ГЛАВА ШЕСТАЯ. ТВОРЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

XLIV. Синтетический вывод

В обывательском сознании издавна существуют два представления о деятельности ученого. С одной стороны, обычная научная работа есть рассудочный, непрерывный, методический процесс аккумуляции знаний. Таково описание архива, составление ботанической или зоологической коллекции, применение известных способов решения определенной задачи к такому-то частному случаю. С другой стороны, гениальный ученый открывает что-нибудь весьма значительное внезапным, прерывным путем. Яблоко падает на нос Ньютону, крышка чайника подпрыгивает перед взором Уатта, и вдруг совершено великое открытие. Ученый - это какой-то маг и волшебник, Пацюк*, которому галушки сами прыгают в рот. Такой разрыв моментов прерывности непрерывности творческой мысли изобретателя делает тайну его открытий совершенно непостижимой. На самом деле оба указанных момента непрестанно предполагают друг друга. Простой регистратор фактов или положений и чудесный творец новых научных истин - это две не существующие в природе фикции. Внезапные догадки ведь могут быть, во-первых, бесконечно различны по своей значительности и, во-вторых, таким образом привходить в каждый шаг научной работы. Работа, кажущаяся совершенно механической (собирание фактов), не исключает в любой момент ее выполнения тех или других усовершенствований техники работы, которая предполагает догадливость работника, и самые ошеломляющие своею неожиданностью сопоставления являются лишь увенчанием здания, поворотной точкой в многолетнем упорном непрерывном процессе работы. Когда Кант поставил вопрос: как возможны синтетические суждения a priori? он, в сущности, поставил вопрос: как возможны изобретения в математике, "чистом естествознании" и в философии? Для полноты проблемы изобретения нужно лишь прибавить другой вопрос, который Канту не было надобности разбирать: как возможны синтетические апостериорные, т. е. опытные, суждения. Иными словами, можно сказать: всякое научное изобретение есть вывод с одной или двумя синтетическими посылками и, следовательно, с синтетическим заключением. Большая посылка выражает момент непрерывного накопления. Это то ранее приобретенное знание, которое находится в распоряжении памяти и рассудка ученого. Меньшая посылка выражает момент изобретательности, проницательности или, как выражается Кант, способности суждения. Заключение есть синтетический

138

вывод разума из двух процессов - непрерывного накопления знания рассудком и прерывного - догадки, силы суждения.

Verstand - М - Р. Urtheilskraft - S - М. Vernunft - S - Р.

Эта схема принадлежит Канту1. Но еще у Аристотеля есть замечание о проницательности 2, которую он как раз усматривает в уме-

нии подыскать подходящий средний термин, т. е. в удачном подведении меньшей посылки под большую. Проницательность есть способность сделать удачною ad hoc** догадку относительно среднего термина. Например, когда кто-нибудь, заметив, что луна своею светлою стороною всегда обращена к солнцу, сразу поймет, что это в действительности происходит оттого, что она освещена солнцем, или когда кто-нибудь догадается, что человек разговаривает с богачом в расчете занять у него денег, или что известные лица - друзья только потому, что у них есть общий враг.

Вот текст Аристотеля: Analyt. post., lib. I, cap. XXXIV.

Любопытно, что Аристотель приводит по одному примеру на проницательность натуралиста, психолога и политика. Джэмс в своей психологии развивает подобный же взгляд на роль догадки в мышлении, но он почему-то не упоминает ни словом ни об Аристотеле, ни о Канте.

"Назовем факт, - пишет Джэмс, - или конкретную данную опыта S, существенный атрибут М, а свойство атрибута Р. Тогда искусство мышления можно охарактеризовать двумя чертами: 1) проницательностью, или умением вскрыть в находящемся перед нами целом факте S его существенный атрибут М; 2) запасом знаний, или умением быстро поста-

1 "Рассудок, располагающий запасом ранее приобретенных знаний, ставит проблему: Чего я хочу? От чего это зависит? - спрашивает способность суждения. Что из этого вытекает? - спрашивает разум. Люди очень различны в способности давать ответ на каждый из этих вопросов. Первый требует только ясной головы, чтобы понять самого себя, и это природное дарование при некоторой культуре встречается часто - в особенности в том случае, если на это обращают внимание. Гораздо реже можно встретить легкий ответ на второй вопрос, ибо представляются разнообразные виды определения предлежащего понятия и мнимого разрешения задачи - где же тот единственный способ, который соответствует данному случаю?" ("Антропология", § 57, рус. пер. Соколова, стр. 96-97, изд. 1900 г.)

2 Термин "anchinoos" есть у Гомера (Од. XIII, 332)*.

139

вить М в связь с заключающимися в нем, связанными с ним и вытекающими из него данными" (Джэмс: "Психология", 1-е изд., стр. 288. Мой перевод):

Среди представителей эмпиризма (Бэкон, Беркли, Милль, Спенсер, Бенеке, Мах) распространен взгляд, будто силлогизм не расширяет нашего знания и потому не может быть источником изобретения, взгляд ложный, он основан: 1) на смешении силлогизма, как словесной формулировки вывода, с творческим актом мысли, 2) на неясном понимании природы синтетических, расширяющих наше знание суждений. "Силлогизм, - пишет Мах, - только делает ясным для сознания зависимость суждений" ("Erkenntniss und Irrthum", 1905, S. 300). Легко сказать "только!"' Ведь от внезапного сопоставления двух суждений, если они оба или, по крайней мере, одно из них синтетично, и получается новое знание в выводе. Две посылки и заключение не механически сопоставлены в силлогизме, но выражают лишь моменты единого целостного акта мысли. Разумеется, вывод может быть и силлогизмом, и внесиллогисти-ческой операцией из области так называемой "логики отношений" (например: a>b, b>c, значит, а>с), какой-нибудь математической операцией (например, заключение от п случаев к п+ 1-му) и индукцией, о чем речь будет ниже. О синтетическом силлогизме и о природе синтетических суждений см. мои исследования "Законы мышления и формы познания", 1906, и "Логика отношений и силлогизм", 1917, а также капитальный труд проф. А. И. Введенского "Логика как часть теории познания", 1916.

Можно поставить вопрос, следует ли считать научным или философским изобретением установку нового аналитического суждения? Ведь оно не расширяет, но лишь проясняет наше знание! Но прояснение знания предполагает уже минимальный синтез. Я уже имел случай показать, что все аналитические суждения минимально синтетичны (см. "Законы мышления и формы познания", стр. 176). В противном случае установка аксиом и определений не имела бы никакой познавательной ценности. Острота мысли, необходимая для создания точных и ясных определений, такой же великий творческий дар, как и комбинационная способность. Оба процесса - изобретение новых аналитических и синтетических суждений - взаимно предполагают друг друга. Сам Кант, установивший противоположность аналитических и синтетических суждений, смягчает ее, как указывает Коппельман (см. там же, стр. 176). Аналитическое суждение в эксплицитной форме резюмирует в определениях и аксиомах содержание нового понятия, добытое синтетическим путем. В противном случае теория определения Сократа не была бы

1 Ошибка Маха тем более удивительна, что он сам в интересной статье в журнале "Monist" за 1896 г. "On the part played by accident in invention and discovery" указывает, что обе посылки, из которых получилось открытие Торичелли, были порознь известны Галилею, но ему в голову не пришло их сопоставить. Джоуль сказал в Гейдельберге, что, будь теория Майера верна, вода от дрожания нагревалась бы. Майер не сказал ни слова, но через несколько недель заявляет: "Es ischt aso!"*

140

великим философским изобретением, а аксиоматика Гильберта - важным математическим нововведением.

