закономерности организации значений лингвистических и логических знаков. Исходя из этого, апелляция к значению как к объяснительной кате­гории, с помощью которой должна быть раскрыта специ­фика понятийной структуры, фактически ведет к отрыву этой специфики от того более общего принципа органи­зации разноуровневых психических структур, в рамках которого должна быть раскрыта сущность пограничной линии, разделяющей допонятийные и понятийные мыс­лительные процессы. Другое направление попыток выя­вить и обосновать специфичность организации понятия связано с разработкой основных положений так называе­мой диалектической логики, наиболее традиционной ло­гической трактовки понятия просто как совокупности признаков и идущее опять-таки еще от Гегеля справедли­вое подчеркивание органической целостности понятийной структуры, в которой родовые компоненты являются прин­ципом и основанием видовых различений. Поскольку при этом в рамках родовой общности отдельные виды оформ­ляются через противоположение, "...всякое понятие есть единство противоположных моментов" {Гегель, 1937). Эти положения верно схватывают специфическую сущность понятия, уже в самой эмпирической определенности ко­торого действительно диалектически сочетаются такие структурные и операционные характеристики, как анали­тическая расчлененность и синтетическая целостность, абстрагированность и конкретизированность, родовая

287

общность и индивидуально-видовые особенности. Посколь­ку, однако, эта диалектическая многосторонность состава, включающая совокупность взаимно противоположных свойств, берется здесь вне связи с той пространственно-временной структурой, которая в единстве с модально-интенсивностными характеристиками воплощает собственно психическую "ткань", или материал понятийных образо­ваний, последние фактически оказываются без реального носителя. Органическая целостность, о которой говорит Гегель, не скрепленная каркасом связной непрерывной структуры и конкретного материала, формирующего ее, неизбежно обращается в фикцию. Такая целостность пре­вращается в набор символически фиксированных призна­ков, в котором эта структура, по меткому выражению Ж.Пиаже, становится "линеаризованной". Иными слова­ми, - если сформулировать это в терминах используемого здесь информационного подхода, - она опускается на об­щекодовый уровень, т.е. перекодируется в линейную ко­довую последовательность и тем самым приобретает форму, которая является прямым объектом уже не психологии и не диалектической логики, пытающейся схватить и удер­жать эту целостность, а логики формальной или символи­ческой. Таким образом, как и в случаях апелляции к логической и лингвистической семантике, сам по себе ди-алектико-логический подход - поскольку вопреки его обо­снованному поиску и конструктивному замыслу целостная структура в нем все же фактически оказывается "рассы­панной" на составные части- ведет к отрыву специфики понятийных образований от общих закономерностей орга­низации разноуровневых психических структур. Погранич­ный барьер, разделяющий допонятийную и понятийную мысль, опять-таки оказывается концептуально не преодо­ленным. Суммируя все сказанное, можно заключить, что здесь, у этого рубежа, действительно сложилась ситуация, чрезвычайно близкая к коллизии идей, разыгрывающейся у нервно-психического и образно-мыслительного сечений. Как и в этих двух случаях, здесь возникает фиктивная аль­тернатива, на одном полюсе которой граница оказывается

288

размытой, специфика утраченной и допонятийный и по­нятийный уровни фактически отождествляются, а на дру­гом полюсе уровни размыкаются и искомая специфика понятийных структур фактически исключается из более общих закономерностей организации познавательных пси­хических процессов. При этом такой отрыв от общих соб­ственно психологических закономерностей приобретает наиболее явный характер и свою крайнюю форму именно в трактовке природы понятийного мышления. Ранее было показано, что в классических психологических концепци­ях уже по отношению к более общим и элементарным, чем понятийное мышление, познавательным процессам имеет место тенденция взаимообособлять их разные ас­пекты. Эта тенденция особенно проявляется в отрыве пси­хических структур от их "материала", подчиняющегося общефизическим законам взаимодействия носителя этих структур с их объектом, и вместе с тем от механизма их формирования, который, естественно, также выпадает из рассмотрения, поскольку он органически взаимосвязан с материалом, лежащим в основе соответствующих психи­ческих структур. Здесь, в области теории понятийной мыс­ли, эта тенденция делает еще один принципиальный шаг - линейная последовательность символически фиксиро­ванных признаков понятия, составляющая объект логи­ческого исследования, обособляется не только от исходного материала и механизма формирования искомых психичес­ких структур, воплощающих в себе понятийные формы, но даже от самих психических структур, выраженных преж­де всего специфическими модификациями их самых об­щих пространственно-временных компонентов.

Таким образом, на втором полюсе альтернативы поня­тийная форма, искомые особенности и закономерности которой составляют предмет данного этапа исследования, оказывается совершенно оторванной от тех общих прин­ципов организации симультанных пространственно-пред­метных психических структур, которые остались по ту сторону рубежа между допонятийной и понятийной мыс­лью. Поскольку, однако, ни вариант отождествления специфического

289

с общим, ни вариант их разрыва не содер­жат путей решения задачи, которое требует выведения спе­цифики высшей частной формы из более общих закономерностей, здесь есть, по-видимому, все основа­ния сохранить ту же стратегию наведения концептуально­го моста между уровнями, которая была использована при реализации попыток перехода через психофизиологичес­кое сечение и через образно-мыслительную границу.

Как и в предшествующих случаях, эта стратегия ис­пользует метод генетических срезов, дающий возможность исследовать особенности более общего и более элементар­ного уровня в условиях, когда он не осложнен еще зрелой формой надстраивающейся над ним более сложной струк­туры, подчиняющей нижележащий уровень своему транс­формирующему и регулирующему воздействию. Исходя из этого, ближайший шаг анализа требует описания перечня основных эмпирических характеристик, располагающих­ся по обе стороны границы, разделяющей допонятийное и понятийное мышление; затем последует поиск тех до­полнительных ограничений к общему принципу орга­низации мышления, которые определяют структурную специфичность высшей формы по сравнению с нижеле­жащей, и, наконец, попытка представить характеристики описанного двойного перечня в качестве следствий из пред­полагаемых различий в закономерностях организации до-понятийной и понятийной мысли.

Допонятийный и понятийный уровни мышления

Пограничная линия, разделяющая допонятийную и по­нятийную мысль, отличается от рубежа между мыслитель­ным и домыслительным познанием тем, что она находится внутри сферы мыслительных процессов. Имеется достаточно близкая аналогия эмпирико-теоретических ситуаций, скла­дывающихся на различных "территориях" психической ре­альности соответственно у их внешних и внутренних рубежей. Так, экспериментальный материал, касающийся различий между сенсорными и перцептивными образами, разделенными "пограничной полосой", расположенной

290

внутри образного уровня познавательных процессов, го­раздо полнее и глубже разработан, чем массив фактов, относящихся к дифференциации простейших ощущений как "первых сигналов" и сигналов чисто нервных, отде­ленных друг от друга внешней границей всей психической сферы.

Подобным же образом вопрос об эмпирических разли­чиях между допонятийным и понятийным уровнями мыс­лительных процессов разработан в экспериментальной психологии мышления значительно обстоятельнее, чем это сделано в отношении дифференциации основных свойств мыслительных и домыслительных процессов, отделенных друг от друга внешней границей всей сферы мышления. Поэтому в данном случае нет необходимости подробно обо­сновывать, переосмысливать и систематизировать разроз­ненный фактический материал, что было неизбежно при составлении перечня общих характеристик мышления. Здесь есть возможность в качестве эмпирического основания даль­нейшего теоретического поиска привести лишь парный схематический перечень главных характеристик, распола­гающихся по обе стороны рубежа, отделяющего уровни допонятийного и понятийного мышления, сопроводив его ссылками на литературу и некоторыми краткими допол­нениями, подобно тому как это было сделано в отноше­нии списка эмпирических характеристик вторичных образов (схема 10).

I

Эгоцентризм допонятий­ного мышления

Несогласованность объе­ма и содержания в предпонятийных структурах

Трансдуктивный характер связи предпонятийных структур

Перецентрация и интеллек­туальная децентрация в по­нятийном мышлении

II

Понятийные структуры как собственно логические клас­сы, в которых согласованы содержание и объем

III

Трансдуктивный характер связи предпонятийных структур

Трансдуктивный характер связи предпонятийных структур

Индуктивно-дедуктивный ха­рактер связи понятийных структур291

IV

Синкретизм и преоблада­ние соединительных конст­рукций в допонятийном мыш­лении

Несогласованность инвариант­ных и вариативных ком­понентов в предпонятийных структурах

Неполнота обратимости опе­раций в допонятийном мыш­лении

Нечувствительность к логи­ческому противоречию и к переносному смыслу как вы­ражение дефектов понимания

Иерархизованность и преоб­ладание конструкций подчи­нения в понятийном мышле­нии

V

Адекватное соотношение ин­вариантных и вариативных ком­понентов в понятийных струк­турах

VI

Сформированность ансамблей обратимых операций в поня­тийном мышлении

VII

Высший уровень и полнота понимания в понятийном ин­теллекте

Схема 10. Перечень основных эмпирических характеристик допонятийного и понятийного мышления

Приведем в последовательном порядке некоторые до­полнения, обоснования и в отдельных случаях необходимую минимальную конкретизацию характеристик, входящих в этот перечень, лежащий в основании дальнейшего теоре­тического поиска.

I. Эгоцентризм в паре с интеллектуальной децентра-цией не случайно занимают первое место в этом списке. Хорошо известно, что Ж.Пиаже считал именно эгоцент­ризм тем основным свойством допонятийного интеллек­та, из которого как следствия вытекают все другие его основные особенности. И это имеет свои серьезные осно­вания, поскольку эгоцентризм воплощает в себе все те главные не преодоленные еще мыслью дефициты и про­явления субъективности, которые обусловлены ограниче­ниями в такой исходной характеристике мышления, как его пространственно-временная структура, выраженная здесь относительно жесткой фиксированностью системы отсчета. Эгоцентризм допонятийного мышления заключается

292

именно в естественной и неизбежной на этой ступе­ни развития органической связи отображаемых мыслью отношений с той координатной системой, начало кото­рой фиксировано в самом субъекте. Преобразование сис­темы отсчета, составляющее самую сущность отображения разных возможных координатных систем, здесь еще отсут­ствует. Именно поэтому сам субъект, как носитель (а в некоторых случаях и партнер) отображаемых отношений, находясь в нулевой точке системы отсчета, по существу не попадает в сферу отражения.

Эгоцентризм, вопреки его распространенной чисто жи­тейской оценке, состоит не в обращенности мысли на ее носителя, а, наоборот, в выпадении последнего из сферы отображения. Отсюда вытекают кажущиеся парадоксальными ответы ребенка на известный тест А.Бине о числе братьев в семье. Именно себя, как известно, в это число ребенок, находящийся на стадии допонятийного интеллекта, как раз и не включает. И здесь, в эгоцентризме детской мысли, эта фиксированность начала координат и вытекающие от­сюда жесткость "своей" точки зрения и невозможность адек­ватно оценить себя как носителя и партнера отношений с вещами и людьми в силу элементарности самих этих отра­жаемых отношений проступают совершенно прозрачно. Однако, как учит уже не только собственно научный, но и широкий жизненный опыт, такой не до конца преодо­ленный эгоцентризм, выраженный неумением преобра­зовывать систему координат и вносить поправочные коэффициенты на специфику своей исходной позиции, к сожалению, часто составляет основание серьезных кол­лизий уже не только детской, но и зрелой мысли взрос­лого человека. Суть таких коллизий, которые могут далеко выходить за пределы только сферы мышления и интел­лекта и служить причиной личностных жизненных траге­дий, состоит в несформированности объективной системы отсчета, более общей, чем та система пространственных координат, началом которой является субъект - носи­тель мыслительного отображения. Именно в таком отсутст­вии более общей и тем самым более объективной системы

293

координат состоит глубинное существо эгоцентризма до-понятийного интеллекта. "...Интуитивное мышление (инту­итивным Пиаже называет наглядное мышление, не достигшее еще понятийного уровня. - Прим.авт.), - пишет Ж.Пиаже, - всегда свидетельствует о деформирующем эгоцентризме, ибо отношение, принимаемое субъектом, всецело связыва­ется с его действием и не децентрируется в объективной системе" (Пиаже, 1969, с. 214).

И несколько далее Ж.Пиаже заключает: "...интуитивная центрация (противоположная операционной децентрации) подкрепляется неосознанным и в силу этого постоянным пре­обладанием собственной точки зрения. Этот интеллектуаль­ный эгоцентризм в любом случае скрывает за собой не что иное, как недостаток координации, отсутствие группиров­ки отношений с другими индивидами и вещами" (там же, с. 215). Так, рассмотрение природы эгоцентризм подводит к существу интеллектуальной децентрации, которая достига­ется на уровне понятийного мышления. Интеллектуальная децентрация, как это следует из всего сказанного выше, воп­лощая в себе преодоление ограничений эгоцентризма, осу­ществляется за счет преобразований координат, позволяющих выйти за пределы индивидуальной эгоцентрической систе­мы отсчета, неизбежно связанной с элементами деформи­рующей субъективности, к более общей и более объективной координатной системе, по отношению к которой индивиду­альные точки отсчета, в том числе и собственная, понижая свой ранг общности, оказываются лишь на положении раз­личных частных вариантов. Именно в связи с вопросом о соотношении высших форм децентрации с эгоцентризмом Ж.Пиаже пишет: "...умение различать точки зрения и координировать их предполагает целостную деятельность ин­теллекта" (там же). Естественно, что в эту целостную дея­тельность интеллекта с необходимостью включается его высший, понятийный уровень и обратное регулирующее вли­яние последнего на все нижележащие пласты. Последнее обстоятельство, на которое в этом кратком дополнении к паре "эгоцентризм-децентрация" необходимо указать как на эмпирический факт, абстрагируясь от связанной с ним

294

теоретической дискуссии, заключается в том, что в экспери­ментальной психологии анализ эгоцентризма и децентрации как свойств мышления шел совместно с рассмотрением этих характеристик как свойств речи, что указывает на двуединую или - как можно было бы сказать, опираясь на весь предшест­вующий анализ общих закономерностей мышления, - на двуязычную структуру мыслительных процессов.

П. Характеристики мышления, связанные с соотноше­нием объема и содержания мыслительных структур, занимают фундаментальное место во всем обширном эм­пирическом материале, накопленном школой Ж.Пиаже, и поэтому они непосредственно примыкают в перечне к исходной паре "эгоцентризм-децентрация", с которой органически связаны различия в координации объема и содержания в допонятийном и понятийном мышлении. Типичным проявлением особенностей предпонятийных структур является отсутствие адекватной согласованнос­ти объема и содержания, выражающееся чрезвычайно демонстративными ошибками в содержании операндов мысли и в неадекватном оперировании их объемом, что обусловлено неправильным применением кванторов об­щности, таких как "все", "некоторые", "один", "ни один". Приведем два очень простых и потому очень убедитель­ных примера такой явной несогласованности объема и содержания предпонятийных структур (эти примеры от­носятся к категории экспериментальных фактов, спра­ведливо обозначаемых в психологической литературе как "феномены Пиаже"): "Пяти - шестилетним детям дают несколько рисунков, изображающих цветы (например, 7 примул, 2 розы и 1 гвоздику), и задают следующие воп­росы: "Все примулы цветы?" - "Да, конечно." - "Все эти цветы являются примулами?" - "Нет, здесь есть и розы и одна гвоздика". - "Так в букете больше примул или цветов?" И, как правило, ребенок отвечает: "Боль­ше примул, потому что здесь всего три цветка". - "Нет, это тоже цветы". - "Ну так как же все-таки, здесь больше цветов или примул?" - "Больше примул, потому что у нас только три цветка" {Пиаже, 1965, с. 45).

295

Или другой пример (Пиаже, Инелъдер, 1963): "Ребен­ку предъявляют картинку, на которой изображены 2 ло­шади, 2 совы и 2 цыпленка и задают вопросы: "Если написать, что здесь есть, как нужно было бы это назвать?". В ответ на этот вопрос разворачивается следующий диа­лог: "6 животных" (она пытается написать "6 цыплят", но отказывается от этого, "потому что они все животные и здесь нет 6 цыплят"). - "А чего больше, животных или цыплят?" - "Больше животных, потому что... Нет! Боль­ше цыплят!" - "Почему?" - "Потому что здесь 3 птицы (забывает сову), да, это тоже (следовательно, 4)". - "Тог­да больше цыплят или больше животных?" - "Больше цыплят"(с. 89).

