ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. "ТВОРЧЕСКАЯ ИНТУИЦИЯ"

XIX. Психологическая реконструкция творческого процесса. Творческая интуиция ученых

Математика. Механика. Астрономия. Физика. Химия. Технология.

Физическая география. Биология. Антропогеография. Статистика.

Политическая экономия, социология и история. Филология

Я поставил это заглавие в кавычки, так как полагаю, что не существует никакой творческой интуиции как особого творческого акта, который не разлагался бы без остатка на описанные мною переживания чуткости (т. е. памяти на чувства ценности или значимости известных образов, мыслей или движений), проницательности (т. е. умения пользоваться теми же чувствами ценности в комбинационной работе воображения, мышления и двигательных процессов) и чувства целостной концепции (т. е. опять же способности учуять по эмоциональным подголоскам сродство между собою образов, мыслей или движений, организуемых нами в направлении известной конечной цели). При помощи замечательного изобретения остроумного рабочего, печника Джильб-ретса, автостереохроноциклографа1, можно воспроизвести в наглядной форме сложные и в высокой степени целесообразные движения искуснейших рабочих, разложенные в кинематографическом фильме на их составные моменты, и тем дать пример для подражания. Нечто подобное можно будет получить когда-нибудь путем психологического и философского анализа творческой интуиции великих изобретателей. Но в этом направлении в настоящее время делаются лишь первые шаги. Не надо забывать, что воспроизведение самого сложного двигательного акта, направленного к известной цели, при помощи кинематографической модели - нечто неизмеримо более простое, чем психологическая реконструкция, хотя бы в крайне идеализированной форме, творческого процесса в духовной области. Для этого необходимо располагать огромным материалом, полученным путем изощренного самонаблюдения самих изобретателей и экспериментальной разработкой проблемы, о чем речь будет ниже. Теперь мы располагаем лишь немногими фрагментами той идеальной фильмы, которую удастся воссоздать когда-нибудь в далеком будущем. И перед нами здесь, разумеется, бесконечное задание, к которому возможны лишь более или менее грубые приближения.

1 См. Реджинальд Таунсенд: "Волшебство в изучении движений", 1919, стр. 17.

219

Настоящее исследование представляет попытку разработать проблему изобретения именно в этом направлении. Надеюсь, читатель не посетует на изобилие приведенных ниже иллюстраций, я же скорблю о скудности и отрывочности собранного материала и усердно прошу ученых, техников-изобретателей и философов поделиться со мной1 интереснейшими подробностями их творческого процесса. Удельный вес их творческой догадки при этом не имеет значения - она может быть и весьма скромной по своему значению, и весьма крупной по своим размерам. Чем подробнее подобные сообщения, тем более они являются ценными для психолога и философа.

Я предлагаю вниманию читателя длинный ряд показаний различных выдающихся ученых о тех путях, которыми они дошли до известной счастливой догадки в той или другой научной области. Примеры расположены по рубрикам наук: математика, механика, физика, химия, технология, биология, история, языкознание.

Творческая интуиция ученых Математика

Араго. "Вместо того чтобы упорствовать в уразумении какого-нибудь математического положения во время заседания, я провизорно применял его в качестве истинного. На другой день, к моему удивлению, я в совершенстве понимаю то, что накануне казалось мне неясным" (см. Myers: "The human personality").

Гаусс. "В течение четырех лет редко проходила неделя, чтобы я не попробовал путем тех или иных тщетных попыток распутать эти узлы, с особенным азартом, преимущественно за последнее время. Тем не менее все потуги, все усилия были тщетны, и всякий раз я должен был с грустью откладывать перо. Наконец дня два тому назад я добился результата, но не благодаря моим ревностным поискам, а, я прямо сказал бы, по милости Божией. Загадка разрешилась, точно молния сверкнула, я сам не был бы в состоянии восстановить нити между, с одной стороны, тем, что я раньше знал, что входило в мои предшествующие попытки, и тем, что привело к желанному результату" (Письма Гаусса к Ольбергу. См. Katz: "Psychologie und mathematischer Unterricht", 1913).

P. Гамильтон. "Однажды, в 1847 г., я почувствовал, что гальванический ток мысли замкнулся мгновенно: решена была задача, мучившая меня 15 лет, затем последовало чувство интеллектуального облегчения" (речь идет об изобретении кватернионов).

Остроградский. Работал Остроградский нерегулярно: несколько времени ничего не делал, как бы ожидая наития свыше, а потом просиживал целые дни и ночи, и тогда уже никто не должен мешать ему; в это время он и лекций не посещал. Часто после серьезных и продолжительных

1 Прошу прислать эти сообщения по адресу: Praha-Smichov, nabrezi Legiz, 27 и p. Linke, на мое имя.

220

занятий вдруг открывается дверь кабинета, выходит в туфлях великий математик и начинает бегать и прыгать с детьми и племянницами; при этом он любил давать им какие-нибудь характерные названия: та у него была Кисанька, эта - Ястреб и т. п. Но стоило промелькнуть у него в голове какой-нибудь гениальной мысли или новой математической комбинации, как он моментально бросал и Кисаньку, и Ястреба и снова запирался в своем кабинете. Про минуты вдохновения Остроградского его племянница рассказывает следующее: идет он раз по Петербургу, а впереди едет карета; вдруг у него зарождается какая-то гениальная мысль, он, догоняя карету, чтобы записать эту мысль, кричит кучеру: "Постой! Куда спешишь! Я сейчас!" (Трипольский: "М. В. Остроградский", 1902, стр. 80). О последних минутах его рассказывают следующее: когда больной был уже на смертном одре, окруженный родственниками и близкими знакомыми, у него, должно быть, родилась какая-нибудь важная идея, он попросил бумагу и карандаш и торопливо сказал одному из родственников: "Пиши, пиши скорей!" Но тут голос ученого умолк навеки, и его, быть может гениальная, мысль унесена им в могилу (Трипольский, op. cit., стр. 84).

Эйлер. Кондорсе в упомянутой выше "Eloge" пишет об Эйлере: "По правде сказать, ход мыслей, которым он руководится, не столько есть метод, поддающийся систематическому развитию, сколько род своеобразного инстинкта (une sorte d'instincte particuliere), в котором трудно было бы дать отчет, и нередко Эйлер предпочитал вовсе не сообщать истории своих мыслей, чем давать повод подозревать себя в том, что он сочинил занимательную историю (un roman ingenieux), да притом еще задним числом (fait apres coup)" (op. cit., стр. 12). "В одном из сочинений Эйлера имеется ученый мемуар, трактующий об одной механической проблеме. Первая идея этого мемуара, по словам Эйлера, была внушена ему одним стихом Энеиды" (op. cit., стр. 35).

Пуанкаре. "В течение двух недель я старался доказать, что не существует никакой функции, аналогичной тем, которые я впоследствии назвал фуксовыми функциями, я тогда был еще несведущим; ежедневно я садился у своего рабочего стола, проводил за ним час или два, перебирал большое число комбинаций и не приходил ни к какому результату. Однажды вечером я выпил, вопреки моему обыкновению, черного кофе и не мог заснуть. Идеи возникали в моей голове толпами: я чувствовал, как они как бы сталкивались до тех пор, пока две из них не сцепились, так сказать, образуя устойчивую комбинацию. Утром я установил существование одного класса фуксовых функций, происходящих из гипергеометрического ряда; мне оставалось только редактировать выводы, что отняло у меня всего несколько часов".

"Затем мне хотелось выразить эти функции через посредство частного двух родов; эта идея была совершенно сознательна и обдуманна; я руководился аналогией с эллиптическими функциями. Я задал себе вопрос, каковы должны быть свойства этих рядов, если они существуют, и без труда пришел к образованию рядов, которые я назвал тетафуксовыми".

"Затем я покинул Кан, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии, предпринятой Горным училищем. Перипетии путешествия заставили меня забыть о моих математических работах; по

221

прибытии в Кутанс мы сели в омнибус для какой-то прогулки; в момент, когда я ступал на подножку экипажа, у меня вдруг явилась идея, которая, по-видимому, не была подготовлена ни одной из предшествовавших мыслей, что преобразования, к которым я прибегал, чтобы определить фуксовые функции, тождественны с преобразованиями неэвклидовой геометрии. Я не сделал поверки; у меня не было для этого времени, потому что я, сев в омнибус, тотчас же принял участие в общем разговоре, но в этот момент я уже был вполне уверен в правильности моей идеи. По возвращении в Кан я проверил вывод, продумав его спокойно, для очистки совести".

"Затем я принялся за исследование некоторых вопросов арифметики, без особого видимого успеха, не подозревая, что эти вопросы могут иметь хотя какое-нибудь отношение к моим предыдущим изысканиям. Потеряв, вследствие неуспеха, охоту к занятиям, я несколько дней ходил гулять на берег моря и думал о совершенно иных вещах. Однажды, когда я прогуливался по крутому берегу, у меня явилась идея, как всегда краткая, внезапная и представляющаяся безусловно верной, что арифметические преобразования неопределенных квадратных тройных форм тождественны с преобразованиями неэвклидовой геометрии".

"Возвратившись в Кан, я обдумал этот результат и вывел из него следствие: пример квадратичных форм и показал мне, что здесь были налицо фуксовые группы, отличные от тех, которые соответствуют гипергеометрическому ряду; я увидел, что и к ним можно применить теорию тетафуксовых рядов и что, следовательно, существуют фуксовые функции, отличные от тех, которые вытекают из гипергеометрического ряда и которые были единственными из известных мне до тех пор. Естественно, я поставил себе задачу построить все эти функции; я повел систематическую осаду и взял все передовые укрепления одно за другим; однако держалось еще одно из них, падение которого должно было повлечь за собою падение всей крепости. Но все мои усилия вначале привели только к тому, что я лучше познал всю трудность задачи, а это уже составляло кое-что. Вся эта работа была совершенно созидательна".

"Затем я уехал в Мон-Валериан, где должен был отбывать воинскую повинность; мои заботы, стало быть, были очень разнообразны. Однажды я шел по бульвару, и вдруг в моей голове появилось решение той трудности, которая раньше остановила меня. Я не попытался немедленно же проникнуть в глубь его, и только по окончании службы я вновь занялся вопросом. У меня были все элементы; мне оставалось только их собрать и привести в порядок. Затем я быстро и без всякого труда окончательно редактировал свой мемуар".

Механика

Об Архимеде, как известно, существует предание, согласно которому гидростатический закон, открытый им, пришел ему в голову, когда он брал ванну, что побудило его выскочить из нее с криком: "Эврика!"

222

Астрономия

Кеплер пишет об открытии 3-го закона: "Восемь месяцев тому назад передо мною блеснул первый луч света, за три месяца я увидел день и, наконец, несколько дней тому назад удостоился созерцать само лучезарное солнце. Я предаюсь моему энтузиазму и не стесняюсь похвалиться перед смертными своим признанием: я похитил золотые сосуды египтян, чтобы создать из них храм моему Богу вдали от пределов Египта. Если вы простите меня, я порадуюсь, если укорите, снесу укор. Но жребий брошен, я пишу мою книгу. Прочтется ли она современниками или потомством, мне нет до этого дела - она подождет своего читателя. Разве Господь Бог не ждал 6000 лет созерцателя своего творения?" (Предтеченский: "Кеплер", стр. 70-71).

Ньютон. О нем биограф Пембертон пишет: "Однажды осенью 1655 г. в Woolsthorpe, когда Ньютон сидел в саду, он предался размышлениям о силе тяготения. Ввиду того что эта сила не уменьшалась заметным образом на отдаленнейших, доступных нашему наблюдению, расстояниях от центра земли, ему представилось основательным заключение, что эта сила может распространяться значительно далее, чем это принято думать. Почему не на высоту луны? - сказал он себе. А если так, то, быть может, ее движение им обусловлено, и она удерживается этою силою на своей орбите"1.

Физика

Гельмгольц. Допуская возможность установки известного обобщения путем непрерывной методической работы, Гельмгольц, однако, далее говорит: "Однако в других случаях догадки возникают внезапно, без предварительного напряжения, как вдохновение. Поскольку дело касается моего личного опыта, могу сказать, что они никогда не возникают при мозговом утомлении и за письменным столом. Ранее наступления такого момента мне приходилось всегда столь часто разбирать исследуемую проблему со всех сторон, дабы я мог все ее изгибы и сплетения свободно перебирать и пробегать в голове, не обращаясь к письму; добиться этого без продолжительной подготовительной работы большею частью невозможно. Затем для получения хороших результатов необходимо, чтобы после минования вызванного работой утомления наступил час полной физической бодрости и спокойного самочувствия. Нередко это имело место... утром при пробуждении, на что однажды указывал также и Гаусс (W. В. V. S. 609. "Das Inductionsgesetz gefunden", 1833, 23 Januar, Morgen, 7 Uhr, vor dem Aufstehen). Особенно же часто это случалось в Гейдельберге в солнечную погоду при восхождении на лесистые горы. Однако малейший прием алкогольного напитка, по-

1 Ньютон отмечает подготовительные стадии открытия словами: "Предмет, тускло освещенный, как в сумрачный день, все более освещается и засиял ярким светом". Анекдот о падении яблока, сообщенный впервые Вольтером, заслуживает доверия, несмотря на сомнения, высказанные Гауссом.

223

видимому, был противодействующим подобной настроенности" (Helmholz "Tischrede - Vortrage und Reden", В. I, 1896. S. 15).

Фарадея часто осеняли внезапные догадки. По свидетельству Тиндаля, Фарадей целыми днями ходил по комнате и размышлял, отвечая на вопросы, что он обдумывает "идею", о которой ничего не может сказать, прежде чем проверит ее опытом ("Фарадей", биографический очерк Абрамова, 1892, стр. 70).

Ю. Майер неоднократно говорит, что его ряд идей явился, когда он на рейде в Сурабайе пустил кровь нескольким матросам и, найдя венозную кровь слишком светлой, сначала подумал, что задета артерия. Узнав, что это общее явление под тропиками, он нашел объяснение этого явления в сильном уменьшении окислительных процессов: при высокой внешней температуре организму для сохранения собственной теплоты нужно незначительное горение. Что животная теплота порождается окислением пищи, было известно со времен Лавуазье. Майер стал размышлять о том, что произойдет, если тело будет производить кроме теплоты еще и работу. "Я в некоторые часы чувствовал себя как бы вдохновленным и ни раньше, ни позже ничего подобного не переживал. Некоторые мысли пронизывали меня, подобно молнии (это было на рейде в Сурабайе), тотчас с силою овладевали мною и наводили меня на новые мысли" (см.: "Великие люди" Оствальда, глава о Майере. Цитата взята мною из весьма ценной работы проф. химии М. А. Блоха "Творчество в науке и в технике, 1920, стр. 12).

"Галилей, - пишет Риньяно, - открыл интуицией при виде качающейся лампады (каковую и он сам, и другие видели столько раз, не усматривая в этом ничего интересного) изохронность качания маятника. Интуиция, очевидно, обязана своим происхождением случайному совпадению внешнего факта и помыслов (preoccupations) его духа относительно измерения времени, помыслов аффективной природы" (Rignano. "Scienza").

Химия

Кекуле. "Однажды вечером, будучи в Лондоне, я сидел в омнибусе и раздумывал о том, каким образом можно изобразить молекулу бензола С6Н6 в виде структурной формулы, отвечающей свойствам бензола. В это время я увидел клетку с обезьянами, которые ловили друг друга, то схватываясь между собою, то опять расцепляясь, и один раз схватились таким образом, что составили кольцо. Каждая одною заднею рукою держалась за клетку, а следующая держалась за другую ее заднюю руку обеими передними, хвостами же они весело размахивали по воздуху. Таким образом пять обезьян, схватившись, образовали круг, и у меня сразу же блеснула в голове мысль: вот изображение бензола. Так возникла вышеприведенная формула, она нам объясняет прочность бензольного кольца".