В процессе образования синтетического силлогизма играет роль переходного момента бесконечное суждение. В таблице суждений Канта наряду с утвердительным и отрицательным имеется еще, как сочетание двух первых, - бесконечное; А есть не-В1. Шопенгауэр усматривал в таком типе суждений лишь фальшивое окно, включенное в таблицу ради симметрии. Коген же усмотрел в этом типе суждений и соответствующей ему категории ограничения (наряду с категориями реальности и отрицания или бытия и небытия) коренной принцип мышления. Я сказал бы, что бесконечное суждение выражает в процессе изобретения момент разрыва с прежде установленною логическою связью двух понятий, когда мы знаем, что искомое X не относится к тому классу, к которому его до сих пор относили, но к другому, который еще требуется найти, - и вот он найден, и получается новый синтетический вывод S есть Р. Таким образом, бесконечное суждение подчеркивает непрерывность процесса мышления и непрестанную корреляцию утверждения и отрицания. Коген справедливо указывает, что в истории философии отправным пунктом для великих философских открытий были привативные, или ограничительные, понятия: *, .бес-предель-

ное, Не-познаваемое: объект познания - мир рисуется в недифференцированном виде, rudis indigestaque moles, нечто, к уразумению коего присоединяются первоначально привативные предикаты. См. "Logik der reinen Erkenntniss".

С незапамятных времен знали, что человек при бронхите, воспалении легких или чахотке кашляет и что пустая бочка при ударе иначе звучит, чем заполненная. Но лишь Ауэнбругер (1722-1801) в книге "Inventum novum ex percussione thoracis humani interni pectoris morbos detegendi"** (1761) высказал догадку, что и грудь человека, как полый твердый предмет, в различных болезнях при перкуссии издает различные звуки. Таким образом, положение: полый предмет при ударе звучит иначе, чем заполненный, явилось большею посылкою синтетического силлогизма изобретателя, меньшей же посылкой явилась догадка: а ведь и грудь человека есть полый твердый предмет, откуда получился вывод: следовательно, грудь человека при выстукивании будет издавать разные звуки в случае заполнения или незаполнения. Большая посылка заключает в себе момент воспроизведения ранее приобретенных знаний, момент интеллектуального подражания. Меньшая посылка заключает в себе новый синтез, неожиданное сближение столь непохожих на первый взгляд вещей, как пустая бочка и грудь человека. В этом синтезе есть и новое утвердительное суждение: грудь и бочка относятся к одному классу, А сходно с В, и предваряющее его бесконечное суждение - А есть не С, если под С разуметь сплошные твердые тела, - грудь есть не сплошное твердое тело. Поясню эту мысль еще на трех примерах из истории наук.

1. О Ломоносове профессор Меншуткин пишет: "Ломоносов указывает, что Роберт Бойль первый показал, что при обжигании металлов

1 Мне помнится, в письмах Фихте есть замечание по поводу взглядов Абихта, что квалифицирование вещи в себе, как непознаваемого, образует бесконечное суждение.

141

i

увеличивается вес гирь, и объяснял это увеличение веса соединением с металлами весомой части пламени материи огня". В 1673 г. Роберт Бойль делал опыты, которые заключались в следующем: "Бойль брал стеклянные реторты, клал в них свинец или олово, заплавлял герметически в огне горлышко реторты и взвешивал их. При нагревании такой реторты свинец переходит в окалину. Когда после 2-часового нагревания он открывал запаянный кончик реторты, воздух с шумом врывался в нее

- признак того, как указывает Бойль, что реторта была действительно

герметически запаяна, и при вторичном взвешивании оказывалась при

быль веса. Отсюда Бойль заключал, что материя огня проходит через

стекло и соединяется с металлом". "Эти-то опыты Ломоносов повторил

в 1756 г. и, как он пишет в ежегодных отчетах о своих занятиях, со

следующим результатом: "Между разными химическими опытами, ко

торых журнал на 13 листах, деланы опыты в заплавленных накрепко

стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес металлов от

чистого жара. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Боила

мнение ложно, ибо без пропускания внешнего воздуха вес сожженного

металла остается в одной мере..." Таким образом, опыты Ломоносова

с полной определенностью показали, что образование окалины проис

ходит именно от соединения металла с воздухом. При прокаливании

результат этот чрезвычайно важен. Истинное объяснение явления горе

ния как соединения горящего или обжигаемого тела с кислородом

воздуха принадлежит Лавуазье, который, начав свои классические ис

следования именно с повторения опытов Бойля в 1773 г., через 17 лет

после Ломоносова, получил совершенно такой же результат" (см. био

графический очерк Б. Н. Меншуткина "Михаил Васильевич Ломоносов",

"Русский биографический словарь").

Из приведенного примера видно, что установке нового утвердительного суждения: вес металла в окалине увеличился вследствие соединения с воздухом - предшествует бесконечное суждение: увеличение веса металла есть нечто не относящееся за счет материи огня. Новый синтез устанавливается путем разрушения предвзятой мысли, помешавшей Бой-лю обратить внимание на роль воздуха в процессе увеличения веса металла. Ломоносов по методу различия устраняет участие воздуха и доказывает, что "мнение славного Боила ложно".

2. Дух изобретателя-творца есть прежде всего Geist, der stets verneint

- дух отрицания. Аналогичное отрицание предвзятого положения мы

видим в качестве исходного пункта в открытии Пастера. Его биограф

(М. Энгельгардт) пишет: "Митчерлих изучил виноградную и винную

кислоты и нашел следующее: эти кислоты одинаковы по химическому

составу, по основным оптическим свойствам, по кристаллической фор

ме. Стало быть, природа, число и распределение атомов в них одинако

во. Но раствор винной кислоты вращает плоскость поляризации, а рас

твор виноградной - не вращает плоскости поляризации. То же утверж

дал и французский химик Превосто. Пастер не поверил этому, он

исходил из того соображения, что растворы двух тел, химически одина

ковых, различно относятся к свету. Это можно объяснить только различ

ной формой частиц, т. е. различной группировкой атомов, составляю

щих частицы. И он действительно обнаружил, что кристаллы винной

142

кислоты обладали так называемой гэмиедрией. Это не были вполне симметричные кристаллы с одинаковым числом симметрично расположенных граней. У них оказались лишние площадки с одного бока. Пастер уцепился за эту особенность. Нет ли связи между симметричностью кристаллов и вращением плоскости поляризации? Продолжая свои исследования, он убедился, что кристаллы виноградной кислоты, которая не вращает плоскости поляризации, не обладают гэмиедрией. Это вполне симметричные кристаллы. Связь между гэмиедрией кристаллов и оптическими свойствами растворов окончательно подтвердилась, когда Пастер окончательно разложил виноградную кислоту на две винные, совершенно тожественные по составу. Но одна из них вращает плоскость поляризации вправо, другая - влево, и кристаллы одной обладают гэмиедрическими площадками на правом боку, другой - на левом. Соединяясь, эти кислоты дают виноградную, раствор которой не отклоняет плоскости поляризации. Дисимметрия частиц исчезла, что отражается на форме кристаллов виноградной кислоты, вполне симметричных, без гэмиедрических площадок: открытие "правой" и "левой" кислот привело Пастера в сильнейшее волнение. Здесь, как и в открытии Ломоносова, исходным пунктом процесса был протест против предвзятой идеи Митчерлиха - неодинаковое отношение двух веществ к свету есть показатель неполной тожественности их химической структуры".