Легко увидеть, что основа этих ошибок заключается не просто в неадекватном употреблении словесных символов, при котором, как иногда эти феномены интерпретируются логиками, ребенок просто называет цветами только приму­лы, а животными - только птиц. Если бы это было так, ошибка была бы действительно только языковой (т.е. сим­волической) и ничего сама по себе не говорила бы о когни­тивных структурах, составляющих значение этих словесных символов. Но все дело в том, что ребенок в ситуации этого эксперимента называет словом "цветы" не только примулы, но и розы, и гвоздики, а словом "животные" - не только цыплят или вообще птиц, но и лошадей. Он говорит, что розы и гвоздики - "это тоже цветы", а про лошадей и птиц - что "они все животные". Но если "все птицы - животные" и если "не все животные - птицы", то живот­ных не может не быть больше, чем птиц. Между тем, ребе­нок делает ошибки. Из этих прозрачных в своей простоте соотношений следует, что эмпирическое существо описы­ваемого феномена состоит не просто в ошибочном упот­реблении словесных наименований, а в неправильном употреблении кванторов общности "все", "некоторые" и т.д., за которым стоит, по-видимому, специфический де­фицит организации предпонятийных структур. Поскольку эти данные относятся к детскому мышлению, целесооб­разно, вероятно, здесь указать и на то, что, по нашим

296

данным, аналогичные ошибки делают и взрослые люди (сту­денты и научные сотрудники), которые ситуацией такого эксперимента ставятся в условия дефицита времени, веду­щего к несрабатыванию собственно понятийных структур. Так, если в списке имеется два камня, три ведра, семь собак и две лошади, то на вопрос "чего здесь больше - живых су­ществ или физических тел?" взрослые люди, заведомо знаю­щие, что живые существа тоже остаются физическими телами, тем не менее в большом числе случаев отвечают, что живых существ в списке больше, чем физических тел. Исходя из этого, есть основания заключить, что за всеми подобными фактами стоит закономерность, относящаяся не только к словесному языку, являющемуся вторым, симво­лическим языком мышления, но и к первому его языку, воплощенному в симультанно-пространственных психичес­ких структурах, содержащих в себе значения словесных зна­ков. Поскольку основные ошибки в согласовании объема и содержания связаны с неправильным соотнесением общих и частных признаков (цветы-примулы, животные-птицы, физические тела-живые существа) и тем самым с несогла­сованностью символических кванторов общности, есть ос­нования полагать, что дискоординация содержания и объема имеет своим источником особенности психических струк­тур, воплощающих в себе специфику предпонятийного обоб­щения. Описанные выше эмпирические данные, взятые сами по себе, не дают возможности вскрыть принцип организа­ции этих структур в отличие от психических структур, рас­положенных по другую сторону границы и являющихся носителями собственно понятийных обобщений. Однако эк­спериментальные материалы Л.Выготского и Ж.Пиаже ясно показывают, что специфика структур предпонятийных обоб­щений связана с ограниченностью объемов предпонятий­ных классов. Предпонятийные психические структуры, воплощенные в форму фигурных совокупностей, связанных пространственной близостью, и совокупностей нефигурных, представляющих собой "небольшие агрегаты, основанные на одних отношениях сходства" и сохраняющих статус "нагляд­ных ансамблей" (см. там оке), остаются все же не свободны-

297

ми от ограничений пространственных конфигураций и про­странственного поля мысли. Ж.Пиаже пишет: "Класс как та­ковой никогда не является перцептивным, поскольку он, как правило, обладает бесконечным объемом; когда же класс обладает ограниченным объемом, то воспринимается не как класс, а как совокупность определенной пространственной конфигурации, образованная объединением каких-либо эле­ментов" (там же, с. 22).

Легко понять, что ограничения эгоцентрической сис­темы пространственных координат, характеризующей все допонятийное, в том числе предпонятийное, мышление, неизбежно влекут за собой ограничения объемов предпонятийных структур. Последние остаются на уровне фигур­ных и нефигурных совокупностей, воплощенных в "наглядных ансамблях", имеющих пространственные ограничения раз­ного рода, и поэтому, находясь по ту сторону границы по­нятийного интеллекта, никогда не достигают формы организации собственно логических классов. Это и составля­ет эмпирическое существо феномена несогласованности со­держания и объема предпонятийньгх структур. По эту сторону границы понятийного мышления располагается характерис­тика, составляющая второй полюс рассматриваемой пары и соответственно заключающаяся в полной сформированноети собственно логических классов. С точки зрения Ж.Пиаже, "...можно говорить о классах, начиная с того момента (и только с того момента), когда субъект способен: (1) опреде­лить их по содержанию через род и видовое отличие и (2) манипулировать с ними по объему согласно отношениям включения или включающей принадлежности, предпола­гающей согласование интенсивных кванторов "все", "неко­торые", "один" и "ни один"" (там же, с. 19).

Однако, как было показано выше, такое адекватное ма­нипулирование объемом класса требует освобождения от ог­раничений, вытекающих из неизбежной неполноты и субъективности эгоцентрической системы пространствен­но-временных координат. Поэтому сформированность ло­гических классов с их согласованностью содержания и объема необходимым образом опирается на интеллектуальную де-

298

центрацию. По мнению Ж.Пиаже (1969), "мысль, рождаю­щаяся из действия, является эгоцентрической в самой своей исходной точке. ...Поэтому построение транзитивных, ассо­циативных и обратимых операций должно предполагать кон­версию этого начального эгоцентризма в систему отношений и классов, децентрированных по отношению к собственно­му "я", и эта интеллектуальная децентрация занимает прак­тически все раннее детство" (с. 177).

Основная суть собственно понятийных координации, в их отличии от более элементарных мыслительных струк­тур, заключается, согласно Ж.Пиаже, в "широте поля" умственных действий, лишь на этом уровне достигающей предела своего развития. Как раз за счет формирующейся здесь собственно интеллектуальной децентрации, "имен­но в этом бесконечном расширении пространственных расстояний между субъектом и объектом и состоит основ­ное новшество, создающее собственно понятийный ин­теллект, и то особое могущество, которое делает этот понятийный интеллект способным порождать операции" (там же, с. 175). В верхней точке развития познавательных структур достигает своего максимума тот процесс разви­тия симультанно-пространственного психического поля, который начинается с парциальной метрической инвари­антности сенсорного поля, проходит через интегральную метрическую инвариантность перцептивного поля, претер­певает существенное расширение в панорамности пред­ставлений, затем, при переходе в сферу мысли, делает резкий скачок снятия макро- и микропороговых лимитов, но лишь внутри эгоцентрической системы отсчета, и, на­конец, только на уровне понятийного интеллекта осво­бождается от последних ограничений индивидуальной, эгоцентрической системы координат. Это максимальное расширение, обобщение и объективация системы отсчета и освобождает понятийные структуры от ограничений объе­мов соответствующих им классов за счет преодоления "фи­гуративной видимости", неизбежно вытекающей из жесткости исходного начала отсчета. И здесь получает еще одно свое важнейшее эмпирическое подкрепление много-

299

кратно упоминавшаяся выше, но именно здесь достигаю­щая своего предела иллюзия беспространственности пси­хики. Уже абстрактное - это понятие, во всяком случае феноменологически, представляется свободным от каких бы то ни было пространственных компонентов. Действи­тельно, собственно логический понятийный класс отли­чается от фигурных и даже нефигурных, но сохраняющих пространственный характер, совокупностей именно тем, как считает Ж.Пиаже, что "в определение класса, кото­рое будет распространяться на классификации, осуществ­ляемые детьми, начиная с определенного возраста, не входит никакое свойство или отношение, связанное с про­странственной конфигурацией" (Пиаже, Инельдер, 1963). И несколько далее Ж.Пиаже заключает: "...для полного описания классов нет никакой необходимости обращать­ся к пространству" (там же). И это остается важнейшим эмпирическим фактом, действительно резко усиливающим видимость беспространственности мысли. Острая пара­доксальность и противоречивость этой эмпирико-теоре-тической ситуации состоит, однако, в том, что, как свидетельствуют эмпирические обобщения самого Ж.Пи­аже, освобождение от конкретных признаков простран­ственной структурированности создается не ликвидацией пространственного поля понятийной мысли, а его упоми­навшимся выше потенциально бесконечным расширени­ем, вытекающим из универсализации и объективации системы координат за счет преобразований ее начала. Учет полного объема класса достигается, таким образом, не беспространственностью соответствующей ему психической понятийной структуры, а такой ее симультанно-целост-ной пространственной организацией, которая обеспечи­вает отображение любого экземпляра, входящего в класс, т.е. экземпляра, находящегося в любой точке простран­ственного поля, независимо от начала индивидуальной эго­центрической системы отсчета данного субъекта. Но именно это и дается децентрацией, которая тем самым лежит в основании согласованности объема и содержания собствен­но понятийных структур, обеспечивая адекватное употребление

300

кванторов общности. Такова парадоксальная фе­номенология этой пары характеристик, с особой остро­той ставящая теоретический вопрос о принципе пространственно-временной организации той искомой психической понятийной структуры, которая является носителем всей парадоксальной специфичности понятий­ных обобщений.

III. Если мера согласованности содержания и объема яв­ляется характеристикой внутренней структуры предпонятий-ных (или, соответственно, собственно понятийных) единиц мыслительного процесса и мысли как его результата, то сле­дующая характеристика относится к способу связи между этими единицами, вытекающему из их внутренней структу­ры. Внутренней структуре предпонятий здесь соответствует тот тип связи между ними, который Ж.Пиаже называет до-понятийным рассуждением, или "трансдукцией", как обо­значил этот тип связи между единицами детской мысли В.Штерн {Stern, 1915). (Термин "трансдукция" образован В.Штерном по аналогии с "индукцией" и "дедукцией", ко­торым он противостоит, выражая отсутствие последних в предпонятийном мышлении.)

Отсутствие адекватной координации кванторов общнос­ти ("все", "некоторые", "один из") при формировании предпонятийных классов в их соотношении с подкласса­ми, т.е. при соотнесении родовых и видовых признаков в структуре каждой отдельной - единицы, влечет за собой такой тип связи между этими единицами, в котором, также как и в их внутренней структуре, отсутствует правильная координация кванторов общности. Поэтому суть предпоня-тийного, или трансдуктивного, рассуждения состоит в опе­рировании единичными случаями. "Например, ребенок 7 лет, у которого спрашивают, живое ли солнце, отвечает: "Да". - "Почему?" - "Потому что оно двигается (идет впе­ред)"" {Пиаже, 1932). И далее Ж.Пиаже, приводящий этот пример трансдукции, продолжает: "Но никогда не случает­ся ему сказать: "Все вещи, которые движутся, - живые". Это обращение к общему предложению еще не существует. Ребе­нок не старается ни установить такое предложение путем

301

последовательных индукций, ни постулировать его в силу необходимости сделать вывод" (там же).

В более поздних своих работах Ж.Пиаже, анализируя транс­дукцию, уже не только в ее феноменологическом описании, но и в эмпирическом обобщении связывает трансдуктивное умозаключение именно с неполнотой операций иерархичес­кого включения, вытекающей из несогласованности кван­торов общности. "...Допонятийное рассуждение - трансдукция, - пишет Ж.Пиаже, - покоится лишь на не­полных включениях и, следовательно, обречено на провал при переходе к обратимой операционной структуре" (там же, с. 182). Вместе с тем эта неполнота включений и соответ­ствующее ей в содержании трансдуктивных рассуждений неадекватное соотнесение общих и частных признаков объек­тов, отображаемых предпонятийной мыслью, неизбежно лишает трансдукцию необходимой связи между предпонятийными единицами, следовательно, - и логической дока­зательности соответствующих умозаключений. Это отсутствие необходимой связи и доказательности в предпонятийном рассуждении неизбежно обрекает его на субъективность, которая, как и вся специфика внутренней структуры самих предпонятий и внешних связей между ними, в свою оче­редь, определяется жесткой фиксированностью субъектив­ной точки отсчета в эгоцентрической системе координат. Поэтому Ж.Пиаже уже в работе "Речь и мышление ребенка" связывает трансдукцию с эгоцентризмом допонятийного интеллекта. Поскольку по сию сторону границы между допо-нятийным и понятийным мышлением интеллектуальная де-центрация вместе с расширением и объективацией поля мысли влечет за собой адекватную координацию содержа­ния и объема понятийных структур, выраженную согласо­ванностью кванторов общности, трансдуктивный тип связи предпонятийных единиц сменяется индуктивно-дедуктивным типом связи собственно понятийных структур. Понятийное рассуждение тем самым приобретает необходимую связность и логическую доказательность.

IV. Из этого же фундаментального факта отсутствия об­щей объективной системы координат вытекает и следующая

302

характеристика, обозначенная Клапаредом как "синк­ретизм" и заключающаяся, по его определению, в "осмыс­ливании предмета по одной несущественной его части". Существенность признака органически связана со степенью его общности. Поэтому определяемые ограниченностью эго­центрической системы координат и неполнотой объемов классов ошибки смешения более общих и более частных при­знаков неизбежно влекут за собой смешение существенных свойств отображаемых мыслью объектов с их случайными особенностями. Анализируя синкретизм детской допонятий-ной мысли, Ж.Пиаже пишет: "...когда задают детям 5-6 лет такой вопрос: "Почему Луна или почему Солнце не пада­ют?", - то ответ часто ограничивается ссылкой на другие признаки Луны и Солнца, потому что этих признаков, вос­принятых вместе с признаком, подлежащим объяснению, достаточно для ребенка, чтобы объяснить этот последний. Подобные ответы были бы бессмысленны, если бы они как раз не свидетельствовали о взаимной связи черт, восприня­тых вместе, - связи, гораздо более сильной, чем в уме не­синкретическом. Вот примеры: "Солнце не падает, потому что жарко, оно держится. - Как? - Потому, что оно желтое (Лео, 6 лет). - А Луна? Как она держится? - То же самое, как Солнце, потому что оно лежит в небе... потому что это очень высоко, потому что нет (больше нет) Солнца, потому что это очень высоко и т.д."" (Пиаже, 1932, с. 390). Эти при­меры действительно очень отчетливо демонстрируют диф­фузную слитность общего с частным и вместе с тем существенного и устойчивого со случайным и вариативным (не падает, потому что желтое, и не падает, потому что жар­ко). Такое отождествление существенного с вариативным и случайным неизбежно влечет за собой искажение объективных связей. Поэтому синкретизм органически связан с субъекти­визмом допонятийного интеллекта. "Синкретизм и есть, - пишет Ж.Пиаже, - выражение этой постоянной ассими­ляции всего с субъективными схемами и глобальными схе­мами, которые потому и глобальны, что не приноровлены. Синкретизм пронизывает, таким образом, всю мысль ре­бенка" (там же). Очень показательным с точки зрения органической

303

слитности символически-словесных и простран­ственно-предметных компонентов мысли во всех ее конк­ретных характеристиках является тот, подчеркнутый Ж.Пиаже эмпирический факт, что выраженная в синкре­тизме глобальная целостность предметных гештальтов, в которой существенное и случайное не разведены анали­зом и не соотнесены адекватным синтезом, в области ре­чевых компонентов дополняется господством соположения, или соединительной конструкции. Последняя заключается в том, что объекты в языке, как и в предметных компо­нентах мысли, оказываются просто расположенными один около другого (см. там же). На противоположной стороне рубежа, разделяющего предпонятийное и собственно по­нятийное мышление, преодоление дефицита аналитичес­кого расчленения и синтетического сочетания общих и частных, существенных и случайных компонентов мысли влечет за собой иерархическую соотнесенность ее пространственно-предметных психических структур, ко­торая в области речевой формы понятийной мысли до­полняется господством конструкций подчинения. Таким образом, синкретизму психических структур, относящих­ся к пространственно-предметному языку мышления, в понятийном интеллекте противостоит их иерархизован-ность, а в области речи как второго, символически-опе­раторного языка мышления господству соположения, или соединительной конструкции, противостоит доминиро­вание конструкций подчинения. В той же мере, в какой синкретизм и соположение через трансдукцию и несог­ласованность содержания и объема связаны с ограниченно­стью эгоцентрической системы координат, иерархизованность и господство подчиняющих конструкций через индуктивно-дедуктивный строй понятийной мысли и адекватную коор­динацию содержания и объема связаны с интеллектуальной децентрацией.