Менделеев. О завершающей творческий процесс интуиции Менделеева заслуженный профессор Александр Александрович Иностранцев любезно сообщил мне в высшей степени интересные вещи. Однажды, уже

224

будучи секретарем физико-математического факультета, А. А. зашел проведать Менделеева, с которым, как ученик и близкий друг, был в непрестанном духовном общении. Видит, Д. И. стоит у конторки, по-видимому в мрачном, угнетенном состоянии.

- Чем вы заняты, Дмитрий Иванович?

Менделеев заговорил о том, что впоследствии воплотилось в периодическую систему элементов, но в ту минуту закон и таблица еще не были сформированы. "Все в голове сложилось, - с горечью прибавил Менделеев, - а выразить таблицей не могу". Немного позднее оказалось следующее. Менделеев три дня и три ночи, не ложась спать, проработал у конторки, пробуя скомбинировать результаты своей мысленной конструкции в таблицу, но попытки достигнуть этого оказались неудачными. Наконец под влиянием крайнего утомления Менделеев лег спать и тотчас заснул. "Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены, как нужно. Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги, - только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка". "Возможно, - добавляет профессор Иностранцев, - что этот клочок бумаги сохранился и до настоящего времени. Менделеев нередко пользовался для заметок неиспользованными полулистиками почтовой бумаги от полученных им записок". К сказанному в пояснение нужно еще добавить следующее. Д. И. принадлежал к ярко выраженному типу зрительного воображения. Его "визуализация" была исключительной силы. С этой чертою согласуется его любовь к шахматной игре и к живописи. На журфиксах Менделеева собирались художники; здесь профессор Иностранцев встречался с Шишкиным и Крамским. Д. И. обладал совершенно исключительной работоспособностью, причем он мог двое-трое суток не спать и не отрываться от работы, как это было и в вышеприведенном случае. Но зато он мог спать подряд богатырским сном сутки. Профессор Иностранцев рассказывает, что однажды ему довелось съездить в Орловскую губернию к помещику Анцыферову для обследования железной руды (она оказалась, по исследованию проф. Иностранцева, сферосидеритом). Менделеев поехал вместе с А. А., который решил, не теряя времени, приступить к геологическому обследованию трех оврагов (дело было в декабре). Иностранцев, поужинав, лег пораньше, чтобы в 6 часов утра выехать на разведку. "И я поеду", - заявил Менделеев. Однако утром никакими способами не оказалось возможным поднять Д. И. А. А. вернулся к 7 часам вечера на другой день, - и что же оказалось? Менделеев еще не вставал с постели, он проспал без перерыва около суток и лишь на следующий день осмотрел вместе с проф. Иностранцевым другой овраг. Д. И. вводил близких людей в свою духовную лабораторию, причем нередко резко и азартно защищал свою точку зрения. Когда же убеждался, что в чем-нибудь был действительно не прав, чистосердечно сознавался в этом, заявляя: "Ну, простите, а я-то все глупости говорю". Проф. Иностранцев вспоминает и другой случай, когда Менделеев поделился с ним своим новым открытием.

Этот случай относится к более раннему времени. Однажды Менделеев, крайне редко ходивший в гости, зашел вечером к Иностранцеву. В присутствии хозяина, его жены и проф. Докучаева, который в то время был ассистентом Иностранцева, Менделеев стал излагать свою гипотезу

225

происхождения нефти и просил делать возражения. Дружеская беседа за чайным столом и оживленные споры затянулись до 4 часов утра.

Оствальд сообщает, что ему однажды пришла в голову счастливая догадка во время прогулки в Тиргартене при ярком сиянии солнца на красивой лужайке.

Померанцев (метеоролог) однажды преобразовал во сне химическую формулу.

Профессор Н. Е. Введенский пишет о Сеченове: "Как-то Иван Михайлович не появлялся дня два в лаборатории, потом он пришел, и я видел его прогуливающимся здесь без дела. Я обратился к нему с вопросом: "Вы были больны, И. М.?" - "Нет, меня страшно занимает один вопрос, занимает настолько, что я не могу спать и боюсь сойти с ума". Из дальнейших разговоров выяснилось, что в это время его занимала теория состава легочного воздуха. Теоретические соображения и математические выкладки, с помощью которых он нашел возможным решить вопрос, каков должен быть состав воздуха внутри легких (состав, отличный, конечно, от состава внешнего атмосферного воздуха и от содержания газов в крови), занимали его и волновали так сильно, пока этот вопрос не получил для него ясную и определенную форму, что это обстоятельство не давало ему спокойно спать. Состояние то же, какое бывает с поэтом, когда его осеняет вдохновение, прежде чем оно выльется для него в окончательную форму" (см.: "Иван Михайлович Сеченов", 1906, стр. 22-23). Сам Сеченов в своей "Автобиографии" пишет: "В первый же год моего профессорства кончились мои мучения из-за судьбы моей работы с ССЬ. Судьба словно сжалилась надо мною, послав мне в голову мысль испробовать, не оправдается ли найденный мною закон растворения газа в объемно-разжижаемых соляных растворах, если вместо СОг растворять в соляных растворах соль, индифферентную к соли растворителя. С этою целью я стал разыскивать в литературе этого вопроса случаи, где растворитель разжижался бы, как в моих опытах с СO2, в объемном отношении. Такой случай был найден в исследованиях Bodlander'a, и мне оставалось только подвести данные его опытов под формулу: у = хе- х/у, чтобы убедиться в приложимости закона к растворению солей в соляных растворах. Несколько позднее московский химик Яковкин подтвердил своими исследованиями этот результат в более общей форме. Таким образом, я добрался-таки до универсального ключа к обширному классу явлений" ("Автобиография", 184).

Технология

Энгельмейер в своей книге сообщает, как Вэнгам превратил симметричный стереоскопический микроскоп Наше в двойной изобретением двойного окуляра. Для этого надо было разделить пучок света из объектива так, чтобы одна половина пучка шла по-прежнему в один окуляр, а другую половину отклонить несколько в сторону - во второй окуляр. Вэнгам долго не мог придумать нужной ему формы призмы. Как-то раз ему пришлось заняться своим инженерным делом, и он отложил недели на две свое исследование устройства микроскопа. Од-

226

нажды вечером, по окончании дневной работы, когда он читал какой-то глупый роман, совсем не думая о своем микроскопе, форма призмы, совершенно отвечавшая его цели, ясно представилась его сознанию. Он достал чертежные инструменты, вынул диаграмму и вчертил требуемые углы. На другое утро он сделал призму и нашел, что она вполне отвечает своей цели.

Джемс Уатт искал решение следующей проблемы: "Для того чтобы создать совершенную паровую машину, необходимо, чтобы цилиндр был так же горяч, как и пар, входящий в него, и чтобы пар подвергался охлаждению ниже 100°, дабы он мог полностью проявить свою силу". Проблема была разрешена им внезапно: "Однажды, в начале 1765 года, я вышел на прогулку в ясный субботний полдень. Я вошел в ограду через ворота у конца Чарлоттстрит и миновал старый дом с прачечной. В это время мысли мои были заняты машиной, и уже дошел я до хижины пастуха, когда мне пришло в голову, что пар, будучи упругим телом, мог бы ринуться в пустое пространство и при наличии сообщения между цилиндром и опорожненным сосудом мог бы хлынуть в последний и мог бы быть сгущен там без охлаждения цилиндра. Далее я увидел, что мне нужно отделаться от сгущенного пара и от воды (injection watr), если я применю водомет, как в ньюкоменовой машине. Тут мне представились два пути к достижению этой цели. Во-первых, вода могла быть спущена (run off) при помощи сточной трубы (descending pipe), если бы спуск (off-set) достигал (could be got at) 35-36 футов - тогда любой воздух мог бы быть увлечен малым насосом. Другой путь заключался в том, чтобы сделать трубку достаточно широкой для выталкивания и воды, и воздуха. Не успел я дойти до пристани, как весь замысел (whole thing) уже сложился в моей голове" (см. Andrew Carnegie: "James Watt", 1898, p. 41-42).

Сэмьюэль Браун занимался изучением искусства постройки мостов. Жил он у реки Твид и однажды задумал построить через нее мост, который отличался бы прочностью, не будучи слишком дорог. Прогуливаясь по своему саду в одно осеннее утро, он заметил паутину, протянутую через дорожку, по которой он шел. В ту же минуту ему пришла в голову мысль, что подобным же образом можно построить мост на железных цепях. Результатом такой догадки было изобретение его известного висячего моста (Smiles: "Selfhelp", III).

Профессор Н. Н. Гернет обратила мое внимание на чрезвычайно интересное указание, которое дает Гельмгольц о том, как он открыл глазное зеркало. Гельмгольц открыл его, занятый другими задачами, так сказать, попутно: "Мне предстояло изложить ученикам теорию свечения глаза, разработанную Брюкке. Последний был, собственно, на волосок от изобретения глазного зеркала. Он только замедлил поставить себе вопрос, какой оптической картине принадлежат исходящие из светящегося глаза лучи. Для имевшейся им тогда в виду цели постановка этого вопроса не была необходимостью. Если бы он поставил его себе, то так же бы скоро нашел ответ, как и я, и возникла бы идея глазного зеркала. Я рассматривал проблему со всех сторон, чтобы выяснить, как лучше всего изложить ее слушателям, и при этом наткнулся на упомянутый вопрос. На основании моих занятий по медицине мне хорошо была

227

известна нужда глазных врачей в приборах для определения тех состояний глаза, которые объединялись тогда под общим названием черного бельма, и я тотчас же взялся за устройство инструмента из очковых стекол и покрывающих стекол микроскопических объектов. Вначале им трудно было пользоваться. Если бы я теоретически не был уверен, у меня, может быть, не хватило бы настойчивости довести дело до конца. Но спустя восемь дней на мою долю выпала величайшая радость - быть первым человеком, перед которым находилась живая человеческая сетчатка" (Оствальд: "Герман Гельмгольц", 1919, стр. 29-30).

Морзе (изобретатель телеграфа) рассказывает, что, будучи на пароходе и разговаривая в каюте, он услышал, как кто-то спросил, влияет ли на скорость электричества длина проволоки? "Нисколько, - последовал ответ, - оно проходит моментально по самой длинной проволоке". Этот разговор вызвал у Морзе идею пишущего телеграфа.

В "Metaphysical Review" за 1895 г. сообщается о Морзе следующее: "Иногда я отправляюсь в помещение телеграфа и слежу за работой, производимой там, и снова все это мне представляется чудом (wonder all comes back), превышающим мое понимание. Я с трудом могу освоиться с тем фактом, что это - мое дело, мне кажется, что это сделал кто-то другой через мое посредство" (см. статью "Intuition and divination).

Эдиссон искал способов зафиксировать на чем-нибудь волны человеческого голоса: "Я случайно напал на открытие, что это можно сделать, проделывая опыты с совершенно другою целью. Я был занят прибором, который автоматически передавал Морзову азбуку на другую цепь, причем лента с оттисками букв проходила через валик под трассирующей шпилькой. Пуская в ход этот прибор, я заметил, что при быстром вращении валика, по которому проходила лента с оттисками, слышался звук. Я пристроил к аппарату диафрагму с особым приспособлением, которая могла бы воспринимать звуковые волны моего голоса и вытаскивала бы [их] на каком-нибудь материале, укрепленном на валике. Я остановился на пропитанной парафином бумаге и получил прекрасные результаты. При быстром вращении валика оттиснутые на нем знаки, по которым проходил трассирующий штифт, повторяли вибрации моего голоса, и через особый передающий прибор с другой диафрагмой я явственно различал слова, как будто говорила машина. Я сразу увидел тогда, что задача воспроизведения человеческого голоса механическим путем была решена" (Каменский. "Эдиссон").

Шефер (изобретатель древесной бумаги), гуляя в саду, обратил внимание на то, как работают осы над устройством гнезда. Как известно, осы употребляют для устройства своих гнезд волокна лишенного коры и от действия атмосферы одряхлевшего дерева. Осы с невероятной быстротой выпускают отдельные волокна и, одновременно выделяя изо рта особенную клейкую жидкость, смачивают ею волокна и скатывают таким образом небольшой тестообразный шарик, который, засыхая, принимает вид листка бумаги. По словам Шефера, не сделай он этого наблюдения, ни он, ни кто-нибудь другой, быть может, не додумались бы до идеи делать бумагу из дерева (см. Яковлев: "Изобретатели и изобретения").

Брюнель - изобретатель машины для рытья туннелей, сообщает, что идея проведения туннеля (под Темзой) была внушена ему движениями

228

teredo navalis (корабельного древоточца), небольшого червя, покрытого цилиндрической пластинкой, который проедает самое твердое дерево (см. Гольмс: "Чудеса человеческой изобретательности", из Эдинбургской Энциклопедии).

Физическая география

П. А. Кропоткин. "Установление главных направлений азиатских гор, отвечающих действительности, стало задачей, приковавшей на много лет все мое внимание".

"Я начал с самого начала: собирал все барометрические измерения прежних наблюдателей, вычислял по ним высоты сотен горных вершин. Все геологические и физические наблюдения прежних исследователей я наносил на большую карту. Эти подготовительные работы потребовали целых два года. Затем следовали месяцы напряженного раздумья, чтобы внести в хаос отдельных наблюдений смысл и порядок. Вдруг одним ударом словно блеск молнии осенил меня: все мне стало ясно и понятно. Человеческая жизнь не знает много таких наслаждений, как то, которое мы испытываем при внезапном откровении истины, которую искали долго и терпеливо. Тот, кто раз в жизни испытал эту радость, никогда ее не забудет: тот постоянно будет ждать ее повторения. Но болью наполнит его сердце сознание, что подобное счастье доступно лишь немногим, в то время как его в большей или меньшей степени могли бы испытать многие, если бы наука и досуг не были привилегией ничтожной кучки людей" ("Записки революционера", гл. IV, стр. 190).

Биология

Клод Бернар. Ему однажды принесли с рынка в анатомический кабинет кроликов. Заметив, что эти кролики мочились, и обратив внимание, что моча была прозрачной и кислой, как у плотоядных, а не мутной и щелочной, как у травоядных, он внезапно заключил, что кролики голодали и питались собственной кровью: "Мой дух сделал это сближение самопроизвольно. Дух мой был поражен фактом, вызванным случайностью, и тем, что именно этот факт натолкнул на мысль и что здесь нет эксперимента, но лишь мгновенная перцепция сходства. Весь этот механизм (открытия) перечит методу Бэкона, согласно которому для индукции требуется большое количество фактов, установка существенных сходств или совпадений, опирающихся на статистику. В интуитивной идее (l'idee intuitive) также имеется налицо индукция, но индукция спешная, внезапная (precipitee), возникшая при первом же усмотрении сходства или совпадения" (см. интересную брошюру - Abraham Netter: "L'intuition dans la decouverte scientifique", 1858).