3. В превосходной биографии Лобачевского, написанной проф. А. В. Васильевым, излагается генезис его великого открытия. Уже древние геометры (Посидоний, Прокл, а также арабские ученые, как Назир-Эддин) пытались доказать аксиому Эвклида, т. е. вывести ее как логическое следствие из других аксиом. Одни искали решения проблемы в новом определении параллельных линий, другие выставляли вместо постулата другое положение, которое казалось очевидным и из которого постулат выводился как следствие... Но все продолжавшиеся два тысячелетия попытки оставались тщетными: на геометрии оставалось пятно. Работы Саккери и Ламберта еще более углубили постановку вопроса, но Гаусс был первым, усомнившимся в истинности постулата. Ввиду того что учитель Лобачевского Бартельс был дружен с Гауссом, существовала гипотеза, что скепсис Лобачевского по отношению к постулату был навеян идеями Гаусса. Однако после 1893 г., когда проф. А. В. Васильев высказывал это предположение, были найдены новые материалы, дающие основание думать, что Лобачевский додумался до своей идеи независимо от Гаусса; в связи с общим интересом математиков к этому вопросу в XVIII в. Лобачевский мог знать работы Лежандра и некоторых других ученых, писавших между 1813 и 1827 гг. Мнение же Гаусса было высказано печатно в 1816 г. В период 1815-1817 гг. Лобачевский еще пытается различными способами обосновать теорию параллельных линий. В 1823 г. он уже признает все существующие доказательства неудовлетворительными. Наконец, в 1826 г. 12 февраля им прочитана в заседании физико-математического факультета записка (не дошедшая до нас) "Exposition succincte des principes de la geometrie", где уже намечена система, противоречащая постулату Эвклида. В основе первого этапа лежит признание постулата истинным при известном обосно-

143

вании; в основе второго - сомнение в его истинности1, в основе третьего - отрицание его истинности. Таким образом, до нового способа мышления здесь была постепенная диссоциация привычных идей. Если обозначить через А перпендикуляр, а через В наклонную, через С же пересекаемость двух линий при достаточном продолжении, то искания предшественников Лобачевского могут быть выражены в утвердительном суждении:

А и В всегда обладают свойством С, а отправным пунктом исследований Лобачевского является бесконечное суждение:

А и В могут относиться к линиям, не обладающим свойством С.

XLV. Синтетический вывод в философском изобретении

Не только специально научные, но и философские открытия и изобретения могут быть выражены в форме синтетического силлогизма, равным образом и сущность целого направления философской мысли (эмпиризм, рационализм) может быть выпукло охарактеризована в подобной оболочке. У Вл. Соловьева (в "Кризисе западной философии") мы находим остроумную, хотя и слишком схематически упрощенную, попытку подобного рода. Взаимное отношение ступеней в развитии эмпиризма может быть выражено в таком силлогизме:

Major* (Бэкона) - подлинно сущее познается в нашем действительном опыте.

Minor** (Локка) - но в нашем действительном опыте познаются только различные эмпирические состояния сознания.

Conclusio*** (Милля) - ergo, различные эмпирические состояния сознания суть подлинно сущее.

Три фазиса в развитии рационализма характеризуются Соловьевым следующим образом:

Major (догматизма) - истинно сущее познается в априорном сознании,

Minor (Канта) - но в априорном сознании познаются только формы нашего мышления (?)

Conclusio (Гегеля) - ergo, формы нашего мышления суть истинно сущее.

В этих силлогизмах верен замысел - выразить в подобной форме философское изобретение. Осуществление же замысла ложно, ибо творческий процесс в истории философии осуществлялся в гораздо более сложной форме, что будет показано нами впоследствии.

В области практической философии мы встречаем подобный же силлогизм, который Аристотель назвал силлогизмом действия. Всякий поступок, имеющий только техническое или также моральное значение, короче, всякий разумный волевой акт может быть выражен в форме

1 Из XIV тома академического издания сочинений Канта явствует, что и его не удовлетворяли попытки определить параллельные линии. Соответствующие отрывки находятся в первом отделе. Рейке снабжает их историческим комментарием. Об этом интересном обстоятельстве не упоминают Бонола, Брюнсвик и другие историки философии математики.

144

силлогизма, где большая посылка играет роль руководящей общей максимы поведения, меньшая - подведение данного случая под общую максиму, а заключение - самое решение действовать известным образом, например:

То, что сладко, полезно. Мед сладок. Мед полезен.

В подобном силлогизме, конечно, нет никакого изобретения, ибо он ложен по существу. И только Руссо, увлеченный мыслью, что природа не может нас вводить в заблуждение (что вкусно, то и полезно для здоровья), съел несколько волчьих ягод, найдя их вкусными и все же отнюдь не ядовитыми. Но неудачный пример Аристотеля здесь не изменяет сути дела. И мы можем говорить, что техническое или этическое изобретение может быть выражено в виде синтетического силлогизма практического разума. На подобный силлогизм указывает Кант, у которого в "аналитике практического чистого разума" мы встречаем силлогизм, где большая посылка выражает моральный принцип, меньшая - подведение под нее известных действий, как хороших, так и дурных, а в заключение мы переходим к известному субъективному решению воли. Таким образом, удачное нахождение меньшей посылки открывает путь к изобретению и в моральной философии. Так, например, изобретение киренца Аристип-па может быть формулировано следующим образом:

Истинное наслаждение должно быть в настоящем, иметь телесный характер и притом положительный - не быть простым отсутствием страдания.

Цель жизни должна быть устремлена к истинному наслаждению.

Следовательно, целью жизни должно служить наслаждение с указанными тремя свойствами.

А вот силлогизм киников:

Цель жизни - стремиться к уменьшению потребностей.

Но стремление к богатству, славе, роскоши и т. п. - не есть стремление к уменьшению потребностей.

Следовательно, упомянутые стремления не соответствуют цели жизни.

XLVI. Закон непрерывности. Активность внимания

В силу закона непрерывности, в изобретении подражание и новаторство всегда неразрывно связаны. Очень замечательны золотые слова Канта в его "Размышлениях к Антропологии", § 778. Он говорит: "Немцы по таланту - подражатели. Это обозначение пользуется худшей репутацией, чем оно заслуживает. Подражание есть нечто совершенно отличное от обезьянства (Nachaffen). Подражание не так далеко отстоит от гения, как это принято думать. Нет никакого духовного прогресса, никакого изобретения без того, чтобы человек не подражал заранее известному в новом отношении. Так, Ньютон, подражавший падению яблока, и Кеплер, подражавший гармоническим отношениям,

145

заслужили имя законодателей звездного неба. Подражание примерам также служит руководящей нитью для гениев, но только не тому, что в этих примерах есть буквального и личного, не их букве, но их духу. Первое есть обезьянство. Мильтон подражал великим поэтам, но не просто копируя оригинал, а как ученик, стремящийся превзойти учителя. Подражание есть скромный и надежный путь гения, который в избираемой дороге сообразуется с попытками, сделанными другими. Не было ни одного великого мастера, который не подражал бы, и не было ни одного изобретения, которое не могло бы рассматриваться как некое соответствующее отношение к предшествующим открытиям. Все подчинено закону непрерывности, и то, что совершенно оторвано и обособлено от предшественников пропастью, принадлежит миру пустых призраков".