V. Указанная выше сквозная связь пары "эгоцентризм- децентрация" со всеми рассмотренными выше характери­стиками эмпирического перечня распространяется и на следующую пару, представляющую соотношение инвариантных

304

и вариативных компонентов в предпонятийной и в собственно понятийной структурах. Неразведенность общих и частных, существенных и случайных элементов в структу­ре предпонятий неизбежно влечет за собой и неадекватность соотношения ее инвариантных и вариативных компонентов, т.е. недостаточную полноту ее инвариантности. Инвариант­ность мыслительных психических структур является интел­лектуальным аналогом перцептивной инвариантности, выраженной свойством константности. Мера и диапазон ин­вариантности мыслительных структур соответственно состав­ляют аналоги меры и диапазона перцептивной константности. Существенное отличие мыслительной инвариантности от перцептивной константности состоит, однако, прежде все­го в том, что постоянство свойств объекта, составляющих содержание перцепта и в той или иной мере инвариантно им отображаемых, лежит на чувственной поверхности и по­этому непосредственно определяется устойчивой целостно­стью объекта-раздражителя, который воздействует на анализатор (таковы, например, свойства величины, формы, кривизны, цвета и т.д.). Что же касается мыслительного от­ражения свойств объекта, то именно потому, что оно пред­полагает межъязыковой перевод, требующий преобразования структуры для раскрытия соотношений между ее элемента­ми, постоянство, или инвариантность, опосредствованно ото­бражаемых мыслью свойств скрыто под фигуративной поверхностью. Поэтому инвариантность соответствующих ком­понентов в предпонятийных (или понятийных) мыслитель­ных структурах возможна, по-видимому, лишь благодаря каким-то специфическим ограничениям степеней свободы в соотношениях элементов самих структур, не вытекающим уже из прямого контакта с отображаемым объектом (как это происходит при восприятии). Но именно в силу этого опос­редствованного и скрытого характера инвариантности мысли­тельных структур неадекватность соотношения инвариантных и вариативных компонентов предпонятийных операндов мыс­ли в экспериментальной психологии выявлена лишь в ее от­дельных частных проявлениях, а не как общая характеристика предпонятийного мышления. При этом естественно, что она

305

выявлена там, где прежде всего бросается в глаза, а именно по отношению к тем свойствам мыслительно отображаемого объекта, инвариантность которых твердо установлена объек­тивными методами физического исследования и сама по себе, не вызывая никаких сомнений, представляется совершенно очевидной взрослому человеку, в частности психологу-экс­периментатору, изучающему инвариантность мыслительно­го отображения. Такой очевидностью для современного мышления обладают количественные инварианты, сохраня­ющиеся в условиях бесконечно многообразных качествен­ных вариаций их проявления (сохранение числа объектов независимо от их конкретной природы и их пространствен­ного расположения), а также инварианты физических вели­чин, вытекающие из твердо установленных наукой законов сохранения (сохранение вещества, веса, объема и т.п.). В силу очевидного характера инвариантности этих величин как свойств объектов мыслительного отражения ошибки самого отражения, вызванные неадекватным соотнесением инва­риантных и вариативных компонентов в предпонятийных структурах, легче всего и открываются психологическому ис­следованию. Эти ошибки и составляют значительную часть широко известных феноменов Пиаже, относящихся к спе­цифическим особенностям предпонятийного интеллекта. Сюда относится чрезвычайно парадоксальный для зрелой мысли факт зависимости оценки числа объектов от измене­ния расстояний между ними {Пиаже, 1965).

Таковы же суждения ребенка об исчезновении вещест­ва в процессе его растворения. Но вывод об исчезновении вещества и изменении его веса по мере растворения про­воцируется уходом соответствующего объекта из сферы вос­приятия и поэтому кажется более естественным (в самом деле, надо ведь знать, что, несмотря на видимое исчезно­вение, вещество сохраняется, а его вес остается неизмен­ным. - Прим. авт). Психологический смысл этих ошибок остается, однако, тем же: он связан с общей неадекватнос­тью соотношений вариативных и инвариантных компонен­тов предпонятийных структур, т.е. с неполнотой их инвариантности. Именно поэтому такие ошибки имеют место

306

не только там, где соответствующие компоненты об­разов уходят под порог восприятия, но и там, где все из­менения отображаемых величин полностью остаются в пределах восприятия. Именно так обстоит дело, когда оши­бочно оценивается изменение числа объектов в условиях его явной видимой неизменности, но видимых изменений расстояния между ними. Очень существенно подчеркнуть, что в опытах Ж.Пиаже две совокупности объектов с оди­наковым их числом располагались в зрительном поле ис­пытуемого ребенка так, что каждый объект первой совокупности был перцептивно связан с соответствующим объектом другой совокупности специально выделенной линией перехода. Более того: по указанию эксперимента­тора испытуемый специально запоминал образ перехода. "Но самое удивительное то, - заключает по этому поводу Ж.Пиаже, - что этот образ не внес никаких изменений в предоператорные реакции ребенка" {Пиаже, 1965, с. 41). Совершенно аналогичная ситуация, также разыгрывающа­яся в пределах перцептивной видимости всех происходя­щих изменений, происходит при оценках объема жидкости, переливаемой из высокого и узкого в плоский и широкий сосуд. Объем жидкости оценивается на предпонятийной стадии как изменяющийся в зависимости от изменений высоты и ширины сосуда. Чрезвычайно важным для адек­ватной трактовки этой закономерности является то спе­циально подчеркиваемое Ж.Пиаже обстоятельство, что дети на этой стадии умственного развития, как и взрос­лые, уже хорошо знают, "что только переливают" и "что все всегда берется из одной и той же бутылки". "И тем не менее, - заключает Ж.Пиаже, - величина, по их мне­нию, изменяется" (1969, с. 267). Эти существенные допол­нения ясно показывают, что дело здесь не в непонимании вопроса и не в неадекватном использовании соответству­ющих терминов (объем, величина, ширина), т.е. не в том, что ребенок просто пользуется здесь другим словесным языком, чем тот, на котором взрослый ставит ему задачу; существо этой закономерности заключается, по-видимо­му, именно в несогласованности инвариантных и вариативных

307

компонентов в предпонятийной структуре. Посколь­ку инвариантные компоненты являются вместе с тем бо­лее общими, а вариативные - более частными, эта несогласованность инвариантных и вариативных элемен­тов в структуре предпонятийных мыслительных операндов органически связана с рассмотренной выше недостаточ­ной разведенностью их общих и частных, родовых и видо­вых компонентов. "...При определенных условиях, - говорит в этой связи Ж.Пиаже, - испытуемый может по­стигнуть восходящие и нисходящие серии, но не может узнать... увеличивается или уменьшается общая величина при изменении составляющих ее отношений в противопо­ложных направлениях" (там же). Таким образом, фено­мены, представленные в экспериментальном материале главным образом неадекватностью в понимании сохране­ния физических величин, включают в себе, по-видимому, наиболее явно здесь выражающееся, но частное проявле­ние более общей характеристики предпонятийных струк­тур, состоящей в несогласованности их инвариантных и вариативных компонентов и органически связанной с дис-координацией их объема и содержания и недостаточной разведенностью их родовых и видовых признаков. По дру­гую сторону границы, разделяющей допонятийное и по­нятийное мышление, рассмотренной характеристике соответствует адекватная координация вариативных и ин­вариантных компонентов в той психической структуре, ко­торая воплощает в себе собственно понятийный уровень мысли и является его единицей. Иначе говоря, здесь дос­тигается полнота инвариантности отображения свойств объекта, составляющих содержание понятия, несмотря на многообразие вариативных частных модификаций этих свойств (например, полнота инвариантности отображения объема жидкости независимо от вариаций формы сосуда, в которую она налита). Естественно, что эта полнота инва­риантности отображения соответствующего свойства, вы­раженная согласованностью инвариантных и вариативных компонентов понятийной структуры, также как это про­исходит с перцептивной инвариантностью (константностью)

308

реализуется в рамках определенного диапазона част­ных вариаций. За пределами этого диапазона возникающие рассогласования вызывают в ряде случаев остропринци­пиальный вопрос о том, где кончается инвариантность со­ответствующего свойства в самом объекте понятийного отображения. Именно так обстояло дело с раскрытием пре­делов того диапазона, в котором сохраняется инвариант­ность длины, длительности, скорости, массы или энергии. Пределы диапазона, внутри которого инвариантные и вариативные компоненты понятийной структуры согласу­ются благодаря координации ее родовых и видовых при­знаков и соответствующей адекватности соотношения содержания и объема, органически связаны, по-видимо­му, с мерой децентрации, т.е. с тем, какова наиболее об­щая координатная система, в рамках которой ведется отображение соответствующего объективного свойства. И эту связь инвариантности понятийных структур с децент-рацией Ж.Пиаже подчеркивает со всей определенностью. "...Координация действий объединения или сложения, ин-териоризованных в стройные операции, - пишет он, - ведет к децентрации и к объективности, достаточной для того, чтобы преодолеть фигуративную видимость и дос­тичь понятия таких сложных форм сохранения, какими являются сохранение веса и объема тела, ставшего неви­димым" {Пиаже, 1965, с. 44-45). Необходимо, в процессе описания этой характеристики понятийной мысли, име­ющей важнейшее значение для дальнейшего теоретичес­кого поиска закономерностей ее организации, специально подчеркнуть, что именно с полнотой инвариантности Ж.Пиаже связывает тот решающий этап формирования понятий, на котором достигается адекватная квалифика­ция внутри понятийной структуры {Пиаже, 1965). Посколь­ку адекватная квантификация предполагает отображение объема соответствующего класса, а границы этого объе­ма, в свою очередь, соотнесены с пределами диапазона инвариантности, этим снова подчеркивается теснейшая связь рассматриваемой характеристики с координацией со­держания и объема понятийной структуры, а через нее -

309

с мерой децентрированности той координатной системы, в которой ведется понятийное отображение.

VI. Неполнота инвариантности предпонятийных струк­тур как операндов мыслительного процесса имеет своим эквивалентом в его операционном составе неполноту обра­тимости операций на уровне допонятийного интеллекта. Это соотношение неполноты инвариантности операндов мысли с неполнотой обратимости ее операций опосредствуется рас­смотренной выше связью между несогласованностью инва­риантных и вариативных компонентов предпонятийных структур и недостаточной расчлененностью их родовых и ви­довых признаков, а также дискоординацией их содержания и объема. Так, при описании несогласованности содержания и объема, выраженной ошибками в употреблении кванторов общности, было упомянуто, что испытуемый в опытах Ж.Пи-аже относит и примулы (А), и гвоздики (А') к классу "цве­ты" (В). Тем самым он суммирует объемы соответствующих классов (А+А'=В).

Однако в ответ на вопрос о том, чего больше - примул или цветов, ребенок, находящийся на уровне допонятий­ного интеллекта, все же отвечает, что примул больше, относя тем самым родовой словесный символ "цветы" толь­ко к тому виду или подклассу А, который уже не включает примулы, а лишь противостоит им в качестве одного из слагаемых суммы В. "Совокупность В, - говорит о своем испытуемом Ж.Пиаже, - после того, как он ее мысленно разбил, больше не существует для него. Для того, чтобы понять включение А<В, нужно мысленно сохранять сово­купность и уметь рассуждать обратимо: А+А'=В, значит А=В-А', т.е. А<В" {Пиаже, 1965, с. 46).

Именно эта обратимость операций, связанная с разве­денностью родовых и видовых и, соответственно, инвари­антных и вариативных компонентов понятийной структуры, в предпонятиях отсутствует или во всяком случае отсутству­ет полнота этой обратимости. С отсутствием полноты обрати­мости связаны и ошибки ребенка, оценивающего сохранение длины, веса или объема: "Когда ребенок наливает воду из бокала X в более узкий бокал Y и говорит, что в нем больше

310

воды, потому что вода поднимается выше, - он не учиты­вает, что содержимое Y можно перелить в X, и, главное, не считается с тем, что, хотя колонка воды и выше в Y, она тоньше и что если к целому прибавить количество Q в высоту и отнять то же количество Q в ширину, то получится +Q Q=0, т.е. ничего не изменится" (Пиаже, 1965, с. 46).

Таким образом, на этом уровне прямые и обратные операции не объединяются в полностью обратимые компо­зиции, а композиции прямых и обратных операций не соче­таются еще в целостный ансамбль, обладающий полнотой внутреннего равновесия. Здесь необходимо, однако, сделать существенное дополнение. При анализе общих характерис­тик и закономерностей мыслительного процесса, относя­щихся к его фазам и операциям, было показано, что в определенном диапазоне, независимом от специфики уров­ней мышления (допонятийного или понятийного), все же достигается полнота обратимости операций, определяемая там общей закономерностью мышления как перевода пси­хически отображаемых отношений с языка симультанно-пространственной структуры на символически-операторный язык речевых символов. Эта обратимость обеспечивается са­мим принципом двуязычия и возможностью осуществлять межъязыковой перевод в обоих направлениях. Здесь представ­лен, таким образом, более общий уровень и диапазон обра­тимости операций, независимый от того, являются ли операндами мысли предпонятийные или понятийные струк­турные единицы, и не связанный с адекватным употребле­нием кванторов общности ("все", "некоторые" и "один"). Без этого более общего уровня и диапазона обратимости опе­раций вообще не существует специфики собственно мысли­тельного отражения отношений в отличие от их отображения в рамках перцептивных или вообще образных познаватель­ных процессов.

Многосторонне описанные в экспериментальной пси­хологии трудности освоения отношений ребенком (очень отчетливо эти трудности демонстрируются в простейшей мыслительной задаче на отношения, представленной тес­том С.Барта: волосы первой из трех девочек светлее, чем у

311

второй, и темнее, чем у третьей. У какой из девочек самые светлые волосы? Чтобы ответить на этот простейший воп­рос, оказывается совершенно необходимым перевести дан­ное отношение на язык пространственной схемы. - Прим. авт.) относятся, таким образом, не к особенностям допонятийного мышления, а к универсальным закономерностям всякого мыслительного процесса. Без перевода с одного из языков мышления на другой мыслительное отражение отно­шений вообще невозможно, а этот перевод связан со свои­ми специфическими трудностями. Вместе с тем он имеет и свою меру обратимости, которая в определенном диапазоне может быть полной независимо от специфики рассматрива­емых здесь уровневых характеристик мышления, воплощен­ных в различиях его предпонятийных и понятийных операндов. В экспериментальном материале и в основанных на нем обоб­щениях Ж. Пиаже этот более общий диапазон обратимости воплощен в характеристиках операций сериации, отличаю­щихся от более сложных и высокоорганизованных операций классификации: "...Асимметричное транзитивное отношение (типа А<В), не существует в качестве отношения (но может расцениваться лишь как перцептивная или интуитивная связь), пока не построена вся последовательность других от­ношений, расположенных в ряд, таких, как А<В<С... И ког­да мы говорим, что оно не существует в качестве отношения, то это отрицание нужно понимать в самом конкретном смысле слова, поскольку... ребенок не способен мыслить отношени­ями до тех пор, пока он не научился проводить «сериации». Сериация является, таким образом, первичной реальнос­тью..." {Пиаже, 1969, с. 94).

Операция сериации как более фундаментальная, исход­ная общемыслительная реальность имеет свой диапазон ин­вариантности и обратимости, не требующий иерархических включений и ограниченный движением мысли по горизон­талям линейно упорядоченных рядов. В рамках именно этого диапазона обратимость, как и инвариантность, может оста­ваться относительно полной и на уровне допонятийного мышления, поскольку она обеспечивается общим принци­пом организации мыслительного процесса. Неполнота же

312

обратимости на уровне допонятийного мышления обна­руживается уже за пределами этого диапазона, т.е. там, где выявляется структурная неполнота предпонятийных еди­ниц, а именно при необходимости производить иерархи­ческие включения, разводить родовые и видовые признаки операндов мысли, согласовывать содержание с объемом и координировать инвариантные компоненты как более об­щие с вариативными как более частными. Эта неполнота обратимости операций допонятийной мысли за предела­ми сферы одних лишь универсальных закономерностей мыслительного процесса и составляет существо описан­ной здесь характеристики.

С противоположной стороны границы между предпонятийным и собственно понятийным мышлением вместе с формированием полноты инвариантности и с согласован­ностью содержания и объема структурных единиц, или операндов, мысли складывается и полнота обратимости ее операций. Прямая и обратная операции сочетаются в пар­ные композиции, а эти пары в свою очередь координиру­ются в целостные системы со своими законами равновесия, которое, согласно Ж.Пиаже, как раз и создается полнотой обратимости внутри этих операционных сочетаний. Взаим­ная зависимость операций внутри парных композиций и целостных общих координации, в которые включаются эти пары, в своей предельной форме образует операциональ­ные "группы", удовлетворяющие основным условиям, со­здающим целостную связность такой системы.

Для "групп" собственно математического порядка таких условий четыре: (1) операционная замкнутость, (2) ас­социативность, заключающаяся в том, что результат, полу­ченный двумя разными путями, остается одним и тем же, (3) обратимость, создаваемая наличием противоположного операционного "партнера" в каждой паре операций, (4) вза­имная аннулируемость противоположных операций (Корн, Корн, 1970). Не входя в собственно математический аспект понятия "группы" и ее основных условий, которые к тому же изложены здесь не на собственно математическом языке, а "своими словами", только исходя из задач психологического

313

анализа, подчеркнем в контексте данного эмпири­ческого описания лишь психологическую сущность этих условий. Как показывает самый перечень, психологичес­кое существо перечисленных условий состоит в том, что они исключают изолированный характер операций и со­здают органическую целостность операциональной коорди­нации. Главным "стержнем", который скрепляет целостную связанность такой системы, является обратимость опера­ций. Поскольку, однако, эти условия относятся лишь к предельной форме целостных операциональных систем - к группам в собственно математическом смысле этого по­нятия, для приближенного качественного характера этих систем Ж.Пиаже вводит пятое условие - так называемую тавтологию. Психологическое существо последней состоит в том, что качественный элемент такой системы при по­вторении не трансформируется, а остается самим собой в отличие от числа, где прибавление единицы к самой себе дает новое число. Совокупность этих пяти условий создает тот приближенный вариант целостной операциональной системы, который обозначается Ж.Пиаже термином "груп­пировка", охватывающим всю совокупность основных опе­раций мышления.