Профессор Б. М. Словцов любезно сообщил мне о себе следующее (пишу с его слов). Он заметил, что в процессе усиленной работы над какою-нибудь научною, а иногда и житейскою проблемою догадка нередко приходит в голову внезапно во сне или, лучше сказать, неглубо-

229

ком сопорезном состоянии, которое наступает после того, как мозговая энергия уже в значительной мере восстановлена 5-6 часами сна. Сознанию грезящего предносится множество всевозможных комбинаций - не мыслей, а соответствующих им зрительных схем, или символических образов, причем эти пробования сопровождаются чувством мучительного напряжения, которое сменяется чувством необыкновенного облегчения, если схвачена комбинация, ведущая к решению проблемы. Как в последнем случае, так и тогда, когда решение задачи не удалось, за сопорёзным состоянием следует до конца ночи глубокий сон. По пробуждении догадку большею частью удается припомнить. Вот конкретный пример подобной догадки. Требовалось истолковать присутствие сычужных ферментов (свертывающих молоко) у животных немлекопитающих (например, у жуков), а также у растений. Чтобы отгадать в подобных случаях назначение подобных ферментов, надо было перебрать мысленно множество химических возможностей, что и привело в конце концов в описанных условиях к раскрытию истинной роли этих ферментов, которая заключалась в превращении жидких белков в твердое состояние. По замечанию проф. Словцова, которое мне представляется чрезвычайно важным и новым, описанное сопорёзное состояние отличается от сновидений в собственном смысле слова тем, что в сновидениях часто наблюдается хаотическая смесь образов, между тем как здесь можно констатировать известную организованность процесса комбинирования образов и изоляцию этого процесса от случайных побочных впечатлений. Подобные догадки наблюдались проф. Словцовым и наяву. Так, например, ему совершенно внезапно пришла в голову мысль об удачном преобразовании некоторой химической формулы, когда после утомительного подъема на Альпах он наконец достиг вершины горы и ему внезапно открылся поразительно живописный вид.

Дюбуа-Реймон: "Мне в моей жизни иногда приходили в голову хорошие мысли, и я при этом наблюдал себя. Эти удачные мысли всегда приходили в голову совершенно непроизвольно, без всякого предварительного размышления о данном вопросе" (из книги "Ueber die Phantasievorstellungen" Oelzeit-Nevin'a).

Гёте сообщает, что в 1790 г. он нашел на еврейском кладбище в Венеции череп овцы, рассеченный в продольном направлении; при рассматривании черепа у него мелькнула идея, что лицевая часть образуется тремя позвонками.

Окен говорит, что в 1806 г. он, гуляя по горам в Гарце, подобрал где-то череп оленя и, рассматривая его, воскликнул: "Да это позвоночник!"

Вирхов допускает, что совпадение обоих рассказов - единственное в своем роде, но прибавляет, что открытие решительно одинаково вероятно в обоих случаях, так как оба ученых были на пороге открытия (см. Lewes: "The life of Goethe", 1864, v. II, p. 111-114).

Про Кювье рассказывает мисс Ли, что он попросил одного знакомого снять каменную "рубашку" с ноги окаменевшего скелета животного, и, когда это было сделано, он схватил кость и закричал: "Я нашел мою ногу!"

Дарвин имел случай наблюдать в Южной Америке сходство различных видов, сходство ныне живущих млекопитающих (edentes) и грызунов

230

с ископаемыми. Затем наблюдал изменения животных и растений под влиянием искусственного подбора. Но он не находил решения загадки, как подбор, аналогичный искусственному, осуществлялся по отношению к организмам. И вот решение возникло при чтении книги Мальтуса "О принципах населения". "Я был хорошо подготовлен продолжительными наблюдениями над растениями и животными, чтобы оценить надлежащим образом повсюду наблюдаемую борьбу за существование, и мне внезапно пришла в голову идея, что при этих условиях благоприятные изменения имеют тенденцию сохраняться, а неблагоприятные - уничтожаться".

Уоллес в 1854 г. изучал Малайский архипелаг. Ему приходит в голову мысль о зависимости географического расположения видов от геологических изменений. Это для него первый шаг к признанию происхождения новых видов путем изменяемости. Спустя три года Уоллес, размышляя во время припадков перемежающейся лихорадки над объяснением происхождения видов, наткнулся на счастливую мысль приложить к животному миру воззрения Мальтуса, и тут у него впервые явилась идея естественного подбора. Написанная сейчас же по выздоровлении и посланная в Европу статья "О стремлении разновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа" послужила поводом к тому, чтобы Ч. Дарвин по настоянию своих друзей издал извлечение из своего труда "О происхождении видов", так как было очевидно, что он и Уоллес шли, независимо друг от друга, одним и тем же путем и даже оба натолкнулись на идею существования естественного отбора, приложением к животному миру идеи Мальтуса.

Жена палеонтолога профессора Агассиса сообщает (см. "Recherches sur les poissons fossiles", Cyclopoma spinosum Agassiz, v. IV, p. 20-21): "B течение двух недель мой муж старался определить рыбу на куске камня, в котором она окаменела. Усталый и озадаченный отложил он наконец свою работу, стараясь более и не вспоминать о ней. Немного спустя он проснулся ночью, уверенный, что во время сна он видел окаменелую рыбу с вполне восстановленными недостававшими ранее частями тела. Но когда он старался удержать и закрепить виденный образ, то виденное ускользало от него. Тем не менее рано утром муж отправился в Jardin des Plantes, думая, что, увидя снова каменный отпечаток, ему удастся что-нибудь заметить, что бы могло вызвать виденный во сне образ. Но напрасно: смутное воспоминание оставалось все таким же неясным. В следующую ночь он видел снова рыбу, но результат получился не более удовлетворительный. При пробуждении виденное исчезало из памяти, как и прежде. Надеясь, что и в третью ночь может повториться то же, он, ложась, положил у постели карандаш и листок бумаги. И действительно, поутру он увидел во сне рыбу сперва неясно, но наконец с такою отчетливостью, что он уже не мог иметь никаких сомнений насчет ее зоологических примет. Еще полусонный, в полной темноте, он набросал ее характерные особенности на бумаге, с вечера положенной у его постели. Утром он поспешил в Jardin des Plantes, и, руководствуясь рисунком, ему удалось, соскоблив поверхность камня, найти скрытые до сих пор части рыбы. Рыба, очищенная от слоя камня, вполне соответствовала виденному во сне, равно как и рисунку, и он без

231

затруднения классифицировал ее" (см.: Джон Бигелоу. "Тайна сна", 1904, пер. Г. Парадовской с англ., с предисловием академика И. Р. Тарханова, стр. 15-16).

Невропатолог и психиатр академик В. М. Бехтерев любезно сообщил мне, что ему случалось наблюдать на себе появление внезапных счастливых догадок во сне или утром тотчас по пробуждении и что при этом существенную роль играла исключительная концентрация внимания на изучаемой проблеме перед сном.

Антропогеография

П. П. Семенов-Тянь-Шаньский любезно сообщил мне следующее: "В 1897 г. я занимался разработкой данных первой всеобщей переписи. Желание их популяризировать, с одной стороны, материальная нужда - с другой и некоторые дополнения к новому немецкому изданию Бэдекера по России, в которых я помогал отцу, - с третьей послужили к созданию мною плана многотомного издания "Россия - полное географическое описание", которое и стало осуществляться с 1898 г. В то время я окончательно убедился, что добросовестно трудиться над научной разработкой переписи в тогдашних черносотенно-бюрократических условиях Министерства внутренних дел, где я служил, совершенно немыслимо, я стал "глядеть в лес". Весной 1900 г. я имел несчастье потерять моего первенца от не распознанной вовремя скарлатины. Возлагая значительную долю вины на себя лично, я летом 1900 г. находился в крайне удрученном состоянии (по случаю смерти сына). К осени открылась возможность перейти на службу в Министерство финансов. Здесь в мое распоряжение был передан огромный сырой статистический материал промыслового обложения по каждому торговому и промышленному предприятию в отдельности, и мне была предоставлена carte blanche на производство над этим материалом, какую найду нужной, научной работы. Ознакомившись с материалом, я решил произвести по нему подробное территориальное описание торговли и промышленности России с группировкой его по естественным волостным районам взамен искусственных губернских и уездных, обычно разбивающих своими границами экономическую жизнь в несоответствии с действительностью, и выделить при этом все значительные торгово-промышленные пункты. Мозаика была чрезвычайно сложная. Прежде всего требовалось разгруппировать торговые и промышленные специальности в возможно меньшее число легко обозримых групп. Разбирая материал в тесном помещении, я нашел, что раскладывать его на столе неудобно и недостаточно, притом обозрительно. Нужно было подумать об уменьшении площади раскладки. У меня стояла коротенькая этажерка с 4-мя полками. Стал раскладывать на ней во всех 4-х этажах, чем достиг порядочного уменьшения площади раскладки. На каждой полке помещалось по две стопки материала, в общем на этажерке 8 стопок. Отсюда у меня возникла классификация всех отраслей торговли на 8 групп и всех видов промышленности также на 8 групп, сведенная впоследствии за выбросом одной промышленной и одной торговой групп (перевозочной и посред-

232

нической) к 7 торговым и 7 промышленным типам. Думая о том, как изобразить картографически всю сложную мозаику торговли и промышленности России на одном листе, я невольно уподоблял их проявления и единицы уличной толпе, среди которой проходил по Невскому; отсюда, с одной стороны, возникала мысль построить карту торговли и промышленности по принципу карт густоты населения (т. е. по величине торгово-промышленного оборота, приходящегося на одного жителя, подобно тому как карты плотности населения изображают количество жителей, приходящееся на квадратную единицу пространства), а с другой, невольно глядя на пуговицы прохожих, я пришел к заключению, что на той же карте можно изобразить и значение отдельных торгово-промышленных пунктов в виде различной величины кружков, увеличивающихся пропорционально сумме их торгово-промышленного оборота. Когда подобного рода схема стала предо мною во всей своей стройности, я впервые после своего длительного удрученного состояния испытал какое-то неизъяснимое блаженное состояние, и мне казалось, что все прохожие мне сочувствуют. В результате получились статистико-географический труд и карты, построенные на совершенно новых принципах. Толчок к новому творчеству был дан, и вскоре я, увлекавшийся стройностью таблиц периодической системы Менделеева и почвенной классификации проф. Сибирцева, составил свою таблицу элементов, составляющих Европейскую Россию, таблицу, использованную мною лишь в 1915 г. в труде "Типы местностей". Тогда же зародились в моей голове и были записаны и все остальные антропогеографические идеи, вошедшие впоследствии в 1915 г. во вступительную часть моей работы "О могущественном территориальном владении". Почвенная классификация Сибирцева с ее зональными и азональными циклами почв натолкнула меня на мысль о зональности и азональности торгово-промышленных полос, высказанную мною в введении к труду "Торговля и промышленность России по волостным районам". В 1908 г. я заболел базедовой болезнью, сопровождавшейся крайне учащенным сердцебиением с перебоями, полной нечувствительностью к холоду (мне было всегда жарко), беспричинным страхом и обидчивостью, полным исхуданием, сильной жаждой деятельности и движения и необыкновенной обостренностью памяти и быстротой сообразительности. В санатории для нервных больных под Берлином, где я лечился, мне строжайше было запрещено заниматься. Сон у меня был хороший, но нередко я просыпался точно от какого-то толчка, зажигал свечку и тайком занимался, написав за это время свой труд "Город и деревня в Европейской России", все основные идеи которого пришли мне ночью в полусне. В 1909 г., несколько подлечившись от базедовой болезни, я проводил лето в Райволе в Финляндии. Я ходил за грибами, росшими знакомыми мне группами в определенных местах леса. Однажды, возвращаясь с такой прогулки, я набрел на мысль, что ведь и характерные физико-географические элементы России распределяются, подобно грибам, в известном закономерном порядке, и, вернувшись домой, несмотря на усталость, тотчас же набросал на бланковой карте схематически это распределение, легшее затем в основу выпущенного мною в 1915 г. труда "Типы местностей". В 1913 г., задумавшись однажды над вопросом о формулировке сути географи-

233

ческой науки и чувствуя, что как самостоятельная дисциплина она должна заниматься не изучением природы самих географических предметов, составляющих область других наук - геологии, метеорологии, физики, химии, антропологии и т. д., а законов их пространственных взаимоотношений, и, во-вторых, иметь при этом строгие внутренние связи и представлять замкнутую фигуру, я при этом неожиданно вспомнил: 1) формулу бензола и 2) геометрическую задачу об исчерпывающем соединении прямыми линиями. Таким образом, возникла моя шестиугольная геометрическая схема географической науки с пятнадцатью внутренними связями, которую я нарочно вписал в круг, очертив этим круг географии. Определение и схемы повторены мною и в краткой заметке "Что такое география".

Статистика

Профессор В. В. Степанов сообщил мне, что идея подвижных диаграмм пришла ему в голову утром, тотчас по пробуждении.

Политическая экономия, социология и история

Генри Джорджу основная идея его социальной реформы пришла в голову на свежем воздухе, на лоне природы во время прогулки.

Шарль Фурье, вспоминая об анекдоте про яблоко Ньютона (он верит в подлинность анекдота), рассказывает, что яблоко сыграло роль и в той внезапной догадке, которая привела его к учению о сериях и группах. Однажды, обедая с кем-то в ресторане, он заметил, что его приятелю поставили на счет 14 су за яблоко, каких сотня стоила столько же в другом месте. Это различие цен в двух местах того же климата, как молния, осветило ему недостатки современного торгово-промышленного механизма, побудило его к изучению этого вопроса и привело к открытию системы групп и серий. Затем Фурье вспоминает, что яблоко сыграло также важную роль в судьбе Адама и Париса. "Разве эти четыре яблока не заслуживают особого места в истории?" - прибавляет он (см. Свентоховский: "История утопий", 1910, стр. 173-174).

Тард. "В течение нескольких часов ходьбы и размышлений я иногда останавливался, присаживался у подножия дерева, чтобы сделать кое-какие заметки карандашом, и набрасывал остов того, что впоследствии стало первой главой моих "Законов подражания", озаглавленной "Всеобщее повторение". Короче говоря, в это мгновение в моем сознании произошла встреча, которая легко находит себе объяснение в чтении и размышлении в предшествующие дни: немного раньше я читал одну статью, доказывавшую, что в основе всех физических явлений, которые достаточно удалось уяснить, открываются волны. И, занимаясь ботаникой, занимаясь немного общей биологией, я ясно увидел, что живой индивидуум представляет в известном смысле сложную волну, разложимую на более простые живые волны. Я подумал об обобщении Даренном закона Мальтуса, о тенденции каждого живущего вида к неоп-

234

ределенному прогрессированию путем генерализации (?), и я подметил, что этот закон имеет в себе некоторую аналогию с законом, по которому теплота, свет, а также и звук, словом, волнообразные явления, имеют тенденцию излучаться сферически" (Paulhan: "Psychologie de l'Invention").

Джиббон (Гиббон) рассказывает, что однажды, когда он сидел среди развалин в Капитолии летним вечером, во время пения монахов в соседнем храме, в его голове зародилась концепция его истории Рима. .

О Фюстель-де-Куланже его биограф Гиро ("Фюстель-де-Куланж", 1898, русский перевод, стр. 64) пишет: "Он одарен был всею силою интуиции, необходимой при изучении такой исторической эпохи, о которой мы имеем лишь самые неопределенные, смутные и противоречивые сведения и которые заставляют нас постоянно догадываться, ничего не вымышляя".

А. Ланг. "Я сам однажды, занимаясь изучением рукописей, касающихся Стюартов в изгнании, был заинтригован тем обстоятельством, что бумага, на которой писали письма принц Чарльз и король, была как будто обожжена немного, а чернила имели какой-то особенный вид. Однажды утром, проснувшись, я сразу угадал истину. При писании этих писем пользовались симпатическими чернилами, а бумагу держали над огнем или погружали в кислоту. По всей вероятности, я додумался до этого во сне, и если бы я при этом грезил, то мой дух, быть может, драматизировал бы эту идею, и мне привиделся бы и Эдгар, секретарь короля, сообщающий мне эту идею".

Филология

Бодуэн-де-Куртене. Знаменитый польский сравнительный языковед, когда писал свою первую работу, был уже близок к ее окончательным результатам. И вот однажды он их получил во сне и тотчас по пробуждении написал завершающее его статью резюме.

Вернер открыл свой закон также во время сна.