Кто обладает обширными знаниями и притом ясными и отчетливыми понятиями, в распоряжении того всегда имеются ценные большие посылки. Кто обнаруживает находчивость в выборе подходящей меньшей посылки, которая зависит от комбинационной способности творческого воображения, - тот обладает даром изобретательности. Но подлинно одаренным человеком будет тот, кто будет обладать и логической остротой, необходимой для установки отчетливых понятий (в связи с памятью, от которой зависит запас приобретенных знаний), и комбинационным даром. По словам Рихарда Бервальда, логическая острота и комбинационный дар - die beiden koniglichen Begabungen des Menschen*. Обе эти черты, действительно, свойственны всем великим изобретателям, в том числе и философам, хотя у одних может более преобладать один момент, а у других - другой. Например, у Канта, богато одаренного, по свидетельству Боровского, в обоих направлениях, могла преобладать первая черта, а у Лейбница - вторая.

Творческая мысль есть особый синтез многообразия в единстве. Вот почему в деятельности внимания у гениального изобретателя сочетаются две полярно противоположные черты:

1. Концентрация. Самоуглубление до забвения всего окружающего - черта, характерная для научного и философского творчества, начиная от Фалеса, упавшего в яму при наблюдении звезд, и Сократа, простаивавшего сутки на одном месте, поглощенного философскими размышлениями, и кончая Пуанкаре.

Вот иллюстрация этого положения. Боткин пишет: "Не говоря о том, что я гибель прочитал, я еще сделал целую работу... Я взялся за лягушек и, сидя за ними, открыл новый кураре в лице сернокислого атропина, надо было проделать с ним все опыты, какие были сделаны с кураре. Новизна приемов работы (по этому отделу я еще не работал), удачные результаты и поучительность самой работы до того увлекали меня, что я просиживал с лягушками с утра до ночи, просиживал бы и больше, если бы жена не выгоняла меня из кабинета, выведенная, наконец, из терпения долгими припадками моего, как она говорит, помешательства... До такой степени меня охватывает какая-нибудь работа, ты не можешь себе вообразить, я решительно умираю тогда для жизни, куда ни иду, что ни делаю, перед глазами все торчат лягушки с перерезанными нервами или перевязанной артерией. Все время, что я был под

146

чарами сернокислого атропина, я даже не играл на виолончели, которая теперь стоит заброшенной в уголке".

В философском, как и в научном творчестве, мы видим нередко постановку проблемы и ее "депроблематизацию" отделенными друг от друга промежутком в 10-15 лет. Начальная идея "Критики" зародилась у Канта в 1769 г., а сочинение появилось в свет в 1781 г. За весь этот промежуток и в течение шести месяцев лихорадочного сочинительства поле сознания Канта, разумеется, прерывно, но неуклонно включало в себя и освещало фокусом внимания все, что могло иметь отношение к решению проблемы.

Подобным же образом творили Конт, Спенсер и М. И. Каринский. "Курс позитивной философии" был задуман в двадцатых годах XIX в. и выполнялся по строго заранее продуманному плану в течение двадцати лет. "Синтетическая философия" Спенсера была предпринята в 1858 г., а закончена лишь в 1894-м. О Каринском его биограф проф. Э. Л. Радлов пишет: "Единая мысль и одна задача руководила им в течение всей его сознательной жизни. Задача, поставленная в его юношеском труде "Обзор германской философии", последовательно и глубоко решена в трех капитальных трудах, а именно в "Классификации выводов" (1880), в сочинении "Об истинах самоочевидных" (1893) и в "Разногласии в школе нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных" (1915) (см. "Некролог: М. И. Каринский", "Журнал министерства нар. просв.", 1917). В этом процессе постановки философской проблемы, ее интеллектуальном разрешении и техническом осуществлении нужно, как справедливо замечает проф. Энгельмейер по поводу технических открытий, указать три момента, образующие вместе то, что он называет трехактом. У Канта проблема зародилась в 1769 г., ее решение назревало двенадцать лет, а техническое осуществление потребовало шесть месяцев (см. книгу Энгельмейера "Теория творчества", с предисловием проф. Д. Н. Овсянико-Куликовского, 1910).

2. Но наряду с концентрацией у творческих гениев надо отметить и прерывность. Это замечает, например, у Пуанкаре д-р Тулуз. Ведь изобретатель развивает в своей духовной лаборатории целый ряд диспаратных агрегатов идей, скажем А, В, С, D, Е и а, b, с, d, e, внимание его может перебегать в работе от одной организованной группы идей к другой, в этом и заключается способность двойного тока мыслей, замечаемая у изобретателей, то, что Б. Эрдманн называет Nebendenken*, а Сурио - pensee a cote*. Полная неустойчивость внимания характерна для дебиликов, но там речь идет о беспорядочной неустойчивости, а здесь, так сказать, о системе подвижного равновесия между агрегатами идей. Равным образом концентрация внимания у гения не то, что моноидеизм сумасшедших. Соотношение двух рядов мыслей у гения можно, согласно д-ру Тулузу, графически выразить как посменный переход к звеньям двух упорядоченных рядов представлений:

147

Соотношение же колебаний внимания у дебилика можно выразить в виде беспорядочного хаотического метания из стороны в сторону, где фокус внимания случайно перемещается с одного неустойчивого образа на другой (см. Toulouse: "Poincare").

Интересное замечание Порфирия из его биографии Плотина приводит Вашро: "Разговаривая с нами, он мог одновременно удовлетворять своей потребности вести беседу и продолжать без перерыва свои размышления по вопросу, который занимал его; таким образом, он жил зараз с самим собою и с нами. Он никогда не отдыхал от (работы) внутреннего внимания; эта последняя едва только перерывалась на время сна, который часто нарушался вследствие недостаточного питания (так как иногда он не ел даже хлеба) и вследствие непрестанного сосредоточения своего духа" (Vacherot: "Histoire de l'ecole d'Alexandrie", v. I).

XLVII. Изобретение и индуктивные операции мысли

Творческие догадки привходят как в синтетический силлогизм, так и в процесс индукции. Методы индукции, подобно силлогизму, не суть мертвые механические схемы, шаблоны, которыми в качестве "логики открытий" может воспользоваться всякий дурак. Наведение может получиться как путем непрерывного процесса накопления фактов, регистрирования повторяющихся единообразий: сосуществования, причинной и функциональной взаимозависимости, так и прерывным путем неожиданных сопоставлений и внезапных догадок. Оба эти момента в процессе наведения тесно сплетены между собою. Главных метода индукции, по-моему, три.

I. Метод совпадения, в котором от постоянного сосуществования

А и В или следования явления В за явлением А мы заключаем к законо

сообразной или причинной связи между ними; это может быть выражено

в условном суждении modus ponens*.