В контексте задач данного эмпирического описания и даль­нейшего теоретического поиска очень важно подчеркнуть, что такая группировка операций мышления в своем подлин­ном законченном качестве целостно-связного уравновешен­ного операционального ансамбля создается полнотой описываемой здесь характеристики - обратимости опера­ций и достигается именно и только при переходе через гра­ницу между предпонятийным и собственно понятийным интеллектом. При этом существенно, что достигается завер­шенность этого операционального ансамбля в органической связи с полнотой согласованности инвариантных и вариа­тивных компонентов понятийной структуры, разведеннос­тью ее родовых и видовых признаков, координацией содержания и объема. Через все эти промежуточные харак­теристики полнота, завершенность "группировок" оказыва­ется, согласно Ж.Пиаже, связанной с такой исходной

314

характеристикой понятийного мышления, как интеллекту­альная децентрация. Выше уже было приведено положение Ж.Пиаже о том, что скоординированность взаимно обрати­мых операций в целостно-связный ансамбль соотнесена с децентрацией и объективностью, достаточной для того, чтобы преодолеть фигуративную видимость и достичь понятий о таких сложных формах инвариантности, как инвариантность веса, объема и т.д.

VII. Уже в рамках общих эмпирических характеристик и закономерностей мыслительного процесса как межъязыко­вого перевода была выявлена связь свойства обратимости мыс­лительных операций, с одной стороны, с инвариантностью операндных структур и, с другой стороны, со специфичес­ким феноменом понимания, имеющим свои субъективно-психологические проявления и объективные индикаторы. Тот уровень и диапазон инвариантности и обратимости, кото­рый определяется общим принципом организации мысли­тельного процесса как обратимого перевода с языка симультанно-пространственных структур на символически-операторный язык речевых сигналов, имеет, как было пока­зано, и свой диапазон и уровень понимания, которому соответствуют свои не только информационно-психологи­ческие, но и энергетические проявления. Однако на уровне допонятийного мышления диапазон инвариантности и об­ратимости имеет свои границы, за которыми начинает про­являться описанная выше неполнота обеих указанных характеристик.

Естественно ожидать, что за пределами этого диапазо­на, в котором адекватность мыслительного отображения может быть обеспечена лишь общим принципом организа­ции мышления, возникающая неполнота инвариантности и обратимости имеет и свой эквивалент, выраженный в дефектах понимания. Одним из таких очень демонстратив­ных дефектов, возникающих на уровне допонятийного мыш­ления за пределами упомянутого выше диапазона (т.е. там, где требуется расчленить родовые и видовые признаки, согласовать инвариантные и вариативные компоненты и скоординировать содержание и объем операндов мысли,

315

воплощенных в предпонятийных структурах), является опи­санный Л.Выготским и Ж.Пиаже феномен нечувствительнос­ти к противоречию. Так, испытуемый-ребенок, сочетающий рассмотренные выше суждения "птицы - животные" и "птиц больше, чем животных", как и взрослый, сочетающий суж­дения "живые системы являются физическими телами" и "живых систем больше, чем физических тел", допускают явное противоречие, которое не осознается ребенком, нахо­дящимся на уровне допонятийного мышления, но может не осознаваться и взрослым в том случае, если он оперирует не имеющимися уже у него понятийными, а предпонятийны-ми структурами. Тем самым вместе с нарушением согласо­ванности объема и содержания создается и существенный дефект понимания - субъект не фиксирует допущенной ошибки, не может ее исправить и поэтому закономерно ее повторяет.

Совершенно аналогичная нечувствительность к проти­воречию и соответствующий ей дефект понимания вопло­щен в сочетании суждений ребенка о том, что "лодки плавают, потому что они легкие", а большие суда - "по­тому, что они тяжелые" {Пиаже, 1932, с. 399). Достаточно очевидна связь обеих этих ошибок, вытекающих из непони­мания противоречий, с неумением использовать кванторы "все" и "некоторые" и с соответствующей неразведеннос­тью более общих и более частных компонентов предпоня­тийных структур. Поэтому Ж.Пиаже вполне обоснованно связывает нечувствительность к противоречию с трансдук-тивным характером и неполнотой обратимости предпонятийного рассуждения. Заключая рассмотрение указанных феноменов, Ж.Пиаже констатирует, что трансдуктивное рассуждение "...остается необратимым и, следовательно, неспособным вскрыть противоречие" {там оке). Гомоло­гичные этому дефекты понимания выражены в описанных экспериментальной и клинической психологией феноменах нечувствительности к переносному смыслу. Они заключаются в том, что образные сравнения и вообще метафорические выражения типа "железная рука", "стальной характер", так же как пословицы и поговорки, субъект, оперирующий

316

предпонятийными структурами (ребенок, взрослый с низким уровнем интеллекта или с интеллектуальными нару­шениями) понимает лишь в буквальном смысле {Лук, 1968; Семенова, 1954; Блейхер, 1971; Зейгарник, 1988). Гомо-логичность обоих этих дефектов понимания (нечувстви­тельности к противоречию и к переносному смыслу) определяется тем, что адекватность понимания в обоих слу­чаях требует соотнесения общих и частных признаков и тем самым правильного использования кванторов общности. Чтобы осмыслить противоречие или понять переносный смысл, нужно от одних "некоторых" представителей класса подняться к универсальным свойствам "всех" его предста­вителей и спуститься к свойствам других "некоторых". Исхо­дя из этого, отсутствие адекватности таких координации, как и отсутствие полноты инвариантности операндов и об­ратимости операций, имеет свои неизбежные эквиваленты в дефектах понимания.

По другую сторону сечения, разделяющего предпоня-тийное и собственно понятийное мышление, вместе с воз­никновением согласованности содержания и объема, а также полноты инвариантности и обратимости устраняются дефекты-понимания (в частности, нечувствительность к противоре­чию и к переносному смыслу). Полноте инвариантности по­нятийных операндов и обратимости операций соответствует полнота понимания. На наличие такого специфического, высшего уровня понимания, связанного именно с адекват­ным соотношением более универсальных и более частных компонентов понятийной мысли, указывал еще К.Дункер, писавший, что "..."понятность" часто означает не что иное, как зависимость, выводимость из достаточно элементарных и универсальных причинных отношений. Сведение к общим законам действительно влечет за собой определенный тип "понимания", даже и тогда, когда сами эти общие законы еще "непонятны"" (Дункер, 1965). И если мысль взрослого человека, не всегда удерживаясь на высоте собственно поня­тийного уровня и спускаясь в сферу оперирования предпо-нятиями, допускает ошибки, ведущие к рассмотренным выше дискоординациям, то на основе наличия потенциальной полноты

317

понимания, выраженной чувствительностью к проти­воречиям, сразу же возникает понимание ошибочности, ко­торое ведет к ее устранению. Такое восстановление адекватности операндных структур мысли и ее операцион­ного состава на основе понимания возникающих ошибок в содержании и в ходах мысли влечет за собой превращение мыслительных операндов и операций в самостоятельный объект мысли. Этим достигается высший уровень мыслитель­ного процесса, обозначаемый Ж.Пиаже как уровень фор­мальных операций, на котором осмысливается уже не только мыслительно отображенная реальность, но собственная структура и операционный состав мышления.

Вместе с тем, такое превращение операндов и опера­ций в самостоятельный объект мысли создает и новые возможности регуляции и саморегуляции, поскольку адек­ватное управление любым рабочим эффектом системы опи­рается как на сигналы об объектах действия, так и на сигналы о самих действиях (адекватная регуляция пред­метных действий невозможна как без сигналов о предметах, на которые действие направлено, так и без кинестетичес­ких сигналов о самих действиях). Таким образом, полнота инвариантности, обратимости и понимания влекут за со­бой осознанность и высшую ступень произвольности на уровне собственно понятийного мышления. Эту связь об­ратимости с произвольностью регуляции подчеркивал, основываясь на большом эмпирическом материале, Ж.Пи­аже, указывая, что "обратимость может стать полной при произвольном регулировании мысли" {Пиаже, 1965, с. 46). Л.С.Выготский (1956) также подчеркивал, что "осозна­ние понятий приводит к их произвольности" (с. 250) и считал осознанность и произвольность высшими свойства­ми понятий (см. там же). Итак, полнота понимания, пре­вращение мысли в свой собственный объект (как это происходит на стадии формальных операций), осознан­ность и произвольность по сию сторону границы поня­тийного мышления оказываются стянутыми в единый узел. Исходя из этого, они в данном кратком и схематическом перечне рассматриваются в контексте описания одной общей

318

характеристики, центральным стержнем которой яв­ляется полнота понимания содержания и хода мысли­тельного процесса, выраженная в ее субъективных и объективных индикаторах. Вместе с тем, эта полнота выра­женности феномена понимания через характеристики обра­тимости операций, адекватное соотношение инвариантных и вариативных компонентов понятийных структур и согла­сованность их содержания с объемом, их иерархическую упорядоченность и индуктивно-дедуктивный строй связана с исходной характеристикой понятийной мысли - интел­лектуальной децентрацией. Тем самым все характеристики рассмотренного перечня оказываются органически связан­ными друг с другом.

Однако этот перечень, представляя набор взаимосвязан­ных эмпирических проявлений предпонятийной и понятий­ной мысли, оставляет открытым вопрос о той закономерности организации соответствующих познавательных структур, ко­торая лежит в основе органической связи всех этих характе­ристик, и тем самым о том дополнительном принципе организации, отсутствие которого на предпонятийном уровне ведет ко всем рассмотренным дефицитам допонятийной мысли и наличие которого на собственно понятийном уров­не определяет полноту выраженности и меру адекватности всех соответствующих характеристик последнего. Попытка рас­крыть эту структурную закономерность составляет задачу сле­дующего шага анализа.

Теоретический анализ уровневых эмпирических характеристик допонятийной и понятийной мысли

В этом пункте завершается последовательность индук­тивных ходов исследования, реализующих поиск законо­мерностей когнитивных психических структур в процессе подъема от общих и элементарных ко все более частным и сложным уровням их организации, высшим из которых является понятийная мысль. Чтобы завершить весь процесс такого исследовательского подъема от элементарных сен­сорных психических структур к высшим когнитивным струк­турам концептов, включающий не только индуктивные ходы

319

их проверки, необходимо сопоставить следствия из после­дней гипотезы, относящейся к пиковому уровню, с эмпи­рическими характеристиками этой высшей формы мысли. Промежуточным звеном между проверяемым общим прин­ципом организации понятийной структуры и его воплоще­нием в конкретных эмпирических характеристиках этой структуры являются приведенные выше основные крите­рии адекватности гипотезы. Эту промежуточную ступень, хотя бы в ее обобщенно-схематизированном виде, целесо­образно использовать при дедуктивном "спуске", также как при индуктивном "подъеме". Это тем более оправдано, что первые два из основных критериев связаны с исходной парой пограничных эмпирических характеристик.

Такой общей "вершиной" или "точкой пересечения" перечня основных критериев с перечнем эмпирических ха­рактеристик является соотношение эгоцентризма с интел­лектуальной децентрацией, определяющей переход к понятийным структурам и поэтому составившей исходный критерий оценки вероятности искомой гипотезы. Если в процессе индуктивного поиска гипотезы анализ продви­гался в соответствии с генетической последовательностью уровней от предпонятийных структур к понятийным, то здесь, в процессе дедуктивного спуска, реализующего про­верку гипотезы, столь же естественно пойти в обратном направлении, т.е. начать с характеристик понятийной мыс­ли, тем более, что проверяемый принцип организации относится именно к этому высшему уровню. Если гипотеза окажется верной, свидетельством чего должно быть совпа­дение ее следствий (хотя бы в первом приближении) с эмпирическими фактами, то дефициты предпонятийной мысли должны автоматически оказаться следствием отсут­ствия инвариантности соотношения уровней обобщеннос­ти, составляющей предполагаемую специфику организации собственно понятия по сравнению с предпонятием.

Децентрация

Поскольку проверяемая гипотеза была избрана именно по критерию независимости соотношения уровней обобщенности

320

от исходной системы координат, специально проверять гипотезу по этому же критерию и тем самым по ее соответствию первой эмпирической характеристике по­нятийной мысли, т.е. по ее децентрированности (или не­зависимости от смены эгоцентрических систем координат) нет ни необходимости, ни даже просто смысла. Естествен­но, что возможности преодоления эгоцентризма обеспе­чиваются именно этой инвариантностью соотношения уровней обобщенности как по отношению к преобразова­ниям направления ходов мысли внутри индивидуальной системы отсчета (от видового признака к родовому или наоборот), так и по отношению к переходу от одной ин­дивидуальной системы координат к другой и вообще к сме­не начала отсчета. Поэтому по отношению к эмпирической характеристике децентрации как следствию инвариантно­сти соотношения уровней обобщенности здесь нужна не специальная проверка их совпадения, а лишь некоторое эмпирико-теоретическое дополнение.

Уже при описании самых общих эмпирических харак­теристик психических процессов было вскользь упомяну­то о том, что понятийная децентрация завершает собой тот ряд преобразований парадоксальной специфичности пространственной структуры когнитивных психических актов, который начинается свойством проекции, или объективированности ощущения, выраженной инвариан­тным (в определенных пределах) отображением метрики пространства независимо от собственной метрики носи­теля ощущения.

Парциальная метрическая инвариантность отображе­ния локализации объекта в ощущении заключает в себе первый парадоксальный скачок к "десубъективизации" пространственной структуры в психическом акте. При переходе к перцептивным образам в меру их интеграль­ной метрической инвариантности (или полной констан­тности) совершается дальнейшее освобождение уже не только образа пространственного фона, но и предметной фигуры от субъективных ограничений со стороны соб­ственной метрики носителя психики.

321

Вторичные образы (представления), преодолевая естест­венные ограничения перцептивного поля, расширяют его границы, совершая тем самым следующий шаг по пути де-субъективизации познавательных психических структур.

Дальнейший радикальный скачок в преодолении этих субъективных ограничений пространственно-временной структуры психического акта совершается при переходе от образного отображения к мыслительному. За счет вклю­чения символически-операторного языка и реализации межъязыкового перевода здесь, как было показано, гра­ницы пространственно-временного поля психического ото­бражения уже не просто расширяются, а снимаются благодаря устранению абсолютных, разностных и диффе­ренциальных порогов. Кроме того, здесь повышается ин­вариантность отображения, охватывающая тот класс отношений, адекватное отображение которого может быть достигнуто без преобразования систем и выхода в более общую систему координат, а только за счет того, что эти отношения объективно не зависят от изменений начала отсчета.

Однако при переходе через сечение "образ-мысль" ос­таются еще существенные субъективные ограничения. Они связаны, во-первых, с тем, что снятие границ поля мысли происходит здесь лишь в рамках эгоцентрической системы отсчета, поскольку выход к более универсальной системе отсчета здесь еще отсутствует. Отсюда же вытекает и второе ограничение. Оно состоит в том, что поскольку здесь еще нет средств для преобразования системы отсчета, то отсутст­вуют и критерии дифференциации отношений, зависящих и не зависящих от преобразования системы координат. Именно поэтому неадекватным оказывается в частности (и даже в особенности) отражение тех отношений, носителем и "партнером" которых является сам субъект. И наконец, третье субъективное ограничение, остающееся при переходе через границу между образом и мыслью, состоит в следую­щем. Даже там, где отражение отношений уже в рамках эгоцентрической системы отсчета является адекватным, ин­вариантным, т.е. где отображаются отношения, субъектов-

322

но не зависящие от смены эгоцентрических систем коорди­нат, партнеры этого отношения могут в разных индивиду­альных системах отсчета отображаться по-разному. Дальнейшая "десубъективизация" мыслительного отображе­ния, выраженная снятием указанных субъективных ограни­чений, реализуется при переходе через границу между предпонятийной и понятийной мыслью. Это снятие субъек­тивных ограничений достигается за счет наложения допол­нительных требований к инвариантности понятийной структуры, обеспечивающих эффект децентрации.

Инвариантность отношения уровней обобщенности, ос­вобождая мысль от ее жесткой связи с эгоцентрической си­стемой отсчета, кроме повышения инвариантности отображения отношений между объектами мысли, обеспе­чивает и более высокий ранг инвариантности отображения самих объектов. И в этом пункте мы подходим к проверке обсуждаемой гипотезы по третьему из указанных выше кри­териев оценки ее вероятности, касающемуся понятийного отражения свойств соотносящихся объектов (поскольку ин­вариантность мыслительного отражения отношений в ука­занном выше диапазоне достижима уже в предпонятийном мышлении). Так как особенность понятийной мысли, отно­сящаяся к содержанию этого критерия, не воплощена в ка­кой-либо отдельной из эмпирических характеристик обсуждаемого перечня, рассмотрим данный вопрос здесь, в контексте теоретического анализа децентрации, составляю­щей основу других характеристик перечня.

С точки зрения перестройки инвариантности отображе­ния существует аналогия между переходом от сенсорной образной структуры к перцептивной и переходом от пред­понятийной мыслительной единицы к структуре собствен­но понятийной. Как было показано ранее, ощущение как парциальный метрический инвариант адекватно воспроиз­водит (в определенном диапазоне) лишь внешнюю метри­ку, т.е. метрические отношения объекта к окружающему пространственному фону. Перцептивный образ добавляет к этому инвариантное отображение метрики самого объекта. Предпонятийная мысль, организованная в соответствии

323

лишь с общемыслительным принципом межъязыкового пе­ревода, располагает средствами инвариантного мыслитель­ного воспроизведения отношений между элементами отображаемой предметной ситуации (субъектом и предика­том суждения-предложения), но оставляет отображение самих этих соотносящихся элементов на уровне образной ин­вариантности.