Гротефенд, прочитавший впервые клинопись, был по образованию не ориенталист, не филолог, а историк. Он подошел к задаче со стороны истории и археологии и отгадал ее решение, затем уже проверил гениальную догадку и дал ученому миру желанный ключ. В его распоряжении были следующие установленные до него данные: 1) начертание буквы а, которая была угадана Перроном как наиболее часто встречающаяся гласная в персидском и санскритском языках; 2) словораздель-ный знак; 3) порядок письма слов направо. Из исторических данных, известных ему, была одна: персепольские дворцы построены царями персидскими Ахеменидами; затем он a priori строит предположение: надпись содержит имена и титулы на трех главных языках, на которых говорили подвластные им народы. Простейшие надписи, занимающие почетное место сверху или справа, - персидские титулы персидских царей, известных из греческих историков: "Великий царь" и "Царь царей". Гротефенд заметил часто повторяющийся комплекс знаков, скажем А В С D E F G, иногда два раза подряд, но с изменением;

235

ABCDEFG - ABCDEKZ. Он предположил здесь изменение падежа и решил, что это значит: "Царь царей". Когда он стал разбирать две надписи, списанные Нибуром, то получилась такая схема: 1) Ксеркс, царь царей, сын Дария Царя. 2) Дарий, царь царей, сын Г. За Г. нет прибавки "царя", значит, Г. не был царем. Кто это? Не Кир, ибо дед его был тоже Кир, и имя повторялось бы, и притом этот Кир был царем. Значит, Ксеркс сын царя, отец которого Гистасп не был царем. Греки искажали персидские имена иногда до неузнаваемости, поэтому греческий язык мало способствовал дешифрированию имен. Тем не менее Гротефенд прочел 4 имени приблизительно верно и отгадал 8 букв.

Томсен таким путем дешифрировал орхонские надписи, открытые Ядринцевым в 1889 г. Расположение надписей вертикальное, каков порядок расположения строк по отношению друг к другу? Читать ли их справа налево по-китайски, или слева направо - по-монгольски? Порядок расположения строк оказался такой:

1) Имеются данные, которые мы находим в самих надписях, - условия, в которых мы находим отдельные знаки и слова, орфографические варианты и т. п. 2) Показания китайских надписей: число знаков 38, короткие слова (местоимения, числительные) сливаются с предыдущими или последующими. Первый вопрос: имеются ли знаки

для гласных? Строится гипотеза: Если дана комбинация букв

т. е. один знак между двумя, то вероятнее предположить: 1) или что и в середине гласный, а крайние - согласные, 2) или что крайние - гласные, а в середине согласный. Оказалось, что три знака, по-видимому, гласные. Это подтвердилось тем, что они то пишутся, то пропускаются; затем было обращено внимание на ханский титул (небесный), потом на имя принца, и язык определился как принадлежащий к тюркской группе.

XX. Творческая интуиция философов

Платон. При рассмотрении генезиса системы Платона, по словам Когена, "нельзя брать только историческую точку зрения: Платон-де соединил гераклитизм с элеатизмом и таким-де образом сфабриковано учение об Идеях" (см. Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Sprachwissenschaft, IV, 1866, S. 405). "Дело гения, хотя оно и связано тысячью нитей с его временем, его тенденциями и страстями, все же есть автономное создание, внезапная интуиция, молниеносный синтез, она возникает перед нами, по словам Гёте, как живое чадо Божие". Эту интуицию Платон в поэтической форме описал в речи Диотимы в "Пире".

Аристотель. Аристотель отдает себе полный отчет в оригинальности своего логического изобретения силлогизма, в том, что это изобретение не есть незначительное усовершенствование работы предшественников,

236

но вносит нечто качественно новое. Он в заключительной главе "Органона" отмечает прерывный характер своего изобретения - силлогизма. В то время как в других искусствах изобретения осуществлялись путем непрерывных, чуть заметных усовершенствований изобретений предшественников, теория силлогизма есть всецело порождение аристотелева духа - это основоположное изобретение.

Такую непрерывность в усовершенствовании изобретений мы замечаем в риторике и почти во всех искусствах. В риторике Тизий усовершенствовал первые опыты в этом искусстве, Фразимах - Тизия, и Фе-одор - труды Фразимаха. В том же, что касается теории силлогизма, дело не обстояло так, что одна часть была разработана, другая - нет, но не было ровно ничего сделано. В заключение "Органона" Аристотель предлагает читателям усовершенствовать его труд и поблагодарить его за совершенные изобретения.

В главе о творческом воображении мы указывали, что Аристотель обратил внимание на творческие догадки во сне (см. т. I, гл. V).

Авиценна пишет о себе: "Всякий раз, когда меня затруднял какой-нибудь вопрос и я не находил среднего термина силлогизма, я отправлялся в мечеть, молился и просил Создателя раскрыть мне смысл темных и непонятных мест. Ночью я возвращался домой, зажигал перед собою факел и принимался читать и писать. Когда я замечал, что сон одолевает меня и что я слабею, я выпивал стакан вина, возвращавший мне силы, и снова принимался читать. Снова засыпая, я грезил о тех вопросах, которые мучили меня накануне, так что для многих из них мне удалось найти решение во сне". Плохо понимая первоначально Аристотеля, он стал разбираться в нем, когда ему попались в руки комментарии Эль-Фараби к Аристотелю. После знакомства с ним, "все, что было темного в этой книге, стало мне ясным. Я испытал великую радость и на другой день раздал в благодарность Богу обильную милостыню" (см. в серии великих философов: Саrrа de Vaux: "Avicenne", p. 133-136).

Лукреций.

Какому делу себя с усердием кто посвящает,

То дело мысли его и ночью сон заполняет.

Юристы процессы, законы видят, солдаты сраженья.

Купцам снятся бури, плеск волн и кораблекрушенья.

Я в тайны природы проникнуть стремлюсь,

Мой ум озадачен загадкой глубокой,

И даже во сне я мечтою несусь

К решенью загадки и тайны высокой.

О Раймунде Луллии, изобретателе логической машины в "Ars Magna", Вл. Соловьев сообщает, что идея этой машины (вращающихся кругов с логическими терминами, вступающими между собою во всевозможные комбинации), по словам Раймунда, возникла в его сознании интуитивно, внезапно, как откровение свыше. Что она исторически связана, быть может, с каббалой и Проклом - об этом речь будет ниже.

Яков Бёме. Хотя Яков Бёме, подобно Григорию Сковороде, при большой природной одаренности, был более самоучкой-богословом, чем философом, но все же в нем никак нельзя отрицать значительного философского дарования, и хотя его философская "интуиция" не дала

237

миру новой истины, но все же она выражает известный взгляд на природу и Бога, яркий и интересный, как образчик кустарно-примитивного философского творчества. Лейбниц говорит о нем: "Знаменитый сапожник из Лузации Яков Бёме (сочинения коего переведены с немецкого языка на другие языки под именем тевтонского философа и представляют собою, действительно, нечто величественное и прекрасное для человека его положения) заслуживал бы больше доверия, если бы он, как уверяют некоторые, мог действительно делать золото, подобно евангелисту Иоанну, если верить словам одного гимна, написанного в честь него:

Inexaustum fert thesaurum, Qui de virgis fecit aurum, Gemmas de lapidibus"*

(CM. "Nouveaux Essais", кн. IV, гл. 19).

Гегель, учуявший в Якове Бёме одаренную натуру, сравнивает его с "прекрасным духом Ариелем (из "Бури" Шекспира), но ущемленным, согласно угрозам Просперо, в трещине узловатого дуба", "так и великий дух Бёме застрял в узловатом дубе чувственного мира, в крепком узловатом сростке представлений и не может прийти к свободному выражению идей". Крестьянин по происхождению, пастух, потом сапожник по профессии, Яков Бёме с детства обнаружил наклонность к самоуглублению. Духовный переворот, которым определялся ход его философского развития, имел место дважды, когда ему было 25 лет и 35 лет. В 1606 г. он раз, сидя у себя в комнате, увидел внезапно яркое отражение солнца на оловянном (темном) сосуде. Это красивое зрелище не только поразило его, но сыграло известную символическую роль в его последующей философии. Что темный сосуд является условием для светлого отражения солнца, это, по аналогии, можно было перенести и в область теодицеи, которая так занимала Бёме. Примирить Бога с мировым злом возможно, если предположить, что в самом Боге есть темное начало, как бы фон для светового отражения (см. мою статью "Я. Беме" в словаре Брокгауза и Ефрона).

Ян Амос Коменский, гениальный чешский педагог, задумал свою философскую поэму "Лабиринт света и рай сердца" в г. Брандисе. Граф Лютцов в своем введении к английскому переводу этой поэмы высказывает блестящую догадку, предполагая, что "творческая интуиция" той картины мира, которую дает в "Лабиринте" Коменский, имела для себя опорным пунктом вид на город Брандис, расположенный перед домом Коменского (см. "The Labyrinth of the World und the Paradise of the heart etc edited und translated by Count Lutzow", 1901, p. 37).

Декарт очень подробно описывает нам punctum saliens** в своем главном философском изобретении. Я приведу его рассказ, как он изложен в юбилейном издании его сочинений. В юности Декарта привлекала мистика (как и Лейбница), он слышал нечто о розенкрейцерах (necdum quidquam certi). К мистицизму, как теории, у него было мало влечения, но творческий энтузиазм у него в его глазах имел почти мистическую окраску. По крайней мере, в это время он пережил душевный переворот, тесно связанный с главнейшим его открытием, переворот, после которого он дал обет совершить когда-нибудь паломничество

238

к храму Лоретской Божьей Матери, что, по словам Гюйгенса, "свидетельствовало о его великой слабости". Записные книжки Декарта состоят из трех частей: Experimenta, Parnassus и Olympica. В Olympica есть такая запись: "Quod vitae sectabor iter"* (Авзоний), - прочтено во сне 10 ноября 1619 г. В другом месте оно приведено ниже, текст, к сожалению, обрывается. Великое открытие заключается, вероятно, в ряде гениальных догадок из области математики и философии. Около этого времени Декарт сделал следующие открытия: 1) Он наметил идею Mathematique Universelle; как ученик [в] пропорциях вообще, - объединение арифметики, геометрии, оптики, музыки и механики. 2) Он кладет основание алгебре введением букв а, в, с для известных величин и А, В, С - для неизвестных (позднее х, у, z) и обозначение степеней цифрами. 3) Усматривает возможность обозначения величин линиями и линий - буквенными величинами. 4) Устанавливает 4 философских правила: а - расчленять сложные проблемы, b - идти от простого к сложному, с - делать постоянно периодический общий обзор ранее изученного, d - ничего не пропускать. В Olympica далее говорится: "XI Novembris 1620 coepi intelligere fundamentum inventi mirabilis. X Novembris cum plenus forem enthusiasmo et mirabilis scientiae fundamentum reperirem"**.

Биограф Декарта Baillet рассказывает, что, легши в постель вечером 10 ноября, преисполненный энтузиазма по поводу сделанного им открытия, он видел последовательно три сна:

Первый сон: Декарт "идет по улице, страшные фантомы проходят перед ним; не имея сил идти направо, поворачивает налево, потом опять пробует повернуть направо, сильный ветер три-четыре раза поворачивает его налево, ему становится все труднее идти, он видит на своем пути открытый коллеж, входит, чтобы найти убежище и помощь в болезненном состоянии; хочет войти в церковь коллежа, но, миновав при этом знакомого, которому он не поклонился, он хочет вернуться, чтобы приветствовать его, но ветер отталкивает его от церкви к середине двора коллежа. Декарт видит господина, который любезно сообщает ему, что его хочет видеть г. Н. и что-то передать ему. Декарт думает, что это привидение, - Декарта удивляет, что он согбен и шатается, в то время как другие твердо и прямо стоят на ногах. Ветер же уменьшился. Проснувшись, Декарт почувствовал действительно сильную боль и убедился, что виденное - не искушение злого духа. Он тотчас же по пробуждении повернулся на правый бок, ибо он видел сон, лежа на левом боку. Помолился Богу, чтобы он предотвратил дурное действие этого сна и предохранил его от бедствий, которыми этот сон мог угрожать, как наказание за грехи, которые могли быть достаточно значительны, чтобы навлечь громы неба на его голову, хотя он и вел жизнь довольно безупречную с точки зрения людей".

Второй сон: "После 2-часового размышления о благах и бедствиях мира Декарт снова заснул; услышал страшный, оглушительный, пронзительный шум, проснулся, у него "искры из глаз посыпались"; открывая и закрывая глаза, он видел образы (especes), извлек из наблюдения благоприятные выводы для своей философии и успокоился после того, как, открывая и закрывая глаза, он установил природу образов (observe la qualite des especes qui lui etaient representees)".

239

Третий сон, сон нестрашный: Декарт находит неизвестно чью книгу на столе - словарь; рад, что воспользуется им, но оказывается, что он держит в руках уже другую книгу: "Corpus poetarum", раскрывает ее и читает: "Quod vitae sectabor iter". Неизвестный человек придвигает к нему стихотворение: "Est et поп"* как "прекрасную вещь". Декарт говорит, что оно ему известно, и стал искать его в сборнике поэтов. Неизвестный спросил, где он достал книгу. Декарт говорит, что сам не знает, так же, как не знает, откуда словарь и куда последний девался. Однако Декарт видит словарь на другом конце стола, но уже неполный, перелистывает сборник поэтов, не может найти "Est et поп" и говорит, что знает другое - "Quod vitae" etc. Незнакомец просит найти его, Декарт ищет и замечает в сборнике прекрасные портреты. Затем человек и книги исчезли, но Декарт не проснулся, а продолжал размышлять и во сне решил, что все это сон, и дал ему толкование, которое продолжал и по пробуждении: словарь - наука, стихи - мудрость и философия, "Est et поп" - истина и ложь в познании. В общем, он признал сон откровением истины. Появление во сне портретов Декарт объяснил указанием на то, что он видел накануне художника-итальянца. Первый сон он истолковал как укоризну за грехи и предостережение. Это был канун Св. Мартина, и Декарт на ночь не пил ничего спиртного".

Для Малебранша мощным импульсом к творческой изобретательности было неожиданное ознакомление с сочинениями Декарта. Он увидел одно из них, перебирая книги у букиниста, начал читать, и это чтение сразу вызвало в нем столь сильное волнение, что он почувствовал сердцебиение. Очевидно, книга Декарта попала на подготовленную почву и сразу вызвала в сознании молодого философа творческое брожение идей (Olle-Laprune: "Malebranche", vol. I).

Лейбниц намечает главные этапы своего философского развития таким образом в "Systeme nouveau de la nature" (1695). Сначала "иго Аристотеля", затем материализм (атомы и пустота), затем возвращение к субстанциальным формам; сила - нечто аналогичное чувству и стремлению - признание "форм" неделимыми душами - вспоминаю мнение Фомы Аквинского о душах животных - различение высших форм от низших. Но как приписать деятельность низшим душам? Метемпсихоз неприемлем, "мне пришла на помощь трансформация Сваммердама, Мальпиги и Левенгёка

- животное не возникает, но лишь развивается, - подобные идеи

у Малебранша, Перье и Гартсенера". Вопрос о смерти, идея сохраняемости

животной машины, воскрешение мух, утонувших и погребенных в меловой

пыли, - Лейбниц при этом предостерегает от отожествления организма

с машиной: организм - машина с бесконечным числом органов, душа

- метафизический пункт. Устанавливая это, je croyais entrer dans le port**,

но оказалось, что не решена проблема связи духа и тела, - je fus comme

rejete en pleine mer***, ибо ни теория взаимодействия Декарта, ни теория

окказионализма не были приемлемы. "Будучи вынужденным признать

невозможным, чтобы душа или какая-нибудь другая истинная субстанция

могла получать что-либо извне, иначе как силою всемогущества Божия,

я незаметно пришел к догадке (sentiment), которая поразила меня, но

показалась мне неизбежной, и которая в действительности представляла

огромные преимущества и весьма значительные красоты, - к идее предуста

новленной гармонии".