Если А к В постоянно сосуществуют или следуют друг за другом при смене других предшествующих В или сосуществующих с ним условий, то А связано с В законосообразной или причинной связью. Но А и В связаны друг с другом именно таким образом. Следовательно, между ними существует законосообразная или причинная связь. Метод совпадения есть наведение от бытия одного фактора к бытию другого - он соответствует категории реальности.

II. Метод различия, в котором констатируется, что при постоянстве

или смене других факторов, предшествующих В, он не исчезает, но

исчезает всякий раз, как исчезает А, что может быть выражено в услов

ном суждении modus tollens**.

Если какие-нибудь факторы, предшествующие В, являются безразличными для его возникновения, то своим присутствием или исчезновением они не оказывают на присутствие В никакого заметного влияния.

Исчезновение фактора А влечет за собою неизменно исчезновение и В. Следовательно, А не является безразличным фактором для возникновения В (иначе говоря, составляет его причину или законосообразно с ним связано).

148

Это наведение по методу различия от небытия одного фактора к небытию другого опирается на категорию отрицания.

III. Метод остатков заключается в том, что в сложном явлении Р, состоящем из К, L и М, мы уже установили зависимость К от предшествующего условия A, L - от предшествующего условия В и определяем причину М = X вычитанием (К + L) из всего комплекса ближайших известных нам предшествующих Р условий, - скажем, О, отсюда X = О - (К + L).

Метод остатков обыкновенно формулируется так, как будто X уже было найдено, тогда весь процесс сводится к арифметической операции вычитания А + В из А + В + С. В таком случае метод остатков не представлял бы никакой своеобразной операции мысли, а сливался бы с методом различия и совпадения. Между тем обычное понимание этого метода выражает собою тот момент творческой работы мысли, когда результат уже получен. Но пока X не найден, он входит в бесконечную множественность условий в мире, предшествующих К, L и М (вместе с известным нам А + В); он составляет неведомую частицу в необъятном мирового прошлого. Поэтому метод остатков может всего лучше быть выражен в форме условно-разделительного суждения.

Если комплексу явлений К, L, М предшествует комплекс АВХ, то причиною М может быть или А, или В, или X. Но А есть причина К, а В - причина L. Следовательно, причина М есть не А и не В, т. е. ее надо искать в X.

Мы имеем здесь в выводе бесконечное суждение, прежде чем будет установлено X. Метод остатков соответствует категории ограничения и, как мы увидим, особенно часто содействует устранению исключений, аномалий, разъясняет переходные формы между двумя классами явлений, устраняет их кажущуюся резкую прерывность. Метод сопутствующих изменений не есть самостоятельный метод, но простое уточнение этих методов, определение точной количественной взаимозависимости причин и действий.

Ученый исследователь приступает к наблюдению или эксперимента-ции не с tabula rasa* в голове, его мозг подготовлен к своеобразному восприятию внешних раздражений путем многолетней установки (Einstellung), его дух обогащен множеством знаний в организованной форме; он обладает в высшей степени в сфере своей специальности тем, что Мах называет изощренностью внимания; воспринимаемым явлениям он придает сложное истолкование, дополняя непрестанно наблюдения и эксперименты мысленными экспериментами - комбинированием фактов и идей в воображении. Поэтому его проницательность и догадливость проявляются в процессе индукции в троякой форме.

1. В виде чуткости к деталям внутри поля наблюдения, к подробностям, которые могут иметь решающее значение в постановке наблюдений и экспериментов, но которые ускользают от внимания других исследователей или вследствие недостаточной подготовленности, или вследствие недостаточного дара наблюдательности, или вследствие ослепления предвзятой теорией. Это мы уже видели в приведенных примерах на Ломоносове и Пастере. Ломоносов обратил внимание на роль воздуха в увеличении веса окалины, Пастера поразили лишние "площадки". Эта

149

чуткость к многозначительным деталям внутри поля непосредственного наблюдения особенно часто имеет место в методах совпадения и различия.

2. В виде широты комбинационного поля творческого воображения, когда ученый сближает между собою весьма диспаратные, обособленные друг от друга сферы явлений. Это особенно часто наблюдается при применении метода сопутствующих изменений. Джевонс приводит интересный пример установки законосообразной связи между солнечными пятнами и зарницами: "Трудно было бы представить себе более бессвязные явления, чем солнечные пятна и зарницы. Уже в 1826 г. Швабе стал производить систематический ряд наблюдений над солнечными пятнами, каковые наблюдения продолжались до настоящего времени; ему удалось показать, что периодически, примерно через одиннадцать лет, пятна увеличиваются значительно и числом, и размерами. Едва это открытие было сделано, Ламон (Lamont) установил приблизительно такой же период вариации для уклонения магнитной иглы. Вслед за тем было показано, что магнитные бури или пертурбации в движениях магнитной иглы особенно часто имеют место во время усиления солнечных пятен, а так как зарницы обыкновенно совпадают со временем магнитных бурь, то и это явление было включено в тот же цикл. С тех пор проф. Пиацци, Смит и м-р Стоун показали при помощи зарытых в землю термометров, что и в изменениях температуры поверхности земли наблюдается тот же период" (см.: St. Jevons. "Principles of Science", 1879, p. 452).

3. В способности благодаря живости воображения и проницательности мысли выходить за пределы непосредственного поля наблюдения и заглядывать в соседнюю запредельную область явлений, где может в скрытой форме находиться остаточный искомый фактор, являющийся причиной данного явления. Мир опыта не есть шашечная доска, где причины и следствия расположены по соседству в соответствующих квадратиках, но сплошной поток многообразных процессов, где наряду с известными нам факторами имеются налицо и менее известные и совершенно неведомые (новые элементы, новые силы). Гершель впервые обратил внимание на то, что раскрытию этих запредельных факторов особенно содействует метод остатков. Целый ряд замечательных открытий в астрономии получен именно при помощи этого метода. Так, запоздание кометы Энке дало повод предположить влияние на ее движение противодействующей среды, рассеянной в пространстве. В физике наблюдение Араго, согласно которому магнитная стрелка, приведенная в колебание, скорее приходила в состояние покоя, будучи подвешена над медной доской, привело к открытию магнитного электричества. В химии Арведсон открыл литий, заметив избыток веса в сульфате, полученном из небольшой дозы того, что он рассматривал при анализе известного минерала в качестве магнезии (см.: A. Bain. "Logic", v. II).