Переход от предпонятийной структуры к собственно понятийной, так же как и переход от сенсорной структу­ры к перцептивной, обеспечивает не только инвариант­ность воспроизведения внешних отношений, т.е. отношений между объектами-партнерами, но и инвариантность воспроизведения внутренних отношений, воплощенных в свойствах отображаемого объекта. В первом случае это до­полнение инвариантности происходит на образном уров­не, во втором - на мыслительном, т.е. в рамках процесса межъязыкового перевода. Но в обоих случаях перестройка инвариантности нуждается в опоре на дополнительный параметр, воплощающий в себе характеристики самих парт­неров отображаемого мыслью отношения и остающийся инвариантным при изменениях начала отсчета.

При переходе от ощущения к восприятию таким допол­нительным параметром является расстояние между точками самого объекта, остающееся инвариантным при изменениях расстояния между объектом и началом координат. В случае же перехода от предпонятийной структуры к понятийной ситуация аналогична: видовые и родовые компоненты воп­лощают в себе разные уровни обобщенности отображения одного и того же объекта, в котором вычленяются его видо­вые и родовые признаки. Пространство разнообобщенных признаков одного и того же объекта на уровне мыслитель­ного отображения аналогично пространству разноудаленных от начала отсчета точек одного и того же объекта на уровне перцептивного отображения.

Суть приводимой аналогии состоит в том, что адекват­но воспроизводимое соотношение разных уровней обоб­щенности в такой же мере обеспечивает инвариантное мыслительное отображение самого объекта, в какой отображение

324

внутренних расстояний между точками обеспечи­вает его инвариантное перцептивное отображение. Именно по показателю инвариантности отображения самих соот­носящихся объектов суждение, раскрывающее содержание понятия, восстанавливает последовательность ряда "воспри­ятие-представление-понятие", прерванную переходом от образа к предпонятийному суждению (поскольку последнее, реализуя в определенном диапазоне инвариантное отобра­жение отношений между объектами, не содержит, однако, средств инвариантного мыслительного отображения самих соотносящихся объектов). Поэтому существует, например, перцептивный образ "человека", вторичный образ, или пред­ставление "человека", понятие "человек". Но не существует такой стабильной категории, как предпонятийное суждение "человек".

Вместе с тем, поскольку понятийная мысль остается дву­язычным психическим отражением, выделяющим отношения между элементами из целостной психической структуры об­разных гештальтов, понятийная структура добавляет специ­фическую форму инвариантности отображения самого объекта мысли не только к образной инвариантности отра­жения этого же объекта, но и к мыслительной инва­риантности отражения отношений между объектами. Понятийная структура инвариантно отображает данный объект уже не во внутриобразных рамках наглядного "порт­рета класса", а через отражение соотношений объекта с теми другими объектами, с которыми связана его внутренняя природа, или "сущность". Поэтому содержание понятий­ной структуры не может быть выражено одним словом, а раскрывается лишь в суждении как универсальной едини­це мысли: "Человек есть общественное существо, произво­дящее орудия труда и обладающее сознанием" или "Окружность есть геометрическое место точек, равноуда­ленных от центра". Таким образом, понятие воплощает в себе уже не "портрет класса" как генерализованную образ­ную структуру, а собственно логический класс со всеми его специфическими отличиями от предпонятийных обра­зований.

325

Исходя из всего этого, понятийная структура не случай­но оказывается носителем двойной инвариантности. Один из ее инвариантных параметров - инвариант обратимого межъязыкового перевода - обеспечивает адекватность мыс­лительного отображения отношений между объектами мыс­ли, другой - адекватность мыслительного отображения самих объектов (и это опять-таки аналогично "двуслой­ной" инвариантности перцептивного образа, включающей инвариантность отображения внешней и внутренней метри­ки объекта) (см. Веккер, 1974).

Так в этой высшей точке развития познавательных про­цессов достигается максимум их десубъективизации, или объективации, начинающейся с парадоксальной прост­ранственно-временной организации сенсорных структур и завершающейся актами интеллектуальной децентрации, обеспечиваемой специфической формой инвариантности понятийных структур.

Согласованность содержания и объема в понятийной мысли

Выше было показано, что одним из следствий инва­риантности соотношения уровней обобщенности понятий­ной мысли является специфика понятия как логического класса по сравнению с тем "портретом класса", который воплощен уже в образном отображении. Сюда примыкает и вопрос о специфике понятийных классов по сравнению с теми дефектами предпонятийной классификации, кото­рые воплощены в рассогласованности содержания и объе­ма на уровне предпонятийного мышления.

Инвариантность соотношения уровней обобщенности в структуре понятийной единицы, сформировавшись в качест­ве специфического принципа ее организации и тем самым воплотившись в психофизиологическом механизме, кото­рый определяет критерий ее адекватности, исключает отож­дествление родовых и видовых компонентов, типичное для предпонятийных структур: поскольку этот критерий требу­ет постоянства соотношения уровней обобщенности, "расстояние"

326

между ними должно сохраняться, и тем самым их отождествлению противостоит самый механизм понятийной единицы. Но, исключая отождествление уровней, этот же принцип, воплощенный в адекватном механизме и в соот­ветствующих "детекторах ошибок", ведет к адекватному раз­ведению родовых и видовых компонентов внутри структуры концепта, без чего инвариантность их соотношения не­возможна.

Если же такая адекватная дифференциация родовых и видовых признаков произведена, то это, в свою очередь, уже в порядке обратной связи ведет к поддержанию инвари­антности их соотношения. Вместе с тем, адекватная разве­денность уровней обобщенности и инвариантность соотношения между ними, взаимно подкрепляя друг друга на основе кольцевой взаимосвязи, имеют одним из своих неизбежных следствий адекватную квантифицирующую коор­динацию содержания и объема как в структуре отдельной понятийной единицы, так и во всей динамике понятийного мышления.

Это следствие вытекает из тех хорошо известных основа­ний, что на каждом уровне обобщенности в меру его адек­ватности отображаемому объекту имеет место обратно пропорциональная зависимость между содержанием и объе­мом. Из этого следует, чтр при адекватной расчлененности видовых и родовых признаков объем видового уровня обоб­щенности во столько же раз меньше объема соответствую­щего родового уровня, во сколько раз увеличена полнота его содержания, т.е. во сколько раз он ближе к индивиду­альному "портрету", чем уровень родовой. Но это как раз и означает, что именно в меру инвариантности соотношения родовых и видовых уровней обобщенности в структуре по­нятия (и в качестве следствия этой инвариантности) соотно­шение содержаний и объемов уровней остается неизменным, а содержание и объем понятийной единицы, всегда охва­тывающей различные иерархически соотнесенные уровни (их минимум два), остаются адекватно скоординированны­ми между собой. Тогда рассогласованность содержания и объема в структуре и динамике предпонятийной мысли

327

автоматически оказывается следствием отсутствия инва­риантности соотношения родовых и видовых уровней в сфе­ре предпонятийного интеллекта.

В заключение теоретического рассмотрения этой харак­теристики, свидетельствующего о том, что согласованность содержания и объема является следствием обсуждаемого принципа инвариантности соотношения уровней обобщен­ности, необходимо подчеркнуть, что соотнесение уровней происходит в рамках общих закономерностей мышления как межъязыкового перевода и что существенным фактором под­держания инвариантности является иерархическая структу­рированность символически-операторного языка. Не случайно, конечно, Д.Брунер (1971), анализируя специфи­ку понятийной мысли и связывая ее с соотношением уров­ней обобщенности, специально подчеркивает особую роль иерархической структурированности словесного языка (а не просто богатства его лексического состава).

ИНДУКТИВНО-ДЕДУКТИВНЫЙ СТРОЙ ПОНЯТИЙНОЙ МЫСЛИ

Если в структуру отдельной понятийной единицы вхо­дят минимум два уровня обобщенности, отношение между которыми остается инвариантным, то эта двухуровневая структура неизбежно должна иметь свой эквивалент в операционном составе. Ведь понятие как структурная еди­ница является инвариантом преобразования уровня обоб­щенности. При этом переходу от видового уровня к родовому явным образом соответствует операция обоб­щения, а переходу от родового уровня к видовому - операция конкретизации или индивидуализации.

Таким образом, пара операций "обобщение-индиви­дуализация" органически включена в самый принцип орга­низации отдельной понятийной единицы и представляет операционный эквивалент ее двухуровневой структуры. По­скольку же индукция как движение мысли от частного к общему и дедукция как ее движение в противоположном направлении представляют операционную характеристику не отдельного понятия, а общего направления понятий­ной мысли на его "крупноблочных отрезках", можно, по-

328

видимому, с достаточным основанием сделать следующее заключение: индуктивно-дедуктивный строй понятийной мысли, противостоящий трансдуктивному характеру допонятийного интеллекта, является неизбежным межпо­нятийным аналогом включенности актов обобщения и индивидуализации в операционный состав отдельного по­нятия. Поскольку этот двухвекторный операционный состав явно обусловлен двухуровневой или n - уровневой иерархи­ческой структурой отдельного понятия, в которой соотно­шение уровней должно оставаться инвариантным, есть основания заключить, что индуктивно-дедуктивный строй понятийной мысли может быть представлен как одно из не­избежных частных следствий проверяемого принципа орга­низации. Тогда, как и в случае предшествующей пары пограничных характеристик, трансдуктивный характер предпонятийной мысли окажется неизбежным следствием отсутствия ее разноуровневой организованности и, соответ­ственно, негативным результатом неинвариантного соотно­шения уровней обобщенности.

Иерархизованность понятийной мысли

Инвариантность соотношения между разными (мини­мум двумя) уровнями обобщенности внутри структуры по­нятийной единицы по самой сути принципа ее организации противостоит рядоположности компонентов мысли и вклю­чает в себя их субординацию. Такая форма взаимной упо­рядоченности элементов информационной структуры, при которой они не равнозначны по "удельному весу" и не независимы, но находятся в отношениях включающей при­надлежности, как раз и представляет собой иерархическую структуру. Сохранение инвариантного соотношения уров­ней, разных по рангу обобщенности, означает тем самым и иерархизованность структуры даже отдельно взятой поня­тийной единицы.

Формируясь на основе принципа инвариантности соот­ношения уровней обобщенности и будучи, таким образом, неизбежным следствием этого принципа, такая иерархи­зованность, выраженная отношениями субординации, выходит,

329

однако, за рамки отношения более частных и более общих компонентов и поэтому не исчерпывается полностью индуктивно-дедуктивным строем понятийной мысли, состав­ляющим содержание предыдущей характеристики, а эмпи­рически выделяется в особое свойство понятийной мысли. Дело в том, что иерархическая упорядоченность по рангам обобщенности, прежде всего опирающаяся на различия в уровнях пространственно-временной организации когни­тивных психических структур относительно их объектов, вместе с тем, с необходимостью включает в себя и межуровневые различия по ряду других характеристик, в том числе и по степеням существенности признаков объекта, отобража­емых на разных уровнях обобщенности (о связи структурных различий между уровнями обобщенности с различиями в их статистических, энергетических, операционных и других характеристиках см. Веккер, 1976. - Прим. ред.).

Мера обобщенности признака и степень его существен­ности в отношении определенных конкретных функций в принципе могут и не совпадать. Хотя за большей общнос­тью признака всегда стоит большая мера его необходимо­сти и большая глубина связи с фундаментальными закономерностями, применительно к конкретной роли со­ответствующего признака в определенном типе взаимосвя­зей отношения могут быть и обратными. Более частный признак в определенном контексте взаимозависимостей может быть более существенным. Так, например, свойство сознательности человеческой психики, будучи высшим, но частным признаком последней, в контексте социальной детерминации человеческой деятельности явно существен­нее, чем более общие свойства психики, имеющиеся уже на дочеловеческом уровне. Но за различиями в степенях общности всегда стоят различия по степеням существеннос­ти, и, наоборот, за разными рангами существенности всег­да стоит тот или иной градиент общности. Так дело обстоит и в приведенном примере соотношения частных, но в оп­ределенном контексте человеческой деятельности более существенных признаков сознания с более общими, но (в этом же контексте!) менее существенными признаками вся-

330

кой психики. Разным уровням обобщенности соответству­ют, таким образом, разные уровни существенности отобра­жаемых признаков объекта. Поэтому субординация уровней обобщенности, вытекающая из принципа инвариантности их соотношения, в структуре понятийной мысли имеет од­ним из своих необходимых следствий субординацию по сте­пеням существенности отображаемых признаков, т.е. то самое свойство иерархизации, которое в описанном эмпиричес­ком перечне противостоит синкретизму предпонятийного мышления.

Рассмотренный в ходе эмпирического описания чрезвы­чайно показательный факт включенности речевых конструк­ций подчинения в свойство иерархизации понятийной мысли является следствием того, что инвариантность соотношения уровней обобщенности поддерживается в рамках общего принципа обратимого межъязыкового перевода. Поэтому иерархизованность с необходимостью должна затрагивать оба языка мыслительных процессов. Соответственно этому от­сутствие инвариантности соотношения уровней обобщенно­сти в допонятийном мышлении и вытекающий отсюда его синкретизм (как антитеза иерархизации) также имеет дву­язычное воплощение: он выражен, во-первых, нерасчленен-ной рядоположностью образных компонентов мысли и, во-вторых, господством соположения или сочиненных кон­струкций в языке ее речевых сигналов.

Адекватная координация вариативных и инвариантных компонентов в структуре понятийной мысли

Уже в рамках эмпирического описания была сделана по­пытка показать, что за изученными Ж. Пиаже феноменами неадекватности в предпонятийном отображении инвариант­ности физических величин стоит более общая эмпирическая закономерность, раскрывающаяся прежде всего именно по отношению к сохранению числа, объема, веса и т.д. просто потому, что здесь сам факт объективной инвариантности этих величин незыблемо установлен и соответствующие ошибки мысли раньше и резче бросаются в глаза. Исходя из этого,

331

рассматриваемая характеристика понятийной мысли была описана не только как адекватное осмысливание сохране­ния физических величин, а как адекватная координация ин­вариантных и вариативных компонентов в структуре понятийной мысли. Этот шаг эмпирического обобщения ста­вит рассматриваемую характеристику в особое положение среди всех остальных. Дело в том, что выраженное в таком виде, это эмпирическое обобщение содержит по существу тот же самый специфический принцип организации поня­тийной единицы, который на более общих эмпирических и теоретических основаниях был сформулирован в результате поиска соответствующей гипотезы, объяснительный потен­циал которой проверяется в данном разделе анализа по от­ношению ко всему перечню рассмотренных характеристик.

Несколько переформулировав как содержание этой ха­рактеристики, так и содержание проверяемого теоретически отобранного принципа организации, легко установить, что в этом пункте пересекаются индуктивно-эмпирический и дедуктивно-теоретический ходы анализа и результаты их совпадают.

Пойдем сначала "снизу", от эмпирической картины соответствующих феноменов. Согласованность инвариан­тных и вариативных характеристик в структуре понятий­ной мысли выражается в том, что вариации совершаются в рамках определенного инварианта. Инвариантной оста­ется более общая величина, например объем жидкости, а варьирует в рамках этого инварианта более частный параметр - форма. Родовой признак является инвариан­том видовых вариаций, а видовой - вариантом модифи­каций в пределах общего родового инварианта.

Сущность рассматриваемой характеристики заключа­ется не в фиксации отдельно взятого родового инвариан­та и отдельно взятых видовых модификаций, а в их взаимной согласованности. Но эта согласованность выра­жается как раз в том, что более частный, видовой при­знак всегда варьирует внутри диапазона более общего, родового инварианта. А это означает, что констатируемая согласованность инвариантных и вариативных компонентов

332

понятийной структуры фактически включает в себя инвариантность соотношения родового и видового уров­ней обобщенности, которая составляет содержание про­веряемого специфического принципа организации понятийной мысли. Таким образом, переформулирование эмпирического описания привело к содержанию теорети­чески обоснованной закономерности.

Произведем обратную операцию: переформулируем со­держание гипотезы. Инвариантность соотношения родо­вого и видового уровней обобщенности по своей логико-психологической сущности означает, что видовые модификации остаются в пределах общего рода. Общий род является инвариантом видовых вариаций. Но поскольку ги­потеза состоит в инвариантности соотношения уровней обобщенности, а за последним стоит отношение родового инварианта к его видовым вариациям, то мы приходим к инвариантности самого соотношения инвариантных и ва­риативных компонентов, которая как раз и составляет со­держание эмпирического описания рассматриваемой характеристики понятийной мысли.