240

Руссо в письме к Malesherbe'y 12 января 1762 г. пишет: "Я хотел бы нарисовать Вам, милостивый государь, эту минуту, составившую эпоху в моей жизни и запечатлевшуюся с неизгладимой силой в моей душе, хотя бы ей предстояло жить и действовать вечно. Я шел к Дидро, тогда узнику в Венсене. Я захватил с собой номер "Mercure de France" и просматривал его дорогой. Глаза мои скользнули по столбцам газеты и вдруг остановились на теме, предложенной Дижонской академией наук для соискания премии. Если когда-либо мир видел внезапное наитие, то это было душевное движение, охватившее меня в эту минуту. В моем уме как бы сразу сверкнул свет, все озаривший. Масса идей, ярких и живых, представилась мне вдруг с такой силой и в таком количестве, что смущение и трепет охватили мою душу. Я как бы опьянел от наплыва мыслей и чувств. Сердце усиленно билось, сдавливая грудь, стесняя дыхание. Я опустился на траву под деревом у дороги и просидел здесь, охваченный таким волнением, что через полчаса, поднимаясь продолжать мой путь, я увидел весь перёд моей одежды смоченным слезами, бессознательно лившимися из глаз... Все, что я мог удержать в памяти из этой массы великих истин, озаривших меня в течение часа под этим деревом, я поместил в трех главных моих сочинениях - в моей первой диссертации, в книге о неравенстве и в книге о воспитании".

Кант указывает на два импульса в процессе зарождения "Критики чистого разума", кроме изучения философии лейбнице-вольфовской школы и Ньютона - чтение Юма и зарождение идеи антиномий. И то, и другое относится к шестидесятым годам. Первая идея разрушила рационалистическую концепцию закона причинности, вторая - догматический реализм эмпиристов. Воздействие, полученное от Юма, он характеризует такими метафорами: 1) "Он (Юм) не внес света в эту область знания, но выбил искру, из которой можно было бы зажечь огонь, если бы только он нашел для этого пригодный материал". 2) Юм "посадил корабль на мель скептицизма, где заставил его ждать, тогда как мое дело - дать этому кораблю кормчего, который мог бы безопасно привести корабль к цели". 3) Юм "прервал мою догматическую дремоту". В письме к Гарве 1798 г. Кант пишет: "Не исследование вопроса о бытии Божием, бессмертии души и т. д. послужило для меня исходным пунктом, но антиномии, например мир имеет начало - не имеет начала и т. .д. до четвертой - есть свобода в человеке - нет свободы, но все в нем есть природная необходимость. Это было тем, что пробудило меня от догматической дремоты и направило к критике самого разума, дабы упразднить скандал кажущегося противоречия разума с самим собою" (см. академическое издание сочинений Канта, т. XII, стр. 255).

Рейнгольд сообщает, что свое трактование категорий рассудка он изобрел во сне.

Шеллинг в письме к Эшенмейеру пишет: "Вы усматриваете существенный характер философии в том, что она есть постоянное объективирование первообраза (Urbildes), которое Вы еще сверх того приписываете разуму, поскольку, говорите Вы, таковой называется умозрением. Я же с того момента (seit dem Augenblicke), как мне открылся свет в философии, с 1801 г., когда я опубликовал известные

241

афоризмы, пожалуй, еще раньше моей системы идеализма с наивозможной ясностью утверждал, что философия отнюдь не состоит из объективирования первообраза, т. е. субъективного, но что скорее полагание в разуме отнюдь не есть полагание человека (субъекта), но абсолютное полагание в качестве такового, которое полагается разумом и не есть ни субъективное, ни объективное" (Куно Фишер. "Шеллинг", стр. 60).

Шопенгауэр говорит: "Я, пожалуй, готов допустить, что не верю, чтобы мое учение могло возникнуть до того времени, когда Упанишады и Кант бросили свои лучи в один человеческий дух. "Но ведь стоит же много на свете статуй, - говорит Руссо, - и солнце озаряет все их своими лучами. Однако зазвучал один колосс Мемнона" (Frauenstadt. "Arthur Schopenhauer", § 250). "В то время, когда мой дух достигал кульминационного пункта, что при благоприятных условиях могло продолжаться часами, когда мозг был в величайшем напряжении, я мог направить мой взор на любой предмет, он сообщал мне откровения, развертывая ряд мыслей, которые стоило бы записать и которые записывались мною". "Под моими руками или, вернее, в моем духе зреет труд: философия, этика и метафизика должны составлять одно... Сочинение растет непрерывно и медленно, конкретизируется (concrescirt), как ребенок в утробе матери; я не знаю, что возникло раньше, что позже, как нельзя сказать, что возникло раньше и у ребенка во чреве матери. Я узнаю одну часть, один сосуд, один член, т. е. я записываю, не думая о том, как это войдет в целое, но в то же время я знаю, что все это выросло из одного источника. Так возникает органическое целое, и только таковое и может жить. Я - тот, который здесь сидит и которого знают друзья мои, не понимаю возникновения произведения, как и мать не понимает возникновения ребенка в ее теле. Я смотрю на совершающееся и говорю: "Ich bin mit Frucht besegnet"*. Мой дух воспринимает пищу из окружающего мира через посредство чувств и рассудка. Это - питание, но я не знаю, как, и не знаю, почему именно у меня, а не у других, пользующихся той же пищей" (Moebius, "Schopenhauer", S. 50).

У Гегеля, одного из величайших философских изобретателей, мы находим осуществление той идеи, которая смутно намечалась в сознании Канта: "Может ли быть набросана для истории философии схема, в которой эпохи совпадут с мнениями философов, как будто сами философы имели ее в виду? Да, если идея метафизики неизбежно возникает в человеческом разуме и последний чувствует потребность развивать ее и, если, таким образом, эта наука заложена в душе, хотя и в общих чертах, как бы в форме эмбриона" ("Reflexionen"). Гегелю, независимо от Канта, пришла в голову такая же догадка ("Reflexionen" не были изданы при жизни Гегеля). И вот, заключая отдел древней философии в своем курсе, Гегель проявляет перед нами свой творческий пафос по поводу осуществления великой догадки: "Говорят, будто такие материи, рассматриваемые нами, когда мы в своем кабинете наблюдаем, как философы ссорятся, спорят и приходят к известным выводам, суть словесные абстракции. Нет. Нет. Это акты мирового духа, м. г., и потому акты судьбы. При этом философы стоят ближе к Господину,

242

чем те, которые питаются крохами духа; они читают или пишут эти приказы, как бы в оригинале, они существуют для того, чтобы описывать их. Философы - это руководители мистерий, находящиеся при движении мирового духа внутри святилища; у других людей есть частные интересы - господство над тем-то, такое-то богатство, такая-то женщина. То, на что мировому духу нужны сотни и тысячи лет, мы прошли быстрее, так как имеем то преимущество, что занимаемся прошлым в абстракции" (см. Куно Фишер: "История новой философии", т. VII, 2, стр. 361). Здесь весьма характеристична непоколебимая вера изобретателя в объективную значимость его идеи.

Банзен сообщает: "...уже 10 марта 1847 г., в день рождения незадолго перед тем скончавшегося моего дедушки, в то время, как я печально сидел около печки, в моей маленькой пыльной комнатке, нигилистическая основная мысль (Herrengedanke) всех моих последующих воззрений во внезапной интуиции выступила перед моим сознанием".

Фехнер. 1) Отмечает день 22 октября 1850 г., когда ему утром, когда он еще лежал в постели, пришла в голову мысль, что прирост духовной интенсивности ощущения пропорционален отношению прироста живой силы движения к прежде данной живой силе (К. Lasswitz. "G. Т. Fechner", 1896. S. 75).

2) Фехнер равным образом описывает ту интуицию, которая побудила его выступить защитником панпсихизма, не как поэтического "аспекта" вселенной, а как научной гипотезы. Между прочим, он защищал мысль, что земля есть одушевленное существо. Независимость (относительная) земли от других внешних вещей, единство ее сложной структуры, способность развиваться изнутри, а не быть сфабрикованной внешним образом, наконец, индивидуальность ее типа и отличие ее от других существ того же типа - все это дает основание предполагать сходство ее с одушевленными телами, все же мнимо противоречащие такому заключению по аналогии инстанции могут быть опровергнуты. Такая мысль зародилась в его сознании следующим образом: "Однажды весенним утром я пошел прогуляться. Поля зеленели, птицы пели, роса блестела, поднимался дым, там и здесь появлялись люди; на всех вещах лежал свет как бы некоторого преображения. Это был только маленький кусочек земли; это было только мгновение ее существования; и все же, по мере того как мой взор охватывал ее более и более, мне представлялось не только столь прекрасным, но столь верным и ясным, что она есть ангел, ангел прекрасный и нежный и подобный цветку, и при этом столь же неуклонно, сколь и согласно с собой движущийся в небесах, обращающий свое живое лицо к небу и несущий меня вместе с собой в это небо, что я спросил себя, как могут людские мнения быть столь отчужденными от жизни, что люди считают землю только сухою глыбой и ангелов ищут над ней или вокруг нее, но не находят их нигде" (цитата взята из книги Джэмса "Вселенная с плюралистической точки зрения", 1911, стр. 92).

Спенсер в своей замечательной автобиографии дает подробное описание процесса образования своей системы. "Ставить себя перед какою-нибудь проблемою и искать ее решения было не в моих привычках. Заключения, к которым я приходил, не были ответами на отдельные

243

поставленные мною вопросы. Они являлись всегда неожиданно как результат целого строя мыслей, вышедшего из одного корня. Какое-нибудь наблюдение или факт, вычитанный из книги, останавливал мое внимание. Он казался мне важным, но не потому, что я ясно сознавал его значение, а в силу какого-то прирожденного мне инстинктивного стремления ко всему имеющему общий интерес. Какая-нибудь деталь в строении млекопитающих очень слабо заденет мое внимание, хотя и о ней я прочту с удовольствием. Но тот факт, что все млекопитающие, даже такие различные, как жираф и кит, имеют семь шейных позвонков, глубоко врежется мне в память, как факт, наводящий на размышления. Воспринятые факты становились объектом дальнейшей переработки. Если какой-нибудь случай приводит мне на память сделанное наблюдение, оно всплывает на поверхность моей памяти, и я опять рассматривал его детально и вдумчиво. Все снова и снова пробуждалось оно во мне через неделю, через месяц, через полгода, каждый раз вставая в моем уме все более продуманное и все более скрепленное новыми наблюдениями. Первоначальная идея под влиянием этих повторных размышлений и добавочных наблюдений ширилась и росла, но очертания ее оставались неточными и туманными, пока накопленного материала не оказывалось достаточно для построения новой, более широкой, более ясной и определенной концепции. И тогда приходили мне на память аномалии, случаи отклонения от общего закона. Опираясь на них, я вносил необходимые изменения в мою теорию и более точно оттачивал ее форму. Подчас обобщения, слагавшиеся до сих пор индуктивно, вдруг переносились на путь дедукции. Внезапно я усматривал в них необходимый вывод из какого-нибудь физического принципа, из какого-нибудь установленного закона" ("Автобиография", русский перевод, стр. 291-292). В XXXIV главе этой книги ("A system projected") Спенсер шаг за шагом описывает зарождение в нем идеи эволюции, ее постепенное расширение на разные сферы явлений, импульсы, полученные его мыслью от знакомства с Ляйе-лем, Ламарком, Карлом Бэром, обстоятельства, при которых возникали отдельные его книги, и получается как будто впечатление совершенно непрерывного процесса созревания системы. Но Спенсер обращает внимание на узловые точки этого процесса. В 1858 г., уже написав ряд крупных работ (в том числе гениальную "Психологию"), он почувствовал потребность полного объединения своих взглядов. "Различные эволюционные идеи, высказанные мною за последние шесть лет в различных "Опытах", лежали обособленными в моих мыслях. Теперь же они были сближены между собою и дважды обозрены в последовательном порядке. Такой консолидации разрозненных эволюционных идей способствовали веяния того времени, между прочим, книга Грове "Корреляция физических сил". Весь этот подготовительный процесс завершился замечательной кристаллизацией идей. В один прекрасный день, 6 января 1858 г., Спенсер на листке бумаги набросал план всей своей системы, рассчитанной на десять томов, оставляя одни части лишь намеченными в виде главных рубрик, другие снабжая обозначением главных мыслей. "Замечательно, - добавляет он, приведя этот любопытный документ, - что эта схема, первоначально задуманная столь внезапно, так напоминает ту схему, которая эвентуально была осуществлена" ("Autobiography", 1904, т. II, стр. 17).

244

Ницше. Август 1881 г. Идея вечного круговорота. "На 6000 футов над уровнем моря и еще выше надо всем человеческим. Я шел однажды летом по берегу леса Сильваплана и вдруг остановился у могучего утеса, подымающегося пирамидой, недалеко от Сюрсея. Здесь-то и явилась мне "Идея". Если никто этого не знает, я скажу, что такое вдохновение. Если сохранить еще малейшую долю суеверий, то нет возможности противостоять мысли, что мы представляем собою лишь воплощение, рупор, медиум высших сил. Слышат, не ища, берут, не спрашивая, от кого идет дар. Мысль, как молния, озаряет неизбежно, без поправок и колебаний. Это - восторг, когда душа наша, после чрезмерного напряжения, облегчается потоком слез. Самое удивительное при этом

- это характер необходимости, с которой возникает образ, метафора".

Профессор Александр Ив. Введенский любезно сообщил мне, какие впечатления послужили внешним толчком к зарождению в его сознании идеи об отсутствии объективных признаков одушевленности, идеи, которая положена в основу его замечательной книги "О пределах и признаках одушевленности" (1892): 1) Чтение заметки в "Новом времени", в которой указывалось на якобы жестокий способ убоя скота евреями-мясниками. По словам газетчика, животное обескровливается и околевает лишь после мучительных судорог. Автор иронически добавляет, что найдутся-де, пожалуй, ученые, которые станут утверждать, будто конвульсии умирающего животного не сопровождаются болезненными переживаниями. 2) Ему случилось однажды беседовать с доктором Вире-ниусом, который утверждал, что новорожденный младенец первоначально вовсе не обладает сознанием, на что проф. Введенский заметил, что, пожалуй, с таким же основанием можно отрицать одушевленность и его

- доктора Вирениуса. 3) При чтении книги Рибо "Память в ее нормальном и болезненном проявлениях" проф. Введенский обратил внимание на установку двух видов памяти, которую делает Рибо: памяти психической и памяти органической. Последнее есть явление чисто физиологическое, никак не отражающееся в духовной сфере. Таким образом, разработка проблемы получила свой импульс в связи со случайными впечатлениями, из которых одно касалось зоопсихологии, одно

- психологии ребенка и одно - общей психологии.