В биологии точно так же метод остатков находит себе широкое применение в процессе открытий и в общей теории развития, и в эмбриологии, и в диагностике болезней. Так, например, прерывность видов являлась фактом, как бы перечащим принципу непрерывной изменяемости животных и растительных форм, и дарвинисты подыскивали для

150

этой аномалии добавочные объяснения. Таковые усматривались ими, между прочим, в расхождении признаков (divergence of characters). Позднее биологи, признавая невозможным допускать вообще непрерывность развития этих форм, оставаясь на почве учения о естественном отборе, выдвинули понятие мутации (де Фриз), батмической эволюции (Пирсон) предположением внезапной скачковой или взрывчатой метаморфозы видов. Из области гипотез и догадок этот вопрос был перенесен на более прочную почву путем введения эксперимента. Аномалии развития: maxima и minima размера (вроде Тома Пуса в 54 см вышиной и Каяну ростом в 2,83 м), близнецы, гермафродиты и всевозможные уродства, первоначально казавшиеся исключениями из общих законов эмбриологического развития, стали рассматриваться как результат тех же законов, так как были приняты во внимание остаточные факторы в виде атавизма, действия определенных механических и иных влияний на зародыш в утробной жизни, особенностей в процессе оплодотворения и т. д. Так, например, влияния механических условий при образовании уродств стали очевидными уже из показаний статистики: по словам В. М. Островского, у незаконнорожденных детей ненормальные уклонения встречаются гораздо чаще, чем у законных. Вероятно, здесь играет роль кроме полунамеренной неосторожности матери при плодоношении ее желание скрыть свое состояние при помощи стягивания, а равно и неудавшиеся попытки удаления плода (статья "Уродства", словарь Брокгауза и Ефрона). Опять-таки применение научной экспериментации дает возможность и здесь сделать вполне определенными неясные остаточные факторы, обусловливающие уродство. В таких случаях открывается возможность перейти от метода остатков к методу сопутствующих изменений, дающему более прочные и ясные результаты.

В языкознании языковые уклонения - то, что проф. Бодуэн-де-Куртене называет "патологией" слова, кажущиеся исключениями из общих законов развития языков, оказываются сводимыми к тем же законам, если при их образовании приняты во внимание различные особенности в структуре органов речи, органов слуха, в их иннервации и в центрально-мозговых особенностях изучаемых племен и народов. И здесь опять-таки эти остаточные явления находят себе полное объяснение благодаря успешному применению данных экспериментальной фонетики (см. ст. "Язык и языки", проф. И. А. Бодуэн-де-Куртене, словарь Брокгауза и Ефрона, т. 81).

Льюис указывает, что и в политической экономии и законодательстве находит подобное же успешное применение метод остатков: "Непредвиденные результаты в законодательстве или полезные усовершенствования в искусствах нередко могут быть открыты при помощи метода остатков. Так, например, сравнивая статистические отчеты или другие систематически зарегистрированные данные из года в год, мы замечаем за известный период перемену обстоятельств, необъяснимую из обычного хода событий, но такую, для которой должно же быть причинное объяснение. Для этого остаточного явления мы не имеем объяснения, пока не находим его в случайном соучастии какой-нибудь побочной причины. Так, например, сравнивая отчеты о количестве проданного живого скота на рынке в Смитфильде за несколько истекших лет, мы

151

обнаруживаем, что количество проданного рогатого скота значительно возросло, между тем как количество проданных овец оставалось приблизительно таким же. Нужно предположить, что потребление говядины в Лондоне возрастает соответственно росту населения в городе; с другой стороны, нет основания предполагать, что потребление говядины должно возрастать быстрее потребления баранины. Таким образом, в факте стационарного состояния в потреблении баранины мы имеем остаточное явление, для которого надо подыскать причину. Эта причина заключается в значительном подвозе в столицу, благодаря пароходам и железным дорогам, убойной баранины и в большем удобстве пересылки в разрезанном виде убойной баранины, нежели говядины".

В истории анализ влияния крупной личности, властно воздействующей своей идеей на коллектив, точно так же дает повод к применению метода остатков. Очень метко следующее замечание проф. Бицилли в его интересной работе "Салимбене" (очерки итальянской жизни XVII в., 1917): "Идея (которою удалось всколыхнуть мир) играет здесь роль пробудителя и проявителя; она делает заметным для историка то темное и неосознанное, что до сих пор пряталось от его глаз в глубине души общественного коллектива. Он находит это искомое в тех искаженных образах, которые получаются у современников от поразившей и потрясшей их идеи" (см. стр. 11). Как иногда изучение аномалий, как мы видели, облегчается сопоставлением их со средней нормой, так и, наоборот, некоторые неясные черты в среднем человеке эпохи выявляются из сопоставления с яркими проявлениями какой-нибудь идеи в душе "властителя дум", идеи, которая в ослабленных и многообразно измененных формах отразилась в сознании современного общества.

Методическое непрерывное исследование, сопряженное с точным измерением изучаемых факторов в индуктивном исследовании, теснейшим образом сплетается с прерывными моментами счастливой догадки. Так, мы видели, что при исследовании связи между периодическими явлениями на солнце и на земле непрерывная точная регистрация факторов сочеталась со счастливым внезапным сопоставлением. При помощи метода кривых, когда сравниваемые явления удачно сопоставлены, графическое изображение количественной связи двух или нескольких явлений может приблизить к наглядной графической конструкции искомого закона. Это, как указывают Уэвель и Джевонс, мы наблюдаем, например, в процессе определения орбиты двойных звезд в исследованиях Джона Гершеля.

XLVIII. Индукция объема и индукция содержания

Возможна ли интуитивная индукция от одного случая? Мистицизм и эмпиризм дают на этот вопрос утвердительный ответ. Любопытно, что панлогист Гегель, заодно с эволюционистом Спенсером, признает возможность подобного иррационального скачка в мышлении. Вот пример Гегеля: "Я просыпаюсь и слышу, что на улице скрипят полозья саней, откуда заключаю, что ночью был мороз". На самом деле здесь, разумеется, нет никакой интуитивной индукции. Звуки скрипа полозьев, т. е. ощущение А здесь может вызвать представление о сильном холоде,

152

т. е. другое единичное представление В, которое следует за первым по привычной ассоциации представлений, а последнее единичное представление В, опять же в силу ассоциации образа с нечувственной мыслью С, вызывает последнюю: холодно бывает при сильном морозе. Таким образом, здесь нет никакого акта мысли, кроме последней мысли, что ночью был мороз. Бенно Эрдманн хорошо поясняет мысль, что индукции на основании единичного случая не может быть, - всякая индукция исходит из "множественности предпосылок". "Если мне дан один экземпляр растения Papaver somniferum (мак) и я вижу, что у него более двадцати тычинок на цветочном ложе, то я не могу сделать отсюда ровно никакого вывода, если не располагаю никакими сведениями по ботанике вообще и в частности об этом растении; о типичности указанных свойств я могу судить лишь на основании сравнения с другими экземплярами и других побочных соображений" (см. "Logik", В. I, отдел об индукции).

Замечательно, что, как указывает Бозанкет ("Основание логики", 1914, стр. 105-106), эту мысль необыкновенно ясно выразил уже Аристотель: "Нельзя получить знания при помощи чувственного восприятия, так как, даже если существует чувственное восприятие известного качества, тем не менее мы необходимо чувственно воспринимаем это. здесь и теперь. Общее и то, что простирается на все, невозможно чувственно воспринять, оно не это и не здесь, иначе оно не было бы общим, так как мы называем общим то, что есть всегда и везде" (An. post.; 87, В, 28). Главными отличительными признаками индукции являются: 1. Лежащая на основе ее априорная предпосылка единообразия природы. Без этой предпосылки индукция невозможна. 2. Вероятностный характер вывода. Все выводы, как от частного к общему, так и от общего к частному, поскольку они не заключают в себе этих двух презумпций, правильнее не называть индукцией (включая сюда и так наз. математическую индукцию от n-ного случая к п - 1-му. См. проф. А. И. Введенский: "Логика как часть теории познания"). Индукция может быть, кроме того, как справедливо указывает Б. Эрдманн, двух родов: индукция объема и индукция содержания. Вот его пример первой.