Таким образом, по отношению к этой характеристике понятийной мысли совпадение эмпирического обобщения с теоретически полученной закономерностью может быть констатировано без промежуточных индуктивных и дедук­тивных ходов анализа, а путем простого переформулирова­ния тех соотношений, которые составляют содержание как описываемой эмпирической характеристики, так и обсуж­даемой гипотезы, объяснительный потенциал которой здесь проверяется. К такого рода соотношению эмпирических кон­статации с теоретическими ожиданиями, при котором про­исходит их прямое совпадение, не требующее почти никаких посредствующих звеньев обобщения и конкретизации, наш анализ приводит уже вторично. Ранее было показано, что эмпирическое описание ощущения как парциального метри­ческого инварианта без всяких посредствующих ходов совпало с соответствующим уровнем пространственно-временной шкалы форм изоморфизма, составленной на общетеорети­ческих основаниях (см. Веккер, 191 А).

333

Нет, вероятно, особой необходимости детально пояснять, что с этой же точки зрения все феномены неадекватного осмысливания сохранения физических величин на уровне допонятийного интеллекта содержат столь же прямые свиде­тельства того, что в предпонятийной структуре еще отсут­ствует обсуждаемый принцип инвариантности отношения уровней обобщенности, который эквивалентен согласован­ности инвариантных и вариативных компонентов мысли.

Полнота обратимости операций в структуре понятийной мысли

Теоретический анализ полноты обратимости операций в структуре понятийной мысли входит в одну концептуаль­ную "ячейку" с анализом рассмотренной выше характери­стики - специфики инвариантности понятийной структуры. Но если эта последняя представляет особый интерес с точки зрения прямого совпадения эмпирических обобще­ний с теоретическими выводами, то при анализе полноты обратимости операций интереснее всего именно соотно­шение между спецификой инвариантной структуры поня­тийной мысли и спецификой обратимости ее операционного состава. В данном пункте анализ вплотную подходит к затра­гивавшемуся уже выше дискуссионному вопросу о том, что является исходным и что производным в этом отношении. Весь ход предшествующего анализа ясно показывает, что если инвариантное воспроизведение свойств и отношений объекта на данном познавательном уровне не включает в себя инварианты, закрепленные механизмами нижележа­щих уровней и снизу проверяющие адекватность структур данного уровня, то инвариантным компонентам последне­го просто неоткуда было бы взяться, кроме как из его собственного операционного состава. Но тогда источники обратимости этого операционного состава пришлось бы искать за пределами инвариантных компонентов соответст­вующих когнитивных структур, поскольку при такой ин­терпретации эти инварианты оказываются не детерминантой, а следствием обратимости операций. Ж.Пиаже, как уже упо­миналось, именно таким образом трактуя соотношение ин-

334

вариантности когнитивных структур с обратимостью опера­ционного состава, естественно и даже неизбежно приводит к выводу о том, что если математика, не будучи, как он считает, абстракцией физического опыта, "является абст­ракцией общих координации действия", то основу ее при­способленности к физической реальности нужно искать внутри организма субъекта {Пиаже, 1965).

Исходя из всего этого, данный пункт анализа приоб­ретает особую теоретическую остроту. Понятийная психи­ческая структура относится к пиковой точке возрастания уровня сложности познавательных процессов. Проверяе­мая гипотеза о том, что специфическая закономерность организации понятийной структуры состоит в инвариант­ности соотношения уровней обобщенности, исходит из того, что все инварианты когнитивных структур, относя­щихся к нижележащим уровням, включаются в организа­цию понятийной мысли. Инварианты образного уровня познавательных стуктур входят в мышление через один из его языков, а общемыслительный инвариант обратимого перевода информации с одного языка на другой входит в организацию понятийной структуры, в которой этот пе­ревод представлен минимум на двух уровнях обобщеннос­ти. Это и создает в данном пункте анализа критическую ситуацию для проверки рассматриваемой закономернос­ти: поскольку все резервы инвариантности, коренящиеся в иерархии познавательных структур, в этой закономер­ности учтены, и если она отвечает реальности, то вся эм­пирическая специфика операционного состава понятийной мысли должна органически следовать из принципа инва­риантности соотношения уровней обобщенности в ее структуре и динамике.

Как было показано выше, эта подлежащая объяснению эмпирическая специфичность операционного состава по­нятийной мысли связана именно с достигаемой только на этом уровне полнотой обратимости операций, сочетающихся здесь в органически целостный ансамбль или некий "опе­рационный гештальт". Прямая и обратная операции объеди­няются в парные композиции, а эти пары, в свою очередь,

335

координируются в целостные системы, которые подчиня­ются, согласно Ж.Пиаже, законам внутреннего равновесия, создаваемого именно полнотой обратимости внутри соот­ветствующих парных сочетаний. Такой органически целост­ный "операционный гештальт" и составляет "группу". По самому смыслу этого понятия оно воплощает в себе инвари­антность некоторых операндов относительно соответствую­щей системы операций. Существо обсуждаемого вопроса состоит в том, определяется ли инвариантность понятийно­го операнда обратимостью соответствующих операций или, наоборот, сама обратимость операций, фактически конста­тируемая в эмпирической картине, является следствием ин­вариантности операнда, который в этой обратимости операций объективно проявляется.

Если верен рассматриваемый принцип инвариантности отношения уровней обобщенности в структуре понятий­ной единицы, то органическая целостность и внутренняя уравновешенность операционного ансамбля, выраженная полнотой обратимости входящих в него операций, должна вытекать из специфики организации понятийного операн­да именно как инварианта преобразования уровней обоб­щенности. Но понятийный операнд, как было показано, включает в себя минимум два уровня обобщенности - родовой и видовой, отношение между которыми остается инвариантным. Двухуровневой обобщенности как структур­ной характеристике операнда соответствует двойная на­правленность обобщения как мыслительной операции. Переход от видового уровня к родовому представляет собст­венно обобщение, или положительное обобщение, а пере­ход от родового уровня к видовому воплощает отрицательное обобщение, или конкретизацию (или, точнее говоря, ин­дивидуализацию). При этом, поскольку без двухуровневой обобщенности не существует понятийного операнда, то операции положительного и отрицательного обобщения нерасторжимо соединены в операционную пару. Каждая из этих противоположных операций работает здесь именно и только в качестве партнера и в изолированном виде не фун­кционирует, ибо изоляция одного из партнеров автоматически

336

разрушает структуру операндной понятийной едини­цы. При этом полнота инвариантности отношения родового и видового уровней обобщенности операнда определяет пол­ноту обратимости соответствующих операций внутри пары.

Но принцип инвариантности отношения уровней обоб­щенности в структуре понятийного операнда соотнесен не только с операционной парой "обобщение-индивидуа­лизация". В самом деле, включенность как минимум двух уров­ней обобщенности в структуру понятийной единицы с необходимостью предполагает выделение родовых и видо­вых признаков из целостного пространственно-предметного гештальта (операция анализа) и соединение их в единую структуру здесь уже не образного, а "концептуального" геш­тальта (операция синтеза). При этом в такой же мере, как здесь невозможно обобщение без конкретизации, нереализуемы и изолированные друг от друга анализ и синтез. И нерасторжимость партнеров каждой из операционных пар, и неотделимость обеих пар друг от друга детерминированы двухуровневостью структуры понятийного операнда.

Обратимся теперь к третьей операционной паре - срав­нению. Аналитическое разделение родовых и видовых уров­ней внутри психической структуры понятийной единицы и поддержание инвариантности соотношения между ними, не допускающее отождествления рода с видом, с необходи­мостью предполагает различение минимум двух видовых при­знаков внутри общего рода (ибо при невозможности выделить хотя бы два вида внутри рода оба уровня неизбежно факти­чески совпадают). Но такое различение двух видов внутри рода вместе с тем с необходимостью сопряжено с иденти­фикацией, или отождествлением, их общего родового призна­ка. Таким образом, партнеры операционной пары "сравнение" в такой же мере органически связаны друг с другом, как и партнеры других операционных пар.

В итоге нерасторжимость партнеров всех трех операцион­ных пар и органическая координация этих пар в целостный ансамбль или группу вытекает из двухуровневое структуры понятийного операнда, а внутренняя уравновешенность этого ансамбля, создаваемая полнотой обратимости внутри каждой

337

из операционных пар, следует из поддержания инва­риантности отношения между родовым и видовым уровня­ми в структуре концептуального операнда.

Вообще говоря, абстрактно допустимо и обратное соот­ношение, т.е. можно считать, в соответствии с теоретичес­кой позицией Ж.Пиаже, что инвариантность отношения уровней обобщенности в структуре понятийного операнда есть следствие полноты обратимости операций. Но дело в том, что соотношение уровней обобщенности в операнде специфично для каждой отдельной понятийной единицы и определяется ее конкретным содержанием, которое задается объектом и проникает на концептуальный уровень, пройдя через все нижележащие слои когнитивных структур, начи­ная с сенсорно-перцептивных образов данного объекта. Имен­но эта опора на всю совокупность конкретных познавательных инвариантов, укорененных в механизмах соответствующих когнитивных уровней, исключает возможность произволь­ного объединения в общий род таких, например, объектов, как "гвоздь" и "панихида" или "киевский дядька" и "ого­родная бузина". Реализуемое всеми этими инвариантами ог­раничение степеней свободы, необходимых для операций такого хаотического обобщения, как раз и определяет смысл соответствующих поговорок, из которых взяты приведенные примеры.

Таким образом, за инвариантностью отношения родо­вого и видового уровней обобщенности стоит вся иерархия информационных структур, относящихся к данному конкрет­ному объекту отражения и включающих свои специфичес­кие пространственно-временные предметные характеристики и соответствующие им частоты встречаемости. Тем самым инвариантность отношения уровней обобщенности, специ­фичная для каждого понятийного операнда, имеет более общие и более глубоко лежащие источники, чем операцио­нальный состав соответствующего концепта. А такое сохра­нение инвариантности соотношения родового и видового Уровней в структуре концепта получает свое выражение в обратимости операций, которая является следствием и ин­дикатором этой инвариантности.

338

Обратное же соотношение не имеет оснований потому, что если корни инвариантности как причины обратимости поддаются объяснению с помощью другого базиса, то ис­точники обратимости операций, трактуемой как причина инвариантности операнда, остаются неизвестными. Исполь­зуемая Ж. Пиаже ссылка на общебиологические основания координации операций, на укорененность последней в орга­низме как носителе психики не снимает неопределенность, а, наоборот, увеличивает ее, поскольку такой источник об­ратимости, отнесенный к организму, является, во-первых, слишком общим и не содержит оснований для специфично­сти операционного состава данного конкретного понятий­ного операнда и, во-вторых, не содержит никаких видимых подступов к возможной схеме такого внутриорганического механизма обратимости операций.

Следовательно, инвариантность операнда не поддается выведению из обратимости операций, а полнота обратимости операций, сочетание противоположных операций в нерас­торжимые пары и координация парных композиций в орга­нически целостный операционный гештальт или группу могут быть представлены как следствие принципа инвариантности отношения уровней обобщенности в структуре понятийного операнда. И тогда "негативом" этого сотношения являются незавершенность целостности операционного ансамбля и все дефекты полноты обратимости, свойственные предпонятий-ному мышлению.

Этот вывод, касающийся соотношения инвариантности понятийных операндов с обратимостью мыслительных опе­раций, носящий в контексте анализа данной отдельной эм­пирической характеристики относительно частный характер, представляет, однако, принципиальный теоретико-психоло­гический и даже общефилософский интерес.

Как было показано в первых главах монографии, основ­ной парадокс, выраженный уже в эмпирической картине пси­хических процессов, состоит в том, что будучи, как и всякая другая функция организма, свойством или состоянием свое­го носителя, этот процесс в его итоговых характеристиках поддается формулированию лишь в терминах свойств объектов,

339

воздействующих на носителя психики, состояния же самого носителя в картине психического акта не представ­лены. С особой остротой эта парадоксальность выражена, конечно, в познавательных процессах, а с максимальной ос­тротой - на высшем уровне последних, т.е. в понятийных структурах. Теоретико-психологический и общефилософский аспект этого парадокса состоит в том, что, поскольку харак­теристики познавательного психического акта формулируются в терминах свойств объекта, они не могут быть выражены в терминах состояний носителя психики; поскольку же позна­вательный акт все же остается свойством своего носителя, его структура неизбежно должна поддаваться формулирова­нию в терминах состояний последнего.

Выход из этой парадоксальной эмпирико-теоретической ситуации только один: в совокупности многообразных свойств носителя психической информации должны быть найдены такие его состояния, которые сами поддаются формулиро­ванию в терминах характеристик объекта, отображаемого данной психической структурой. Но поддаваться формулиро­ванию в терминах свойств объекта такие состояния носителя психики могут только в том случае, если они сохраняют свойства объекта инвариантными (в определенном диапазо­не и с соответствующей мерой точности). Именно этому требованию не удовлетворяют взятые сами по себе характе­ристики операционного состава познавательной, в частно­сти понятийной, структуры. Но этому условию удовлетворяют задаваемые объектом и коренящиеся уже в механизмах сенсор­но-перцептивных актов инвариантные характеристики раз­личных когнитивных, и в частности понятийных, структур.

Уже исходя из этих общих теоретико-методологических оснований, следует ожидать, что в соотношении инвариант­ных компонентов когнитивных операндов с их операцион­ным составом исходной детерминантой являются именно задаваемые объектом соответствующие инвариантные харак­теристики операндных структур и что поэтому ход анализа, отправным пунктом которого избирается сам по себе опера­ционный состав, не может привести к снятию неопреде­ленности. В таком общем заключении могут быть выражены лишь стратегически и философски обоснованные предвари-

340

тельные ожидания, поскольку в нем произведен "прыжок" мысли через все посредствующие конкретные звенья эмпирико-теоретического анализа.

И если теперь конкретный эмпирико-теоретический ана­лиз вопроса об этих соотношениях операндов и операций применительно к высшему уровню когнитивных структур, подкрепляя предшествующие аналогичные результаты (см. Веккер, 1974), подтверждает эти ожидания и на вершинной точке иерархии когнитивных психических структур, то этот результат выходит за пределы анализа данной отдельной характеристики эмпирического перечня и приобретает общегносеологический интерес в контексте проблемы пси­хофизиологических механизмов, обеспечивающих построе­ние объективной картины мира.

Чувствительность к противоречиям и переносному смыслу как выражение полноты понимания

Уже при анализе родовых характеристик и общих зако­номерностей мышления как обратимого межъязыкового перевода была выявлена органическая связь обратимости мыслительных операций с феноменом понимания, в ко­тором объективное свойство обратимости находит свое субъективно-психологическое выражение. Однако за преде­лами диапазона, в котором не требуется соотносить уровни обобщенности, этот универсальный принцип организации всякой мысли, не обеспечивая полноты обратимости опе­раций, не может обеспечить предельной выраженности фе­номена понимания. Прежде всего это относится к тому типу понимания, который выражается в выведении свойств объекта мысли из более общих оснований и закономерно­стей (Дункер, 1965).

Такая необеспеченность полноты обратимости и вле­чет за собой все те специфические ошибки и дефекты понимания, которые свойственны допонятийному мыс­лительному уровню, в частности дефициты в понимании противоречий и переносного смысла (поскольку чувстви­тельность к противоречиям и переносному смыслу требует

341

адекватного соотнесения уровней обобщенности, которое здесь как раз и отсутствует).

Если мера полноты понимания опирается на соответст­вующую степень обратимости операций, то последняя, в свою очередь, закономерно связана с уровнем инвариантности опе­рандов, над которыми производятся эти операции. Именно поэтому важнейшей эмпирико-теоретической задачей пред­шествующего анализа было выяснение вопроса о том, какой из партнеров в соотношении инвариантности операндов с обратимостью операций является ведущей детерминантой.

Но проведенный выше теоретический анализ показал, что специфика органической целостности операционного ансамбля понятийного мышления, включающая нерастор­жимую координацию операционных пар и полноту обрати­мости противоположных операций внутри каждой из них, вытекает из инвариантности соотношения уровней обобщен­ности в структуре понятийного операнда. Опираясь на все нижележащие когнитивные инварианты, которые вместе с тем включаются и в понятийную структуру, эта специфич­ная для концепта форма инвариантности является, таким образом, ведущей детерминантой, которая определяет пол­ноту обратимости операций (что, конечно, не означает от­сутствия обратных связей между инвариантностью операндов и обратимостью операций).

Но если полнота понимания, в частности выраженная чувствительностью к противоречиям и переносному смыс­лу, детерминируется полнотой обратимости операций, а пос­ледняя, в свою очередь, определяется инвариантностью соотношения уровней обобщенности в структуре понятий­ного операнда, то это означает, что достигаемая на поня­тийном уровне полнота понимания во всех ее эмпирических проявлениях может быть представлена как следствие той формы инвариантности, которая специфична для психичес­кой структуры концепта. Поскольку полнота понимания, достигаемая в понятийном мышлении, охватывает здесь не только предметное содержание мысли, но и ее собственную структуру и динамику и тем самым обеспечивает возможно­сти коррекции ошибок, есть основания заключить, что все рассмотренные при эмпирическом описании аспекты полноты

342

понимания - чувствительность к ошибкам, в частнос­ти к противоречиям, и к переносному смыслу, превращение мысли в свой собственный объект (выраженное специфи­ческой рефлексивностью понятийного мышления), макси­мальная осознанность и произвольность регуляции совместно обеспечиваются полнотой инвариантости в структурной еди­нице понятийной мысли.