Профессор Н. О. Лосский любезно написал мне следующее: "В возрасте между 18 и 25 годами я ломал голову над проблемами мирового бытия, исходя первоначально из доверия к самому наивному материализму в духе демокритовского атомизма. Освободился я от него только тогда, когда мне стало ясно, что он не может быть оправдан гносеологически, с этих пор я десятки раз приступал к попыткам построения своего мировоззрения с намерением воздвигнуть все здание из абсолютно достоверных гносеологически оправданных материалов, только из того, что несомненно наличествует в моем сознании, имманентно сознанию. Однако в силу скрытого все того же материализма весь имманентный состав сознания представлялся мне не более как совокупностью моих ощущений и чувств: таким образом, я неизменно приходил к солипсизму и скептицизму, который мучил меня своею скудностью и самопротиворечивостью. Однажды (приблизительно в 1898 г.) в туманный день, когда все предметы сливаются друг с другом в петроград-

245

ской осенней мгле, я ехал с С. А. Алексеевым по Гороховой улице на извозчике и был погружен в свои обычные размышления: "Я знаю только то, что имманентно моему сознанию, но моему сознанию имманентны только мои душевные состояния, следовательно, я знаю только свою душевную жизнь". Я посмотрел перед собою на мглистую улицу, и вдруг у меня блеснула мысль: "Все имманентно всему". Я сразу почувствовал, что загадка решена, что разработка этой идеи даст ответ на все вопросы, волнующие меня, повернулся к своему другу и произнес это положение вслух; помню я, с каким выражением недоумения посмотрел он на меня. С тех пор идея всепроникающего мирового единства стала руководящей моей мыслью. Разработка ее привела меня в гносеологии к интуитивизму, в метафизике - к органическому мировоззрению".

XXI. Анализ приведенных случаев. Предварительные замечания

1. Прежде всего нужно здесь поставить вопрос о роли случайности. Этому вопросу уделяли внимание Джевонс, Мах, Сурио, Мэзон и др. Гаюи нечаянно уронил на мостовую великолепный кристалл, и кристалл распался на правильные симметричные формы. Гальвани случайно дотронулся ногой лягушки до куска металла, Никольсон случайно открыл разложение воды при помощи вольтова электричества. Первобытный мост был, вероятно, изобретен тем, кто увидел случайно упавшее поперек реки дерево. Свойства бумеранга были обнаружены, вероятно, случайно на брошенном в кого-нибудь куске дерева известной формы и т. д. "Но везде здесь приложимы, - говорит Джевонс, - слова Лагранжа: "На случай при великих открытиях наталкиваются те, кто его заслуживают"1. Ограниченное существо, в лучшем случае, позабавилось бы, как курьезом, распадением кристалла на правильные формы, но отнюдь не положило бы начало кристаллографии. Первобытный человек мог воспользоваться лежащим бревном, чтобы перебежать через речку, но тот, кто, увидав такое бревно однажды, в другом случае сам срубил дерево для создания импровизированного моста, был изобретателем. Не меньшим изобретателем, чем Уокер, разработавший математически теорию полета бумеранга, был изобретатель бумеранга.

Очень удачные примеры счастливого сочетания случая с замыслом приводит проф. Блох, излагая процесс химических открытий проф. В. Н. Ипатьева и проф. П. И. Вальдена (см.: "Творчество в науке и технике", 1920, стр. 25-26).

Во всех приведенных нами случаях огромную роль играла подготовленность в известном направлении всей апперципирующей массы ученого: богатство и организованность его памяти и то, что Мах называет обостренностью внимания. Риньяно справедливо отмечает аффективный характер этого внимания. Вещи, к которым другие люди остаются безразличными, на подготовленный мозг и дух производят яркое, запа-

1 См. также статью: "L'invention", par Abel Rey, "Revue Philosophique", 1919, II, p.

777-778.

246

дающее в душу впечатление, и, наоборот, утомление и угнетение сопровождается понижением способности различения и, следовательно, чуткости и вообще ослаблением памяти и внимания (см. Авенариус: "Критика чистого опыта", ч. II, рус. пер. 1908, стр. 235 и далее).

2. Мистически настроенные умы склонны преумалять эту установку, Einstellung, в мозгу и в духе творца: Луллий, Руссо, Банзен, Шопенгауэр, Ницше преувеличивают скачковый характер открытия. Оно является для них как бы чудом. Другие философы, особенно философы непрерывного - Лейбниц и Спенсер, - сообщают нам подробно промежуточные этапы в процессе изобретения. Но и они не отрицают здесь внезапности, завершающей данный процесс, состоящий, в свою очередь, из толчкообразных, прерывных переходов в непрерывности научного труда, от одного поворотного пункта к другому.

3. Перечисленные нами изобретения весьма различны по своей значительности, от незначительной догадки (А. Ланг, Фома Аквинский) до революционного переворота в области мысли. Я бы сказал, что весь путь, проходимый изобретателем, мог бы быть выражен в виде совокупности синтетических силлогизмов, где большие посылки выражают каждый раз непрерывно аккумулированное ранее, а меньшие - прерывную догадку.

Очень верно замечание Пуанкаре: "Наиболее плодотворны из выбираемых комбинаций те, которые образованы из элементов, взятых из очень отдаленных областей" (см.: "Наука и метод", 1910, стр. 38).

4. Расширение комбинационного поля творческой фантазии. Декарт

указывал на необходимость в творческой работе обозревать периодичес

ки весь материал; такие же указания мы встречаем у Гельмгольца (часто

разбирать исследуемую проблему, со всех сторон) и Тарда. Несколько

выше мы указывали то же у Малебранша, у Конта, затем у Спенсера.

При этом в минуты вдохновения нередко наблюдается крайняя быстрота в смене образов и мыслей, напоминающая Ideenflucht*. На это обстоятельство я указываю, говоря о музыкантах (Берлиоз, Мусоргский, Римский-Корсаков, см. мою статью "М. П. Мусоргский" ("Художественное творчество", 1923), а также и у поэтов, см. мою книгу "Эстетика Достоевского".

5. Наряду с этим богатством воображения бросается нередко в глаза наличность двойного (разумеется, быстро перемежающегося) тока мысли (pensees a cote), то, что мы указывали выше у Пуанкаре, - колеблющийся тип внимания (Эдиссон, Вэнгам, Дарвин и др.).

6. Влияние бодрого и радостного самочувствия. Нередко изобретения, не удаваясь после ряда упорных, сознательных попыток, появляются после перерыва работы или после занятия другим делом как неожиданный дар небес.

Это обстоятельство важно в двух отношениях. Во-первых, оно благоприятствует расширению поля творческой фантазии, во-вторых, в силу влияния родственных настроений на воспроизводимость представлений; лицо, переживающее сегодня подъем творческой бодрости, "вдохновение", связанное с расширением поля творческой фантазии, может обратить внимание на какую-нибудь идею, которая мелькала перед его сознанием когда-нибудь прежде в момент подобного же вдохновения

247

и расширения поля творческой фантазии. С этим положением согласуется и то наблюдение, что счастливые догадки часто приходят в голову утром, тотчас по пробуждении, когда мозговая работоспособность восстановлена сном. Многочисленные примеры тому указаны выше. Равным образом характеристично, что такие догадки приходят в голову нередко на свежем воздухе (Ньютон, Гельмгольц. Пуанкаре, Ницше, Фехнер, Морзе, Тард и др.).

Если к приведенным мною здесь догадкам присоединить еще упомянутые в 1-м томе, то всего наберется свыше 70 с лишком иллюстраций. Из них некоторые не дают нам решительно никаких конкретных подробностей о характере творческого процесса, их можно отбросить из общего подсчета - сюда относятся показания Ренана, Гиро о Фюстель-де-Куланже, Платона. Если их отбросить и считать примерно 65 показаний, то нужно прежде всего отметить, что в 22 случаях догадка имела место во сне, перед пробуждением или тотчас же по пробуждении (Аристотель, Бодуэн, Бехтерев, Степанов, Дельбёф, Кондорсе, Гаусс, Гельмгольц, Менделеев, Ньютон, Аппольд, А. Ланг, Агассис, Словцов, Померанцев, Семенов-Тянь-Шанский, Вернер, Авиценна, Лукреций, Декарт, Фехнер, Рейнгольд). В 19 случаях догадка имела место на вольном воздухе (на берегу моря, на бульваре, на рейде, на пароходе, на еврейском кладбище, в горах в Гарце, на прогулке, на прогулке по саду, у подножия дерева, на Невском проспекте, под деревом на траве, в Тиргартене, на утренней прогулке среди зелени, при восхождении на Альпы (дважды), на развалинах Капитолия). Совозбудителями для вдохновения были: половое влечение (Шопенгауэр, см. гл. II), кофе (Пуанкаре), алкоголь (Авиценна), аромат цветов в оранжерее Цвингера (Шопенгауэр), пение (Гиббон). Добавлю еще, что про скептика Карнеада рассказывали, будто он для подъема вдохновения перед выступлением против стоиков принимал чемерицу (заключающую в себе вератрин). В двух случаях можно отметить лихорадочное возбуждение, сопровождавшееся гипермнезией. В общем можно сказать про приведенные мною случаи, что "интуиция" имеет место при благоприятных условиях мозговой работы. В 2/3 случаев мы имеем на это прямые указания.

7. Независимость от непосредственной воли творца, стихийность процесса изобретения, побуждающая романтически настроенных изобретателей (Морзе, Шопенгауэр, Ницше) говорить о высшей силе, о "медиуме" и смотреть на свое создание, как на порождение, им лично не принадлежащее.

8. Единство и организованность всего процесса, несмотря на внезапность и непреднамеренность удачных комбинаций.

9. Наконец, следует еще отметить один волевой момент в процессе осуществления разработки и даже проверки счастливой догадки. Это стремление верить в объективную значимость своего изобретения, что мы видели так ярко выраженным у Гегеля. Это стремление отнестись с доверием, инстинктивно к догадке, не препятствовать ей развернуться во всю ширь, стремление отдаться временно порыву. Американский психолог Дирборн отмечает в житейских обстоятельствах такую же наклонность отдаваться во власть интуиции у чутких и проницательных женщин, которые иногда оказываются в состоянии угадать то, что

248

представляется непостижимым в поведении другого человека, с чисто рассудочной точки зрения (см.: "Psychological Review", 1916, November, v. VIII, № 6, p. 472: "Intuition"1).

XXII. Ассоциативный механизм и творческая интуиция

Если мы после сказанного сопоставим между собою: 1) роль яркости впечатлений, западающих в душу изобретателя, яркости не в смысле непременно силы ощущения или его чувственного тона, но в смысле силы чувства ценности или значимости впечатления, 2) роль специфических привычек в смысле повторяемости впечатлений при их усвоении организованной памятью, их интеллектуальном истолковании, 3) роль недавности впечатления, очевидную из тех синопсисов, обзоров приобретенных идей, к которым часто прибегают в творческой работе. Это - "сбор всех частей" или генеральный смотр приобретенным идеям, 4) роль благоприятного самочувствия для творческой работы, которое повышает воспроизводимость мыслей, то окажется, что творческая интуиция не выходит из рамок обычных законов вероятной ассоциации (Джэмс) или того, что проф. Введенский называет количественными законами ассоциации. Оказывается, творческая деятельность так же подчинена им, как, например, сновидения или иллюзии, с тою оговоркою, что здесь комбинирование образов, смутных психических обертонов, схем и т. п. является лишь посредствующим условием для комбинирования мыслей. Интуиция есть лишь "поворотный пункт" в обычном процессе мышления. Мистический ореол, окружающий интуицию как нечто выходящее из рамок естественных условий психической жизни, еще более потускнеет, если принять во внимание то, что, как мы уже заметили, счастливые догадки, незначительные по своей ценности, есть постоянное явление в нашей обыденной жизни.

Так сказать, "химическим толчком" для счастливой догадки могут быть самые различные поводы: 1) контакт мысли с мыслью (Фома Аквинский, Гаусс, Гельмгольц и др.), 2) контакт мысли с внешним восприятием, вызывающим другую мысль (Кекуле, Эдиссон, Гете), 3) контакт мысли с книгой, вызывающей другие мысли (Малебранш, Дарвин, Уоллес), 4) необычная, некабинетная обстановка, выбивающая самочувствие из обычной колеи (Пуанкаре, Фома Аквинский, Милль и др.), что благоприятствует косвенным образом процессу диссоциации. Если принять во внимание крайнюю скудость биографического материала по истории философии и наук, особенно до XIX в., малую охоту

1 Другой американский исследователь Уоррэн (Warren) в статье "A study of purpose" отмечает в числе факторов, привходящих в целое мышление и, в частности, в процесс осуществления догадки, пять элементов: 1) идею о будущей ситуации, антиципирующую последнюю в виде предваряющей мысли (a forethought), 2) признание приемлемости этой мысли, хотение осуществить ее (assent). Пирогов, замечу я, отмечает отсутствие этого момента у солдат николаевского времени. На вопрос: "Не хочешь ли чего-нибудь?", раненый солдат обязательно отвечает: "Не желаю, ваше благородие". 3) Чувство мощи. 4) Сознание своей личности как творческого фактора, и, наконец, 5) во время творческой работы приходит в голову, что та или другая мысль может "потрафить" данной цели (fit) или не может "потрафить" (unfitness) (см.: "Journal of Philosophy, Psychology and Scientific Methods", 1916, v. 1).

249

ученых посвящать нас в тайны их творческой лаборатории и то обстоятельство, что собранное мною представляет все же весьма ничтожную в количественном отношении долю (хотя и весьма типическую в качественном отношении), то утверждение, будто творческая интуиция крайне редко проявляется в научной работе, можно будет считать окончательно опровергнутым. С другой стороны, совершенно очевидно, что она есть лишь момент в постепенном развертывании творческого процесса, лишь "увенчание здания". Прав Лало, который говорите) творческой интуиции как о капитале, который накопляется многие годы, но может быть израсходован в одну минуту ("Введение в эстетику").

Если предположить, что путь, ведущий к творческой догадке, не определяется механизмом ассоциаций сознательных, но предполагает скачки в цепи сознательных ассоциаций, то возможны несколько предположений об их природе: I. Что эти звенья не бессознательны, а суть смутно сознательные переживания. II. Что в психическом ряде имеется скачок, которому соответствует в мозговой деятельности физиологически бессознательное. III. Что эти бессознательные представления - мои бессознательные представления. IV. Что они вторгаются в мое Я из некоего Высшего Сверхсознания, которое и совершает творческий акт. V. Что "интуиция" есть результат "кооперации" множества низших "подсознательных Я" под контролем моего Я.

Предположение. Гербарт назвал внезапные воспроизведения и догадки frei steigende Vorstellungen, "свободно поднимающиеся представления"; в их отчетливости, быстроте и легкости воспроизводимости он усматривал существенный признак гениальности и давал им объяснение в духе своего учения о бессознательных представлениях. В современной психологии по этому поводу возник спор между Иерузалемом и Вундтом. Первый утверждал, что подобные представления суть ассоциации бессознательные, второй оспаривал подобное утверждение. Как справедливо указывает Кюльпе, подобный спор не может быть разрешен на почве психологии, но вне ее вопрос о допустимости представлений есть вопрос, разрешаемый или положительно - на почве метафизики, или отрицательно - на почве критической теории познания. Для некоторых метафизиков гипотеза эта так важна, что им кажется, будто с нею связан для психологии вопрос самого ее существования. Так именно думает Липпс, который говорит: "Никакое понятие психологического и никакое приемлемое определение психологии без понятия бессознательно-психического невозможно". Другие психологи, в том числе и метафизики, и сторонники критической теории познания, отвергают бессознательные представления, истолковывая их как неопознанные, смутно-сознаваемые и незамеченные (Кизов). Кизов посвятил небольшую весьма интересную для нас работу вопросу (в "Archiv fur die gesammte Psychologie", В. VI, 1905, S. 356-390): "Ueber so genannte "frei steigende Vorstellungen" und plotzlich auftretende Aenderungen des Gemuthszustandes. Sind die Verbindungsglieder, welche hierbei in Frage kommen, "unbewusst" oder "unbemerkt"?