Гексагональный апатит есть кристалл двойного преломления.

Гексагональный хлоралкальций есть кристалл двойного преломления.

Гексагональный меловой шпат есть кристалл двойного преломления.

Гексагональный турмалин есть кристалл двойного преломления.

Все гексагональные кристаллы суть кристаллы двойного преломления.

Вот его пример второго рода индукции.

Это тело имеет серебряную блестящую окраску магнезии.

Это тело имеет тягучесть (Dehnbarkeit) магнезии.

Это тело имеет удельный вес магнезии.

Это тело при накаливании издает ослепительно белый свет магнезии.

Это тело - магнезия.

Всякая научная индукция опирается на прочно установленные ранее принципы науки, а не строится на пустом месте. Она входит как ингреди-

153

ент в систему научных понятий, теснейшим образом сплетаясь с процессами дедуктивными, с определением понятий и классификацией. Равным образом деление, классификация не есть простое образование видов от известного рода путем обогащения содержания, так что род является просто наиболее тощим, хотя и заключающим в себе виды понятием, но мысль наша руководится постоянным соотношением рода к видам, основанным на стремлении открыть закон спецификации понятий из данного рода. "Значение родового имени вовсе не теряет свойств, которыми обладает вид. Если бы было так, то оно теряло бы все свои свойства". "Родовая идея здесь воспроизводит общий план, по которому строятся виды, но сохраняет для каждой части то, что конституирует целое, меняясь в специфических случаях в определенных пределах. Так, в лютиковых, Ranunculaceae, некоторые виды не имеют лепестков. Но мы не теряем признака лепестка в родовой идее. Мы устанавливаем общий план, поскольку дело касается этого элемента: "Лепестков пять или больше, изредка вовсе нет" (Бозанкет: "Основание логики", 1914, стр. 101). Подобным же образом, как указывает Кассирер, понятие конического сечения включает в себя виды - круг, параболу, гиперболу и эллипсис, указуя на общий закон их образования (см. "Познание и действительность", гл. 1). В сложном индуктивном исследовании тесно сплетены индукция объема, индукция содержания и классификация - все направлено к раскрытию общего закона и связи его с различными специфическими формами бытия, им определяемыми. Поясню это описанием метода исследования Пирсона в биологии.

Размышляя над вопросом о причинах изменения организмов в процессе эволюции, т. е. о вопросе, в который входит индукция объема, и желая показать, каким образом видовые различия сводятся к общим свойствам родов, Пирсон намечает четыре формы влияний, которые могли вызвать подобные изменения: 1) Изменение, вызванное тенденциями, присущими индивидууму, или батмическое влияние. 2) Изменение, вызванное другими индивидуумами того же самого жизненного типа, или автогенерическое влияние. 3) Изменение, вызванное другими жизненными типами, или гетерогенерическое влияние. 4) Изменение, вызванное физической средой. Односторонний путь обобщающей индукции, стремящейся даже эти факторы свести к механическому единству, является здесь недостаточным, "пока мы не ознакомимся лучше с жизненными единицами и законами их реакций" (Пирсон: "Грамматика науки", стр. 441-445). Для этой цели служит индукция содержания, путем которой устанавливаются особенности типа индивидуального растения или животного, затем типа расового и, наконец, корреляция.

1) Для данного дерева можно вывести среднюю норму числа жилок на его листьях. 2) То же можно сделать и относительно данной породы и получить среднее число жилок, встречающихся на деревьях данной породы. Подобное исследование можно произвести по отношению ко всем важнейшим признакам данного дерева или данной породы. Но можно не ограничиваться рассмотрением типа и колебания вокруг типа (в виде уклонения) с точки зрения одного признака. Как известно, расовая изменчивость - большая, чем индивидуальная, и сходство

154

соответственных органов того же индивидуума - большее, чем в пределах типа. Это приводит нас к установке принципа корреляции: "Если я сорвал два листа какого-нибудь бука, причем один из них, как оказалось, имеет 18 жилок, то каково наиболее вероятное число жилок на другом листе?" Искомое число будет ближе к 18, чем если бы листок был взят с другого дерева.

Подобная же корреляция различных органов может быть установлена и для расового типа. Таким путем можно было получить таблицу коэффициентов корреляции у человека, где указаны размеры бедра и большой берцовой кости, бедра и плечевой кости, ключевой и лучевой костей, плечевой и локтевой костей, длины и ширины черепа, силы и роста, силы и веса и т. д. Установка корреляции есть обогащение и уточнение содержания понятия индивидуального или расового типа. Это как бы метод сопутствующих изменений, примененный к сосуществованию признаков в типе, а не к параллелизму перемен в каком-нибудь процессе. Несомненно, в творческом процессе ученого ряды индукций объема и содержания непрестанно сопоставляются, и прочность обобщения оказывается тесно связанной с глубиной, достигнутой в научной конструкции понятия индивидуального или расового типа. Оба рода индуктивного процесса выигрывают много от своей точности, что дает возможность внести в биологию числовые выражения как для установки корреляции признаков в научном понятии типа, так и в законах, открываемых обобщающим наведением. Примером последнего может служить закон Менделя и вообще количественные законы наследственности.

XLIX. Заключение по аналогии и чувство аналогии

Во всех учебниках логики уделяется внимание так называемым заключениям по аналогии. Я считаю нужным остановиться на этом вопросе, обыкновенно рассматриваемом вскользь, ввиду того что понятие аналогии расплывчато и занимает какое-то двусмысленное место между областями психологии и логики. Слово равносильно первона-

чально по значению слову proportio и обозначает установку равенства двух количественных отношений. Образчиком такой установки может служить следующее место в "Государстве" Платона: "Мы приписываем справедливость одному человеку, но ее, вероятно, можно приписывать и целому обществу. Уж, конечно, - сказал он. - А общество не больше ли одного человека? - Больше, - отвечал он. - В большем же может быть больше и справедливости, следовательно, легче и изучить ее. Так, если хотите, сперва исследуем, что и какова она в обществе, а потом рассмотрим ее и в неделимом, ибо идея меньшего есть подобие большего" ( , 368 В и 369). Однако в этом примере Платона имеется и зачаток аналогии качественной - подобие или изоморфизм качественных отношений, ведь на такой аналогии у Платона построена вся его органическая теория общества, уподобляющая общество большому человеку. Аристотель слово употребляет исключительно в смысле пропорции, а для изоморфизма качественных отношений

155

применяет термин , и то же мы встречаем позднее вплоть до

Вольфа и Канта. Так оба они говорят об уме животных, аналоге человеческого разума (analogon rationis).

В псевдогаленовском трактате заключение вместе с выво-

дами о равенстве и пропорциональности относятся к выводам отношений (о них см. мою работу "Логика отношений и силлогизм", 1917). С одной стороны, здесь дается вышеприведенный пример из Платона, с другой - выводы такого типа: относится к как относится к но а вдвое больше следовательно, и у вдвое больше

Достоверность подобных выводов почерпывается из некоторого общего положения (см. , XVIII, 1-8). Наконец, в "Геркуланских исследованиях" Гомперца приводятся рассуждения Эпикура о выводах по аналогии от известного к неизвестному. См. Eisler: Философский словарь, 2-е издание, слово "Analogie".