Собственно, весь комплекс описанных дефектов пони­мания в допонятийной мысли, относящихся как к ее пред­метному содержанию, так и к ее собственной структуре и динамике, является следствием несохранения инвариантности отношения уровней обобщенности, что неизбежно влечет за собой дефициты в работе "детектора ошибок".

Таким образом, теоретический анализ показывает, что все описанные выше эмпирические характеристики поня­тийной мысли могут быть в первом приближении представ­лены как следствия проверяемого принципа ее организации, состоящего в том, что психическая структура концепта яв­ляется инвариантом обратимого межъязыкового перевода, ведущегося минимум на двух уровнях обобщенности.

Этим заканчивается проверка данного принципа на базе критерия его объяснительной силы по отношению к налич­ному составу основного эмпирического материала, накоп­ленного в экспериментальной психологии мышления. Далее необходимо произвести проверку этой закономерности по критерию ее прогностических возможностей. Поскольку, однако, теоретический прогноз требует выведения следствий из рассматриваемой закономерности применительно к раз­личным, в том числе межпроцессуальным, аспектам мышле­ния, реализация следующих шагов анализа требует выхода в более широкую область соотношений мышления и интел­лекта, в контексте которой будут приведены некоторые результаты специальной экспериментальной проверки рас­сматриваемого принципа организации понятийной мысли по критерию его прогностического потенциала.

343

Глава 15. Мышление как интегратор интеллекта

Соотношение мышления и интеллекта

Целостно функционирующая совокупность познавательных процессов, включающая все уровни, начиная от сенсор­ного и кончая концептуальным, ближе и полнее всего охватывается категорией "интеллект". Поскольку весь предшествующий анализ показал, что высшие уровни этой интегральной совокупности не эмансипируются от закономерностей, являющихся сквозными для всех слоев когнитивных структур, и что концепт включает в себя образные компоненты, проходящие от корня познавательной иерархии через весь ее ствол до самых вершинных образований, понятийное мышление неизбежно выступает как форма интегральной работы многоуровневой иерархии интеллекта, охватываемой общим принципом, в рамках ко­торого действуют частные закономерности каждого из уров­ней в отдельности. Так последовательный ход анализа естественно подводит к вопросу о соотношении мышления и интеллекта.

Проблема структуры интеллекта занимает промежуточное положение в системе психологических знаний. Она от­носится к средним уровням обобщенности иерархии психологических дисциплин. С одной стороны, через сис­тему ментиметрических измерений и основанных на них методов психодиагностики проблема интеллекта связана с целым рядом прикладных областей - педагогической, кли­нической, инженерной психологией и т.д. С другой сторо­ны, она опирается на

344

общепсихологическую теорию познавательных процессов, основанную на существенно более широком эмпирическом базисе и более универсаль­ном концептуальном аппарате. При этом острота прикладно­го запроса к практическим выводам из теории интеллекта непрерывно и со все большим ускорением возрастает, а возможности дальнейшего развития самой теории ин­теллекта на пути прямого эмпирического обобщения результатов ментиметрических измерений и данных психо­диагностики все более явно понижаются, и также со все большим отрицательным ускорением. Это тревожащее соотношение связано с тем, что возможности прямого выяв­ления связей и закономерностей, лежащих близко к эмпирической поверхности, уже почти исчерпаны, а су­щественное дальнейшее повышение валидности и надеж­ности психометрических измерений интеллекта само базируется на знании основных закономерностей природы измеряемых явлений. Общие принципы метрологии с необходимостью требуют, чтобы функциональные зависимо­сти, воплощающие природу измеряемой величины, были положены в основу выбора ее единиц и соответствующих способов и процедур измерения. А это, в свою очередь, неизбежно связано с дальнейшим развитием общепсихо­логической теории познавательных процессов.

Между тем в общепсихологическом истолковании закономерностей различных познавательных процессов и связей между ними продолжает царить значительный "концептуальный беспорядок". Здесь имеется целый спектр раз­личных интерпретаций, крайние варианты которых воплощают альтернативу противоположных направлений. На одном из этих полюсов разные познавательные процессы, входящие в состав интеллекта, представлены средства­ми совершенно разных систем понятий и в терминах разных научных языков (психофизика, теории перцептивных гештальтов и логико-лингвистические концепции мышления). На другом полюсе, наоборот, границы между ощущением, восприятием, мышлением, интеллектом размыты. Как уже упоминалось, несмотря на резкое различие в понимании природы психических

345

явлений бихевиоризмом и гештальтизмом, их общей предпосылкой является стирание граней между образом, мышлением и интеллектом, которое в би­хевиоризме служит основанием отрицания психики, а в гештальтизме фактически приводит к пренебрежению спе­цификой собственно человеческого интеллекта.

Такое "уплощение" разноуровневой иерархии, маскирующее специфические особенности каждой из познава­тельных структур, входящих в состав интеллекта, неизбежно влечет за собой феноменологический подход к его изуче­нию. И не случайно поэтому обзор современного состояния проблемы интеллекта, далеко ушедшей в своем эмпири­ческом развитии от раннего бихевиоризма и гештальтизма, все же выявляет доминирование феноменологических кон­статации над собственно структурным анализом (см. Юрке-вич, 1971). А феноменологизм существенно замедляет удовлетворение острого запроса со стороны прикладных областей знания. В особенности феноменологический под­ход "противопоказан" такому прикладному аспекту про­блемы человеческого интеллекта, как его моделирование в системах искусственного интеллекта, поскольку самая сущность моделирования требует знания структуры и механиз­мов организации моделируемого объекта.

Преодоление же феноменологизма и стоящей за ним мнимой альтернативы взаимоисключающих интерпрета­ций требует четкой дифференциации исходных и произ­водных уровней познавательных процессов, входящих в состав интеллекта, но осуществленной, однако, в рамках общих закономерностей их организации. А эта задача разведения исходных и производных, общих и частных уровней и форм интеллекта, в свою очередь, с необхо­димостью требует специальной стратегии, опирающейся на генетический принцип и метод абстрагирующей "эк­стирпации" высших уровней. Только такая стратегия дает возможность выявить собственные характеристики и за­кономерности каждого из видов и уровней познаватель­ных процессов и лишь на той основе подойти к раскрытию способов их синтеза "снизу" и "сверху" в интегральную структуру человеческого интеллекта.

346

Именно такая прицельная установка, соответствующая основным идеям целостного подхода к изучению структу­ры интеллекта, который воплощен в теоретической кон­цепции и экспериментальных исследованиях Б.ГАнаньева (1968; 1970) и была положена в основу выбора аналитичес­кой стратегии абстрагирования от высших уровней интел­лекта на первых этапах его исследования. Основная часть исследовательского "маршрута", которая реализует поуровневый подъем от элементарной сенсорной структуры к ког­нитивной структуре концепта, и составляет содержание предшествующих глав. Произведенное выше рассмотрение каждой из этих структур в отдельности в меру ее абстра­гированное™ от обратного воздействия высших слоев ин­теллекта представляет аналитическую часть реализуемой стратегии.

Поскольку же обратное направление "экстирпации", выраженное абстрагированием собственных возможностей данной структуры от нижележащих, более общих когни­тивных процессов (неизбежно включенных в работу дан­ной структуры) невозможно, эта пройденная основная часть маршрута реализует и синтетическую часть принятой стратегии, во всяком случае частично, а именно в отношении связей данной познавательной структуры с нижележащи­ми пластами интеллектуальной иерархии. С наибольшей пол­нотой эта частичная реализация синтеза выражена в изучении психической структуры концепта, поскольку высший уро­вень включает в себя уже все нижележащие слои интеллек­та, охваченные не только специфическими, но и едиными закономерностями организации и "скрепленные" общими сквозными характеристиками.

Однако на пройденном отрезке исследования этот синтетический аспект реализует лишь одно из направлений синтеза - синтез "снизу вверх". Теперь, когда эта часть маршрута, соответствующая подъему от сенсорного фундамента к концептуальному пику, завершена, естественно встает обратная задача "спуска", реализующего второй вектор интеграции когнитивных процессов в целостную структуру интеллекта - синтез "сверху вниз".

347

Эта линия исследования охватывает, однако, не только влияние понятийного мышления на располагающийся ниже его слой иерархии когнитивных структур интеллекта, но и внутренние характеристики и закономерности самой понятийной мысли как вершинного информационного пласта этой иерархии. Дело в том, что, поскольку понятийное мышление как высшая, но частная форма познавательных процессов включает в себя универсальные сквозные характеристики и законо­мерности организации нижележащих форм мышления, здесь, на вершине пирамиды мыслительных процессов, их уровень и вид между собой совпадают. Иначе говоря, поня­тийная мысль - это одновременно и высшая стадия разви­тия мышления, и высший уровень его организации и вместе с тем вид мышления, операндом которого является кон­цепт. Это совпадение уровня и вида естественно определя­ется здесь тем, что, поскольку это вершина когнитивных структур, сюда входят все влияния "снизу", а регуляция "сверху" в рамках структуры самого интеллекта (а не лич­ности в целом) выступает как саморегуляция. Тем самым синтез "снизу" и "сверху" здесь и только здесь оказывается совмещенным. И именно в этом своем качестве, сочетаю­щем в себе уровень и вид, синтез "снизу" и "сверху", по­нятийная мысль выступает как форма интегральной работы интеллекта.

Понятийная мысль как вид мышления и как

ФОРМА РАБОТЫ ИНТЕЛЛЕКТА

Все предшествующие промежуточные обобщения, касающиеся способов организации мышления вообще и понятийной мысли в частности, были сделаны на широком эмпирическом базисе экспериментальной и прикладной психологии собственно мыслительных процессов. Соответственно этому проверка обсуждаемой гипотезы о специфичес­кой межуровневой инвариантности концепта по критерию ее объяснительной силы была произведена по отношению к эмпирическим характеристикам мыслительных процес­сов, установленным в экспериментальной психологии опять-таки мышления как такового (допонятийного и понятийного). Однако, как было

348

показано выше, понятийная мысль включает в себя все нижележащие уровни когнитив­ных структур и тем самым предстает одновременно и как высший генетический уровень мыслительных процессов, и как их вид, который воплощает в себе форму интегральной работы интеллекта.

Одним из следствий гипотезы о принципе вертикаль­ной иерархической организации концепта является необходимость органических связей понятийных структур со всеми нижележащими когнитивными уровнями, входящими в со­став интеллекта. Эти связи пронизывают целостную структуру интеллекта, они идут не только "снизу вверх", но и "сверху вниз", от абстрактных концептов к концептам более конкретным, затем к доконцептуальным мыслительным структурам и далее к домыслительным, т.е. собственно образным психическим гештальтам (мнемическим и сенсорно-перцептивным). Такой характер внутриинтеллектуальных межпроцессуальных взаимосвязей, обусловленных принципом организации понятийной мысли, в свою оче­редь, ведет к выводу о том, что психическая структура концепта выступает если не как структурная единица цело­стной системы интеллекта (поскольку последний включает доконцептуальные и даже домыслительные уровни), то во всяком случае как интеллектообразующая интегративная единица.

Эти соотношения дают основания ожидать, что не только целостная организация системы понятий, но даже отдельный относительно изолированный концепт принципиаль­но не поддается полному обособлению от других когнитивных образований, входящих в состав интеграль­ной структуры интеллекта. Если - согласно гипотезе - концепт представляет собой такую интеллектогенную еди­ницу, то специальная экспериментальная проверка этой гипотезы по критерию ее прогностических возможностей предполагает верификацию ее следствий, относящихся уже не только к собственно концептуальным или даже обще­мыслительным характеристикам, но именно к системной структуре интеллекта в целом.

349

Исходя из содержания и объема выборки экспериментально проверяемых следствий из обсуждаемого принципа организации концепта, задачи, пути и некоторые резуль­таты такой специальной экспериментальной проверки про­гностической силы этого принципа рассматриваются именно здесь, в контексте проблемы "мышление как интегратор интеллекта", которой посвящен этот раздел монографии. В соответствии с общей стратегией исследования, предпола­гающей расположение экспериментальных задач в порядке возрастания степени объективности методов и критериев проверки психологических гипотез, рассмотрим последо­вательно вопросы об информационных (структурных и статистических), операционных и энергетических характе­ристиках понятийной мысли как формы интегральной работы интеллекта.

О СТРУКТУРНЫХ ХАРАКТЕРИСТИКАХ ОТДЕЛЬНОГО КОНЦЕПТА КАК ИНТЕЛЛЕКТООБРАЗУЮЩЕЙ ЕДИНИЦЫ

Из рассматриваемого принципа организации понятийной мысли как межуровневого инварианта обратимого пере­вода с одного из двух языков мышления на другой следует, что в этой иерархической структуре уровень, являющийся родовым по отношению к более частному, видовому, сам является видовым по отношению к более общему родовому. Поэтому в зрелой понятийной системе каждый из двух уров­ней олдельного концепта сам имеет минимум двухуровне­вую структуру и тем самым в состав данного концепта необходимо включаются другие концепты, осуществляю­щие понятийную развертку каждого из двух уровней исходного понятия как компонента иерархической кон­цептуальной системы.

Однако из обсуждаемого принципа следует, что на первых стадиях развития понятийного мышления сначала про­исходит разведение уровней обобщенности и формирование инвариантных отношений между ними в рамках структуры отдельных концептов, которые становятся "центрами кристаллизации", строящими на себе и по своему образцу (как бы по принципу ковариантно

350

редупликации аналогично воспроизведению молекул генетического кода), кон­цептуальные системы, в свою очередь организующие целост­ную работу интеллекта. На этих первых стадиях, когда уже сформированы элементарные психические структуры от­дельных концептов, но еще отсутствует связная система понятий, каждый из двух уровней такого первичного кон­цепта сам может еще иметь доконцептуальную общемыс­лительную структуру, представленную двумя языками, но без разведенности его родовых и видовых признаков и тем более без сохранения инвариантных отношений между ними. В зрелом интеллекте такая доконцептуальная образно-символическая структура каждого из уровней отдельного кон­цепта проявляется, по-видимому, лишь при специальной экспериментально вызванной развертке отдельного относительно изолированного концепта.

Исходя из этих предпосылок и была построена специальная экспериментальная верификация обсуждаемого принципа организации понятийной мысли по критерию его прогностических возможностей. Из проверяемого прин­ципа двойной инвариантности психической структуры кон­цепта вытекает соответственно двуединая экспериментальная задача. Первый из ее аспектов относится к концепту как инварианту обратимого перевода с языка речевых симво­лов на язык пространственно-временной структуры. Если инвариантность обратимого межъязыкового перевода явля­ется действительно общим принципом организации любой мысли, то он должен распространяться и на самые абст­рактные понятийные структуры. Какими бы обобщенными, схематизированными и глубоко скрытыми под поверхностью словесных форм ни были образные пространственно-времен­ные компоненты концепта как самой высокоорганизованной единицы интеллекта, они с необходимостью "снизу" вхо­дят в структуру любой концептуальной единицы и поэтому должны с той или иной степенью полноты себя обнару­жить в проверочном эксперименте. Второй из аспектов этой экспериментальной задачи относится к концепту как инварианту преобразования уровня обобщенности межъязыково­го перевода информации. Поскольку, согласно

351

проверяемой гипотезе, необходимость участия двух языков в мыслительном процессе составляет общий принцип его организации, в специальных проверочных экспериментах соответственно были использованы два основных методических приема, каждый из которых непосредственно адресуется к одному из языков мышления и лишь во вторую очередь - ко вто­рому из них.

Для выделения самого факта наличия образных компонентов как внутри структуры концепта, так и в организуе­мых им домыслительных когнитивных структурах (первый аспект экспериментальной задачи) в экспериментах А.М.Грункина (1974), вслед за Р.Арнхеймом (1974) была использована адресующаяся к образному языку методика прямого воплощения пространственных компонентов и образных эквивалентов концепта в рисунке испытуемого.

В этих экспериментах испытуемым предъявлялись наборы слов-стимулов и предлагалось произвести зарисов­ку образов, возникающих у них в ответ на эти стимулы, и дать подробное развернутое определение концептов, обозначаемых соответствующими словесными символа­ми. Наборы концептов подбирались так, чтобы в них были равномерно представлены понятия, относящиеся к раз­ным уровням обобщенности. Это необходимо для того, чтобы, во-первых, выявить структурные различия во внут­ренних пространственно-временных компонентах и внеш­них образных эквивалентах разнообобщенных компонентов и внешних образных эквивалентах разнообобщенных концептов, а во-вторых, для того, чтобы в общей совокуп­ности рисунков исключить преобладание изображений, объективирующих в себе словесные значения, воплощенные не в специфической структуре концептов и даже не в общемыслительных пространственных паттернах, а просто в перцептивных или вторичных образах, связанных со словами-стимулами.