Однажды один его знакомый переплетчик, идя в Лейпциге по улице, вдруг вне какой-либо заметной для него связи с окружающей обстановкой (он был погружен в размышление о своих делах) вспомнил очень живо одно место, когда-то много лет тому назад посещенное им в Лон-

250

доне. Немного спустя он догадался, почему ему ни с того ни с сего вспомнился Лондон: он увидал впереди себя господина, который на ходу курил трубку английского табака "honey dew"; запах этого табака, неосознанный сначала, как раз и напомнил ему то место в Лондоне, где много курят на улице именно этот сорт табака. Заинтересованный подобными случаями, Кизов попросил жену свою записывать в книжечку все аналогичные случаи с отметкой, что искомое звено found (найдено), not found (не найдено) и uncertain (под сомнением). Эти наблюдения производились 5 1/2 месяцев, и после окончательного детального психологического анализа наблюдений из 854 случаев в 395 (41%) звено оказалось найденным. Было совершенно очевидно, что весьма легко его не открыть вовсе. Представьте себе, что курящий трубку господин завернул за угол и переплетчик не нагнал его, тогда весьма возможно, что лондонское воспоминание осталось бы для него вне всякой замеченной ассоциативной связи. Именно подобный случай хорошо описан Гауптма-ном в рассказе "Стрелочник Тиль", где рассказывается, что стрелочник, бегущий на место железнодорожной катастрофы, где был раздавлен поездом его сын, был изумлен (несмотря на крайнее душевное волнение) тем, что при его бегстве через лес, когда ему перебежала дорогу белка, ему пришла в голову фраза: "Боженька дорогу перебежал"; фраза осталась для стрелочника необъяснимой, но читателю этого рассказа происхождение фразы вполне понятно. Незадолго перед катастрофой отец гулял с ребенком в лесу, и мальчик, увидавши прыгающую с дерева на дерево белку, вдруг спросил: "Папа, это - Бог?" Ассоциативные звенья бесследно забываются, из чего еще вовсе не вытекает, что они бессознательны. Jastrow в книге "La subconscience" рассказывает, что один врач, готовившийся к экзамену по ботанике, проходя по улице Парижа, был поражен тем, что увидел вывеску: Verbascum Thapsus. Это поразило его, он вернулся к вывеске и прочитал: Bouillon; дело в том, что обывательское название этого растения: Bouillon blanc (стр. 73). Причина забвения - слабая интенсивность и быстрота смены. Путем упражнения, по-видимому, можно развить в себе самонаблюдение и сделать "незамеченные" представления в большом числе случаев "опознанными". Мы привели около 65 случаев внезапных догадок, из них многие лишь упомянуты без всякого описания и все же приблизительно в 24 из приведенных случаев ассоциативное звено, приведшее к догадке, было при воспоминании об изобретении найдено или найдено непосредственно. Вот список представлений, послуживших исходным пунктом для догадки:

у Кекуле - обезьяны,

у Галилея - люстра,

у Эдиссона - звук при вращении валика,

у Брюнеля - teredo navalis,

у Шефера - осиное гнездо,

у Брауна - паутина,

у Джиббона - развалины в Капитолии,

у Дарвина - закон Мальтуса,

у Уоллеса - закон Мальтуса,

у Спенсера - книга Грове,

251

у Лосского - сливающиеся в тумане предметы,

у Архимеда - тело, погруженное в воду,

у Тарда - волнообразные движения,

у Кл. Бернара - цвет мочи кроликов,

у Гёте - череп овцы,

у Уатта - машина Ньюкомена,

у Окена - череп оленя,

у Морзе - замечания о проволоке,

у Семенова - толпа народа, пуговицы, формула бензола, грибы,

у Фурье - яблоко,

у Бёме - отблеск солнца на темном сосуде,

у Руссо - тема Дижонской академии,

у Фехнера - вид цветущей зелени,

у Введенского - фраза о мясниках, убивающих скот, etc.

Сюда можно присоединить еще два явно ассоциативно обусловленных случая из пяти, приводимых в VI главе (Коульридж и Цицерон, см. ниже стр. 324). Итого 26 примеров из 65, т. е. 40%.

В некоторых из приведенных нами случаев изобретатель указывает ассоциативное звено в прочтенной книге. Так, Кант говорит о Юме ("Исследование"), Уоллес и Дарвин - о книге Мальтуса (заключающей в себе идею, родственную идеям двух натуралистов), Спенсер - о книге Грове, Тард - о статье о волнообразных движениях, Введенский - о книге Рибо ("Память"). Замечание Кизова о том, что, по его наблюдениям, можно путем самоанализа развить в себе способность восстановить в памяти ускользнувшее звено, интересно в том отношении, что не невозможен случай, когда ускользают из памяти и звено, опосредствовавшее догадку, и самая догадка. В таком случае не исключена возможность, воспроизводя утерянное звено, при его помощи восстановить и догадку. Если бы Пушкин по пробуждении сохранил в памяти или мог воспроизвести какие-нибудь подробности того сна, в котором он сочинил стихотворение, особенно общее самочувствие, Bewusstseinlage, то, быть может, он воспроизвел бы и самое стихотворение. Эрве де С. Дени, мы видели, свидетельствует (в согласии с показаниями Кизова), что можно путем самоанализа развить в себе способность воспроизводить сновидения. Но, конечно, важно твердо запомнить догадку или записать ее, прежде чем сосредоточивать внимание на ее психических подголосках. Если же она совершенно забыта, то нередко полезно на время совсем оставить в стороне усилия вспомнить ее. Иногда при "осечке памяти" и потере промежуточного звена полезно, если представится возможность, математическое исчерпывание всех мыслимых случаев. Так, однажды я хотел припомнить название последней оперы Чайковского. Так как я хорошо знал эту оперу, то забвение ее названия неприятно поразило меня, и я не успокоился, пока не припомнил, но мне удалось это лишь при помощи ряда систематических попыток. Я твердо знал, что опера называется иностранным женским именем, начинается с восьмеричного или десятичного И и кончается на да или та. Перебирая для второй буквы комбинации Иа, Иб, Иг и дойдя до о, я вспомнил "Иоланту".

252

Очень важно отметить такой случай, когда у нас не утрачивается память на представление, входящее в ассоциативную цепь, но происходит потеря чуткости, т. е. памяти на чувства ценности. Великолепную иллюстрацию подобного случая дает В. Г. Короленко в рассказе "Мороз"1. В этом рассказе описывается поездка двух лиц с ямщиком во время сильнейшего холода. Путешественники окоченели от холода. Ямщик, гораздо более выносливый, тоже озяб. В это время рассказчик увидел сидящую невдалеке от дороги человеческую фигуру, как будто подающую какие-то знаки. По этому поводу ямщик сказал что-то смеясь. "Но для меня это были только разрозненные звуки, точно звенели льдинки, слова были пусты, в них для меня в то время не было никаких понятий"; приехав на ночлег, отогревшись и легши спать, путешественник вдруг в полусне застонал. "В эту минуту я вдруг вспомнил слова ямщика, которые он говорил еще тогда по дороге и которые лежали у меня где-то в глубине памяти лишенными смысла". Путешественник понял, что нужно было спасти замерзающего человека, что они могли это сделать и не сделали этого, потому что совесть замерзла (Короленко. "Повести и рассказы", кн. 3, 1907, стр. 148). Здесь дан яркий пример потери памяти на чувство ценности, именно моральной значимости, но возможна такая же потеря чувства значимости или чуткости интеллектуальной. Я могу помнить звено, ведущее к потерянной догадке, но могу забыть ту значимость, которую оно для меня имело.

Встречаются люди высокоинтеллигентные, но со слабо развитою способностью самонаблюдения и отсутствием философской пытливости мысли, которые, обладая поразительным даром интуиции, сами post factum не могут дать себе отчет, что именно привело их к догадке, моментально забывают об этом и ссылаются при расспросах окружающих на какое-то безотчетное чувство. Д-р В. М. Королько рассказывал мне о докторе Петропавловской больницы Иогансене, который, будучи талантливым диагностом, однажды определил у больного наличность рака поджелудочной железы наперекор показанию всех остальных врачей, исследовавших больного, которые и посмеялись над ним, предполагая у больного совершенно другое заболевание. Когда, к изумлению врачей, его диагноз при вскрытии умершего пациента блестяще подтвердился, на их расспросы, как он угадал болезнь, он отвечал: "Тут дело происходит, как в карточной игре. Сидишь играешь в винт и чувствуешь, что у соседа с левой стороны на руках туз".

II предположение, что в ассоциативной цепи есть скачок, которому соответствуют лишь физиологические процессы, т. е. гипотеза физиологически бессознательного допустима и поддерживается авторитетнейшими психологами и психиатрами. В самом деле, если я могу, пользуясь счетной машиной в математической работе, получить продукт математической операции в виде нечувственной мысли, соответствующей, скажем, цифрам, выражающим искомое число, не переживая никакой умственной операции, которую нужно произвести, чтобы получить это число, скажем, как произведение двух множителей, то почему же в процессе творческой работы мозг не мог бы быть таким же, хотя и бесконечно сложным и подготовленным нами аппаратом, где имели бы место такие

1 На рассказ Короленко мне любезно указала Е. Д. Проскурнякова.

253

же процессы замещения актов мысли, какие имеют место в описанном нами выше случае (см. главу II), процессы замещения интеллектуальных актов их чувственными и эмоциональными коррелятами? Но невозможность восстановить нити, как выражается Гаусс, между "прежними понятиями" и "желанным результатом" еще не исключает возможности, что тут имело место психическое замещение описанного выше типа. Во всяком случае, участие физиологического бессознательного в творческом процессе остается лишь мыслимой возможностью, но не прочно установленным фактом.

III предположение, что "the missing link", недостающее звено, относится

к моей бессознательной психике, - заключает в себе столь явную

несообразность, что со времен Э. фон Гартманна, главного идеолога

"философии бессознательного", почти не выдвигается более ее сторонни

ками.

Два остающихся предположения допускают сообщаемость сознаний. С этой точки зрения сознание не есть замкнутое единство, но всегда со-сознание (co-consciousness), по выражению Мортона Принса. Философская нелепость такого понятия для всякого психолога, который не стоит на точке зрения интуитивного познания чужой душевной жизни, совершенно очевидна и подробно выяснена мною в работе "Опровержение солипсизма" (Труды русских ученых за границей. Вып. I, 1924). С психологической же точки зрения такое предположение излишне, как это увидит читатель в следующей главе.

IV предположение "сверхсознательного я", которое привносит в мое

сознание счастливую догадку; гипотеза Майерса ("The human

personality") плачевна, потому что, ровно ничего не объясняя, она только

перемещает загадку из одного сознания в другое. Такое предположение

построено по аналогии с биологической гипотезой Гарвея, который

приписывает формирование зародыша великому художнику (Artifex),

пребывающему в матке (см. выше гл. II).

V (последнее) предположение, согласно которому творческий акт есть

продукт кооперации множества "подсознательных я", построено по типу

другой биологической гипотезы Мопертюи. В своей книге "Venus physique"

(цит. по изд. 1757 г.) он писал: "Инстинкт животных, который помогает им

находить полезное и избегать вредного, не присущ ли он самомалейшим

частицам, образующим животное? Этот инстинкт, рассеянный в частицах

семян, хотя и в более слабой степени, чем в самом животном, не является ли

этот инстинкт тем не менее достаточным, чтобы объединить эти отдельные

части" (р. 133). Таким образом, при образовании зародыша каждая

образующая частица, как отдельные солдаты, строящиеся в каре, займет

свое место. В психологии подобного взгляда придерживается Полан

(Paulhan) в своей книге "L'activite mentale et les elements de Fesprit". "Всякий

психический факт стремится, - пишет он, - ассоциироваться и порождать

психические факты, гармонирующие с ним, которые могут вместе с ним

конвергировать (concourir) к общей цели, к гармонизующим с ним фактам,

которые могут образовать систему" (р. 86, 3-е изд., 1913). Таким образом,

между "психическими фактами", которые суть "подсознательные я",

существует психическое притяжение. Эта гипотеза, страдая недостатком,

общим с предшествующей: логической несообразностью в понятии психи

ческого, на которое переносятся атрибуты физического, упускает из виду,

254

что смутное чувство сродства двух представлении может быть только моим смутным чувством.

Если в процессе формирования творческой догадки происходит известная перегруппировка представлений, то подбираются друг к другу гармонирующие представления, с одной стороны, потому, что я чувствую смутно их соответствие друг другу, с другой стороны, потому, что происходит действительно тенденция к объединению между соответствующими физиологическими процессами и нередко против или помимо моей воли. Выражение вроде "образы сливаются" (Verschmelzung Гер-барта и Вундта), представления стремятся, отталкиваются и т. п. суть метафоры, которые ни в каком случае не могут быть истолковываемы буквально. В противном случае окажется, что единого Гегеля никогда не было, а была когда-то кооперация множества "гегелят", которые образовывали собою сознание Гегеля в таком необозримом множестве, как крошечные чертенята, соблазнявшие святого Антония. По точному подсчету, они могли в количестве 20 000 танцевать самую бесшабашную сарабанду на кончике самой острой иголки (слова Эразма Дарвина, см. статью проф. В. М. Шимкевича "Эмбриология" в словаре Брокгуза).

XXIII. Экспериментальное исследование творческой интуиции. Бе интеллектуальная, аффективная и волевая стороны

Как уже было указано, "интуиции" могут иметь весьма различный "удельный вес". Было бы весьма интересно исследовать переживания при интуиции микроскопического и вообще скромного размера, например при решении обыкновенных задач и отгадывании обычных загадок, путем эксперимента и коллективного методического самонаблюдения. Подобную попытку сделал американский психолог Финкенбиндер, о котором я упоминал в I т. гл. IV. Но его главною целью было исследование припоминания за месяц до опыта произведенных процессов решения проблем. Тем не менее он сообщает кое-что и о переживаниях во время разгадывания загадок и решения задач. Он просил испытуемых подмечать в себе отдельные моменты в процессе решения. Вот несколько примеров из списка предложенных им проблем. I. Проблема точек.

Расположить линии так, чтобы получились группы по 6, 6, 4 точек вместо четырех имеющихся групп по 8, 3, 3 и 2, причем разрешается перемещать или устранять только две линии.

II. Проблема родства. Каким образом два лица А и В могут быть обоюдно и дядей и пле мянником друг другу? III. Проблема зрения. Minimum visibile есть наименьшая видимая величина, никакая часть ее в отдельности не видима, и, однако, каждая часть ее воздействует на сетчатку так, что целое видимо. Верно ли это? IV. Проблема тяжести. Некто расколол пудовую тяжесть на такие части, чтобы можно было составить из них любую тяжесть от одного фунта до пуда.

255

Исследуя показания 18 испытуемых, решавших первую проблему, Финкенбиндер нашел, что решительно все пользовались при решении проблемы чувственными образами в восприятии и в воображении, что только двое действовали рационально, т. е. при каждом шаге в решении проблемы руководились не случайными пробованиями вслепую, но попытками, имевшими какое-нибудь осмысленное отношение к поставленной цели, остальные 16 большею частью делали тщетные попытки наткнуться на решение, и если достигали последнего, то с трудом и случайно.