Кант в новое время впервые отчетливо разграничил индукцию от заключения по аналогии в такой формуле: "Нечто во многом, следовательно, во всем - это индукция, в одном есть многое, что есть в другом, следовательно, в нем есть и остальное - аналогия". Но, подобно Аристотелю, он не признает за неполной индукцией и аналогией прав на строгую логическую доказательность (см. "Логика", пер. прив.-доц. Щербины, 1915, стр. 124-125).

В новой школе эмпиризма, начиная с Юма и кончая Файингером, заключение по аналогии в смысле вывода от единичного к единичному приобретает не только значение правомочного вывода, но оказывается основной операцией мышления. На аналогии строится образование понятий, суждений, умозаключений и гипотез.

"Все наше рассуждение, - пишет Юм, - основывается на известном роде аналогии, которая ведет нас к ожиданию, что известное явление будет вызвано известной причиной, если подобные причины вызывали ранее такое же явление" (Treatise, абзац 82). По следам Юма, Милля и Спенсера в новейшем эмпиризме Файингер расширил понятие аналогии до размеров универсального логического принципа. Согласно его учению, развитому им в обширном труде "Philosophic des Als Ob", единственно реальной данностью для нашего сознания являются простейшие ощущения - все остальные элементы познания: понятия, суждения, выводы суть лишь совокупность искусственных фикций, имеющих чисто "инструментальное" значение. Любое понятие есть лишь метафора, в основе которой лежит чувственная аналогия, - мы мыслим и говорим лишь метафорами. Самые основные функции рассудка - категории - суть лишь эвристические фикции, и "первоначально в нашей психике имелась более богатая, чем теперь, таблица категорий, и современная таблица категорий есть продукт естественного отбора и приспособления" ("Philosophie des Als Ob", S. 313). Силлогизм есть лишь заключение по аналогии. Подобно Спенсеру, Файингер толкует вывод:

Все люди смертны. Сократ - человек. Сократ смертен,

156

как оперирование над четырьмя представлениями, ибо "человека" в меньшей посылке надо понимать лишь как нечто аналогичное людям, упомянутым в большей посылке.

Подобный взгляд на аналогию необходим для всякого сторонника эмпиризма. * подобной точки зрения заключается в двух

положениях: 1. В так называемом мышлении не существует никакого нечувственного интеллектуального момента. 2. Чистые единичные ощущения и их воспроизведения представляют единственный материал для мышления. Суррогатами общих представлений являются родовые образы, схемы и другие чувственные аналоги понятий. Первое из указанных положений разрушается ложностью второго. Файингер утверждает, что единственной реальностью для сознания являются чистые ощущения, все же остальное в нашем познавательном механизме - система фикций, но это-то и неверно. Чистые ощущения, в которых нет элементов отождествления, различения и сравнения (хотя бы в смутной форме), не существуют в природе - представляют такую же логическую фикцию, как чистый разум или чистая, отделенная от единичных представлений и ощущений мысль (см. "Законы мышления" etc., гл. I). А если и чистые ощущения суть только фикции, тогда, по Файингеру, выходит, что все на свете есть фикция. Если же все на свете есть фикция, то, значит, нет и фикции, ибо понятие фикции мыслимо лишь в соотношении с чем-нибудь, что не есть фикция. Для занимающего нас вопроса о значении в философском творчестве заключения по аналогии важно установить, что то пресловутое заключение, о котором говорят эмпиристы, вовсе не есть логический процесс, т. е. акт мысли. Под заключением по аналогии надо понимать что-нибудь из двух: 1) или то, что разумел под ним Кант и что сходно с описанною нами выше (стр. 156) индукцией содержания, в которой для логической правильности вывода всегда должна подразумеваться большая посылка в виде закона причинности или принципа единообразия природы; 2) или же "заключение" по аналогии есть простой ассоциативный комплекс из 4-х представлений, который я назвал бы ассоциативным аналогом. Пример: когда я отпираю дверь моей комнаты, я антиципирую картину ее обстановки. Здесь между процессом отпирания двери и образом обстановки образовалась ассоциация: воспоминание о прежнем отпирании - воспоминание о прежде виденной обстановке комнаты - теперешнее отпирание двери и антиципация знакомой обстановки. Здесь нет никакого умозаключения, равным образом его, разумеется, нет и в тех случаях, где мы имеем дело не со сходными предметами или образами, но лишь со сходством отношений. Гоппе в небольшой, но содержательной работе ("Die Analogie, ein Versuch auf der Gebiete der Logik", 1870) весьма убедительно доказывает эту мысль.

Ассоциативный аналог не есть процесс мышления, но чувственная база для такого процесса. Следует говорить не о заключении по аналогии, а о чувстве аналогии, которое и есть то, что мы называли смутною догадкою, интуицией и т. п. Оно в этом смысле - источник величайших открытий и величайших заблуждений человеческой мысли. Оно лежит в основе всякой гипотезы.

Вопросу о значении аналогии в философском творчестве посвящена интересная статья Геффдинга "Analogy, its philosophical importance"

157

("Mind", 1905). Он показывает в ней, что попытки философов постигнуть мир как целое, истинно сущее сводились нередко к переносу на космос как целое свойств одной какой-нибудь его части по аналогии. И, действительно, прибавлю я, для материалиста мир является сверхмеханизмом, для гилозоиста - сверхорганизмом, для монистического идеалиста (вроде Фихте) - сверхдухом, для плюралистического идеалиста (вроде Лейбница) сверхобществом. Широко пользуются мнимым заключением по аналогии представители мистицизма, о чем я буду подробно говорить в главе о "Творческом Эросе", а теперь поясню ложное применение аналогии на одном рассуждении Плотина. Плотин был едва ли не первым философом древности, который поставил проблему "чужого я" или множественности сознаний. Как примирить единство мировой души со множественностью эмпирических личностей? Отчего мы все не сливаемся в единое сознание в мировой душе? Чтобы ответить на такой вопрос, чтобы дать объяснение совместимости многого с единым, Плотин пользуется исключительно ассоциативными аналогами. То он уподобляет мировую душу источнику света, из которого излучается множественность лучей, то огромному китообразному существу. Подобно тому как такое существо может не чувствовать раздражения отдельной своей части, так и мировая душа не сознает переживаний индивидуального человеческого сознания. Или он уподобляет мировую душу огромному дереву которое не сознает психической жизни зародив-

шихся в нем мелких паразитов (см. об этом превосходную книгу Вашро: Vacherot: "Histoire de l'ecole d'Alexandrie", 1846, гл. 1, p. 435-442). Подобная подмена логического процесса игрою ассоциативными аналогами еще ярче выступает у Прокла, который моменты диалектического процесса мысли сближает с образами древней мифологии. На смену таблицы онтологических категорий здесь выступает Пантеон богов, и, таким образом, происходит деградация философской мысли в мифологическую форму. О проявлении подобной наклонности у немцев Грилльпарцер говорит в одном стихотворении следующее:

Der Pedantismus und die Phantasie, Vergingen sich, ich weiss nicht wie, Und zeugten Mischlingskinder die, Als Pflanzer sie nach Deutschland sandten, Die sonst im Weltall unbekannten: Phantastischen Pedanten1.

1 "Педантизм и Фантазия, согрешив, уж не знаю как, породили ублюдков и послали их в Германию в качестве еще неведомых миру растений: фантастических педантов".