В примененных А.М.Грункиным наборах стимулов к высокому уровню обобщенности относятся концепты типа "энергия", "симметрия", "движение", "организация" и др.; к среднему уровню обобщенности - концепты "творчество

352

"старение","болезнь" и др.; к низкому уровню обобщенности - концепты "стол", "зеркало", "термометр", "ручка", "учебник", "микроскоп". Совершенно очевидно, что значения слов-стимулов, относящиеся к последнему уровню, могут быть воплощены не только в концептах, но и в обычных первичных и вторичных образах - "портре­тах" индивида или класса, которые прежде всего и получают свое выражение в рисунках испытуемых. Поэтому если бы оказалось, что в рисунках испытуемых объективирова­ны только такого типа образные структуры, то содержащаяся в них информация о внутренних симультанно-пространственных компонентах концепта как высшей мыслитель­ной и интеллекто-образующей структурной единицы была фактически равна нулю. Но если бы рисунки испытуемых действительно выражали лишь внеконцептуальные обра­зы, являющиеся только ассоциативным сопровождением собственно концептуальных непространственных структур, то абстрактные концепты, значение которых не воплощено ни в "портретах индивида", ни в "портретах класса", либо такое выражение было бы чисто символическим и соответ­ственно произвольно-вариативным, не обнаруживающим никакого предметно-структурного единообразия.

Однако экспериментальный материал показывает, что концепты всех уровней обобщенности при надлежащей постановке индивидуального эксперимента получают объек­тивацию в рисунках. При этом в одних случаях рисунки вообще не могут быть истолкованы как "чисто" образные внеконцептуальные паттерны, а в других такому истолко­ванию не поддаются их отдельные компоненты (см. Грун-кин, 1974).

Экспериментальное изучение концептов разных уровней обобщенности

Приведем некоторые наиболее типичные данные, относящиеся к концептам разных уровней обобщенности, начиная с абстрактных понятий, значение которых во­обще не имеет индивидуально-предметного и, следова­тельно, "чисто" образного воплощения.

353

При предъявлении концепта "соответствие" испытуемые дают ему свои определения и рисунки. Так, один из испытуемых' определил соответствие как равенство че­му-либо, одинаковость структур, форм, а на рисунке изобразил весы в равновесии, одинаковые фигуры, соответствие длин отрезков, соответствие облика зверя и его изображения на картине (рис. 13).

Рисунок 13.

Другой испытуемый определяет соответствие как общность структур, признаков в предметах явлениях, процессах (рис. 14), третий - как равенство, общность форм, когда предметы подходят друг к другу (рис. 15).

354

В ответ на предъявление концепта "структура" первый испытуемый определяет его как целое, в котором элементы объединяются сообразно определенным закономерностям (рис. 16), а второй - как совокупность элементов, имеющих постоянные, стабильные связи друг с другом (рис.17).

Рисунок 16. Рисунок 17.

На предъявление концепта "организация" испытуе­мый отвечает рисунком (рис. 18) и определением: орга­низация - это упорядоченность структур.

Рисунок 18.

Рисунки испытуемых, объективирующие пространственную схему концептов среднего уровня обобщеннос­ти, имеют существенно более развернутую структуру и содержат компоненты, относящиеся к

355

различным ког­нитивным образованиям, входящим в состав интеллекта. Однако в этой многокомпонентной структуре, как показывает анализ рисунков, наиболее типичными являются пространственно-временные паттерны общемыслитель­ного типа, воплощающие на языке симультанной схемы то главное соотношение, которое составляет основное содержание концепта, символически выраженное в сло­весном определении.

Приведем некоторые типичные примеры из материа­лов А.М.Грункина. Так, в ответ на словесный стимул "старение" испытуемый дает определение: "Старение - это совокупность инволюционных изменений, происхо­дящих на поздних стадиях развития" и выражает эти из­менения в форме следующей пространственной схемы (рис. 19). Концепт "болезнь" испытуемый определяет как "состояние пониженной адаптации, вызванное измене­нием саморегуляторных функций живой системы" и пе­реводит это словесное выражение на язык следующей пространственной схемы (рис. 20), наглядно воплощающей нарушение организации под воздействием патогенных факторов. Другой испытуемый это же явление деструктив­ного сдвига выражает в более абстрактной и неопределенной, но в принципиально аналогичной форме (рис. 21). Третий испытуемый, также определяя болезнь как "орга­ническое или функциональное изменение, приводящее к нарушению норм функционирования", переводит это словесное выражение на язык гораздо более конкретной образной схемы, структурно воплощающей, однако, те же явления деструктивного сдвига (рис. 22).

Последние три рисунка в их отношении к словесным определениям концепта "болезнь" явным образом пред­ставляют собой разные частные варианты общего прин­ципа перевода содержания концепта с символического языка на язык пространственной структуры, выражен­ной, однако, на разных уровнях обобщенности.

Концепты низкого уровня обобщенности, при объек­тивации которых можно было ожидать лишь воспроизведе­ния "чисто" образных структур, воплощающих лишь "портреты индивидов" или "портреты классов", при вос­произведении в рисунках дают, однако, кроме собственно

356

357

образных компонентов, также и схематизированные пространственные паттерны, аналогичные вышеописанным и симультанно воплощающие основное содержание не обра­за отображаемого объекта, а именно соответствующего ему концепта. Так, например, при предъявлении концепта "термометр", всеми испытуемыми правильно определяемого как прибор для измерения температуры, они дают рисун­ки, в большинстве которых имеются компоненты, про­странственно воспроизводящие общий принцип измерения (рис. 23). При предъявлении концепта "микроскоп" испы­туемые, давая относительно стандартные определения (при­бор для увеличения оптических размеров отображаемых предметов), объективируют пространственныет структуры, которые, кроме внешнего вида прибора, воспроизводят и общий принцип его работы (рис. 24).

Итак, на всех трех приведенных уровнях обобщенности происходит перевод отображаемого в концепте отно­шения с символического языка на язык симультанной пространственной схемы, в результате чего содержание концепта, даже достаточно абстрактного, воплощается в пространственном паттерне уже не собственно образно­го, а именно общемыслительного

358

Рисунок 24.

типа. Тем самым на первую из экспериментальных задач прямой проверки принципа психической организации отдельного концепта, которая относится к входящему в этот принцип общемыслительному инварианту и требует выявления пространственных компонентов в составе любого концепта, включая наиболее абстрактные, получен - пусть еще в первом приближении - положительный ответ.

Вторая экспериментальная задача, относящаяся уже к собственно концептуальному инварианту преобразова­ния уровня обобщенности внутри психической структу­ры понятийной единицы, является как теоретически, так и экспериментально-методически существенно бо­лее сложной. Подтверждение обсуждаемого принципа требует выявить уже не только компоненты языка симультанно-пространственных структур в составе концеп­та, но и иерархизованность этих структур, в минимальном варианте выраженную двумя уровнями - родовым и ви­довым.

Экспериментально-методические трудности возраста­ют здесь по крайней мере на порядок, в особенности при использовании методики прямой зарисовки образных эквивалентов концепта, которая, конечно, очень примитивна даже по отношению к первой задаче - выявить самый факт наличия этих пространственных

359

компонен­тов. Поэтому здесь были применены методики, адресующиеся к обоим языкам мышления, а ожидания возмож­ностей прямого выявления иерархичности пространствен­ных компонентов концепта в рисунке были очень незначительны хотя бы уже потому, что сама плоскость рисунка провоцирует уплощение этой структуры (не го­воря уже о том, что из экспериментальной психологии известна общая тенденция к выравниванию уровней в структуре концепта).

И тем не менее уже самые первые эксперименты (проведенные, однако, в условиях тщательной процедуры ин­дивидуализированного контакта с испытуемым) вопреки скромным ожиданиям привели к выявлению иерархизованности образно-пространственных компонентов кон­цептов, в особенности относящихся к средним уровням обобщенности. Приведем лишь некоторые данные из этого экспериментального материала.

Выше было упомянуто, что, объективируя в рисунке образные компоненты концептов, в особенности сред­него уровня обобщенности, испытуемые дают очень развернутые, многокомпонентные изображения. В тех рисунках, фрагменты которых мы воспроизвели (см. рис. 19-22), воплощены пространственные схемы общемыслительного типа; в них испытуемый воспроизводит наи­более обобщенные родовые признаки, входящие в психическую структуру концепта. Между тем, кроме объективации компонентов, относящихся к родовому уровню обобщенности, в рисунках испытуемых есть и другие пространственно-предметные структуры, соответствующие другим когнитивным образованиям. Так, в от­вет на предъявление концепта "старение" испытуемый объективирует возникающие у него образы в следующем многокомпонентном рисунке (рис. 25).

Совершенно очевидно, что здесь представлена иерар­хия когнитивных структур, к собственно концептуаль­ной части которой, кроме родовой пространственной схемы инволюционных изменений (а) и ее выражения кривой с точкой перегиба (б), относятся конкретные видовые признаки инволюционных изменений, воплощенные в

360

Рисунок 25.

внешнем облике стареющего человека (в). Кроме того, здесь имеются компоненты, явно выходящие за пределы не только внутренней структуры собственно концептуального уровня, но и общемыслительного пат­терна, включающего основные необходимые признаки старения, и составляющие, по-видимому, ассоциатив­ный первосигнально-образный аккомпанемент, вовле­ченный мыслью в целостную работу интеллекта (г - пенсионная книжка).

При предъявлении концепта "болезнь" испытуемый также дает иерархическую экспозицию образных компонентов (рис. 26). Кроме обобщенного образа родового признака - деструктивного сдвига и схемы родового признака - патогенных воздействий на мозг (а) здесь имеется и образное воплощение конкретного видового признака - "горизонтального положения больного" (б), вся поза которого выражает, по словам испытуемого, "состояние пониженной адаптации". Кроме

361

того, здесь ярко представлены элементы ассоциативного окружения (в, г).

В отличие от концептов среднего уровня обобщен­ности, структура конкретных концептов, так же как и концептов высокообобщенных, имеет тенденцию к вы­равниванию уровней, т.е. к уплощению. Но если у абст­рактных концептов такая деиерархизация вызывается трудностью выделения более общего родового уровня, то замаскированность иерархичности конкретного кон­цепта связана с его близостью к собственно образным структурам "портретов индивида" или "портретов клас­са". Поэтому от таких малообобщенных понятий априори естественно ожидать спуска с концептуального и даже общемыслительного уровня к тем значениям соответствующих стимульных слов, которые воплощены в

Рисунок 26.

362

перцептивных и вторичных образах конкретных объектов, обозначаемых соответствующими стимульными словами.

Однако экспериментальный материал (Грункин, 1974) показывает, что и при изображении конкретных концеп­тов все же обнаруживается иерархичность их стимульно-пространственных компонентов. Так, например, при предъявлении конкретных концептов "термометр" и "микроскоп" испытуемые дают разноуровневые изображения (см. рис. 23 и 24), на которых, кроме общемыслительных обобщенных паттернов, выражающих родовые признаки "измерения" и "увеличения", представлены конкретные "портреты" термометра и микроскопа.

Хотя многослойность образных компонентов здесь видна менее отчетливо, чем в развернутых и богатых деталя­ми рисуночных эквивалентах концептов среднего уровня обобщенности, все же бросаются в глаза два момента: во-первых, воспроизводится собственно концептуальная двухуровневость - пространственные схемы родовых и видовых признаков и, во-вторых, представлены собствен­но образные компоненты, явно носящие характер ассо­циативного окружения, например таблетка у термометра.

Другая часть экспериментальной проверки положе­ния об иерархической структуре отдельного концепта, осуществленная по методике, адресующейся уже не к образному, а к словесному языку мысли, была проведе­на М.А.Холодной (1974).

Испытуемому предлагались наборы концептов конк­ретных (например, "бусы", "маяк", "кирпич", и т.д.) и общих (например, "вещество", "энергия", "развитие", "культура" и т.д.). Чтобы по возможности свести к мини­муму удельный вес формально-логических стереотипов, речевых штампов и различных мыслительно-операцион­ных автоматизмов, испытуемому было предложено сво­бодно и подробно передать условному собеседнику содержание соответствующих понятий, но не с помо­щью рассказа или описания, а в форме перечисления отдельных слов, обозначающих признаки объекта, ото­браженного в данном концепте.

363

Как и в результатах эксперимента А.М.Грункина, непосредственно адресованного к образным компонентам концептов, словесная развертка концептуальных струк­тур обнаруживает специфические особенности, завися­щие от уровня обобщенности соответствующих понятий. Анализ словесных портретов, полученных при развертке конкретных концептов, позволил М.А.Холодной выделить следующие группы характеристик когнитивных струк­тур, объективированных в этих ответах: (1) родовые определения (например, маяк - источник света, сиг­нал, информация, сооружение и т.д.); (2) дополнитель­ные сходные виды (маяк - компас, сирена, светофор); (3) части, свойства и функциональные характеристики соответствующего объекта. Например, маяк - лестница, купол (части); каменный, яркий, мигающий (свойства); освещает, сигнализирует (функциональные характеристики); (4) ассоциативное окружение соответствующего понятия (маяк - море, корабль, скала, смотритель). Количественное соотношение перечисленных элементов представлено в таблице 2.

Таблица 2. Данные анализа словесных ответов при развертке конкретных концептов

Существенно отметить, что, хотя методика требовала от испытуемых лишь словесного ответа, подавляющее большинство систематически отмечало возникновение

364

Таблица 3. Данные анализа словесных ответов при развертке общих понятий

них множества конкретных образов, вклинивающихся в динамику словесного ответа и получающих в нем свое выражение. Как видно из таблицы 2, обобщенная информация при словесной развертке конкретных концептов составляет 15,8 %, в то время как конкретная информация - 84,2 %.

Анализируя словесную развертку содержания общих понятий, М.А.Холодная выделила следующие группы когнитивных структур, стоящих за ответами испытуемых: (1) промежуточные уровни обобщения (культура - искусство, наука, педагогическая деятельность, спорт и т.д.), (2) конкретные представители класса, охваты­ваемого данным концептом (природа - озеро, рожь), (3) свойства объектов, входящих в соответствующий класс (человек - ум, воля, сила), (4) ассоциации общие (ве­щество - энергия, физика, излучение) и конкретные (развитие - книга, кино, урок).

Количественные соотношения этих групп представ­лены в таблице 3. Из нее видно, что соотношение обоб­щенной и конкретной информации соответственно 50,7 и 49,3 %.

Если в психической структуре отдельной концептуальной единицы в тех или иных модификациях, опреде­ляемых ее двуязычной природой и изменением характера ее обобщенности, сохраняются наиболее общие свойст­ва пространственно-временных гештальтов, то, заключая этот раздел анализа, естественно сделать

365

следующий шаг в сторону^ дальнейших обобщений и предположить, что здесь в соответственно измененной форме вместе с обобщенностью сохраняются и такие (традиционно отно­симые лишь к перцептам) свойства пространственно-пред­метных гештальтов, как их относительная константность, целостность и предметность. Обобщенность становится здесь иерархизованной, константность принимает спе­цифическую форму межуровневого инварианта, и соот­ветственно изменяет свой характер свойство предметности, в котором аналогом контурных схем или "фигур" отдель­ных предметных объектов становятся "фигуры" или "схе­мы", симультанно воплощающие основные соотношения в объекте мысли (см. рис. 19-22).

***

Из этой точки расходится несколько направлений исследования. Первое из них - дальнейшая экспериментальная проверка сформулированных выше теоретических обобщений. Однако оптимизация путей такой проверки опосредствована последующими ходами теоретического анализа. Через интимные аспекты энергетики интеллекта это направление с необходимостью подводит к восста­новлению единства его энергетических, статистических (мера упорядоченности), структурных (форма упорядо­ченности), операционных и функциональных компонен­тов с их исходным "материалом", от которого все эти компоненты были надолго отторгнуты еще в классических психологических концепциях. А такое воссоединение этих компонентов интеллекта с их исходным "материалом" непосредственно ведет еще глубже "вниз" - к актуаль­нейшей проблеме психофизиологических механизмов взаимодействия носителя психической информации с ее объектами-источниками, взаимодействия, формирующего этот первичный информационный материал, из которо­го образуется "чувственная ткань сознания", из нее - все рассмотренные выше когнитивные структуры, а из последних, в свою очередь, - целостная система

366

человеческого интеллекта. Исходя из всего этого корректная постановка задач дальнейшей экспериментальной про­верки сделанных обобщений требует тщательного учета указаных выше основных звеньев работы исследуемых структур и механизмов интеллекта.

Второе направление, также оставаясь в рамках проблемы интеллекта, ведет к вопросам психологической метрологии и ментиметрии и далее, через сферу диагностики интеллекта, в различные области прикладной психо­логии.

Третья линия уходит "вверх" - от интеллектуальных процессов к интеллектуальным состояниям и интеллектуальным свойствам личности.

И наконец, четвертое направление обращено к двум остальным членам психологической триады - к эмоциональной иерархии и к иерархии уровней психического регулирования деятельности, вершиной которого явля­ется волевой акт. Поскольку первые три направления в силу органической целостности психических явлений опосредствованы связью интеллекта с эмоциями и пси­хической регуляцией деятельности, эти два блока психологической триады и составят ближайшую задачу дальнейшего исследования.