В приведенных выше примерах проницательность проявлялась в виде догадки, предваряющей интеллектуальные акты нечувственной мысли в различных формах. 1) В форме силлогизма. Это мы наблюдаем у Платона, Аристотеля, Фомы Аквинского, Авиценны, Лейбница и Канта. Платон в "Меноне" путем расспросов заставляет мальчика вывести некоторую геометрическую теорему и, указав на то, что ребенок не усвоил это знание ни от него, ни от кого-либо другого, заключает, что оно прирожде-но ему и было в потенциальной форме присуще его душе до рождения. Так, путем разделительного силлогизма Платон устанавливает учение об "анамнезисе" как онтологической основе гипотезы идей. Точно так же интеллектуальная сторона философской интуиции Лейбница заключалась, как мы видели, в разделительном силлогизме. Взаимодействие души и тела постижимо или при помощи influxus physicus, или при помощи гипотезы окказионализма, или при помощи предустановленной гармонии. Но так как первые два пути неприемлемы, то остается лишь третий. Исходным пунктом для Канта были антиномии: мир физических вещей в себе или познаваем, или непознаваем, но если он познаваем, то его следует зараз считать и конечным, и бесконечным, и, конечно, разделенным и бесконечно делимым, что нелепо, - следовательно, он непознаваем. 2) В других случаях мы имеем внесиллогические выводы математического характера - Пуанкаре, Гамильтон и др. 3) В третьем - внесиллогические выводы из логики отношений1; сюда относятся операции, в которых устанавливается система отношений неродового характера, где группируются объекты в известную упорядоченную систему - таблица Менделеева. 4) В четвертом случае у большинства упомянутых нами натуралистов мы имеем индукцию объема (например, Сеченов, Галилей, Ньютон). 5) В пятом случае мы встречаемся с индукцией содержания. Это имеет место, когда на основании корреляции одних свойств физического объекта с другими эти последние восполняются в изучаемом типическом экземпляре - Кювье, Агассис. Сюда же относятся случаи индукции содержания в науках о духе - те случаи интуиции (Сорель), дивинации (Ренан) историка, когда он благодаря проницательности реконструирует типически индивидуальную духовную личность исторического деятеля.

Организованность творческой памяти, комбинационной деятельности воображения при частых обзорах собранного и обработанного материала, в связи с быстротой в смене образов, в значительной степени облегчает гигантский труд претворения всего усвоенного в целостное и упорядоченное единство.

1 См. мое исследование "Логика отношений и силлогизм", 1917.

256

Аффективная сторона чувства целостной концепции подробно описана мною во II главе этого тома, она родственна эстетическим чувствам, но не тождественна им. Это чувство единства во многообразии, согласованности, симметрии, ритма и гармонии между образами, которые являются эквивалентами соответствующих нечувственных символов. Они находят себе полное завершение в чувстве архитектоничности целого. У философа подобное чувство связано с образом мира, соответствующим его понятию о мире. Именно такой символический образ мира нам описывает Фехнер. Когда Моцарт в вышеприведенном примере уподобляет сложившуюся в голове симфонию прекрасной картине или красивому человеку, созерцаемому зараз, то он имеет в виду то же, что и Кант, и Спенсер, говоря об архитектоничности системы, которая чувствуется при обозрении целого "Ueberschaunung des Ganzen", по Канту. Эти, по выражению Фолькельта, предметные (Gegenstandhche) чувствования не следует смешивать, как я уже сказал, с личными чувствами творца - муками творчества и радостью, восхищением, блаженством при окончательном разрешении проблемы. "Брат Дэви рассказывает, что когда последний в своих попытках проверить путем опыта сложную природу тел, которые предполагали простыми, успел выделить "потассий" посредством гальванического столба, то не мог сдерживать своей радости, бегал по своей комнате, прыгал, скакал в восхищении, доходившем до исступления, от сознания, что он с искусством экспериментатора проверил предположение, отмеченное гением" (см.: Ostwald. "Grosse Manner", цитирую по книге М. А. Блоха "Творчество в науке и технике", 1920, стр. 12). Вот яркий пример личных, но не предметных чувствований: подобные личные чувствования тесно связаны с волевой индивидуальной стороной всего творческого процесса.

Волевая сторона "интуиции" была отмечена нами выше. К сказанному нужно прибавить, что самым поразительным в процессе формирования чувства целостной концепции является причудливое и загадочное сочетание умышленности и непроизвольности, преднамеренности и стихийности, разумного и случайного. С одной стороны, конечная цель при первом проблеске догадки представляется крайне смутной, и ученый мог бы сказать, подобно поэту: "Сам не знаю, что буду петь, но только песня зреет". С другой стороны, систематичность стремлений к постижению искомого Икса бросается в глаза, и чем более мы будем изучать самый процесс творчества, тем более будем находить методичным и упорядоченным процесс работы. Самое характерное здесь - чувство направленности сознания в известную сторону. Воля творца как бы выслеживает при помощи прожекторов место нахождения штаб-квартиры неприятеля. По словам проф. Блоха, в современной науке фантазия регулируется рациональными приемами работы, на что указывает Вант-Гофф в своей речи о фантазии в науке. "Научное открытие напоминает теперь бомбардировку крепости с различных сторон: осторожное карабканье по оставшимся обломкам и борьбу за то, чтобы укрепить знамя по прибытии наверх" (см. М. А. Блох: "Творчество в науке и технике", 1920, стр. 32). Вот интересный пример методической "осады" в целях достигнуть желанного результата. Оствальд в статье "Die Technik des Erfindens" (см. книгу "Die Forderungen des Tages") указывает, как иногда возможно, выражаясь словами Шиллера, nach Principien erfinden*, заме-

257

няя cчастливую догадку, получаемую путем случайной интуиции, методическим научным исчерпыванием всех представляющихся возможностей для решения проблемы. Он приводит интересный пример: ботаник Пфеффер, исследуя губочные споры некоторых водорослей, заметил, что мужские цветки этого растения выделяют споры, которые, обладая самостоятельным движением в воде, с большою точностью пробираются в женские цветы. Пфеффер задался вопросом, не вызываются ли эти движения каким-нибудь веществом, выделяемым женскими цветами. Он растер некоторое количество этих цветов, насыпал порошок в стеклянную трубку и убедился, что губочные споры так же охотно и точно проникают и в стеклянную трубку, как и в женские цветы. Таким образом, этот вопрос решился положительно, но вслед за ним возникал другой вопрос: какое именно вещество производило такое действие? Предпринимать непосредственно химический анализ цветов было бы безнадежным делом, ибо последние заключали в себе многие дюжины различных химических соединений, каковые выделить и определить не удалось бы самому искусному химику. Приходилось подходить к решению проблемы с другой стороны и попробовать определить, какое из известных веществ обладает притягательной силой для спор. Но при наличности многих тысяч известных нам органических соединений это потребовало бы столько же тысяч отдельных опытов, о чем нечего было и думать, так как это потребовало бы огромного количества времени. Поэтому Пфеффер взялся за дело, предприняв совокупные опыты (zusammenfassend). Он попросту взял все препараты, стоявшие на верхней полке шкафа, смешал их и сделал над смесью опыт. То же самое проделал он над препаратами, стоявшими на второй полке, и так далее, пока не натолкнулся на смешение, действовавшее притягательно. Предположим, что на этой полке было сто препаратов, очевидно, искомое вещество было одним из них. Пфеффер разделил эту сотню препаратов на 50, стоящих с правой стороны, и 50, стоящих с левой стороны. При помощи двух опытов он выяснил, в которой из двух новообразованных групп находится искомое вещество. Эта последняя группа снова была разделена пополам и так далее; "дичь окружалась все более и более в узкий круг, пока наконец не оказалось, что это - яблочная кислота".

"В этом вся тайна, - заключает Оствальд, - все поле возможностей разделяется на части, которыми мы можем технически овладеть, и одна часть за другою преследуется в ее отношении к проблеме. Таким путем непременно будет найдена "та часть, в которой кроется разгадка".

XXIV. Общая схема творческой интуиции. Завершающая догадка и чувство целостной концепции

В то, что я называю чувством целостной концепции, входят самые разнообразные чувственные представления в виде классификационных схем, зрительных диаграмм, условных знаков и символов, имеющих или а) мнемоническое значение для удержания в памяти уже выделенных ранее активностью внимания важных и относящихся к делу фактов, мыслей и их отношений, или б) эвристическое значение в качестве смутных антиципаций, связанных с ними нечувственных смыслов. Все эти образы, схемы, символы складываются, организуются, и их группи-

258

ровка непрестанно меняется. Их комбинирование приводит к частичным догадкам, касающимся той или другой стороны конечной проблемы, но все они конвергируют к одному terminus ad quern, к тому, что можно назвать завершающей догадкой. Таковой для философа является его понятие о мире. Вся эта совокупность образов тесно связана с известной работой мышления низшего порядка, заключающейся в отожествлении, различении, сравнении и упорядочении этих чувственных коррелятов нечувственной мысли, которая совершает, в свою очередь, свои операции, но не непрерывно и одновременно с этими переживаниями. Я хочу этим сказать, что хотя сети умозаключений и бывают всегда связаны с чувственными символами, но переживания чувственных символов и чувств отношений между ними могут не сопровождаться актами логического вывода. Процесс организации чувственных образов, конвергирующих к единой конечной цели, входит в длительный процесс хронического вдохновения, который прерывно может тянуться годы, и в сравнительно скоропреходящий процесс вдохновения острого, которое может тянуться прерывно дни, недели и месяцы. Так, Кант, как было замечено нами, подготовлял, считая от указанного им момента смутной догадки (1769), 12 лет, а писал свою великую книгу 6 месяцев. Таким образом, динамический процесс объединения удачно подмеченных фактов и мыслей (Sagacitas) в счастливые частичные догадки и процесс объединения этих последних в завершающую догадку может быть представлен в свой заключительный момент в следующей синоптической схеме. Пусть а, к, 1, b, n, t, d, m будут обозначать выделенные чуткостью факты, мысли и отношения между ними; - счастливые частичные догадки, добытые проницатель-

ностью, и Z - завершающую догадку, тогда познавательная сторона чувства целостной концепции может быть выражена в следующей зрительной схеме, где имеется группа упорядоченных образов и символов.

259

Примерами таких символических образов и отрывочных мыслей могут служить у Семенова-Тянь-Шанского: единицы групп прохожих, пуговицы на отдельном прохожем, группы грибов, формула бензола и воспоминание о геометрической задаче.

У Лейбница: идеи Аристотеля, атомы и пустота, субстанциальные формы, воспоминание о зоопсихологических идеях Фомы Аквината, о метаморфозе и трансформации, о Сваммердамме, Мальпиги и Левенгёке, о Малебранше, Перье и Гартсенере, о воскрешении мух, погребенных в меловой пыли, об организме как машине с бесконечным множеством органов, об influxus physicus и окказионализме - и, наконец, о предустановленной гармонии.

Лишь в немногих из приведенных случаев перед нами имеется, так сказать, полное "развертывание сюжета". Пуанкаре сообщает нам о важнейших его этапах от зарождения догадки до ее окончательного завершения, равным образом Семенов-Тянь-Шанский, Гротефенд и То-мсен; у Шопенгауэра и Спенсера оттенено чувство целостной концепции. Его элементарнейшей формой является складывание детьми "египетских" фигур, т. е. ограниченных прямыми линиями плоских раскрашенных кусочков в сложную фигуру, показанную на рисунке, где однако обозначены лишь контуры сложных фигур.

В ораторском искусстве этому соответствует умение развивать стройную речь, импровизируя (об этом см. ниже гл. VI) в музыке то, что Римский-Корсаков называет архитектонической логикой.

XXV. Сомнительные случаи в вышеприведенных примерах

творческой интуиции. Творческая интуиция - чудесное ясновидение

в глазах простодушного обывателя

В научном и философском творчестве задаешься вопросом о достоверности каждого приводимого случая. Строгая проверка здесь, конечно, невозможна, ибо даже в тех случаях, где дает показание сам изобретатель, возможны обманы памяти, даже если и не предполагать вовсе умышленного обмана. Мне представляются несколько подозрительными три приведенных случая: 1) Jastrow в "La subconscience" пишет: "Я могу напомнить случай, может быть, фиктивный, приключившийся с одним математиком, который однажды во время прогулки, погруженный в размышления, стал писать на черной плоскости, находившейся перед ним, которая, к его изумлению, стала двигаться, - эта черная доска была спинкою кареты". Этот анекдот об Ампере сообщается у нас в России приуроченным к Остроградскому. Возможно, что мы имеем дело со странствующим сюжетом. Рассказ Фурье о трех яблоках смахивает на анекдот, особенно если вспомнить, что Байрон в Дон-Жуане, как указывает проф. Блох (в книге "Творчество в науке и технике", стр. 9), шутливо сопоставляет яблоко Ньютона и яблоко Адама. Наконец, Кекуле, рассказывая о зарождении структурной теории дважды, один раз упоминает о шести обезьянах, другой же раз (текст приведен у проф. Блоха в той же книге, стр. 13), снова упоминая о поездке на омнибусе, Кекуле ни слова не говорит об обезьянах. Не две ли различные интуиции пережил Кекуле, одну при благосклонном участии обезьян, а другую без их участия?

260

Весьма любопытно отметить умышленное стремление даровитых ученых, обладающих глубоким знанием своего предмета и наделенных чуткостью и проницательностью, выдавать перед profanum vulgus* свой дар за мистическую интуицию, дарованную небом свыше. Знаменитый врач древности Гален распространял о себе слухи, что Аполлон Пифий-ский передает устами его свои прорицания больным, за что врачи иронически прозвали его "чудодеем" В сочинении "De locis

affectis" (lib, V, caput VIII) он рекомендует врачам импонировать пациентам гениальностью своей интуиции при диагнозе. Он сам рассказывает, как он ошеломил одного больного своим диагностическим ясновидением. Входя вместе с философом Главконом (дело было в Риме) к некоему больному сицилийцу, он замечает в передней, что слуги выносят в сосуде выделения больного; беглый взгляд на жидкость, похожую цветом на комок говядины, слегка кровяной, убеждает его в том, что больной страдает печенью. Войдя в комнату и ощупавши пульс больного, Гален убеждается в остром и воспалительном, нехроническом характере болезни печени. Бегло взглянув на горшочек, стоящий на окне, Гален увидел в нем листья иссопа в растворе и решил про себя, что больной воображает, будто у него воспаление грудной плевы, и лечится от нее популярным в то время средством - медовым настоем иссопа. Собравши мысленно все эти данные, Гален решил ошеломить своей интуицией и больного, и философа Главкона. Подойдя к постели больного, он прямо приложил руку свою к его правому боку к ложным ребрам и сказал: "У вас болит здесь". Установив болезнь печени, он сказал: "Вас должен также по временам тревожить кашель сухой и без мокроты". С больным тотчас же сделался припадок сильнейшего кашля. "Когда вы делаете глубокий вздох, страдание печени как бы усиливается, и вы чувствуете тяжесть в левом подреберье". Больной с изумлением подтвердил и этот факт; "Не чувствуете ли некоторого дергания в плече", - продолжал Гален - и это подтвердилось. Самое поразительное Гален приберег к концу: "Я узнал, какая у вас болезнь, теперь я скажу вам, какую болезнь вы себе приписываете... Вы воображаете, что у вас воспаление грудной плевы" (см. Фигье: "Светила науки", 1869, стр. 340-351).

Профессор Илья Александрович Шляпкин рассказывал мне, как однажды при посещении одного монастыря он оказался в глазах монахов "ясновидцем". Поднимаясь с ними на старую монастырскую колокольню по темной и узкой лестнице, он остановился на одной из площадок и попросил монахов взломать в одном месте толстый слой штукатурки, утверждая, что под этим слоем они увидят дату основания монастыря. К изумлению монахов, предсказание Шляпкина оправдалось. Сломив штукатурку, монахи увидели дату основания монастыря. Дело в том, что И. А. Шляпкин имел случай неоднократно наблюдать в других монастырях, что даты обыкновенно вырезывались на стене против слухового окошечка, из которого на стену падал свет. В другом (женском) монастыре И. А. Шляпкин открыл наличность частицы мощей святого (имени его был придел монастырской церкви) в серебряном желуде, висевшем в виде украшения на иконе Божьей Матери. Это случилось в канун дня этого святого. Внезапная "интуиция" знатока церковных древностей так поразила настоятельницу монастыря, что она упала к ногам "ясновидца" и пыталась поцеловать его руку.